Теперь, когда мы знаемъ, что такое самоубійство, его разновидности и главные законы, управляющіе этимъ явленіемъ, намъ слѣдуетъ разсмотрѣть, какую линію поведенія должно выбрать современное общество по отношенію къ нему.
Но этотъ вопросъ обусловливаетъ собою еще и другой. Слѣдуетъ ли разсматривать самоубійство у цивилизованныхъ народовъ какъ явленіе нормальное или, наоборотъ, какъ аномальное?
Въ самомъ дѣлѣ, въ зависимости отъ принятаго рѣшенія, или же придется признать, что необходимы и возможны реформы для сокращенія размѣровъ этого явленія, или же, наоборотъ, слѣдуетъ, сохраняя къ нему вполнѣ отрицательное отношеніе, примириться съ нимъ, какъ съ фактомъ.Быть можетъ, нѣкоторые будутъ удивляться тому, что самый этотъ вопросъ можетъ быть поставленъ. Въ самомъ дѣлѣ, мы привыкли смотрѣть на все неморальное, какъ на естественное. Однако, если, какъ мы установили, самоубійство оскорбляетъ нравственное сознаніе, то, повидимому, невозможно не видѣть въ немъ явленіе соціальной патологіи. Но въ другомъ мѣстѣ мы показали[1], что даже такое очевидное проявленіе имморальности, какъ преступленіе, не должно быть обязательно отнесено къ категоріи болѣзненныхъ явленій. Правда, что это утвержденіе можетъ смутить нѣкоторыхъ и, при поверхностномъ взглядѣ, можетъ показаться, что оно колеблетъ самыя основы морали. Это утвержденіе, тѣмъ не менѣе, не заключаетъ въ себѣ ничего разрушительнаго. Для того, чтобы убѣдиться въ этомъ, достаточно обратиться къ той аргументаціи, на которой основывается это утвержденіе и которую можно резюмировать слѣдующимъ образомъ.
Или слово болѣзнь ровно ничего не означаетъ, или же оно означаетъ что-то такое, чего можно избѣжать. Безъ сомнѣнія, не все то, чего можно избѣжать—болѣзненно, но все то, что болѣзненно, можетъ быть избѣгнуто, по крайней мѣрѣ въ большинствѣ случаевъ. Если не отказываться отъ различія въ понятіяхъ и терминахъ, то невозможно характеризовать этимъ словомъ такое состояніе или свойство существъ извѣстнаго вида, котораго они не могутъ не имѣть, которое неизбѣжно присуще ихъ организаціи. Съ другой стороны, у насъ имѣется лишь одинъ объективный признакъ, могущій быть эмпирически установленъ и доступный постороннему контролю, путемъ котораго мы могли-бы констатировать наличность этой необходимости,—это ея всеобщность. Если всегда и повсюду, безъ единаго исключенія, два явленія встрѣчаются совмѣстно, то будетъ методологически нелѣпо предположить, что они могутъ существовать раздѣльно. Но это еще не значитъ, что одно является причиной другого. Связь можетъ и не быть непосредственной[2], но тѣмъ не менѣе она есть, и она необходима.
Мы не знаемъ такого общества, въ которомъ бы, въ различныхъ формахъ, не наблюдалось болѣе или менѣе развитой преступности. Нѣтъ такого народа, чья мораль не нарушалась бы каждодневно. Значитъ, мы должны сказать, что преступленіе необходимо, что оно не можетъ не быть, что основныя условія общежитія, такія, какими мы ихъ знаемъ, его логически обусловливаютъ. Слѣдовательно, оно нормально. Намъ нѣтъ надобности ссылаться здѣсь на неизбѣжное несовершенство человѣческой природы и доказывать, что зло, хотя и не можетъ быть предупреждено, все-таки не перестаетъ быть зломъ; это слова проповѣдника—не ученаго. Необходимое несовершенство—не есть еще болѣзнь; иначе, слѣдовало бы всюду видѣть болѣзнь, потому что несовершенство—всюду. Нѣтъ такой функціи организма, нѣтъ такой анатомической формы, относительно которыхъ нельзя было бы пожелать нѣкотораго улучшенія. Говорятъ иногда, что оптикъ покраснѣлъ бы, сдѣлавъ зрительный аппаратъ такого грубаго устройства, каковъ человѣческій глазъ. Но отсюда никто не заключилъ, да и нельзя заключить о ненормальности строенія этого органа. Болѣе того,—невозможно, чтобы то, что необходимо, не заключало бы въ себѣ извѣстнаго совершенства, говоря нѣсколько теологическимъ языкомъ нашихъ противниковъ. То, что составляетъ необходимое условіе жизни, не можетъ не быть полезно, если только сама жизнь полезна. Не будемъ выходить изъ этихъ предѣловъ. Въ самомъ дѣлѣ, мы показали, какимъ образомъ преступлеміе можемъ быть полезно. Однако, оно можетъ быть для чего-нибудь полезно только въ томъ случаѣ, если оно осуждается и подавляется. Совершенно несправедливо мнѣніе, по которому простое зачисленіе преступленія въ разрядъ явленій нормальной соціологіи уже означаетъ его оправданіе. Если преступленіе есть нормальное явленіе, то нормально также, чтобы оно было наказываемо. Наказаніе и преступленіе составляютъ одну нераздѣльную пару. Одно въ такой же степени необходимо, какъ и другое. Всякое аномальное ослабленіе карательной системы вызываетъ усиленіе преступности и доводитъ ее до аномальной степени интенсивности.
Примѣнимъ эти положенія къ самоубійству.
Правда, мы не имѣемъ достаточныхъ данныхъ, чтобы утверждать, что нѣтъ такого общества, гдѣ не наблюдалось бы самоубійства. Статистика даетъ намъ данныя по этому вопросу только относительно небольшого числа народовъ. У другихъ же наличность хроническихъ самоубійствъ можетъ быть констатирована лишь по слѣду, оставляемому ими въ законодательствѣ. Однако, мы не знаемъ навѣрное, было ли самоубійство повсюду объектомъ юридической регламентаціи. Но можно утверждать, что это наиболѣе общій случай. То оно запрещается, то осуждается; то запрещеніе, которому оно подвергается, строго и безусловно, то оно допускаетъ послабленія и исключенія. Но всѣ аналогіи позволяютъ думать, что ни право, ни мораль никогда не относились безразлично къ самоубійству; оно всегда имѣло достаточно серьезное значеніе, чтобы привлекать къ себѣ вниманіе общественнаго сознанія. Во всякомъ случаѣ несомнѣнно, что наклонность къ самоубійству, болѣе или менѣе сильная, всегда существовала у европейскихъ народовъ; о послѣднемъ столѣтіи намъ свидѣтельствуетъ статистика, а о предыдущихъ эпохахъ юридическіе памятники. Такимъ образомъ, самоубійство входитъ составнымъ элементомъ въ нормальный строй какъ европейскаго, такъ, вѣроятно, и всякаго другого общества.
Не трудно показать, откуда проистекаетъ эта постоянная связь.
Съ особенной очевидностью она обнаруживается въ альтруистическомъ самоубійствѣ первобытныхъ обществъ. Именно потому, что подчиненность индивидуума группѣ есть ихъ основной принципъ, альтруистическое самоубійство является здѣсь, такъ сказать, необходимымъ актомъ коллективной дисциплины. Если бы въ тѣ времена человѣкъ не относился легко къ своей жизни, онъ не былъ бы тѣмъ, чѣмъ онъ долженъ былъ быть; а разъ онъ мало дорожитъ своей жизнью, то все, что угодно, могло служить для него поводомъ къ самоубійству. Слѣдовательно, существуетъ тѣсная связь между практикой самоубійства и нравственнымъ укладомъ общества. То же наблюдается въ настоящее время въ той исключительной средѣ, гдѣ особенно сильны самоотреченіе и обезличеніе. Еще и до сихъ поръ военный духъ можетъ сохранять свою силу лишь при томъ условіи, чтобы личность отреклась отъ самой себя, а такое самоотреченіе неизбѣжно открываетъ дорогу самоубійству.
По противоположнымъ причинамъ, въ обществахъ и средахъ, гдѣ достоинство личности является верховною цѣлью поведенія, гдѣ человѣкъ является богомъ для человѣка, личность довольно легко склоняется къ тому, чтобы признать божествомъ человѣка, находящагося внутри ея самой, и возводить самое себя въ предметъ своего собственнаго культа. Когда мораль стремится прежде всего дать личности очень высокую идею о ней самой,—достаточно извѣстной комбинаціи обстоятельствъ, чтобы эта личность сдѣлалась неспособной признавать что-либо выше себя. Индивидуализмъ, несомнѣнно, не есть непремѣнно эгоизмъ, но онъ приближается къ нему; нельзя поощрять одно, не содѣйствуя росту другого. Такимъ образомъ возникаетъ эгоистическое самоубійство. Наконецъ, у народовъ, гдѣ прогрессъ бываетъ и долженъ быть быстрымъ, правила, которыя сдерживаютъ личность, должны быть достаточно гибкими и растяжимыми; если они сохраняются со строгою неизмѣнностью, какъ это имѣетъ мѣсто въ первобытныхъ обществахъ, скованная въ своемъ теченіи эволюція не можетъ совершаться съ достаточной быстротой. Но страсти и самолюбія, при малѣйшемъ ослабленіи сдержки, неизбѣжно прорвутся въ извѣстныхъ пунктахъ.
Съ того момента, какъ людямъ внушили, что прогрессъ является ихъ обязанностью, сдѣлалось гораздо труднѣе держать ихъ въ покорности; вслѣдствіе этого, число недовольныхъ и безпокойныхъ не перестаетъ увеличиваться. Всякая мораль прогресса и совершенствованія неотдѣлима, поэтому, отъ извѣстной степени аноміи. Такимъ образомъ, каждому типу самоубійства соотвѣтствуетъ своя согласующаяся съ нимъ моральная организація. Одно не можетъ быть безъ другого; ибо самоубійство есть просто форма, которую неизбѣжно принимаетъ каждая изъ нихъ въ извѣстныхъ частныхъ условіяхъ и которая не можетъ не проявляться.
Но, скажутъ намъ, эти различныя теченія могутъ обусловливать самоубійства только въ томъ случаѣ, если они доведены до крайности; но развѣ невозможно сдѣлать такъ, чтобы они повсюду пріобрѣли одну и ту же умѣренную интенсивность?—Стремиться къ этому значило бы желать, чтобы условія жизни стали повсюду одинаковыми: это и невозможно, и не желательно. Во всякомъ обществѣ встрѣчаются отдѣльныя группы, куда коллективныя переживанія проникаютъ, только видоизмѣнившись. Для того, чтобы какое-либо теченіе имѣло по всей странѣ извѣстную интенсивность, необходимо, чтобы въ однихъ мѣстахъ оно превышало, въ другихъ же не достигало средняго уровня.
Но эти отклоненія въ ту или иную сторону не только неизбѣжны: они, въ извѣстной мѣрѣ, и полезны. Въ самомъ дѣлѣ, если наиболѣе распространенное состояніе вмѣстѣ съ тѣмъ является и такимъ, которое лучше всего соотвѣтствуетъ наиболѣе обычнымъ условіямъ соціальной жизни, оно не можетъ согласоваться съ иными условіями; а общество, тѣмъ не менѣе, должно имѣть возможность приспособляться какъ къ первымъ, такъ и ко вторымъ. Человѣкъ, у котораго жажда дѣятельности никогда не можетъ превзойти средняго уровня, не можетъ устоять въ положеніяхъ, требующихъ исключительныхъ усилій. Точно такъ-же общество, гдѣ интеллектуальный индивидуализмъ не могъ бы достигнуть своихъ крайностей, не было бы способно стряхнуть съ себя иго традицій и обновить свои вѣрованія, даже когда это становится необходимымъ. И обратно, тамъ, гдѣ такое же состояніе умовъ не могло бы, въ извѣстныхъ случаяхъ, достаточно ослабнуть и дать дорогу противоположному теченію, что сталось бы тамъ въ военное время, когда пассивное повиновеніе является первымъ долгомъ? Но для того, чтобы эти формы дѣятельности могли проявиться, когда онѣ необходимы, надо, чтобы общество не обезцѣнило ихъ окончательно. Поэтому неизбѣжно, чтобы онѣ имѣли свое мѣсто въ общественномъ существованіи; чтобы были какъ сферы, гдѣ культивируется духъ непримиримой критики и свободнаго изслѣдованія, такъ и другія—напримѣръ, армія, гдѣ сохраняется почти въ полной неприкосновенности древняя религія авторитета. Безъ сомнѣнія, въ обычное время, дѣйствіе этихъ очаговъ не должно распространяться за извѣстные предѣлы; такъ какъ чувства, вырабатывающіяся въ нихъ, соотвѣтствуютъ особымъ условіямъ, то является существеннымъ, чтобы они не обобщались. Но если важно, чтобы они оставались локализированными, не менѣе важно, чтобы они существовали. Эта необходимость окажется еще болѣе очевидной, если принять во вниманіе, что общества не только должны справляться съ различными положеніями въ теченіе одного и того же періода, но, кромѣ того, не могутъ вообще сохраняться, не преобразуясь. Нормальныя пропорціи индивидуализма и альтруизма, соотвѣтетвующія современнымъ націямъ, не остаются неизмѣнными на протяженіи даже одного столѣтія. Будущее не было бы возможнымъ, если бы его зародыши не были даны въ настоящемъ. Для того, чтобы какая-либо коллективная тенденція могла ослабѣть или усилиться въ своемъ развитіи, она не должна быть зафиксирована разъ навсегда въ единственной формѣ, не поддающейся измѣненію; она не была бы въ состояніи варіировать во времени, если бы она не представляла никакихъ варіацій въ пространствѣ[3].
Разновидности коллективной печали, производныя отъ установленныхъ нами трехъ моральныхъ состояній, не лишены своего права на существованіе, если только онѣ не чрезмѣрны. Ошибочно думать, чтобы безпримѣсная радость была нормальнымъ состояніемъ человѣческаго самочувствія. Человѣкъ не могъ бы жить, если бы печаль не имѣла надъ нимъ никакой власти. Существуетъ много страданій, приспособиться къ которымъ можно лишь, полюбивъ ихъ, и удовольствіе, получаемое при этомъ отъ этихъ страданій, конечно, носитъ оттѣнокъ меланхоліи. Меланхолія поэтому бываетъ болѣзненнымъ состояніемъ лишь въ томъ случаѣ, когда она занимаетъ слишкомъ много мѣста въ жизни; но не меньшую ненормальность представляетъ и случай ея полнаго отсутствія. Нужно, чтобы стремленіе къ веселому раздолью умѣрялось противоположнымъ стремленіемъ, и только при этомъ условіи, радость не перейдетъ границъ и будетъ въ гармоніи съ реальной дѣйствительностью. Это имѣетъ силу не только по отношенію къ индивидуумамъ, но и по отношенію къ общественному цѣлому. Слишкомъ веселая мораль — бываетъ моралью разложенія; она пригодна лишь для народовъ, вступившихъ на путь упадка, и только у нихъ однихъ можно ее встрѣтить. Жизнь часто тяжела, часто обманчива или пуста. Необходимо, чтобы коллективное чувство отразило и эту сторону существованія. Поэтому наряду съ оптимистической струей, заставляющей людей смотрѣть на міръ съ довѣріемъ, необходимо и противоположное теченіе, безъ сомнѣнія, менѣе сильное и менѣе распространенное, чѣмъ первое, но могущее, однако, отчасти парализовать оптимизмъ; ибо ни одна тенденція не въ состояніи сама положить себѣ границъ, но можетъ быть ограничена лишь благодаря существованію другой тенденціи. Нѣкоторыя данныя показываютъ даже, что, повидимому, наклонность къ извѣстной меланхоліи скорѣе увеличивается по мѣрѣ того, какъ общество поднимается выше по лѣстницѣ соціальныхъ типовъ. Какъ мы уже говорили въ другой нашей работѣ[4], существуетъ одинъ фактъ, заслуживающій, по меньшей мѣрѣ, вниманія: великія религіи наиболѣе цивилизованныхъ народовъ болѣе глубоко проникнуты грустью, чѣмъ болѣе простыя вѣрованія предшествующихъ обществъ. Конечно, это не значитъ, что пессимистическое теченіе должно въ концѣ-концовъ поглотить оптимизмъ, но это служитъ доказательствомъ того, что оно не теряетъ почвы подъ ногами и, повидимому, ему не суждено исчезнуть. А для того, чтобы оно могло существовать и бороться за свое существованіе, необходима наличность въ обществѣ спеціальнаго органа, служащаго ему субстратомъ. Необходимо, чтобы были группы индивидуумовъ, представляющихъ спеціально это общественное настроеніе. И конечно часть населенія, играющая подобную роль, будетъ именно той частью, среди которой легко зарождается мысль о самоубійствѣ.
Но изъ того, что теченіе, нарождающее съ извѣстной интенсивностью самоубійства, должно быть разсматриваемо, какъ явленіе нормальной соціологіи, — еще не слѣдуетъ, что всякое теченіе этого рода неизбѣжно будетъ носить тотъ же самый характеръ. Если духъ самоотреченія, любовь къ прогрессу, стремленіе къ индивидуализаціи имѣютъ мѣсто во всѣхъ видахъ общества и если ихъ существованіе неизбѣжно связано, въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ, съ зарожденіемъ мысли о самоубійствѣ—то этимъ свойствомъ они все-таки обладаютъ лишь въ извѣстной мѣрѣ, особой для каждаго народа. Свойство это имѣетъ мѣсто лишь въ томъ случаѣ, когда эти чувства не переходятъ границъ. Точно такъ-же и коллективная наклонность къ печали представляетъ изъ себя здоровое явленіе лишь при томъ условіи, если она не является преобладающимъ теченіемъ. Слѣдовательно, и вопросъ о томъ, нормаленъ или ненормаленъ современный уровень самоубійства у цивилизованныхъ народовъ, не разрѣшается тѣмъ, что было сказано выше. Нужно еще изслѣдовать, нѣтъ-ли патологическаго характера въ огромномъ увеличеніи числа самоубійствъ, происшедшемъ за послѣднее столѣтіе.
Говорятъ, что это составляетъ какъ бы плату за цивилизацію. Извѣстно, что это увеличеніе имѣетъ мѣсто во всей Европѣ и тѣмъ болѣе сильно выражено, чѣмъ выше данный народъ въ культурномъ отношеніи. Въ самомъ дѣлѣ, оно составляетъ 411% для Пруссіи за время съ 1826 по 1890 годъ, 385% для Франціи съ 1826 по 1888 г., 318% для нѣмецкой Австріи съ 1841—45 по 1877 годъ, 238% для Саксоніи съ 1841 по 1875 г., 212% для Бельгіи съ 1841 по 1889 г., всего 72% для Швеціи съ 1841 по 1871—75 г., 35% для Даніи въ теченіе того же періода. Въ Италіи съ 1870 года, т. е. съ момента, когда она стала однимъ изъ участниковъ европейской цивилизаціи, число самоубійствъ возрасло съ 788 случаевъ до 1653, что даетъ увеличеніе на 109% въ двадцать лѣтъ. Кромѣ того, повсюду самоубійства наиболѣе часто наблюдаются въ самыхъ культурныхъ районахъ. Можно было-бы даже подумать, что существуетъ связь между прогрессомъ просвѣщенія и ростомъ числа самоубійствъ, что одно не можетъ развиваться безъ другого[5]. Это утвержденіе аналогично положенію того итальянскаго криминалиста, который думаетъ, что увеличеніе преступленій имѣетъ своей причиной параллельное увеличеніе количества экономическихъ сношеній, являющихся въ то же время вознагражденіемъ за ростъ преступности[6]. Принимая это положеніе, пришлось бы придти къ выводу, что строеніе, свойственное высшимъ видамъ общества, заключаетъ въ себѣ исключительный стимулъ къ возникновенію настроеній, вызызающихъ самоубійство; слѣдовательно, пришлось бы признать необходимымъ и нормальнымъ ихъ современную страшную силу развитія, и тогда нельзя было бы принимать противъ нихъ никакихъ особыхъ мѣръ, не борясь въ то же время и противъ цивилизаціи[7].
Но имѣется немало фактовъ, заставляющихъ насъ относиться съ большой осторожностью къ этому разсужденію. Въ Римѣ, когда имперія достигла своего апогея, тоже была настоящая гекатомба добровольныхъ смертей. Поэтому можно было бы тогда утверждать, какъ и теперь, что это было цѣной за достигнутое интеллектуальное развитіе и что для культурныхъ народовъ закономѣрно большое количество жертвъ, приносимыхъ самоубійству. Но послѣдующая исторія показала, насколько надобная индукція была бы малоосновательна; ибо эта эпидемія самоубійствъ длилась лишь извѣстный періодъ, тогда какъ римская культура была долговѣчнѣе. Христіанское общество не только подобрало себѣ лучшіе плоды, но съ XVI столѣтія, послѣ изобрѣтенія книгопечатанія, послѣ эпохи Возрожденія и Реформаціи, это общество на много превзошло самый высокій уровень, какой только былъ достигнутъ античнымъ міромъ. И однако, до 18-го столѣтія замѣчалось лишь слабое развитіе самоубійствъ. Слѣдовательно, вовсе не было необходимости въ томъ, чтобы во имя прогресса проливалось столько крови, ибо плоды этого прогресса могли быть сохранены и даже превзойдены, не производя столь человѣкоубійственнаго вліянія. Но въ такомъ случаѣ, вѣдь возможно, что и теперь совершается то же самое, что шествіе впередъ нашей цивилизаціи и развитіе самоубійства не связаны логически между собой и что, слѣдовательно, можно задержать послѣднее, не останавливая въ то же время перваго. Къ тому же, мы видѣли, что самоубійство встрѣчается, начиная съ первыхъ этаповъ эволюціи, и что даже иногда оно обладаетъ тамъ крайней заразительностью. А если самоубійства существуютъ среди самыхъ дикихъ народовъ, нѣтъ никакого основанія думать, что оно связано необходимымъ соотношеніемъ съ крайней утонченностью нравовъ.
Безъ сомнѣнія, типы самоубійства, наблюдавшіеся въ эти отдаленныя эпохи, частью исчезли; но это исчезновеніе должно было бы облегчить немного нашу ежегодную дань, и тѣмъ болѣе удивительно, что эта дань дѣлается все болѣе и болѣе тяжелой.
Поэтому, можно думать, что увеличеніе вытекаетъ не изъ существа прогресса, а изъ особыхъ условій, въ которыхъ осуществляется прогрессъ въ наше время, и ничто не доказываетъ намъ, что эти условія нормальны. Ибо не нужно ослѣпляться блестящимъ развитіемъ наукъ, искусствъ и промышленности, свидѣтелями котораго мы являемся. Нельзя отрицать, что оно совершается среди болѣзненнаго возбужденія, печальныя послѣдствія котораго ощущаетъ каждый изъ насъ. Поэтому очень возможно и даже вѣроятно, что прогрессивное увеличеніе числа самоубійствъ происходитъ отъ патологическаго состоянія, сопровождающаго теперь ходъ цивилизаціи, но не являющагося его необходимымъ условіемъ.
Быстрота, съ которой возрастало число самоубійствъ, не допускаетъ даже другой гипотезы. Въ самомъ дѣлѣ, менѣе, чѣмъ въ 50 лѣтъ, оно утроилось, учетверилось, даже упятерилось, смотря по странѣ.
Съ другой стороны, мы знаемъ, что самоубійства вытекаютъ изъ самыхъ существенныхъ элементовъ въ строеніи общества, такъ какъ они выражаютъ собою темпераментъ, а темпераментъ народовъ, какъ и отдѣльныхъ лицъ, отражаетъ самое основное въ состояніи организма.
Наша соціальная организація должна была глубоко измѣниться въ теченіе этого столѣтія для того, чтобы быть въ состояніи вызвать подобное увеличеніе процента самоубійствами. И невозможно, чтобы столь важное и столь быстрое измѣненіе не было болѣзненнымъ явленіемъ; ибо общество не въ состояніи съ такой внезапностью измѣнить свою структуру. Только вслѣдствіе медленныхъ и почти нечувствительныхъ перемѣнъ можетъ оно пріобрѣсти иной характеръ. Да и возможныя измѣненія ограничены въ своихъ размѣрахъ. Разъ соціальный типъ получилъ окончательную форму, онъ не обладаетъ безграничной пластичностью; быстро достигается извѣстный предѣлъ, котораго нельзя перейти. Поэтому не могутъ быть нормальными и тѣ измѣненія, наличность которыхъ предполагаетъ статистика современныхъ самоубійствъ. Не зная даже точно, въ чемъ они состоятъ, можно заранѣе утверждать, что они вытекаютъ не изъ нормальной эволюціи, а изъ болѣзненнаго потрясенія, сумѣвшаго подорвать корни прежнихъ установленій, но оказавшагося не въ силахъ замѣнить ихъ чѣмъ-нибудь новымъ; и не въ короткій промежутокъ времени можно возстановить работу вѣковъ. Растущій приливъ добровольныхъ смертей зависитъ, слѣдовательно, не отъ увеличенія блеска нашей цивилизаціи, а отъ состоянія кризиса и ломки, которыя, продолжаясь, не могутъ не внушать опасеній.
Къ этимъ разнаго рода доводамъ можно прибавить и еще одинъ доводъ. Если истинно положеніе, что при нормальныхъ условіяхъ коллективная печать имѣетъ свое опредѣленное мѣсто въ жизни общества, то обыкновенно она не носитъ настолько интенсивнаго и всеобщаго характера, чтобы быть въ состояніи проникать до высшихъ центровъ соціальнаго тѣла. Она остается на положеніи подсознательнаго настроенія, которое смутно ощущается коллективнымъ субъектомъ, дѣйствію котораго этотъ субъектъ, слѣдовательно, подчиняется, но въ которомъ онъ не отдаетъ себѣ яснаго отчета. По крайней мѣрѣ, этому неопредѣленному настроенію удается овладѣвать общественнымъ сознаніемъ лишь въ формѣ частичныхъ и прерывистыхъ вспышекъ. И выражается это настроеніе, главнымъ образомъ, въ видѣ отрывочныхъ сужденій, изолированныхъ положеній, не связанныхъ другъ съ другомъ, могущихъ, вопреки ихъ абсолютной формѣ, отразить лишь одну какую-нибудь сторону дѣйствительности, воспринимая въ себя поправки и дополненія изъ сферы постулатовъ противоположнаго характера. Изъ этого источника и проистекаютъ всѣ тѣ меланхолическіе афоризмы, всѣ тѣ пословицы, направленныя на осужденіе жизни, въ которыхъ иногда проявляется народная мудрость. Но они встрѣчаются не въ большемъ количествѣ, чѣмъ противоположныя имъ по духу поговорки. Они выражаютъ, очевидно, мимолетныя внечатлѣнія, лишь проходящія черезъ поле сознанія, но не занимающія его цѣликомъ. И только въ тѣхъ случаяхъ, когда подобныя чувства пріобрѣтаютъ исключительную силу, они начинаютъ занимать общественное вниманіе въ такой мѣрѣ, что ихъ можно разглядѣть въ ихъ цѣломъ, въ полномъ и систематическомъ согласованіи другъ съ другомъ,—и тогда они дѣлаются основой для всей философіи жизни. Въ самомѣ дѣлѣ, въ Римѣ и въ Греціи проникнутыя отчаяніемъ теоріи Эпикура и Зенона появились лишь тогда, когда общество почувствовало себя серьезно больнымъ. Образованіе этихъ великихъ системъ было, слѣдовательно, признакомъ того, что пессимистическое настроеніе достигло ненормально большихъ размѣровъ, вслѣдствіе какихъ-то пертурбацій въ соціальномъ организмѣ. А, вѣдь, сколько такихъ теорій имѣется въ наше время! Для вѣрнаго представленія объ ихъ численности и значеніи, не достаточно принимать во вниманіе лишь философскія системы, носящія оффиціально пессимистическій характеръ, въ родѣ ученій Шопенгауера, Гартмана и т. д. Нужно считаться и со всѣми теоріями, которыя, подъ различными именами, являлись предшественницами этого направленія. Анархистъ, эстетъ, мистикъ, соціалистъ-революціонеръ, если они безъ отчаянія смотрятъ на будущее, все-таки подаютъ руку пессимисту въ одномъ и томъ же чувствѣ ненависти или презрѣнія ко всему существующему, въ одной и той же потребности разрушенія дѣйствительности или удаленія отъ нея. Если бы общественное сознаніе не приняло болѣзненнаго направленія, мы бы не имѣли такого подъема коллективной меланхоліи; и слѣдовательно, развитіе самоубійствъ, вытекающее изъ этого же состоянія общественнаго сознанія, имѣетъ также болѣзненный характеръ[8].
Итакъ, всѣ доводы въ полномъ согласіи между собой говорятъ намъ, что непомѣрное возростаніе добровольныхъ смертей, имѣющее мѣсто за послѣднее столѣтіе, нужно разсматривать, какъ патологическое явленіе, становящееся съ каждымъ днемъ все опаснѣе. Къ какимъ же средствамъ нужно прибѣгнуть для борьбы съ нимъ?
Нѣкоторые авторы рекомендуютъ возстановить угрозу наказаній, которыя нѣкогда были въ ходу[9].
Мы охотно допускаемъ, что наша современная снисходительность по отношенію къ самоубійству заходитъ слишкомъ далеко. Такъ какъ оно оскорбляетъ нравственное чувство, то его слѣдовало бы отвергать съ большей энергіей и съ большей опредѣленностью, и это порицаніе должно было бы выражаться во внѣшнихъ и точныхъ формахъ, т. е. въ формѣ наказаній. Ослабленіе нашей репрессивной системы въ этомъ пунктѣ есть явленіе аномальное. Но съ другой стороны, наказанія, сколько-нибудь суровыя, невозможны: общественное сознаніе ихъ не допуститъ. Ибо самоубійство, какъ мы видѣли, родственно настоящимъ добродѣтелямъ и является только ихъ преувеличенной формой. Общественное мнѣніе, поэтому, далеко не единогласно въ своемъ судѣ надъ нимъ. Такъ какъ самоубійство до извѣстной степени связано съ чувствами, которыя общество уважаетъ, то оно не можетъ порицать его безъ оговорокъ и безъ колебаній. Этимъ объясняется вѣчное возобновленіе спора между теоретиками по вопросу о томъ, противно ли самоубійство морали или нѣтъ. Такъ какъ самоубійство непрерывнымъ рядомъ промежуточныхъ степеней связано съ актами, которые мораль одобряетъ или терпитъ, то нѣтъ ничего удивительнаго, что ему иногда приписывали одинаковый съ этими актами характеръ и что предлагали относиться къ нему съ тою же терпимостью. Подобное колебаніе лишь чрезвычайно рѣдко проявляется по отношенію къ убійству или къ кражѣ, потому что здѣсь демаркаціонная линія проведена болѣе рѣзко[10]. Кромѣ того, одинъ тотъ фактъ, что жертва пресѣкла свою жизнь, внушаетъ, не смотря ни на что, слишкомъ большую жалость, чтобы порицаніе могло быть безпощаднымъ.
По всѣмъ этимъ соображеніямъ, установить можно было бы лишь чисто моральныя наказанія. Единственное, что возможно, это—лишить самоубійцу почестей правильнаго погребенія, лишить покушавшагося на самоубійство нѣкоторыхъ гражданскихъ, политическихъ или семейныхъ правъ, напр. нѣкоторыхъ родительскихъ правъ или права быть избраннымъ на общественныя должности. Общественное мнѣніе, намъ кажется, легко согласится на то, чтобъ человѣкъ, пытавшійся уйти отъ главныхъ своихъ обязанностей, пострадалъ въ соотвѣтственныхъ правахъ. Но какъ бы ни были законны эти мѣры, онѣ никогда не будутъ имѣть рѣшающаго вліянія. Было бы ребячествомъ думать, что онѣ въ силахъ остановить такое сильное теченіе.
Къ тому-же, сами по себѣ эти мѣры не коснулись бы корней зла. Въ самомъ дѣлѣ, если мы отказались запретить закономъ самоубійство, это значитъ, что мы слишкомъ слабо чувствуемъ его безнравственность. Мы даемъ ему развиваться на свободѣ, потому что оно не возмущаетъ насъ въ такой степени, какъ это было когда-то. Но никакими законодательными мѣрами не удастся, конечно, пробудить нашу моральную чувствительность. Не отъ законодателя зависитъ, что тотъ или иной фактъ кажется намъ морально возмутительнымъ или нѣтъ. Когда законъ воспрещаетъ акты, которые общественное мнѣніе находитъ невинными, то насъ возмущаетъ законъ, а не наказуемое дѣяніе. Наше чрезмѣрная терпимость по отношенію къ самоубійству объясняется тѣмъ, что порождающее его душевное настроеніе стало общимъ и мы не можемъ его осуждать, не осуждая самихъ себя. Мы слишкомъ имъ пропитаны, чтобъ хоть отчасти не прощать его. Но въ такомъ случаѣ, единственное для насъ средство стать болѣе суровыми это—воздѣйствовать непосредственно на пессимистическій потокъ, ввести его въ нормальные берега и не давать ему изъ нихъ выходить, вырвать общественную совѣсть изъ-подъ его вліянія и укрѣпить ее. Когда она вновь обрѣтетъ свою моральную точку опоры, она подобающимъ образомъ будетъ реагировать на все, что ее оскорбляетъ. Не нужно будетъ изобрѣтать системы распрессивныхъ мѣръ,—эта система установится сама собой подъ давленіемъ потребностей. А до тѣхъ поръ она будетъ искусственной и, слѣдовательно, безполезной.
Не является ли, однако, воспитаніе самымъ вѣрнымъ средствомъ достигнуть этого результата? Такъ какъ оно даетъ возможность воздѣйствовать на характеры то не можетъ ли оно сдѣлать ихъ болѣе мужественными и, слѣдовательно, менѣе снисходительными къ людямъ, теряющимъ мужество? Такъ думалъ Морселли. По его мнѣнію, всепрофилактическое леченіе самоубійства выражается слѣдующей формулой[11]: „развивать у человѣка способность координировать свои идеи и свои чувства, чтобъ онъ былъ въ состояніи преслѣдовать опредѣленную цѣль въ жизни; словомъ, дать моральному характеру силу и энергію“. Къ тому-же заключенію приходитъ мыслитель совсѣмъ другой школы: „Какъ подрѣзать самоубійство въ корнѣ“, спрашиваетъ Франкъ. „Совершенствуя великое дѣло воспитанія, развивая не только умы, но и характеры, не только идеи, но и убѣжденія[12]“, отвѣчаетъ онъ.
Но это значитъ—приписывать воспитанію власть, какой оно не имѣетъ. Оно не больше, какъ образъ и подобіе общества. Оно подражаетъ ему, его воспроизводитъ, но не создаетъ его. Воспитаніе бываетъ здоровымъ, когда сами народы въ здоровомъ состояніи. Но оно портится вмѣстѣ съ ними и не можетъ измѣниться собственной силой. Если моральная среда испорчена, то и сами воспитатели, живущіе въ этой средѣ, не могутъ не быть пропитаны той же порчей. Какъ же они могутъ дать тѣмъ характерамъ, которые они формируютъ, иное направленіе, отличное отъ того, какое сами получили? Каждое новое поколѣніе воспитывается предшествующимъ поколѣніемъ; слѣдовательно, данному поколѣнію надо самому исправиться, чтобъ исправить слѣдующее поколѣніе. Это заколдованный кругъ. Возможно, конечно, что отъ времени до времени появляется человѣкъ, который по своимъ идеямъ и стремленіямъ опережаетъ современниковъ, но не при помощи отдѣльныхъ личностей пересоздается моральный строй народовъ. Намъ, конечно, хотѣлось бы вѣрить, что одного краснорѣчиваго голоса можетъ быть достаточно, чтобы перетворить какъ бы чудомъ соціальную матерію, но здѣсь, какъ и повсюду, ничто не выходитъ изъ ничего. Самая великая энергія не можетъ извлечь изъ небытія силы, которыхъ нѣтъ, и неудачи опыта всякій разъ разсѣиваютъ эти дѣтскія иллюзіи. Впрочемъ, если бы даже, путемъ немыслимаго чуда, и удалось создать какую-нибудь педагогическую систему, которая расходилась бы съ соціальной системой, то она была бы безплодна, и именно, по причинѣ этого расхожденія. Если коллективная организація, создающая моральную атмосферу, которую хотятъ разсѣять, продолжаетъ существовать попрежнему, что ребенокъ не можетъ не подпасть ея вліянію съ той минуты, когда онъ придетъ съ ней въ соприкосновеніе. Искусственная школьная среда не можетъ предохранить его надолго. По мѣрѣ того, какъ реальная жизнь охватитъ его все больше и больше, она разрушитъ работу воспитателя. Итакъ, воспитаніе можетъ реформироваться лишь тогда, когда реформируется само общество. А для этого необходимо уничтожить самыя причины того зла, которымъ оно страдаетъ.
Мы знаемъ эти причины. Мы опредѣлили ихъ, когда указали, какимъ источниками питаются теченія, несущія съ собой самоубійства. Среди этихъ теченій есть, однако, одно, которое, несомнѣнно, ничѣмъ не повинно въ современномъ усиленіи числа самоубійствъ: это—теченіе альтруистическое. Въ самомъ дѣлѣ, въ настоящее время оно, скорѣе, теряетъ силу, чѣмъ выигрываетъ, и наблюдать его можно главнымъ образомъ въ низшихъ обществахъ. Если оно еще удерживается въ арміи, то и тамъ его интенсивность не представляетъ ничего аномальнаго. До извѣстной степени оно необходимо для поддержанія военнаго духа, но даже и тамъ оно все больше и больше идетъ на убыль. Остается только эгоистическое самоубійство и самоубійство аномичное, развитіе которыхъ можно считать ненормальнымъ, и только на этихъ двухъ формахъ намъ необходимо сосредоточить свое вниманіе.
Эгоистическое самоубійство является результатомъ того, что общество не сохранило достаточной цѣльности во всѣхъ своихъ частяхъ, чтобъ удержать всѣхъ членовъ подъ своею властью. Если этотъ разрядъ самоубійствъ слишкомъ усилился, это значитъ, что и то состояніе общества, которымъ онъ вызывается, черезчуръ усилилось, что слишкомъ много членовъ слишкомъ полно ускользаютъ изъ-подъ власти разстроеннаго и ослабѣвшаго общества. А потому единственное средство помочь злу, это—сдѣлать соціальныя группы снова достаточно сплоченными, чтобъ онѣ крѣпче держали индивида и чтобъ индивидъ крѣпче держался за нихъ. Нужно, чтобъ онъ сильнѣе чувствовалъ свою солидарность съ коллективнымъ существомъ, которое предшествуетъ ему по времени, которое переживетъ его, которое окружаетъ его со всѣхъ сторонъ. При этомъ условіи онъ перестанетъ искать въ себѣ самомъ единственную цѣль своей дѣятельности и, понявъ, что онъ орудіе для достиженія цѣли, которая лежитъ выше его, онъ пойметъ также, что онъ имѣетъ извѣстное значеніе. Жизнь снова пріобрѣтетъ смыслъ въ его глазахъ, потому что она вновь найдетъ свою естественную цѣль и свое естественное направленіе. Но какія группы всего болѣе способны непрерывно толкать человѣка къ этому спасительному чувству солидарности?
Не политическое общество. Особенно въ настоящее время, въ нашихъ огромныхъ новѣйшихъ государствахъ оно слишкомъ далеко стоитъ отъ личности, чтобъ съ достаточной послѣдовательностью серьезно вліять на нее. Какова бы ни была связь между нашей повседневной работой и совокупностью общественной жизни, она слишкомъ косвеннаго свойства, чтобъ ощущаться нами непрерывно и отчетливо. Лишь въ тѣхъ случаяхъ, когда затронуты крупные интересы, мы живо чувствуемъ свою зависимость отъ политическаго коллектива. Конечно, у тѣхъ, которые составляютъ моральный цвѣтъ населенія, рѣдко бываетъ, чтобъ совершенно отсутствовала идея отечества, но въ обычное время она остается въ полумракѣ, въ состояніи смутнаго представленія, а бываетъ, что она и совсѣмъ затмевается. Нужны исключительныя обстоятельства, какой-нибудь крупный политическій или соціальный кризисъ, чтобъ она выступила на первый планъ, овладѣла умами и стала направляющимъ двигателемъ поведенія. Но не такое, рѣдко проявляющееся воздѣйствіе можетъ сыграть роль постояннаго тормаза для склонности къ самоубійству. Необходимо, чтобъ не изрѣдка только, но въ каждый моментъ своей жизни индивидъ сознавалъ, что его дѣятельность имѣетъ цѣль. Чтобъ его существованіе не казалось ему пустымъ, онъ постоянно долженъ видѣть, что жизнь его служитъ цѣли, которая непосредственно его касается. Но это возможно лишь въ томъ случаѣ, когда болѣе простая и менѣе обширная соціальная среда тѣснѣе окружаетъ его и предлагаетъ болѣе близкую цѣль его дѣятельности.
Религіозное общество также непригодно для этой функціи. Мы не хотимъ, конечно, сказать, чтобъ оно въ извѣстныхъ условіяхъ не могло оказывать благодѣтельнаго вліянія; но дѣло въ томъ, что условій, необходимыхъ для этого вліянія, нѣтъ теперь въ наличности. Въ самомъ дѣлѣ, оно предохраняетъ отъ самоубійства лишь въ томъ случаѣ, когда оно, это религіозное общество, обладаетъ могучей организаціей, плотно охватывающей индивида. Такъ какъ католическая религія налагаетъ на вѣрующихъ обширную систему догматовъ и обрядовъ и проникаетъ такимъ образомъ во всѣ подробности ихъ существованія, даже ихъ мірской жизни, она сильнѣе привязываетъ ихъ къ жизни, чѣмъ протестантизмъ. Католикъ меньше подвергается возможности забыть о своей связи съ вѣроисповѣдной группой, потому что эта группа ежеминутно ему напоминаетъ о себѣ въ формѣ императивныхъ предписаній, которыя касаются самыхъ различныхъ сторонъ жизни. Ему не приходится съ тоской спрашивать себя, куда ведутъ его поступки; онъ всѣ ихъ относитъ къ Богу, потому что они большей частью регулируются Богомъ, т. е. Его воплощеніемъ—церковью. И такъ какъ считается, что эти предписанія исходятъ отъ власти сверхчеловѣческой, человѣческій разумъ не имѣетъ права ихъ касаться. Было бы грубымъ противорѣчіемъ приписывать имъ подобное происхожденіе и въ то же время разрѣшить свободную критику. Итакъ религія ослабляетъ склонность къ самоубійству лишь въ той мѣрѣ, въ какой она мѣшаетъ человѣку свободно мыслить. Но подобное ограниченіе индивидуальнаго разума въ настоящее время дѣло трудное и съ каждымъ днемъ становится труднѣе. Оно оскорбляетъ наши самыя дорогія чувства. Мы все больше и больше отказываемся допускать, чтобъ можно было указать границы разуму и сказать ему: дальше ты не пойдешь. И движеніе это началось не со вчерашняго дня: исторія человѣческаго духа есть въ то же время исторія развитія свободной мысли. Было бы ребячествомъ пытаться остановить движеніе, явно неудержимое. Если только современныя обширныя общества не разложатся безвозвратно и мы не возвратимся къ маленькимъ соціальнымъ группамъ былыхъ временъ[13], т. е. если только человѣчество не возвратится къ своему отправному пункту, религіи больше не въ силахъ будутъ оказывать очень обширнаго или очень глубокаго вліянія на умы. Это не значитъ, что не будутъ основывать новыхъ религій. Но единственно жизненными будутъ тѣ, которыя отведутъ свободному изслѣдованію и индивидуальной иниціативѣ еще больше мѣста, чѣмъ даже самыя либеральныя протестантскія секты. И именно поэтому онѣ не будутъ оказывать на своихъ членовъ того сильнаго давленія, какое необходимо, чтобъ поставить преграду самоубійству.
Если многіе писатели видѣли въ возстановленіи религіи единственное лекарство противъ зла, то это объясняется тѣмъ, что они ошибались на счетъ источниковъ ея власти. Они сводятъ почти всю религію къ извѣстному числу высокихъ мыслей и благородныхъ правилъ, съ которыми, въ концѣ-концовъ, могъ бы примириться и раціонализмъ, и думаютъ, что достаточно было бы укрѣпить ихъ въ сердцѣ и умѣ людей, чтобъ предупредить ихъ моральное паденіе. Но они ошибаются какъ относительно того, что составляетъ сущность религіи, такъ—и въ особенности—относительно причинъ иммунитета, который религія иногда давала противъ самоубійства. Она достигала этого не тѣмъ, что поддерживала въ человѣкѣ какое-то смутное чувство чего-то таинственнаго и непостижимаго, но тѣмъ, что подвергала его поведеніе и мысль суровой дисциплинѣ во всѣхъ мелочахъ. Когда же она является только символическимъ идеализмомъ, только философіей, переданной по традиціи, но которую можно оспаривать и которая болѣе или менѣе чужда нашимъ повседневнымъ занятіямъ, ей трудно имѣть на насъ большое вліяніе. Божество, которое своимъ величіемъ поставлено внѣ міра и всего мірского, не можетъ служить цѣлью нашей мірской дѣятельности, и она оказывается безъ цѣли. Слишкомъ много вещей стоятъ въ этомъ случаѣ внѣ связи съ Божествомъ, для того чтобъ оно могло дать смыслъ жизни. Предоставивъ намъ міръ, какъ не достойный его, оно тѣмъ самымъ предоставило насъ самимъ себѣ во всемъ, что касается жизни міра. Не при помощи размышленій объ окружающихъ насъ тайнахъ и даже не при помощи вѣры въ существо, всемогущее, но безконечно отъ насъ далекое и требующее отъ насъ отчета лишь въ неопредѣленномъ будущемъ, можно помѣшать людямъ кончать съ жизнью. Словомъ, мы предохранены отъ самоубійства лишь въ той мѣрѣ, въ какой мы соціализованы. Религіи могутъ насъ соціализовать лишь въ той мѣрѣ, въ какой онѣ лишаютъ насъ права свободнаго изслѣдованія. Но онѣ больше не имѣютъ и, по всей вѣроятности, никогда больше не будутъ имѣть въ нашихъ глазахъ достаточно авторитета, чтобъ добиться отъ насъ подобной жертвы. Не на нихъ, слѣдовательно, надо разсчитывать въ борьбѣ съ самоубійствомъ. Впрочемъ, если бы тѣ, которые видятъ въ возстановленіи религіи единственное средство излѣчить насъ, были послѣдовательны, они должны были бы требовать возстановленія самыхъ архаическихъ религій. Вѣдь юдаизмъ лучше предохраняетъ отъ самоубійства, чѣмъ католичество, и католичество—лучше, чѣмъ протестантизмъ. И однако, протестантская религія наиболѣе свободна отъ матеріальныхъ обрядовъ, слѣдовательно—наиболѣе идеалистична. Наоборотъ, юдаизмъ, не смотря на свою великую историческую роль, многими сторонами связанъ съ наиболѣе первобытными религіозными формами. Уже изъ этого видно, что моральное и интеллектуальное превосходство догмы не имѣетъ никакого отношенія къ тому вліянію, которое она въ состояніи оказать на самоубійство.
Остается семья, профилактическая роль которой не подлежитъ сомнѣнію. Но было бы иллюзіей думать, что достаточно уменьшить число холостяковъ, чтобы остановить развитіе самоубійствъ. Въ самомъ дѣлѣ, если женатые имѣютъ меньшую тенденцію убивать себя, то сама эта тенденція усиливается съ той же правильностью и въ той же пропорціи, что и у холостыхъ. Съ 1880 до 1887 г. число самоубійствъ среди женатыхъ возрасло на 35% (съ 2735 на 3706); среди холостыхъ—только на 13% (съ 2554 на 2894). По вычисленіямъ Бертильона, въ 1863—68 г. относительное число первыхъ было 154 на милліонъ; въ 1887 г. оно было 242, т. е. возрасло на 57%. Въ теченіе того же промежутка времени пропорція самоубійцъ холостяковъ возрасла не на много больше: съ 173 на 289, т. е. на 67%. Увеличеніе числа самоубійцъ въ теченіе вѣка не зависитъ отъ ихъ семейнаго положенія.
Надо замѣтить, что въ семейномъ строѣ совершились измѣненія, которыя мѣшаютъ семьѣ оказывать прежнее предохранительное вліяніе. Тогда какъ въ прежнее время она удерживала въ своей орбитѣ большую часть своихъ членовъ отъ рожденія до смерти и представляла компактную, недѣлимую массу, одаренную своего рода вѣчностью, въ настоящее время ея сушествованіе очень эфемерно. Едва образовавшись, семья уже разсыпается. Лишь только дѣти подросли, они чаще всего продолжаютъ свое воспитаніе внѣ дома; какъ только они стали взрослыми, они устраиваются вдали отъ родителей, и семейный очагъ пустуетъ. Это почти общее правило. Можно сказать, что въ настоящее время семья, въ теченіе большей части своего существованія, состоитъ только изъ мужа и жены, а мы знаемъ, какъ это мало противодѣйствуетъ самоубійству. Занимая такимъ образомъ малое мѣсто въ жизни, семья не можетъ больше служить ей достаточной цѣлью. Не то, чтобы мы меньше любили своихъ дѣтей, но они не такъ тѣсно, не такъ неразрывно связаны съ нашимъ существованіемъ, и наша жизнь, поэтому, должна найти для себя другой смыслъ. Такъ какъ наши дѣти меньше живутъ съ нами, то намъ необходимо связать свои мысли и поступки съ другими объектами.
И прежде всего это періодическое разсѣяніе сводитъ на нѣтъ семью, какъ коллективъ. Нѣкогда семейное общество представляло не простое собраніе лицъ, объединенныхъ узами взаимной привязанности,—это было въ то же время группа въ ея абстрактномъ и безличномъ единствѣ. Это было наслѣдственное имя, связанное съ цѣлымъ рядомъ воспоминаній, съ фамильнымъ домомъ, съ землею предковъ, съ изстари установившимся положеніемъ и репутаціей. Все это исчезаетъ понемногу. Общество, которое каждую минуту распадается, чтобъ вновь образоваться въ другомъ мѣстѣ, въ совершенно новыхъ условіяхъ и изъ совершенно иныхъ элементовъ, не имѣетъ достаточно преемственности, чтобъ пріобрѣсти собственную физіономію, чтобъ создать собственную исторію, къ которой его члены могли бы быть привязаны. Если люди не замѣнятъ чѣмъ-нибудь эту старую цѣль своей дѣятельности, по мѣрѣ того какъ она отъ нихъ уходитъ, то необходимо образуется большая пустота въ ихъ жизни.
Эта причина усиливаетъ самоубійство не только женатыхъ, но и холостяковъ, такъ какъ подобное состояніе семьи заставляетъ молодыхъ людей покидать родную семью раньше, чѣмъ они въ состояніи основать собственную. Отчасти по этой причинѣ, все больше растетъ число одинокихъ людей, и мы видѣли, что подобное одиночество усиливаетъ наклонность къ самоубійству. И однако, ничто не можетъ остановить этого движенія. Въ старое время, когда каждая мѣстная среда была болѣе или менѣе замкнута для другихъ, благодаря обычаямъ, традиціямъ, отсутствію путей сообщенія,—каждое поколѣніе поневолѣ оставалось на родныхъ мѣстахъ или, въ крайнемъ случаѣ, не далеко отъ нихъ уходило. Но по мѣрѣ того, какъ эти барьеры падаютъ, какъ отдѣльныя среды нивеллируются и перемѣшиваются, индивиды неизбѣжно разсыпаются на огромныя открытыя имъ пространства, преслѣдуя свои личныя цѣли или, вѣрнѣе, интересы. Никакими искусственными мѣрами нельзя помѣшать этому необходимому распыленію и возвратить семьѣ ту цѣльность, которая составляла ея силу.
Итакъ, это зло неизлѣчимое? Такъ можно было бы подумать на первый взглядъ, такъ изъ всѣхъ обществъ, которыя, какъ мы выше показали, оказываютъ благодѣтельное вліяніе, нѣтъ ни одного, которое могло бы теперь принести дѣйствительное исцѣленіе. Мы показали въ то же время, что, если религія, семья, отечество предохраняютъ отъ эгоистическаго самоубійства, то причину тому надо искать не въ особенномъ характерѣ чувствъ, которыя каждая изъ нихъ развиваетъ. Наоборотъ, онѣ обязаны этимъ своимъ свойствомъ тому общему факту, что онѣ являются обществами, и обладаютъ имъ въ той мѣрѣ, въ какой онѣ являются обществами, правильно сплоченными, т. е. безъ излишествъ въ одну или другую сторону. Поэтому всякая другая группа можетъ оказывать подобное же вліяніе, если только она отличается подобною же сплоченностью. Кромѣ общества религіознаго, семейнаго, политическаго, существуетъ еще одно, о которомъ до сихъ поръ у насъ еще не было рѣчи: это—общество, которое образуютъ, соединившись между собою, всѣ работнини одного порядка, всѣ сотрудники въ одной функціи, это—профессіональная группа или корпорація.
Что она можетъ играть подобную роль, это вытекаетъ уже изъ самого ея опредѣленія. Такъ какъ она состоитъ изъ индивидовъ, которые занимаются одинаковымъ трудомъ и которыхъ интересы солидарны и даже сливаются, то она представляетъ самую благодатную почву для развитія соціальныхъ идей и чувствъ. Одинаковость происхожденія, культуры и занятій приводятъ къ тому, что профессіональная дѣятельность представляетъ самый богатый матеріалъ для совмѣстной жизни. Впрочемъ, корпорація уже показала въ прошломъ, что она можетъ являться коллективной личностью, ревниво, даже черезчуръ ревниво оберегающей свою автономію и власть надъ своими членами,—поэтому нѣтъ сомнѣнія, что она можетъ являться для нихъ моральной средой. Нѣтъ основанія, чтобъ корпоративный интересъ не пріобрѣлъ въ глазахъ работниковъ того высшаго характера, какимъ всегда обладаетъ интересъ соціальный сравнительно съ частными интересами во всякомъ хорошо организованномъ обществѣ. Съ другой стороны, профессіональная группа имѣетъ надъ всѣми другими тройное преимущество: ея власть проявляетъ себя ежеминутно, повсемѣстно и охватываетъ почти всю жизнь. Эта группа вліяетъ на индивидовъ не съ перерывами, какъ политическое общество,—она никогда съ ними не разстается, уже въ силу того, что никогда не прекращается функція, органомъ которой она является и въ отправленіи которой они участвуютъ. Она слѣдуетъ за работниками всюду, куда бы они ни перемѣстились, чего не можетъ дѣлать семья. Гдѣ бы они ни были, они находятъ ее, она окружаетъ ихъ, напоминаетъ имъ объ ихъ обязанностяхъ, поддерживаетъ ихъ, когда надо. Наконецъ, такъ какъ профессіональная жизнь есть почти вся жизнь, то вліяніе корпораціи даетъ себя чувствовать въ каждой мелочи нашихъ занятій, которыя, такимъ образомъ, направляются въ сторону коллективной цѣли. Корпорація обладаетъ, такимъ образомъ, всѣмъ, что нужно, чтобъ охватить индивида и вырвать его изъ состоянія моральнаго одиночества, а въ виду нынѣшней слабости другихъ группъ, только она одна можетъ исполнять эту необходимую службу.
Но для того, чтобы она имѣла подобное вліяніе, необходимо организовать ее на совершенно другихъ основаніяхъ, чѣмъ въ настоящее время. Прежде всего, существенно важно, чтобы она перестала быть частной группой, которую законъ разрѣшаетъ, но государство игнорируетъ, и чтобы она стала опредѣленнымъ и признаннымъ органомъ нашей общественной жизни. Нѣтъ необходимости сдѣлать ее обязательной, но важно—организовать ее такъ, чтобы она могла играть соціальную роль, а не просто выражать различныя комбинаціи частныхъ интересовъ. Это не все. Чтобъ группа не была пустой формой, надо заронить въ нее сѣмена жизни, которыя могутъ въ ней развиваться. Чтобы она не была простой этикеткой, нужно возложить на нее опредѣленныя функціи, и есть такія функціи, которыя она можетъ выполнять лучше всякой другой группы.
Въ настоящее время европейскія общества стоятъ передъ альтернативой: оставить профессіональную жизнь безъ регламентаціи или же регламентировать ее при помощи государства, такъ какъ нѣтъ другой правильной власти, которая могла бы играть роль регулятора. Но государство стоитъ слишкомъ далеко отъ этихъ сложныхъ явленій, чтобы оно умѣло найти для каждаго изъ нихъ соотвѣтственную спеціальную форму. Это тяжелая машина, которая годится только для общихъ и простыхъ работъ. Ея всегда однообразная дѣятельность не можетъ приспособляться къ безконечному разнообразію частныхъ обстоятельствъ. Она поневолѣ все придавливаетъ и нивеллируетъ. Но съ другой стороны, мы живо чувствуемъ, что нельзя оставлять въ неорганизованномъ видѣ всю ту жизнь, которая проложила себѣ путь въ профессіональныхъ союзахъ. Вотъ почему путемъ безконечныхъ колебаній мы по очереди переходимъ отъ авторитарной регламентаціи, которая безсильна вслѣдствіе своей чрезвычайной прямолинейности, къ систематическому невмѣшательству, которое не можетъ долго продолжаться въ виду порождаемой имъ анархіи. Идетъ ли рѣчь о длинѣ рабочаго дня, о гигіенѣ, о заработной платѣ, о сберегательныхъ, страховыхъ или филантропическихъ учрежденіяхъ, повсюду добрая воля наталкиватся на то же затрудненіе. Какъ только пытаются установить какія-нибудь правила, они оказываются непримѣнимыми на практикѣ, вслѣдствіе отсутствія гибкости, или же ихъ можно примѣнить, лишь совершая насиліе надъ дѣломъ, которому они должны служить.
Единственный способъ выйти изъ этой альтернативы, это—организовать внѣ государства, хотя и подъ его вѣдомствомъ, пучокъ коллективныхъ силъ, регулирующее вліяніе которыхъ могло бы проявляться съ большимъ разнообразіемъ. Возродившіяся корпораціи вполнѣ отвѣчаютъ этому условію, и мы не видимъ даже, какія другія группы могли бы ему соотвѣтствовать. Корпораціи стоятъ достаточно близко къ фактамъ, достаточно непосредственно и достаточно постоянно приходятъ въ соприкосновеніе съ ними, чтобы чувствовать всѣ ихъ оттѣнки, и онѣ должны быть достаточно автономны, чтобы не подавлять этого разнообразія. Онѣ должны были бы завѣдывать кассами страхованія, помощи, пенсій, потребность въ которыхъ чувствуется многими свѣтлыми умами, но которыя они не рѣшаются, и вполнѣ основательно, отдать въ руки государства, и безъ того столь могущественныя и столь неловкія. Корпораціи же должны были бы разрѣшать конфликты, которые такъ часто возникаютъ между различными отраслями одной и той же профессіи, устанавливать для различныхъ разрядовъ предпріятій соотвѣтственныя различныя условія, которымъ должны удовлетворять договоры, чтобы имѣть законную силу,—во имя общихъ интересовъ мѣшать сильнымъ эксплоатировать слабыхъ и т. д. По мѣрѣ того, какъ развивается раздѣленіе труда, право и мораль, продолжая повсюду опираться на тѣ же общіе принципы, принимаютъ въ каждой отдѣльной функціи различную форму. Кромѣ правъ и обязанностей, общихъ всѣмъ людямъ, есть такія, которыя зависятъ отъ спеціальнаго характера каждой профессіи, и число ихъ и ихъ важность усиливается по мѣрѣ того, какъ развивается и разнообразится профессіональная дѣятельность. Чтобы примѣнять и поддерживать каждую спеціальную дисциплину, нуженъ спеціальный органъ. Изъ кого же его составить, какъ не изъ работниковъ, сотрудничающихъ въ той же функціи?
Вотъ чѣмъ, въ крупныхъ чертахъ, должны быть корпораціи, чтобъ онѣ могли оказывать услуги, которыхъ мы въ правѣ ждать отъ нихъ. Конечно, когда видишь ихъ современное состояніе, трудно себѣ представить, чтобъ онѣ могли подняться когда-нибудь на высоту моральныхъ властей. Дѣйствительно, онѣ состоятъ теперь изъ индивидовъ, которыхъ ничто не привязываетъ другъ къ другу, между которыми отношенія чисто поверхностныя и непостоянныя, которые склонны скорѣе видѣть въ другихъ членахъ корпораціи соперниковъ и враговъ, а не сотрудниковъ. Но съ того дня, когда у нихъ будетъ столько общихъ дѣлъ, когда отношенія между ними и ихъ группой станутъ такъ тѣсны и постоянны, у нихъ родятся чувства солидарности, которыя еще почти неизвѣстны, и поднимется моральная температура этой профессіональной среды, въ настоящее время столь холодная и столь внѣшняя для ея членовъ. И эти перемѣны не произойдутъ, какъ можно было бы думать по вышеприведеннымъ примѣрамъ, только у активныхъ участниковъ экономической жизни. Нѣтъ такой профессіи въ обществѣ, которая бы не требовала этой организаціи и не была бы способна ее принять. И тогда соціальная ткань, петли которой такъ страшно распустились, стянется и укрѣпится на всемъ своемъ протяженіи.
Возстановленіе корпораціи, потребность въ которой ощущается всѣми, къ несчастію, имѣетъ противъ себя скверную репутацію, которую корпораціи стараго режима оставили въ исторіи. Однако, тотъ фактъ, что онѣ существовали не только начиная съ среднихъ вѣковъ, но съ греко-римской эпохи[14], доказываетъ ихъ необходимость съ гораздо большей убѣдительностью, чѣмъ фактъ ихъ недавняго уничтоженія доказываетъ ихъ безполезность.
Если, за исключеніемъ одного столѣтія, повсюду, гдѣ профессіональная дѣятельность достигла нѣкотораго развитія, она организовывалась корпоративно, то не является ли въ высшей степени вѣроятнымъ, что эта организація необходима, и что если сто лѣтъ тому назадъ она не оказалась на высотѣ своей роли, то надо было ее исправить и усовершенствовать, а не радикально уничтожить? Не подлежитъ сомнѣнію, что она передъ концомъ своимъ стала препятствіемъ для самыхъ необходимыхъ реформъ. Старая корпорація, узко локальная, замкнутая для всякаго внѣшняго вліянія, стала невозможностью въ морально и политически объединенной націи. Чрезмѣрная автономія, которою она пользовалась и которая дѣлала ее государствомъ въ государствѣ, не могла удержаться въ такое время, когда правительственный органъ, протягивая во всѣ стороны свои развѣтвленія, все больше и больше подчинялъ себѣ всѣ вторичные органы общества. Надо было расширить базу, на которой покоился этотъ институтъ, и связать его со всей національной жизнью. Если бы, уничтоживъ замкнутость отдѣльныхъ мѣстныхъ корпорацій, соединить ихъ между собою въ крупные и стройные союзы, а всѣ эти союзы подчинить общей власти государства и побудить ихъ такимъ образомъ постоянно ощущать свою солидарность, то деспотизмъ рутины и профессіональный эгоизмъ были бы введены въ свои законныя рамки. Традиціи гораздо труднѣе удержаться въ неизмѣнномъ видѣ въ обширной ассоціаціи, раскинутой на огромномъ пространствѣ, чѣмъ въ маленькой котеріи, не выходящей за предѣлы одного города[15]. Въ то же время каждая частная группа менѣе склонна видѣть и преслѣдовать одни свои собственные интересы, когда она находится въ постоянныхъ сношеніяхъ съ направляющимъ центромъ общественной жизни. Только при этомъ условіи можно поддерживать въ умахъ людей идею общей цѣли съ достаточной ясностью и постоянствомъ. Такъ какъ сношенія между каждымъ отдѣльнымъ органомъ и властью, представляющей общіе интересы, будутъ тогда непрерывны, то общество будетъ напоминать о себѣ индивидамъ не изрѣдка только и не въ смутной формѣ,—мы будемъ чувствовать его присутствіе на всемъ протяженіи обыденной жизни. Уничтоживъ то, что было, и не поставивъ на мѣсто разрушеннаго ничего новаго, замѣнили только корпоративный эгоизмъ эгоизмомъ индивидуальнымъ, который имѣетъ еще болѣе разлагающее вліяніе. Вотъ почему изъ всего того, что было разрушено въ ту эпоху, надо жалѣть только объ этомъ одномъ. Разрушивъ единственныя группы, которыя могли прочно связывать между собою индивидуальныя воли, мы собственными руками разбили лучшее орудіе нашего моральнаго возрожденія.
Указанный путь ведетъ къ побѣдѣ не надъ однимъ только эгоистическимъ самоубійствомъ. Близко-родственное съ нимъ аномичное самоубійство поддается тому же леченію. Аномія является результатомъ такого положенія, когда въ извѣстныхъ пунктахъ общества нѣтъ коллективныхъ силъ, т. е. организованныхъ группъ, которыя бы направляли общественную жизнь. Она, слѣдовательно, отчасти вытекаетъ изъ того же состоянія распада, въ которомъ беретъ начало и эгоистическое теченіе. Но эта же самая причина производитъ различныя слѣдствія въ зависимости отъ точки ея приложенія, т. е. въ зависимости отъ того, дѣйствуетъ ли она на активныя и практическія функціи или же на работу представленій. Она распаляетъ, обостряетъ первыя, она приводитъ вторую къ замѣшательству, къ растерянности. Поэтому въ обоихъ случаяхъ нужно одно и то же леченіе. Мы видѣли, что главная роль корпораціи въ будущемъ, какъ и въ прошломъ, сводится къ тому, чтобы регулировать соціальныя функціи, главнымъ образомъ экономическія функціи, т. е.—къ тому, чтобы вывести ихъ изъ неорганизованнаго состоянія, въ которомъ онѣ теперь находятся. Всякій разъ, когда жадность отдѣльныхъ лицъ начнетъ переходить извѣстныя границы, корпораціи надлежитъ установить, сколько приходится по справедливости на долю каждаго разряда соучастниковъ въ дѣлѣ. Занимая по отношенію къ своимъ членамъ высшее положеніе, она имѣетъ весь нужный авторитетъ, чтобъ требовать отъ нихъ необходимыхъ жертвъ и уступокъ и подчиненія извѣстнымъ правиламъ. Препятствуя сильнымъ пользоваться своей силой дальше извѣстныхъ предѣловъ, мѣшая слабымъ выставлять чрезмѣрныя требованія, напоминая тѣмъ и другимъ объ ихъ взаимныхъ обязанностяхъ и объ общемъ интересѣ, регулируя въ извѣстныхъ случаяхъ производство, чтобъ не дать ему выродиться въ болѣзненную, лихорадочную форму активности, она будетъ умѣрять однѣ страсти другими и, вводя ихъ въ границы, дастъ возможность установить миръ. Такимъ образомъ водворится моральная дисциплина новаго типа, безъ которой всѣ открытія науки и весь прогрессъ благосостоянія могутъ порождать только недовольныхъ.
Мы не видимъ, въ какой другой средѣ могъ бы выработаться и какимъ другимъ органомъ могъ бы примѣняться этотъ законъ справедливости, столь насущно необходимый. Религія, которая нѣкогда отчасти исполняла эту роль, не могла бы теперь съ нею справиться. Если-бы ей пришлось регламентировать экономическую жизнь, она могла бы руководствоваться лишь однимъ принципомъ—презрѣніемъ къ богатству. Когда она увѣщеваетъ вѣрующихъ довольствоваться своей судьбой, то дѣлаетъ это въ силу убѣжденія, что условія нашего земного существованія не имѣютъ вліянія на наше спасеніе. Когда она учитъ, что нашъ долгъ—покорно подчиняться судьбѣ, какую намъ создали обстоятельства, то дѣлаетъ это затѣмъ, чтобы привязать насъ всѣмъ существомъ къ цѣлямъ, болѣе достойнымъ нашихъ усилій, и по той же причинѣ она вообще проповѣдуетъ умѣренность въ желаніяхъ. Но эта пассивная покорность несовмѣстима съ тѣмъ мѣстомъ, какое мірскіе интересы заняли нынѣ въ коллективной жизни. Дисциплина, въ которой они нуждаются, должна имѣть цѣлью не отодвигать ихъ на задній планъ и сокращать елико возможно, а дать имъ организацію, которая бы соотвѣтствовала ихъ важности. Задача усложнилась, и если разнузданіемъ аппетитовъ нельзя помочь злу, то и простымъ подавленіемъ нельзя сдержать аппетитовъ. Если послѣдніе защитники старыхъ экономическихъ теорій неправы, отрицая необходимость регламентаціи въ настоящее время, какъ и въ прошлое, то ошибаются и апологеты религіозной организаціи, полагая, что старыя правила могутъ имѣть силу въ настоящее время. Именно ихъ нынѣшнее безсиліе и есть источникъ зла.
Эти легкія рѣшенія вопроса совершенно не соотвѣтствуютъ серьезности положенія. Конечно, только моральная власть импонируетъ людямъ, но она должна довольно близко стоять къ дѣламъ міра сего, чтобъ знать ихъ дѣйствительную цѣну. Профессіональная группа отвѣчаетъ обоимъ требованіямъ. Будучи группой, она тѣмъ самымъ достаточно возвышается надъ индивидами, чтобъ налагать узду на ихъ аппетиты; и въ то же время она слишкомъ живетъ ихъ жизнью, чтобъ не сочувствовать ихъ нуждамъ. Но и государство тоже должно исполнять при этомъ довольно важныя функціи. Только оно одно можетъ противопоставить партикуляризму каждой корпораціи сознаніе своей общеполезности и необходимости для органическаго равновѣсія. Но мы знаемъ, что его дѣятельность можетъ быть полезна лишь въ томъ случаѣ, если существуетъ цѣлая система вторичныхъ органовъ, которые ее разнообразно примѣняютъ. Ихъ-то и надо прежде всего создать.
Существуетъ, однако, одинъ разрядъ самоубійствъ, который не можетъ быть остановленъ предложенными выше мѣрами,—мы говоримъ о самоубійствѣ, которое является результатомъ брачной аноміи. Здѣсь мы, повидимому, находимся передъ неразрѣшимымъ противорѣчіемъ.
Его причиной является, какъ мы уже говорили, институтъ развода съ той совокупностью идей и нравовъ, которая его породила и которую онъ только санкціонируетъ. Слѣдуетъ-ли отсюда, что его надо уничтожить тамъ, гдѣ онъ существуетъ? Вопросъ этотъ слишкомъ сложенъ, чтобъ мы его здѣсь разсматривали; его съ пользой можно трактовать лишь въ концѣ спеціальнаго изслѣдованія о бракѣ и его эволюціи. Въ настоящую минуту намъ нужно только заняться отношеніемъ развода къ самоубійству. И съ этой точки зрѣнія мы скажемъ: единственное средство уменьшить число самоубійствъ, вызываемыхъ брачной аноміей, это—сдѣлать бракъ болѣе нерасторжимымъ.
Есть обстоятельство, которое дѣлаетъ этотъ вопросъ чрезвычайно тревожнымъ и придаетъ ему почти драматическій интересъ. Оно состоитъ въ томъ, что нельзя уменьшить этимъ путемъ числа самоубійствъ мужей, не увеличивая его среди женъ. Неужели необходимо пожертвовать однимъ изъ половъ и вопросъ сводится лишь къ тому, чтобы выбрать меньшее изъ двухъ золъ? Мы не видимъ другого возможнаго рѣшенія, до тѣхъ поръ, пока интересы супруговъ въ бракѣ останутся столь противоположными. Пока однимъ прежде всего нужна будетъ свобода, а другимъ дисциплина, брачный институтъ не можетъ одинаково удовлетворять тѣхъ и другихъ. Но антагонизмъ, дѣлающій теперь невозможнымъ разрѣшеніе вопроса, не вѣченъ, и можно надѣяться, что онъ исчезнетъ.
Этотъ антагонизмъ порождается тѣмъ, что оба пола неодинаково участвуютъ въ общественной жизни. Въ то время какъ мужъ активно въ ней замѣшанъ, жена лишь присутствуетъ при ней на почтительномъ разстояніи. Поэтому онъ соціализованъ въ гораздо большей степени, чѣмъ она. Его вкусы, стремленія, настроенія имѣютъ большей частью коллективное происхожденіе, тогда какъ у жены они находятся въ гораздо болѣе непосредственной зависимости отъ организма. У него такимъ образомъ совершенно другія потребности, чѣмъ у нея, а потому невозможно, чтобъ институтъ, который долженъ регулировать ихъ общую жизнь, могъ быть справедливымъ и удовлетворять одновременно столь противоположныя требованія. Онъ не можетъ удовлетворять одновременно два существа, изъ которыхъ одно почти все цѣликомъ продуктъ общества, а другое осталось въ гораздо большей степени тѣмъ, чѣмъ сдѣлала его природа. Но совершенно не доказано, чтобъ эта противоположность должна была сохраниться навѣки. Конечно, въ извѣстномъ смыслѣ, она въ первобытное время была менѣе замѣтна, чѣмъ теперь, но изъ этого не слѣдуетъ, что она должна безъ конца развиваться. Вѣдь соціальныя состоянія, самыя примитивныя, часто вновь возникаютъ на самыхъ высшихъ стадіяхъ эволюціи, но подъ другими формами, почти противоположными тѣмъ, какія они имѣли вначалѣ. Нѣтъ, правда, основанія предполагать, чтобъ женщина была когда-нибудь въ состояніи исполнять въ обществѣ тѣ же функціи, что мужчина,—но она можетъ играть въ немъ роль, которая, будучи чисто женской, была бы однако болѣе активной, чѣмъ ея нынѣшняя роль. Женщины никогда не станутъ подобными мужчинамъ; напротивъ,—можно думать, что онѣ будутъ все больше отъ него отличаться. Но эти различія будутъ больше утилизированы соціально, чѣмъ это было въ прошломъ. Почему, напримѣръ, по мѣрѣ того какъ мужчина, все больше и больше поглощаемый утилитарной дѣятельностью, принужденъ отказываться отъ эстетическихъ функцій, эти послѣднія не могутъ переходить къ женщинѣ? Оба пола такимъ образомъ сблизятся, дифференцируясь. Они будутъ соціализироваться въ равной степени, но въ различныхъ направленіяхъ[16]. И, повидимому, въ этомъ именно смыслѣ и совершается эволюція. Въ городахъ женщина больше отличается отъ мущины, чѣмъ въ деревняхъ, и, однако, въ городахъ ея умственное и нраѣственное существо больше пропитано соціальной жизнью.
Во всякомъ случаѣ, это единственное средство смягчить прискорбный моральный конфликтъ, существующій между обоими полами, а что онъ существуетъ, это доподлинно доказано статистикой самоубійствъ. Лишь когда разстояніе между обоими супругами станетъ меньше, бракъ не будетъ обязательно благопріятствовать одной сторонѣ во вредъ другой. Что касается тѣхъ, которые требуютъ, чтобъ женщинѣ сейчасъ же дали равныя права съ мужчиной, то они забываютъ, что дѣло вѣковъ нельзя уничтожить въ одинъ мигъ и что, къ тому же, это юридическое равенство не можетъ быть законнымъ, пока психологическое неравенство такъ велико. Намъ надо употреблять всѣ усилія, чтобъ уменьшить это послѣднее. Чтобъ одно и то же учрежденіе было въ одинаковой степени благопріятно для мужчины и женщины, нужно прежде всего, чтобъ они были существами одной природы. Только тогда нельзя будетъ больше обвинять нерасторжимость брачнаго союза въ томъ, что она служитъ интересамъ одной только стороны.
Мы знаемъ теперь, что причина самоубійствъ лежитъ вовсе не въ затрудненіяхъ жизни и что средство остановить ростъ числа добровольныхъ смертей состоитъ вовсе не въ томъ, чтобъ сдѣлать борьбу менѣе суровой, а жизнь болѣе легкой. Если люди убиваютъ себя теперь чаще, чѣмъ раньше, то не потому, что намъ приходится дѣлать болѣе тяжелыя усилія для поддержанія своего существованія, и не потому, что наши законныя потребности меньше удовлетворяются, а потому, что мы не знаемъ теперь ни того, гдѣ останавливаются наши законныя потребности, ни того, какую цѣль имѣетъ наша дѣятельность. Правда, конкурренція съ каждыхъ днемъ усиливается, потому что съ каждымъ днемъ, благодаря большей легкости сообщенія, растетъ число конкуррентовъ. Но, съ другой стороны, болѣе усовершенствованное раздѣленіе труда и связанное съ нимъ болѣе сложное сотрудничество увеличиваютъ и безконечно разнообразятъ число занятій, въ которыхъ человѣкъ можетъ быть полезенъ людямъ, и тѣмъ умножаютъ средства существованія, дѣлая ихъ доступными большему разнообразію людей. Даже самыя низшія способности могутъ найти себѣ мѣсто. Это усовершенствованное сотрудничество дѣлаетъ производство болѣе интенсивнымъ, увеличиваетъ капиталъ рессурсовъ, которыми обладаетъ человѣчество, обезпечиваетъ каждому работнику болѣе высокое вознагражденіе и поддерживаетъ такимъ образомъ равновѣсіе между повышеннымъ изнашиваніемъ жизненныхъ силъ и ихъ возстановленіемъ. Нѣтъ сомнѣнія, что среднее благосостояніе поднялось на всѣхъ ступеняхъ соціальной іерархіи, хотя, быть можетъ, этотъ подъемъ не всегда совершался въ очень справедливой пропорціи. Тяжелое состояніе, которое мы переживаемъ, вызывается не тѣмъ, что усилились въ числѣ или въ интенсивности объективныя причины страданій; оно свидѣтельствуетъ не о бо̀льшей экономической нуждѣ, а о тревожной нуждѣ моральной.
Слѣдуетъ только уяснить себѣ дѣйствительный смыслъ этого слова. Когда о какомъ-нибудь индивидуальномъ или соціальномъ недугѣ говорятъ, что онъ чисто моральнаго характера, то подъ этимъ обыкновенно разумѣютъ, что онъ не поддается никакому дѣйствительному леченію, но что онъ можетъ быть исправленъ только частыми увѣщаніями, систематическими проповѣдями, однимъ словомъ, словеснымъ воздѣйствіемъ. Разсуждаютъ такъ, какъ будто система идей не связана съ остальнымъ міромъ, какъ будто ее можно уничтожить или создать, произнесши извѣстнымъ образомъ извѣстныя формулы. Не замѣчая того, примѣняютъ къ явленіямъ духавѣрованія и методы, которыя первобытный человѣкъ примѣняетъ къ явленіямъ физическаго міра. Какъ онъ вѣрилъ въ существованіе магическихъ словъ, которыя имѣютъ власть превращать одно существо въ другое, такъ и мы молчаливо допускаемъ, не замѣчая грубости этой концепціи, что при помощи соотвѣтственныхъ словъ можно измѣнить умы и характеры. Какъ дикарь, энергично выражая свою волю, чтобъ совершилось такое-то космическое явленіе, воображаетъ, что онъ дѣйствительно вызываетъ его осуществленіе силой симпатической магіи, такъ и мы думаемъ, что если съ жаромъ выскажемъ свое желаніе, чтобъ совершилась такая-то перемѣна, она произойдетъ сама собой. На самомъ же дѣлѣ, духовная система народа есть система опредѣленныхъ силъ, которую нельзя ни разстроить, ни перестроить путемъ простого внушенія. Она связана съ тѣмъ порядкомъ, въ какомъ сгруппированы и организованы соціальные элементы. Данъ народъ, состоящій изъ извѣстнаго числа индивидовъ, расположенныхъ такимъ-то образомъ,—этимъ самымъ порождается опредѣленная совокупность коллективныхъ идей и обычаевъ, которые не мѣняются, пока сами условія, отъ которыхъ они зависятъ, остаются прежними. Въ зависимости отъ того, состоитъ ли народъ изъ большаго или меньшаго количества частей, координированы ли эти части по тому или другому плану, характеръ коллективнаго существа будетъ другой, другіе будутъ его пріемы мышленія и дѣйствія, и нельзя измѣнить этихъ послѣднихъ, не измѣнивъ его самого; а измѣнить его—значитъ измѣнить его анатомическую структуру. Назвавъ моральнымъ тотъ недугъ, симптомомъ котораго является аномальное увеличеніе числа самоубійствъ, мы не хотимъ свести его на степень какого-то поверхностнаго недомоганія, которое можно усыпить хорошими словами. Наоборотъ, удостовѣренное этимъ путемъ искаженіе моральнаго темперамента свидѣтельствуетъ о глубокой испорченности нашего соціальнаго строя. Чтобъ излѣчить первое, необходимо реформировать второй.
Мы сказали, въ чемъ, по нашему мнѣнію, должна состоять эта реформа. Настоятельная потребность въ ней окончательно доказывается не только современнымъ состояніемъ самоубійства, но и всей совокупностью нашего историческаго развитія.
Характерной чертой послѣдняго является то, что оно мало-по-малу стерло всѣ старыя соціальныя рамки. Онѣ исчезали одна за другой, благодаря медленному снашиванію или крупнымъ сотрясеніямъ, но имъ на смѣну не являлось ничего. Сначала общество было организовано на основѣ семьи; оно являлось соединеніемъ болѣе мелкихъ обществъ—клановъ, члены которыхъ были или считали себя родственниками. Повидимому, эта организація не долго сохранялась въ чистомъ видѣ. Довольно рано семья перестаетъ быть политическимъ дѣленіемъ и становится центромъ частной жизни. Мѣсто старой семейной группировки заняла группировка территоріальная. Индивиды, занимающіе одну и ту же территорію, пріобрѣтаютъ съ теченіемъ времени, независимо отъ всякой родственной связи, общіе нравы и идеи, отличающіеся отъ нравовъ и идей ихъ болѣе далекихъ сосѣдей. Образуются такимъ образомъ маленькіе аггрегаты, единственной матеріальной базой которыхъ служитъ сосѣдство и сосѣдскія отношенія, но изъ которыхъ каждый имѣетъ свою особую физіономію; это—село или, лучше, городская община съ ея владѣніями. Большей частью они не замыкались въ дикомъ одиночествѣ, а вступали между собой въ союзы, комбинировались въ различныхъ формахъ и составляли болѣе сложныя общества, но они сохраняли при этомъ свою личность. Они остаются элементарнымъ сегментомъ, а все общество является только ихъ увеличенной копіей. Мало-по-малу, по мѣрѣ того, какъ эти союзы становятся болѣе тѣсными, территоріальные округа сливаются между собою и теряютъ свою старую моральную индивидуальность. Различіе между одной общиной и другой, между однимъ округомъ и другимъ стирается все больше и больше[17]. Огромная реформа, совершенная французской революціей, въ томъ и состояла, что она довела эту нивеллировку до небывалой еще степени. Она не изобрѣла ея, потому что эта невеллировка долго подготовлялась постепенной централизаціей, совершавшейся при старомъ режимѣ. Но законодательное уничтоженіе старыхъ провинцій, созданіе новыхъ территоріальныхъ единицъ, чисто искусственныхъ и номинальныхъ, окончательно ее санкціонировало. Съ тѣхъ поръ развитіе путей сообшенія, перемѣшавъ населеніе, стерло послѣдніе слѣды стараго порядка вещей. И такъ какъ въ то же время насильственно уничтожено было все, что сохранилось отъ профессіональной организаціи, то исчезли всѣ вторичные органы соціальной жизни.
Пережила бурю только одна коллективная сила—государственная власть. По необходимости, она стремилась поглотить въ себѣ всѣ формы дѣятельности, носившія соціальный характеръ, и внѣ ея осталась лишь пыль людская. Но тогда ей пришлось взять на себя огромное число функцій, для которыхъ она не годилась и которыя плохо исполняла. Много разъ уже было замѣчено, что ея страсть все захватывать равна только ея безсилію. Только болѣзненно перенапрягая свои силы, сумѣла она распространиться на всѣ тѣ явленія, которыя отъ нея ускользаютъ и которыми она можетъ овладѣть, лишь насилуя ихъ. Отсюда расточеніе силъ, въ которомъ ее упрекаютъ и которое дѣйствительно не соотвѣтствуетъ полученнымъ результатамъ. Съ другой стороны, частныя лица не подчинены болѣе никакому другому коллективу, кромѣ нея, такъ какъ она единственная организованная коллективность. Только черезъ посредство государства они чувствуютъ общество и свою зависимость отъ него. Но государство далеко стоитъ отъ нихъ и не можетъ оказывать на нихъ близкаго и непрерывнаго вліянія. Въ ихъ общественномъ чувствѣ нѣтъ поэтому ни послѣдовательности, ни достаточной энергіи. Въ теченіе большей части ихъ жизни вокругъ нихъ нѣтъ ничего, что оторвало бы ихъ отъ нихъ самихъ и наложило бы на нихъ узду. При такихъ условіяхъ они неизбѣжно погружаются въ эгоизмъ или въ анархію. Человѣкъ не можетъ привязаться къ высщимъ цѣлямъ и подчинить себя дисциплинѣ, когда онъ не видитъ надъ собою ничего, съ чѣмъ онъ былъ бы связанъ. Освободить его отъ всякаго соціальнаго давленія—значитъ предоставить его самому себѣ и деморализовать его. Таковы двѣ основныя черты нашего моральнаго состоянія. Въ то время, какъ государство бухнетъ и гипертрофируется, чтобы прочно охватить индивидовъ, и не достигаетъ этого, индивиды, ничѣмъ между собою не связанные, катятся другъ черезъ друга, какъ молекулы жидкости, не встрѣчая никакого центра силъ, который бы ихъ удержалъ, прикрѣпилъ, организовалъ.
Отъ времени до времени, чтобы помочь злу, предлагаютъ возвратить локальнымъ группамъ нѣкоторую долю ихъ былой автономіи,—это называютъ децентрализировать. Но единственной истинно-полезной децентрализаціей будетъ лишь такая, которая произведетъ въ то же время наибольшую концентрацію соціальныхъ силъ. Не ослабляя узъ, которыя привязываютъ каждую часть общества къ государству, надо создать моральныя власти, которыя оказывали бы на толпу индивидовъ вліяніе, какого государство не имѣетъ. Но въ настоящее время ни коммуна, ни департаментъ не имѣютъ въ нашихъ глазахъ достаточно авторитета, чтобъ оказывать подобное вліяніе; мы видимъ въ нихъ только условныя этикетки, лишенныя всякаго значенія. Вообще говоря, мы предпочитаемъ, конечно, жить тамъ, гдѣ родились и выросли. Но мѣстныхъ отечествъ больше нѣтъ и быть не можетъ. Общая жизнь страны, окончательно объединенная, не допускаетъ подобнаго разсѣянія. Можно жалѣть о томъ, чего нѣтъ, но эти сожалѣнія тщетны. Нельзя искусственно воскресить духъ партикуляризма, который не имѣетъ больше почвы. Можно еще при помощи какихъ-нибудь остроумныхъ комбинацій улучшить функціонированіе правительственной машины, но этимъ путемъ немыслимо измѣнить моральную основу общества. Можетъ быть, удастся нѣсколько облегчить министерства, слишкомъ заваленныя работой, доставить нѣсколько больше матеріала для дѣятельности мѣстныхъ властей, но каждая область не станетъ, благодаря этому, активной моральной средой. Административныхъ мѣръ недостаточно, чтобъ достигнуть подобнаго результата, да и результатъ этотъ самъ по себѣ и невозможенъ, и нежелателенъ.
Единственная децентрализація, которая не разбивала бы національнаго единства и въ то же время позволила бы увеличить число центровъ общей жизни, это та, которую можно было бы назвать профессіональной децентрализаціей. Такъ какъ каждый изъ этихъ центровъ былъ бы очагомъ лишь одной спеціальной и ограниченной сферы дѣятельности, то они были бы неотдѣлимы одинъ отъ другого, и индивидъ могъ бы поэтому привязаться къ одному изъ нихъ, не порывая своей солидарности съ цѣлымъ. Соціальная жизнь только тогда можетъ дѣлиться, сохраняя единство, когда каждое изъ этихъ подраздѣленій представляетъ особую функцію. Это поняли тѣ писатели и государственные люди—и число ихъ все увеличивается[18]—которые хотѣли бы сдѣлать профессіональную группу базой нашей политической организаціи, т. е. раздѣлить избирательную коллегію не по территоріальнымъ округамъ, а по корпораціямъ. Но только для этого надо прежде всего организовать корпорацію. Надо, чтобъ она была чѣмъ-то бо̀льшимъ, чѣмъ простое собраніе индивидовъ, которые встрѣчаются въ день выборовъ, не имѣя между собою ничего общаго. Она только тогда будетъ въ состояніи исполнять предназначаемую ей роль, когда перестанетъ быть условнымъ, временнымъ соединеніемъ и сдѣлается опредѣленнымъ институтомъ, коллективной личностью, имѣющей свои нравы и свои обязанности, свое единство. Великая трудность задачи не въ томъ состоитъ, чтобы постановить декретомъ, что представители будутъ избираться по профессіямъ и что ихъ приходится столько-то на долю каждой изъ нихъ, а въ томъ, какъ сдѣлать, чтобы каждая корпорація стала моральной индивидуальностью. Иначе, мы только прибавимъ искусственную и внѣшнюю рамку къ тѣмъ, которыя существуютъ и которыя мы хотимъ замѣнить.
Такимъ образомъ монографія о самоубійствѣ захватываетъ область, которая лежитъ за предѣлами того частнаго разряда фактовъ, который она спеціально изучаетъ. Подымаемые ею вопросы совпадаютъ съ самыми важными практическими проблемами современности. Ненормальный ростъ самоубійствъ и общее тяжелое состояніе современныхъ обществъ имѣютъ общія причины. Это небывало огромное число самоубійствъ доказываетъ, что цивилизованныя общества находятся въ состояніи глубокаго преобразованія, и свидѣтельствуетъ о серьезности недуга,—можно даже сказать, что она измѣряется этимъ числомъ. Когда теоретикъ говоритъ объ этихъ страданіяхъ, то можно думать, что онъ преувеличиваетъ или невѣрно объясняетъ ихъ. Но здѣсь, въ статистикѣ самоубійствъ, они какъ бы зарегистровываются сами собой, не оставляя мѣста личной оцѣнкѣ. Нельзя остановить дальнѣйшій упадокъ коллективнаго духа, не ослабивъ коллективную болѣзнь, которой онъ является признакомъ и равнодѣйствующей. Мы показали, что для достиженія этой цѣли нѣтъ надобности ни искусственно возрождать устарѣлыя соціальныя формы, которымъ можно сообщить лишь видимость жизни, ни изобрѣтать совершенно новыя формы, не имѣющія себѣ аналогичныхъ въ исторіи. Но надо разыскать въ прошломъ зародыши новой жизни и ускорить ихъ развитіе.
Мы не могли пытаться въ настоящемъ трудѣ опредѣлить съ большей точностью, въ какой формѣ эти зародыши разовьются въ будущемъ, т. е. какова будетъ въ деталяхъ профессіональная организація, которая намъ нужна. Лишь послѣ спеціальнаго изслѣдованія о корпоративномъ режимѣ и законахъ его эволюціи можно было бы точнѣе формулировать вышеприведенныя заключенія. И не надо преувеличивать интереса, какой представляютъ тѣ слишкомъ подробныя программы, которыя обыкновенно любили составлять политическіе философы. Это фантазіи, слишкомъ удаленныя отъ сложности фактовъ, чтобъ годиться для чего-нибудь на практикѣ. Соціальная дѣйствительность слишкомъ сложна и слишкомъ мало извѣстна, чтобъ можно было предвидѣть подробности. Только прямое соприкосновеніе съ вещами сообщаетъ даннымъ науки недостающую имъ опредѣленность. Разъ установлено, что зло существуетъ, разъ мы знаемъ, въ чемъ оно состоитъ и отъ чего оно зависитъ, знаемъ, слѣдовательно, общій характеръ лекарства и способъ его примѣненія, то надо не планы составлять, которые заранѣе все предвидятъ, а рѣшительно взяться за дѣло.
Примѣчанія править
- ↑ См. Règles de la Méthode sociologique, гл. III.
- ↑ Да и всякая логическая связь не является ли посредственной? Какъ бы ни были близки между собой два термина, соединяемые ею, они все же отличны другъ отъ друга, а, слѣдовательно, между ними всегда имѣется нѣкоторое разстояніе, нѣкоторый логическій ннтервалъ.
- ↑ Затемнѣнію этого вопроса содѣйствовало недостаточное вниманіе, удѣлявшееся относительности здоровья и болѣзни. То, что нормально сегодня, перестаетъ быть таковымъ завтра, и—обратно. Объемистый кишечникъ первобытнаго человѣка нормаленъ по отношенію къ его средѣ, но ненормаленъ теперь. То, что убійственно для личностей, можетъ быть нормальнымъ для общества. Неврастенія есть болѣзнь съ точки зрѣнія индивидуальной физіологіи, но что сталось бы съ обществомъ безъ неврастениковъ? Въ настоящее время у нихъ имѣется своя роль. Когда говорятъ, что какое-нибудь состояніе нормально или анормально, слѣдуетъ добавить, по отношенію къ чему оно такъ квалифицируется; безъ этого невозможно понять другъ друга.
- ↑ Division du travail social, стр. 266.
- ↑ Oettingen, Ueber acuten und chronischen Selbstmord, стр. 28—32 и Moralstatistik, стр. 761.
- ↑ Г. Полетти. Впрочемъ, мы знакомы съ его теоріей лишь по ея изложенію, данному Тардомъ въ его Criminalité comparé, стр. 761.
- ↑ Говорятъ, правда (Oettingen), желая ускользнуть отъ такого вывода, что самоубійство есть лишь одна изъ дурныхъ сторонъ цивилизація (Schattenseite) и что возможно, не достигнувъ окончательной побѣды надъ нимъ, все-таки уменьшить его размѣры. Но это—игра словами. Если оно вытекаетъ изъ тѣхъ же самыхъ причинъ, отъ которыхъ зависитъ и ростъ культуры, то нельзя уменьшать перваго, не вредя развитію второго, ибо единственное вѣрное средство борьбы съ даннымъ явленіемъ заключается въ воздѣйствіи на его причины.
- ↑ Этотъ аргументъ вызываетъ возраженіе. Буддизмъ и джаинизмъ—ученія, послѣдовательно проводящія пессимистическій взглядъ на жизнь; является-ли это указаніемъ на болѣзненное состояніе народовъ, исповѣдующихъ эти ученія? Мы знаемъ ихъ слишкомъ мало для того, чтобы рискнуть на безповоротное рѣшеніе этого вопроса. Пусть разсматриваютъ наше разсужденіе, какъ приложимое лишь къ европейскимъ народамъ и даже къ обществамъ городского типа. Въ этихъ предѣлахъ, мы думаемъ, его было бы трудно оспаривать. Впрочемъ, возможно, что духъ самоотреченія, свойственный нѣкоторымъ другимъ обществамъ, можетъ, не вызывая аномаліи, создать строгую систему.
- ↑ Напр. Lisle, op. cit., стр. 437 и слѣд.
- ↑ Не то, чтобъ въ этихъ случаяхъ раздѣленіе поступковъ на нравственные и безнравственные носило абсолютный характеръ. Противоположеніе добра и зла вовсе не носитъ того радикальнаго характера, какой приписывается ему обыденнымъ сознаніемъ. Незамѣтнымъ стушеваніемъ признаковъ можно всегда перейти отъ одного къ другому; пограничная черта бываетъ часто очень неопредѣленной. И только когда рѣчь идетъ о несомнѣнныхъ преступленіяхъ, разстояніе велико, и связь между крайними точками менѣе замѣтна, чѣмъ при самоубійствѣ.
- ↑ op. cit., стр. 499.
- ↑ Статья Suicide въ Diction. Philos.
- ↑ Мы бы хотѣли, чтобъ насъ вѣрно поняли. Конечно, наступитъ день, когда современныя общества вымрутъ, когда они, слѣдовательно, распадутся на болѣе мелкія группы. Но если судить о будущемъ по прошлому, это состояніе будетъ лишь временнымъ, эти частичныя группы явятся матеріаломъ для новыхъ обществъ, гораздо болѣе обширныхъ, чѣмъ нынѣшнія. Можно также предвидѣть, что эти частичныя группы будутъ гораздо обширнѣе тѣхъ, изъ объединенія которыхъ составились нынѣшнія общества.
- ↑ Первые союзы ремесленниковъ существовали въ Римѣ въ періодъ Царей. V. Marquardt, Privat-Leben der Roemer, II, стр. 4.
- ↑ О причинахъ тому см. нашу работу: Division du travail social, стр. 335 слѣд.
- ↑ Эта дифференціація не будетъ, вѣроятно, носить нынѣшняго строго регулированнаго характера. Женщина не будетъ исключена закономъ изъ однѣхъ функцій и направлена къ другимъ. Она будетъ свободно выбирать, но ея выборъ, опредѣляемый ея способностями, будетъ въ общемъ направляться на опредѣленный родъ занятій. Онъ будетъ почти однороднымъ, не будучи обязательнымъ.
- ↑ Мы, разумѣется, указываемъ лишь главные этапы этой эволюціи. Мы не хотимъ сказать, что современныя общества были прямыми преемниками городской общины; мы оставляемъ въ сторонѣ промежуточные этапы.
- ↑ См. объ этомъ Benoist, L’organisation du suffrage universel, въ Revue des Deux-Mondes, 1886.
