это?» Бессьеръ подтвердилъ свое донесеніе: онъ повторилъ, что позиція русскихъ такова, что достаточно трехсотъ гренадеръ для задержанія цѣлой арміи! Наполеонъ съ подавленнымъ видомъ скрестилъ руки и углубился въ свои печальныя размышленія. «Итакъ, его армія побѣдоносна, но самъ онъ побѣжденъ! Его путь отрѣзанъ, планы разстроены; Кутузовъ старикъ, скиѳъ, предупредилъ его! И онъ не можетъ жаловаться на свою звѣзду! Развѣ солнце Франціи не слѣдовало за нимъ и въ Россію? Развѣ еще вчера дорога въ Малоярославецъ не была свободна? Значитъ, счастье не измѣнило ему, но не онъ ли самъ измѣнилъ своему счастью?»
Углубившись въ бездну этихъ безотрадныхъ мыслей, онъ впалъ въ такое состояніе, что ни одному изъ его приближеннныхъ не удалось добиться отъ него ни одного слова и только послѣ долгихъ настойчивыхъ вопросовъ едва онъ удостоилъ ихъ кивка головы. Наконецъ, онъ выразилъ желаніе отдохнуть немного, но его терзала жгучая безсонница. Весь остатокъ жестокой ночи онъ то вставалъ, то ложился, безпрестанно подзывалъ къ себѣ кого-нибудь, но ни однимъ словомъ не обнаруживалъ своего отчаянія и лишь по безпокойной подвижности его тѣла можно было судить о смятеніи его души.
Около четырехъ часовъ утра одинъ изъ его ординарцевъ, принцъ Д’Аренбергъ, предупре-
это?» Бессьер подтвердил свое донесение: он повторил, что позиция русских такова, что достаточно трехсот гренадер для задержания целой армии! Наполеон с подавленным видом скрестил руки и углубился в свои печальные размышления. «Итак, его армия победоносна, но сам он побежден! Его путь отрезан, планы расстроены; Кутузов старик, скиф, предупредил его! И он не может жаловаться на свою звезду! Разве солнце Франции не следовало за ним и в Россию? Разве еще вчера дорога в Малоярославец не была свободна? Значит, счастье не изменило ему, но не он ли сам изменил своему счастью?»
Углубившись в бездну этих безотрадных мыслей, он впал в такое состояние, что ни одному из его приближенных не удалось добиться от него ни одного слова и только после долгих настойчивых вопросов едва он удостоил их кивка головы. Наконец, он выразил желание отдохнуть немного, но его терзала жгучая бессонница. Весь остаток жестокой ночи он то вставал, то ложился, беспрестанно подзывал к себе кого-нибудь, но ни одним словом не обнаруживал своего отчаяния и лишь по беспокойной подвижности его тела можно было судить о смятении его души.
Около четырех часов утра один из его ординарцев, принц Д’Аренберг, предупре-
