ствуетъ наиболѣе обычнымъ условіямъ соціальной жизни, оно не можетъ согласоваться съ иными условіями; а общество, тѣмъ не менѣе, должно имѣть возможность приспособляться какъ къ первымъ, такъ и ко вторымъ. Человѣкъ, у котораго жажда дѣятельности никогда не можетъ превзойти средняго уровня, не можетъ устоять въ положеніяхъ, требующихъ исключительныхъ усилій. Точно такъ-же общество, гдѣ интеллектуальный индивидуализмъ не могъ бы достигнуть своихъ крайностей, не было бы способно стряхнуть съ себя иго традицій и обновить свои вѣрованія, даже когда это становится необходимымъ. И обратно, тамъ, гдѣ такое же состояніе умовъ не могло бы, въ извѣстныхъ случаяхъ, достаточно ослабнуть и дать дорогу противоположному теченію, что сталось бы тамъ въ военное время, когда пассивное повиновеніе является первымъ долгомъ? Но для того, чтобы эти формы дѣятельности могли проявиться, когда онѣ необходимы, надо, чтобы общество не обезцѣнило ихъ окончательно. Поэтому неизбѣжно, чтобы онѣ имѣли свое мѣсто въ общественномъ существованіи; чтобы были какъ сферы, гдѣ культивируется духъ непримиримой критики и свободнаго изслѣдованія, такъ и другія—напримѣръ, армія, гдѣ сохраняется почти въ полной неприкосновенности древняя религія авторитета. Безъ сомнѣнія, въ обычное время, дѣйствіе этихъ очаговъ не должно распространяться за извѣстные предѣлы; такъ какъ чувства, вырабатывающіяся въ нихъ, соотвѣтствуютъ особымъ условіямъ, то является существеннымъ, чтобы они не обобщались. Но если важно, чтобы они оставались локализированными, не менѣе важно, чтобы они существовали. Эта необходимость окажется еще болѣе очевидной, если принять во вниманіе, что общества не только должны справляться съ различными положеніями въ теченіе одного и того же періода, но, кромѣ того, не могутъ вообще сохраняться, не преобразуясь. Нормальныя пропорціи индивидуализма и альтруизма, соотвѣтетвующія современнымъ націямъ, не остаются неизмѣнными на протяженіи даже одного столѣтія. Будущее не было бы возможнымъ, если бы его зародыши
