датъ нашей роты, который вдругъ ни съ того, ни съ сего сталъ надѣвать на себя парадную форму; я спросилъ его, зачѣмъ онъ это дѣлаетъ. Не отвѣчая мнѣ, онъ дико захохоталъ. Этотъ человѣкъ былъ боленъ, его смѣхъ былъ предсмертнымъ; въ ту же ночь его не стало.
Немного дальше пріютился старый солдатъ съ двумя нашивками, прослужившій лѣтъ пятнадцать. Жена его была маркитанткой. Они всего лишились: повозки, лошадей, багажа и двоихъ дѣтей, погибшихъ въ снѣгу. У бѣдной женщины оставался только ея умирающій мужъ. Несчастная, еще не старая женщина, сидѣла на снѣгу, держа на колѣняхъ голову своего больного мужа, который былъ безъ чувствъ. Она не плакала, горе ея было слишкомъ глубоко. Позади, опершись на ея плечо, стояла дѣвочка лѣтъ тринадцати, прелестная, какъ ангелъ, единственный ихъ ребенокъ, оставшійся въ живыхъ. Бѣдняжка громко рыдала. Слезы ея лились потокомъ и замерзали на холодномъ лицѣ ея отца. Она была одѣта въ солдатскую шинель поверхъ рванаго платьишка и съ овчиной на плечахъ, для защиты отъ холода. На головѣ у нея и у матери были мерлушковыя шапки. Изъ ихъ полка не оставалось въ живыхъ ни души, чтобы поддержать и утѣшить ихъ. Мы сдѣлали все возможное при подобныхъ обстоятельствахъ; я такъ и не узналъ, удалось-ли спасти эту несчастную семью. Впрочемъ куда ни повернись, всюду можно было натолкнуться на подобныя сцены.
