Въ южной части Москвы, у заставы, одно изъ ея главныхъ предмѣстій примыкаетъ къ двумъ большимъ дорогамъ; обѣ онѣ ведутъ въ Калугу. Одна изъ нихъ, что лѣвѣе, самая старая, другая проложена позднѣе. На первой-то изъ нихъ Кутузовъ только что разбилъ Мюрата. И по этой же дорогѣ Наполеонъ вышелъ изъ Москвы 19 октября, объявивъ своимъ офицерамъ, что онъ пойдетъ къ границамъ Польши черезъ Калугу и Смоленскъ. Затѣмъ, указавъ на небо, по-прежнему безоблачное, сказалъ: «Развѣ вы не узнаете моей звѣзды въ этомъ сверкающемъ небѣ?» Но этотъ призывъ къ счастью противоречилъ мрачному выраженію его лица и обнаруживалъ лишь дѣланное спокойствіе.
Наполеонъ, вступившій въ Москву съ 90 тысячами строевыхъ солдатъ и 20,000 больныхъ и раненыхъ, выходя изъ нея, имѣлъ больше 100 тысячъ здоровыхъ солдатъ, оставивъ въ Москвѣ 1,200 раненыхъ. Пребываніе Императора въ Москвѣ, несмотря на ежедневный потери, дало ему возможность: предоставить отдыхъ пѣхотѣ, пополнить провіантъ войска и увеличить свои силы на 10 тысячъ человѣкъ. Кромѣ того, удалось часть раненыхъ помѣстить въ госпиталѣ, а остальныхъ заблаговременно вывести изъ города. Но съ перваго же дня выступленія Наполеонъ замѣтилъ, что его кавалерія и артиллерія едва волочили ноги.
Одно ужасное зрѣлище увеличило печальныя предчувствія нашего вождя. Армія, еще наканунѣ вышедшая изъ Москвы, двигалась безъ перерыва. Въ этой колоннѣ, состоявшей изъ 140,000 человѣкъ и приблизительно 50,000 лошадей всѣхъ породъ, сто тысячъ строевыхъ солдата, шедшихъ впереди въ полномъ снаряженіи съ пушками и артиллерійскими повозками, еще могли напоминать своимъ видомъ прежнихъ всемірныхъ побѣдителей, но что касается остальныхъ, то они походили скорѣе на татарскую орду послѣ удачнаго нашествія. На безконечномъ разстояніи въ три или четыре ряда тянулась спутанная вереница каретъ, фуръ, богатыхъ экипажей и всевозможныхъ повозокъ. Тутъ были и трофеи въ видѣ русскихъ, турецкихъ и персидскихъ знаменъ и гигантскій крестъ съ колокольни Ивана Великаго, и бородатые русскіе крестьяне, которые везли и несли нашу добычу, сами составляя часть ея; многіе изъ нашихъ собственноручно везли тачки, наполненныя всѣмъ, что имъ удалось захватить; эти безумцы не хотѣли думать, что уже къ вечеру имъ придется отказаться отъ своей непосильной ноши: охваченные безсмысленной жадностью, они забыли и о восьмистахъ лье пути, и о предстоящихъ сраженіяхъ.
Особенно бросалась въ глаза среди идущей въ походъ арміи толпа людей всѣхъ національностей, безъ формы, безъ оружія и слугъ, громко ругавшихся на всѣхъ языкахъ и подгонявшихъ криками и ударами плохенькихъ лошаденокъ, впряженныхъ веревочной упряжью въ элегантные экипажи, наполненные добычей, уцѣлѣвшей отъ пожара, или съѣстными припасами. Въ этихъ экипажахъ ѣхали также со своими дѣтьми французскія женщины, которыя когда-то были счастливыми обитательницами Москвы, а теперь убѣгали отъ ненависти москвичей, и армія являлась для нихъ единственнымъ убѣжищемъ. Нѣсколько русскихъ дѣвокъ слѣдовали за ними въ качествѣ добровольныхъ плѣнницъ.
Можно было подумать, что двигался какой-то караванъ кочевниковъ или одна изъ армій древнихъ временъ, возвращавшаяся послѣ великаго нашествія съ рабами и добычей.
Трудно было себѣ представить, какъ сможетъ регулярное войско тянуть за собой и сохранять такое количество тяжелыхъ экипажей въ теченіе столь длиннаго перехода.
Несмотря на ширину дороги и крики свиты, Наполеону съ трудомъ удавалось пробираться сквозь эту невообразимую толкотню. Безъ сомнѣнія, достаточно было попасть въ узкій проходъ, ускорить движеніе или подвергнуться нападенію казаковъ, чтобы избавиться отъ этой поклажи; но лишь судьба или непріятель имели право облегчить насъ отъ нея. Императоръ же отлично сознавалъ, что онъ не имѣетъ права ни упрекнуть своихъ солдатъ за захватъ этой съ трудомъ пріобрѣтенной добычи, ни тѣмъ более отнять ее у нихъ. Кроме того, такъ какъ награбленныя вещи были спрятаны подъ съѣстными припасами, а Императоръ не имѣлъ возможности выдавать своимъ солдатамъ должный паекъ, то могъ ли онъ запретить имъ уносить все это съ собой? Наконецъ, въ виду того, что не хватало военныхъ повозокъ, эти экипажи служили единственнымъ спасеніемъ для больныхъ и раненыхъ. Поэтому Наполеонъ безмолвно миновалъ длинный хвостъ своей арміи и выѣхалъ на старую Калужскую дорогу. Онъ въ теченіе нѣсколькихъ часовъ двигался въ этомъ направленіи, объявивъ, что онъ идетъ поразить Кутузова, на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ русскій полководецъ только что одержалъ победу. Но въ половине дня, взобравшись на высоту Краснопахрской усадьбы, где онъ остановился, Императоръ неожиданно повернулъ направо вместе со всей своей арміей и, двигаясь черезъ поля, въ три перехода достиг новой калужской дороги. Во время этого маневра полилъ дождь, испортилъ поперечныя дороги и принудилъ Наполеона остановиться. Это было большимъ несчастьемъ. Лишь съ большимъ трудомъ удалось извлечь изъ грязи наши орудія.
Несмотря на это, Императоръ удачно скрылъ свое движеніе, при помощи корпуса Нея и остатковъ кавалеріи Мюрата, стоявшихъ позади рѣки Мотши и въ Вороновѣ. Кутузовъ, введенный въ заблужденіе этой уловкой, продолжалъ ждать Великую Армію на старой дороге, въ то время какъ она 23 октября, передвинувшись целикомъ на новую дорогу, должна была сделать всего лишь одинъ переходъ, чтобы, благополучно миновавъ русскихъ, опередить ихъ на пути къ Калуге.
Письмо Бертье къ Кутузову, обозначенное первымъ днемъ нашего фланговаго марша, было последней попыткой къ примиренію или быть можетъ военной хитростью. На него не последовало удовлетворительнаго ответа.
23-го Императоръ со своимъ штабомъ уже былъ въ Боровске. Проведенная тамъ ночь была пріятна Императору: онъ узналъ, что въ шесть часовъ вечера Дельзонъ со своей дивизіей, опередивъ его на четыре лье, нашелъ Малоярославецъ и окружающіе его леса не занятыми. Это место было прочной позиціей противъ Кутузова и въ то же самое время единственнымъ пунктомъ, занявъ который, русскіе могли отрѣзать намъ отступленіе по новой калужской дорогѣ. Сначала Императоръ хотѣлъ обезпечить успѣхъ захвата этого города своимъ присутствіемъ и даже отдалъ приказаніе къ выступленію, но потомъ отмѣнилъ его, неизвѣстно почему.
Онъ провелъ этотъ вечеръ верхомъ на лошади вблизи Боровска, на большой дорогѣ недалеко отъ того мѣста, гдѣ, по его предположенію, долженъ былъ находиться Кутузовъ. Подъ проливнымъ дождемъ онъ осматривалъ мѣстность, какъ будто бы на ней должно было происходить сраженіе. На другой день, 24, онъ узналъ, что у Дельзона отбиваютъ Малоярославецъ; это извѣстіе не вызвало въ немъ особеннаго безпокойства, потому ли, что онъ былъ увѣренъ въ успѣхѣ, или потому, что вообще не зналъ, что предпринять.
Онъ поздно и не торопясь выѣхалъ изъ Боровска, какъ вдругъ до него донесся шумъ сильнаго сраженія. Тогда его охватило безпокойство, онъ поспѣшилъ взобраться на одну изъ возвышенностей и сталъ прислушиваться. Неужели русскіе его опередили? Значитъ, его маневръ не удался? Развѣ онъ съ недостаточной быстротой подвигался впередъ? Или, можетъ быть, наши обходятъ лѣвый флангъ Кутузова?
Говорили, что во всемъ этомъ движеніи нашей арміи наблюдалось та медлительность, которая обычно наступаетъ вслѣдъ за продолжительнымъ отдыхомъ. Разстояніе между Москвой и Малоярославцемъ равняется всего ста десяти верстамъ: достаточно было бы четырехъ дней, чтобы пройти его, но наши употребили на этотъ переходъ цѣлыхъ шесть дней. Правда, армія, нагруженная съѣстными припасами и добычей, съ трудомъ подвигалась впередъ, а дороги были топки. Мы были принуждены посвятить цѣлый день переправѣ черезъ Нару и черезъ ея болото, точно такъ же, какъ и поджиданію различныхъ корпусовъ. Кромѣ того, подвигаясь такъ близко отъ непріятеля, нашимъ приходилось тѣсниться, чтобы не подвергнуть нападенію русскихъ нашъ слишкомъ удлиненный флангъ. Какъ бы то ни было, всѣ наши несчастія начались съ этого привала.
Между тѣмъ Императоръ по-прежнему прислушивался; шумъ все возросталъ: «Что это, — битва?» воскликнулъ онъ. Каждый выстрѣлъ терзалъ его, такъ какъ тутъ дѣло шло уже не о побѣдѣ, а о самосохраненіи, и онъ торопилъ Даву, слѣдовавшаго за нимъ, но этотъ маршалъ прибылъ на поле битвы лишь съ наступленіемъ ночи, когда пальба ослабѣвала, когда все уже было рѣшено.
Императоръ видѣлъ конецъ сраженія, но не имѣлъ возможности помочь вице-королю. Шайка тверскихъ казаковъ чуть было не захватила вблизи Наполеона одного изъ его офицеровъ.
Ночью пріѣхалъ генералъ, присланный принцемъ Евгеніемъ, и все объяснилъ: «Вчера Дельзонъ не встрѣтилъ непріятеля въ Малоярославцѣ, но онъ не счелъ возможнымъ расположить всю свою дивизію въ этомъ городѣ, стоящемъ на возвышенности, за рѣкой, за оврагомъ, въ который легко можно было при неожиданномъ ночномъ нападеніи опрокинуть все войско. Поэтому онъ остался на низкомъ берегу Лужи и поручилъ всего лишь двумъ батальонамъ занять городъ и слѣдить за высокимъ берегомъ. Ночь приближалась къ концу; было четыре часа; за исключеніемъ нѣсколькихъ часовыхъ все спало въ бивуакахъ Дельзона, какъ вдругъ русскіе подъ предводительствомъ Дохтурова съ ужасными криками выскочили изъ лѣсу. Смятеніе охватило часовыхъ и распространилось на всю дивизію. Это уже была не рукопашная, а артиллерійская пальба. Съ самаго начала атаки грохотъ орудій раздавался на три лье, оповѣстивъ вице-короля о серьезномъ сраженіи».
Въ заключеніе въ этомъ рапортѣ было прибавлено, что тутъ подоспѣлъ принцъ Евгеніи съ нѣсколькими офицерами, его дивизія и гвардія слѣдовали за нимъ. По мѣрѣ его приближенія передъ нимъ открывалось обширное поле сраженія, расположенное на возвышенности; у ея подножья протекала Лужа, берега которой отбивали отряды русскихъ стрѣлковъ.
Позади ихъ съ высотъ города русскій авангардъ обстрѣливалъ Дельзона, а дальше по высокому берегу стремительно приближалась вся армія Кутузова двумя длинными чернѣющими колоннами. Ихъ ряды, то развертываясь, то смыкаясь, подымались къ городу по обнаженному спуску, достигнувъ котораго они заняли прочную позицію, дававшую этому многочисленному войску всѣ преимущества. И уже русскіе начали загораживать старую Калужскую дорогу, которая еще вчера была свободна и которую мы могли бы занять; но отнынѣ Кутузовъ будетъ отстаивать ее шагъ за шагомъ.
Въ то же самое время непріятельская артиллерія воспользовалась высотами, примыкавшими къ рѣкѣ, и ея выстрѣлы попадали на дно того оврага, гдѣ скрывались отряды Дельзона. Положеніе было невыносимо и всякое замедление могло кончиться нашей гибелью. Нужно было прибѣгнуть или къ быстрому отступлению, или къ стремительной атакѣ, а такъ какъ и отступать нужно было, двигаясь впередъ, то вице-король далъ приказъ къ атакѣ.
Большая Калужская дорога пролегаетъ по узкому мосту рѣки Лужи, затѣмъ черезъ оврагъ, примыкающій къ Малоярославцу, поднимается къ этому городу. Русскіе въ огромномъ числѣ занимали этотъ оврагъ. Дельзонъ и его французы бросились туда, очертя голову. Отъ такого напора русскіе были опрокинуты и скоро наши штыки заблестѣли на высотахъ.
Дельзонъ, будучи увѣренъ въ побѣдѣ, объявилъ о ней. Ему оставалось пройти лишь одинъ только рядъ зданій, но его солдаты заколебались. Онъ двинулся впередъ, ободряя ихъ жестами, голосомъ и собственнымъ примѣромъ, какъ вдругъ пуля ударила ему въ голову и онъ упалъ. Его братъ бросился къ нему и, сжимая его въ своихъ объятіяхъ, хотѣлъ собственнымъ тѣломъ защитить его отъ выстрѣловъ и сумятицы, но вторая пуля сразила его самого — и оба брата одновременно испустили духъ.
Это была тяжелая потеря и нужно было замѣстить убитыхъ. Гильмино занялъ мѣсто Дельзона, опрокинулъ и загналъ сто русскихъ гренадеровъ въ церковь и на кладбище, на оградѣ котораго они держались. Эта церковь возвышалась налѣво отъ большой дороги и ей мы были обязаны побѣдой. Пять разъ мимо нея проходили преслѣдующія насъ русскія колонны и пять разъ наши выстрѣлы, направляемые изъ этой церкви то на ихъ флангъ, то на ихъ тылъ, приводили ихъ въ смятеніе и задерживали ихъ натискъ; затѣмъ, когда уже мы стали наступать, то русскіе, благодаря этой позиціи, очутились между двухъ огней и тѣмъ самымъ мы достигли успѣха.
Едва успѣлъ Гильмино установить такую диспозицію, какъ вдругъ цѣлая стая русскихъ набросилась на него; его оттиснули къ мосту, гдѣ держался вице-король, наблюдавшій за сраженіемъ и подготовлявшій резервы. Сначала даваемая имъ подмога не имѣла значенія: онъ посылалъ одинъ за другимъ слабые небольшие отряды и, какъ это всегда бываетъ, такіе отряды, не представляя собою серьезнаго подкрѣпленія для натиска, были поочередно разбиваемы.
Наконецъ вся 14 дивизія была пущена въ дѣло, сраженіе въ третій разъ перешло на высоты. Но едва французы достигли городскихъ домовъ, едва они удалились отъ центральнаго пункта и очутились на широкомъ открытомъ мѣстѣ, не защищаемые ни съ какой стороны — ихъ силы оказались уже недостаточными. Истребляемые выстрѣлами цѣлой арміи, французы въ смятеніи остановились; къ русскимъ все время подходили свѣжія силы и наши порѣдѣвшіе полки должны были отступить, тѣмъ болѣе, что неровность почвы усиливала это смятеніе, и имъ снова пришлось стремительно спуститься съ возвышенности, покинувъ все.
Ядра, направленныя въ этотъ деревянный городъ, подожгли его: въ своемъ отступлении наши попадали въ огонь пожара, который гналъ ихъ подъ огонь выстрѣловъ; русскіе ополченцы озвѣрѣли, какъ истинные фанатики; наши солдаты тоже разсвирѣпѣли; начался рукопашный бой; солдаты вцѣплялись другъ и друга одной рукой, нанося удары другой, и оба, какъ побѣдитель, такъ и побѣжденный, скатывались въ глубины оврага или въ пламя, не разжимая рукъ. Тамъ умирали раненые, иные задыхаясь въ дыму, другіе — пожираемые раскаленными углями. Ихъ почернѣвшіе и обуглившіеся скелеты являли собой ужасное зрѣлище.
Впрочемъ, не всѣ изъ нашихъ одинаково ревностно исполняли свой долгъ. Одинъ изъ командировъ, большой говорунъ, забившись на дно оврага, проводилъ время въ разговорахъ вмѣсто того, чтобы дѣйствовать. Онъ держалъ при себѣ въ этомъ безопасномъ мѣстѣ ровно столько солдатъ, сколько нужно было для того, чтобы оправдать его присутствіе въ этомъ оврагѣ, предоставляя остальнымъ своимъ подчиненнымъ действовать наугадъ, каждому порознь — такъ, какъ имъ вздумается.
Въ резервѣ была одна 15 дивизія. Вице-король вызвалъ ее въ дѣло. Она двинулась впередъ, направивъ одну бригаду налѣво, въ предьмѣстье, другую направо, въ городъ. Это были итальянскіе рекруты, которые сражались впервые. Они бросились въ гору съ восторженными криками, позабывъ объ опасности или презирая ее по тому странному свойству, благодаря которому жизнь въ ея расцвѣтѣ менѣе цѣнится, чѣмъ на склонѣ лѣтъ, или можетъ быть потому, что молодые меньше боятся смерти, не чувствуя ея приближенія, и въ этомъ возрастѣ, богатомъ всѣми дарами природы, они расточаютъ свою жизнь, какъ богачи свое состояніе.
Схватка была ужасна; мы въ четвертый разъ отбили все и снова все потеряли. Рекруты резерва, пылкіе вначалѣ, очень скоро потеряли мужество и, обратившись въ бѣгство, вернулись къ старымъ солдатамъ, которые, соединившись съ ними, снова повели ихъ въ сраженіе.
Тогда русскіе, воодушевленные своимъ успѣхомъ и своимъ все возраставшимъ числомъ, спустились съ правой стороны, чтобы овладѣть мостомъ и отрѣзать намъ отступленіе. У принца Евгенія оставался всего одинъ послѣдній резервъ, онъ самъ пошелъ въ бой вмѣстѣ со своей гвардіей. При видѣ этого и заслышавъ призывные крики вице-короля, остатки 13-ой, 14-ой и 15-ой дивизій воспрянули духомъ — они сдѣлали послѣднее усиліе и въ пятый разъ бой перешелъ на высоты.
Въ это же время полковникъ Перальди и итальянскіе стрѣлки штыками оттѣснили русскихъ, которые уже достигали моста съ лѣвой стороны, и, не переводя духу, опьяненные дымомъ и выстрѣлами, черезъ которые они прорвались, ударами, которые они наносили сами, и, наконецъ, побѣдой, — они далеко устремились въ долину, собираясь захватить непріятельскія пушки.
Но одна изъ глубокихъ расщелинъ, которыми покрыта эта почва, заставила ихъ остановиться подъ смертоноснымъ огнемъ: ихъ ряды разомкнулись и непріятельская кавалерія напала на нихъ; они были отброшены къ самымъ садамъ предмѣстья, тутъ они остановились и снова сомкнулись; Дюрье, Гиффлинга, Трецель, французы и итальянцы — всѣ принялись отчаянно отстаивать верхнія ворота города и русскіе подались, наконецъ, и отступили, укрѣпившись на Калужской дорогѣ, между лѣсомъ и Малоярославцемъ.
Такимъ образомъ, восемнадцать тысячъ итальянцевъ и французовъ, столпившихся въ глубинѣ оврага, побѣдили пятьдесятъ тысячъ русскихъ, расположившихся надъ ихъ головами и имѣвшихъ всѣ тѣ преимущества, которыя даетъ городъ, построенный на крутомъ подъемѣ.
Тѣмъ не менѣе армія съ грустью смотрѣла на это поле битвы, гдѣ пали убитыми и ранеными семь генераловъ и четыре тысячи французовъ и итальянцевъ. Потеря непріятеля не могла утѣшить насъ. Эта потеря не была вдвое больше нашей и ихъ раненые могли быть спасены. Кромѣ того мы вспоминали, что, находясь въ подобномъ же положеніи, Петръ I жертвовалъ десятью русскими на каждаго шведа и считалъ, что не только потери обѣихъ сторонъ равны, но что онъ даже выигралъ въ этой ужасной сдѣлкѣ. Наши особенно печалились при мысли о безполезности этой кровавой схватки.
Въ самомъ дѣлѣ, костры, запылавшіе налѣво отъ насъ въ ночь съ 23-го на 24 оповестили насъ о приближеніи русскихъ къ Малоярославцу; тѣмъ не менѣе было замѣтно, что наши подвигаются къ нимъ медленно, что лишь всего одна дивизія на три лье въ окружности, лишенная всякой подмоги, безпечно двигалась впередъ, что различные корпуса были далеко отодвинуты другъ отъ друга. Куда же дѣлась та быстрота и та рѣшимость, которую выказали наши при Маренго, Ульмѣ и Экмюлѣ? Чѣмъ было можно объяснить это вялое и замедленное передвиженіе при подобныхъ критическихъ обстоятельствахъ? Неужели нашихъ задерживали ихъ артиллерія и обозъ? Это предположеніе было наиболѣе правдоподобнымъ.
Императоръ выслушалъ рапортъ объ этой битвѣ, находясь въ нѣсколькихъ шагахъ направо отъ большой дороги, въ глубинѣ оврага на берегу рѣчки въ деревнѣ Городнѣ въ старой развалившейся деревянной хижинѣ ткача. Эта деревня была расположена въ полульё отъ Малоярославца, возлѣ одного изъ изгибовъ рѣки Лужи. И въ этомъ-то подточенномъ червями жилищѣ, въ грязной темной комнаткѣ, разгороженной пополамъ холщовой занавѣской, рѣшалась судьба арміи и Европы!
Первую половину ночи Наполеонъ провелъ въ полученіи и прочитываніи извѣстій съ поля сраженія. Все доказывало, что непріятель готовится къ сраженію на слѣдующій день; наши же находили нужнымъ избѣжать его. Въ одиннадцать часовъ пришелъ Бессьеръ. Этотъ маршалъ былъ обязанъ своимъ возвышеніемъ нѣкоторыми почтенными заслугами и любовью Наполеона, привязавшегося къ нему, какъ къ своему созданію. Правда, нельзя было сделаться фаворитомъ Наполеона такъ же, какъ — всякаго другого монарха; для этого слѣдовало, по крайней мѣрѣ, долго прожить съ нимъ, выказать свою полезность, такъ какъ онъ не удѣлялъ много времени пріятному; затѣмъ необходимо было быть не только простымъ свидѣтелемъ столькихъ побѣдъ; — тогда утомленный Императоръ пріучался смотрѣть тѣми глазами, которые, какъ ему казалось, онъ самъ пересоздалъ.
Онъ отправилъ своего маршала, чтобы смотрѣть расположение непріятеля. Бессьеръ повиновался; онъ проѣхалъ вдоль всего фронта позиціи русскихъ: «Ихъ невозможно атаковать», сказалъ онъ по возвращеніи! — «О Боже!» воскликнулъ Императоръ, всплеснувъ руками. «Достаточно ли вы въ этомъ убѣдились? Неужели это правда? Вы мнѣ ручаетесь за это?» Бессьеръ подтвердилъ свое донесеніе: онъ повторилъ, что позиція русскихъ такова, что достаточно трехсотъ гренадеръ для задержанія цѣлой арміи! Наполеонъ съ подавленнымъ видомъ скрестилъ руки и углубился въ свои печальныя размышленія. «Итакъ, его армія побѣдоносна, но самъ онъ побѣжденъ! Его путь отрѣзанъ, планы разстроены; Кутузовъ старикъ, скиѳъ, предупредилъ его! И онъ не можетъ жаловаться на свою звѣзду! Развѣ солнце Франціи не слѣдовало за нимъ и въ Россію? Развѣ еще вчера дорога въ Малоярославецъ не была свободна? Значитъ, счастье не измѣнило ему, но не онъ ли самъ измѣнилъ своему счастью?»
Углубившись въ бездну этихъ безотрадныхъ мыслей, онъ впалъ въ такое состояніе, что ни одному изъ его приближенныхъ не удалось добиться отъ него ни одного слова и только послѣ долгихъ настойчивыхъ вопросовъ едва онъ удостоилъ ихъ кивка головы. Наконецъ, онъ выразилъ желаніе отдохнуть немного, но его терзала жгучая безсонница. Весь остатокъ жестокой ночи онъ то вставалъ, то ложился, безпрестанно подзывалъ къ себѣ кого-нибудь, но ни однимъ словомъ не обнаруживалъ своего отчаянія и лишь по безпокойной подвижности его тѣла можно было судить о смятеніи его души.
Около четырехъ часовъ утра одинъ изъ его ординарцевъ, принцъ Д’Аренбергъ, предупредилъ его о томъ, что подъ прикрытіемъ ночной темноты, лѣса и неровностей почвы казаки проскользнули между главной квартирой арміи и аванпостами. Императоръ только что послалъ Понятовскаго на свой правый флангъ, въ Крененское. Онъ такъ мало ожидалъ нападенія непріятеля съ этой стороны, что не позаботился объ укрѣпленіи праваго фланга, и не обратилъ вниманія на донесеніе своего ординарца.
Какъ только 25-го числа солнце показалось на горизонтѣ, онъ сѣлъ на лошадь и отправился по Калужской дорогѣ, которая теперь была для него только дорогой въ Малоярославецъ. Чтобы достигнуть моста, около этого города слѣдовало проѣхать черезъ длинную долину шириною въ полльё, которую окружаетъ со всѣхъ сторонъ рѣка Лужа; за Императоромъ слѣдовало всего лишь нѣсколько офицеровъ. Такъ какъ четыре эскадрона его обычной свиты не были имъ предупреждены, то они поѣхали вслѣдъ за нимъ, торопясь его догнать. Дорога была покрыта артиллерійскими и лазаретными фурами и экипажами; все это составляло внутреннюю часть арміи и потому Наполеонъ со своими путниками подвигались впередъ безъ всякихъ опасеній.
Сначала вдалекѣ съ правой стороны замелькали небольшіе отряды, затѣмъ стали приближаться большія черныя линіи войскъ. Вдругъ поднялась тревога: нѣсколько женщинъ и кое-кто изъ челяди стремглавъ бросились назадъ, ничего не слушая, не отвѣчая на вопросы, потерявъ голосъ и еле переводя духъ. Въ то время ряды экипажей нерешительно остановились: среди нихъ поднялась суматоха; одни изъ нихъ хотели продолжать путь, другіе — вернуться обратно: экипажи сталкивались, опрокидывались и вскорѣ воцарился невообразимый безпорядокъ. Императоръ смотрѣлъ и улыбался, все подвигаясь впередъ и думая, что ими овладѣлъ безпричинный паническій страхъ. Его адъютанты подозрѣвали, что передъ ними казаки, но они приближались такими правильными взводами, что наши все еще сомневались, и если бы эти негодяи не зарычали бы по своему обыкновенію, чтобы заглушить въ себе страхъ передъ опасностью, Наполеону, быть можетъ, не удалось бы миновать ихъ рукъ. Опасность эта была еще увеличена тѣмъ, что сначала мы приняли эти возгласы за крики «Да здравствуетъ Императоръ!»
Это былъ Платовъ и шесть тысячъ казаковъ, которые позади нашего побѣдоноснаго авангарда попытались перейти рѣку, равнину и большую дорогу, забирая все на своемъ пути, и какъ разъ въ ту минуту, когда Императоръ спокойно двигался среди своей арміи вблизи извилистой рѣки, не допуская даже мысли о такомъ дерзкомъ намѣреніи, — русскіе приводили его въ исполненіе!
Пустившись въ галопъ, они приближались такъ быстро, что Раппъ едва успѣлъ сказать Императору: «Да вѣдь это они, возвращайтесь!» Императоръ, потому ли, что онъ плохо видѣлъ, или потому, что онъ считалъ унизительнымъ обращаться въ бѣгство, стоялъ на-своемъ. И онъ былъ бы окруженъ, если бы Раппъ, схвативъ за повода лошадь Наполеона, не повернулъ ее назадъ, закричавъ ему: «Это необходимо!» И въ самомъ дѣлѣ приходилось бѣжать. Наполеонъ при своей гордости не могъ рѣшиться на это. Онъ обнажилъ шпагу; принцъ Невшательскій и оберъ-шталмейстеръ послѣдовали его примѣру. И, ставъ налѣво отъ дороги, они стали ждать эту орду, отъ которой ихъ отдѣляло всего сорокъ шаговъ. Раппъ едва успѣлъ повернуться лицомъ къ этимъ варварамъ, какъ одинъ изъ нихъ съ такой силой вонзилъ свое копье въ грудь лошади этого генерала, что опрокинулъ его на землю. Другіе адъютанты и нѣсколько гвардейскихъ кавалеристовъ подняли его. Этотъ поступокъ, храбрость Лекутё, усилія двухъ десятковъ офицеровъ и стрѣлковъ, а главнымъ образомъ, жадность къ грабежу русскихъ варваровъ спасли Императора. Тѣмъ не менѣе имъ достаточно было только протянуть руку, чтобы схватить его. Въ ту же минуту орда, пересѣкая дорогу, смяла все на своемъ пути: лошадей, людей, экипажи, нанося раны и убивая обозныхъ солдатъ, которыхъ затѣмъ казаки тащили въ лѣсъ, чтобы тамъ ихъ обобрать; затѣмъ, повернувъ лошадей, впряженныхъ въ орудія, они уводили ихъ черезъ поля. Но эта побѣда длилась лишь одно мгновеніе, была торжествомъ, благодаря неожиданности. Подоспѣла гвардейская кавалерія, при видѣ нея русскіе побросали свою добычу и обратились въ бѣгство; они пронеслись подобно потоку, правда, оставляя за собой ужасные слѣды, но побросавъ то, что удалось имъ захватить.
Тѣмъ не менѣе некоторые изъ этихъ варваровъ проявили отвагу, доходящую до дерзости. Они возвращались шагомъ, проѣзжая между нашими эскадронами и спокойно заряжая свои ружья. Они расчитывали на неповоротливость нашихъ избранныхъ кавалеристовъ и на легкость своихъ собственныхъ лошадей, подгоняемыхъ нагайками. Ихъ бегство произошло въ полномъ порядке, они несколько разъ оборачивались, правда, на разстояніи вне выстрѣла, такъ что они потеряли только несколько человѣкъ ранеными и не оставили намъ ни одного плѣнника. Наконецъ, они заманили насъ къ оврагамъ, поросшимъ кустарниками, где были спрятаны ихъ орудія, принудившія насъ остановиться. Все это наводило на размышленія. Силы нашей арміи были надорваны, а война возобновлялась во всей своей силе!
Императоръ, пораженный тѣмъ, что осмѣлились на него напасть, стоялъ до тѣхъ поръ, пока не очистили долину; затѣмъ онъ направился въ Малоярославецъ, гдѣ вице-король показалъ ему всѣ препятствія, преодолѣнныя наканунѣ.
Сама почва достаточно свидетельствовала о нихъ. Никогда еще поле битвы не представляло такой ужасной картины. Изрытая поверхность земли, окровавленныя развалины, улицы, слѣдъ которыхъ можно было различить по длинной вереницѣ труповъ и человѣческихъ головъ, раздавленныхъ пушечными колесами, обгорѣвшіе раненые, выползавшіе изъ обломковъ и испускавшіе жалобные стоны, наконецъ, мрачное пѣніе гренадеровъ, воздававшихъ послѣднія печальныя почести останкамъ своихъ убитыхъ полковниковъ и генераловъ — все это говорило о только что произошедшемъ ужасномъ сраженіи. Говорятъ, что Императоръ увидѣлъ въ этомъ одну лишь славу; онъ воскликнулъ: «Честь этого великаго дня всецѣло принадлежитъ принцу Евгенію!» Но уже охваченный роковымъ предчувствіемъ, онъ поколебался при видѣ этого зрѣлища. Затѣмъ онъ отправился на высокій берегъ.
Товарищи! помните ли вы это злосчастное поле битвы, на которомъ остановилось завоеваніе міра, гдѣ двадцать лѣтъ непрерывныхъ побѣдъ разсыпались въ прахъ, гдѣ началось великое крушеніе нашего счастья? Представляется ли еще вашимъ глазамъ этотъ разрушенный кровавый городъ и эти глубокіе овраги и лѣса, которые, окружая высокую долину, образуютъ изъ нея замкнутое мѣсто? Съ одной стороны французы, уходившіе съ сѣвера, котораго они такъ пугались, съ другой — у опушекъ лѣсовъ — русскіе, охранявшіе дорогу на югъ и пытавшіеся толкнуть насъ во власть ихъ грозной зимы. Представляется ли вамъ Наполеонъ между двумя своими арміями посреди этой долины, его шаги, его взгляды, блуждавшіе съ юга на востокъ, съ Калужской дороги на Медынскую? Обѣ онѣ для него закрыты: на Калужской — Кутузовъ и сто двадцать тысячъ человѣкъ, готовыхъ оспаривать у него двадцать лье лощины, со стороны Медыни онъ видитъ многочисленную кавалерію — это Платовъ и тѣ самыя орды, которыя только что появились у крыла арміи, проникли черезъ него по частямъ и вышли, нагруженные добычей, чтобы вновь сформироваться на правомъ флангѣ, гдѣ ихъ ждали резервы и артиллерія. Именно въ эту сторону были такъ долго устремлены взоры Императора, о ея положеніи онъ справлялся по военнымъ картамъ, выслушивалъ генераловъ, взвѣшивалъ все, что было опаснаго въ нашей позиціи въ силу необычайно рѣзкихъ несогласій между генералами, которые не сдерживались даже въ его присутствіи. Затѣмъ, весь подавленный сожалѣніемъ и печальными предчувствіями, онъ медленно отправился на главную квартиру.
Мюратъ, принцъ Евгеній, Бертье, Даву и Бессьеръ слѣдовали за нимъ. Бѣдное жилище невѣжественнаго ремесленника заключало въ своихъ стѣнахъ Императора, двухъ королей, трехъ генераловъ арміи! Они пришли туда, чтобы решить судьбу Европы и арміи, которая ее завоевала. Смоленскъ былъ цѣлью. Какъ итти туда — черезъ Калугу, Медынь или Можайскъ? Наполеонъ сидѣлъ передъ столомъ, опершись головой на руки, которыя закрывали его лицо и отражавшуюся, вѣроятно, на немъ скорбь.
Никто не решался нарушить этого рокового молчанія, какъ вдругъ Мюратъ, который не могъ долго сосредоточиваться, не вынесъ этого колебанія. Послушный лишь внушеніямъ своей пламенной натуры, и не желая поддаваться такой нерѣшительности, онъ воскликнулъ въ одномъ изъ порывовъ, свойственныхъ ему и способныхъ разомъ или поднять настроеніе или ввергнуть въ отчаяніе: «Пусть меня снова обвинятъ въ неосторожности, но на войне все рѣшается и определяется обстоятельствами. Тамъ, где остается одинъ исходъ — атака, всякая осторожность становится отвагой и отвага осторожностью. Остановиться нѣтъ никакой возможности, бѣжать опасно, поэтому намъ необходимо преследовать непріятеля. Что намъ за дѣло до грознаго положенія русскихъ и ихъ непроходимыхъ лѣсовъ? Я презираю все это! Дайте мнѣ только остатки кавалеріи и гвардіи и я углублюсь въ ихъ леса, брошусь на ихъ батальоны, разрушу все и вновь открою арміи путь къ Калуге».
Здѣсь Наполеонъ, поднявъ голову, остановилъ эту пламенную речь, сказавъ: «Довольно отваги; мы слишкомъ много сдѣлали для славы; теперь время думать лишь о спасеніи остатковъ арміи».
Тутъ Бессьеръ, потому ли, что его гордость оскорблялась при мысли о необходимости подчиниться Неаполитанскому королю, или потому, что ему хотѣлось сохранить неприкосновенной гвардейскую кавалерію, которую онъ сформировалъ, за которую отвѣчалъ передъ Наполеономъ и которая состояла подъ его начальствомъ, — Бессьеръ, чувствуя поддержку, осмѣлился прибавить: «Для подобнаго предпріятія у арміи, даже у гвардіи не хватитъ мужества. Уже теперь поговариваютъ о томъ, что не хватаетъ повозокъ и что отнынѣ раненый побѣдитель останется въ рукахъ побѣжденныхъ и, что такимъ образомъ всякая рана была смертельна. Итакъ, за Мюратомъ послѣдуютъ неохотно и въ какомъ состояніи? Мы только что убедились въ недостаточности нашихъ силъ. А съ какимъ непріятелемъ намъ придется сражаться? Разве не видели мы поля послѣдней битвы, не замѣтили того неистовства, съ которымъ русскіе ополченцы, едва вооруженные и обмундированные, шли на вѣрную смерть?» Этотъ маршалъ закончилъ свою рѣчь, произнеся слово отступленіе, которое Наполеонъ одобрилъ своимъ молчаніемъ.
Тотчасъ же принцъ Экмюльскій заявилъ, что если отступленіе рѣшено, то нужно отступать черезъ Медынь и Смоленскъ. Но Мюратъ прервалъ Даву и не то изъ враждебности, которую онъ къ нему питалъ, не то отъ досады за его отвергнутый отважный планъ, съ изумленіемъ сказалъ: «Какъ можно предлагать Императору такой неосмотрительный шагъ! Что же Даву поклялся погубить всю армію? Неужели онъ хочетъ, чтобы такая длинная и тяжелая колонна потянулась бы безъ проводниковъ по незнакомой дорогѣ, вблизи Кутузова, подставляя свое крыло всѣмъ непріятельскимъ нападеніямъ. Ужъ не самъ ли Даву будетъ защищать армію? Зачѣмъ, когда позади насъ Боровскъ и Верея безопасно ведутъ къ Можайску, мы отклонимъ этотъ спасительный для насъ путь? Тамъ должны быть заготовлены съѣстные припасы, тамъ все намъ извѣстно и ни одинъ измѣнникъ не собьетъ насъ съ дороги».
При этихъ словахъ Даву, весь пылая гнѣвомъ и съ трудомъ сдерживая себя, отвѣчалъ:
«Я предлагаю отступать по плодородной почвѣ, по нетронутой дорогѣ, гдѣ мы можемъ найти пропитаніе въ деревняхъ, уцѣлѣвшихъ отъ разрушенія по кратчайшему пути, которымъ непріятель не успѣетъ воспользоваться, чтобы отрѣзать намъ указываемую Мюратомъ дорогу изъ Можайска въ Смоленскъ, а что это за дорога? песчаная и испепеленная пустыня, гдѣ обозы раненыхъ, присоединившись къ намъ, прибавятъ намъ новыя затруднения, где мы найдемъ лишь одни обломки, слѣды крови, скелеты и голодъ!
Впрочемъ, я высказываю свое мнѣніе, потому что меня спрашиваютъ, но я съ неменьшимъ рвеніемъ буду повиноваться приказаніямъ, хотя бы и противорѣчащимъ моему мнѣнію; но только одинъ императоръ можетъ заставить меня замолчать, а ужъ никакъ не Мюратъ, который никогда не былъ моимъ государемъ и никогда имъ не будетъ!»
Ссора усиливалась, Бессьеръ и Бертье вмѣшались. Императоръ же, попрежнему погруженный въ задумчивость, казалось, ничего не замѣчалъ. Наконецъ онъ прервалъ свое молчаніе и это обсужденіе следующими словами: «Хорошо, господа, я рѣшу самъ!»
Онъ рѣшилъ отступать и по той дорогѣ, которая дастъ возможность скорѣе удалиться отъ непріятеля. Но ему нужно было вынести страшную борьбу съ собой для того, чтобы онъ смогъ заставить себя решиться на такой небывалый для него путь. Это рѣшеніе было такъ мучительно, такъ оскорбляло его гордость, что онъ лишился чувствъ. Тѣ, которые тогда ухаживали за нимъ, разсказывали, что донесеніе о новомъ дерзкомъ нападеніи казаковъ возлѣ Боровска въ нѣсколькихъ лье позади арміи было послѣднимъ и слабымъ толчкомъ, который заставилъ Императора окончательно принять роковое рѣшеніе — отступать.
Замечательно то, что онъ приказалъ отступать къ сѣверу въ ту минуту, когда Кутузовъ со своими русскими, еще потрясенными схваткой при Малоярославце, отступалъ къ югу.
Въ эту же самую ночь такая же тревога происходила и въ русскомъ лагере. Во время битвы подъ Малоярославцемъ Кутузовъ съ осторожной медлительностью приближался къ полю битвы, останавливаясь на каждомъ шагу, ощупывая почву, какъ будто бы онъ боялся, что земля провалится подъ нимъ, и лишь съ трудомъ удавалось добиться отъ него посылки резервныхъ отрядовъ на помощь Дохтурову. Самъ онъ осмѣлился загородить дорогу Наполеону лишь въ то время, когда нечего было опасаться генеральнаго сраженія.
Тогда Вильсонъ, еще разгоряченный битвой, прискакалъ къ нему. Вильсонъ это тотъ дѣятельный, подвижный англичанинъ, котораго видели въ Египте, въ Испаніи, всюду врагомъ Наполеона и французовъ. Въ русской арміи онъ былъ представителемъ союзниковъ. Среди полновластія Кутузова, онъ былъ человѣкъ независимый, не только наблюдатель, но какъ бы судья; этихъ свойствъ было достаточно, чтобы вызвать къ себѣ недоброжелательство, а такъ какъ вражда всегда вызываетъ вражду, то Кутузовъ и Вильсонъ ненавидѣли другъ друга, Вильсонъ упрекалъ его за непостижимую медлительность, благодаря которой пять разъ въ теченіе одного дня русскіе упустили побѣду, какъ и въ Винковѣ, и онъ напомнилъ ему объ этой битвѣ, происходившей 18 октября. Въ самомъ дѣлѣ въ тотъ день Мюратъ погибъ бы, если бы Кутузовъ сильной атакой на фронтъ французовъ далъ возможность Бенигсену напасть на ихъ лѣвый флангъ. Но по беззаботности или по медлительности — свойственнымъ старикамъ, или потому, какъ говорили многіе изъ русскихъ, что Кутузовъ былъ болѣе враждебно настроенъ по отношенію Бенигсена, чѣмъ по отношенію Наполеона, — старецъ произвелъ атаку слишкомъ медлительную, началъ ее очень поздно и остановилъ преждевременно.
Затѣмъ Вильсонъ просилъ дать завтра рѣшительную битву, но его предложение было отвергнуто и, несмотря на это, Кутузову, замкнутому вмѣстѣ съ французами на высокой равнинѣ Малоярославца, пришлось занять грозное положеніе 25-го. Онъ выдвинулъ всѣ свои дивизіи и 700 артиллерійскихъ орудій. Въ обѣихъ арміяхъ не сомнѣвались, что для одной изъ сторонъ наступилъ послѣдній день. Самъ Вильсонъ думалъ то же самое. Онъ замѣтилъ, что линіи русскихъ примыкаютъ къ болотистому оврагу, черезъ который перекинутъ шаткій мостъ. Этотъ единственный путь къ отступлению въ виду непріятеля казался Вильсону неудовлетворительнымъ. Итакъ, Кутузову необходимо было или побѣдить или погибнуть, и англичанинъ улыбнулся, предвкушая рѣшительную битву: пусть исходъ ея будетъ фаталенъ для Наполеона или опасенъ для русскихъ; она будете кровопролитна и Англія только выиграетъ отъ этого.
Но когда наступила ночь, онъ, продолжая волноваться, объѣхалъ русскіе ряды; онъ съ наслажденіемъ услышалъ, какъ клялся Кутузовъ дать наконецъ сраженіе. Вильсонъ торжествовалъ, глядя, какъ русскіе генералы приготовлялись къ страшному столкновению. Одинъ только Бенигсенъ сомнѣвался въ битвѣ. Англичанинъ, полагая, что самая позиція войскъ не дастъ возможности отступать, легъ отдохнуть до наступленія дня, какъ вдругъ, въ три часа утра приказъ объ общемъ отступленіи разбудилъ его. Всѣ его усилія были безполезны. Кутузовъ рѣшился бѣжать на югъ, сначала черезъ Гончарово, потомъ на Калугу и на Окѣ все было уже приготовлено для его переправы.
Въ ту же самую минуту Наполеонъ приказал своимъ отступать на сѣверъ къ Можайску. Двѣ арміи повернулись спиной другъ къ другу, обманывая другъ друга остававшимися на мѣстахъ арьергардами.
Вильсонъ увѣряетъ, что со стороны Кутузова это было настоящимъ бѣгствомъ. Со всѣхъ сторонъ кавалерія, повозки, орудія, батальоны устремлялись къ мосту, къ которому примыкала русская армія. Тутъ всѣ эти колонны, стекавшіяся справа, слѣва и съ центра, сталкивались, торопились и смѣшались въ такую скученную массу, что потеряли возможность двигаться дальше. Потрачено было нѣсколько часовъ, чтобы очистить и освободить этотъ переходъ. Нѣсколько ядеръ Даву, посланныхъ имъ, какъ онъ думалъ напрасно, попало въ эту сумятицу.
Наполеону достаточно было только двинуться на эту безпорядочную толпу. Тутъ, когда послѣ большого натиска, сдѣланнаго подъ Малоярославцемъ, оставалось только итти впередъ, Императоръ отступилъ. Такова война: никогда попытка и дерзновеніе не доводятся до конца. Аванпосты являются лишь показной частью двухъ непріятельскихъ армій; при помощи ихъ, эти арміи взаимно угрожаютъ и не даютъ возможности узнать дѣйствительныя силы другъ друга!
Въ концѣ концовъ это произошло можетъ быть потому, что у Императора, проявившаго большую неосторожность въ Москвѣ, въ эту минуту не было достаточно смѣлости; онъ чувствовалъ себя усталымъ, недавно случившіяся казацкія выходки вызвали въ немъ отвращеніе, видъ раненыхъ растрогалъ его, всѣ эти ужасы отталкивали его и, подобно всѣмъ крайне рѣшительнымъ людямъ, онъ, уже не надѣясь на полную побѣду, постановилъ стремительно отступить.
Съ того момента, онъ сталъ видѣть передъ собой только Парижъ, точно такъ же, какъ, уѣзжая изъ Парижа, онъ видѣлъ передъ собой только Москву. Это было 26 октября, когда началось роковое отступательное движеніе нашихъ войскъ. Даву во главѣ двадцати-пяти тысячъ человѣкъ остался въ арьергардѣ. Въ то время, какъ онъ дѣлалъ нѣсколько шаговъ впередъ и этимъ, самъ того не зная, наводилъ ужасъ на русскихъ, — Великая Армія повернулась къ нимъ спиной. Армія шла, опустивъ глаза, словно пристыженная и сконфуженная, а посреди нея, ея вождь, мрачный и молчаливый, казалось, тревожно измѣрялъ глазами разстояніе, отдѣлявшее его отъ береговъ Вислы, гдѣ его, можетъ быть, ждала подмога.
Наполеонъ, обреченный на столь гадательныя предположенія, въ задумчивости пріѣхалъ въ Верею, гдѣ его встрѣтилъ Мортье.
23-го октября въ половинѣ второго ночи воздухъ былъ оглашенъ ужаснымъ взрывомъ; обѣ арміи были первое время удивлены, хотя всѣ уже давно перестали удивляться, будучи готовы ко всему.
Мортье выполнилъ приказъ Императора: Кремля не стало. Во всѣ залы царскаго дворца были заложены бочки съ порохомъ, точно такъ же, какъ и подъ своды, находившіеся подъ дворцомъ. Этотъ маршалъ, во главѣ восьми тысячъ человѣкъ, остался возлѣ вулкана, который могъ взорваться отъ одной русской гранаты. Такимъ образомъ, онъ прикрывалъ выступленіе арміи къ Калугѣ и — различныхъ пѣшихъ обозовъ къ Можайску.
Изъ числа этихъ восьми тысячъ человѣкъ, Мортье могъ расчитывать едва на двѣ тысячи; остальная часть — состоявшая изъ спѣшившихся кавалеристовъ, изъ людей, стекшихся изъ разныхъ полковъ и изъ разныхъ странъ, не имѣвшихъ ни одинаковыхъ привычекъ, ни одинаковыхъ воспоминаній, не связанныхъ, однимъ словомъ, никакой общностью интересовъ, — представляла собою скорѣе безпорядочную толпу, чѣмъ организованное войско: они неминуемо должны были разсѣяться.
Инженерная сторона этого дѣла была поручена храброму и ученому полковнику Депрэ. Этотъ офицеръ прибылъ изъ самой Испаніи; онъ только что, въ началѣ сентября, былъ свидѣтелемъ выступленія нашихъ изъ Мадрида въ Валенсію, въ слѣдующій мѣсяцъ ему пришлось видѣть новое отступленіе французовъ изъ Москвы въ Вильну. Повсюду наши силы слабѣли.
На герцога Тревизскаго смотрѣли, какъ на человѣка, обреченнаго на гибель. Прочіе полководцы, его старые сотоварищи по походамъ, разстались съ нимъ со слезами на глазахъ, а Императоръ, прощаясь съ нимъ, сказалъ, что расчитываетъ на его счастье, но что, впрочемъ, на войнѣ нужно быть готовымъ ко всему.
Мортье повиновался безъ колебанія. Ему былъ отданъ приказъ охранять Кремль, затѣмъ, при выступленіи, взорвать его и поджечь уцѣлѣвшія зданія города. Эти послѣднія распоряженія были посланы Наполеономъ изъ помѣстья Красныя Пахры. Выполнивъ ихъ, Мортье долженъ былъ направиться къ Вереѣ и, соединившись съ арміей, составить ея арьергардъ. Въ этомъ письмѣ Наполеонъ особенно настаивалъ, чтобы Мортье размѣстилъ въ фургонахъ молодой арміи и спѣшившейся кавалеріи, а также и во всѣхъ повозкахъ, которыя ему удастся достать, раненыхъ, еще находившихся въ госпиталяхъ.
Онъ прибавилъ, что римляне награждали почетными вѣнками тѣхъ, которые спасали жизнь гражданамъ: герцогъ Тревизскій заслуживаетъ столько же вѣнковъ, сколько онъ спасетъ солдатъ! Наполеонъ приказывалъ ему размѣщать также раненыхъ на лошадяхъ, какъ на своихъ, такъ и на всѣхъ другихъ. Онъ самъ поступалъ точно такъ же при Сенъ-Жанъ-д’Аркъ. А Мортье тѣмъ возможнѣе принять эти мѣры, такъ какъ, едва онъ настигнетъ армію, ему доставятъ и лошадей и повозокъ, чтобы облегчить спасеніе пяти стамъ человѣкамъ. Онъ долженъ начинать размѣщать прежде всего офицеровъ, затѣмъ унтеръ-офицеровъ и давать предпочтеніе французамъ: для этого онъ долженъ созвать всѣхъ генераловъ и офицеровъ, находящихся подъ его командой, и дать имъ понять всю важность этихъ мѣръ, а также сказать имъ, что Императоръ никогда не забудетъ ихъ заслуги при спасеніи пятисотъ человѣкъ!»
Между тѣмъ, по мѣрѣ того какъ Великая Армія покидала Москву, казаки проникали въ ея предмѣстья, а Мортье удалился въ Кремль. Эти казаки состояли разведчиками у десяти тысячъ русскихъ, которыми руководилъ Винцингероде. Этотъ иностранецъ, воспламененный ненавистью къ Наполеону и обуреваемый желаніемъ вернуть Москву и такимъ выдающимся геройскимъ подвигомъ снискать себѣ въ Россіи новую родину, въ своемъ увлеченіи, оставилъ своихъ далеко за собой; миновавъ Грузины, онъ устремился къ Китай-городу и Кремлю; презирая наши аванпосты, онъ попалъ въ засаду и, видя, что его самого захватили въ этомъ городѣ, который онъ пришелъ отнимать, онъ сразу перемѣнилъ роль: замахавъ платкомъ, онъ объявилъ себя парламентером.
Его провели къ герцогу Тревизскому. Тутъ русскій генералъ сталъ дерзко возставать противъ совершенного надъ нимъ насилія. Мортье отвѣчалъ ему, «что любого генералъ-аншефа, являющагося такимъ образомъ, можно принять за слишкомъ отважнаго солдата, а никакъ не за парламентера, и что ему придется немедленно отдать свою шпагу». Тутъ, не расчитывая болѣе на обманъ, русскій генералъ покорился и призналъ свою неосторожность.
Наконецъ, послѣ четырехъ дней сопротивленія, французы навсегда покинули этотъ зловѣщій городъ. Они увезли съ собой четыреста человѣкъ раненыхъ, но, удаляясь, наши заложили въ скрытое и вѣрное мѣсто искусно изготовленное вещество, которое уже пожирало медленное пламя; все было расчитано: былъ извѣстенъ часъ, когда огню суждено было достичь огромныхъ кучъ пороха, скрытыхъ въ фундаментѣ этихъ, обреченныхъ на гибель, дворцовъ.
Мортье поспѣшно удалялся, но въ то же время жадные казаки и грязные мужики, привлеченные, какъ говорили, жаждой добычи, стали стекаться со всѣхъ сторонъ; они стали прислушиваться и, такъ какъ внѣшнее безмолвіе, царившее въ крѣпости, придало имъ наглости, они отважились проникнуть въ Кремль; они стали подниматься, ихъ руки, искавшія добычи, уже протягивались, какъ вдругъ всѣ они были уничтожены, раздавлены, подброшены въ воздухъ, вмѣстѣ со стѣнами дворцовъ, которые они пришли грабить, и тридцатью тысячами ружей, оставленныхъ тамъ; затѣмъ, перемѣшавшись съ обломками стѣнъ и оружія оторванныя части ихъ тѣлъ падали далеко на землю, подобно ужасному дождю.
Подъ ногами Мортье земля дрожала. На десять льё дальше, въ Фоминскомъ, Императоръ слышалъ этотъ взрывъ.
Отнынѣ все, что оставалось позади французовъ, должно предаваться огню. Въ качествѣ завоевателя, Наполеонъ сохранялъ все; отступая, онъ будетъ уничтожать все: изъ необходимости ли, пользуясь которой онъ разорялъ непріятеля и замедлялъ его движеніе, или изъ возмездія, являющагося ужаснымъ послѣдствіемъ всѣхъ вторженій, допускающихъ всевозможныя средства защиты, что, въ свою очередь, вызываетъ то же со стороны атаки.
Впрочемъ, Наполеонъ въ этомъ случаѣ не былъ зачинщикомъ. Бертье еще 19-го октября писалъ Кутузову, прося его «урегулировать враждебность русскихъ такъ, чтобы Московской округѣ приходилось бы выносить лишь тѣ страдания, которыя неизбѣжно связаны съ военнымъ положеніемъ; такъ какъ разрушеніе Россіи, являясь большимъ бѣдствіемъ для страны, тѣмъ самымъ глубоко печалитъ Наполеона». Но Кутузовъ отвѣчалъ на это, «что онъ лишенъ возможности сдержать русскій патріотизмъ», какъ бы объявляя намъ этимъ отвѣтомъ чисто татарскую войну, на которую мы какъ бы призывались отвѣчать тѣмъ же.
Такому же огню была предана и Верея, въ которой Мортье догналъ Императора и куда онъ привелъ Винцингероде. Когда Наполеонъ увидѣлъ этого нѣмецкаго генерала, то онъ обнаружилъ весь пылъ своихъ скрытыхъ страданій; его уныніе преобразовалось въ гнѣвъ и онъ вылилъ на этого врага всю горечь, давившую его послѣднее время. «Кто вы такой?» закричалъ онъ ему, порывисто сжимая свои руки, какъ бы сдерживаясь, чтобы самому не схватить его: «Кто вы? Человѣкъ безъ родины! Вы всегда были моимъ личнымъ врагомъ! Когда я воевалъ съ австрийцами, вы находились въ ихъ рядахъ! Австрія сдѣлалась моей союзницей, а вы поступили на службу Россіи. Вы были однимъ изъ выдающихся виновниковъ настоящей войны. А вѣдь вы родились въ конфедеративныхъ прирейнскихъ Штатахъ; вы — мой подданный. Вы являетесь не обычнымъ врагомъ, но мятежникомъ; я имѣю право судить васъ! Жандармы, хватайте этого человѣка!» Жандармы не двигались, привыкши къ тому, что подобныя рѣзкія сцены оставались безъ послѣдствій и, зная, что они лучше выразятъ свою преданность тѣмъ, что не станутъ повиноваться.
Императоръ продолжалъ: «Видите ли вы, сударь, эти разоренныя деревни, эти села, охваченныя пламенемъ! Кого слѣдуетъ упрекать во всѣхъ этихъ бѣдствіяхъ! Человѣкъ пятьдесятъ авантюристовъ, въ родѣ васъ, подстрекаемыхъ Англіей, которая выбросила васъ на континентъ. Но тяжесть этой войны падетъ на тѣхъ, кто вызвалъ ее; черезъ шесть мѣсяцевъ я буду въ Петербургѣ и потребую отчета во всѣхъ этихъ издѣвательствахъ!»
Затѣмъ, обращаясь къ адъютанту Винцингероде, бывшему также плѣннымъ, онъ сказать: «Что до васъ, графъ Нарышкинъ, мнѣ не за что васъ упрекать; вы — русскій, вы исполняете вашъ долгъ; но какимъ образомъ человѣкъ, принадлежащій къ одной изъ первыхъ фамилій въ Россіи, могъ стать адъютантомъ наемника-чужестранца? Будьте адъютантомъ русскаго генерала; такая служба будетъ много почтеннѣе».
До сихъ поръ генералъ Винцингероде могъ отвѣчать на всѣ эти рѣзкія слова лишь своей позой, исполненной сдержанности, какъ и его отвѣтъ. Онъ сказать: «Императоръ Александръ облагодѣтельствовалъ меня и все мое семейство; все то, чѣмъ я владѣю, я получилъ отъ него; изъ чувства признательности я сдѣлался его подданнымъ; я занимаю тотъ постъ, который указалъ мнѣ мой благодѣтель; такимъ образомъ я исполняю свой долгъ».
Наполеонъ прибавилъ еще нѣсколько менѣе значительныхъ угрозъ. Онъ ограничился только этими рѣзкими словами, потому ли, что излилъ весь свой гнѣвъ въ этомъ первомъ порывѣ или потому, что хотѣлъ тѣмъ самымъ напугать всѣхъ нѣмцевъ, которые могли бы имѣть намѣреніе покинуть его. Этимъ, по крайней мѣрѣ, всѣ вокругъ Императора объясняли себѣ его рѣзкость. Она произвела нехорошее впечатлѣніе и каждый изъ насъ поспѣшилъ успокоить и утѣшить русскаго генерала. Мы окружали его этими заботами до самой Литвы, гдѣ казаки отняли у насъ Винцингероде и его адъютанта. Императоръ умышленно проявлялъ доброту по отношенію этого молодого русскаго барина, разражаясь въ то же время громовыми рѣчами противъ генерала: — это доказывало, что онъ былъ расчетливъ даже въ своемъ гнѣвѣ.
