отнимать, онъ сразу перемѣнилъ роль: замахавъ платкомъ, онъ объявилъ себя парламентером.
Его провели къ герцогу Тревизскому. Тутъ русскій генералъ сталъ дерзко возставать противъ совершенного надъ нимъ насилія. Мортье отвѣчалъ ему, «что любого генералъ-аншефа, являющагося такимъ образомъ, можно принять за слишкомъ отважнаго солдата, а никакъ не за парламентера, и что ему придется немедленно отдать свою шпагу». Тутъ, не расчитывая болѣе на обманъ, русскій генералъ покорился и призналъ свою неосторожность.
Наконецъ, послѣ четырехъ дней сопротивленія, французы навсегда покинули этотъ зловѣщій городъ. Они увезли съ собой четыреста человѣкъ раненыхъ, но, удаляясь, наши заложили въ скрытое и вѣрное мѣсто искусно изготовленное вещество, которое уже пожирало медленное пламя; все было расчитано: былъ извѣстенъ часъ, когда огню суждено было достичь огромныхъ кучъ пороха, скрытыхъ въ фундаментѣ этихъ, обреченныхъ на гибель, дворцовъ.
Мортье поспѣшно удалялся, но въ то же время жадные казаки и грязные мужики, привлеченные, какъ говорили, жаждой добычи, стали стекаться со всѣхъ сторонъ; они стали прислушиваться и, такъ какъ внѣшнее безмолвіе, царившее въ крѣпости, придало имъ на-
отнимать, он сразу переменил роль: замахав платком, он объявил себя парламентером.
Его провели к герцогу Тревизскому. Тут русский генерал стал дерзко восставать против совершенного над ним насилия. Мортье отвечал ему, «что любого генерал-аншефа, являющегося таким образом, можно принять за слишком отважного солдата, а никак не за парламентера, и что ему придется немедленно отдать свою шпагу». Тут, не рассчитывая более на обман, русский генерал покорился и признал свою неосторожность.
Наконец, после четырех дней сопротивления, французы навсегда покинули этот зловещий город. Они увезли с собой четыреста человек раненых, но, удаляясь, наши заложили в скрытое и верное место искусно изготовленное вещество, которое уже пожирало медленное пламя; всё было рассчитано: был известен час, когда огню суждено было достичь огромных куч пороха, скрытых в фундаменте этих, обреченных на гибель, дворцов.
Мортье поспешно удалялся, но в то же время жадные казаки и грязные мужики, привлеченные, как говорили, жаждой добычи, стали стекаться со всех сторон; они стали прислушиваться и, так как внешнее безмолвие, царившее в крепости, придало им на-
