какъ почувствовалъ въ желудкѣ неописуемое пріятное ощущеніе; мы съ Пикаромъ единодушно признали, что такая находка получше всего остального, и что надо поберечь ее. У меня была въ ягдташѣ маленькая китайская фарфоровая чашка, захваченная мною изъ Москвы — вотъ мы и рѣшили, что это будетъ высшая порція всякій разъ, какъ намъ захочется выпить[1].
Съ великимъ трудомъ мы углубились въ лѣсъ, и по прошествіи четверти часа тяжелаго пути, вслѣдствіе множества повалившихся деревьевъ, мы наконецъ вышли на дорогу, шириною въ пять-шесть футовъ; она шла слѣва и къ нашему великому удовольствію продолжалась вправо какъ разъ въ томъ направленіи, какого мы должны были держаться, чтобы выбраться на большую дорогу, гдѣ должна была пройти великая армія. По нашимъ догадкамъ, до этой дороги было не болѣе какъ два, три лье.
Успокоившись немного, я поднялъ голову и взглянувъ на Пикара замѣтилъ, что у него лицо было все въ крови. Кровь обледенѣла на его усахъ и бородѣ. Я сказалъ ему, что онъ раненъ въ голову. Онъ отвѣчалъ, что замѣтилъ это въ ту самую минуту, когда его мохнатая шапка зацѣпилась за вѣтку; когда онъ опять надѣвалъ ее, то кровь потекла ему на лицо; впрочемъ,
- ↑ Эту чашку я сохранилъ до сихъ поръ. Она у меня стоитъ подъ колпакомъ часовъ вмѣстѣ съ серебрянымъ крестикомъ, найденнымъ мною въ склепѣ Архангельскаго собора, усыпальницѣ русскихъ императоровъ.
