вая травы. Случайность натолкнула насъ на мѣсто, гдѣ помѣщался костеръ, мы разожгли его и могли согрѣть свои окоченѣвшіе члены. Ежеминутно мы ходили по очереди смотрѣть, не видать-ли чего вдали, вдругъ мы услыхали стоны и къ намъ подошелъ человѣкъ почти совершенно голый. На немъ была шинель до половины сгорѣвшая; на головѣ оборванная полицейская шапка; ноги его были обернуты въ тряпки и обвязаны веревками поверхъ дырявыхъ штановъ изъ толстаго сукна. Носъ у него былъ отмороженъ и почти отвалился; уши его были покрыты струпьями. На правой рукѣ у него оставался только большой палецъ, всѣ остальные отвалились до послѣдняго сустава. Это былъ одинъ изъ несчастныхъ, покинутыхъ русскими. Невозможно было понять ни слова изъ того, что онъ говорилъ. Увидавъ нашъ костеръ, онъ кинулся къ нему съ жадностью, точно хотѣлъ пожрать его. Но говоря ни слова, онъ опустился на колѣни передъ огнемъ. Съ трудомъ мы заставили его проглотить немного можжевелки; но половина пролилась—онъ не могъ разжать зубовъ, страшно стучавшихъ.
Между тѣмъ стоны его замолкли, зубы перестали стучать, но вдругъ мы замѣтили, что онъ опять началъ трястись, блѣднѣть и валиться, причемъ изъ губъ его не вылетало ни единаго слова, ни единой жалобы. Пикаръ хотѣлъ поднять его, но это уже былъ трупъ. Вся сцена длилась не больше десяти минутъ.
Все видѣнное и слышанное страшно потрясло моего стараго товарища. Онъ взялъ ружье и не сказавъ
