вымъ, еще былъ живъ, и слегка повернувъ голову, промолвилъ эти послѣднія слова, которыхъ я вѣкъ не забуду: «Спасите моего дядю, помогите ему—а я умираю!»
Въ томъ, который говорилъ со мной, я узналъ тотъ самый голосъ, что молилъ меня о помощи; я сказалъ ему еще нѣсколько словъ, но онъ уже не отвѣчалъ мнѣ. Тогда, обратившись въ сторону перваго, я старался подбодрить его встать и пойти со мной. Онъ смотрѣлъ на меня, не произнося ни слова; я замѣтилъ, что онъ закутанъ въ толстый плащъ, подбитый мѣхомъ, но старается сброситъ его. Я хотѣлъ помочь ему подняться, но это оказалось невозможнымъ. Держа его за руку, я убѣдился, что на немъ эполеты высокопоставленнаго офицера. Онъ заговорилъ со мной о смотрѣ, о парадѣ и наконецъ повалился на бокъ, лицомъ въ снѣгъ. Мнѣ пришлось оставить его, я не могъ оставаться дольше, не подвергаясь опасности раздѣлить участь этихъ двухъ несчастныхъ. Я провелъ рукой по лицу перваго; оно было холодно, какъ ледъ. Онъ былъ мертвъ. Рядомъ валялось нѣчто вродѣ ягдташа, который я поднялъ, надѣясь найти въ немъ что-нибудь для себя пригодное. Но тамъ оказались только тряпки и бумаги. Я забралъ все это.
Выбравшись на дорогу, я продолжалъ идти, но медленно, часто прислушиваясь—мнѣ все казалось, что кто-то жалобно стонетъ.
Надежда встрѣтить какой-нибудь бивуакъ заставляла меня по возможности ускорить шагъ. Въ одномъ
