Пожар Москвы и отступление французов. 1812 год (1898)/Глава 7/ДО

Пожаръ Москвы и отступленіе французовъ. 1812 годъ : Воспоминанія сержанта Бургоня
авторъ Адріенъ-Жанъ-Батистъ Франсуа Бургонь (1786—1867), пер. Л. Г.

Оригинал: фр. Mémoires du sergent Bourgogne. — См. Оглавленіе. Источникъ: Бургонь. Пожаръ Москвы и отступленіе французовъ. 1812 годъ. — С.-Петербургъ: Изданіе А. С. Суворина. — 1898.

 

ГЛАВА VII.

Я продолжаю путь вмѣстѣ съ Пикаромъ.—Казаки.—Пикаръ раненъ.—Обозъ французскихъ плѣнныхъ.—Привалъ въ лѣсу.—Польское гостепріимство.—Припадокъ безумія.—Императоръ и священный батальонъ.—Переправа черезъ Березину.

Послѣ сраженія при Мало-Ярославцѣ Пикаръ уже не видѣлъ полка, къ которому принадлежалъ; онъ былъ командированъ дежурнымъ, чтобы эскортировать обозъ, состоявшій изъ части экипажей императорской квартиры. Съ этихъ самыхъ поръ отрядъ, который онъ сопровождалъ, постоянно шелъ впереди арміи на два, на три дня, такъ что ему не приходилось испытывать столько бѣдствій, какъ арміи. Ихъ было всего четыреста человѣкъ, и они иногда находили продовольствіе. У нихъ были также перевозочныя средства. Въ Смоленскѣ они запаслись сухарями и мукой на нѣсколько дней. Въ Красномъ имъ посчастливилось прибыть и уйти за 24 часа до русскихъ, отрѣзавшихъ намъ отступленіе, а въ Оршѣ они опять-таки запаслись мукой. Въ каждомъ селеніи всегда можно было найти все-таки достаточно жилищъ, чтобы пріютить ихъ, на это годились хотя бы почтовыя станціи, расположенныя на разстояніи трехъ лье другъ отъ друга, тогда какъ мы вначалѣ шли массой больше 150,000 тысячъ человѣкъ сразу, изъ коихъ не осталось и половины, и вмѣсто жилищъ намъ служили развѣ лѣса и болота, а вмѣсто пищи—кусокъ конины, да и то не всегда. Словомъ, мой товарищъ началъ терпѣть нужду лишь съ того момента, какъ встрѣтился со мной.

Пикаръ сообщилъ мнѣ, что человѣкъ, лежавшій у нашего костра, былъ раненъ вчера польскими уланами въ стычкѣ, происходившей въ три часа пополудни. Вотъ что онъ мнѣ разсказалъ:

«Болѣе 600 казаковъ и другой кавалеріи напали на нашъ обозъ, но встрѣтили дружный отпоръ. Находясь подъ прикрытіемъ нашихъ повозокъ, образовавшихъ карре вокругъ насъ на дорогѣ, очень широкой въ этомъ мѣстѣ, мы дали имъ подойти довольно близко, такъ что при первомъ залпѣ одиннадцать человѣкъ остались мертвыми на снѣгу. Столько же, если не больше, были ранены и умчались на своихъ коняхъ. Затѣмъ подоспѣли польскіе уланы, входившіе въ составъ корпуса генерала Домбровскаго^[1], которые окончательно привели ихъ въ разстройство; тотъ, что здѣсь лежитъ съ сабельной раной на рожѣ, былъ приведенъ ими плѣнникомъ, какъ и нѣсколько другихъ, но не знаю почему, они бросили его». Я выразилъ предположеніе, что онъ былъ оставленъ потому, что раненъ пулей въ туловище, да и что дѣлать съ плѣнными, разъ нечѣмъ ихъ кормить?

«Послѣ атаки, о которой я говорилъ, продолжалъ Пикаръ—произошла нѣкоторая сумятица. Тѣ, что вели повозки по узкому проходу, находившемуся передъ лѣсомъ, стремились пройти первыми, чтобы поскорѣе очутиться въ лѣсу и въ защитѣ отъ нападенія. Часть повозокъ, которыя я сопровождалъ, думая сдѣлать лучше и надѣясь найти повыше другой проходъ, котораго очевидно не существовало, забрала влѣво по краю оврага, гдѣ мы теперь находимся, но снѣгъ скрывалъ рытвину на нашемъ пути, такъ что первый зарядный ящикъ свалился съ двумя конями въ то мѣсто, гдѣ мы находимся. Остальные экипажи избѣгли этой участи, сдѣлавъ объѣздъ влѣво, но не знаю, прибыли-ли они благополучно на мѣсто назначенія. Меня съ двумя егерями оставили здѣсь стеречь этотъ чортовъ ящикъ, пообѣщавъ вскорѣ прислать людей и лошадей, чтобы вытащить его или забрать изъ него содержимое. Но часъ спустя, когда стало уже смеркаться, девять человѣкъ отсталыхъ изъ разныхъ корпусовъ проходили здѣсь мимо, увидали опрокинутый ящикъ, и замѣтивъ, что насъ только трое караулили его, сломали его подъ тѣмъ предлогомъ, что въ немъ заключалось продовольствіе, и не слушая нашихъ возраженій.

«Когда мы увидали, что зло непоправимо, мы послѣдовали ихъ примѣру, забрали и отложили все, что попадало намъ подъ руку, съ намѣреніемъ вернуть все это кому слѣдовало. Но было уже поздно, все лучшее было взято, а лошади изрѣзаны на куски. Мнѣ достался этотъ бѣлый плащъ, который мнѣ пригодится. Одно непонятно, куда дѣвались два егеря, находившіеся со мной».

Я объяснилъ Пикару, что люди, разграбившіе ящикъ, принадлежали къ великой арміи и что еслибъ онъ освѣдомился у нихъ, то они поразсказали бы ему еще больше моего. «По правдѣ сказать, мой бѣдный Пикаръ, они хорошо сдѣлали, что растащили все, что попалось имъ подъ руку, потому что русскіе сейчасъ будутъ здѣсь».—Вы правы отвѣчалъ Пикаръ—вотъ почему намъ надо бы привести въ порядокъ оружіе «Я долженъ сперва отыскать свое ружье, сказалъ я— это первый разъ, что мы съ нимъ разлучились. Вотъ уже шесть лѣтъ, что я ношу его и такъ съ нимъ сроднился, что даже ночью среди цѣлой массы ружей сейчасъ узнаю его на ощупь, или даже по звуку, когда оно упадетъ». Такъ какъ снѣгъ не шелъ въ эту ночь, то мнѣ удалось отыскать свое ружье. Правда, Пикаръ шелъ за мной и свѣтилъ смоляной лучиной.

Устроивъ нашу обувь, вещь очень важную, такъ какъ хорошая обувь позволяла идти бодро и не отморозить ноги, мы зажарили кусокъ конины, которой Пикаръ сдѣлалъ обильный запасъ, закусили, запивъ снѣгомъ съ водкой, потомъ взяли каждый по куску мяса—Пикаръ въ ранецъ, а я въ сумку, и вставъ передъ костромъ, стали молча грѣть себѣ руки, размышляя каждый про себя, что намъ дѣлать.

— Ну что же, старина, куда мы направимъ свои стопы?

— Да вотъ, отвѣчалъ я—у меня все эта чортова музыка звенитъ въ ушахъ!

— А что если вы ошиблись? Можетъ быть, это заря или сигналъ нашихъ конныхъ гренадеръ! Вѣдь вы знаете мотивъ?

Я прервалъ Пикара, сказавъ, что вотъ уже двѣ недѣли какъ зари не существуетъ: у насъ нѣтъ больше кавалеріи, а изъ того, что осталось, сформировали одинъ эскадронъ, такъ называемый священный эскадронъ, потому что имъ командовалъ самый старый маршалъ Франціи: генералы состояли въ немъ вмѣсто капитановъ и полковниковъ, а другіе офицеры въ качествѣ солдатъ; то же самое было и съ батальономъ, называемымъ «священнымъ»; словомъ, изъ 40,000 кавалеріи у насъ осталось не болѣе 1,000.

Не давъ ему времени отвѣчать, я прибавилъ, что слышанная нами музыка несомнѣнно сборъ русской кавалеріи и что она заставила его вылѣзти изъ заряднаго ящика. «О, несовсѣмъ это заставило меня, землякъ, а главное то, что я замѣтилъ ваше намѣреніе поджечь ящикъ».

Едва успѣвъ произнести эти слова, Пикаръ вдругъ, схватилъ меня за руку и проговорилъ: «молчите! ложитесь!» Я бросился на землю, онъ также и взявъ принесенныя мной латы, прикрылъ ими огонь. Я гляжу и вижу русскую кавалерію, двигающуюся надъ нами въ глубокомъ безмолвіи. Такъ продолжалось съ четверть часа. Наконецъ, когда она прошла, Пикаръ сказалъ мнѣ: «Пойдемъ!» Взявшись за руки, мы оба на- правились въ ту сторону, откуда появилась кавалерія.

Черезъ нѣкоторое время Пикаръ остановился и тихонько проговорилъ: «Надо передохнуть, мы спасены, по крайней мѣрѣ пока! И повезло же намъ! Еслибъ этотъ медвѣдь—онъ говорилъ о раненомъ казакѣ—замѣтилъ, что свои проходятъ такъ близко, онъ заревѣлъ бы какъ быкъ, чтобы они его услышали, и тогда Богъ вѣсть, что стало бы съ нами. Кстати, а я позабылъ кое-что—и самое главное. Намъ надо вернуться назадъ. Позади заряднаго ящика есть котелъ, который я позабылъ захватить, а для насъ это важнѣе чѣмъ то, что въ немъ содержалось». Видя, что я не очень-то соглашаюсь съ нимъ, онъ проговорилъ рѣшительно: «Ну, идемъ, иначе мы рискуемъ умереть съ голоду».

Мы вернулись къ своему бивуаку; огонь почти погасъ, и бѣдняга-казакъ, котораго мы оставили въ страшныхъ мученіяхъ, катался по снѣгу, попавъ головой въ самый костеръ. Мы ничѣмъ не могли помочь ему, однако подложили подъ него овчинные чепраки, чтобы онъ до крайней мѣрѣ могъ умереть поспокойнѣе. «Онъ еще далекъ отъ смерти», замѣтилъ Пикаръ—ишь какъ онъ на насъ смотритъ! Глаза его горятъ какъ свѣчи!» Мы почти посадили его и держали подъ руки, но когда мы его оставили, онъ упалъ лицомъ въ огонь. Мы не успѣли поднять его, чтобы онъ не загорѣлся. Не имѣя возможности что-либо сдѣлать для него, мы его покинули и принялись искать котелъ, но онъ оказался сплющеннымъ до негодности; тѣмъ не менѣе Пикаръ все-таки привязалъ его мнѣ за спину.

Затѣмъ мы пробовали взобраться на кручу, чтобы до разсвѣта добраться до лѣсу, гдѣ мы очутимся въ защитѣ отъ холода и непріятеля. Два раза мы скатывались внизъ. Наконецъ намъ удалось проложить себѣ дорогу въ снѣгу. Мы взобрались на верхъ какъ разъ противъ того мѣста, гдѣ я свалился наканунѣ и гдѣ мы только-что видѣли проходившую кавалерію. Мы остановились передохнуть и осмотрѣться, куда намъ идти. «Прямо!» рѣшилъ Пикаръ. «Слѣдуйте за мной!» Съ этими словами онъ ускоряетъ шаги, я иду за нимъ, но пройдя шаговъ тридцать, онъ вдругъ исчезаетъ въ ямѣ, глубиной футовъ въ шесть. Кое-какъ онъ поднялся и молча протянулъ мнѣ свое ружье, чтобы я помогъ ему выкарабкаться. Но только-что онъ вылѣзъ, какъ принялся клясть и русскаго Бога, и императора Наполеона, ругая его «рекрутомъ»—за то, что онъ такъ долго замѣшкался въ Москвѣ. «Днѣ недѣли, этого было совершенно достаточно, чтобы съѣсть и выпить все, что тамъ нашлось, но засѣсть на 34 дня и дождаться зимы—я просто не узнаю его! Да это поступокъ простофили, прибавилъ онъ, и будь онъ здѣсь, я прямо сказалъ бы ему, что такъ нельзя водить войска. Много я видалъ видовъ за тѣ шестнадцать лѣтъ, что нахожусь при немъ! Въ Египтѣ, въ пескахъ Сиріи мы страдали, это правда, но то были пустяки, землякъ, въ сравненіи съ снѣговыми пустынями, гдѣ мы скитаемся—и конца этому не предвидится! Право, кто же тутъ устоитъ!» Онъ началъ дуть себѣ на руки, поглядывая на меня. «Полно, бѣдный мой Пикаръ, теперь не время разсуждать, надо дѣйствовать. Ну-ка лѣвѣй, авось найдемъ дорогу получше!» Пикаръ вынулъ шомполъ изъ своего ружья и шелъ, ощупывая почву: по всюду—справа и слѣва было все одно и то же. Кончилось однако тѣмъ, что мы проложили себѣ путь въ томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ я упалъ. Очутившись на другомъ краю, мы продолжали идти впередъ все ощупью. На полпути до лѣса мы были остановлены оврагомъ вродѣ того, гдѣ мы провели ночь. Не обращая вниманія на опасность, мы перешли черезъ него и съ великимъ трудомъ вскарабкались на ту сторону. Тамъ пришлось опять передохнуть, до такой степени мы были утомлены.

Справа отъ насъ неслись черныя тучи съ ужасающей быстротой. Эти тучи вмѣстѣ съ сѣвернымъ вѣтромъ предвѣщали намъ свирѣпую мятель, и надо было ожидать, что день предстоитъ ужасный! Уже слышались завыванія бури въ лѣсу межъ сосенъ и березъ, и вѣтромъ насъ толкало въ сторону, противоположную той, куда мы хотѣли идти. Порою мы попадали въ ямы, скрытыя въ снѣгу. Наконецъ, черезъ часъ мы прибыли на желанный пунктъ; въ эту минуту снѣгъ повалилъ густыми хлопьями.

Ураганъ свирѣпствовалъ съ такой силой, что ежеминутно валились деревья, сломанныя или вывороченныя съ корнемъ, такъ что мы принуждены были выйти изъ лѣса и идти по опушкѣ, имѣя вѣтеръ слѣва. Но намъ слѣдовало идти вовсе не по тому направленію. Наконецъ, не имѣя возможности двигаться дальше изъ-за снѣга, слѣпившаго намъ глаза, мы рѣшили пріютиться подъ двумя березами, достаточно толстыми, чтобы защитить насъ, и тамъ дождаться, что будетъ дальше.

Давно уже мы стучали подошвами, чтобы не отморозить себѣ ноги, вдругъ я замѣтилъ, что вѣтеръ немного стихъ. Я обратилъ на это вниманіе Пикара, побуждая его перемѣнить мѣсто. «Ну и слава Богу, дружище, сказалъ онъ, надо быть желѣзнымъ, чтобы, оставаясь здѣсь, вытерпѣть все это».

Мы уже обогнули большую часть озера, какъ вдругъ Пикаръ остановился и вперилъ глаза въ пространство; я взглянулъ на него вопросительно. Вмѣсто отвѣта онъ схватилъ меня за руку и прошепталъ на ухо: «молчокъ!» Потомъ оттащивъ меня вправо за мелкія сосенки, онъ прибавилъ потихоньку: «Развѣ же вы ничего не видите?—Ничего, а вы что увидали?—«Дымъ! Бивуакъ!» Въ самомъ дѣлѣ, присмотрѣвшись, я увидалъ то же самое.

У меня промелькнула въ головѣ неожиданная мысль, и я сказалъ Пикару: «А что если это бивуакъ той русской кавалеріи, что мы видѣли нынче утромъ?»—Вотъ и я то же самое думаю, отвѣчалъ онъ — сообразно сь этимъ намъ и надо дѣйствовать. Утромъ до нашего отправленія мы сдѣлали большую ошибку, не зарядивъ ружья, когда были возлѣ огня. Теперь же, когда у насъ руки окоченѣли, а дула нашихъ ружей наполнены снѣгомъ, намъ нельзя будетъ этого сдѣлать, а все-таки будемъ осторожно двигаться впередъ!»

Снѣгъ падалъ уже слабо, а небо немного прояснилось. Вдругъ я увидѣлъ на берегу озера, за кустомъ лошадь, которая грызла березовую кору. Я указалъ на нее Пикару. Онъ подумалъ, что вѣроятно здѣсь проводила ночь русская кавалерія, а такъ какъ на этой лошади не было сбруи, то очевидно она ранена и ее здѣсь нарочно оставили.

Только-что успѣлъ онъ ото сказать, какъ лошадь подняла голову, заржала и спокойно направилась прямо на насъ; остановившись возлѣ Пикара, она стала его обнюхивать, какъ будто знакомаго. Въ такомъ положеніи мы не рѣшались ни двинуться, ни заговорить. А чортова лошадь все стояла возлѣ, прикасаясь головой къ мохнатой шапкѣ Пикара, который не смѣлъ дохнуть изъ опасенія, чтобы хозяева лошади не пришли за ней. Но замѣтивъ, что у нея прострѣлена грудь, мы окончательно убѣдились, что лошадь была брошена, точно такъ же, какъ покинутый бивуакъ. Черезъ минуту мы вышли на полукруглую площадку съ нѣсколькими кострами, гдѣ валялось семь лошадей, убитыхъ и частью съѣденныхъ. Это внушило намъ предположеніе, что здѣсь ночевало болѣе двухъ-сотъ человѣкъ. «Это они! проговорилъ Пикаръ, сунувъ руку въ золу, чтобы согрѣть ихъ—Въ этомъ не можетъ быть сомнѣнія; вотъ рыжая лошадь, которую я узнаю. Она была въ стычкѣ и служила мнѣ мишенью. Я даже кажется не ошибусь, если скажу вамъ, что отправилъ ея господина на тотъ свѣтъ». Осмотрѣвшись, нѣтъ-ли кругомъ чего-нибудь тревожнаго, мы занялись разжиганіемъ костра, расположеннаго передъ густой чащей. Очевидно, это былъ костеръ начальника отряда, потому что былъ устроенъ тщательнѣе другихъ.

Снѣгъ совсѣмъ пересталъ, и сильный вѣтеръ смѣнился полнымъ затишьемъ. Мы собрались варить супъ. У насъ былъ свой запасъ конины, захваченный нами по-утру, но мы сочли нужнымъ пока оставить его, такъ какъ кругомъ было и безъ того достаточно пищи. Пикаръ тотчасъ же принялся за дѣло и при помощи моего топорика отрѣзалъ кусокъ свѣжаго мяса для супа, а другой про запасъ, чтобы захватить съ собой. Мы пробовали прорубить ледъ, чтобы достать воды, но у насъ на это не хватило ни силъ, ни терпѣнія.

Мы славно отогрѣлись и надежда поѣсть супу приводила меня въ радостное настроеніе. Когда человѣкъ попалъ въ бѣду, то какъ мало нужно, чтобы сдѣлать его счастливымъ!

Между тѣмъ нашъ котелъ въ томъ состояніи, въ какомъ онъ находился, не могъ намъ служить, но Пикаръ, парень ловкій и ничѣмъ не смущавшійся, вознамѣрился привести его въ исправность. Срубивъ сосну, толщиною въ руку, на разстояніи полутора фута отъ земли, вмѣсто наковальни, и другой стволъ такой же длины, въ видѣ молота, онъ обернулъ его тряпкой, чтобы не стучать ударяя и храбро принялся за ремесло котельника; онъ даже пѣлъ и мѣрно ударяя по котлу, ту самую пѣсенку, которую пѣвалъ всегда во главѣ роты во время ночныхъ переходовъ:

C’est ma mie l’aveugle,
C’est ma mie l’aveugle,
C’est ma fantasie
J’en suis amoureux!

Услышавъ этотъ басистый голосъ какъ изъ бочки, я не могъ удержаться отъ замѣчанія: «Старый товарищъ, что это вы выдумали—теперь не время пѣть». Пикаръ съ улыбкой посмотрѣлъ на меня и продолжалъ:

Elle a le nez morveux
Et les yeux chassieux
C’est ma mie l’aveugle, etc.

Наконецъ замѣтивъ, что его пѣніе не забавляетъ меня, онъ замолкъ, и показалъ мнѣ котелъ, уже принявшій другую форму и годный къ употребленію.

— Помните, сказалъ онъ—въ день сраженія при Эйлау, когда мы стояли тѣсной колонной за церковью?—«Разумѣется, отозвался я,—погода была точно такая же, какъ сегодня; это тѣмъ болѣе мнѣ памятно, что шалая русская бомба сорвала у меня поверхъ ранца котелъ, который я обязанъ былъ нести въ этотъ день въ очередь; бѣдный мой Пикаръ, и вы должны это хорошо помнить!—«Еще бы не помнить! Вотъ почему я васъ и спрашиваю—нельзя-ли было бы тогда съ помощью ловкости и старанья починить этотъ котелъ?» — Конечно нѣтъ, какъ и тѣ двѣ головы, что оторвала тогда граната—головы Грегуара и Лемуана.—«Чортъ побери! какъ это вы помните ихъ имена».—И никогда не забуду: Грегуаръ былъ велитъ, какъ и я, вдобавокъ закадычный другь мой! У меня были въ этотъ день въ котлѣ бобы и сухари.—«Да отвѣчалъ Пикаръ, они разлетѣлись и попали намъ въ рожи. Господи! что за денекъ былъ!»

Пока мы разговаривали, снѣгъ таялъ въ нашемъ котлѣ. Мы наложили туда мяса побольше, чтобы не только поѣсть теперь, но и взять съ собой въ дорогу.

Изъ любопытства я заглянулъ, что заключается въ сумкѣ изъ сѣрой парусины, поднятой мною наканунѣ возлѣ двухъ несчастныхъ, которыхъ я нашелъ умирающими на краю дороги. Тамъ было три индѣйскихъ платка, двѣ бритвы и нѣсколько писемъ на французскомъ языкѣ, помѣченныхъ изъ ІІІтутгарда на имя г. Жака, баденскаго офицера въ драгунскомъ полку. Письма были отъ сестры и полны нѣжности. Я сохраниль ихъ, но когда я попалъ въ плѣнъ, они пропали.

Сидя передъ огнемъ, у входа въ крытое убѣжище, выбранное нами и повернувшись спиной къ сѣверу, Пикаръ открылъ свой ранецъ. Онъ вытащилъ оттуда платокъ, въ одномъ уголкѣ котораго была завязана соль, а въ другомъ крупа. Давно уже я не видывалъ такой роскоши; я вытаращилъ глаза при одной мысли, что буду ѣсть супъ какъ слѣдуетъ посоленый, тогда какъ уже цѣлый мѣсяцъ ѣлъ его съ приправкой пороха. Пикаръ аккуратно принялся за стряпню, отдѣливъ часть круды для супа, когда поспѣетъ мясо.

Чувствуя необыкновенную усталость и сонливость, вызванную на этотъ разъ теплотой огня, я выразилъ желаніе отдохнуть. «Ну, такъ что же, отвѣчалъ Пикаръ, отдыхайте, ложитесь подъ прикрытіе, а я пока присмотрю за супомъ. Кстати, надо позаботиться о нашей безопасности, вычистивъ ружье и зарядивъ его. Сколько у васъ патроновъ?»—Три пакета по пятнадцати штукъ.—«Отлично, а у меня—четыре. Это составитъ всего на всего 105 штукъ. Больше чѣмъ нужно, если повстрѣчается намъ 25 казаковъ. Ну, спите!» Я не заставилъ себя упрашивать, завернулся въ свою медвѣжью шкуру, и обратившись ногами къ огню, заснулъ.

Я спалъ глубокимъ сномъ, вдругъ Пикаръ разбудилъ меня. «Землякъ, вотъ уже кажется два часа, какъ вы спите сномъ праведныхъ. Я успѣлъ поѣсть. Теперь ваша очередь обѣдать, а мнѣ спать. Я чувствую большую потребность отдохнуть. Наши ружья вычищены и въ порядкѣ. Покараульте теперь и вы; когда я отдохну, мы отправимся». Онъ закутался въ свой бѣлый плащъ и улегся; тогда я, въ свою очередь, взявъ котелъ между ногъ, принялся за супъ съ большимъ аппетитомъ. Кажется, во всю жизнь свою я никогда не ѣдалъ, да и не буду ѣсть съ такимъ наслажденіемъ.

Мой старый товарищъ отпустилъ мнѣ кусочекъ сухаря, въ палецъ величиной, чтобы заѣсть мясо.

Послѣ трапезы я всталъ, покараулить въ свою очередь. Не прошло пяти минутъ, какъ я услыхалъ, что раненая лошадь, найденная нами по прибытіи, заржала и галопомъ понеслась на середину озера. Тамъ, остановившись, она опять принялась ржать. Немедленно другія лошади отвѣчали ей. Тогда она помчалась въ ту сторону, откуда ей отвѣчали. Я спрятался за густую заросль мелкихъ сосенъ и оттуда, слѣдя глазами за лошадью, увидалъ, что она присоединилась къ отряду кавалеріи, переходившему черезъ озеро. Онъ состоялъ изъ 25 человѣкъ. Я окликнулъ Пикара, спавшаго уже такъ крѣпко, что онъ не слышалъ моего зова, и я принужденъ былъ тащить его за ноги. Наконецъ онъ открылъ глаза.—«Ну, что тамъ такое? Чего нужно?»—Къ оружію, Пикаръ! Скорѣе! Вставайте! Русская кавалерія на озерѣ! Скроемся въ лѣсу!—«Оставили бы меня спать, чортъ возьми, я такъ славно разоспался!»—Очень жалѣю, старина, но вы сами велѣли мнѣ предупредить васъ; очень вѣроятно что еще другіе идутъ съ этой стороны!—«И то правда! Ахъ, проклятое ремесло! Гдѣ они?»—Немного вправо и внѣ выстрѣла.—Немного спустя появилось еще пять человѣкъ, прошедшихъ мимо насъ на полъ-разстоянія ружейнаго выстрѣла. Въ то же время мы увидали, какъ первые остановились, спѣшившись и держа лошадей подъ-уздцы; они встали вокругъ того мѣста, гдѣ они наканунѣ вѣроятно сдѣлали прорубь, чтобы напоить лошадей; видно было, какъ они стучали по льду древками копій, чтобы пробить новообразовавшійся ледъ.

Мы рѣшились сняться съ лагеря и сложить багажъ какъ можно проворнѣе и затѣмъ постараться скрытыми маневрами, чтобъ не быть замѣченными, выйти на дорогу и присоединиться къ арміи, если окажется возможнымъ.

Было часовъ одиннадцать; до четырехъ, когда начинаетъ смеркаться, если съ нами ничего не случится, намъ удастся пройти не малое разстояніе. Я не думалъ, чтобы армія могла быть далеко, такъ какъ русскіе караулили насъ у перехода черезъ Березину, гдѣ всѣ остатки арміи должны были соединиться.

Мы торопились. Пикаръ сунулъ въ свой ранецъ большой запасъ мяса. Съ своей стороны и я не отставалъ, набивъ биткомъ свою парусинную сумку. Пикаръ намѣревался выбраться на дорогу тѣмъ самымъ путемъ, по которому мы пришли, придерживаясь однако опушки лѣса, на томъ основаніи, что если мы будемъ застигнуты русскими, то мы будемъ все-таки имѣть въ видѣ защиты двѣ стороны лѣса, а въ случаѣ, если никого не встрѣтимъ, у насъ будетъ дорога, съ которой мы не собьемся.

И вотъ мы пустились въ путь. Онъ съ ранцемъ за плечами, гдѣ было больше 15 фунтовъ свѣжаго мяса, засунутыхъ въ футляръ отъ его мохнатой шапки, а я несъ котелокъ съ варенымъ мясомъ. На ходу онъ разсказалъ мнѣ, что всегда имѣлъ привычку, когда требовалось что-нибудь нести во взводѣ, предпочтительно брать на себя продовольствіе, каково бы ни было количество, потому что если возмешься нести пищу, то по прошествіи нѣсколькихъ дней оказываешься менѣе нагруженнымъ, чѣмъ всѣ остальные. Въ подтвержденіе сказаннаго онъ хотѣлъ-было цитировать мнѣ Езопа, какъ вдругъ раздалось нѣсколько ружейныхъ выстрѣловъ, точно съ другого берега озера. «Назадъ! въ лѣсъ!» проговорилъ Пикаръ. Потомъ все замолкло; видя, что никто за нами не наблюдаетъ, мы продолжали путь.

Ураганъ, утихшій утромъ, пока мы отдыхали, грозилъ разыграться снова съ еще большей силой. Тучи, подобныя видѣннымъ нами утромъ, скучились надъ огромнымъ лѣсомъ и дѣлали его еще болѣе мрачнымъ, такъ что мы не отваживались забраться въ него, въ видахъ большей безопасности.

Обсуждая между собой, на что намъ рѣшиться, мы опять услыхали ружейные выстрѣли, но уже гораздо ближе, чѣмъ въ первый разъ. Вслѣдъ затѣмъ мы увидали два взвода казаковъ: они старались оцѣпить семерыхъ пѣхотинцевъ нашей арміи, спускавшихся съ пригорка и очевидно шедшихъ изъ маленькой деревушки по ту сторону озера, прислоненной къ лѣсочку надъ тѣмъ самымъ мѣстомъ, гдѣ мы находились; въ этой деревушкѣ они вѣроятно провели ночь поспокойнѣе нашего. Мы легко могли видѣть, какъ они выдвигались, стрѣляли по непріятелю, потомъ стягивались и отступали въ сторону озера, чтобы достигнуть лѣса, гдѣ мы находились и гдѣ они могли бы удержаться противъ всѣхъ казаковъ, какіе стали бы прослѣдовать ихъ.Они имѣли дѣло съ тридцатью всадниками, которые вдругъ раздѣлились на два взвода—одинъ описалъ полукругъ и спустился на озеро противъ насъ, чтобы отрѣзать имъ отступленіе.

Наше оружіе было заряжено и тридцать патроновъ припасено въ сумкѣ, чтобы хорошенько угостить ихъ, если они направятся въ нашу сторону и спасти этихъ бѣдняковъ, которые очутились въ очень затруднительномъ положеніи. Пикаръ, не терявшій изъ виду сражавшихся, сказалъ мнѣ: «Землякъ, вы заряжайте ружья а я берусь перебить ихъ какъ утокъ. Впрочемъ, прибавилъ онъ, для диверсіи сдѣлаемъ первый залпъ вмѣстѣ».

Между тѣмъ наши солдаты все отступали да отступали. Пикаръ узналъ въ нихъ тѣхъ самыхъ, что наканунѣ разграбили зарядный ящикъ, который онъ стерегъ, но вмѣсто девяти человѣкъ ихъ было теперь всего семь. Въ эту минуту взводъ всадниковъ, описавшій полукругъ, былъ отъ насъ не дальше сорока шаговъ. Мы воспользовались этимъ; Пикаръ, хлопнувъ меня по плечу, сказалъ: «Смотрите, слушайтесь моей команды: пли!» Они остановились и одинъ свалился съ лошади.

Казаки—это они были, увидавъ, что упалъ одинъ изъ ихъ товарищей, разсыпались. Только двое остались помогать раненому, упавшему въ сидячемъ положеніи на ледъ, опираясь на лѣвую руку. Пикаръ, не желая терять времени, послалъ вторую пулю, ранившую лошадь. Тотчасъ же они пустились бѣжать, покинувъ своего раненаго и какъ за щитами прячась за лошадьми, которыхъ вели подъ-уздцы. Въ то же время мы услыхали слѣва дикіе крики и увидали, что наши несчастные солдаты оцѣплены остальными казаками. Другіе крики справа привлекли наше вниманіе: мы увидала, что оба человѣка, покинувшіе своего раненаго, вернулись за нимъ, и такъ какъ онъ не могъ идти, то они потащили его за ноги по льду.

Мы подмѣтили одного казака, поставленнаго вѣроятно, чтобы наблюдать за нами, но то и дѣло посматривавшаго въ ту сторону, гдѣ насъ уже не было послѣ движенія, сдѣланнаго нами вслѣдъ за нашимъ первымъ залпомъ. Мы легко могли видѣть его, не будучи замѣченными; Пикаръ не въ силахъ былъ удержаться—онъ выстрѣлилъ, и караульщикъ, пораженный въ голову, зашатался, нагнулъ голову впередъ, простеръ руки и упалъ съ лошади. Онъ былъ мертвъ^[2].

При звукѣ выстрѣла, тѣ, что окружали нашихъ несчастныхъ солдатъ, обернулись въ удивленіи. Они пятятся назадъ и останавливаются: наши пѣхотинцы дѣлаютъ по нимъ залпъ почти-что въ упоръ и четверо казаковъ падаютъ сразу. Тогда и съ той и съ другой стороны раздаются крики ярости. Схватка становится общей, упорный бой разгорается между обѣими сторонами. Въ ту же самую минуту мы выдвигаемся шаговъ на 10—12 впередъ, видимъ четырехъ нашихъ пѣхотинцевъ, окруженныхъ 15-тью казаками. Мы слышимъ, какъ они кричатъ и бьются подъ ногами лошадей; остальныхъ троихъ преслѣдовали другіе казаки по направленію къ лѣсу, гдѣ они хотѣли укрыться.

Мы расположились поддержать ихъ энергичнымъ образомъ, какъ вдругъ буря, угрожавшая намъ уже давно, разразилась съ ужасающимъ шумомъ. Снѣгъ, не перестававшій валить съ самаго начала стычки, сталъ обволакивать насъ и засыпать намъ глаза. Впродолженіе шести слишкомъ минутъ мы были окутаны вьюгой и принуждены были держаться другъ за дружку, чтобы устоять противъ вѣтра. Внезапно, какъ по волшебству все исчезаетъ, и въ четырехъ шагахъ мы видимъ непріятеля, который, увидѣвъ насъ, испускаетъ ревъ. У насъ руки закоченѣли отъ холода и это мѣшаетъ намъ владѣть оружіемъ. Все же враги не рѣшаются идти на насъ, и мы, все время обращенные лицомъ къ нимъ, выставивъ противъ ихъ штыки, добираемся до лѣса, а они удаляются галопомъ.

У входа въ лѣсъ мы видимъ троихъ другихъ пѣхотинцевъ, которыхъ преслѣдовали пятеро казаковъ съ противоположной стороны. Мы дали два выстрѣла въ преслѣдующихъ, но неудачно, и собирались продолжать, какъ вдругъ около середины озера мы видимъ, что они проваливаются и исчезаютъ вмѣстѣ съ двумя казаками. Несчастные попали въ то самое мѣсто, гдѣ поутру русскіе кололи ледъ, чтобы напоить коней: прорубь, лишь слегка затянутая льдомъ, недостаточно крѣпкимъ, чтобы выдержать тяжесть человѣка, сверху была запорошена снѣгомъ.

Третій казакъ, видя что исчезли два первыхъ, хотѣлъ остановить лошадь, она взвилась на дыбы, но поскользнулась задними ногами и повалилась на бокъ вмѣстѣ съ всадникомъ. Она хотѣла подняться, опять поскользнулась и на этотъ разъ скрылась въ проруби вмѣстѣ со своимъ хозяиномъ.

Мы были объяты ужасомъ, а преслѣдовавшіе насъ такъ и замерли на мѣстѣ, не пытаясь даже помочь своимъ товарищамъ. Остальные двое, слѣдовавшіе по пятамъ, остановились на краю проруби, а потомъ бѣжали въ разныя стороны. Съ того мѣста, гдѣ мы находились, слышны были раздирающіе крики, вылетавшіе изъ проруби. Нѣсколько разъ оттуда высовывались головы коней, но вода, бурля и брызгая на ледъ, поглотила ихъ.

Немного погодя появилось еще десять всадниковъ, съ начальникомъ во главѣ. Нѣсколько человѣкъ, подъѣхавъ къ роковому мѣсту, окунали туда свои пики и вытаскивали ихъ, какъ будто не доставая дна. Вдругъ мы видимъ, что они поспѣшно пятятся, останавливаются, глядя въ нашу сторону и галопомъ уносятся прочь. Мы теряемъ ихъ изъ виду и все снова погружается въ тишину.

Опять мы очутились одни въ этой пустынѣ; опираясь на ружья, мы устремили взоры на озеро, гдѣ лежали тѣла нашихъ несчастныхъ солдатъ. Шагахъ въ двадцати влѣво лежали трое казаковъ, также не подававшихъ никакихъ признаковъ жизни, и тотъ, которому Пикаръ попалъ въ голову.

Мы отступили къ огню нашего бивуака; нѣсколько минутъ между нами царило молчаніе, наконецъ Пикаръ прервалъ его: «Мнѣ до-смерти хочется покурить. Хорошо бы произвести осмотръ мертвымъ тѣламъ; неужели же мнѣ не посчастливится найти табаку!» Я замѣтилъ ему, что такой поступокъ будетъ безразсуденъ, вѣдь мы не знаемъ, куда дѣвались тѣ, которые сражались съ первыми четырьмя нашими пѣхотинцами. Въ ту же минуту мы увидали толпу всадниковъ и мужиковъ съ длинными шестами, направлявшихся къ проруби, куда провалились ихъ несчастные соотечественники. За ними ѣхала повозка парой.

— Ну, прощай табакъ! сказалъ Пикаръ. Мы сочли нужнымъ убраться въ самый конецъ лѣса, стремясь выйти на дорогу, и боясь чтобы имъ не вздумалось осмотрѣть бивуакъ, въ разсчетѣ, что мы еще тамъ. Мы остановились на краю лѣса, прилегающемъ къ озеру. Тамъ тоже нашлось убѣжище, вѣроятно вчерашній бивуакъ какого-нибудь отряда: онъ послужилъ намъ къ тому, чтобы укрыться и наблюдать казаковъ, остановившихся на томъ мѣстѣ, гдѣ лежали тѣла нашихъ солдатъ, которыхъ частью ограбили казаки и потомъ обобрали до-нага крестьяне. Въ то время, какъ это производилось, я съ великимъ трудомъ удерживалъ Пикара, чтобы онъ не уложилъ нѣсколько человѣкъ изъ грабившихъ.

Потомъ они двинулись къ своимъ убитымъ казакамъ. Двое лежало вмѣстѣ, третій немного поодаль, не считая убитаго Пикаромъ—тотъ лежалъ немного впереди, вправо отъ насъ. Мы могли замѣтить, что двое первыхъ, которыхъ они подняли на повозку, не были мертвы, судя по тому, какъ осторожно ихъ перетаскивали. Они остановились возлѣ третьяго, онъ оказался мертвымъ и, наконецъ, подошли къ четвертому, пристрѣленному Пикаромъ. «А что касается этого, сказалъ мой товарищъ—то я за него поручусь!» Дѣйствительно, его подняли безъ церемоніи и взвалили на повозку, которая тотчасъ уѣхала туда же, откуда появилась, въ сопровожденіи двоихъ казаковъ и троихъ мужиковъ. Наиболѣе многочисленная часть отряда подошла къ проруби — мужики несли шесты и веревки, и мы могли наблюдать, какъ они принялись вытаскивать оттуда утонувшихъ.

Увидавъ ихъ занятыми, мы не нашли ничего лучшаго, какъ пуститься въ дальнѣйшій путь. Морозъ немного полегчалъ; по нашимъ догадкамъ могло быть около полудня.

Двое казаковъ исполняли должность патруля, разъѣзжая по опушкѣ и придерживаясь слѣдовъ, оставляемыхъ нами на снѣгу, какъ прослѣживаютъ волка. Увидавъ ихъ, Пикаръ разсердился. «Если они насъ видѣли, то какъ мы ни будемъ стараться, они все будутъ слѣдовать за нами но пятамъ. Ускоримъ шагъ и когда дойдемъ до менѣе густого мѣста лѣса, мы войдемъ туда, и если ихъ только двое, то мы съ ними живо раздѣлаемся!» Немного погодя, онъ остановился, и не видя ихъ больше, разразился ругательствами: «Чортъ ихъ дери! Я на нихъ разсчитывалъ, чтобы добыть табаку. Трусы! Не посмѣли слѣдовать за нами!»

Мы продолжали идти, держась по возможности поближе къ лѣсу, чтобы укрыться за кустами, но скоро принуждены были уйти оттуда — нѣсколько деревьевъ, сваленныхъ бурей по утру, заграждали намъ путь. Пришлось податься вправо, чтобы повернуть. Дѣлая этотъ контръ-маршъ, мы опять оглянулись назадъ: двое тѣхъ же самыхъ молодцовъ слѣдовали другъ за другомъ шагахъ въ тридцати. Весьма вѣроятно, что первый увидалъ насъ, онъ поѣхалъ быстрѣе, точно желая въ чемъ-то удостовѣриться. Потомъ остановился, какъ бы поджидая своего товарища. Мы могли наблюдать ихъ, не будучи замѣченными, такъ какъ поспѣшно юркнули въ лѣсъ. Цѣлью нашей было завлечь ихъ какъ можно дальше, чтобы тѣ, что вытаскивали своихъ изъ проруби, не могли придти имъ на помощь, если завяжется бой. Для этого мы пошли какъ можно скорѣе, однако, пробирались съ трудомъ, то по лѣсу, то внѣ его, смотря по условіямъ почвы.

Уже съ полчаса мы производили эти маневры, какъ вдругъ были остановлены снѣжнымъ валомъ, который тянулся вправо и терялся во рву. Мы принуждены были отступить на нѣсколько шаговъ, съ цѣлью искать пути, чтобы пробраться въ лѣсъ и скрыться въ немъ. Не прошло минуты, какъ казаки уже очутились возлѣ насъ, и мы легко могли бы ссадить ихъ съ сѣделъ, но Пикаръ, большой мастеръ на военныя хитрости, шепнулъ мнѣ: «Мнѣ хочется заманить ихъ по ту сторону снѣжнаго вала; тогда не легко будетъ другимъ придти имъ на помощь!»

Убѣдившись, что нѣтъ возможности преодолѣть препятствіе, они поскакали въ галопъ, и мы видѣли, что они спустились въ ровъ, желая обогнуть снѣжный валъ. Мы же въ свою очередь нашли лазейку и, благодаря ей, очутились почти одновременно на той сторонѣ. Съ того мѣста, гдѣ мы находились, намъ можно было наблюдать, не будучи замѣченными. Мы воспользовались моментомъ, когда они спустились въ оврагъ, чтобы выдти изъ лѣса и подвигаться свободнѣе, но когда уже мы думали, что пока избавились отъ нихъ, и я остановился перевести духъ, такъ какъ ноги мои начинали подгибаться, Пикаръ, обернувшись, увидалъ нашихъ обоихъ молодцовъ собирающихся напасть на насъ врасплохъ, между тѣмъ какъ мы считали ихъ впереди. Тотчасъ мы возвращаемся въ лѣсъ, дѣлаемъ нѣсколько крюковъ, приходимъ опять ко входу и видимъ, что они медленно слѣдуютъ другъ за дружкой. Опять входимъ въ лѣсъ, и принимаемся бѣжать, дѣлая крюки, чтобы они подумали, будто мы спасаемся отъ нихъ; наконецъ прячемся за купой мелкихъ сосенъ, вѣтки которыхъ, облѣпленныя снѣгомъ и ледяными сосульками, скрываютъ насъ.

Тотъ, что ѣхалъ впереди, былъ отъ насъ шагахъ въ сорока. Пикаръ тихонько промолвилъ мнѣ: «Вамъ, сержантъ, принадлежитъ честь перваго выстрѣла, но надо погодить, чтобы онъ подъѣхалъ немного!» Въ эту самую минуту казакъ дѣлалъ копьемъ знакъ товарищу, чтобы онъ двинулся впередъ. Самъ онъ ѣдетъ еще поближе, останавливается вторично и разсматриваетъ наши слѣды. Затѣмъ пускаетъ лошадь свою немного вправо, насупротивъ кустовъ, гдѣ мы засѣли. Тамъ онъ опять тревожно озирается, какъ будто предчувствуя то, что должно случиться — онъ всего не болѣе какъ въ четырехъ шагахъ отъ дула моего ружья; вдругъ раздается выстрѣлъ и мой казакъ пораженъ въ грудь. Онъ вскрикиваетъ и хочетъ умчаться, но Пикаръ проворно бросается на него, хватаетъ одной рукой лошадь за уздечку, а другой упираетъ въ него штыкъ и кричитъ мнѣ: «Ко мнѣ, землякъ! Вотъ и другой! Берегитесь!» Дѣйствительно, едва успѣлъ онъ это проговорить, какъ подлетаетъ другой съ пистолетомъ въ рукѣ и стрѣляетъ на разстояніи фута въ голову Пикару, который тутъ же падаетъ подъ ноги лошади, не выпуская изъ рукъ уздечки. Въ свою очередь я кидаюсь къ выстрѣлившему, но увидавъ меня, тотъ бросаетъ пистолетъ, дѣлаетъ полу-оборотъ, мчится прочь галопомъ и останавливается шагахъ во ста отъ насъ на равнинѣ. Я не могъ дать въ него второго выстрѣла, потому что мое ружье не было заряжено, а закоченѣвшими руками сдѣлать это было не легко. Пикара я считалъ мертвымъ или по меньшей мѣрѣ опасно раненымъ, но онъ поднялся на ноги. Казакъ же, котораго я ранилъ, и который все держался на сѣдлѣ, теперь упалъ и притворился мертвымъ.

Между тѣмъ Пикаръ не теряетъ времени; онъ даетъ мнѣ подержать уздечку лошади, а самъ, выйдя изъ лѣса, выдвигается шаговъ на двадцать впередъ, прицѣливается въ бѣжавшаго и посылаетъ ему пулю въ голову, но тотъ уклоняется, пригнувшись къ спинѣ лошади, потомъ удаляется галопомъ; Пикаръ видитъ, какъ онъ спускается въ оврагъ. Онъ заряжаетъ свое ружье и подходитъ ко мнѣ, говоря: «Побѣда за нами, но не надо зѣвать, начнемъ съ того, что воспользуемся правомъ побѣдителя! Посмотримъ, не найдется-ли у нашего человѣчка чего-нибудь для насъ подходящаго, а потомъ уйдемъ, захвативъ лошадь!»

Я поспѣшилъ освѣдомиться у Пикара, не раненъ-ли онъ. Онъ отвѣчалъ, что это пустяки, объ этомъ мы поговоримъ послѣ. Онъ началъ съ того, что осмотрѣлъ поясъ казака и вытащилъ изъ него два пистолета, изъ коихъ одинъ былъ заряженъ. Тогда онъ сказалъ мнѣ: «Этотъ плутъ, кажется притворяется мертвымъ; увѣряю васъ, онъ живъ и по временамъ открываетъ глаза». Пока Пикаръ говорилъ, я привязалъ лошадь къ дереву. Съ ея всадника я снялъ саблю и хорошенькую лядунку съ серебряными украшеніями, которую я призналъ принадлежавшей хирургу нашей арміи. Я надѣлъ ее себѣ на шею. Саблю мы бросили въ кусты. Подъ шинелью на немъ было надѣто два французскихъ мундира, кирасирскій и красныхъ уланъ гвардіи съ офицерскимъ орденомъ почетнаго легіона, который Пикаръ поспѣшилъ съ него сорвать. На тѣлѣ оказалось нѣсколько прекрасныхъ жилетовъ, сложенныхъ вчетверо и служившихъ ему нагрудникомъ, такъ что еслибъ выстрѣлъ попалъ въ это мѣсто, то пуля вѣроятно не прошла бы насквозь; рана была нанесена ему въ бокъ. Въ карманахъ его мы нашли больше чѣмъ на триста франковъ пяти-франковыхъ монетъ, двое серебряныхъ часовъ, пять орденскихъ крестовъ—все это было снято съ убитыхъ и умирающихъ, или взято изъ покинутыхъ обозныхъ фургоновъ. Я увѣренъ, что будь у насъ время, мы нашли бы еще много чего другого, но мы не употребили и пяти минутъ на обыскъ.

Пикаръ поднялъ пику побѣжденнаго, а также и пистолетъ, оказавшійся незаряженнымъ. Онъ запряталъ ихъ въ кусты, затѣмъ мы собрались уходить.

Пикаръ шелъ впередъ, ведя лошадь подъ-уздцы, причемъ мы и сами не знали, куда идемъ; мнѣ захотѣлось ощупать бока сумки, висѣвшей на крупѣ лошади и оставленной нами пока безъ осмотра. Я замѣтилъ, что это чемоданъ кирасирскаго офицера нашей арміи.

Я просунулъ руку въ отверстіе и мнѣ показалось, что я ощупалъ что-то очень похожее на бутылку. Я высказалъ это Пикару и тотъ немедленно воскликнулъ: «Стой!»

Въ одну минуту чемоданъ былъ вскрытъ, и изъ перваго же отдѣленія я вытащилъ бутылку, содержавшую нѣчто похожее по цвѣту на можевеловую водку. Мы и не ошиблись: Пикаръ, даже не понюхавъ, что это такое, сразу глотнулъ изъ фляги, сказавъ мнѣ: «Теперь ваша очередь, сержантъ!» Едва я отвѣдалъ водки, какъ почувствовалъ въ желудкѣ неописуемое пріятное ощущеніе; мы съ Пикаромъ единодушно признали, что такая находка получше всего остального, и что надо поберечь ее. У меня была въ ягдташѣ маленькая китайская фарфоровая чашка, захваченная мною изъ Москвы — вотъ мы и рѣшили, что это будетъ высшая порція всякій разъ, какъ намъ захочется выпить^[3].

Съ великимъ трудомъ мы углубились въ лѣсъ, и по прошествіи четверти часа тяжелаго пути, вслѣдствіе множества повалившихся деревьевъ, мы наконецъ вышли на дорогу, шириною въ пять-шесть футовъ; она шла слѣва и къ нашему великому удовольствію продолжалась вправо какъ разъ въ томъ направленіи, какого мы должны были держаться, чтобы выбраться на большую дорогу, гдѣ должна была пройти великая армія. По нашимъ догадкамъ, до этой дороги было не болѣе какъ два, три лье.

Успокоившись немного, я поднялъ голову и взглянувъ на Пикара замѣтилъ, что у него лицо было все въ крови. Кровь обледенѣла на его усахъ и бородѣ. Я сказалъ ему, что онъ раненъ въ голову. Онъ отвѣчалъ, что замѣтилъ это въ ту самую минуту, когда его мохнатая шапка зацѣпилась за вѣтку; когда онъ опять надѣвалъ ее, то кровь потекла ему на лицо; впрочемъ, ничего нѣтъ серьезнаго. Онъ объяснилъ, что упалъ вовсе не вслѣдствіе пистолетнаго выстрѣла, а, по иной причинѣ: держа лошадь подъ уздцы въ то время, какъ подходилъ другой казакъ, онъ хотѣлъ пустить въ ходъ свое оружіе, но поскользнулся на пяткахъ, и не выпуская изъ рукъ ни уздечки, ни ружья, очутился на спинѣ подъ брюхомъ у лошади. «Да и не время теперь заниматься такими пустяками—прибавилъ онъ—вечеромъ посмотримъ!» Повидимому пуля прошла сквозь бляху его мохнатой шапки, сломала крыло императорскаго орла, скользнула по черепу и засѣла въ тряпкахъ, заполнявшихъ дно шапки; въ этомъ мы убѣдились вечеромъ, когда я перевязывалъ его рану, такъ какъ мы нашли пулю.

Чтобы выиграть время, я предложилъ Пикару вдвоемъ сѣсть на лошадь. «Попробуемъ!» сказалъ онъ. Тотчасъ же мы сняли съ нея деревянное сѣдло и оставивъ на ней только попону, усѣлись: Пикаръ впереди, а я позади. Выпивъ еще немного водки, мы отправились, держа ружья поперекъ, на вѣсу.

Ѣхали мы больше рысью, а иногда пускались и въ галопъ. По временамъ намъ попадались на пути повалившіяся деревья. Это внушило Пикару мысль срубить нѣсколько деревьевъ, еще не совсѣмъ упавшихъ, чтобы образовать баррикаду противъ кавалеріи въ случаѣ, если бы она стала насъ преслѣдовать. Онъ слѣзъ съ коня и, взявъ мой топоръ, въ нѣсколько минутъ подсѣкъ нѣсколько сосенъ и повалилъ ихъ на тѣ, что уже лежали поперекъ дороги въ достаточномъ количествѣ, чтобы задать работы двадцати-пяти человѣкамъ на цѣлыхъ полъ-часа. Затѣмъ онъ весело вскочилъ на коня, и мы продолжали трусить рысью добрыхъ четверть часа безъ остановки. Вдругъ Пикаръ остановился, сказавъ: «Экій чортъ! чувствуетели вы, землякъ, какая у этой татарской лошади тряская рысь?» Я отвѣчалъ, что лошадь нарочно мучаетъ насъ въ отместку за то, что мы убили ея господина. «Ишъ-ты! Видно водочка-то подѣйствовала, и вы острите! Ну и отлично, я люблю васъ такимъ!»

Чтобы не такъ страдать отъ тряски, Пикаръ подложилъ подъ себя полы своего бѣлаго плаща, и мы ѣхали еще съ четверть часа уже не рысью, а шагомъ. По временамъ лошадь погружалась въ снѣгъ по самое брюхо. Наконецъ мы увидали дорогу, пересѣкавшую ту, по которой мы ѣхали; мы догадались, что это большая дорога. Но прежде чѣмъ вступить на нее, надо было дѣйствовать осторожно.

Мы спѣшились и взявъ лошадь подъ-уздцы, отступили въ лѣсъ влѣво отъ тропы, по которой пріѣхали, чтобы можно было, не будучи замѣченными, осмотрѣть новую дорогу. Вскорѣ мы признали въ ней дорогу, пройденную арміей и ведшую къ Березинѣ: множество усѣявавшихъ ее труповъ, наполовину покрытыхъ снѣгомъ, доказывало, что мы не ошиблись. По нѣкоторымъ примѣтамъ, мы могли судить, что кавалерія и пѣхота прошли здѣсь не такъ давно; слѣды ногъ направляющихся съ той стороны, куда мы должны были идти, а также кровь на снѣгу давали намъ возможность заключить, что тутъ недавно проходилъ обозъ французскихъ плѣнныхъ подъ русскимъ эскортомъ.

Не могло быть сомнѣнія, что мы находимся въ тылу русскаго авангарда, и что скоро за нами послѣдуютъ другіе русскіе. Какъ тутъ быть? Надо было держаться дороги. Это единственное, что намъ оставалось дѣлать. Таково было мнѣніе и Пикара. «Мнѣ пришла въ голову превосходная мысль, сказалъ онъ.—Вы будете аріергардомъ, а я авангардомъ. Я буду смотрѣть впередъ, не покажется-ли что-нибудь, а вы, землякъ, обернитесь головой къ хвосту и наблюдайте въ свою очередь».

Намъ не легко было, въ особенности мнѣ, привести въ исполненіе идею Пикара, т.-е. сѣсть спиной къ спинѣ, изображая двуглаваго орла, какъ онъ выражался, имѣвшаго пару глазъ впереди и пару назади. Мы пропустили еще по стаканчику можжевеловки, давъ себѣ опять-таки слово сберечь остальное на случай крайности, и пустили лошадь шагомъ среди печальнаго безмолвнаго лѣса.

Сѣверный вѣтеръ сталъ опять покалывать, и аріергардъ страдалъ отъ этого до такой степени, что не могъ долго выдержать своей позиціи; къ счастію, погода была довольно ясная, можно было различать предметы издалека, а дорога, пересѣкавшая громадный лѣсъ, была совершенно прямая, и намъ нечего было опасаться быть застигнутыми врасплохъ на поворотахъ.

Мы ѣхали уже около полу-часа, какъ вдругъ встрѣтили на опушкѣ лѣса семерыхъ крестьянъ, какъ будто дожидавшихся насъ.

Они были выстроены въ двѣ шеренги. Седьмой, постарше другихъ, очевидно управлялъ ими. Одѣты они были въ овчинные тулупы, а на ногахъ ихъ была обувь, сдѣланная изъ лыка, съ такими же ремнями; они подошли къ намъ, поздоровались съ нами по-польски, и когда узнали, что мы французы, очевидно обрадовались. Затѣмъ они объяснили намъ, что идутъ въ Минскъ, гдѣ стояла русская армія, и что они входятъ въ составъ ополченія; ихъ заставляли идти на насъ массами; всюду, во всѣхъ селеніяхъ казаки гнали ихъ насильно. Мы продолжали путь; когда мы потеряли ихъ изъ виду, я спросилъ Пикара, понялъ-ли онъ, что говорили крестьяне про Минскъ, бывшій однимъ изъ нашихъ большихъ депо въ Литвѣ—тамъ у насъ были запасы продовольствія и туда, какъ говорили, должна была отступить большая часть арміи. Онъ отвѣчалъ, что прекрасно понялъ и что если это правда, то значитъ «батюшка-тестюшка» сыгралъ съ нами плохую штуку. Я не понялъ его намека, тогда онъ повторилъ мнѣ, что если это такъ, значитъ австрійцы измѣнили намъ. Я не могъ сообразить, что можетъ быть общаго между Минскомъ и австрійцами^[4]. Онъ собирался объяснить мнѣ планъ всей войны, какъ вдругъ задержалъ лошадь и проговорилъ: «Смотрите-ка, какъ будто движется впереди колонна войскъ?» Я различилъ что-то черное, но вдругъ оно скрылось. Черезъ минуту голова колонны опять показалась, точно вынырнувъ изъ оврага.

Мы сразу могли убѣдиться, что это русскіе. Нѣсколько всадниковъ отдѣлились и двинулись впередъ; мы только успѣли повернуть вправо и войти въ лѣсъ, но едва сдѣлали шага четыре, какъ наша лошадь завязла въ снѣгу по грудь и сбросила меня. Я увлекъ Пикара за собой въ своемъ паденіи въ яму, имѣвшую больше шести футовъ глубины, и намъ стоило большихъ трудовъ выкарабкаться оттуда. Тѣмъ временемъ подлая лошадь удрала, но проложила намъ путь, которымъ мы воспользовались, чтобы углубиться въ лѣсъ. Не прошли мы и двадцати шаговъ, какъ деревья оказались до того частыми, что мы не могли двигаться дальше. Выбора намъ не оставалось; лошадь тоже побѣжала въ эту сторону; мы нашли ее гложущей кору дерева, къ которому мы ее и привязали. Изъ опасенія, чтобы она не выдала насъ, мы отошли отъ нея какъ можно дальше, и отыскавъ кустъ достаточно густой, чтобы въ немъ спрятаться, мы приготовились защищаться, если встрѣтится надобность. Между тѣмъ Пикаръ спросилъ меня — цѣла-ли наша бутылка и не потеряна-ли? Къ счастью ничего съ ней не приключилось. «Въ такомъ случаѣ хватимъ по стаканчику!» Пока я откупоривалъ бутылку, онъ занялся осмотромъ затравы въ нашихъ ружьяхъ и очисткой ихъ отъ снѣга. Мы выпили по малости — очень ужъ мы нуждались въ подкрѣпленіи.

Прождавъ минутъ пять-шесть, мы увидали голову отряда, предшествуемаго десятью-двѣнадцатью татарами или калмыками, вооруженными, кто пиками, кто луками и стрѣлами, а по правой и лѣвой сторонамъ дороги шли мужики, вооруженные какимъ попало оружіемъ: посрединѣ еле тащились болѣе двухсотъ плѣнныхъ изъ нашей арміи, жалкихъ и едва живыхъ. Многіе были ранены: у кого рука на перевязи, у кого отморожены ноги—тѣ шли опираясь на толстыя палки. Нѣсколько человѣкъ упало, и несмотря на удары древками пикъ, которыми надѣляли ихъ татары, они лежали не двигаясь. Легко представить себѣ, какъ мы страдали при видѣ несчастнаго положенія нашихъ братьевъ по оружію! Пикаръ молчалъ, но по его движеніямъ можно было ожидать, что онъ выскочитъ изъ лѣса и бросится на эскортъ. Въ эту минуту прискакалъ верхомъ офицеръ и остановился; обратившись къ плѣннымъ на чистомъ французскомъ языкѣ, онъ сказалъ имъ: «Отчего вы не идете скорѣе?» — Мы не въ состояніи, отвѣчалъ солдатъ, лежавшій на снѣгу—я согласенъ лучше умереть, чѣмъ тащиться дальше!

Офицеръ возразилъ, что надо вооружиться терпѣніемъ—вотъ скоро подъѣдутъ повозки и если окажется мѣсто для наиболѣе больныхъ, то ихъ повезутъ на лошадяхъ. «Сегодня же вечеромъ, прибавилъ онъ—вамъ будегь лучше, чѣмъ съ Наполеономъ, потому что теперь онъ уже въ плѣну со всей своей гвардіей и остатками армія, такъ какъ мосты черезъ Березину отрѣзаны.—«Наполеонъ въ плѣну со всей своей гвардіей!» восклицаетъ одинъ старый солдатъ.—Да проститъ вамъ Господь! Видно, сударь, что вы не знаете ни Наполеона, ни гвардіи. Они сдадутся не иначе, какъ мертвые; они въ этомъ поклялись, слѣдовательно они не въ плѣну».—А вотъ и повозки, сказалъ офицеръ! Мы увидали два фургона изъ нашей арміи и походную кузницу, нагруженную ранеными и больными. Сбросили на земь пятерыхъ людей, и мужики тотчасъ же поспѣшили ободрать ихъ до-гола; ихъ замѣнили пятерыми другими, изъ коихъ трое уже не могли двигаться. Мы услыхали, какъ офицеръ отдавалъ приказанія крестьянамъ, ограбившимъ мертвыхъ, надѣть платье на плѣнныхъ, наиболѣе въ этомъ нуждавшихся, и такъ какъ они недостаточно проворно исполняли его распоряженіе, то онъ стегнулъ каждаго изъ нихъ нагайкой—тогда они послушались. Затѣмъ онъ обратился къ нѣсколькимъ солдатамъ, благодарившимъ его за милость: «Вѣдь я тоже французъ; вотъ уже двадцать лѣтъ, какъ я въ Россіи. Мой отецъ тамъ умеръ, но мать еще жива. Я еще надѣюсь, что обстоятельства позволятъ намъ вскорѣ увидать Францію и вернуть свои имѣнія. Я знаю, что не сила оружія сломила васъ, а лютые русскіе морозы».—А также недостатокъ продовольствія, вставилъ одинъ раненый—еслибъ не это, мы были бы теперь въ Петербургѣ! «Очень можетъ быть», отозвался офицеръ. Обозъ медленно двинулся въ путь.

Когда мы потеряли его изъ виду, мы вернулись къ своей лошади: она сунула голову въ снѣгъ, отыскивая травы. Случайность натолкнула насъ на мѣсто, гдѣ помѣщался костеръ, мы разожгли его и могли согрѣть свои окоченѣвшіе члены. Ежеминутно мы ходили по очереди смотрѣть, не видать-ли чего вдали, вдругъ мы услыхали стоны и къ намъ подошелъ человѣкъ почти совершенно голый. На немъ была шинель до половины сгорѣвшая; на головѣ оборванная полицейская шапка; ноги его были обернуты въ тряпки и обвязаны веревками поверхъ дырявыхъ штановъ изъ толстаго сукна. Носъ у него былъ отмороженъ и почти отвалился; уши его были покрыты струпьями. На правой рукѣ у него оставался только большой палецъ, всѣ остальные отвалились до послѣдняго сустава. Это былъ одинъ изъ несчастныхъ, покинутыхъ русскими. Невозможно было понять ни слова изъ того, что онъ говорилъ. Увидавъ нашъ костеръ, онъ кинулся къ нему съ жадностью, точно хотѣлъ пожрать его. Но говоря ни слова, онъ опустился на колѣни передъ огнемъ. Съ трудомъ мы заставили его проглотить немного можжевелки; но половина пролилась—онъ не могъ разжать зубовъ, страшно стучавшихъ.

Между тѣмъ стоны его замолкли, зубы перестали стучать, но вдругъ мы замѣтили, что онъ опять началъ трястись, блѣднѣть и валиться, причемъ изъ губъ его не вылетало ни единаго слова, ни единой жалобы. Пикаръ хотѣлъ поднять его, но это уже былъ трупъ. Вся сцена длилась не больше десяти минутъ.

Все видѣнное и слышанное страшно потрясло моего стараго товарища. Онъ взялъ ружье и не сказавъ мнѣ, чтобы я слѣдовалъ за нимъ, направился къ дорогѣ, какъ будто ничто его уже не тревожитъ. Я поспѣшилъ пойти за нимъ, взявъ лошадь подъ-уздцы и, нагнавъ его, велѣлъ ему сѣсть на лошадь. Онъ повиновался, ни слова не говоря, я также сѣлъ верхомъ, и мы пустились въ путь, надѣясь выбраться изъ лѣсу до наступленія ночи.

Около часу ѣхали мы, ничего не встрѣчая на пути, кромѣ труповъ. Наконецъ прибыли въ такое мѣсто, гдѣ, казалось, кончался лѣсъ; но это была лишь большая прогалина, тянувшаяся на четверть лье и имѣвшая форму полукруга. Посрединѣ возвышался домъ, довольно большой, а кругомъ ютилось нѣсколько мазанокъ; это была почтовая станція. Къ несчастью, мы замѣчаемъ лошадей, привязанныхъ къ деревьямъ. Какіе-то всадники выходятъ изъ дома и формируются въ порядкѣ на дорогѣ; затѣмъ отправляются въ путь. Ихъ было восемь человѣкъ. Одѣтые въ длинные плащи и въ высокихъ каскахъ съ конскими хвостами, они походили на тѣхъ кирасиръ, съ которыми мы дрались подъ Краснымъ въ ночь съ 3-го (15-го) на 4-е (16-е) ноября. Они направились, къ счастью для насъ, въ сторону, противоположную той, куда мы держали путь. Мы предположили, что это былъ караулъ, смѣнившійся другимъ.

Войдя въ лѣсъ, мы не могли сдѣлать въ немъ ни шагу. Казалось, туда никогда не проникало ни одно человѣческое существо—до того деревья росли часто и такъ тамъ было много зарослей и рухнувшихъ отъ ветхости деревьевъ, покрытыхъ снѣгомъ. Мы принуждены были выбраться оттуда и идти по опушкѣ, рискуя попасться кому-нибудь на глаза. Нашъ бѣдный конь то и дѣло увязалъ въ снѣгу по самое брюхо. Но если принять въ разсчетъ, что онъ несъ двоихъ, то онъ исполнялъ свою должность недурно. Почти совсѣмъ уже смерклось, а мы не прошли еще и половины пути. Мы взяли вправо по дорогѣ, ведущей въ лѣсъ, чтобы отдохнуть тамъ немного. Спѣшившись, первымъ дѣломъ мы пропустили по стаканчику водки. Вотъ уже пятый разъ, что мы прикладывались къ бутылкѣ и въ ней уже стало видно дно. Потомъ мы стали совѣщаться.

Такъ какъ въ томъ мѣстѣ, куда мы пошли, было много срубленнаго лѣсу, то мы рѣшили расположиться немного впереди, въ нѣкоторомъ отдаленіи отъ домовъ, стоявшихъ на дорогѣ. Мы остановились подъ кучей сваленныхъ деревьевъ, которыя могли служить намъ отчасти защитой. Пикаръ сбросилъ съ себя ранецъ, а я—котелъ, и онъ сказалъ мнѣ: «Ну, теперь надо подумать о самомъ главномъ! Огня! Скорѣе дайте мнѣ какую-нибудь тряпку!» Ничто не воспламенялось такъ легко, какъ лохмотья моей рубашки. Я подалъ клочекъ Пикару; онъ скрутилъ изъ него фитиль, заставилъ меня держать его, открылъ полку своего ружья, насыпалъ туда немного пороху и приложивъ тряпицу, спустилъ курокъ: затрава вспыхнула и тряпица воспламенилась, зато грянулъ громкій выстрѣлъ, подхваченный эхомъ: мы опасались, чтобы этимъ не навести кого-нибудь на нашъ слѣдъ.

Послѣ сцены съ плѣнными и разсказовъ офицера про судьбу императора и арміи, бѣдный Пикаръ сталъ самъ не свой. Все это повліяло на его характеръ и по временамъ онъ жаловался на сильную головную боль, говоря, что это вовсе не послѣдствія пистолетной раны, а что-то другое, чего онъ не умѣетъ мнѣ объяснить. Вотъ и теперь онъ позабылъ, что ружье его было заряжено. Послѣ выстрѣла онъ молчалъ нѣкоторое время, потомъ выбранилъ самого себя «простофилей», и «старымъ дуракомъ». Нѣсколько собакъ лаемъ отозвалось на нашъ выстрѣлъ. Тогда Пикаръ сказалъ, что онъ не удивится, если сейчасъ насъ начнутъ травить какъ волковъ; хотя я самъ тревожился не меньше его, однако возразилъ ему, для его успокоенія, что ничего не боюсь въ такой часъ и при такой погодѣ.

Черезъ нѣсколько минутъ у насъ получился прекрасный костеръ, такъ какъ дрова, окружавшія насъ въ большомъ количествѣ, были очень сухи. Кстати, мы сдѣлали одно открытіе, обрадовавшее насъ—за дровами мы нашли кучу соломы, вѣроятно спрятанной тамъ мужиками. Судя по этой находкѣ, можно было думать, что провидѣніе еще не совсѣмъ покинуло насъ. Пикаръ сказалъ мнѣ: «Бодритесь, землякъ, вотъ мы и спасены, по крайности на нынѣшнюю ночь! Завтра Богъ довершитъ остальное, и если, въ чемъ я не сомнѣваюсь, намъ посчастливится присоединиться къ императору, то всему будетъ конецъ!» Пикаръ думалъ, какъ и всѣ старые солдаты, обожавшіе императора, что разъ они съ нимъ, все должно имъ удаваться и ничего для нихъ нѣтъ невозможнаго.

Мы подвели свою лошадь къ огню, устроили ей хорошую подстилку изъ соломы, покормили ее той же соломой, но держали ее взнузданной и не снимали съ нея чемодана, котораго до сихъ поръ еще не осмотрѣли, чтобы быть готовыми пуститься въ путь при первой же тревогѣ. Остатокъ соломы мы сложили вокругъ себя, разсчитывая потомъ соорудить себѣ изъ нея убѣжище.

Пикаръ, отдѣливъ кусокъ варенаго мяса изъ котла, чтобы оттаять его, сказалъ мнѣ: «Знаете-ли, я часто думаю о томъ, что говорилъ намъ русскій офицеръ».—О чемъ? опросилъ я.—«Да о томъ, будто императоръ въ плѣну вмѣстѣ со всей гвардіей! Вѣдь я отлично знаю, чортъ возьми, что этого нѣтъ и быть не можетъ. А все же это у меня не выходитъ изъ башки! Просто не могу отогнать отъ себя этой мысли. Я успокоюсь только тогда, когда попаду въ полкъ! А покуда закусимъ и отдохнемъ; потомъ пропустимъ каплю!»

Я вынулъ бутылку, посмотрѣлъ ее на свѣтъ и убѣдился, что ея содержимое уже идетъ къ концу. Пикаръ конечно не подумалъ сказать: «Баста, прибережемъ водку на случай крайности!» Онъ замѣтилъ только, что пусть бы еще какой татаринъ или другой кто заѣхалъ въ нашу сторону, чтобы мы могли спровадить его на тотъ свѣтъ и пополнить запасъ водки. «Очевидно, добавилъ онъ — у этихъ молодцовъ водится водка!» Дѣйствительно, мы узнали, что имъ раздаютъ большія порціи водки, которую подвозятъ на саняхъ съ береговъ Балтійскаго моря.

Пока погода была довольно мягкая. Мы съѣли, безъ особеннаго аппетита, кусокъ вареной конины, которую приходилось оттаивать у огня, такъ она была заморожена. Пикаръ, закусывая, говорилъ про себя и бранился: «У меня сорокъ наполеондоровъ въ поясѣ и семь русскихъ золотыхъ, не считая монетъ по пяти франковъ. И я всѣ ихъ готовъ отдать, только бы попасть опять въ полкъ. Кстати, добавилъ онъ, хлопнувъ меня по колѣнкѣ—они у меня не въ поясѣ, пояса у меня нѣтъ, а зашиты въ бѣломъ жилетѣ ординарца, надѣтомъ на мнѣ. Въ случаѣ бѣды со мной, они ваши! — Ну, вотъ и завѣщаніе готово».—По той же самой причинѣ, старина, и я также хочу сдѣлать свое. У меня восемь сотъ франковъ золотомъ, кредитными билетами и монетами по ста су. Можете располагать ими, если будетъ угодно Богу, чтобы я умеръ до соединенія съ полкомъ!

Грѣясь, я машинально сунулъ руку въ маленькую холщевую сумку, поднятую наканунѣ возлѣ двухъ баденскихъ офицеровъ, найденныхъ мною умирающими на краю дороги. Я вытащилъ изъ нея что-то твердое, точно кусокъ веревки и длиною пальца въ два. Разсмотрѣвъ хорошенько, я убѣдился, что это курительный табакъ. Какое счастье для моего бѣднаго Пикара! Когда я ему подалъ свою находку, онъ уронилъ въ снѣгъ лошадиное ребро, которое грызъ, и немедленно принялся жевать табакъ, покуда нельзя покурить: онъ не помнилъ, куда сунулъ свою трубку—въ ранецъ, въ гренадерку или въ одинъ изъ кармановъ. А такъ какъ теперь не время было искать, то онъ пока удовольствовался жвачкой, а я скрутилъ себѣ папироску по-испански, изъ клочка письма—писемъ мной было найдено нѣсколько въ маленькой сумкѣ.

Вотъ уже около двухъ часовъ, какъ мы находились на нашемъ бивуакѣ, а теперь еще не было семи. И такъ, еще часовъ одиннадцать, двѣнадцать намъ придется оставаться въ этомъ положеніи, прежде чѣмъ можно будетъ пуститься въ путь. Пикаръ отлучился на минуту, и въ тотъ моментъ, когда я менѣе всего этого ожидалъ, я услыхалъ шумъ въ заросляхъ, съ противоположной стороны. Убѣжденный, что это кто-нибудь другой, а не мой товарищъ, я беру ружье и становлюсь въ оборонительное положеніе. Вдругъ, появляется Пикаръ и, увидавъ меня въ этой позѣ, говоритъ: «Отлично, землякъ, превосходно»; при этомъ съ какимъ-то таинственнымъ видомъ, онъ дѣлалъ мнѣ знаки, чтобы я молчалъ. Потомъ онъ тихонько шепнулъ мнѣ, что двѣ женщины только-что прошли по дорогѣ, въ двухъ шагахъ, и несли, одна свертокъ, другая ведро, гдѣ вѣроятно было что-то тяжелое, такъ какъ онѣ остановились на нѣкоторое время отдохнуть въ пяти-шести шагахъ отъ него. «Мы прослѣдимъ за ними по слѣдамъ ногъ и можетъ быть доберемся до какой-нибудь деревушки или сарая, гдѣ будемъ защищены отъ дурной погоды и отъ опасности,—слышите небось, какъ заливаются эти чортовы псы!» Дѣйствительно, послѣ выстрѣла собаки не переставали лаять. «Но, возразилъ я—что если въ этой деревнѣ или въ этомъ сараѣ мы застанемъ русскихъ!»— Предоставьте мнѣ дѣйствовать, сказалъ онъ.

И вотъ мы опять шагаемъ на угадъ, въ потемкахъ среди лѣса, неизвѣстно куда, по единственному указанію четырехъ ногъ, отпечатанныхъ на снѣгу, и по увѣренію Пикара, принадлежавшихъ этимъ женщинамъ.

Вдругъ слѣды исчезли. Поискавъ немного, мы опять нашли ихъ и замѣтили, что они поворачиваютъ направо. Это раздосадовало насъ, въ виду того, что мы такимъ образомъ уклонялись отъ направленія, которое могло вывести насъ на большую дорогу. Мѣстами слѣды попадали въ такую чащу, что ихъ невозможно было разглядѣть. Тогда Пикаръ ложился на снѣгъ и руками шарилъ слѣды, которыхъ мы не видали глазами.

Пикаръ велъ лошадь подъ-уздцы, а я держался за ея хвостъ. Вдругъ я остановился: лошадь уперлась. Бѣдняга, не смотря на всѣ старанія, не могла двигаться, попавъ между двухъ деревьевъ, и связки соломы, висѣвшія по бокамъ ея, мѣшали ей пройти. Когда мы ихъ сняли, она высвободилась и прошла. Я поднялъ солому, столь драгоцѣнную для насъ, и дотащилъ ее до того мѣста, гдѣ дорога расширялась. Тогда мы опять навьючили ее на лошадь. Немного подальше мы увидали двѣ дороги, по которымъ тоже ходили. Тамъ мы принуждены были остановиться, не зная, по которой направиться. Въ концѣ-концовъ мы предоставили лошади идти впередъ, надѣясь, что, авось, она направить насъ. Чтобы она не убѣжала, мы придерживали ее съ обѣихъ сторонъ. Наконецъ, Господь сжалился надъ нашими бѣдствіями: послышался лай собаки и немного подальше мы увидали хижину довольно обширныхъ размѣровъ.

Представьте себѣ крышу какой-нибудь нашей риги, положенную на землю и вы получите представленіе о жилищѣ, оказавшемся передъ нами. Три раза мы обошли его кругомъ, прежде чѣмъ отыскали дверь, скрытую подъ соломеннымъ навѣсомъ, спускавшимся до самой земли. Сбоку помѣщалась дверь, также обитая соломой, но до того запорошенная снѣгомъ, что сразу ее и нельзя было замѣтить. Пикаръ, забравшись подъ навѣсъ, отыскалъ вторую дверь, деревянную, и постучался, сначала потихоньку; никто не отозвался. Второй разъ—опять молчаніе. Тогда, вообразивъ, что тамъ никого нѣтъ, онъ собрался выломать дверь прикладомъ; вдругъ послышался слабый голосъ, дверь отворилась и показалась старуха, державшая зажженую лучину; при видѣ Пикара, она съ испугу уронила ее и убѣжала!

Мой товарищъ поднялъ лучину и двинулся нѣсколько шаговъ впередъ. Окончивъ привязывать лошадь подъ навѣсомъ, я вошелъ тоже, и увидалъ его съ свѣтильникомъ въ рукѣ и окутаннымъ облакомъ дыма. Въ своемъ бѣломъ плащѣ онъ походилъ на привидѣніе. Онъ озирался по сторонамъ, никого не видя, потому что взоръ его не могъ проникнуть вглубь избы. Удостовѣрившись, что и я вошелъ, онъ прервалъ молчаніе, и стараясь дать своему голосу наиболѣе ласковое выраженіе, произнесъ привѣтствіе на польскомъ языкѣ. Я повторилъ его слабымъ голосомъ. Наше привѣтствіе, хотя и плохо выраженное, было услышано. Къ намъ вышелъ старикъ, и увидавъ Пикара, воскликнулъ: «А! это французы! это хорошо!» Онъ сказалъ это по-польски, потомъ повторилъ по-нѣмецки, мы отвѣчали ему точно такъ же, что мы французы изъ наполеоновской гвардіи. При имени Наполеона полякъ поклонился и припалъ къ нашимъ ногамъ. При словѣ «французы», повторенномъ также и старухой, мы увидали двухъ другихъ женщинъ помоложе, вышедшихъ изъ какого-то чулана; онѣ подошли къ намъ, выражая радость. Пикаръ узналъ въ нихъ тѣхъ самыхъ женщинъ, которыхъ видѣлъ въ лѣсу и которыхъ мы прослѣдили сюда.

Не прошло пяти минутъ, что мы попали къ этимъ добрымъ людямъ, какъ я чуть не задохся отъ жары, до такой степени я отвыкъ отъ нея. Я принужденъ былъ отойти къ двери и тамъ упалъ безъ чувствъ.

Пикаръ бросился было ко мнѣ на помощь, но старуха съ одной изъ дочекъ уже подняли меня и усадили на деревянную лавку. Когда я освободился отъ котла, отъ медвѣжьей шкуры и отъ всей своей амуниціи, меня повели вглубь избы и уложили на койку, устланную овчинами. Женщины повидимому жалѣли насъ, видя, какіе мы несчастные, въ особенности я, такой молодой и пострадавшій гораздо больше моего товарища: страшная нужда привела меня въ такое плачевное состояніе, что на меня жалко было смотрѣть.

Старикъ тѣмъ временемъ занялся нашей лошадью, и вообще все было пущено въ ходъ, чтобы услужить намъ. Пикаръ вспомнилъ о бутылкѣ съ можжевелкой, находившейся въ сумкѣ. Онъ заставилъ меня проглотить нѣсколько капель водки, потомъ разбавилъ немного водки водою, и не прошло минуты, какъ я уже чувствовалъ себя значительно лучше.

Старуха стащила съ меня сапоги, которыхъ я не снималъ со Смоленска, т.-е. съ 29-го октября (10-го ноября), а теперь было 11-е (23-е) ноября. Одна изъ дѣвушекъ принесла большой деревянный сосудъ съ теплой водой, поставила его передо мною, сама встала на колѣни и потихоньку, осторожно обмыла мнѣ ноги, одну за другой, обративъ мое вниманіе на то, что у меня на правой ногѣ рана: это было отмороженное мѣсто еще съ 1807 года, въ сраженіи при Эйлау; съ тѣхъ поръ эта рана никогда не давала себя чувствовать, но теперь опять открылась и причиняла мнѣ жестокія страданія^[5].

Другая дѣвушка, повидимому старшая, оказала ту же услугу моему товарищу; тотъ преспокойно подчинился этой процедурѣ, хотя имѣлъ нѣсколько сконфуженный видъ. Я сказалъ ему, что очевидно самъ Господь внушилъ ему слѣдовать за этими дѣвушками. «Правда, согласился онъ,—но когда онѣ проходили по лѣсу, я представить себѣ не могъ, чтобы онѣ такъ радушно приняли насъ. Я еще не говорилъ вамъ, что голова у меня адски болитъ, и съ тѣхъ поръ какъ я поотдохнулъ, это чувствуется еще сильнѣе. Вотъ увидите, что пуля этой собаки-казака задѣла меня сильнѣе, чѣмъ я думалъ. Вотъ посмотримъ!» Онъ развязалъ шнурки, подвязанные у него подъ подбородкомъ и придерживавшіе два куска овчины, которыя защищали его уши отъ мороза. Но только-что онъ снялъ ихъ, какъ полила кровь. «Видите! сказалъ онъ мнѣ.—Впрочемъ, это пустяки. Простая царапина. Пуля скользнула по черепу.» Старый полякъ поспѣшилъ снять съ него амуницію, съ которой онъ отвыкъ разставаться, а также мохнатую шапку, въ которой онъ всегда спалъ. Та же дѣвушка, что вымыла ему ноги, обмыла ему и голову. Всѣ кругомъ суетились и прислуживали ему. Бѣдный Пикаръ былъ такъ тронутъ оказываемыми ему услугами, что крупныя слезы струились по его щекамъ. Понадобились ножницы остричь ему волоса. Я вспомнилъ про сумку хирурга, взятую мною у казака, и мы нашли въ ней полный наборъ для перевязки: двое ножницъ, нѣсколько хирургическихъ инструментовъ, корпію и бинты. Обрѣзавъ ему волосы, старуха высосала ему рану, оказавшуюся серьезнѣе, чѣмъ онъ думалъ. Затѣмъ приложили къ ней корпіи и забинтовали ее. Мы нашли пулю застрявшей въ тряпкахъ, заполнявшихъ дно его гренадерки. Лѣвое крыло императорскаго орла было пробито. Осматривая все содержимое въ шапкѣ, Пикаръ вскрикнулъ отъ радости: онъ нашелъ свою носогрѣйку, и немедленно запалилъ ее: онъ не курилъ съ самого Смоленска.

Когда намъ вымыли ноги, ихъ обтерли овчинами, а потомъ подостлали ихъ въ видѣ ковра. Мою рану на ногѣ намазали какимъ-то саломъ, отъ котораго она должна скоро зажить, какъ меня увѣряли. Мнѣ показали, какъ это дѣлать и дали съ собой этой мази въ тряпочку, я спряталъ ее въ докторскую сумочку вмѣстѣ съ наборомъ.

Мы почувствовали себя значительно лучше и благодарили за оказанныя намъ услуги. Полякъ объяснилъ намъ, что онъ въ отчаяніи, что не можетъ сдѣлать для насъ ничего лучшаго; что всякій человѣкъ обязанъ принимать странниковъ и обмывать ноги даже врагамъ, не то что друзьямъ. Въ эту минуту старуха вскрикнула и бросилась бѣжать: оказывается, большая собака, которую мы до сихъ поръ не замѣтили, утащила мохнатую шапку Пикара. Ее хотѣли прибить, но мы попросили, чтобы ее помиловали.

Я предложилъ Пикару произвести наконецъ осмотръ чемодану, навьюченному на лошадь. Онъ попросилъ, чтобы его проводили къ лошади,—у той оказалось всего вдоволь. Тогда онъ внесъ чемоданъ и положилъ его къ печкѣ. Мы нашли тамъ первымъ дѣломъ девять индѣйскихъ платковъ, затканныхъ шолкомъ. «Скорѣе, проговорилъ Пикаръ—поднесемъ каждый по двѣ штуки нашимъ принцессамъ и одинъ платокъ старухѣ, остальные оставимъ себѣ!» Эта первая раздача подарковъ была произведена тотчасъ же, къ великой радости одаренныхъ. Далѣе мы нашли три пары эполетъ для офицеровъ высшихъ чиновъ, между прочимъ одну для маршала, трое серебряныхъ часовъ, семь орденскихъ крестовъ, двѣ серебряныхъ ложки, болѣе 12-ти дюжинъ золоченыхъ гусарскихъ пуговицъ, два ящика съ бритвами, шесть сторублевокъ, и штаны, запачканные кровью. Я надѣялся найти рубашку, но къ несчастью таковой не оказалось. А въ этомъ я пуще всего нуждался: отъ теплоты паразиты опять закишѣли и страшно донимали меня.

Дѣвушки, вытаращивъ глаза, уставились на подарки—имъ не вѣрилось, что это для нихъ. Больше всего понравились имъ золоченыя пуговки, которыя мы и отдали имъ, а также золотыя кольца, которыя я самъ надѣлъ имъ на пальцы. Та, что мыла мнѣ ноги, замѣтила, что я отдалъ ей лучшее. Очень вѣроятно, что казаки отрубали пальцы у труповъ и снимали съ нихъ кольца.

Старику мы подарили большіе англійскіе часы и двѣ бритвы, а также всѣ русскія мелкія деньги,—на сумму около 30 франковъ, часть которыхъ также была найдена въ чемоданѣ. Мы замѣтили, что онъ не спускаетъ глазъ съ большого командорскаго креста, вслѣдствіе помѣщавшагося на немъ портрета императора. Мы отдали ему этотъ крестъ. Радость его не поддается описанію. Нѣсколько разъ онъ подносилъ его къ губамъ и къ сердцу. Наконецъ онъ повѣсилъ его себѣ на шею на ремешкѣ и старался объяснить намъ, что не разстанется съ нимъ до самой смерти.

Мы попросили хлѣба. Намъ принесли хлѣбъ, говоря, что не осмѣливались сами подать его, такъ онъ дуренъ. Дѣйствительно, мы не могли его ѣсть. Онъ былъ изъ чернаго тѣста, полонъ ржаныхъ и ячменныхъ зеренъ и рубленой соломы, царапавшей горло. Намъ объяснили, что это русскій хлѣбъ; въ трехъ лье отсюда французы разбили русскихъ сегодня утромъ и завладѣли большимъ обозомъ^[6]; что евреи, сообщившіе это извѣстіе и бѣжавшіе изъ селеній, лежавшихъ по дорогѣ въ Минскъ, продали имъ этотъ несъѣдобный хлѣбъ. Словомъ, хотя я уже съ мѣсяцъ не ѣдалъ хлѣба, но былъ не въ состояніи откусить отъ него,—такъ онъ былъ черствъ. Къ тому же губы мои были потресканы и точили кровь.

Замѣтивъ, что мы не въ состояніи ѣсть этого хлѣба, они принесли намъ кусокъ баранины, картофелю, луку и соленыхъ огурцовъ. Словомъ, отдали намъ все, что у нихъ было, увѣряя, что постараются изо всѣхъ силъ достать для насъ чего-нибудь получше. А пока что, мы положили баранину въ котелъ, чтобы сварить изъ нея супъ. Старикъ разсказалъ намъ, что въ полъ-верстѣ находится селеніе, куда бѣжали евреи изъ опасенія быть ограбленными и, такъ какъ они забрали съ собой свои запасы, то онъ надѣется добыть у нихъ чего- нибудь получше для насъ. Мы хотѣли дать ему денегъ. Онъ отказался, говоря, что на это пойдутъ деньги, данныя ему и его дочерямъ и что одна изъ дочерей уже отправилась за покупками вмѣстѣ съ матерью и большой собакой.

Намъ устроили прямо на полу постели изъ соломы и овчинъ. Пикаръ немедленно заснулъ; скоро и я послѣдовалъ его примѣру. Насъ разбудилъ лай собаки. «Ладно, проговорилъ старый полякъ,—вотъ жена съ дочерью вернулись». Дѣйствительно, женщины вошли въ избу. Онѣ принесли намъ молока, немного картофелю и маленькую лепешку изъ ржаной муки—все это добытое за большія деньги; что же касается водки—нема! Весь небольшой запасъ ея былъ забранъ русскими. Мы отблагодарили этихъ добрыхъ людей, сдѣлавшихъ больше двухъ верстъ по колѣно въ снѣгу глухой ночью, въ лютый морозъ, подвергаясь опасности быть растерзанными волками или медвѣдями, которыхъ водится множество въ лѣсахъ Литвы, а въ особенности въ ту пору, потому что они убѣгали изъ лѣсовъ, сжигаемыхъ нами по пути и искали убѣжища въ другихъ, представлявшихъ больше безопасности, а также пищи, благодаря множеству лошадей и людей, умиравшихъ каждый день.

Мы сварили супъ и уничтожили его съ жадностью. Поѣвъ до-сыта, я почувствовалъ себя гораздо легче. Этотъ супъ, приправленный молокомъ, подкрѣпилъ мнѣ желудокъ. Потомъ я предался думамъ, подперевъ голову руками. Пикаръ полюбопытствовалъ, о чемъ я задумался: «О томъ, отвѣчалъ я,—что не будь васъ со мною, старый товарищъ, и не будь я связанъ честью и присягою, я охотно остался бы здѣсь, въ этой избѣ, среди лѣса, съ этими добрыми людьми».—Успокойтесь, отвѣчалъ онъ, — мнѣ приснился сонъ, предвѣщающій благополучіе. Снилось мнѣ, будто я въ казармѣ, въ Курбвуа, закусываю колбасой, принесенной теткой-колбасницей,^[7] и пью бутылку Сюренскаго вина.

Пока Пикаръ говорилъ, я замѣтилъ, что онъ очень красенъ и часто подноситъ руку къ правой сторонѣ лба и къ тому мѣсту, куда онъ былъ раненъ пулей. Я спросилъ его, не болитъ-ли у него голова? Онъ отвѣчалъ, что болитъ, вѣроятно вслѣдствіе жары или оттого, что онъ слишкомъ заспался. Но мнѣ показалось, что у него лихорадка. Его экскурсія въ казармы Курбвуа подтверждала мои опасенія. «Хочу продолжить свой сонъ и опять повидаться съ теткой-колбасницей. Покойной ночи!» Не прошло двухъ минутъ, какъ онъ заснулъ.

Я тоже захотѣлъ отдохнуть, но мой сонъ постоянно прерывался болями въ поясницѣ вслѣдствіе усиленной ходьбы. Немного прошло времени съ тѣхъ поръ, какъ уснулъ Пикаръ, вдругъ послышался лай собаки. Обитатели избы очень удивились Старикъ, сидѣвшій на лавкѣ у печки, всталъ и схватилъ пику, привязанную къ сосновому столбу, служившему подпорой избѣ. Онъ направился къ двери, жена послѣдовала за нимъ и я также, не разбудивъ Пикара, но не преминувъ захватить ружье, которое было заряжено и со штыкомъ. Мы услыхали, какъ отпираютъ первую дверь. Старикъ спросилъ, кто тамъ. Въ отвѣтъ раздался гнусавый голосъ: «Это я, Самуилъ!» Тогда женщина сообщила мужу, что это жидъ изъ той деревни, гдѣ она была сегодня. Увидавъ, что это сынъ Израиля, я вернулся на свое мѣсто, позаботившись однако собрать вокругъ себя все, что мы имѣли, такъ какъ не довѣрялъ пришлецу.

Я проспалъ довольно спокойно два часа, пока Пикаръ не разбудилъ меня ѣсть баранью похлебку. Онъ все жаловался на сильную головную боль, причиненную по всей вѣроятности его снами: онъ разсказалъ мнѣ, что ему опять все время снился Парижъ и Курбвуа, что между прочимъ онъ танцовалъ у заставы Руль^[8] и пилъ вино съ гренадерами, которые были убиты при Эйлау.

Только-что мы присѣли ужинать, какъ еврей подалъ намъ бутылку водки; Пикаръ поспѣшилъ схватить ее, попробовалъ содержимое въ бутылкѣ и объявилъ, что это пойло ни къ чорту не годится. Дѣйствительно, это была скверная картофельная водка.

Мнѣ пришло въ голову, что еврей можетъ пригодиться, если мы возьмемъ его проводникомъ; у насъ было чѣмъ соблазнить его алчность. Тотчасъ же я сообщилъ свою мысль Пикару, онъ ее одобрилъ и уже собирался обратиться къ жиду съ этимъ предложеніемъ, какъ вдругъ наша лошадь, отдыхавшая на соломѣ, вскочила въ испугѣ, стараясь оборвать уздечку, за которую была привязана; собака залилась лаемъ. Въ ту же минуту мы услыхали вой нѣсколькихъ волковъ вокругъ избы и у самой двери. Они добирались до нашей лошади. Пикаръ схватилъ ружье, чтобы поохотиться за ними, но нашъ хозяинъ объяснилъ ему, что это было бы неосторожно, въ виду русскихъ. Тогда онъ взялъ въ одну руку саблю, въ другую пылающую сосновую лучину, отворилъ дверь и побѣжалъ на волковъ, которыхъ обратилъ въ бѣгство. Минуту спустя онъ вернулся, увѣряя меня, что эта бѣготня оказала ему пользу и что его головная боль почти совсѣмъ прошла. Волки еще разъ возвращались, но мы уже больше не выходили отгонять ихъ.

Какъ я и ожидалъ, еврей освѣдомился у насъ, не имѣемъ-ли мы чего продать ему или вымѣнять? Я напомнилъ Пикару, что теперь пора предложить ему проводить насъ до Борисова или до перваго французскаго поста. Я полюбопытствовалъ, сколько отсюда верстъ до Березины. Онъ отвѣчалъ, что по большой дорогѣ девять верстъ; мы объяснили ему, что желаемъ по возможности добраться туда другими путями и предложили ему проводить насъ на слѣдующихъ условіяхъ: за три пары эполетъ, которые мы обязывались выдать ему и за сторублевый билетъ, всего на всего на сумму 300 франковъ. Но я ставилъ условіемъ, чтобы эполеты оставались въ рукахъ нашего хозяина съ тѣмъ, чтобы онъ передалъ ихъ ему по его возвращеніи, а что касается сторублевки, то я обязывался выдать ее на мѣстѣ нашего назначенія, то-есть на первомъ постѣ французской арміи. Выдача эполетъ должна состояться по предъявленіи имъ шелковаго платка, который я тутъ же показалъ всѣмъ домашнимъ; а онъ, Самуилъ, съ своей стороны, обязанъ выдать семьѣ двадцать-пять рублей; фуляровый платокъ предназначался младшей дѣвушкѣ, той, что вымыла мнѣ ноги. Жидъ изъявилъ согласіе, сославшись однако на опасности, какимъ онъ долженъ подвергнуть себя, пробираясь не по большой дорогѣ. Нашъ хозяинъ выразилъ сожалѣніе, что онъ не моложе на десять лѣтъ—тогда онъ могъ бы самъ проводить насъ, притомъ даромъ и защищая насъ противъ русскихъ, если бы они встрѣтились. Съ этими словами, онъ показалъ свою старую алебарду, привязанную къ деревянному шесту. Но онъ надавалъ столько инструкцій жиду на счетъ дороги, что тотъ взялся проводить насъ, удостовѣрившись предварительно, что все, что мы ему давали взамѣнъ, доброкачественно.

Было часовъ девять утра, когда мы пустились въ путь. Это было 12-го (24-го) ноября. Вся польская семья долго стояла на пригоркѣ, провожая насъ глазами и посылая намъ привѣтствія.

Нашъ проводникъ шелъ впереди, держа нашу лошадь лошадь подъ-уздцы. Пикаръ разсуждалъ самъ съ собою, иногда останавливался и продѣлывалъ артикулъ. Вдругъ я пересталъ слышать его шаги. Обертываюсь немного погодя, и вижу его застывшимъ неподвижно надъ ружьемъ и затѣмъ марширующимъ, какъ на парадѣ. Вдругъ онъ восклицаетъ громовымъ голосомъ: «Да здравствуетъ императоръ!» Я подбѣгаю къ нему, хватаю его за руку, говорю: «Пикаръ, что съ вами?» Я боялся, что онъ сошелъ съ ума.—Что такое? отвѣчалъ онъ мнѣ, точно очнувшись отъ сна.—Развѣ мы не на императорскомъ смотру? Я былъ пораженъ, услыхавъ такія рѣчи, и отвѣчалъ ему, что парадъ не сегодня, а завтра, потомъ, взявъ его за руку, заставилъ ускорить шагъ, чтобы нагнать жида. Крупныя слезы катились по щекамъ Пикара. «Полно, сказалъ я—старый солдатъ и вдругъ плачетъ!» — Дайте мнѣ поплакать, отвѣчалъ онъ, — меня это облегчаетъ. Грусть томитъ меня, и если завтра я не буду въ полку, все пропало! — «Будьте покойны, мы попадемъ туда сегодня же, или, самое позднее, завтра утромъ. Какъ же это, старый товарищъ, вы раскисаете какъ женщина!» — Правда, согласился онъ, — и я не знаю, какъ это со мной сдѣлалось. Спалъ я что-ли и мнѣ приснился сонъ… но теперь все прошло. — «Ну и слава Богу, старина. Это пустяки. То же самое случалось и со мной, нѣсколько разъ, и даже въ тотъ самый вечеръ, когда я васъ встрѣтилъ. Но у меня сердце полно надежды съ тѣхъ поръ, какъ я съ вами!»

Разговаривая, я замѣчалъ, что нашъ проводникъ, то и дѣло останавливается, прислушиваясь.

Вдругъ, смотрю, Пикаръ бросается въ растяжку на снѣгъ, скомандовавъ намъ рѣзкимъ голосомъ: «Смирно!»—Ну, подумалъ я,— кончено, мой старый товарищъ совсѣмъ рехнулся! Что-то со мной будетъ! Пораженный, я смотрѣлъ на него; онъ вскакиваетъ и начинаетъ кричать, но уже болѣе естественнымъ голосомъ: «Да здравствуетъ императоръ! Слушайте—пушка! Мы спасены!»—Какъ такъ? спросилъ я. — «Да, конечно, продолжалъ онъ.—Прислушайтесь». Дѣйствительно, гдѣ-то вдали гремѣли пушки: «Ахъ! отлегло отъ сердца, императоръ не въ плѣну, какъ увѣрялъ вчера проклятый эмигрантъ. Не правда-ли, землякъ? Это до того взбудоражило мнѣ голову, что я готовъ былъ умереть отъ бѣшенства и огорченія. Но теперь все обстоитъ благополучно, мы въ ту сторону и направимся: это безошибочный проводникъ». Жидъ также увѣрялъ, что пушка гремитъ со стороны Березины. Словомъ, мой старый товарищъ былъ въ такомъ восторгѣ, что затянулъ пѣсенку, сочиненную по случаю отъѣзда французовъ въ 1805 году въ Австрію на сраженіе подъ Аустерлицомъ.

Полъ-часа спустя, намъ стало такъ трудно подвигаться, что почти не было возможности продолжать путь. Нашъ проводникъ полагалъ, что онъ сбился съ дороги. Вотъ почему, встрѣтивъ пространство довольно возвышенное, гдѣ мы могли идти съ большимъ удобствомъ, мы направились туда, надѣясь попасть на болѣе доступную дорогу. Пушка продолжала гудѣть, но уже отчетливѣе съ тѣхъ поръ, какъ мы приняли новое направленіе; было около полудня. Внезапно звуки пушечныхъ выстрѣловъ прекратились совершенно. Поднялся вѣтеръ, повалилъ снѣгъ, да такой густой, что залѣплялъ глаза, и злополучный жидъ отказался вести лошадь. Мы посовѣтовали ему сѣсть на нее верхомъ, что онъ и сдѣлалъ. Я начиналъ чувствовать страшное утомленіе и безпокойство, но не говорилъ ни слова; Пикаръ — тотъ ругался изо всѣхъ силъ, проклиная и пушку, которую больше не слышно, и вѣтеръ, заглушавшій звуки, по его мнѣнію. Такимъ образомъ мы достигли такого мѣста, гдѣ уже вовсе невозможно было двигаться впередъ, до того тѣсно росли деревья. Ежеминутно насъ останавливали разныя препятствія; мы падали въ растяжку или зарывались въ снѣгу. Наконецъ, къ великому нашему огорченію, промучившись довольно долго, мы очутились опять на томъ же мѣстѣ, откуда ушли часъ тому назадъ.

Убѣдившись въ этомъ, мы остановились на минуту, выпили по глотку плохой водки, проданной намъ жидомъ, и стали совѣщаться. Рѣшено было, что мы выберемся на большую дорогу. Я освѣдомился у нашего проводника, можетъ-ли онъ, въ случаѣ, если бы мы не нашли большой дороги, провести насъ обратно туда, гдѣ мы сегодня ночевали. Онъ отвѣчалъ утвердительно, прибавивъ, что для этого надо чѣмъ-нибудь намѣчать дорогу. Пикаръ взялся срубать на извѣстныхъ разстояніяхъ молодыя деревца, березки или сосны, которыя мы оставляли позади себя.

Мы прошли съ полъ-лье по этой новой дорогѣ, вдругъ набрели на какую-то избу. Да и пора было, силы начали измѣнять намъ. Рѣшено было сдѣлать тамъ привалъ на полчаса, чтобы поѣсть и покормить лошадь. На наше счастье мы нашли въ хижинѣ много сухого топлива, двѣ грубыхъ деревянныхъ лавки и три овчины, которыя рѣшили захватить съ собой, на случай если намъ придется заночевать въ лѣсу.

Мы погрѣлись, закусивъ кускомъ конины. Нашъ проводникъ отказался ѣсть конину, но вытащилъ изъ подъ своего плаща скверную лепешку изъ ржаной муки пополамъ съ мякиной, которую мы, однако, поспѣшили раздѣлить съ нимъ. Онъ клялся намъ Авраамомъ, что у него ничего больше нѣтъ, кромѣ этого, да горсти орѣховъ; все это мы подѣлили на четыре части — ему дали двѣ, а себѣ каждому по одной. Потомъ выпили по шкалику скверной водки. Я поднесъ шкаликъ и жиду, но онъ отказался, чтобы не пить изъ одного сосуда съ нами. Онъ протянулъ намъ руку, сложенную горстью и мы туда плеснули ему водки, которую онъ и проглотилъ съ наслажденіемъ.

Онъ объявилъ, что до слѣдующей лачуги остается идти не меньше часу. И вотъ, опасаясь наступленія ночи, мы рѣшили пуститься въ путь не медля, идти было невѣроятно трудно, до того дорога стала узка,—можно сказать, дороги совсѣмъ но было. Однако Самуилъ, нашъ проводникъ, дѣйствительно обладавшій выдержкой, успокоилъ насъ, увѣряя, что скоро дорога расширится.

Къ довершенію бѣды опять повалилъ снѣгъ съ такой силой, что мы совсѣмъ сбились. Нашъ проводникъ заплакалъ, говоря, что совсѣмъ не знаетъ, гдѣ мы находимся.

Мы хотѣли-было вернуться вспять, но тамъ было еще хуже — снѣгъ валилъ прямо въ лицо и намъ ничего не оставалось дѣлать, какъ пріютиться подъ купу большихъ сосенъ и выжидать, когда угодно будетъ Богу прекратить ненастье. Такъ продолжалось еще съ полчаса. Мы начинали коченѣть отъ стужи. По временамъ Пикаръ разражался ругательствами, или, наоборотъ, начиналъ напѣвать свою пѣсенку.

Жидъ только и твердилъ: «О, Господи! о, Господи!» Что касается меня, то я молчалъ, зато думалъ мрачныя думы. Не будь на мнѣ медвѣжьей шкуры да раввинской ермолки подъ киверомъ, мнѣ кажется, я непремѣнно замерзъ бы.

Когда непогода немного поулеглась, мы опять старались оріентироваться; послѣ метели наступило полное затишье — мы потеряли возможность различать, гдѣ сѣверъ, гдѣ югъ. Словомъ, окончательно сбились. Мы продолжали идти впередъ на обумъ, но я замѣчалъ, что мы только кружимъ и возвращаемся все на то же мѣсто.

Пикаръ продолжалъ ругаться, и на этотъ разъ досталось жиду.

Между тѣмъ, прошагавъ еще нѣкоторое время, мы очутились на какомъ-то открытомъ пространствѣ, имѣвшемъ около четырехсотъ метровъ окружности, и въ насъ воскресла надежда отыскать дорогу. Но обойдя площадку нѣсколько разъ, мы все-таки ничего не нашли. Мы остановились и уставились другъ на друга: каждый ожидалъ услышать какой-нибудь совѣтъ отъ товарища. Вдругъ, смотрю, мой землякъ прислоняетъ ружье свое къ дереву, и озираясь кругомъ, точно чего-то ища, вытаскиваетъ саблю изъ ноженъ. Замѣтивъ это движеніе, несчастный жидъ, вообразивъ, что пришелъ конецъ ему, завопилъ благимъ матомъ и бросилъ лошадь, собираясь бѣжать. Но силы измѣнили ему, онъ кинулся на колѣни и сталъ молить Бога о спасеніи, обращаясь къ Пикару, который вовсе и не думалъ дѣлать ему вреда: онъ обнажилъ саблю для того, чтобы срубить молодую березку и по ней угадать, въ какую сторону намъ направиться. Онъ срубилъ дерево по серединѣ и разсмотрѣвъ ту часть, что торчала въ землѣ, сказалъ мнѣ съ величайшимъ хладнокровіемъ: «Вотъ въ какую сторону мы должны идти! Кора дерева съ этой стороны—съ сѣверной—немного побурѣла и сгнила, между тѣмъ какъ съ южной стороны она бѣла и хорошо сохранилась. И такъ, направимся къ югу!»

Нельзя было терять времени — больше всего мы боялись, чтобы насъ не застигла ночь. Мы старались проложить себѣ путь, все время заботясь о томъ, чтобы не сбиться съ направленія, принятаго нами. Еврей, ѣхавшій позади, вдругъ страшно вскрикнулъ. Обернувшись, мы увидали, что онъ лежитъ врастяжку; оказывается, онъ упалъ съ лошади, застрявшей между двухъ близко растущихъ деревьевъ; бѣдный «коняка» не могъ ни попятиться, ни двинуться впередъ. Мы принуждены были освободить и человѣка, и лошадь, у которой весь багажъ и сбруя свалились на заднія ноги.

Меня бѣсило, что мы теряемъ по пусту столь драгоцѣнное время; я охотно бросилъ бы лошадь—такъ бы и пришлось сдѣлать, еслибъ по прошествіи получаса мы не выползли на довольно широкую дорогу; жидъ призналъ въ ней продолженіе той дороги, съ которой мы сбились; въ доказательство онъ указалъ мнѣ на нѣсколько толстыхъ деревьевъ, говоря, что узнаетъ ихъ по ульямъ; мы сами видѣли ихъ; къ несчастью, они помѣщались слишкомъ высоко, чтобы ихъ можно было достать^[9].

Пикаръ, взглянувъ на часы, убѣдился, что уже около четырехъ часовъ. Мѣшкать было невозможно. Передъ нами разстилалось обширное, покрытое льдомъ озеро: нашъ проводникъ узналъ его. Мы переправились черезъ озеро безъ затрудненій и свернувъ немного влѣво, продолжали путь по той же дорогѣ.

Только что мы на нее вступили, какъ увидали четырехъ какихъ-то субъектовъ, которые остановились, увидавъ насъ. Съ своей стороны мы приняли мѣры къ оборонѣ. Но мы замѣтили, что они больше трусятъ насъ, чѣмъ мы ихъ, потому что они стали совѣщаться между собой, идти-ли имъ впередъ или отступить и скрыться въ лѣсу. Наконецъ незнакомцы пошли намъ на встрѣчу и поздоровались съ нами. То были евреи, которыхъ нашъ проводникъ зналъ. Они шли изъ деревни, лежавшей на большой дорогѣ. Деревня была занята французскими войсками, и евреямъ оставаться тамъ дольше стало невозможнымъ: запасы всѣ истощились, не оставалось ни одного дома, гдѣ можно было пріютиться даже императору. Мы съ удовольствіемъ узнали, что находимся лишь въ двухъ лье отъ французской арміи; но насъ уговаривали не идти дальше сегодня вечеромъ, чтобы не сбиться съ пути. Намъ посовѣтовали заночевать въ первой же лачугѣ, до которой было уже не далеко. Евреи разстались съ нами, пожелавъ намъ добраго вечера. Мы продолжали путь и уже почти совсѣмъ стемнѣло, но тутъ, къ счастью, мы достигли мѣста ночевки.

Мы нашли тамъ соломы и дровъ въ изобиліи. Тотчасъ же мы развели яркій огонь въ земляной печуркѣ, а такъ какъ потребовалось бы слишкомъ много времени для варки супа, то мы удовольствовались кускомъ жаренаго мяса, и ради безопасности рѣшили караулить по очереди, по два часа каждому, имѣя при себѣ заряженное ружье.

Не могу опредѣлить, сколько времени я спалъ, какъ вдругъ былъ разбуженъ храпомъ лошади, испуганной воемъ волковъ, осаждавшихъ избу. Пикаръ взялъ шестъ и, привязавъ къ концу его большую охапку соломы и нѣсколько кусочковъ смолистаго дерева, зажегъ все это и кинулся на звѣрей, держа въ одной рукѣ пылающую жердь, а въ другой саблю—этимъ способомъ на время мы избавились отъ волковъ. Онъ вернулся въ избу, гордясь своей побѣдой. Но только-что успѣлъ онъ растянуться на соломѣ, какъ волки стали рваться съ удвоенной яростью. Тогда, взявъ большую пылающую головню, онъ кинулъ ее на разстояніи 10—12 шаговъ, потомъ приказалъ еврею принести побольше сухого топлива для поддержанія огня. Послѣ этого подвига мы уже почти не слышали больше завываній.

Было не болѣе четырехъ часовъ утра, когда Пикаръ разбудилъ меня, сдѣлавъ мнѣ пріятный сюрпризъ. Не сказавъ мнѣ ни слова, онъ сварилъ супу, засыпавъ его остатками крупы и муки. Кромѣ того онъ поджарилъ лучшій кусокъ конины. Мы поѣли того и другого съ порядочнымъ аппетитомъ. Пикаръ удѣлилъ пищи и жиду. Мы позаботились также и о нашей лошади: въ избѣ нашлось нѣсколько большихъ деревянныхъ лоханей, мы наполнили ихъ снѣгомъ и оттаяли его. Чтобы очистить воду, мы положили въ нее кусокъ угля. Она послужила намъ для питья, для супа, а также чтобы напоить нашу лошадь, которая не пила со вчерашняго дня. Поправивъ хорошенько нашу обувь, я взялъ уголекъ и заставивъ жида посвѣтить мнѣ, сдѣлалъ на доскѣ крупными буквами слѣдующую надпись: «Два гренадера гвардіи императора Наполеона, заблудившіеся въ этомъ лѣсу, провели ночь съ 12-го (24-го) на 13-е (25-е) ноября 1812 года въ этой лачугѣ. Наканунѣ ихъ гостепріимно пріютила въ своемъ домѣ честная польская семья». И подписался.

Едва сдѣлали мы пятьдесятъ шаговъ, какъ наша лошадь уперлась, отказываясь идти дальше. Проводникъ сообщилъ намъ, что видитъ нѣчто на дорогѣ: это были два волка, сидѣвшіе на заднихъ лапахъ. Пикаръ выстрѣлилъ. Звѣри разбѣжались и мы продолжали идти. По прошествіи получаса мы были спасены.

Первое, что мы встрѣтили, былъ бивуакъ: тамъ собралось человѣкъ двѣнадцать, въ которыхъ мы признали нѣмецкихъ солдатъ, входившихъ въ составъ нашей арміи. Мы остановились возлѣ костра, чтобы разспросить ихъ. Они уставились на насъ, не отвѣчая, потомъ стали совѣщаться между собой. Они находились въ страшной нуждѣ. Тутъ же лежало трое покойниковъ. Такъ какъ нашъ проводникъ добросовѣстно исполнилъ всѣ условія, то мы отдали все ему обѣщанное и наказавъ ему еще разъ поблагодарить отъ нашего имени добрыхъ поляковъ, распрощались съ нимъ, пожелавъ ему счастливаго пути. Онъ удалился крупными шагами.

Мы собрались выйти на большую дорогу, отстоявшую всего на разстояніи десяти минутъ ходьбы, вдругъ насъ оцѣпили пятеро нѣмцевъ, требуя, чтобы мы выдали имъ лошадь на убой и обѣщая дать намъ нашу долю. Двое уже схватили ее за уздечку, но Пикаръ, не желавшій допускать такого насилія, отвѣчалъ имъ на сѣверномъ нѣмецкомъ языкѣ, что если они не отпустятъ уздечку, то онъ раскроитъ имъ головы саблей. И выхватилъ ее изъ ноженъ. Нѣмцы все не слушались. Тогда онъ закатилъ тѣмъ двумъ, что держали уздечку, могучій ударъ кулакомъ, такъ что они свалились на снѣгъ, выпустивъ уздечку. Онъ далъ мнѣ подержать лошадь и сказалъ двоимъ другимъ: «Ну-ка подходите, коли посмѣете!» Но увидя, что ни одинъ изъ нихъ не трогается съ мѣста, онъ вытащилъ изъ котла, привязаннаго на лошади, три куска мяса и бросилъ ихъ солдатамъ. Тотчасъ же валявшіеся на землѣ вскочили, чтобы получить свою долю. Я видѣлъ, что они умираютъ съ голоду и, чтобы вознаградить ихъ за побои, я пожертвовалъ имъ еще трехфунтовый кусокъ, сваренный на бивуакѣ у озера. Они кинулись на него какъ голодные звѣри, и мы продолжали путь.

Немного подальше, мы набрели еще на два костра, почти потухшихъ, вокругъ которыхъ сидѣли измученные люди. Двое заговорили съ нами; одинъ освѣдомился: «Правда-ли, что насъ размѣстятъ по квартирамъ?» А другой крикнулъ: «Товарищи, что эта лошадь предназначается на убой? Я прошу хоть немножко крови!» На это мы не отвѣчали ни слова. Мы находились еще на разстояніи выстрѣла отъ большой дороги, и пока не замѣчали никакого движенія и никакихъ приготовленій къ выступленію. Выйдя на дорогу, я довольно громко сказалъ Пикару: «Теперь мы спасены!» Какой-то субъектъ, стоявшій возлѣ, завернувшись въ полу-обгорѣвшій плащъ, проговорилъ, возвысивъ голосъ: «Ну, нѣтъ еще!» И отошелъ, пожимая плечами. Очевидно, онъ лучше нашего зналъ, какъ обстоятъ дѣла.

Немного погодя мы увидали отрядъ, человѣкъ въ тридцать, состоявшій изъ саперовъ и понтонеровъ. Я узналъ въ нихъ тѣхъ самыхъ, которыхъ мы встрѣтили въ Оршѣ, гдѣ они стояли гарнизономъ^[10].

Этотъ отрядъ, подъ командой трехъ офицеровъ, приставшій къ намъ всего четыре дня тому назадъ, еще не успѣлъ пострадать: люди казались бодрыми. Они шли по направленію къ Березинѣ. Я обратился къ офицеру съ вопросомъ, гдѣ находится главная квартира. Онъ отвѣчалъ, что она еще немного позади, но что должно начаться движеніе и что скоро мы увидимъ голову колонны. Онъ посовѣтовалъ намъ кстати поберечь свою лошадь: отъ императора полученъ приказъ забирать всѣхъ попадающихся на пути лошадей для артиллеріи и обоза раненыхъ. Въ ожиданіи колонны, мы спрятали лошадь на опушкѣ лѣса.

Не съумѣю описать всѣхъ бѣдствій, всѣхъ страданій, всѣхъ раздирающихъ душу сценъ, какія я имѣлъ случай наблюдать и въ какихъ принужденъ былъ самъ участвовать. Все это оставило во мнѣ страшныя, неизгладимыя воспоминанія.

Настало 13-е (25-е) ноября, было часовъ семь утра, и еще не совсѣмъ разсвѣло. Я сидѣлъ погруженный въ черныя думы, какъ вдругъ увидалъ вдали голову колонны и указалъ на нее Пикару.

Первые, кого мы увидѣли, были генералы; нѣкоторые ѣхали верхомъ, но большинство шли пѣшкомъ, какъ и многіе другіе высшіе офицеры, остатки священныхъ эскадрона и батальона, которые были сформированы 10-го (22-го) и отъ которыхъ теперь, черезъ три дня, остались лишь жалкіе слѣды. Они плелись съ трудомъ, у всѣхъ почти были отморожены ноги и завернуты въ тряпье или куски овчины; всѣ умирали съ голоду. Затѣмъ шелъ императоръ, тоже пѣшій, съ палкой въ рукѣ. Онъ былъ закутанъ въ длинный плащъ, подбитый мѣхомъ, а на головѣ у него была шапка малиноваго бархата, отороченная кругомъ чернобурой лисицей. По правую руку отъ него шелъ, также пѣшкомъ, король Мюратъ, по лѣвую — принцъ Евгеній, вице-король Италіи; далѣе маршалы Бертье, принцъ Нефшательскій, Ней, Мортье, Лефевръ и другіе маршалы и генералы, чьи корпуса были большею частью истреблены.

Миновавъ насъ, императоръ сѣлъ на коня, какъ и часть сопровождавшей его свиты; у большинства генераловъ уже не было лошадей. За императорской группой слѣдовали семь или восемь сотъ офицеровъ и унтеръ-офицеровъ, двигавшихся въ глубочайшемъ безмолвіи съ значками полковъ, къ которымъ они принадлежали и которыхъ столько разъ водили въ побѣдоносныя сраженія. То были остатки отъ шестидесяти-тысячной слишкомъ арміи. Далѣе шла пѣшая императорская гвардія въ образцовомъ порядкѣ — впереди егеря, а за ними старые гренадеры.

Мой бѣдный Пикаръ, цѣлый мѣсяцъ не видавшій арміи, наблюдалъ все это, не говоря ни слова, но по его судорожнымъ движеніямъ можно было догадаться, что происходитъ въ его душѣ. Нѣсколько разъ онъ стучалъ прикладомъ ружья о землю и билъ себя кулаками въ грудь. Крупныя слезы катились по его щекамъ на обледенѣвшіе усы.

Повернувшись ко мнѣ, онъ промолвилъ: «Ей Богу, землякъ, мнѣ кажется, что все это сонъ. Не могу удержать слезъ, видя, что императоръ идетъ пѣшкомъ, опираясь на палку—онъ, этотъ великій человѣкъ, которымъ всѣ мы такъ гордимся!» При этомъ Пикаръ опять стукнулъ ружьемъ объ землю. Этимъ движеніемъ онъ, вѣроятно, хотѣлъ придать больше выразительности своимъ словамъ.—А замѣтили вы, какъ онъ взглянулъ на насъ? продолжалъ Пикаръ. Дѣйствительно, проходя мимо, императоръ повернулъ голову въ нашу сторону. Онъ взглянулъ на насъ такъ, какъ всегда глядѣлъ на солдатъ своей гвардіи, когда встрѣчалъ ихъ идущими въ одиночку, а тутъ въ эту злополучную минуту, онъ, вѣроятно, желалъ своимъ взглядомъ внушить намъ мужество и довѣріе. Пикаръ увѣрялъ, будто императоръ узналъ его — вещь весьма возможная.

Мой старый товарищъ, изъ опасенія показаться смѣшнымъ, снялъ свой бѣлый плащъ и держалъ его подъ мышкой. Хотя у него все продолжала болѣть голова, но онъ опять надѣлъ свою мохнатую шапку, не желая показываться на людяхъ въ мерлушковой шапкѣ, подаренной ему полякомъ. Бѣдный Пикаръ забывалъ о своихъ грустныхъ обстоятельствахъ и думалъ только о положеніи императора и своихъ товарищей, которыхъ ему страстно хотѣлось увидать.

Наконецъ показались старые гренадеры. Это былъ первый полкъ, а Пикаръ принадлежалъ ко второму. Скоро мы увидали и его, потому что колонна перваго была не очень длинна. По моему, въ немъ не хватало по крайней мѣрѣ половины. Очутившись передъ батальономъ, гдѣ онъ состоялъ, Пикаръ выступилъ впередъ, что бы присоединиться къ нему.

Тотчасъ же послышались восклицанія: «Смотрите, какъ будто бы и Пикаръ!»—Да, отвѣчалъ Пикаръ, это я, друзья мои. Я самый, и теперь не покину васъ до смерти! Рота немедленно овладѣла имъ (ради лошади, само собою разумѣется). Я сопровождалъ его еще нѣкоторое время, чтобы получить кусокъ конины, если убьютъ лошадь, но тутъ съ правой стороны роты раздались крики: «Лошадь составляетъ собственность роты, разъ какъ человѣкъ служитъ въ ней!» — Это правда, возразилъ Пикаръ—что я принадлежу къ ротѣ, но сержантъ, который требуетъ своей доли, сшибъ съ сѣдла хозяина этой самой лошади.—«Въ такомъ случаѣ, сказалъ одинъ сержантъ, знавшій меня въ лицо—онъ и получить свою долю!» Этотъ сержантъ исполнялъ должность фельдфебеля, умершаго наканунѣ. Колонна остановилась, офицеръ спросилъ Пикара, откуда онъ взялся и какъ онъ очутился впереди, когда всѣ, которые, подобно ему, сопровождали обозъ, уже вернулись три дня тому назадъ. Привалъ продолжался довольно долго. Пикаръ разсказалъ о всѣхъ своихъ приключеніяхъ, поминутно прерывая свою рѣчь, чтобы освѣдомиться о многихъ товарищахъ, которыхъ не находилъ въ рядахъ: всѣ они погибли. Онъ не рѣшался спросить о своемъ товарищѣ по нарамъ, въ то же время и землякѣ. Наконецъ онъ все-таки спросилъ: «А гдѣ же Ружо?»— Въ Красномъ, отвѣчалъ барабанщикъ.—«А, понимаю!» — Да, подтвердилъ барабанщикъ,—онъ умеръ отъ гранаты, оторвавшей ему обѣ ноги. Разставаясь съ нами, онъ сдѣлалъ тебя своимъ душеприказчикомъ; онъ поручилъ мнѣ передать тебѣ свой крестъ, свои часы и кожаный мѣшечекъ съ деньгами и разными мелкими вещами. Онъ велѣлъ все это передать своей матери, а если бы тебѣ, какъ и ему, не посчастливилось вернуться во Францію, то онъ просилъ поручить эти вещи кому-нибудь другому.

И тутъ же, передъ всей толпой, барабанщикъ, котораго звали Патрикіемь, вытащилъ изъ ранца всѣ поименованныя вещицы, сказавъ Пикару: «Вручаю ихъ тебѣ, старый товарищъ, въ томъ же видѣ, въ какомъ получилъ ихъ изъ его рукъ: онъ самъ вынулъ ихъ изъ своего ранца, который мы тотчасъ же опять подложили ему подъ голову. Минуту спустя его не стало.»—Хорошо, сказалъ Пикаръ — если мнѣ выпадетъ на долю счастье вернуться на родину, то я исполню послѣднюю волю моего товарища. Между тѣмъ войска двинулись. Я распрощался со своимъ спутникомъ, обѣщаясь повидаться съ нимъ вечеромъ на бивуакѣ.

Я остановился на краю дороги и сталъ выжидать прохожденія нашего полка—мнѣ сказали, что онъ находится въ аріергардѣ.

За гренадерами слѣдовало болѣе 30 тысячъ войска; почти всѣ были съ отмороженными руками и ногами, большею частью безъ оружія, такъ какъ они все равно не могли бы владѣть имъ. Многіе шли, опираясь на палки. Генералы, полковники, офицеры, солдаты, кавалеристы, пѣхотинцы всѣхъ національностей, входящихъ въ составь нашей арміи, шли всѣ въ перемежку, закутанные въ плащи, подпаленныя, дырявыя шубы, въ куски сукна, въ овчины, словомъ—во что попало, лишь бы какъ-нибудь защититься отъ стужи.

Шли они не ропща и не жалуясь, готовясь, какъ могли, къ борьбѣ, еслибъ непріятель сталъ противиться нашей переправѣ. Присутствіе императора воодушевляло насъ и внушало довѣріе; онъ всегда умѣлъ находить новые ресурсы, чтобы извлечь насъ изъ бѣды. Это былъ все тотъ же великій геній, и какъ бы мы ни били несчастны, всюду съ нимъ мы были увѣрены въ побѣдѣ.

Это множество людей на ходу оставляло за собой мертвыхъ и умирающихъ. Мнѣ пришлось подождать съ часъ, пока прошла вся колонна. Дальше тянулась длинная вереница еще болѣе жалкихъ существъ, слѣдовавшихъ машинально, на значительныхъ промежуткахъ. Эти дошли, выбиваясь изъ послѣднихъ силъ—имъ не суждено было даже перейти черезъ Березину, отъ которой мы были такъ близко. Минуту спустя я увидалъ остатки молодой гвардіи, стрѣлковъ, фланкеровъ и нѣсколько волтижеровъ, спасшихся въ Красномъ, когда полкъ, командуемый полковникомъ Люрономъ, былъ на нашихъ глазахъ смятъ и изрубленъ русскими кирасирами.

Эти полки, смѣшавшись, шли все-таки въ порядкѣ. За ними слѣдовала артиллерія и нѣсколько фургоновъ. Остальная часть большого парка, подъ командой генерала Негра, была уже впереди. Вскорѣ показалась правая колонна фузелеровъ-егерей, съ которыми нашъ полкъ образовалъ одну бригаду. Число ихъ еще сильнѣе сократилось. Нашъ полкъ былъ отдѣленъ отъ нихъ небольшимъ количествомъ артиллеріи, которую съ трудомъ тащили лошади. Минуту спустя я увидалъ правую колонну, идущую двумя рядами по обѣ стороны дороги, чтобы присоединиться къ лѣвой фузелеровъ-егерей. Полковой адъютантъ, майоръ Рустанъ, первый увидавшій меня, сказалъ: «Вы-ли это, мой бѣдный Бургонь? Васъ считали мертвымъ въ аріергардѣ, а вы живы и впереди! Ну, и прекрасно! Не встрѣчали-ли вы позади людей нашего полка?» Я отвѣчалъ, что трое сутокъ я бродилъ съ однимъ гренадеромъ по лѣсу, чтобы не быть захваченнымъ въ плѣнъ русскими. Наконецъ подошла наша рота; я успѣлъ занять свое мѣсто на правомъ флангѣ, а товарищи еще не замѣтили меня; они шли понуривъ головы и уставивъ глаза въ землю, почти ничего не видя, до такой степени морозъ и бивуачный дымъ испортилъ имъ зрѣніе. Узнавъ, что я вернулся, они подошли ко мнѣ и засыпали меня вопросами, на которые я не въ силахъ былъ отвѣчать, до того я былъ растроганъ, очутившись среди нихъ, точно я вернулся въ свою родную семью! Они говорили мнѣ, что не постигаютъ, какъ это я могъ отстать отъ нихъ, и что это не случилось бы, еслибъ они во время замѣтили, что я боленъ и не могу слѣдовать за ними. Окинувъ глазами роту, я увидалъ, что она еще значительно убыла. Капитана не было съ ними: всѣ пальцы на ногахъ у него отвалились. Въ настоящую минуту не знали, гдѣ онъ—говорятъ, онъ ѣхалъ на плохой клячѣ, съ трудомъ добытой для него.

Двое моихъ друзей, Гранжье и Лебудъ, видя, что я еле держусь на ногахъ, взяли меня подъ руки. Мы присоединились къ фузелерамъ-егерямъ. Я не помню, чтобы когда-нибудь въ жизни мнѣ такъ сильно хотѣлось спать, но дѣлать нечего, приходилось маршировать дальше. Мои друзья убѣждали меня подремать немного, пока они ведутъ меня подъ-руки, и мы дѣлали это по очереди, такъ какъ ихъ тоже клонило ко сну. Нѣсколько разъ намъ случалось остананливаться совсѣмъ, причемъ всѣ трое спали. Къ счастью, въ этотъ день холодъ значительно смягчился, иначе нашъ сонъ неминуемо перешелъ бы въ смерть.

Среди ночи мы прибыли въ окрестности Борисова. Императоръ остановился въ замкѣ, лежащемъ вправо отъ дороги, а вся гвардія расположилась вокругъ. Генералъ Родэ, нашъ командиръ, завладѣлъ теплицей замка, для ночевки. Мои друзья и я помѣстились позади теплицы. Ночью морозъ значительно усилился. На другой день, 14-го (26-го), мы заняли позицію на берегахъ Березины; императоръ съ утра находился въ Студянкѣ, маленькой деревушкѣ, лежащей на высотѣ напротивъ.

Прибывъ, мы увидали, что молодцы-понтонеры заняты сооруженіемъ мостовъ для переправы войскъ. Всю ночь они проработали по плечи въ водѣ, среди льдинъ, подбодряемые своимъ начальникомъ (генераломъ Эбле). Они жертвовали своей жизнью для спасенія арміи. Одинъ изъ моихъ пріятелей увѣрялъ, что видѣлъ, какъ самъ императоръ подносилъ имъ вина.

Въ два часа пополудни первый мостъ былъ готовъ. Сооруженіе его было очень затруднительно и хлопотливо — козлы постоянно погружались въ тину. Тотчасъ же корпусъ маршала Удино переправился черезъ него, чтобы атаковать русскихъ, если бы они воспротивились нашей переправѣ. Еще раньше, прежде чѣмъ готовъ былъ мостъ, кавалерія 2-го корпуса переправилась черезъ рѣку вплавь; каждый всадникъ на крупѣ лошади везъ еще пѣхотинца. Второй мостъ, для артиллеріи и кавалеріи, былъ оконченъ къ четыремъ часамъ. Этотъ второй мостъ обрушился вскорѣ, и въ ту минуту, такъ начала переправляться артиллерія. Много народу при этомъ погибло.

Вскорѣ по прибытіи нашемъ на берега Березины я улегся, завернувшись въ медвѣжью шкуру; со мной сдѣлался лихорадочный ознобъ. Долго пролежалъ я въ бреду; мнѣ представлялось, что я дома у отца угощаюсь картофелемъ, лепешкой по-фламандски и пью пиво. Не знаю, сколько времени я пробылъ въ такомъ состояніи, но помню, что мои друзья принесли мнѣ въ манеркѣ бульона изъ конины, очень горячаго, который я выпилъ съ удовольствіемъ; несмотря на холодъ, бульонъ вызвалъ у меня испарину, потому что кромѣ окутывавшей меня медвѣжьей шкуры друзья мои, покуда я трясся въ ознобѣ, накрыли меня большой клеенкой, содранной съ заряднаго ящика, очутившагося безъ лошадей. Остатокъ дня и всю ночь я пролежалъ не двигаясь.

На другой день, 15-го (27-го), мнѣ стало полегче, но я былъ страшно слабъ. Въ этотъ день императоръ перешелъ черезъ Березину съ частью гвардіи и приблизительно тысячью людей, принадлежавшихъ къ корпусу маршала Нея. Это была часть остатковъ его армейскаго корпуса. Нашъ полкъ остался на берегу. Я услыхалъ, что кто-то зоветъ меня по имени: оглядываюсь и узнаю г. Пеньо, директора императорскихъ почтъ и подставъ. Увидавъ мой полкъ, онъ освѣдомился обо мнѣ. Ему сообщили, что я боленъ. Онъ пришелъ не для того, чтобы оказать мнѣ помощь—у него у самаго ничего не было—а чтобы подбодрить меня хоть словомъ. Я поблагодарилъ его за участіе, прибавивъ, что мнѣ, кажется, не суждено ни переправиться черезъ Березину, ни увидѣть Францію, но что если онъ будеть счастливѣе меня, то я прошу его разсказать моимъ роднымъ, въ какомъ печальномъ положеніи онъ меня видѣлъ. Онъ предлагалъ мнѣ денегъ, но я поблагодарилъ, у меня было своихъ 800 франковъ, и всю эту сумму я охотно отдалъ бы за ту лепешку и за тотъ картофель, которыми я во снѣ угощался у себя дома.

Передъ уходомъ онъ показалъ мнѣ рукой тотъ домъ, гдѣ помѣстился императоръ, прибавивъ, что это прежній мучной лабазъ. Но къ несчастью, русскіе все оттуда повытаскали, такъ что ему нечего предложить мнѣ. За симъ онъ пожалъ мнѣ руку и отправился черезъ мостъ.

Когда онъ ушелъ, я сообразилъ, что онъ упоминалъ о мучномъ складѣ, помѣщавшемся въ томъ домѣ, гдѣ расположился императоръ, и хотя былъ страшно слабъ, однако кое-какъ дотащился до того мѣста. Не такъ давно императоръ покинулъ этотъ домъ и тамъ уже успѣли снять всѣ двери. Войдя, я увидалъ нѣсколько комнатъ, по которымъ и прошелся. Всюду замѣтно было, что тутъ прежде помѣщался складъ муки. Въ одной изъ комнатъ я увидалъ на полу щели въ палецъ. Я усѣлся на полъ и остріемъ сабли принялся выковыривать муку пополамъ съ землею и тщательно собирать ее въ платокъ. По прошествіи полу-часовой работы, я наскребъ по крайней мѣрѣ фунта съ два, причемъ восьмая часть состояла изъ подмѣси земли, соломы и мелкихъ щепочекъ. Не бѣда! Въ эту минуту я не обратилъ на это никакого вниманія. Я вышелъ изъ дома счастливый и довольный. Направляясь въ сторону нашего бивуака, я замѣтилъ костеръ, вокругъ котораго грѣлось нѣсколько солдатъ гвардіи. Въ числѣ ихъ былъ одинъ музыкантъ нашего полка, у котораго на ранцѣ болталась жестяная манерка. Я поманилъ его къ себѣ; но такъ какъ ему не очень-то хотѣлось покидать свое мѣсто, не зная, зачѣмъ я его зову, то я показалъ ему свой узелокъ, давая понять, что тутъ есть что-то съѣстное. Онъ поднялся не безъ труда, и когда подошелъ ко мнѣ, я объяснилъ ему потихоньку, что если онъ дастъ мнѣ на подержаніе свою манерку, то я напеку лепешекъ и подѣлюсь съ нимъ. Онъ немедленно согласился на мое предложеніе. Кругомъ было много брошенныхъ костровъ, и мы отыскали одинъ въ сторонкѣ. Я намѣсилъ тѣста и сдѣлалъ четыре лепешки: половину я отдалъ музыканту, котораго привелъ съ собой обратно въ полкъ. Прибывъ туда, я подѣлился съ тѣми, которые вели меня подъ-руки, и такъ какъ лепешки были еще горячія, то всѣ нашли ихъ превкусными. Напившись мутной воды изъ Березины, мы стали грѣться у костра въ ожиданіи приказа переправляться черезъ мостъ.

У нашего костра сидѣлъ между прочимъ одинъ солдатъ нашей роты, который вдругъ ни съ того, ни съ сего сталъ надѣвать на себя парадную форму; я спросилъ его, зачѣмъ онъ это дѣлаетъ. Не отвѣчая мнѣ, онъ дико захохоталъ. Этотъ человѣкъ былъ боленъ, его смѣхъ былъ предсмертнымъ; въ ту же ночь его не стало.

Немного дальше пріютился старый солдатъ съ двумя нашивками, прослужившій лѣтъ пятнадцать. Жена его была маркитанткой. Они всего лишились: повозки, лошадей, багажа и двоихъ дѣтей, погибшихъ въ снѣгу. У бѣдной женщины оставался только ея умирающій мужъ. Несчастная, еще не старая женщина, сидѣла на снѣгу, держа на колѣняхъ голову своего больного мужа, который былъ безъ чувствъ. Она не плакала, горе ея было слишкомъ глубоко. Позади, опершись на ея плечо, стояла дѣвочка лѣтъ тринадцати, прелестная, какъ ангелъ, единственный ихъ ребенокъ, оставшійся въ живыхъ. Бѣдняжка громко рыдала. Слезы ея лились потокомъ и замерзали на холодномъ лицѣ ея отца. Она была одѣта въ солдатскую шинель поверхъ рванаго платьишка и съ овчиной на плечахъ, для защиты отъ холода. На головѣ у нея и у матери были мерлушковыя шапки. Изъ ихъ полка не оставалось въ живыхъ ни души, чтобы поддержать и утѣшить ихъ. Мы сдѣлали все возможное при подобныхъ обстоятельствахъ; я такъ и не узналъ, удалось-ли спасти эту несчастную семью. Впрочемъ куда ни повернись, всюду можно было натолкнуться на подобныя сцены.

Повозки и брошенные зарядные ящики доставляли намъ хорошее сухое топливо, чтобы погрѣться, и мы пользовались имъ.

Мои друзья стали меня разспрашивать, какъ я провелъ тѣ три дня, что былъ въ отсутствіи. Они разсказали мнѣ въ свою очередь, что 11-го (23-го), когда они шли по дорогѣ, пересѣкающей лѣсъ, они увидали 9-й корпусъ, выстроенный въ боевомъ порядкѣ на дорогѣ и кричавшій: «Да здравствуетъ императоръ?» Они пять мѣсяцевъ не видали императора. Этотъ армейскій корпусъ, почти совсѣмъ не пострадавшій и никогда не терпѣвшій недостатка въ продовольствіи, былъ пораженъ при видѣ нашего жалкаго положенія, а мы были поражены, найдя его такимъ бодрымъ. Они не могли повѣрить, что это и есть московская армія, та армія, которую они видѣли такой молодецкой, такой многочисленной, а теперь такая она жалкая, оборванная, такая малолюдная! 2-й армейскій корпусъ, командуемый маршаломъ Удино, какъ и 9-й, подъ предводительствомъ маршала Виктора, герцога Белюнскаго, и поляки подъ начальствомъ генерала Домбровскаго такъ и не побывали въ Москвѣ; они стояли въ Литвѣ на квартирахъ, но за послѣдніе дни стали сражаться съ русскими, отбросили ихъ и забрали у нихъ значительное количество багажа; этотъ багажъ порядочно-таки стѣснялъ насъ. Но, отступая, русскіе сожгли мостъ, единственный, существовавшій черезъ Березину, что останавливало наше движеніе и держало насъ блокированными среди болотъ межъ двухъ лѣсовъ и скученными въ одной общей массѣ. Тутъ были всевозможныя національности: французы, итальянцы, испанцы, португальцы, хорваты, нѣмцы, поляки, румыны, неаполитанцы и даже пруссаки.

Маркитанты съ женами и дѣтьми въ отчаяніи плакали и вопили. Замѣчено было, что мужчины оказались менѣе женщинъ выносливы къ страданіямъ, и нравственнымъ, и физическимъ. Я видалъ женщинъ, претерпѣвавшихъ съ изумительной стойкостью всѣ бѣды и лишенія. Иныя даже стыдили мужчинъ, не умѣвшихъ переносить испытанія съ мужествомъ и покорностью. Очень немногія изъ этихъ женщинъ погибли, развѣ только тѣ, что попадали въ Березину во время переправы или были раздавлены въ толпѣ.

Съ наступленіемъ ночи у насъ водворилось спокойствіе. Каждый удалился на свой бивуакъ и, странное дѣло, никто больше не являлся, чтобы переходить черезъ мостъ. Всю ночь, съ 15-го (27-го) на 16-е (28-е), онъ былъ свободенъ. Огонь у насъ былъ хорошій и я заснулъ; но посреди ночи меня опять принялась трясти лихорадка, я сталъ бредить; вдругъ грянула пушка и заставила меня очнуться. Былъ уже день, часовъ 7 утра. Я всталъ, взялъ свое ружье и, никому не сказавъ ни слова, подошелъ къ мосту и переправился по немъ буквально одинъ-одинешенекъ. Я не встрѣтилъ ни души, кромѣ понтонеровъ, ночевавшихъ по обоимъ концамъ, чтобы починять мостъ въ случаѣ какой-нибудь неисправности.

Очутившись на той сторонѣ, я увидалъ направо большой досчатый сарай. Тамъ императоръ ночевалъ и оставался до сихъ поръ. Я дрожалъ отъ лихорадки и подошелъ погрѣться къ костру, вокругъ котораго сидѣли офицеры, занятые разсматриваніемъ карты; но меня приняли такъ недружелюбно, что я принужденъ былъ убраться. Тѣмъ временемъ подошелъ ко мнѣ солдатъ нашего полка и сообщилъ, что полкъ только-что переправился по мосту и расположился въ боевомъ порядкѣ во второй линіи, позади корпуса маршала Удино, сражавшагося влѣво отъ насъ. Гремѣли пушки, и ядра долетали до того мѣста, гдѣ я находился—тогда я рѣшилъ присоединиться къ полку, разсудивъ, что лучше умереть отъ ядра, чѣмъ съ холоду и голоду: я двинулся въ лѣсъ. Дорогой я встрѣтилъ капрала роты, тащившагося съ трудомъ. Мы добрались до полка подъ руку, взаимно поддерживая другъ друга. Въ нѣсколькихъ шагахъ отъ роты былъ разведенъ костеръ: капралъ весь трясся отъ лихорадки, и я подвелъ его къ огню. Но только-что успѣли мы расположиться, какъ просвистѣло ядро, попало моему несчастному товарищу прямо въ грудь и сразило его на повалъ. Ядро не прошло на вылетъ, а застряло въ его тѣлѣ. Увидавъ его мертвымъ, я не могъ удержаться, чтобы не сказать: «Бѣдный Марселенъ! Тебѣ хорошо теперь!» Въ ту же минуту пронесся слухъ, что маршалъ Удино раненъ.

Увидавъ, что убитъ одинъ изъ солдатъ полка, полковникъ подошелъ къ костру и, замѣтивъ, что я совсѣмъ боленъ, приказалъ мнѣ вернуться къ тетъ-де-пону, подождать тамъ всѣхъ отставшихъ людей и, собравъ ихъ, привести въ полкъ. Когда я подошелъ къ мосту, тамъ уже царила сумятица. Люди, не захотѣвшіе воспользоваться ночью и частью утра для переправы, теперь, услышавъ пушки, нахлынули толпой къ берегамъ Березины, чтобы переправиться по мосту.

Ко мнѣ подошелъ капралъ роты, по прозвищу «толстый Жанъ», семью котораго я знавалъ, и со слезами спросилъ меня, не видалъ-ли я его брата? Я отвѣчалъ отрицательно. Тогда онъ разсказалъ мнѣ, что со времени битвы подъ Краснымъ онъ не разставался съ братомъ, который боленъ лихорадкой, но что утромъ, передъ тѣмъ, какъ перейти черезъ рѣку, въ силу какого-то необъяснимаго рока они разлучились.

Думая, что братъ впереди, онъ всюду искалъ его и спрашивалъ о немъ у товарищей. Не найдя его на позиціи, гдѣ стоитъ полкъ, онъ теперь намѣренъ вернуться черезъ мостъ назадъ—ему необходимо найти брата хотя бы цѣною собственной погибели…

Желая отвлечь его отъ рокового рѣшенія, я убѣждалъ его остаться со мной у тетъ-де-пона, гдѣ мы вѣроятно увидимъ его брата, когда онъ явится. Но добрый малый сбросилъ съ себя ружье и ранецъ, говоря, что даритъ его мнѣ, такъ какъ мой утерянъ, а что касается ружья, то въ нихъ нѣтъ недостатка на той сторонѣ. Потомъ онъ бросается къ мосту; я стараюсь задержать его; показываю ему мертвыхъ и умирающихъ, которыми уже заваленъ мостъ; мы видимъ, какъ упавшіе мѣшаютъ другимъ переправляться, ловятъ ихъ за ноги, вмѣстѣ съ ними катятся въ Березину, чтобы вынырнуть между льдинъ, затѣмъ исчезнуть совсѣмъ и очистить мѣсто другимъ. Но «толстый Жанъ» не слушается меня. Устремивъ глаза на эту картину ужасовъ, онъ воображаетъ, что видитъ на мосту своего брата, пробирающагося сквозь толпу. Тогда, ничего не сознавая, кромѣ своего отчаянія, онъ бросается на груду труповъ людей и лошадей, заграждавшихъ входъ на мостъ, и лѣзетъ дальше^[11]. Первые отталкиваютъ его, видя въ немъ новое препятствіе къ переходу. Но онъ не унываетъ. «Толстый Жанъ» силенъ и крѣпокъ; его оттираютъ до трехъ разъ. Наконецъ онъ пробирается къ тому несчастному, котораго принималъ за своего брата, но, оказывается, что это не онъ. Я наблюдалъ за всѣми его движеніями. Тогда, замѣтивъ свою ошибку, онъ тѣмъ не менѣе горитъ желаніемъ достигнуть другого берега, но его опрокидываютъ на спину на самомъ краю моста и онъ близокъ къ тому, чтобы свалиться въ воду. Его топчутъ ногами, шагаютъ по его животу, по головѣ; ничто не можетъ сокрушить его. Онъ находитъ въ себѣ новый запасъ силъ, поднимается, ухватившись за ногу одного кирасира, а тотъ въ свою очередь, чтобы устоять, хватается за руку другого солдата. Но кирасиръ, у котораго накинутъ на плечи плащъ, запутывается въ немъ, спотыкается, падаетъ и сваливается въ Березину, увлекая за собой «толстаго Жана» и другого солдата, уцѣпившагося ему за руку. Они умножаютъ собою число труповъ, скученныхъ подъ мостомъ и по обоимъ концамъ его.

Кирасиръ съ другимъ солдатомъ исчезли подъ льдинами, но «толстому Жану» посчастливилось ухватиться за козлы, подпиравшіе мостъ; за нихъ онъ цѣплялся, вставъ на колѣни на лошадь, лежавшую поперекъ. Онъ молитъ о помощи, но его не слушали. Наконецъ саперы и понтонеры бросили ему конецъ веревки, онъ съ ловкостью подхватилъ ее и завязалъ себѣ вокругъ туловища. Наконецъ, переходя отъ однихъ козелъ къ другимъ, пробираясь по трупамъ и по льдинамъ, онъ достигъ другого берега и тамъ его вытащили. Но я уже больше не видалъ его; на другой день я узналъ, что онъ-таки отыскалъ своего брата въ полуверстѣ оттуда, но засталъ его умирающимъ, и что самъ онъ въ безнадежномъ состояніи. Такъ погибли эти два добрыхъ брата, а также и третій, служившій во 2-мъ уланскомъ полку. По возвращеніи моемъ въ Парижъ, я видался съ ихъ родителями, явившимися ко мнѣ справляться о своихъ дѣтяхъ. Я оставилъ въ нихъ лучъ надежды, сказавъ, что они въ плѣну, но самъ былъ твердо увѣренъ, что ихъ уже нѣтъ въ живыхъ.

Во время этой бѣдственной переправы гренадеры гвардіи бѣгали отъ одного бивуака къ другому. Ихъ сопровождалъ офицеръ; они просили сухого топлива, чтобы развести огонь для императора. Каждый спѣшилъ отдать все, что у него было лучшаго; даже умирающіе—и тѣ приподымались, говоря: «Вотъ, берите—вѣдь это для императора!»

Было часовъ десять; второй мостъ, предназначенный для кавалеріи и артиллеріи, рухнулъ подъ тяжестью пушекъ, въ ту минуту, когда на немъ находилось много людей — большая часть ихъ погибла. Тогда безпорядокъ еще усилился, всѣ бросились къ первому мосту, не было возможности проложить себѣ путь. Люди, лошади, повозки, маркитанты съ женами и дѣтьми—все смѣшалось въ общую кашу и давилось на пути; не смотря на крики маршала Лефевра, стоявшаго у входа на мостъ, ему не удавалось водворить мало-мальски порядокъ, и онъ не могъ долѣе оставаться на мосту. Онъ былъ унесенъ людскимъ потокомъ со своей свитой и чтобы не быть раздавленнымъ, принужденъ былъ перейти черезъ мостъ.

Мнѣ удалось уже собрать пять человѣкъ нашего полка, изъ коихъ трое потеряли свои ружья въ сумятицѣ. Я заставилъ ихъ развести костеръ. Глаза мои были постоянно устремлены на мостъ. Я увидалъ сходившаго съ моста человѣка, закутаннаго въ бѣлый плащъ. Подталкиваемый толпой, онъ споткнулся и упалъ на околѣвшую лошадь по лѣвую сторону отъ моста, потомъ поднялся съ великимъ трудомъ, но скоро опять свалился у самаго нашего костра. Нѣкоторое время онъ оставался въ этомъ положеніи; думая, что онъ умеръ, мы хотѣли убрать его въ сторону и снять съ него плащъ, но онъ поднялъ голову и узналъ меня. Это былъ оружейный мастеръ полка. Онъ началъ плакаться на судьбу и разсказывать мнѣ о своихъ злоключеніяхъ: «Ахъ, сержантъ! какое со мной несчастье! Я все потерялъ: лошадей, повозку, слитки золота, мѣха! У меня остался еще мулъ, приведенный мною изъ Испаніи. Но и его я принужденъ былъ бросить, а онъ былъ нагруженъ золотомъ и мѣхами! Я перешелъ по мосту, даже не коснувшись ногами настилки, меня перенесла толпа, зато я еле живъ!» Я возразилъ ему, что онъ можетъ почитать себя счастливымъ и благодарить Провидѣніе, если ему удастся вернуться во Францію хоть бѣднякомъ, да цѣлымъ и невредимымъ.

Къ нашему костру нахлынула такая толпа, что мы принуждены были оставить его и развести другой въ нѣсколькихъ шагахъ позади. Безпорядокъ все возрасталъ, но вскорѣ стало еще хуже, когда маршала Виктора атаковали русскіе—бомбы и ядра посыпались въ толпу. Къ довершенію бѣды, повалилъ снѣгъ съ холоднымъ вѣтромъ. Безурядица продолжалась весь день и всю ночь; все время по Березинѣ вмѣстѣ съ льдинами плыли трупы людей и коней, а повозки, нагруженныя ранеными, загораживали мостъ и падали внизъ. Сумятица еще усилилась, когда между 8 и 9-ю часами маршалъ Викторъ началъ отступленіе. Передъ нимъ очутились груды труповъ, черезъ которые онъ не могъ протискаться по мосту съ своими войсками. Аріергардъ 9-го корпуса остался еще по той сторонѣ и долженъ былъ покинуть позицію лишь въ послѣднюю минуту. Въ ночь съ 16-го (28-го) на 17-е (29-е) всѣ эти несчастные имѣли полную возможность перейти на другой берегъ, но, окоченѣвъ отъ стужи, они замѣшкались, грѣясь у костровъ, для которыхъ послужили повозки, оставленныя и зажженныя нарочно, чтобы заставить этихъ людей уйти оттуда.

Я ретировался назадъ съ 17-ю людьми полка и сержантомъ Росьеромъ. Его велъ одинъ солдатъ полка. Онъ почти ослѣпъ и его трясла лихорадка. (Впослѣдствіи я узналъ, что этому сержанту удалось вернуться во Францію. Такъ какъ у него было много денегъ, то какой-то жидъ доставилъ его до Кенигсберга. Но, пріѣхавъ во Францію, онъ сошелъ съ ума и пустилъ себѣ пулю въ лобъ). Изъ состраданія я одолжилъ ему свою медвѣжью шкуру; ночью пошелъ снѣгъ, но отаялъ на мѣху вслѣдствіе сильнаго жара отъ костра и отъ жару же она ссыхалась. Утромъ, когда я хотѣлъ взять ее, она оказалась до того жесткой, что никуда не годилась. Такъ и пришлось бросить ее. Но, желая извлечь изъ нея пользу до конца, я прикрылъ ею одного умирающаго.

Ночь провели мы прескверно. Много людей императорской гвардіи погибло. Наконецъ, настало утро 17-го (29-го) ноября. Я отправился опять къ мосту посмотрѣть, не найду-ли еще кого изъ солдатъ полка. Несчастные, не захотѣвшіе воспользоваться ночью для того, чтобы спастись, когда разсвѣло, кинулись толпами на мостъ. Уже заготовлялось все нужное, чтобы сжечь его. Многіе бросались прямо въ рѣку, надѣясь, что имъ удастся переправиться какъ-нибудь вплавь по льдинамъ, но никому не удалось пристать къ другому берегу. Я самъ видѣлъ людей, погруженныхъ по плечи въ воду, съ побагровѣвшими лицами, и всѣ погибали самымъ жалкимъ образомъ. На мосту я увидалъ одного маркитанта, несшаго ребенка на головѣ. Жена его шла впереди, испуская вопли отчаянія. Смотрѣть на все это было свыше силъ моихъ, я не могъ выдержать болѣе. Въ тотъ моментъ, когда я отходилъ, повозка, въ которой находился раненый офицеръ, свалилась съ моста вмѣстѣ съ лошадью и нѣсколькими сопровождавшими ее людьми. Такъ погибъ Легранъ, братъ доктора Леграна изъ Валансьена. Онъ былъ раненъ при Красномъ и добрался до Березины. Когда русскіе стали обстрѣливать мостъ, говорятъ, онъ вторично былъ раненъ, прежде чѣмъ упасть въ воду вмѣстѣ съ повозкой.

Наконецъ, я удалился. Мостъ зажгли; вотъ тутъ-то, говорятъ, разыгрались сцены, неподдающіяся описанію. Переданныя мною подробности представляютъ лишь блѣдный набросокъ страшной картины.

Примѣчанія

1. Корпусъ, командуемый полякомъ, генераломъ Домбровскимъ, не доходилъ до Москвы, а оставался въ Литвѣ; въ настоящее время онъ шелъ на Борисовъ, чтобы помѣшать русскимъ захватить мостъ черозъ Березину.
2. Пикяръ былъ однимъ изъ лучшихъ стрѣлковъ гвардіи; въ лагерѣ на состязаніяхъ онъ всегда бралъ призы.
3. Эту чашку я сохранилъ до сихъ поръ. Она у меня стоитъ подъ колпакомъ часовъ вмѣстѣ съ серебрянымъ крестикомъ, найденнымъ мною въ склепѣ Архангельскаго собора, усыпальницѣ русскихъ императоровъ.
4. Пикаръ зналъ, что говорилъ, намекая на австрійцевь; потомъ я узналъ, что былъ заключенъ союзный договоръ противъ насъ.
5. Сраженіе при Эйлау началось 7 февр. 1807 г. на разсвѣтѣ. Наканунѣ мы ночевали на плоскогорьи въ четверти лье отъ города, немного позади его. Плоскогорье это было покрыто снѣгомъ и усѣяно трупами, вслѣдствіе стычки авангарда передъ нашимъ прибытіемъ. Едва разсвѣло, какъ императоръ приказалъ намъ двигаться впередъ, что было намъ очень трудно, такъ какъ мы шли среди полей и увязали въ снѣгу по колѣна. Подойдя къ городу, онъ поставилъ всю гвардію тѣсной колонной по-дивизіонно — частью на кладбищѣ, вправо отъ церкви, частью на озерѣ, шагахъ въ пятидесяти отъ кладбища. Ядра и бомбы, падая на озеро, съ трескомъ ломали ледъ и стоявшіе на немъ люди подвергались опасности упасть въ воду. Весь день мы простояли въ этой позиціи—ноги въ снѣгу и подъ ядрами. Русскіе, вчетверо болѣе многочисленные, имѣли то преимущество, что вѣтеръ гналъ намъ въ лицо снѣгъ, валившій крупными хлопьями, а также дымъ нашего и ихняго пороха, такъ что они могли насъ видѣть, не будучи сами видимы. Въ такомъ положеніи мы оставались до 7 часовъ вечера. Нашъ полкъ—второй гренадерскій, былъ отправленъ въ три часа пополудни занять утреннюю позицію, которой хотѣли овладѣть русскіе. Всю ночь, какъ и во время сраженія, не переставалъ идти снѣгъ. Въ этотъ-то день я отморозилъ себѣ правую ногу, и она у меня зажила только въ лагерѣ Финкенштейна, передъ сраженіемъ при Эсслингѣ и при Фридландѣ.
6. Это сраженіе съ русскими, о которомъ говорилъ полякъ, было стычкой между русскими и армейскимъ корпусомъ маршала Удино; онъ не доходилъ до Москвы, но все время оставался въ Литвѣ; тутъ онъ встрѣтился съ русскими, шедшими намъ навстрѣчу, чтобы отрѣзать намъ отступленіе. Маршалъ нанесъ имъ пораженіе, но, отступивъ, они отрѣзали мостъ черезъ Березину.
7. Тетка-колбасница была старуха, приходившая каждый день въ 6 часовъ утра въ казармы Курбвуа, гдѣ мы стояли, и приносившая намъ за десять сантимовъ кусокъ колбасы, которой мы угощались передъ ученьемъ, запивая Сюренскимъ виномъ на 10 сантимовъ, въ ожиданіи десяти-часовой похлебки: кто изъ велитовъ или старыхъ гренадеровъ не помнитъ старой колбасницы?
8. Сборный пунктъ пріятельницъ старыхъ гренадеровъ. Тамъ происходили танцы.
9. Въ Польшѣ, въ Литвѣ и въ нѣкоторыхъ частяхъ Россіи крестьяне выбираютъ въ лѣсу самыя толстые стволы, и на высотѣ 10—12 футовъ выдалбливаютъ въ деревѣ отверстіе, глубиною въ одинъ футъ, при такой же ширинѣ и 3-хъ футахъ высоты; туда пчелы кладутъ медъ; медвѣди, очень лакомые и водящіеся во множествѣ въ этихъ лѣсахъ, часто лазаютъ туда добывать медъ. Иногда эти улья служатъ для нихъ ловушками.
10. Понтонерамъ и инженерамъ-саперамъ мы обязаны своимъ спасеніемъ — они соорудили мосты, по которымъ мы переправились черезъ Березину.
11. Въ концѣ моста было болото, очень топкое мѣсто, гдѣ вязли лошади, падали и не могли больше подняться. Много людей, увлекаемыхъ толпой, добирались до конца моста, но падали въ изнеможеніи, а слѣдующіе топтали ихъ ногами.