6 (18-го) ноября, то-есть на другой день послѣ сраженія подъ Краснымъ, мы рано поутру снялись съ бивуака. Въ этотъ день нашъ переходъ былъ страшно утомителенъ и печаленъ: началась оттепель, мы промочили ноги и до самаго вечера стоялъ такой туманъ, что ни зги не было видно. Наши солдаты шли пока еще въ порядкѣ, но легко было замѣтить, что сраженія предыдущихъ дней деморализовали ихъ, а въ особенности то, что они вынуждены были бросать своихъ товарищей, простиравшихъ къ нимъ руки. Тяжело было думать, что насъ самихъ ожидаетъ та же участь.
Въ этотъ день я особенно утомился; одинъ солдатъ моей роты, по имени Лаббэ, очень преданный мнѣ и какъ разъ наканунѣ потерявшій свой ранецъ, замѣтивъ, что я бреду съ трудомъ, предложилъ мнѣ понести мой ранецъ. Зная его за хорошаго малаго, я довѣрилъ ему свое добро; конечно, это значило довѣрить свою жизнь, потому что тамъ было немного больше фунта рису и крупы—запасы, случайно попавшіе мнѣ въ руки въ Смоленскѣ и хранимые мною на случай послѣдней крайности, которую я предвидѣлъ въ скоромъ времени, такъ какъ уже больше не было лошадей въ пищу. Въ этотъ день императоръ шелъ пѣшкомъ, опираясь на палку.
Вечеромъ опять подморозило и сдѣлалась такая гололедица, что невозможно было удержаться на ногахъ; люди падали ежеминутно, и многіе сильно расшиблись. Я шелъ въ хвостѣ роты, по возможности стараясь не спускать глазъ съ солдата, несшаго мой ранецъ; я даже начиналъ жалѣть, что разстался съ нимъ, и вечеромъ рѣшилъ непремѣнно отобрать его назадъ, придя на мѣсто стоянки. Наконецъ настала ночь, да такая темная, что хоть глазъ выколи. Поминутно я звалъ: «Лаббэ! Лаббэ!» Онъ всякій разъ откликался. «Я здѣсь, сержантъ!» Наконецъ, когда я еще разъ окликнулъ его, другой солдатъ отвѣтилъ мнѣ, что Лаббэ недавно упалъ, но что, вѣроятно, теперь опять плетется слѣдомъ за арміей. Я не особенно этимъ обезпокоился: вскорѣ намъ предстояло остановиться и занять позицію на ночлегъ. Дѣйствительно, войска остановились на дорогѣ и насъ оповѣстили, что мы заночуемъ въ окрестностяхъ. Въ этотъ моментъ почти вся армія была въ сборѣ; нехватало только арміи маршала Нея — она отстала и ее считали погибшей.
Въ эту печальную ночь каждый устраивался какъ могъ; насъ собралось нѣсколько унтеръ-офицеровъ и мы завладѣли ригой, такъ какъ находились возлѣ селенія, сами того не подозрѣвая. Многіе солдаты полка пріютились вмѣстѣ съ нами; опоздавшіе, увидѣвъ, что имъ негдѣ помѣститься, сдѣлали то, что обыкновенно дѣлается въ подобныхъ случаяхъ: влѣзли на крышу, какъ мы ихъ ни останавливали, и въ одну минуту мы очутились все равно что подъ открытымъ небомъ. Вслѣдъ затѣмъ намъ пришли сказать, что подальше на дорогѣ есть церковь—греческій храмъ—отведенная для помѣщенія нашего полка, но что теперь она занята солдатами различныхъ полковъ, шедшихъ сами по себѣ, и что они никого не хотятъ впускать.
Освѣдомившись обстоятельно, гдѣ эта церковь, мы забрали съ собой дюжину другихъ унтеръ-офицеровъ и капраловъ и отправились туда. Искать пришлось недолго, церковь стояла у самой дороги; когда мы хотѣли войти, мы встрѣтили сопротивленіе со стороны тѣхъ, кто занялъ ее раньше. Это было скопище нѣмцевъ и итальянцевъ и даже французовъ—сперва они хотѣли напугать насъ штыками, чтобы мы не входили; но мы отвѣчали имъ въ томъ же духѣ и ворвались силой. Тогда они немного отшатнулись, и одинъ итальянецъ крикнулъ: «Послѣдуйте моему примѣру, заряжайте ружья!»—А наши уже заряжены! — отвѣчалъ одинъ фельдфебель изъ нашихъ. И между нами готовъ былъ завязаться кровопролитный бой, какъ вдругъ къ намъ подошло подкрѣпленіе. То были солдаты нашего полка: увидавъ, что съ нами тягаться трудно и что мы съ своей стороны не потерпимъ ихъ присутствія, наши противники сочли за лучшее выйти изъ церкви и расположиться неподалеку.
На ихъ бѣду, ночью морозъ значительно усилился и сопровождался снѣгомъ и вѣтромъ. И вотъ, на другой день утромъ, уходя, мы нашли неподалеку отъ мѣста нашей ночевки, на краю дороги, нѣсколькихъ изъ этихъ несчастныхъ, которыхъ мы выгнали изъ церкви; слишкомъ слабые, чтобы идти дальше, они погибли тутъ же у паперти. Другіе попадали дальше въ снѣгу, ища, куда пріютиться. Мы прошли мимо этихъ мертвецовъ, не обмолвившись между собой ни единымъ словомъ. Въ сущности, какія грустныя размышленія должны были бы волновать насъ передъ картиной этихъ бѣдствій, въ которыхъ мы же были отчасти виноваты! Но мы дошли до того состоянія, когда самые трагическіе случаи жизни стали для насъ безразличны; мы готовы были пожирать людскіе трупы, когда у насъ не окажется даже лошадей, чтобы ими питаться.
Часъ спустя послѣ нашего выступленія, мы прибыли въ Дубровну, городокъ, частью населенный жидами; всѣ дома его были выстроены изъ дерева; тамъ императоръ ночевалъ съ гренадерами и егерями гвардіи и съ частью артиллеріи. Мы застали ихъ подъ оружіемъ; они сообщили намъ, что ночью вслѣдствіе фальшивой тревоги они принуждены были постоянно быть на-чеку; хуже этого трудно себѣ представить положеніе: вѣдь они надѣялись провести ночь въ жилыхъ и отопленныхъ домахъ, а вышло совсѣмъ иначе.
Мы прошли по этому деревянному городу и направились въ Оршу. Послѣ полудня мы добрались до города, который оказался укрѣпленнымъ и съ гарнизономъ, состоящимъ изъ солдатъ разныхъ полковъ: то были люди, которые остались позади и которые явились, чтобы примкнуть къ великой арміи. Тамъ находились также нѣсколько жандармовъ и поляковъ. Увидавъ насъ въ такомъ жалкомъ положеніи, эти люди были поражены, въ особенности когда замѣтили громадное множество отсталыхъ, шедшихъ позади въ безпорядкѣ. Часть гвардіи удержали въ городѣ для поддержанія порядка, а такъ какъ тамъ нашелся мучной лабазъ и немного водки, то намъ роздали муки и водки въ небольшомъ количествѣ. Въ этомъ городѣ мы нашли понтонныя приспособленія и много артиллеріи съ упряжью, но къ несчастью сожгли суда, составлявшія мостъ, необходимый для перевозки орудій. Мы еще не знали, что ожидаетъ насъ на Березинѣ, гдѣ мосты могли быть такъ полезны намъ.
Насъ оставалось всего 7—8,000 человѣкъ гвардіи отъ прежнихъ 35,000. Да изъ тѣхъ, которые еще крѣпились и продолжали идти мало-мальски въ порядкѣ, многіе тащились съ великимъ трудомъ. Какъ я уже говорилъ, императоръ съ частью гвардіи находился въ городѣ, остальные расположились на бивуакахъ въ окрестностяхъ. Ночью маршалъ Ней, котораго считали погибшимъ, прибылъ сюда же съ остатками своего армейскаго корпуса; у него оставалось приблизительно отъ 2-хъ до 3-хъ тысячъ людей, годныхъ сражаться—и это изъ 70-ти тысячъ! Намъ разсказывали, какъ сильно обрадовался императоръ, узнавъ, что маршалъ Ней спасся.
8-го (20) числа мы простояли на мѣстѣ весь день, и я все искалъ солдата, которому поручилъ нести свой ранецъ, но напрасно. 9-го (21) мы выступили, но я такъ и не могъ отыскать его; меня увѣряли, что видѣли его, однако я начиналъ терять надежду.
Отойдя на нѣкоторое разстояніе отъ Орши, мы услыхали ружейные выстрѣлы; мы остановились на минуту, и къ намъ примкнуло нѣсколько человѣкъ отсталыхъ, застигнутыхъ казаками. Они вступили въ наши ряды, и мы продолжали путь. Въ числѣ отсталыхъ, я опять принялся искать своего знакомаго съ моимъ ранцемъ, но такъ же неудачно, какъ и раньше. Ночевали мы въ селеніи, гдѣ уцѣлѣла одна только рига, служившая почтовой станціей, да два-три дома. Селеніе называлось Когановымъ.
10-го (22) ноября, прескверно проведя ночь, мы рано поутру пустились въ походъ; шли мы съ большими затрудненіями по дорогѣ страшно грязной вслѣдствіе оттепели. Къ полудню мы добрались до Тологина. Въ этомъ пунктѣ ночевалъ императоръ; пройдя Тологино, мы сдѣлали привалъ. Всѣ остатки арміи очутились въ сборѣ, мы встали по правую сторону дороги тѣсной колонной подивизіонно.
Вскорѣ г. Цезарись, офицеръ нашей роты, пришелъ сообщить мнѣ, что онъ видѣлъ Лаббэ, того самаго солдата, который взялся нести мой ранецъ, у костра пекущимъ лепешки и что онъ приказалъ ему примкнуть къ колоннѣ. Тотъ отвѣчалъ, что явится немедленно, но вдругъ налетѣлъ цѣлый рой казаковъ, обрушился на отсталыхъ, и такъ какъ Лаббэ принадлежалъ къ числу ихъ, то вѣроятно и его забрали въ плѣнъ. Прощай мой ранецъ и его содержимое! А мнѣ такъ хотѣлось привезти во Францію мои маленькія трофеи! Съ какой гордостью сказалъ бы я: «вотъ что я привезъ изъ Москвы!»
Не удовольствовавшись тѣмъ, что сообщилъ мнѣ Цезарисъ, я захотѣлъ самъ удостовѣриться, такъ-ли все это; вернулся назадъ до конца селенія, которое я засталъ переполненнымъ солдатами изъ всѣхъ полковъ, идущими вразбродъ и не знающими никакого начальства. Въ концѣ села я встрѣтилъ ихъ множество, готовыхъ встрѣтить казаковъ, еслибъ имъ вздумалось явиться опять; вдали видно было, какъ тѣ удаляются, уводя съ собой плѣнныхъ, захваченныхъ ими, я также унося и мой бѣдный ранецъ — по крайней мѣрѣ всѣ мои поиски оказались тщетными.
Я шелъ посреди села, озираясь по сторонамъ, вдругъ я увидѣлъ женщину въ солдатской шинели, внимательно оглядывавшую меня. Въ свою очередь я присмотрѣлся къ ней, и мнѣ показалось, что я уже гдѣ-то видѣлъ ее. Такъ какъ меня легко было узнать по моей медвѣжьей шкурѣ, то она заговорила со мной первая, сказавъ, что видѣла меня въ Смоленскѣ. Тутъ и я узналъ въ ней ту самую женщину, что была въ подвалѣ. Она разсказала мнѣ, что разбойники, съ которыми она принуждена была оставаться дней десять, были захвачены въ Красномъ передъ нашимъ прибытіемъ. Помѣстившись съ ними въ одномъ мѣстѣ, она подвергалась побоямъ за то, что не соглашалась стирать ихъ рубашекъ; потомъ она вышла за водой для стирки, но увидала русскихъ, которые шли въ ея сторону, и не предупредивъ никого, убѣжала. Что касается ея хозяевъ, то они сражались отчаянно, думая спасти свои деньги—а денегъ было у нихъ много, прибавила она—особенно золота и серебра; но въ концѣ-концовъ они по большей части или были убиты, или ранены, или обобраны до-чиста. Она же почувствовала себя спасенной только когда прибыла императорская гвардія.
Она разсказала также, что въ Смоленскѣ они предпринимали экспедицію ночью, послѣ того, какъ я разстался съ ними, и вернулись съ чемоданами, но опасаясь, что я выдамъ ихъ, перемѣнили свое убѣжище, чтобы невозможно было отыскать его. Этому научилъ ихъ баденскій солдатъ. Тамъ они оставались еще дня два, но такъ какъ они не знали, что дѣлать съ награбленнымъ добромъ, то баденецъ и барабанщикъ отыскали жида; ему и продали вещи, которыя они не могли тащить съ собой, затѣмъ ушли за день до насъ и отъ Смоленска до Краснаго три раза подвергались опасности быть забранными; въ послѣдній разъ, встрѣтивъ казаковъ, они захватили пятерыхъ и раздѣвъ ихъ, разстрѣляли, чтобы овладѣть ихъ одеждой. Они разсчитывали переодѣться казаками нарочно, чтобы удобнѣе грабить своихъ же товарищей, отставшихъ позади, а также чтобы не быть узнанными русскими. Имѣя шесть лошадей, они располагали начать разыгрывать эту роль какъ разъ въ тотъ день, когда ихъ захватили. Женщина прибавила, что у нихъ подъ одеждой казаковъ были надѣты французскіе мундиры, и это давало имъ возможность быть и тѣми, и другими, смотря по надобности.
Она многое еще поразсказала бы мнѣ, да мнѣ некогда было ее слушать. Я освѣдомился, съ кѣмъ она теперь. Она отвѣчала, что ни съ кѣмъ; на другой же день послѣ того, какъ былъ убитъ ея мужъ, она присоединилась кь тѣмъ людямъ, съ которыми я ее видѣлъ. Теперь она идетъ одна, и если я соглашусь взять ее подъ свое покровительство, то она будетъ заботиться обо мнѣ, и я окажу ей великую милость. Я согласился тотчасъ же на ея просьбу, не сообразивъ, каково будетъ мое положеніе, когда я явлюсь въ полкъ съ супругой.
Идя со мною, она освѣдомилась, гдѣ мой ранецъ; я разсказалъ ей всю исторію и какъ я его лишился; она отвѣчала, что мнѣ нечего безпокоиться, у нея есть ранецъ биткомъ набитый. Дѣйствительно, у нея былъ мѣшокъ за спиной и корзина въ рукахъ; она прибавила, что если я зайду куда-нибудь въ домъ или конюшню, то она дастъ мнѣ смѣну бѣлья. Я принялъ ея предложеніе, но въ ту минуту, какъ мы отыскивали подходящее мѣстечко, раздался призывъ: «къ оружію!» и забили сборъ. Я велѣлъ своей женѣ слѣдовать за мной. Не доходя до стоянки полка, который я засталъ уже подъ оружіемъ, я сказалъ женѣ, чтобы она подождала меня.
Когда я явился въ свою роту, фельдфебель спросилъ меня, не узналъ-ли я чего про Лаббэ и мой ранецъ. Я отвѣчалъ, что нѣтъ и нечего объ этомъ думать, но что вмѣсто того я нашелъ себѣ жену. «Жену!» изумился онъ—«да зачѣмъ тебѣ она? Не для того, конечно, чтобы стирать тебѣ бѣлье—вѣдь бѣлья у тебя нѣтъ!»—Она мнѣ дастъ бѣлья. «А какъ же на счетъ пищи?»—Она будетъ ѣсть то же, что и я.
Вскорѣ намъ скомандовали формироваться въ карре; гренадеры и егеря, а также остатки полковъ молодой гвардіи сдѣлали то же самое. Въ эту минуту прошелъ императоръ съ королемъ Мюратомъ и принцемъ Евгеніемъ. Императоръ сталъ среди гренадеровъ и егерей и, обратившись къ нимъ съ рѣчью, приличной случаю, объявилъ имъ, что русскіе караулятъ насъ у Березины и поклялись, что ни одинъ изъ насъ не переправится черезъ нее обратно. Затѣмъ, обнаживъ мечъ и возвызивъ голосъ, онъ воскликнулъ: «Поклянемся и мы въ свою очередь, что скорѣе всѣ умремъ съ оружіемъ въ рукахъ, сражаясь, чѣмъ откажемся отъ намѣренія увидать Францію!» Въ одинъ мигъ мохнатыя шапки и кивера очутились на концахъ ружей и сабель и раздались крики: «да здравствуетъ императоръ!» Къ намъ подобную же рѣчь держалъ маршалъ Мортье, и мы отвѣчали ему съ такимъ же энтузіазмомъ.
Въ виду плачевнаго положенія, въ которомъ мы находились, этотъ моментъ былъ глубоко торжественный, и на время мы позабыли о своихъ бѣдахъ. Будь русскіе у насъ подъ-руками и въ шестеро многочисленнѣе насъ, и тогда мы готовы были справиться съ ними. На этой позиціи мы оставались до того момента, когда правый флангъ колонны началъ движеніе.
Я не забылъ о своей женѣ, и въ ожиданіи момента, когда двинется нашъ полкъ, я вышелъ на дорогу за нею, но не нашелъ ея. Ее унесло потокомъ въ нѣсколько тысячъ людей корпусовъ принца Евгенія, маршаловъ Нея, Даву и другихъ корпусовъ, которые невозможно было стянуть и привести въ порядокъ—три четверти всего количества людей было больныхъ и раненыхъ, а остальные были деморализованы и безучастны ко всему. Части эти корпусовъ, еще двигавшіяся въ порядкѣ, сформировались въ колонну по лѣвой сторонѣ дороги, и тамъ нѣкоторые отсталые, проходя мимо, присоединялись къ ихъ значкамъ.
Въ эту минуту я увидалъ маршала Лефевра, возлѣ котораго я очутился невзначай. Онъ былъ одинъ, шелъ пѣшкомъ съ палкой въ рукѣ посреди дороги и кричалъ зычнымъ голосомъ со своимъ нѣмецкимъ акцентомъ: «Друзья, сомкнитесь! Лучше же образовать многочисленные батальоны, чѣмъ быть разбойниками и трусами!» Маршалъ обращался къ тѣмъ, которые безъ всякаго предлога не шли со своими корпусами, а отставали или заходили впередъ, смотря какъ имъ было удобнѣе.
Я еще немного поискалъ жену свою—изъ за бѣлья, которое она мнѣ пообѣщала и въ которомъ я сильно нуждался, но это оказалось напраснымъ трудомъ: я уже не видалъ ея и остался вдовцомъ, потерявъ и ее, и свой ранецъ.
Пробираясь въ толпѣ, я значительно перегналъ свой полкъ и сѣлъ отдохнуть у покинутаго бивуачнаго огня.
До самаго Краснаго я всегда отличался веселымъ характеромъ и старался ставить себя выше всѣхъ удручавшихъ насъ бѣдъ. Мнѣ казалось, что чѣмъ больше опасностей и трудностей, тѣмъ больше для насъ славы и чести. Я все переносилъ съ терпѣніемъ, удивлявшимъ моихъ товарищей. Но послѣ кровавыхъ сраженій подъ Краснымъ, и въ особенности послѣ того, какъ я узналъ, что двое моихъ друзей, двое велитовъ, кромѣ Белока и Капона, которыхъ я видѣлъ мертвыми на снѣгу—одинъ убитъ, а другой смертельно раненъ—мое настроеніе измѣнилось. Къ довершенію моихъ печалей, мимо насъ проѣхали какія-то сани, и не имѣя пока возможности продолжать путь, люди находившіеся въ нихъ остановились возлѣ меня. Я спросилъ, какого раненаго они везутъ? Мнѣ отвѣчали, что это офицеръ ихъ полка. Оказалось, что это бѣдный Легранъ, который тутъ же и разсказалъ мнѣ, какимъ образомъ онъ былъ раненъ: его товарищъ, Лапортъ изъ Лилля, офицеръ того же полка, остался больной въ Красномъ, но узнавъ, что его полкъ сражается и повинуясь влеченію своей храбрости, отправился присоединиться къ полку. Едва успѣлъ онъ встать въ ряды, какъ бомбой ему раздробило обѣ ноги. Легранъ, увидавъ Лапорта, бросился къ нему, но осколокъ той же гранаты попалъ ему въ правую ногу.
Лапортъ палъ на полѣ сраженія, а Леграна перевезли въ городъ; его уложили на скверную русскую телѣгу, запряженную плохой лошаденкой, но въ первый же день телѣга сломалась и къ счастью для него неподалеку нашлись сани, у которыхъ пала лошадь. Эти сани пригодились ему, иначе его пришлось бы бросить на дорогѣ. Его сопровождало четверо солдатъ того же полка; такъ онъ путешествовалъ уже шесть дней. Я разстался съ несчастнымъ Леграномъ, пожавъ ему руку и пожелавъ ему счастливаго пути. Онъ отвѣчалъ, что полагается на милость Божію и на преданность добрыхъ людей, сопровождавшихъ его. Затѣмъ одинъ изъ солдатъ взялъ лошадь подъ-уздцы, другой ударилъ ее хлыстомъ, и не безъ труда сани двинулись въ путь. Я подумалъ про себя, что не далеко онъ уѣдетъ въ подобномъ экипажѣ.
Съ этихъ поръ я сталъ самъ не свой: загрустилъ, зловѣщія предчувствія осаждали меня; голова горѣла, я замѣтилъ, что у меня лихорадка; не знаю, можетъ быть это зависѣло отчасти отъ усталости; съ тѣхъ поръ какъ къ намъ примкнули остатки армейскихъ корпусовъ, мы принуждены были выступать рано утромъ и находиться въ движеніи до поздняго вечера, не дѣлая при всемъ томъ большихъ разстояній. Дни были до того коротки, что свѣтало только въ восемь часовъ, а смеркалось уже въ четыре. Вотъ почему множество несчастныхъ солдатъ заблудились или отстали, потому что къ ночи всегда приходили на бивуакъ, гдѣ всѣ корпуса смѣшивались. Слышно было въ любой часъ ночи, какъ приходили люди и кричали слабыми голосами: «Четвертый корпусъ! Первый корпусъ! Третій корпусъ! Императорская гвардія!..» А другіе, лежа въ изнеможеніи, надѣясь на помощь со стороны прибывающихъ, силились отвѣчать: «здѣсь, товарищи!» Всякій разыскивалъ уже не полкъ свой, а корпусъ арміи къ которому онъ принадлежалъ и который состоялъ всего развѣ изъ двухъ полковъ, между тѣмъ какъ двѣ недѣли тому назадъ въ составъ его входили тридцать полковъ.
Никто уже не могъ ничего сообразить и указать полкъ, который спрашивали. Многіе, промаршировавъ цѣлый день, принуждены были ночью отыскивать свой корпусъ. Но рѣдко это удавалось; тогда не зная часа выступленія, они вставали слишкомъ поздно и просыпаясь убѣждались, что находятся среди русскихъ. Сколько тысячъ людей были захвачены въ плѣнъ и погибли такимъ образомъ!
Я продолжалъ стоять у костра, весь дрожа и опираясь на ружье. Трое людей сидѣло вокругъ огня, молча и машинально наблюдая проходившихъ мимо; очевидно они сами не имѣли намѣренія пуститься въ путь, такъ какъ у нихъ не было силъ. Я началъ безпокоиться, не видя своего полка, какъ вдругъ почувствовалъ, что кто-то дергаетъ меня за медвѣжью шкуру. Это былъ Гранжье; онъ пришелъ предупредить меня, чтобы я не оставался здѣсь дольше—полкъ прошелъ. Но въ глазахъ у меня было такъ темно, что глядя на него, я его не видѣлъ.—«А жена?» спросилъ онъ. Кто тебѣ сказалъ, что у меня есть жена? «Нашъ фельдфебель; но гдѣ-же она?» — Не знаю; мнѣ извѣстно только, что у нея есть сумка за спиной, съ перемѣной бѣлья, въ которомъ я очень нуждаюсь. Если встрѣтишь ее, скажи мнѣ. Она одѣта въ сѣрую солдатскую шинель; на головѣ у нея барашковая шапка, на ногахъ черныя гэтры, а въ рукахъ корзина.
Гранжье, замѣтивъ, что я боленъ и въ бреду,—какъ онъ мнѣ потомъ разсказывалъ—взялъ меня подъ руку и вывелъ на дорогу, говоря: «Пойдемъ, намъ и такъ не легко будетъ нагнать полкъ». Однако, мы настигли его, миновавъ нѣсколько тысячъ войскъ разнаго оружія, тащившихся съ великимъ трудомъ; можно было предвидѣть, что день будетъ смертельно тяжелый, хотя бы переходъ и не былъ очень длиненъ.
Такъ и было на самомъ дѣлѣ: мы прошли черезъ мѣстечко, имени котораго я не знаю, и гдѣ говорили, что императоръ долженъ былъ заночевать (хотя онъ давно проѣхалъ мимо). Множество войскъ разнаго оружія останавливалось тамъ; было уже поздно, а по слухамъ оставалось еще добрыхъ два лье до мѣста привала намѣченнаго въ большомъ лѣсу.
Дорога въ этомъ мѣстѣ очень широка и окаймлена съ обѣихъ сторонъ огромными березами. По ней удобно было слѣдовать людямъ и повозкамъ, но когда насталъ вечеръ, то по всему ея протяженію виднѣлись павшія лошади, и чѣмъ дальше мы подвигались, тѣмъ гуще она была усѣяна повозками, издыхающими лошадьми, даже цѣлыми упряжками, изнемогающими отъ усталости, а также и людьми, которые не будучи въ силахъ идти дальше останавливались, располагались на бивуакахъ подъ большими деревьями, потому что, какъ они сами говорили, тутъ подъ рукой у нихъ все, чего они не найдутъ въ другомъ мѣстѣ: топливо для костровъ, на что пригодятся сломанныя повозки, а вмѣсто пищи — мясо тѣхъ лошадей, которыми завалена была дорога и которыя уже начинали задерживать движеніе.
Давно уже я шелъ одинъ въ этой тѣснотѣ, стараясь добраться до того мѣста, гдѣ мы должны были ночевать, чтобы наконецъ отдохнуть отъ этого тяжкаго перехода, еще болѣе затрудненнаго гололодицей, образовавшейся съ тѣхъ поръ, какъ опять подморозило по талому снѣгу, такъ что я ежеминутно падалъ; ночь застигла меня среди этихъ бѣдствій.
Сѣверный вѣтеръ подулъ съ новою яростью; съ нѣкоторыхъ поръ я потерялъ изъ виду своихъ товарищей; нѣсколько солдатъ, изолированныхъ, какъ и я, чуждыхъ тому корпусу, къ которому я принадлежалъ, тащились съ трудомъ, дѣлая сверхъестественныя усилія, чтобы настигнуть колонны, отъ которой отдѣлились, какъ и я. Тѣ, къ кому я обращался, не отвѣчали, у нихъ не хватало силъ. Другіе падали въ смертельномъ изнеможеніи, чтобы уже не встать.
Скоро я очутился совершенно одинъ, не имѣя болѣе никакихъ товарищей кромѣ труповъ, служившихъ мнѣ проводниками; прекратились даже высокія деревья, окаймлявшія дорогу. Было часовъ семь; снѣгъ, съ нѣкоторыхъ поръ валившій усиленно, препятствовалъ мнѣ видѣть направленіе пути; неистовый вѣтеръ уже смелъ всѣ слѣды, оставленные колонной.
До сихъ поръ я носилъ свою медвѣжью шкуру мѣхомъ наружу. Но предвидя суровую ночь, я надѣлъ ее мѣхомъ внутрь; ей я обязанъ тѣмъ, что мнѣ посчастливилось въ эту бѣдственную ночь выдержать 22-хъ градусный морозъ; приладивъ медвѣжью шкуру на правомъ плечѣ, съ той стороны, откуда дулъ сѣверный вѣтеръ, я могъ идти такимъ образомъ цѣлый часъ. За это время я однако прошелъ не больше ¼ лье; часто меня обволакивала снѣжная вьюга, и я принужденъ былъ поневолѣ поворачиваться и идти назадъ, и только по трупамъ людей и лошадей да по обломкамъ повозокъ я узнавалъ, что повернулъ назадъ; потомъ мнѣ приходилось снова оріентироваться.
По временамъ показывалась луна, или сѣверное сіяніе, какое часто бываетъ на сѣверѣ; въ тѣ моменты, когда луна не затемнялась черными тучами, мчавшимися съ страшной силой, я получалъ возможность разсмотрѣть предметы: я увидѣлъ, но очень еще далеко, тотъ большой лѣсъ, черезъ который мы должны были пройти, прежде чѣмъ достигнуть Березины, ибо мы находились тогда уже въ Литвѣ. По моимъ разсчетамъ, этотъ лѣсъ долженъ былъ отстоять еще на цѣлое лье отъ меня.
Къ несчастью, меня началъ одолѣвать сонъ, а въ этихъ случаяхъ сонъ—это предвѣстникъ смерти; ноги мои уже не въ силахъ были двигаться. Силы были истощены вконецъ. Уже я падалъ раза два, задремавъ, и еслибъ меня не пробуждала холодная влажность снѣга, я не могъ бы устоять, и погибъ бы, отдавшись непреодолимой сонливости.
Мѣсто, гдѣ я находился, было усѣяно людьми и лошадьми, заграждавшими мнѣ дорогу и мѣшавшими волочить ноги, потому что я уже не имѣлъ силъ подымать ихъ. Каждый разъ какъ я падалъ, мнѣ казалось, что меня остановилъ одинъ изъ несчастныхъ, валявшихся на снѣгу; часто случалось, что люди лежавшіе при послѣднемъ издыханіи на дорогѣ, цѣплялись за ноги проходившихъ мимо, умоляя ихъ о помощи и иногда тѣ, что нагибались, чтобы помочь товарищамъ, сами падали, чтобы уже не подняться.
Мннутъ десять я шелъ на-обумъ, не придерживаясь никакого направленія; я брелъ какъ пьяный; колѣни мои подгибались подъ тяжестью слабаго тѣла. Словомъ, я чувствовалъ близость моего послѣдняго часа… Вдругъ, споткнувшись на саблю кавалериста, лежавшаго на землѣ, я повалился во весь ростъ, ударившись подбородкомъ о прикладъ ружья, и ошеломленный паденіемъ, не могъ подняться. Я чувствовалъ сильную боль въ правомъ плечѣ, зашибленномъ моимъ ружьемъ, когда я падалъ. Понемногу оправившись и поднявшись на колѣни, я поднялъ ружье, но вдругъ замѣтилъ, что изо рта у меня идетъ кровь я вскрикнулъ въ ужасѣ и вскочилъ, весь дрожа отъ холода и страха.
Мой крикъ былъ услышанъ однимъ несчастнымъ, валявшимся въ нѣсколькихъ шагахъ отъ меня, направо, по ту сторону дороги; слабый, жалобный голосъ поразилъ мой слухъ, и я отчетливо разобралъ, что меня молятъ о помощи, меня, который самъ въ ней такъ нуждался. «Остановитесь! Помогите!» говорили мнѣ. Затѣмъ жалобы прекратились. Тѣмъ временемъ я лежалъ смирно, все прислушиваясь и озираясь, стараясь разглядѣть стонавшаго. Но ничего не слыша, я начиналъ думать, что ошибся. Чтобы въ этомъ удостовѣриться, я принялся кричать что есть силы: «Гдѣ же вы тамъ?» Эхо повторило дважды: «Гдѣ же вы тамъ?» Тогда я подумалъ про себя: «Экое горе! Будь у меня товарищъ по несчастію, мнѣ кажется, я могъ бы пройти хоть всю ночь, еслибъ мы подстрекали другъ друга!» Только что успѣлъ я это подумать, какъ раздался опять тотъ же голосъ, но еще болѣе унылый: Идите къ намъ!»
Въ эту минуту показалась луна, и я увидалъ шагахъ въ десяти отъ меня двухъ людей—одинъ лежалъ, другой сидѣлъ возлѣ. Направившись въ ту сторону, [я] съ трудомъ добрался до нихъ вслѣдствіе наполненаго снѣгомъ рва, отдѣлявшаго дорогу. Я заговорилъ съ тѣмъ человѣкомъ, который сидѣлъ; онъ захохоталъ какъ безумный и проговорилъ: «Другъ мой—смотри, не забудь же!» И опять разсмѣялся. Я убѣдился, что [эт]о смѣхъ смерти. Другой, котораго я считалъ мертвымъ, еще былъ живъ, и слегка повернувъ голову, промолвилъ эти послѣднія слова, которыхъ я вѣкъ не забуду: «Спасите моего дядю, помогите ему—а я умираю!»
Въ томъ, который говорилъ со мной, я узналъ тотъ самый голосъ, что молилъ меня о помощи; я сказалъ ему еще нѣсколько словъ, но онъ уже не отвѣчалъ мнѣ. Тогда, обратившись въ сторону перваго, я старался подбодрить его встать и пойти со мной. Онъ смотрѣлъ на меня, не произнося ни слова; я замѣтилъ, что онъ закутанъ въ толстый плащъ, подбитый мѣхомъ, но старается сброситъ его. Я хотѣлъ помочь ему подняться, но это оказалось невозможнымъ. Держа его за руку, я убѣдился, что на немъ эполеты высокопоставленнаго офицера. Онъ заговорилъ со мной о смотрѣ, о парадѣ и наконецъ повалился на бокъ, лицомъ въ снѣгъ. Мнѣ пришлось оставить его, я не могъ оставаться дольше, не подвергаясь опасности раздѣлить участь этихъ двухъ несчастныхъ. Я провелъ рукой по лицу перваго; оно было холодно, какъ ледъ. Онъ былъ мертвъ. Рядомъ валялось нѣчто вродѣ ягдташа, который я поднялъ, надѣясь найти въ немъ что-нибудь для себя пригодное. Но тамъ оказались только тряпки и бумаги. Я забралъ все это.
Выбравшись на дорогу, я продолжалъ идти, но медленно, часто прислушиваясь—мнѣ все казалось, что кто-то жалобно стонетъ.
Надежда встрѣтить какой-нибудь бивуакъ заставляла меня по возможности ускорить шагъ. Въ одномъ мѣстѣ дорога была почти совершенно заграждена лошадиными трупами и поломанными повозками. Вдругъ я поневолѣ отдался слабости и опустился на шею дохлой лошади, лежавшей поперекъ дороги. Вокругъ лежали безъ движенія люди различныхъ полковъ. Я различилъ между ними нѣсколько солдатъ молодой гвардіи, которыхъ легко было узнать по киверамъ; потомъ я сообразилъ, что часть этихъ людей умерли въ то время, какъ старались разрѣзатъ трупъ лошади, чтобы съѣсть его, но у нихъ не хватило силы, и они погибли отъ холода и голода, какъ это случалось каждый день. Въ этомъ печальномъ положеніи, очутившись одинъ среди обширнаго кладбища и страшнаго безмолвія, я отдался мрачнымъ мыслямъ: я думалъ о своихъ товарищахъ, съ которыми былъ разлученъ какимъ-то рокомъ, думалъ о своей родинѣ, о своихъ близкихъ—и заплакалъ какъ ребенокъ. Пролитыя слезы немного облегчили меня и вернули мнѣ потерянное мужество.
Я нашелъ у себя подъ рукой, у самой головы лошади, на которой сидѣлъ, маленькій топорикъ, какой мы всегда носили съ собой въ каждой ротѣ во время похода. Я хотѣлъ употребить его, чтобы отрѣзать кусокъ мяса, но не могъ, до такой степени трупъ закоченѣлъ отъ мороза—совершеннѣйшее дерево. Я истощилъ послѣднія силы, одолѣвая лошадь, и повалился въ изнеможеніи, зато немного согрѣлся.
Подымая топорикъ, вывалившійся у меня изъ руки,я замѣтилъ, что откололъ нѣсколько кусковъ льду. Оказалось, что это лошадиная кровь; вѣроятно кровь выпускали, прежде чѣмъ убить лошадь. Я подобралъ, на сколько могъ, больше этихъ кусочковъ крови и тщательно спряталъ ихъ въ ягдташъ; потомъ я проглотилъ нѣсколько кусочковъ этого льда; это подкрѣпило меня, и я продолжалъ свой путь, отдавшись въ руки Божія; все время я старался переходить съ правой стороны на лѣвую, что бы избѣгнуть труповъ, усѣившихъ дорогу; останавливался и пробирался ощупью въ потемкахъ каждый разъ, какъ темная туча набѣгала на луну, и ускорялъ шагъ по направленію къ лѣсу всякій разъ, какъ показывалась луна.
Черезъ нѣкоторое время я увидалъ вдали передъ собой какой-то предметъ, который я сперва принялъ за зарядный ящикъ; но подойдя ближе увидалъ, что это просто сломанная повозка маркитантки одного изъ полковъ молодой гвардіи; я встрѣчалъ ее нѣсколько разъ послѣ Краснаго везущей двухъ раненыхъ фузелеровъ-егерей гвардіи.
Лошади, везшія повозку, были мертвы и частью съѣдены или разрѣзаны на куски; вокругъ повозки валялось семь труповъ, почти обнаженныхъ и до половины занесенныхъ снѣгомъ; на одномъ только былъ надѣтъ овчиный тулупъ. Я подошелъ къ трупу, желая его разсмотрѣть, а въ сущности для того, чтобы стащить съ него тулупъ. Нагнувшись, я узналъ, что это женщина. Вѣроятно, она еще подавала признаки жизни, когда принуждены были ее оставить, и благодаря этому несчастная была обязана тѣмъ, что съ нея не содрали одежду.
Въ томъ положеніи, въ какомъ я находился, чувство самосохраненія было всегда моей первой мыслью; вотъ почему необдуманнымъ движеніемъ я хотѣлъ попытать свои силы, чтобы отрѣзать кусокъ лошади, забывъ о томъ, что за минуту передъ тѣмъ я свалился отъ слабости, стараясь сдѣлать то же самое. Тѣмъ не менѣе я взялъ топоръ въ обѣ руки и сталъ рубить лошадь, находившуюся еще въ оглобляхъ повозки, но какъ и въ первый разъ, это оказалось напраснымъ трудомъ. Тогда мнѣ пришло въ голову засунуть руку внутрь лошади и попробовать вытащить оттуда сердце, печенку или другой какой органъ. Но я чуть не отморозилъ себѣ руку; къ счастью пострадалъ только одинъ палецъ на правой рукѣ, который еще не зажилъ, когда я прибылъ въ Парижъ, въ мартѣ 1813 года.
Наконецъ, не будучи въ силахъ оторвать ни клочка мяса, чтобы поѣсть конины хотя бы въ сыромъ видѣ, я рѣшился заночевать въ повозкѣ, оказавшейся крытой; я еще не заглядывалъ внутрь ея въ увѣренности, что не найду тамъ ничего съѣстного: я подошелъ къ трупу женщины, намѣреваясь снять съ нея овчиный тулупъ для себя, но не могъ своротить ее съ мѣста. Однако я не отчаявался. У нея станъ былъ затянутъ ремнемъ или ружейной перевязью, и чтобы снять его, мнѣ надо было повернуть тѣло такъ, чтобы пряжка очутилась съ другой стороны. Для этого я взялъ ружье въ обѣ руки и поддѣлъ его подъ тѣло такъ, чтобы ружье служило мнѣ рычагомъ. Но только что я началъ дѣйствовать, какъ раздирающій душу крикъ раздался извнутри повозки. Я оборачиваюсь; опять крикъ: «Мари, дай мнѣ пить, я умираю!» Я опѣшилъ. Черезъ минуту тотъ же голосъ простоналъ: «Ахъ, Боже мой!» Я сообразилъ, что это несчастные раненые, покинутые помимо ихъ вѣдома. Дѣйствительно, такъ и было.
Я влѣзъ на остовъ лошади въ оглобляхъ, оперся на край повозки и спросилъ, что нужно. Мнѣ съ трудомъ отвѣчали: «Пить».
Я вспомнилъ о кусочкахъ обледенѣлой крови, спрятанныхъ мною въ ягдташъ, и хотѣлъ спуститься за ними, вдругъ луна, свѣтившая мнѣ нѣкоторое время, спряталась за большую черную тучу; думая, что ставлю ногу на что-то твердое, я оступаюсь и падаю на три трупа, лежавшихъ рядомъ. Ноги мои очутились выше головы, поясницей я упирался въ животъ мертвеца, а лицомъ на его руку. За послѣдній мѣсяцъ я привыкъ спать въ подобной компаніи, но тутъ—оттого-ли, что я былъ одинъ одинешенекъ, но мной овладѣло чувство сильнѣе простой трусости. Мнѣ казалось, что это кошмаръ; на мгновеніе я лишился языка. Я былъ какъ безумный и вдругъ принялся кричать, точно меня кто держитъ и не хочетъ отпустить. Несмотря на всѣ мои усилія, я не могъ встать. Наконецъ, я хочу подняться упираясь на руки, но невзначай попадаю рукой въ лицо мертвеца, а одинъ изъ моихъ пальцевъ засовывается ему въ ротъ.
Въ этотъ мигъ выплываетъ луна, и я могу разглядѣть все окружающее. Меня охватываетъ дрожь, я теряю точку опоры и снова падаю. Вдругъ все измѣняется. Вмѣсто страха мною овладѣваетъ какое-то неистовство. Я встаю, ругаясь и задѣваю руками, ногами за лица, туловища, конечности, словомъ за что попало. Я съ проклятіями устремляю глаза въ небо, точно посылая ему вызовъ; не помню, можетъ быть я даже ударилъ безпомощныхъ бѣдняковъ, валявшихся у меня подъ ногами.
Немного успокоившись, я рѣшилъ заночевать въ повозкѣ возлѣ раненыхъ, чтобы защитить себя хоть отъ дурной погоды. Я взялъ кусокъ обледенѣлой крови изъ своей сумки и влѣзъ въ повозку, ощупью отыскивая человѣка, просившаго пить и теперь не перестававшаго стонать, хотя слабо. Приблизившись, я убѣдился, что у него ампутирована лѣвая нога.
Я спросилъ, какого онъ полка, но не получилъ отвѣта. Тогда, пощупавъ его голову, я съ трудомъ сунулъ кусочекъ обледенѣлой крови ему въ ротъ. Тотъ, что лежалъ съ нимъ рядомъ, былъ холоденъ и твердъ, какъ мраморъ. Я попробовалъ спустить его съ повозки, чтобы занять его мѣсто, дождаться дня и ѣхать дальше съ тѣми, которыхъ я предполагалъ назади, но мнѣ это никакъ не удавалось. У меня не хватало силъ своротить тѣло, и такъ какъ край повозки былъ черезчуръ высокъ, то я не могъ сбросить тѣло внизъ. Видя, что другому раненому остается жить развѣ нѣсколько минутъ, я прикрылъ его двумя шинелями покойника, и сталъ шарить, не найду-ли въ кибиткѣ чего-нибудь, что бы пригодилось мнѣ. Не найдя ничего, я сталъ заговаривать съ раненымъ, но не получалъ отвѣта. Я провелъ рукой по его лицу—оно уже застыло и во рту еще торчалъ кусочекъ льду, всунутый мною. Онъ покончилъ и съ жизнью, и съ страданьями. Не имѣя возможности оставаться здѣсь дольше, если я не хотѣлъ подвергаться опасности погибнуть, я собрался уходить, но передъ тѣмъ мнѣ хотѣлось взглянуть на мертвую женщину; я думалъ, что это Мари, маркитантка, которую я хорошо помнилъ: она была моя землячка. Воспользовавшись свѣтомъ луны, выплывшей изъ-за тучъ въ эту минуту, я нагнулся къ ней, но удостовѣрился по ея росту и лицу, что это не она, а какая-то незнакомая мнѣ женщина.
И вотъ я взялъ ружье подъ мышку, какъ охотникъ, забравъ двѣ сумки—одну изъ краснаго сафьяна, другую изъ сѣрой парусины, найденную мной передъ тѣмъ, положилъ себѣ въ ротъ кусочекъ обледенѣлой крови, и засунувъ обѣ руки въ карманы панталонъ, пустился въ путь. Было уже часовъ девять, снѣгъ пересталъ, вѣтеръ дулъ уже съ меньшей силой и морозъ слегка спалъ. Я направился по прежнему къ лѣсу.
Черезъ полчаса луна исчезла какъ по волшебству. Хуже этого со мной ничего не могло случиться. Я остановился на минуту, стараясь оріентироваться, опершись на ружье и стуча ногами, чтобы не замерзнуть, пока не вернется свѣтъ. Но я обманулся въ своихъ ожиданіяхъ—луна словно сгинула.
Между тѣмъ глаза мои начали привыкать къ потемкамъ, и я могъ двигаться по немногу. Вдругъ мнѣ показалось, что я иду уже не по той дорогѣ; естественно склонный къ тому, чтобы избѣгать сѣвернаго вѣтра, я повернулся къ нему совсѣмъ тыломъ. Въ этомъ я убѣдился, не встрѣчая больше на пути никакихъ обломковъ и слѣдовъ прохожденія арміи.
Не знаю, сколько времени я шелъ въ этомъ направленіи—можетъ быть съ полчаса—когда я замѣтилъ уже слишкомъ поздно, что нахожусь на краю пропасти, и скатился внизъ на глубину около сорока футовъ. Правда, скатился не вдругъ—три раза меня останавливали кусты. Думая, что уже все кончено, я закрылъ глаза и предалъ себя волѣ Божіей. Пришлось катиться до самаго дна, и наконецъ я наткнулся на какой-то выпуклый предметъ, глухо зазвенѣвшій, когда я на него упалъ.
Въ первую минуту я не могъ очнуться, но такъ какъ уже ничто меня больше не удивляло послѣ всего испытаннаго, то я скоро пришелъ въ себя. Замѣтивъ, что ружье вывалилось у меня изъ рукъ, я принялся искать его, но долженъ былъ отъ этого отказаться и ждать разсвѣта.
Я вытащилъ саблю изъ ноженъ и ничего не видя, побрелъ впередъ, ощупывая путь саблей. Тогда-то я убѣдился, что предметъ, на который я свалился, былъ ничто иное, какъ зарядный ящикъ; я обошелъ его кругомъ, какъ и остовы двухъ лошадей, оказавшіеся впереди.
Желая найти мѣсто болѣе удобное, чтобы провести ночь, я остановился, присматриваясь и стараясь что-нибудь разглядѣть сквозь потемки; черезъ нѣкоторое время я почувствовалъ въ ногахъ теплоту. Нагнувшись, я удостовѣрился, что нахожусь на мѣстѣ гдѣ былъ костеръ, еще и теперь не совсѣмъ потухшій.
Тотчасъ же я ложусь на-земь, и засунувъ руки въ золу, чтобы согрѣть ихъ, по счастью, нахожу нѣсколько угольковъ, которые собираю съ большимъ трудомъ и осторожностью. Затѣмъ начинаю дуть и извлекаю изъ нихъ нѣсколько искръ, отлетѣвшихъ мнѣ въ лицо и на руки. Но гдѣ найти топлива, чтобы поддержать огонь? Я не рѣшался отойти отъ него—этотъ огонь долженъ былъ спасти мнѣ жизнь, а пока я отошелъ бы, онъ могъ погаснуть. Опасаясь такой случайности, я оторвалъ кусокъ отъ своей рубашки, изношенной до лохмотьевъ, свернулъ изъ него фитиль и зажегъ его. Потомъ, пошаривъ вокругъ себя, я набралъ нѣсколько кусочковъ дерева, валявшихся тутъ же и при помощи терпѣнія успѣлъ не безъ труда разжечь костеръ. Скоро затрещало пламя; тогда, собравъ все топливо, какое только удалось отыскать, я развелъ большой огонь, такъ что могъ различать всѣ предметы, находившіеся въ пяти-шести шагахъ отъ меня.
Прежде всего на зарядномъ ящикѣ я прочелъ крупную надпись: императорская гвардія, генеральный штабъ. Сверху красовался орелъ. Затѣмъ, вокругъ и на всемъ разстояніи, какое я могь окинуть глазомъ, земля была вся усѣяна касками, киверами, саблями, латами, продавленными сундуками, пустыми чемоданами, разрозненной и порванной одеждой, сѣдлами, роскошными чепраками и множествомъ разной разности. Но не успѣлъ я охватить взоромъ все окружающее, какъ сообразилъ, что я нахожусь вѣроятно неподалеку отъ казацкаго бивуака. Тотчасъ же мной овладѣлъ страхъ, и я побоялся поддерживать огонь. Нѣтъ сомнѣнія, думалъ я про-себя, что этотъ пунктъ занятъ русскими, потому что еслибъ это были французы, то тутъ виднѣлись бы большіе костры; наши солдаты, вознаграждая себя за недостатокъ пищи, усердно грѣлись, когда могли, а здѣсь вдобавокъ топлива вволю. Я не могъ взять въ толкъ, какъ это мѣстечко, гдѣ я находился, укрытое отъ вѣтра, не было выбрано для ночевки. Словомъ, я недоумѣвалъ, не зналъ, что мнѣ дѣлать—уходить или оставаться…
Покуда я предавался этимъ размышленіямъ, мой огонь значительно ослабѣлъ, но я не рѣшался подложить въ него топлива. Но желаніе отогрѣться и отдохнуть нѣсколько часовъ преодолѣло мои опасенія, я набралъ столько топлива, сколько было возможно, сложилъ его въ кучу подъ рукой, чтобы не вставать за нимъ каждый разъ и грѣться до утра. Подъ себя я подложилъ нѣсколько чепраковь, потомъ, завернувшись въ свою медвѣжью шкуру и улегшись спиной къ ящику, я расположился провести такимъ образомъ остатокъ ночи. Подкладывая топлива въ костеръ, я замѣтилъ между обломками ребра лошади, уже отчасти обглоданныя, но на нихъ оставалось еще достаточно мяса, чтобы утолить голодъ, начинавшій терзать меня. Хотя эти кости были вывалены въ золѣ и въ снѣгу, но при данномъ положеніи они оказались для меня сущимъ кладомъ. Со вчерашняго дня я съѣлъ всего половину вороны, поднятой мной на дорогѣ, да нѣсколько ложекъ похлебки изъ крупы, пополамъ съ овсяной соломой и рожью, посоленной порохомъ.
Едва успѣла моя котлетка согрѣться, какъ я принялся грызть ее, не смотря на золу, служившую ей приправой. Во время этой скудной трапезы я поминутно озирался, не видать-ли чего тревожнаго.
Съ тѣхъ поръ какъ я попалъ въ этотъ оврагъ, положеніе мое нѣсколько улучшилось. Я уже не тащился на холоду, былъ въ защитѣ отъ вѣтра и мороза, грѣлся у костра и закусилъ хоть немного. Но я былъ до того утомленъ, что заснулъ не окончивъ ѣсть, но сномъ безпокойнымъ, прерываемымъ сильными болями въ поясницѣ—точно кто поколотилъ меня. Не знаю, сколько времени я отдыхалъ, но когда я проснулся, еще не похоже было на близкій разсвѣтъ—въ Россіи ночи длинны, лѣтомъ наоборотъ, ночей почти совсѣмъ нѣтъ.
Засыпая, я положилъ ноги въ золу и когда проснулся, онѣ были у меня теплыя. Я зналъ по опыту, что хорошій огонь прогоняетъ усталость и утишаетъ боли—поэтому я намѣревался развести костеръ, употребивъ на это зарядный ящикъ и добавивъ къ нему все, что только способно горѣть. Сейчасъ же подобравъ все топливо, какое могъ найти, а также разбитые сундуки, я подготовилъ костеръ—оставалось только поджечь его. Однако я еще подождалъ нѣкоторое время, разсуждая, что если до сихъ поръ мой огонь не навлекъ на меня непріятности т.-е. патруль казаковъ, то это только потому, что онъ былъ малъ и на днѣ оврага, не то будетъ, когда вспыхнетъ весь зарядный ящикъ.
Наконецъ пламя стало разгораться и дало мнѣ возможность разглядѣть все окружающее. Вдругъ я увидѣлъ слѣва нѣчто приближающееся ко мнѣ; сперва я думалъ, что это какой-нибудь звѣрь—въ Россіи много водится медвѣдей, особенно въ этомъ краю; я былъ почти увѣренъ въ своемъ предположеніи, такъ какъ это существо двигалось на четверенькахъ. Оно находилось отъ меня уже въ шагахъ десяти, а я все еще не могъ его разсмотрѣть. Наконецъ я убѣдился, что это человѣкъ. Должно быть раненый, подумалось мнѣ, несчастный привлеченный огнемъ и жаждущій погрѣться. Опасаясь нападенія, я насторожился, и взявъ свою саблю лежавшую возлѣ, я сдѣлалъ нѣсколько шаговъ навстрѣчу субъекту, крикнувъ ему: «Кто ты такой?» Въ то же время я приставилъ ему къ спинѣ остріе сабли, узнавъ, что это русскій, истый казакъ, съ длинной бородой.Онъ поднялъ голову, униженно склонился передо мной и проговорилъ: «Добрый французъ!» и еще другія слова, которыя я отчасти понялъ и которыя выражали страхъ. Еслибъ онъ умѣлъ угадывать, онъ понялъ бы, что и я испугался не меньше его. Онъ всталъ на колѣни, показывая мнѣ, что у него саблей разрублено лицо. Я замѣтилъ, что въ этомъ положеніи голова его приходилась вровень съ моими плечами—онъ вѣроятно былъ ростомъ выше шести футовъ. Я знакомъ пригласилъ его приблизиться къ огню. Тогда онъ объяснилъ мнѣ, что у него еще другая рана—пулей въ низъ живота. Что касается сабельной раны, то она была страшна: ото лба она шла вдоль всего лица и заканчивалась на подбородкѣ, теряясь въ бородѣ—видно тотъ, кто нанесъ ее, не щадилъ силы. Онъ легъ на спину, чтобы показать рану на животѣ—пуля прошла на вылетъ. Я удостовѣрился, что онъ безоруженъ. Потомъ онъ легъ на бокъ, уже не говоря ни слова. Я сѣлъ напротивъ, наблюдая его. Засыпать мнѣ не хотѣлось, я намѣревался привести въ исполненіе свой замыселъ, сжечь зарядный ящикъ до наступленія утра, а потомъ уже уйти. Но тутъ мной овладѣла новая тревога — что если въ ящикѣ порохъ!
Только-что эта мысль мелькнула въ моей головѣ, какъ при всей моей усталости я всталъ и перескочилъ однимъ прыжкомъ черезъ костеръ и несчастнаго раненаго, и отбѣжалъ шаговъ на двадцать влѣво, но споткнулся объ латы, попавшія мнѣ подъ ноги, и растянулся во весь ростъ. Мнѣ посчастливилось не ушибиться при этомъ паденіи, а между тѣмъ я могъ бы наткнуться на обломки оружія, разбросаннаго въ этомъ мѣстѣ; въ этомъ я могъ убѣдиться, когда стало свѣтать. Поднявшись, я пошелъ пятясь и устремивъ глаза на то мѣсто, которое покинулъ, точно былъ увѣренъ, что въ самомъ дѣлѣ есть порохъ въ ящикѣ и его сейчасъ взорветъ. Мало по малу придя въ себя отъ испуга, я вернулся на мѣсто, такъ безразсудно мною оставленное, потому что на разстояніи 20-ти шаговъ я былъ въ безопасности только противъ огня.
Я поднялъ куски воспламенившагося дерева и осторожно поднесъ ихъ на то мѣсто, гдѣ упалъ, затѣмъ подобралъ латы, на которыя споткнулся, чтобы ими забирать снѣгъ и тушить огонь. Но только-что я приступилъ къ этому дѣлу, какъ раздался сигналъ трубъ. Прислушавшись внимательно, я узналъ сигналъ русской кавалеріи—изъ чего я заключилъ, что она близко. При этихъ родныхъ звукахъ казакъ поднялъ голову. Я старался, наблюдая его, подмѣтить на его лицѣ, каковы были его мысли—огонь освѣщалъ его достаточно, чтобы я могъ различить его черты. Очевидно, и онъ тоже пытался узнать, какое впечатлѣніе произвели на меня эти неожиданные звуки. Кстати я могъ разсмотрѣть, что у этого человѣка самая отталкивающая наружность: геркулесовское сложеніе, косые глаза, глубоко сидящіе подъ низкимъ нависшимъ лбомъ; его волоса и борода, жесткіе и рыжіе, придавали его физіономіи дикій видъ. Я замѣтилъ въ то же время, что онъ страшно страдаетъ отъ своей раны: онъ корчился какъ отъ сильныхъ судорогъ и по временамъ скрипѣлъ зубами, похожими на звѣриные клыки.
Я прервалъ свое занятіе и, не зная что дѣлать, тупо прислушивался къ музыкѣ. Вдругъ позади меня раздадся другой шумъ. Я оборачиваюсь. Можете судить о моемъ испугѣ: зарядный ящикъ разверзается какъ могила и изъ глубины его подымается фигура необычайной вышины, бѣлая какъ снѣгъ съ головы до ногъ, точно фигура командора въ «Каменномъ гостѣ»; одной рукой она поддерживала крышку ящика, а въ другой держала обнаженную саблю. При появленіи такого страшилища, я отступаю на нѣсколько шаговъ и обнажаю саблю. Ни слова не говоря, я гляжу на него, ожидая, чтобы онъ заговорилъ первый, но вижу, что мой призракъ въ затруднительномъ положеніи, старается выпутаться изъ большого капюшона, опущеннаго на лицо. Этотъ капюшонъ былъ прикрѣпленъ къ длинному бѣлому плащу и мѣшалъ ему видѣть все окружающее, и такъ какъ онъ дѣлалъ это движеніе той рукой, что держала саблю, то не могъ освободить себѣ голову, не рискуя уронить на себя крышку ящика, которую поддерживалъ лѣвою рукой.
Наконецъ, нарушивъ молчаніе, я спросилъ его нетвердымъ голосомъ: «Вы французъ?»
— «Ну да, конечно, французъ, хорошъ вопросъ! А вы торчите тутъ передо мной и не можете помочь мнѣ выйти изъ моего гроба. Эге, товарищъ, вы струсили!»
— «Это правда, но вы могли быть такимъ же точно человѣкомъ, какъ и тотъ, что лежитъ здѣсь, передъ костромъ!»
Во время этого разговора я помогъ ему выйти. Очутившись на землѣ, онъ сбросилъ свой большой плащъ. Вообразите мое удивленіе и мою радость, когда я узналъ въ этомъ призракѣ одного изъ моихъ самыхъ старыхъ товарищей, гренадера старой гвардіи, Пикара, котораго я не видалъ со времени послѣдняго нашего смотра императоромъ въ Кремлѣ, моего стараго однокашника, съ которымъ я началъ свою военную службу, такъ какъ поступивъ въ велиты, я былъ съ нимъ въ одной ротѣ и даже въ одномъ взводѣ. Вмѣстѣ съ нимъ я участвовалъ въ сраженіи при Іенѣ, Пултускѣ, Эйлау, Эйлсбергѣ и Фридландѣ. Потомъ, послѣ тильзитскаго мира, я разстался съ нимъ, но въ 1808 году опять съ нимъ встрѣтился на испанской границѣ въ лагерѣ Мора, гдѣ онъ пять мѣсяцевъ состоялъ подъ моей командой, такъ какъ я былъ капраломъ, и далѣе мы продѣлали вмѣстѣ всѣ кампаніи, хотя уже и не въ одномъ полку.
Пикару трудно было узнать меня—такъ я измѣнился и такой я былъ жалкій, а отчасти и вслѣдствіе моей медвѣжьей шкуры и темноты. Мы съ удивленіемъ смотрѣли другъ на друга. Я поражался, что вижу его такимъ опрятнымъ и здоровымъ, а онъ—найдя меня такимъ тощимъ, похожимъ, какъ онъ говорилъ, на Робинзона Крузе. Наконецъ онъ заговорилъ: «Скажите мнѣ, мой землякъ, сержантъ, или какъ вамъ тамъ угодно, какими судьбами я имѣю счастье найти васъ здѣсь ночью и въ обществѣ этого сквернаго калмыка—вѣдь это калмыкъ; посмотрите его глаза! Онъ былъ здѣсь вчера съ пяти часовъ, но потомъ куда-то исчезъ, вотъ почему я удивился, что вижу его».
Я разсказалъ Пикару, какъ я увидалъ его и какъ онъ меня напугалъ.—«Но вы-то, землякъ, спросилъ онъ меня, какими путями вы попали сюда, да еще ночью?»—Прежде чѣмъ вамъ разсказать все это, я спрошу васъ, нѣтъ-ли у васъ чего-нибудь поѣсть?—«Какъ же, сержантъ, есть кусочекъ сухаря!» Онъ открылъ свой ранецъ и вытащилъ оттуда кусокъ сухаря, величиной въ ладонь, я схватилъ его и немедленно пожралъ, такъ какъ съ 15-го (27-го) октября мнѣ не приводилось ѣсть хлѣба (кромѣ того маленькаго кусочка, который далъ мнѣ Гранжье въ Смоленскѣ, 29-го октября (10-го ноября). Поѣдая сухарь, я спросилъ: «А что, Пикаръ, нѣтъ-ли у васъ водки?—Нѣтъ, землякъ. «А между тѣмъ, я какъ будто слышу запахъ водки.» Вы правы, отвѣчалъ онъ, вчера, когда разграбили вотъ этотъ зарядный ящикъ, тамъ нашли бутылку водки, но люди поссорились изъ-за нея, разбили ее и она погибла». Я пожелалъ видѣть, гдѣ это случилось. Онъ показалъ мнѣ мѣсто; тогда я собралъ кусочки снѣга, пропитанные водкой, какъ я это дѣлалъ съ замороженною конской кровью. «Вотъ такъ смекалка, проговорилъ Пикаръ. А я и не догадался бы. Въ такомъ случаѣ здѣсь окажется достаточно водки, чтобы мы могли подкутить; кажется, въ ящикѣ было нѣсколько бутылокъ!»
Съѣденный мной кусокъ сухаря и пригоршня снѣга съ водкой очень подкрѣпили меня. Тогда я разсказалъ Пикару все, что со мной случилось со вчерашняго вечера. Пикаръ слушалъ, и ему трудно было повѣрить моимъ приключеніямъ, такъ они казались невѣроятными; но его удивленіе усилилось, когда я подробно изложилъ ему бѣдственное положеніе арміи, его полка и всей императорской гвардіи. Читатель этихъ записокъ удивится, почему Пикаръ не зналъ всего этого; но я сейчасъ все это объясню.
