Наполеонъ вошелъ въ Москву лишь при наступленіи ночи. Онъ остановился въ одномъ изъ домовъ Дорогомилова. Тамъ онъ назначилъ губернаторомъ столицы маршала Мортье. «Главнымъ образомъ слѣдите, чтобы не было грабежа», сказать онъ, «вы отвѣчаете мнѣ за это своей головой! Примите всѣ мѣры, чтобы защищать Москву!»
Эта ночь была печальна: зловѣщіе рапорты слѣдовали одинъ за другимъ. Французы, жившіе въ этой странѣ, и даже одинъ офицеръ русской полиціи пришли возвѣстить о пожарѣ. Офицеръ даже сообщилъ подробности о приготовленіяхъ къ нему. Взволнованный Императоръ тщетно искалъ покоя и ежеминутно переспрашивалъ объ этомъ роковомъ извѣстіи, все еще не довѣряя ему до того момента, когда около двухъ часовъ утра онъ узналъ, что огонь вспыхнулъ.
Первымъ загорѣлось огромное торговое здание, помѣщавшееся въ центрѣ города въ одномъ изъ богатѣйшихъ кварталовъ. И тотчасъ же Наполеонъ поспѣшилъ отдать соотвѣтствующія приказанія, а при наступленіи дня самъ поспѣшилъ на мѣсто пожара, обратившись съ грозной рѣчью къ молодой гвардіи и къ Мортье, который въ отвѣтъ указалъ ему на дома, крытые желѣзомъ: они продолжали стоять запертыми, нетронутыми, безъ малѣйшаго слѣда взлома, а между тѣмъ черный дымъ клубился, выходя изъ нихъ. Наполеонъ, полный раздумья, вступилъ въ Кремль.
При видѣ кремлевскаго дворца полу-готическаго, полу-современнаго, дворца Романовыхъ, и Рюриковичей, при видѣ ихъ трона, еще не низвергнутаго, при видѣ креста колокольни Ивана Великаго и красивѣйшей части города, увѣнчанной Кремлемъ и еще не охваченной пламенемъ, которое пожирало лишь пока торговый кварталъ, — Наполеонъ вернулся къ своимъ прежнимъ надеждамъ. Его тщеславію льстило такое завоеваніе. Онъ громко воскликнулъ: «Наконецъ-то я въ Москвѣ, въ древнемъ дворцѣ Царей! Въ Кремлѣ!» И онъ съ горделивымъ любопытствомъ и чувствомъ удовлетворенія разсматривалъ всѣ мелочи.
Тѣмъ не менѣе онъ велѣлъ приготовить ему отчетъ о ресурсахъ, имѣющихся въ городѣ, и вновь исполненный надежды сталъ писать Императору Александру письмо съ предложеніемъ мира. Какъ разъ въ это время въ большомъ госпиталѣ нашли непріятельскаго штабъ-офицера и поручили ему передать это письмо по назначенію. Это письмо было закончено и передано офицеру при зловѣщемъ свѣтѣ пламени, которое все выше и выше подымалось надъ торговымъ кварталомъ. Вмѣстѣ съ письмомъ Наполеона русскій офицеръ долженъ былъ доставить своему государю извѣстіе объ этомъ бѣдствіи, но пожаръ былъ единственнымъ отвѣтомъ русскаго Императора.
При наступленіи дня усилія герцога Тревизскаго потушить огонь увѣнчались успѣхомъ, но поджигателей не находили и стали сомнѣваться въ ихъ существованіи. Наконецъ, благодаря строгимъ мѣрамъ, порядокъ былъ возстановленъ, безпокойство разсѣялось и каждый подыскалъ себѣ удобный домъ или пышный дворецъ, расчитывая найти въ немъ покой и всѣ удобства, купленныя цѣною долгихъ тяжелыхъ лишеній.
Два офицера расположились въ одномъ изъ кремлевскихъ зданій, откуда имъ открывался видъ на сѣверную и восточную части города. Около полуночи ихъ разбудилъ необычайный свѣтъ, и они увидали, что пламя охватило дворцы: сначала оно освѣтило изящныя и благородныя очертанія ихъ архитектуры, а потомъ все это обрушилось. Замѣтивъ, что сѣверный вѣтеръ гонитъ огонь прямо на Кремль, они испугались за эту крѣпость, гдѣ отдыхали избранная часть арміи и ея вождь. Ихъ безпокоила также участь окрестныхъ домовъ, гдѣ помещались наши солдаты и лошади, которые, утоливъ, наконецъ, свой голодъ и изнемогая отъ усталости, были погружены въ глубокій сонъ. Пламя и горящіе осколки уже долетали до крышъ Кремля, какъ вдругъ вѣтеръ измѣнилъ направленіе и огонь перебросился въ восточную часть города.
Тогда, успокоившись за судьбу своего корпуса, одинъ изъ этихъ двухъ офицеровъ снова легъ спать, сказавъ: «Это дѣло другихъ и насъ не касается!» Такая безпечность являлась слѣдствіемъ многочисленныхъ несчастныхъ событій, которыя какъ бы притупили всѣ чувства; подобный эгоизмъ былъ вызванъ избыткомъ усталости и страданій и, благодаря всему этому, у каждаго оставалось силы лишь настолько, чтобы соблюдать необходимую осторожность лишь по отношенію самого себя.
Новый яркій свѣтъ разбудилъ ихъ опять и они, увидѣвъ огонь, показавшійся уже совершенно съ другой стороны и гонимый вѣтромъ прямо на Кремль, стали проклинать неосторожность и безпорядочность французовъ, которыхъ они обвиняли въ этомъ несчастіи. Вѣтеръ трижды мѣнялъ направленіе съ сѣвера на востокъ и трижды этотъ враждебный огонь, словно упрямый разъяренный мститель, устремлялся по направленію императорскаго квартала.
При этомъ зрѣлищѣ у нихъ мелькнуло страшное подозрѣніе: неужели москвичи, зная нашу смѣлую безпечность, возымели надежду вместе съ Москвой сжечь нашихъ солдатъ, которыхъ опьянили вино, усталость и сонъ? Или, можетъ быть, они осмелились подумать, что погубятъ Наполеона въ этой катастрофе, что гибель этого человека равноценна гибели ихъ столицы и что для этого стоитъ пожертвовать всей Москвой, быть можетъ они предполагали, что небо, даруя имъ такую великую победу, потребуетъ столь же великой жертвы и что, наконецъ, для такого громаднаго колосса нуженъ такой же громадный костеръ?
Неизвестно, таковы ли были намеренія русскихъ, но счастливая звезда Императора помешала ихъ исполненію. Въ самомъ деле, въ Кремле былъ целый складъ пороха, о которомъ мы не подозревали, и кроме того въ ту же ночь сонная и безпорядочно разставленная стража пропустила въ эту крепость цѣлый артиллерійскій паркъ, который расположился подъ окнами Наполеона.
Лучшая часть арміи и самъ Императоръ погибли, если бы хотя одна изъ головешекъ, летавшихъ надъ нашими головами, упала на какой-нибудь изъ пороховыхъ ящиковъ. Такимъ образомъ въ теченіе несколькихъ часовъ судьба всей арміи зависела отъ ничтожныхъ искръ, носившихся въ пространстве. Наконецъ наступилъ день и его хмурое ненастье, слившись съ этимъ ужасомъ, заставило его померкнуть. Большинству казалось, что причиной пожара были пьянство и разнузданность нашихъ солдатъ, а что сильный вѣтеръ лишь раздулъ пламя. Мы сами смотрѣли другъ на друга съ какимъ-то отвращеніемъ. Насъ пугалъ тотъ крикъ ужаса, который долженъ раздаться по всей Европѣ. Мы приближались другъ къ другу, боясь поднять глаза, подавленные этой страшной катастрофой: она порочила нашу славу, грозила нашему существованію въ настоящемъ и въ будущемъ; отнынѣ мы становились арміей преступниковъ, которыхъ осудитъ небо и весь цивилизованный міръ. Мы разставались съ этими мрачными мыслями и забывали о нашей ярости къ поджигателямъ лишь въ тѣ минуты, когда жадно разспрашивали о тѣхъ извѣстіяхъ, судя по которымъ русскіе являлись единственными виновниками бѣдствія.
Въ самомъ дѣлѣ, свѣдѣнія, приносимыя съезжавшимися со всѣхъ сторонъ офицерами, совпадали между собой. Въ первую же ночь, съ 14-го на 15-е огненный шаръ спустился надъ дворцомъ князя Трубецкого и поджегъ это строеніе — что послужило сигналомъ. Тотчасъ же была подожжена и Биржа, при чемъ было замѣчено, какъ солдаты русской полиціи помогали пожару при помощи смоляныхъ копьевъ. Затѣмъ взорвались предательски заложенныя въ печи многихъ домовъ гранаты, ранившія солдатъ, которые толпились вокругъ этихъ строеній. Тогда наши удалились въ уцѣлѣвшіе кварталы за поисками новыхъ жилищъ, но, прежде чѣмъ войти въ эти запертые и покинутые дома, они останавливались, услышавъ тамъ легкій трескъ взрыва, вслѣдъ за нимъ поднималась тоненькая струйка дыма, которая быстро становилась густой и черной, затѣмъ красноватой, наконецъ принимала огненную окраску и вскорѣ все зданіе обрушивалось въ вихрѣ пламени!
Всѣ видали мужчинъ съ звѣрскими лицами, покрытыхъ лохмотьями, и разъяренныхъ женщинъ, блуждавшихъ среди пламени и дополнявшихъ собой ужасную картину ада. Эти бродяги, опьяненные виномъ и преступнымъ успѣхомъ, не пытались больше скрываться, они побѣдоносно сновали по воспламенившимся улицамъ, ихъ ловили въ то время, какъ они, вооруженные факелами, старались распространить пожаръ; для того, чтобы вырвать у нихъ эти факелы, приходилось ударами сабли отрубать имъ руки. Всѣ говорили, что эти бандиты были выпущены изъ тюремъ русскими властями, чтобы сжечь Москву и что въ самомъ дѣлѣ столь великое и столь крайнее рѣшеніе могло быть подсказано лишь патріотизмомъ и выполнено лишь рукой преступника.
Тотчасъ же былъ отданъ приказъ предать суду и разстрѣлять на площади всѣхъ этихъ поджигателей. Армія была на ногахъ. Старая гвардія, которая цѣликомъ помѣщалась въ одной части Кремля, взялась за оружіе; вещи, нагруженныя лошади наполняли всѣ кремлевскія площади; мы были подавлены изумленіемъ, усталостью и отчаяніемъ при видѣ гибели такихъ богатыхъ и удобныхъ помѣщеній для войска.
Такимъ образомъ, намъ, хозяевамъ Москвы, приходилось безъ провіанта отправляться за городъ, чтобы расположиться тамъ бивуакомъ.
Въ то время, какъ наши солдаты боролись съ пожаромъ и армія оспаривала у пламени свою добычу, Наполеонъ, сонъ котораго не осмѣлились прервать въ теченіе ночи, проснулся при двойномъ свѣтѣ — дня и пламени. Первымъ его порывомъ было раздраженіе и желаніе побороть стихію, но скоро онъ принужденъ былъ уступить и смириться передъ невозможностью. Пораженный тѣмъ, что, нанеся ударъ въ самое сердце страны, онъ встрѣтилъ въ ней отношеніе, ничего общаго не имѣющее съ покорностью и страхомъ, Императоръ почувствовалъ себя побѣжденнымъ рѣшимостью непріятеля, превзошедшую его собственную рѣшимость.
Это завоеваніе, для котораго онъ всѣмъ пожертвовалъ и которое было словно призракъ, котораго онъ, казалось, уже коснулся рукой, разсѣялся въ пространствѣ въ видѣ клубовъ дыма и пламени! И тогда необычайное волненіе охватило Императора, какъ будто и его пожирало окружавшее пламя. Онъ быстрыми шагами обходилъ всѣ свои аппартаменты, резкими, порывистыми движеніями обнаруживая свое мучительное безпокойство. Онъ то принимался за свою спѣшную работу, то оставлялъ ее, стремительно бросаясь къ окнамъ, чтобы наблюдать за усиленіемъ пожара. Рѣзкія и отрывистыя восклицанія вырывались изъ его стѣсненной груди: «Какое ужасное зрѣлище! Это они сами! Столько дворцовъ! Какое невероятное рѣшеніе! Что за люди! Это скиѳы!»
Отъ мѣста пожара Наполеона отдѣляли обширное пустое пространство земли и Москва-рѣка съ ея обѣими набережными; и, тѣмъ не менѣе, оконныя стекла, къ которымъ онъ прислонялся, сдѣлались уже горячими, а пожарные, стоявшіе на желѣзной крышѣ дворца и безпрестанно очищавшіе ее, не успѣвали отбрасывать огненныя головешки, все устремлявшіяся къ этому мѣсту.
Тутъ еще прошелъ слухъ, что подъ Кремлемъ заложены мины: это было говорено русскими и подтверждалось документами; нѣсколько слугъ потеряли голову при этомъ извѣстіи; военные стали хладнокровно дожидаться приказанія Императора и рѣшенія своей участи, но на всю эту тревогу Наполеонъ отвѣчалъ лишь скептической улыбкой.
Онъ по-прежнему нервно ходилъ по комнатѣ, останавливаясь возлѣ каждаго окна, и смотрѣлъ, какъ ужасный побѣдитель-огонь яростно уничтожалъ его блестящее завоеваніе, охватывая всѣ мосты, всѣ проходы въ крѣпости, окружая ее кольцомъ, и держалъ его, Наполеона, словно въ осадѣ, какъ огонь перебрасывался на ближайшіе дома и какъ, суживаясь все больше и больше, онъ оставлялъ Императору одну лишь Кремлевскую твердыню.
Мы вдыхали въ себя лишь дымъ и копоть. Наступила ночь, и ея мракъ увеличивалъ еще больше нашу опасность; вѣтеръ равноденствія, словно за одно съ русскими, все увеличивалъ свою рѣзкость. Тутъ подоспѣли король Неаполитанскій и принцъ Евгеній; они, вмѣстѣ съ принцемъ Невшательскимъ, проникли къ Императору и на колѣняхъ умоляли его покинуть это роковое убѣжище. Но все было напрасно.
Наполеонъ, завладѣвшій, наконецъ, дворцомъ царей, упорствовалъ, не желая уступать его даже огню, какъ вдругъ раздался крикъ: «Пожаръ въ Кремлѣ!» Крикъ этотъ переходилъ изъ устъ въ уста и вывелъ насъ изъ созерцательнаго оцѣпенѣнія, въ которое мы впали прежде. Императоръ вышелъ, чтобы взвѣсить опасность. Огонь дважды охватывалъ строеніе, въ которомъ находился Императоръ, и его дважды удавалось погасить; но башня надъ арсеналомъ все еще горѣла. Въ ней нашли солдата русской полиціи. Когда его привели къ Наполеону, Императоръ заставилъ разспросить его въ своемъ присутствіи. Этотъ русскій и былъ поджигателемъ; онъ исполнилъ предписаніе, замѣтивъ сигналъ, поданный начальствомъ. Итакъ, все было обречено разрушенію, даже древній священный Кремль!
Императоръ сдѣлалъ презрительное и недовольное движеніе и несчастнаго отвели въ первый дворъ, гдѣ вышедшіе изъ себя гренадеры пронзили его своими штыками.
Все это заставило Наполеона рѣшиться. Онъ поспѣшно спустился по сѣверной лѣстницѣ, извѣстной по происшедшей когда-то тамъ казни стрѣльцовъ, и приказалъ вести себя за городъ по Петербургской дорогѣ въ императорскій Петровскій дворецъ, находившиеся на разстояніи одного лье отъ Москвы.
Но насъ окружалъ цѣлый океанъ пламени: оно охватывало всѣ ворота крѣпости и мѣшало намъ выбраться изъ нея. Тогда наши послѣ долгихъ поисковъ нашли возлѣ груды камней подземный ходъ, выводившій къ Москвѣ-рѣкѣ. Черезъ этотъ узкій проходъ Наполеону съ его офицерами и гвардіей удалось выбраться изъ Кремля.
Но и этотъ выходъ не избавлялъ ихъ отъ опасности: приблизившись къ мѣсту пожара, они не могли ни отступать, ни остановиться, а разстилавшееся передъ ними огненное море не позволяло имъ продвигаться впередъ. Тѣ же изъ нашихъ, которые раньше ходили по городу, теперь, оглушенные бурей пожара, ослѣпленные пепломъ, не узнавали мѣстности, да и кромѣ того сами улицы исчезли въ дыму и обратились въ груды развалинъ.
И, тѣмъ не менѣе, слѣдовало торопиться. Вокругъ насъ ежеминутно возросталъ ревъ пламени. Всего лишь одна улица, узкая, извилистая и вся охваченная огнемъ, открывалась передъ нами, но и она была скорѣе входомъ въ этотъ адъ, нежели выходомъ изъ него. Императоръ, пѣшій, безъ колебанія, бросился въ этотъ проходъ. Онъ шелъ среди треска костровъ, грохота рушившихся сводовъ, балокъ и крышъ изъ раскаленнаго желѣза. Всѣ эти обломки затрудняли движеніе.
Огненные языки, съ трескомъ пожиравшіе строенія, то взвивались къ небу, то почти касались нашихъ головъ. Мы подвигались по огненной землѣ подъ огненнымъ небомъ межъ двухъ огненныхъ стрѣлъ. Нестерпимый жаръ палилъ наши глаза, но намъ нельзя было даже зажмуриться, такъ какъ опасность заставляла смотрѣть впередъ. Дышать этимъ раскаленнымъ воздухомъ было почти невозможно. Наши руки были опалены, потому что приходилось то защищать лицо отъ огня, то отбрасывать горящія головешки, ежеминутно падавшія на наши одежды.
И въ то самое время, когда лишь быстрое движеніе впередъ могло быть нашимъ единственнымъ спасеніемъ, — нашъ проводникъ въ смущеніи остановился, и тутъ, казалось, долженъ былъ наступить конецъ нашей полной приключеній жизни, какъ вдругъ солдаты перваго корпуса, занимавшіеся грабежомъ, распознали Императора, посреди вихря пламени, подоспѣли на помощь и вывели его къ дымящимся развалинамъ одного квартала, который еще съ утра обратился въ пепелъ.
Тамъ мы встрѣтили принца Экмюля. Этотъ маршалъ, израненный при Бородинѣ, велѣлъ нести себя черезъ огонь, чтобы спасти Наполеона или погибнуть вмѣстѣ съ нимъ. Онъ восторженно бросился въ объятія Императора, который встрѣтилъ его довольно привѣтливо, но съ хладнокровіемъ, не покидавшимъ его въ минуту опасности.
Чтобы окончательно избавиться отъ всѣхъ этихъ ужасовъ, пришлось миновать еще послѣднюю опасность — пройти мимо длиннаго обоза съ порохомъ, продвигавшагося среди огня и, наконецъ, только къ ночи удалось добраться до Петровскаго дворца.
На другой день, утромъ 17 сентября, Наполеонъ первымъ дѣломъ обратилъ свои взоры на Москву, надѣясь, что пожаръ затихъ. Но пожаръ бушевалъ по-прежнему: весь городъ казался громаднымъ огненнымъ столбомъ, вздымавшимся къ небу и окрашивавшимъ его яркимъ заревомъ. Погруженный въ созерцаніе этого страшнаго зрѣлища, онъ нарушилъ свое мрачное и продолжительное молчаніе восклицаніемъ: «Это предвѣщаетъ намъ великія бѣдствія!»
Для завоеванія Москвы онъ пожертвовалъ всѣми своими военными силами. Москва, которая была конечной цѣлью его плановъ, его надеждъ, эта Москва была разрушена! Что оставалось дѣлать? И тутъ даже его решительный геній заколебался.........
Вдругъ онъ объявилъ о выступленіи къ Петербургу. Завоеваніе этого города уже было намѣчено на его военныхъ картахъ, дотолѣ не обманывавшихъ его. Нѣкоторымъ корпусамъ уже было приказано быть наготовѣ. Но это лишь кажущееся рѣшеніе было средствомъ для того, чтобы не потерять бодрости и разсѣять уныніе, вызванное потерей Москвы. Поэтому Бертье и особенно Бессьеру легко удалось убѣдить его въ томъ, что время года, отсутствие провіанта и плохія дороги — все препятствовало этому трудному походу.
Тутъ же онъ узналъ, что Кутузовъ, отступавшій на востокъ, быстро повернулъ на югъ, чтобы встать между Москвой и Калугой.
Это обстоятельство тоже препятствовало походу на Петербургъ.
Итакъ, у насъ было три повода для того, чтобы напасть на разстроенную русскую армію и уничтожить ее: это было, во-первыхъ, сберечь нашъ правый флангъ и сохранить за собою театръ военныхъ дѣйствій, во-вторыхъ, завладѣть Калугой и Тулой, служившими для русскихъ складомъ провіанта и оружія и, наконецъ, найти себѣ нетронутый, самый короткій и надежный путь къ отступленію черезъ Смоленскъ въ Литву.
Кто-то предложилъ вернуться въ Витебскъ къ арміи Виттгенштейна.
Наполеонъ колебался въ выборѣ. Его плѣняло лишь завоеваніе Петербурга, а все остальное казалось ему позорнымъ отступленіемъ, признаніемъ своей ошибки и, не то изъ гордости, не то изъ политическихъ соображеній, онъ отвергъ всѣ предложенные ему планы.
Отъ французской арміи, какъ и отъ Москвы, уцѣлѣла лишь одна треть. Но Императоръ и Кремль остались нетронутыми, слава Наполеона еще не померкла, и ему казалось, что два соединенныхъ великихъ имени Наполеонъ и Москва не могутъ не одержать окончательной побѣды. Итакъ, онъ рѣшился вернуться въ Кремль, къ несчастью спасенный отъ огня двумя гвардейскими батальонами.
Лагерь, черезъ который ему надо было пройти, представлялъ изъ себя страшное зрѣлище. Посреди полей, въ топкой холодной грязи горѣли огромные костры изъ мебели краснаго дерева и позолоченныхъ оконныхъ рамъ и дверей. Вокругъ этихъ костровъ, подложивъ подъ ноги сырую солому, кое-какъ прикрытую досками, солдаты и офицеры, покрытые грязью и копотью, сидѣли въ креслахъ или лежали на шелковыхъ диванахъ. Около нихъ валялись кучи кашемировыхъ шалей, дорогихъ сибирскихъ мѣховъ, персидской парчи; тутъ же была серебряная посуда, съ которой нашимъ приходилось ѣсть лишь обуглившееся черное тѣсто и недожаренную кровавую конину. Все это было причудливымъ сочетаніемъ изобилія и голода, богатства и непріятности, роскоши и нищеты.
Между лагеремъ и городомъ попадались навстречу толпы солдатъ, тащившихъ свою добычу или гнавшихъ передъ собой, словно вьючныхъ животныхъ, русскихъ мужиковъ, согнувшихся подъ тяжестью вещей, награбленныхъ въ ихъ же столице.
Послѣ пожара узнали, что въ Москвѣ оставалось еще двадцать тысячъ жителей, незамѣченныхъ раньше въ этомъ громадномъ городѣ. Нѣсколько хорошо одѣтыхъ москвичей, мужчинъ и женщинъ, оказавшихся купцами, вместе съ остатками своего имущества, искали убѣжища около нашихъ костровъ. Они жили, перемешавшись съ нашими солдатами, пользуясь покровительствомъ некоторыхъ изъ нихъ, и будучи едва терпимы и пренебрегаемы другими.
Та же участь постигла и непріятельскихъ солдатъ въ числѣ приблизительно десяти тысячъ. Они бродили среди насъ на свободѣ, при чемъ некоторые изъ нихъ были даже вооружены. Наши солдаты безъ непріязни относились къ этимъ побѣжденнымъ; имъ даже не приходило въ голову брать ихъ въ плѣнъ, потому ли, что они считали войну законченной, или по безпечности, или изъ жалости, или, наконецъ, потому, что французъ внѣ сраженія не склоненъ къ враждѣ. Они давали имъ грѣться около своихъ костровъ и даже позволяли принимать участіе въ грабежѣ. Когда безпорядокъ уменьшился или, вѣрнѣе, когда начальники превратили мародерство въ регулярную фуражировку, было замѣчено большое количество отставшихъ русскихъ. Былъ отданъ приказъ захватить ихъ, но тысячъ семь или восемь успѣли убѣжать. Вскорѣ намъ пришлось съ ними сражаться.
Вступая въ городъ, Императоръ былъ пораженъ еще болѣе страннымъ зрѣлищемъ: отъ великой Москвы оставалось лишь нѣсколько уцѣлѣвшихъ домовъ, разбросанныхъ среди развалинъ. Этотъ сраженный и сожженный колоссъ, подобно трупу, издавалъ тяжелый запахъ. Кучи пепла, да мѣстами попадавшіеся развалины стѣнъ и обломки стропилъ, одни указывали на то, что здѣсь когда-то были улицы.
Въ предмѣстьяхъ попадались русскіе мужчины и женщины, покрытые обгорѣлыми одеждами. Они, подобно призракамъ блуждали среди развалинъ; одни изъ нихъ забирались въ сады, и, присѣвъ на корточки, ковыряли землю, надѣясь добыть себѣ какихъ-нибудь овощей, другіе отбирали у воровъ остатки падали, — трупы мертвыхъ животныхъ, брошенныхъ арміей. Немного дальше, можно было замѣтить, какъ некоторые изъ нихъ влѣзали въ Москву-рѣку для того, чтобы вытащить изъ воды мѣшки съ зерномъ, брошенные туда по приказанію Ростопчина, и пожирали сырымъ, это прокисшее и испортившееся зерно.
Императоръ видѣлъ свою армію, разсыпавшейся по всему городу.
Когда Наполеонъ возвращался въ Кремль, ему загораживали дорогу длинныя вереницы мародеровъ, шедшихъ на поиски за добычей или возвращавшихся съ грабежа, безпорядочныя группы солдатъ, шумно толпившихся около входовъ въ подвалы, около дворцовъ, лавокъ и церквей, которымъ угрожалъ огонь и двери которыхъ они пытались взломать.
Движеніе Императора затруднялось встрѣчавшимися на пути обломками разнообразной мебели, которую выбрасывали изъ оконъ, чтобы спасти ее отъ пожара, прочей богатой добычей, которую по прихоти бросали грабители, жадно хватаясь за другіе предметы, ибо таковы солдаты: они безпрестанно стремятся къ обогащению и, забирая все безъ разбору, перегружаются сверхъ мѣры, думая все унести, а затѣмъ, пройдя нѣсколько шаговъ, изнемогая отъ усталости, сбрасываютъ большую часть своей ноши, загораживая такимъ образомъ всѣ проходы.
Площади и лагери обратились въ рынки, гдѣ каждый старался промѣнять лишнее на необходимое. Тамъ рѣдчайшіе предметы роскоши, не находившіе оцѣнки у теперешнихъ владѣльцевъ, продавались по самой низкой цѣнѣ, тогда какъ иные предметы, благодаря своей обманчивой наружности, продавались много выше ихъ дѣйствительной стоимости. За золото, какъ за предметъ, наиболѣе портативный, отдавалось съ убыткомъ громадное количество серебра, котораго не могли бы вмѣстить походныя сумки.
Повсюду сидѣли солдаты на тюкахъ товаровъ возлѣ кучъ сахара и кофе, окруженные тончайшими винами, которыя они охотно промѣняли бы на кусокъ хлѣба. Многіе изъ нихъ въ припадкѣ опьяненія, усиливаемаго истощеніемъ, попадали въ пламя и гибли.
Большинство домовъ и дворцовъ, уцѣлѣвшихъ отъ пожара, служило убѣжищемъ для начальниковъ и то, что находилось въ этихъ домахъ, оставалось нетронутымъ.
Всѣ съ сокрушеніемъ смотрѣли на это великое разрушеніе и на грабежъ, естественно вытекавшій изъ него.
Упрекали нѣкоторыхъ изъ нашихъ лучшихъ людей въ томъ, что они слишкомъ тщательно собирали то, что удалось спасти отъ пламени, но такихъ было настолько мало, что ихъ имена были на счету. Война для этихъ пылкихъ людей являлась страстью, которая заставляла предполагать въ нихъ и другія порочныя наклонности, но грабежъ не вызывался въ нихъ корыстолюбіемъ: они ничего не копили, а лишь пользовались тѣмъ, что попадалось подъ руку, брали, чтобы отдавать, щедро расточая пріобрѣтенное и думая, что перенесенными опасностями они заплатили за все.
При такомъ-то безпорядкѣ Наполеонъ вернулся въ Москву. Онъ предоставилъ своей арміи заниматься грабежомъ, надѣясь, что поиски солдатъ, разсѣявшихся по этимъ развалинамъ, не окажутся безплодными. Но когда онъ узналъ, что безпорядки возрастаютъ и въ нихъ вовлечена даже старая гвардія, что у русскихъ крестьянъ, наконецъ, согласившихся привозить хлѣбные припасы, которые онъ приказалъ щедро оплачивать, дабы привлечь къ этому и другихъ, что у этихъ крестьянъ наши голодные солдаты отбирали провіантъ, и когда до его свѣдѣнія дошло то, что некоторые корпуса, терпя всевозможную нужду, были готовы съ оружіемъ въ рукахъ оспаривать другъ у друга остатки Москвы, что, наконецъ, и послѣдніе источники существованія изсякли, благодаря этому безпорядочному грабежу, — онъ отдалъ строжайшее приказаніе гвардіи не покидать казармъ. Въ церквахъ, въ которыхъ расположились наши кавалеристы, было восстановлено греческое богослуженіе. Былъ установленъ очередной порядокъ мародерства, которое, подобно другимъ служебнымъ обязанностямъ, было распределено между различными корпусами, и, наконецъ, занялись собираніемъ русскихъ бѣглецовъ.
Но было слишкомъ поздно. Русскіе военные разбѣжались; напуганные крестьяне больше не показывались; много съѣстныхъ припасовъ было попорчено. Французской арміи случалось иногда впадать въ такое заблужденіе; но въ данномъ случаѣ пожаръ служилъ ей оправданіемъ — французы были поставлены въ необходимость предупреждать разрушительное дѣйствіе огня. И замечательно то, что при первомъ же приказаніи былъ возстановленъ прежній порядокъ.
Кутузовъ, покидая Москву, заманилъ Мюрата къ Коломнѣ вплоть до того мѣста, гдѣ Москва-рѣка пересѣкаетъ дорогу. И тамъ подъ прикрытіемъ ночи русскій полководецъ неожиданно повернулъ къ югу для того, чтобы, миновавъ Подольскъ, стать между Москвой и Коломной.
Это ночное шествіе русскихъ вблизи Москвы, откуда рѣзкій вѣтеръ доносилъ до нихъ пепелъ и пламя, носило характеръ мрачной религіозной процессіи. Они двигались при жуткомъ освѣщеніи пожара, пожиравшаго центръ ихъ промышленности, сокровищницу ихъ религіи, колыбель ихъ государства. Всѣ они были охвачены ужасомъ и негодованіемъ и хранили унылое молчаніе, нарушаемое глухимъ и однообразнымъ шумомъ ихъ шаговъ, трескомъ пламени и свистомъ бури. Нерѣдко полумракъ нарушался яркими и неожиданными вспышками и тогда можно было видѣть лица этихъ воиновъ, искаженныя дикой болью, мрачный и угрожающій блескъ ихъ глазъ, эти огненные взгляды, которые они бросали на пламя пожара, считая его дѣломъ нашихъ рукъ. Они уже обнаружили ту жестокую мстительность, которая наростала въ ихъ сердцахъ и, распространившись по всему государству, была причиной гибели столькихъ французовъ.
Въ этотъ торжественный момента Кутузовъ голосомъ, полнымъ твердости и благородства, доложилъ своему государю о потерѣ столицы. Онъ заявилъ, что для сохраненія плодородныхъ южныхъ губерній и для того, чтобы не терять сообщенія съ Тормасовымъ и Чичаговымъ, онъ принужденъ былъ покинуть Москву, покинутую жителями, ибо повсюду лишь народъ составляетъ душу государства, а гдѣ русскій народъ — тамъ Москва, тамъ вся Россія!
Тѣмъ не менѣе, удрученный горемъ, онъ призналъ, что эта рана глубока и неизгладима, но потомъ опять воспрянулъ духомъ и сказалъ, что потеря Москвы есть потеря лишь одного города имперіи, частичная жертва для спасенія всей страны. Кутузовъ добавилъ, что, расположившись по всей линіи противъ непріятеля, онъ своими отрядами загораживаетъ ему путь и такимъ образомъ, имѣя возможность слѣдить за всѣми движеніями французовъ и препятствуя имъ получать провіантъ, онъ въ то же самое время пополняетъ свою армію, и прибавилъ, что «16 сентября Наполеонъ будетъ принужденъ покинуть на свое горе завоеванную Москву!»
Говорятъ, что Александръ былъ пораженъ этимъ извѣстіемъ.
Наполеонъ надѣялся на податливость своего противника, и сами русскіе боялись того же. Но царь обманулъ надежды однихъ и разсѣялъ опасенія другихъ. Въ своихъ рѣчахъ онъ выказалъ величіе, равное своему горю, достойное своего несчастья. Обращаясь къ своему народу, онъ восклицалъ: «Не нужно ребяческаго унынія! Поклянемся удвоить мужество и настойчивость! Непріятель въ опустѣлой Москвѣ, какъ въ могилѣ, и не только не имѣетъ силы властвовать, но лишенъ средствъ къ существованію! Вступивъ въ Россію съ тремя стами тысячъ людей всѣхъ народностей, не соединенныхъ ни національнымъ, ни религіознымъ единствомъ, онъ потерялъ больше половины изъ нихъ, благодаря битвамъ, голоду и дезертирству; въ Москвѣ онъ нашелъ лишь однѣ развалины; онъ проникъ въ центръ Россіи; но ни одинъ изъ русскихъ не покорился ему! А между тѣмъ наши силы возрастаютъ и окружаютъ непріятеля, который очутился среди могущественнаго народа, оцѣпляемый и подстерегаемый войсками. Скоро придется ему, спасаясь отъ голода, бѣжать черезъ сомкнутые ряды нашихъ безстрашныхъ солдатъ.
Неужели же мы отступимъ, когда ободряющіе взоры всей Европы устремлены на насъ? Покажемъ ей примѣръ и склонимся передъ десницей, избравшей насъ изъ всѣхъ народовъ на защиту добродѣтели и свободы!» Онъ закончилъ воззваніемъ къ Всемогущему.
Русскіе различно толкуютъ о своемъ полководца и своемъ Императорѣ. Мы же, какъ враги, можемъ судить о нашихъ врагахъ лишь по ихъ дѣйствіямъ. Каковы бы ни были ихъ слова, но они согласовались съ поступками. Товарищи, воздадимъ имъ должное! Они все принесли въ жертву безъ колебаній, безъ позднихъ сожалѣній. Впослѣдствіи они ничего не потребовали въ отплату даже посреди вражеской столицы, которой они не тронули! Ихъ доброе имя сохранилось во всемъ величіи и чистотѣ, они познали истинную славу. Когда во всѣ слои ихъ общества проникнетъ цивилизація, этотъ великій народъ создастъ великую эпоху и овладѣетъ скипетромъ славы, которому должно быть суждено переходить отъ одной націи къ другой.
Кутузовъ велъ свою армію извилистымъ путемъ; происходило ли это отъ его нерешительности или отъ хитрости, но во всякомъ случаѣ онъ добился своего. Мюратъ въ теченіе трехъ дней тщетно пытался отыскать его слѣды. Русскій полководецъ воспользовался этимъ обстоятельствомъ, чтобы изучить мѣстность и укрѣпиться. Его авангардъ направился къ Воронову, одному изъ лучшихъ помѣстій графа Ростопчина, и по дорогѣ встрѣтилъ самого графа, который ихъ опередилъ. Русскіе думали, что этотъ сановникъ хочетъ послѣдній разъ взглянуть на свою вотчину, какъ вдругъ на ихъ глазахъ постройки исчезли въ клубахъ дыма.
Русскіе бросились тушить пожаръ, но Ростопчинъ самъ удержалъ ихъ. Они видѣли его среди пламени, имъ самимъ зажженнаго, улыбавшагося при видѣ разрушенія своего великолѣпнаго жилища! Затѣмъ графъ твердой рукой начерталъ тѣ слова, которыя позже съ жуткой дрожью прочли французы на желѣзной двери церкви, уцѣлѣвшей отъ пожара: «Я въ теченіе восьми лѣтъ украшалъ эту усадьбу и жилъ въ ней счастливо на лонѣ моей семьи. Здѣшніе жители въ числѣ тысячи семисотъ двадцати человѣкъ покинули ее при вашемъ приближеніи, а я предаю огню свой домъ, чтобы вы не осквернили его своимъ присутствіемъ! Французы! Я предоставилъ вамъ въ Москвѣ два моихъ дома, обстановка которыхъ стоила полмилліона рублей, но здѣсь вы найдете лишь одинъ пепелъ!»
Недалеко отъ этого мѣста Мюратъ нагналъ Кутузова. 29-го сентября произошла жестокая схватка кавалеріи возлѣ Чирикова. Эта схватка плохо бы кончилась для насъ, если бы не подоспѣлъ Понятовскій, имѣвшій въ своемъ распоряженіи всего три тысячи поляковъ. Этотъ князь при помощи генераловъ Пасковскаго и Княжевича отважно вступилъ въ бой съ двадцатью тысячами русскихъ. Благодаря его удобной диспозиціи и стойкости поляковъ, нашимъ удалось въ теченіе нѣсколькихъ часовъ задержать Милорадовича. Благодаря доходившей до самоотверженія смѣлости польскаго князя, былъ отраженъ самый упорный натискъ русскаго генерала. Въ тотъ критическій моментъ Понятовскій во главѣ всего лишь сорока кавалеристовъ и къ тому же случайно невооруженныхъ съ нагайками въ рукахъ набросился на атакующую непріятельскую колонну и изумленные русскіе были отброшены въ безпорядкѣ, а наступившая ночь помогла намъ удержать победу за собой!
Тѣмъ временемъ пожаръ, начавшійся въ ночь съ 14 на 15 сентября, пріостановленный нашими усиліями въ теченіе дня 15-го сентября, въ слѣдующую ночь вспыхнулъ снова и, достигнувъ величайшей силы 16, 17 и 18, сталъ утихать 19. 20-го онъ прекратился. Въ этотъ же день Наполеонъ, котораго передъ тѣмъ огонь выселилъ изъ Кремля, обратно вернулся въ царскій дворецъ. Тамъ онъ притягивалъ къ себѣ взоры Европы. Тамъ онъ ожидалъ свои обозы, подкрѣпленія и отставшую часть арміи, будучи увѣренъ, что его побѣда, богатая добыча, изумительное зрѣлище плѣненной Москвы, а главнымъ образомъ онъ самъ, слава котораго подобно маяку сверкала съ высоты этихъ развалинъ — все это объединитъ его приверженцевъ. Тѣмъ не менѣе два раза, 22 и 28 сентября, получивъ письмо отъ Мюрата, преслѣдовавшаго Кутузова и настигнувшаго его около Чирикова, Наполеонъ, казалось, былъ готовъ покинуть свою унылую резиденцію. Эти письма оповѣщали о битвѣ; два раза приказы Императора о выступленіи, уже написанные, были сжигаемы. Казалось, что для Наполеона война была закончена и онъ лишь ожидалъ отвѣта изъ Петербурга. Онъ поддерживалъ свою надежду воспоминаніями о Тильзитѣ и Эрфуртѣ. Неужели, очутившись въ Москвѣ, онъ не пріобрѣлъ больше вліянія на Александра? Кромѣ того, какъ всѣ люди, пользовавшееся долгимъ счастьемъ, онъ надѣялся на то, чего желалъ.
Его геній обладалъ способностью по желанію отбрасывать тревожныя мысли, чтобы думать о другомъ или просто, чтобы отдохнуть, такъ какъ воля у Наполеона была сильнѣе воображенія. Благодаря этому, онъ властвовалъ надъ собой, такъ же какъ и надъ другими.
Прошло уже одиннадцать дней, молчаніе Александра длилось по-прежнему, но Наполеонъ все еще надѣялся превзойти своего противника въ упрямствѣ; такимъ образомъ онъ терялъ время, которымъ надо было пользоваться, и которое всегда помогаетъ обороняющимся отражать нападающихъ.
Съ тѣхъ поръ всѣ поступки Наполеона показывали русскимъ, что ихъ могущественный врагъ хочетъ утвердиться въ сердцѣ ихъ страны, подобно тому какъ онъ хотѣлъ это сдѣлать въ Витебскѣ, но на этотъ разъ его намѣренія казались болѣе рѣшительными. Въ испепеленной Москвѣ назначается интендантъ и утверждается муниципалитетъ. Было отдано приказаніе заготовить провіантъ на всю зиму. Среди развалинъ выросъ театръ, куда, какъ говорятъ, приглашали лучшихъ актеровъ Парижа. Одинъ итальянскій пѣвецъ дѣлалъ всѣ попытки для того, чтобы возсоздать въ Кремлѣ вечера Тюильри. Такимъ путемъ Наполеонъ предполагалъ обмануть русское правительство, которое само привыкло властвовать, пользуясь забдужденіями и невѣжествомъ народа, и издавна пріучилось понимать всякій обманъ.
Онъ самъ чувствовал непригодность всѣхъ этихъ пріемовъ, а время шло, сентябрь кончился, наступилъ октябрь. Александръ не удостоилъ отвѣтомъ! Какое оскорбленіе! Наполеонъ негодовалъ. 3 октября послѣ тревожной ночи и припадковъ гнѣва онъ призвал своихъ маршаловъ. При видѣ ихъ, онъ воскликнул»: «Войдите! Выслушайте новое только что принятое мною рѣшеніе; принцъ Евгеній, читайте!» Маршалы услышали слѣдующее: «Надо сжечь остатки Москвы, идти черезъ Тверь на Петербургъ, къ намъ присоединится Макдональдъ! Мюратъ и Даву составятъ арьергардъ! И оживившійся Императоръ устремилъ сверкающій взоръ на своихъ генераловъ, холодно молчаливыя физіономіи которыхъ ничего не выражали, кромѣ удивленія.
Затѣмъ воодушевившись, чтобъ воодушевить другихъ, онъ прибавилъ: «Какъ, и васъ не воспламеняетъ подобная мысль! Былъ ли когда-нибудь совершенъ кѣмъ подобный военный подвигъ? Теперь лишь только это завоеваніе можетъ быть достойно насъ! Подумайте, какой славой покроемъ мы себя и что скажетъ весь міръ, когда онъ узнаетъ, что въ теченіе трехъ мѣсяцевъ мы покорили двѣ великихъ сѣверныхъ столицы?»
Но Даву, какъ и Дарю, въ своихъ возраженіяхъ напомнили о времени года, голодѣ и объ опустошенной дорогѣ.
Эти военачальники впослѣдствіи увѣряли, что они предлагали тогда различные планы, но все было безполезно для государя, геній котораго предвосхищалъ воображеніе всѣхъ другихъ и котораго не могли бы остановить ничьи доводы, если бы онъ дѣйствительно собирался въ Петербургъ. Но это намѣреніе было вызвано въ немъ лишь вспышкой гнѣва, внушено ему отчаяніемъ въ то время, когда ему приходилось на глазахъ всей Европы, покорившись неизбѣжности, покинуть завоеванное и отступить ни съ чѣмъ.
Задуманный имъ походъ являлся лишь угрозой какъ для французовъ, такъ и для русскихъ, которыхъ онъ хотѣлъ вызвать на переговоры, поручивъ вести ихъ Колэнкуру. Этотъ величественный офицеръ прежде нравился Александру: онъ былъ единственнымъ человѣкомъ изъ всѣхъ придворныхъ Наполеона, который могъ бы имѣть какое-нибудь вліяніе на русскаго царя; но въ теченіе нѣсколькихъ мѣсяцевъ Колэнкуръ былъ отдаленъ Наполеономъ за то, что не хотѣлъ одобрить похода на Петербургъ.
И тѣмъ не менѣе въ этотъ день Императоръ былъ принужденъ обратиться именно къ нему. Онъ приказалъ позвать его, но, оставшись наединѣ съ нимъ, почувствовалъ смущеніе. Императоръ долго ходилъ взадъ и впередъ по комнатѣ, Колэнкуръ слѣдовалъ за нимъ; но гордость мѣшала Наполеону нарушить тяжелое и неловкое молчаніе. Наконецъ онъ заговорилъ, но угрожающимъ тономъ. Онъ приказалъ Колэнкуру склонить русскихъ къ миру, но тотъ долженъ былъ сдѣлать такъ, чтобы эта просьба исходила отъ нихъ самихъ, а Наполеонъ лишь соблаговолилъ бы принять ихъ предложеніе.
Послѣ нѣсколькихъ безсвязныхъ словъ онъ заявилъ: «Я предпринимаю походъ на Петербургъ. Я знаю, что разрушеніе этого города огорчитъ васъ. Тогда Россія возстанетъ противъ Императора Александра, будетъ составленъ заговоръ противъ этого монарха; его казнятъ и это будетъ большимъ несчастьемъ. Я, уважая этого государя, буду сожалѣть не только о немъ, но о Франціи, для которой смерть Александра будетъ большой потерей, такъ какъ его характеръ, прибавилъ Наполеонъ, соотвѣтствуетъ нашимъ интересамъ и никакой другой государь не сможетъ его замѣнить для насъ. И я хочу послать васъ въ Петербургъ, чтобы предупредить эту катастрофу».
Но герцогъ Виченскій, склонный болѣе къ настойчивости, нежели къ лести, не уступалъ! «Эти переговоры будутъ безполезны, ибо до тѣхъ поръ, пока вся русская земля не очистится отъ непріятеля, Александръ не выслушаетъ ни одного предложенія. Въ данное время года Россія чувствуетъ, что все благопріятствуетъ ей, да и кромѣ того эта попытка повредитъ намъ, доказавъ, насколько мы нуждаемся въ мирѣ, и обнаружитъ всю безвыходность нашего положенія!»
Онъ еще прибавилъ, что чѣмъ замѣтнѣе будетъ посредникъ, тѣмъ замѣтнѣе будетъ наша тревога и такимъ образомъ ему повезетъ меньше, чѣмъ всякому другому, тѣмъ болѣе, что онъ долженъ будетъ ѣхать, заранѣе предчувствуя неудачу. Императоръ рѣзко оборвалъ этотъ разговоръ следующими словами: «Ну что же, я пошлю Лористона!»
Этотъ послѣдній увѣрялъ, что и онъ со своей стороны указывалъ на препятствія и что, будучи вызванъ на откровенность самимъ Императоромъ, онъ далъ совѣтъ въ тотъ же день начать отступать, направляясь къ Калугѣ.
Раздраженный Наполеонъ съ горечью возразилъ ему, что онъ любитъ лишь самые незатѣйливые несложные планы, предпочитаетъ дороги лишь прямыя и широкія, въ родѣ той, по которой онъ пришелъ и по которой сможетъ вернуться только послѣ заключенія мира.
Затѣмъ, показывая Лористону, какъ и герцогу Виченскому, письмо, написанное имъ Александру, онъ приказалъ ему пойти добиться у Кутузова пропуска въ Петербургъ. Въ заключеніе Императоръ сказалъ Лористону: «Я хочу мира, мнѣ нуженъ миръ, нуженъ во что бы то ни стало, спасайте только честь!»
Этотъ генералъ уѣхалъ и 5-го октября достигъ русскихъ аванпостовъ. Война тотчасъ же была пріостановлена; свиданіе разрѣшено, но Кутузова тамъ не было, а были лишь Волконскій, адъютантъ Императора, и Бенигсенъ. Вильсонъ увѣряетъ, что русскіе генералы и офицеры, не надѣясь на своего полководца и обвиняя его въ слабости, испугались возможности измѣны и потому этотъ послѣдній не осмѣлился даже показаться въ лагерѣ.
Лористону были даны инструкціи, по которымъ онъ не долженъ былъ обращаться ни къ кому, кромѣ Кутузова. Поэтому онъ высокомѣрно отвергъ посредничество со стороны другихъ русскихъ генераловъ. Судя по его словамъ, онъ хотѣлъ воспользоваться этимъ случаемъ, чтобы окончательно порвать всякіе переговоры, такъ какъ онъ имъ не сочувствовалъ и, несмотря на настоянія Волконскаго, вернуться обратно въ Москву. Тогда бы безъ сомнѣнія раздосадованный Наполеонъ бросился на Кутузова, разбилъ и уничтожилъ бы его не сформированную на-ново армію и заставилъ бы его согласиться на миръ. Въ случаѣ, если бы успѣхъ былъ менѣе рѣшителенъ, то Наполеону по крайней мѣрѣ удалось бы, отступивъ, безопасно соединиться со своими резервами.
Къ несчастью, Бенигсенъ поторопился устроить себѣ свиданіе съ Мюратомъ. Лористонъ сталъ дожидаться. Начальникъ русскаго штаба, болѣе ловкій въ дипломатіи, чѣмъ въ стратегіи, употребилъ всѣ усилія, чтобы очаровать этого новаго короля почтительнымъ обхожденіемъ, соблазнивъ его похвалами, введя его въ заблужденіе кроткими словами, въ которыхъ умышленно проглядывали усталость отъ войны и надежда на миръ. Мюратъ, почувствовавшій въ концѣ концовъ утомленіе отъ сраженій, исполненный безпокойства за исходъ войны, и, какъ говорятъ, стосковавшійся о своемъ тронѣ съ того момента, какъ онъ потерялъ надежду получить другой, лучшій, — поддался очарованію, соблазну и обману.
Бенигсену удалось одновременно уговорить Кутузова и Мюрата: онъ поспѣшилъ послать за Лористономъ и проводить его въ русскій лагерь, гдѣ въ полночь Кутузовъ ожидалъ его. Свиданіе началось неудачно, такъ какъ Коновницынъ и Волконскій захотѣли присутствовать на немъ, а это оскорбило французскаго генерала и онъ потребовалъ ихъ удаленія; его просьба была удовлетворена.
Какъ только Лористонъ остался наединѣ съ Кутузовымъ, французскій генералъ изложилъ ему причины и цѣль своего пріѣзда и просилъ пропуска въ Петербургъ. Русскій генералъ отвѣчалъ, что исполненіе этой просьбы не въ его власти, но тотчасъ же предложилъ передать письмо Наполеона Александру черезъ Волконскаго, заключивъ перемиріе до возвращенія этого послѣдняго. Онъ сопровождалъ свои слова мирными увѣреніями, которыя затѣмъ были подтверждены всѣми генералами.
Вскорѣ обнаружилось, что русскіе сговорились обмануть Мюрата и его Императора и это имъ удалось. Всѣ эти подробности преисполнили Наполеона радостью. Надежда или отчаяніе сдѣлали его довѣрчивымъ, и на нѣсколько минутъ онъ опьянился этимъ извѣстіемъ и, стремясь заглушить подавляющее его тяжелое внутреннее чувство, онъ хотѣлъ забыться, отдавшись радостному порыву. Онъ призвалъ всѣхъ генераловъ и торжественно объявилъ имъ о предстоящемъ мирѣ.
Тѣмъ не менѣе перемиріе, предложенное Кутузовымъ, ему не понравилось: онъ приказалъ Мюрату тотчасъ же нарушить его, но это не было исполнено и неизвѣстно почему.
Это было странное перемиріе. Чтобы нарушить его, было достаточно предупрежденія съ обѣихъ сторонъ за два часа до возобновленія военныхъ дѣйствій. Кромѣ того это перемиріе касалось только фронта обѣихъ армій и не распространялось на ихъ фланги; такъ по крайней мѣрѣ истолковывали его русскіе. Мы не могли провести безъ боя ни фуража, ни обозовъ, такъ что война продолжалась повсюду, кромѣ тѣхъ мѣстъ, гдѣ бы это было для насъ выгодно.
Въ первые дни перемирія Мюратъ забавлялся тѣмъ, что появлялся на непріятельскихъ аванпостахъ. Его тѣшили обращенные на него со всѣхъ сторонъ взгляды, привлекаемые его цвѣтущимъ видомъ, храбростью и королевскимъ званіемъ.
Русскіе военачальники поощряли его къ этому: они оказывали ему всевозможные знаки почтенія, чтобы поддержать его иллюзіи. Они даже позволяли ему отдавать приказанія русскимъ карауламъ такъ же, какъ и французскимъ. Если какой-нибудь участокъ земли, на которомъ были расположены русскіе, нравился Мюрату — ему уступали.
Казацкіе командиры доходили до такого притворнаго энтузіазма, что говорили, будто они признаютъ только того Императора, который царствуетъ въ Москвѣ. Мюратъ на минуту повѣрилъ, что они больше не будутъ сражаться противъ него.
Онъ пошелъ дальше: однажды Наполеонъ, читая его письма, воскликнулъ: «Мюратъ, король казаковъ! Какое безуміе!» Людямъ, которые подверглись въ жизни всевозможнымъ перемѣнамъ, приходили въ голову самыя невѣроятныя мысли.
Что же касается Императора, который никогда не заблуждался, то онъ лишь на нѣсколько мгновеній отдался обманчивой радости.
И на самомъ дѣлѣ два значительныхъ обоза попали въ руки непріятеля: одинъ по небрежности своего начальника, потомъ отъ отчаянія покончившего съ собой, другой, благодаря подлости офицера, котораго хотѣли предать суду; но въ то время началось отступленіе и гибель арміи спасла его.
Каждое утро нашимъ солдатамъ и особенно кавалеристамъ приходилось отправляться далеко на поиски за пропитаніемъ, чтобы запасти его на вечеръ и на утро слѣдующаго дня, а такъ какъ окрестности Москвы и Винкова опустошались все больше и больше, то эти экскурсіи становились все отдаленнѣе. Люди и лошади возвращались истощенными, да и не всѣ возвращались, потому что каждая мѣра ржи, каждая охапка сѣна доставались съ бою — приходилось отнимать ихъ у непріятеля.
Насъ повсюду встрѣчали неожиданности, битвы, безпрестанныя потери! Къ русскимъ солдатамъ присоединялись крестьяне; они предавали смерти тѣхъ среди себя, которые, соблазнившись высокой платой, доставляли въ нашъ лагерь кое-какіе припасы. Нѣкоторые изъ нихъ зажигали свои собственный деревни, чтобы выгнать оттуда нашихъ фуражировъ и предать ихъ въ руки заранѣе предупрежденныхъ и скрывавшихся въ засадѣ казаковъ.
Крестьяне же захватили Верею, городъ, расположенный около Москвы. Одинъ изъ русскихъ священниковъ самъ, какъ говорятъ, задумалъ и выполнилъ этотъ рѣшительный планъ.
Онъ вооружилъ жителей, получилъ несколько отрядовъ отъ Кутузова, затѣмъ 10 октября еще до разсвѣта онъ съ одной стороны подалъ сигналъ къ фальшивой атакѣ, а съ другой самъ бросился на наши укрѣпленія. Разрушивъ ихъ, онъ проникъ въ городъ и велѣлъ перерѣзать весь гарнизонъ.
Такимъ образомъ, война была повсюду: впереди насъ, позади и на флангахъ; наша армія ослабѣвала, непріятель съ каждымъ днемъ становился все изобрѣтательнѣе. И это наше завоеваніе постигла та же судьба, какъ и другія: все, что было захвачено сразу, утратилось постепенно.
Самъ Мюратъ забезпокоился, наконецъ. Онъ увидалъ, что въ ежедневныхъ стычкахъ растаяла половина оставшейся у него кавалеріи. На аванпостахъ при встрѣчахъ нашихъ съ русскими офицерами, эти послѣдніе оттого ли, что они устали отъ войны или движимые тщеславіемъ, а можетъ быть военной откровенностью, доходившей до нескромности, выражали сожалѣніе по поводу угрожавшихъ намъ несчастій. Они показывали намъ еще почти дикихъ, едва объѣзженныхъ лошадей, съ длинными достающими до земли гривами. Развѣ это не указывало намъ на то, что къ нимъ со всѣхъ сторонъ прибываетъ многочисленная кавалерія, тогда какъ наша гибнетъ? Безконечные звуки выстрѣловъ, раздававшіеся внутри ихъ лагеря, не говорили ли намъ о томъ, что множество рекрутовъ учится стрѣльбѣ, пользуясь перемиріемъ?
Императору были извѣстны всѣ эти предостереженія, но онъ не придавалъ имъ значенія, не желая падать духомъ. Охватывавшее его безпокойство обнаруживалось въ жестокихъ распоряженіяхъ. Тогда же онъ велѣлъ ободрать изъ кремлевскихъ церквей все то, что могло служить трофеями для Великой Арміи. Эти предметы, покинутые на разрушеніе самими русскими, по его словамъ, принадлежали побѣдителямъ по двойному праву — благодаря побѣдѣ, а главнымъ образомъ, благодаря пожару!
Стоило неимовѣрныхъ усилій, чтобы сорвать съ колокольни Ивана Великаго ея гигантскій крестъ. Императоръ хотѣлъ воздвигнуть его надъ инвалиднымъ домомъ въ Парижѣ. Русскій народъ приписывалъ цѣлость своего государства обладанію этимъ крестомъ. Во то время, какъ снимали этотъ крестъ, стая воронъ безпрестанно кружилась надъ нимъ и Наполеонъ, которому наскучило ихъ унылое карканье кликнулъ: «Кажется, будто эти зловѣщія птицы хотятъ защищать его!» Неизвѣстно, о чемъ думалъ онъ въ своемъ критическомъ положеніи, но всѣ знали, что онъ склоненъ къ всевозможнымъ предчувствіямъ.
Его ежедневныя прогулки подъ сверкающимъ солнцемъ, когда онъ пытался снова увидѣть звѣзду своего счастья и показать ее другимъ, эти прогулки не развлекали его. Къ печальному безмолвію Москвы присоединялось безмолвіе ея пустынныхъ окрестностей и угрожающее молчаніе Александра.
Слабый звукъ шаговъ нашихъ солдатъ не могъ вывести изъ задумчивости нашего Императора, не могъ разсѣять его ужасныхъ воспоминаній, его еще болѣе ужасной прозорливости.
Его ночи были особенно томительны, большую часть ихъ онъ проводилъ съ графомъ Дарю. Только тутъ онъ признавался въ опасности своего положенія.
Воздавая должное той силѣ, которую онъ пріобрѣлъ, благодаря своей постоянной безошибочности, онъ съ содроганіемъ говорилъ о первомъ ударѣ, нанесенномъ ей: «Какія ужасныя, разрушительныя войны послѣдуютъ за моимъ первымъ отступленіемъ! Поэтому не слѣдуетъ осуждать моего бездѣйствія. Да что жъ, развѣ я не знаю, что Москва не имѣетъ никакого военнаго значенія? Но Москва для меня и не является военной позиціей, это — политическое завоеваніе. Всѣ принимаютъ здѣсь меня за генерала, тогда какъ я здѣсь — Императоръ!» Затѣмъ онъ воскликнулъ: «Въ политикѣ никогда не слѣдуетъ возвращаться назадъ; нужно во что бы то ни стало удерживаться отъ признанія въ собственной ошибкѣ; это — подрываетъ достоинство и если придется ошибиться, то нужно итти впередъ до тѣхъ поръ, пока не удастся убѣдить другихъ въ своей правотѣ».
Поэтому онъ упорствовалъ съ той настойчивостью, которая всегда была его главнымъ качествомъ, а въ данномъ случаѣ его главнымъ недостаткомъ.
Тѣмъ временемъ терзанія его возростали; онъ зналъ, что нечего расчитывать на прусскую армію. Тонъ увѣдомленія, адресованнаго на имя Бертье, заставилъ Наполеона потерять всякую надежду на поддержку австрийской арміи. Кутузовъ водилъ его за носъ, онъ это чувствовалъ, но онъ зашелъ такъ далеко, что ни движеніе впередъ, ни бездѣйствіе, ни отступление, ни битвы — ничто не доставило бы ему почестей и успѣха. Такимъ образомъ, толкаемый изъ стороны въ сторону превратностью обстоятельствъ, мѣшавшихъ исполненію его намѣреній, онъ продолжалъ оставаться на этомъ пожарищѣ, почти потерявъ свои надежды, но не утративъ своихъ стремленій. Письмо, переданное Лористономъ, должно было быть отправлено 6-го октября, отвѣтъ могъ прибыть не ранѣе 20 и, несмотря на многочисленные зловѣщіе признаки, гордость, политическія соображенія и, можетъ быть, состояніе здоровья заставили Наполеона избрать самый опасный выходъ — ждать отвѣта, довѣрившись времени, которое его убивало. Дарю, какъ и другіе офицеры, удивлялся, не находя у Императора прежней стремительной рѣшимости, которую онъ проявлялъ при самыхъ затруднительныхъ обстоятельствахъ; они говорили, что его геній утратилъ свою гибкость, и негодовали на его природную настойчивость, которая, послуживъ причиной его возвышенія, подготовитъ и его гибель.
Съ его характеромъ, всегда неуклонно стремившимся къ исполненію задуманной цѣли, было невозможно отказаться отъ рѣшенія, принятаго имъ еще въ Витебскѣ, несмотря на то, что теперешнія критическія обстоятельства войны усложнились небывалыми политическими затруднениями.
Настроеніе арміи благопріятствовало его намѣренію. Большинство офицеровъ продолжало вѣрить въ него, а простые солдаты, видѣвшіе всю жизнь въ настоящей минутѣ и нисколько не безпокоившіеся о будущемъ, такъ какъ не возлагали на него большихъ надеждъ, сохраняли свою безпечность — это драгоцѣннѣйшее изъ солдатскихъ качествъ. Да и, по правдѣ говоря, награды, раздаваемыя Императоромъ на ежедневныхъ смотрахъ, принимались съ серьезной торжественностью, не лишенной нѣкоторой грусти: эти милости были зловѣщи, каждое повышеніе при назначеніи на освободившуюся вакансію напоминало о пролитой крови. Кромѣ того уже многіе изъ солдатъ, еще начиная съ Вильны, побросали свои зимнія одежды, чтобы нагрузиться съѣстными припасами, обувь ихъ истрепалась въ пути, остатки ихъ платья изорвались въ битвахъ и, несмотря на все это, они сохраняли свое прежнее достоинство. Они заботливо скрывали отъ Императора свои лохмотья, украшаясь хорошо вычищеннымъ сверкающимъ оружіемъ. На дворѣ кремлевскаго дворца на разстояніи восьмисотъ льё отъ обозовъ, послѣ столькихъ сраженій и долгой походной жизни, они все еще хотѣли казаться опрятными, бодрыми и блестящими; въ этомъ честь солдата; и чѣмъ труднѣе это достигалось, тѣмъ больше придавали этому значенія, потому что человѣкъ всегда гордится тѣмъ, что стоитъ ему наибольшихъ усилій.
Императоръ охотно предавался этому обману, хватаясь за все, чтобы не потерять надежды. Вдругъ выпалъ первый снѣгъ и вмѣстѣ съ нимъ исчезли всѣ тѣ надежды, которыми онъ старался оградить себя. Съ этихъ поръ онъ не о чемъ не думалъ, кромѣ отступления, но въ то же самое время онъ никогда не произносилъ этого слова и никто не могъ добиться отъ него опредѣленнаго распоряженія по этому поводу. Онъ сказалъ только, что необходимо, чтобы черезъ двадцать дней армія была на зимнихъ квартирахъ, и торопилъ отъѣздъ нашихъ раненыхъ. Но тогда, какъ и въ другихъ случаяхъ, гордость мѣшала ему согласиться на добровольный отказъ отъ чего-нибудь: у насъ не хватало лошадей для артиллерійскихъ орудій, которыхъ теперь было слишкомъ много для нашей уменьшившейся арміи, но до этого ему не было дѣла и, раздраженный, отвечая на предложеніе оставить хоть часть орудій въ Москвѣ, говорилъ: «Нѣтъ! непріятель воспользуется ими, какъ трофеемъ!» — требовалъ, чтобы все слѣдовало за нимъ.
Въ этой опустошенной странѣ онъ приказалъ произвести покупку двадцати тысячъ лошадей, онъ велѣлъ запастись фуражемъ на два мѣсяца и добыть его на тѣхъ мѣстахъ, гдѣ при самыхъ отдаленныхъ и опасныхъ экскурсіяхъ не удавалось найти пропитанія даже на одинъ день. Некоторые изъ его приближенныхъ удивлялись, выслушивая такія неисполнимыя приказанія, но уже приходилось видѣть не разъ, что онъ прибѣгалъ къ такимъ пріемамъ, чтобы при помощи ихъ обмануть непріятеля, а чаще всего дать почувствовать своимъ всю значительность нужды и необходимость удовлетворять ей.
Впрочемъ, Наполеонъ еще не рѣшилъ окончательно — оставаться или уходить. Побѣжденный въ своей настойчивости настойчивостью Александра, онъ со дня на день откладывалъ необходимость признаться въ своемъ пораженіи. Среди этой ужасной борьбы людей и стихій, разгоравшихся вокругъ него, его министры и адъютанты видѣли его занятымъ въ теченіе этихъ послѣднихъ дней обсужденіемъ достоинствъ нѣсколькихъ новыхъ, только что присланныхъ стихотвореній или выработкой устава Парижской Comédie française, которой онъ посвятилъ три вечера. Приближенные, зная все его душевное безпокойство, восхищались силой его генія и той ловкостью, съ которой онъ могъ сосредоточить все свое вниманіе на любомъ предметѣ.
Замѣчено было только то, что онъ больше времени сталъ проводить за обѣдами, до сихъ поръ очень незатѣйливыми и непродолжительными.
Онъ старался забыться. Затѣмъ онъ проводилъ долгіе часы, полулежа съ романомъ въ рукахъ, точно въ забытьи, томительно ожидая развязки своей трагической исторіи. Приближенные при видѣ того, какъ этотъ настойчивый и непоколебимый геній боролся съ невозможностью, говорили между собой о томъ, что онъ, достигнувъ предѣла своей славы, предчувствовалъ безъ сомнѣнія, что, при первомъ отступательномъ движеніи, начнется его паденіе. И имъ было понятно, почему онъ оставался неподвижнымъ, хватаясь за все, чтобы еще хотя на нѣсколько мгновеній удержаться на высотѣ.
Наконецъ, послѣ дней самообмана, послѣднія иллюзіи разсѣялись. Какой-то казакъ былъ этому причиной. Этотъ варваръ выстрѣлилъ въ Мюрата въ ту самую минуту, когда принцъ показался на аванпостахъ. Мюратъ вышелъ изъ себя; онъ заявилъ Милорадовичу, что перемиріе, безпрестанно нарушаемое, не можетъ продолжаться дальше и что отнынѣ каждая изъ сторонъ должна надѣяться только на себя.
Въ то самое время Мюратъ довелъ до свѣдѣнія Императора, что расположенное слѣва отъ него возвышеніе даетъ возможность непріятелю дѣлать на насъ неожиданныя нападения со стороны лѣваго фланга и съ тыла, что наша первая линія, примыкающая къ оврагу, легко можетъ быть сброшена въ него. Такимъ образомъ, занимаемая Мюратомъ позиція передъ врагомъ, въ виду опасности, вынуждала его къ отступленію. Но Наполеонъ не соглашался на это, несмотря на то, что прежде онъ самъ указывалъ на Вороново, какъ на болѣе вѣрную позицію. При тогдашнемъ положении дѣлъ, принимаемыхъ имъ скорѣе за политическую борьбу, чѣмъ за войну, онъ боялся выказать колебаніе, и предпочиталъ рисковать всѣмъ.
Тѣмъ не менѣе, 13 октября онъ послалъ Лористона къ Мюрату осмотрѣть позицію его авангарда. Самъ же Императоръ, обнаруживалъ странную небрежность въ приготовленіяхъ къ отъѣзду. Неизвѣстно, руководился ли онъ при этомъ нежеланіемъ разстаться со своими прежними надеждами или тѣмъ чувствомъ отвращенія, которое подымалось въ немъ при малѣйшемъ намекѣ на отступленіе, оскорбляя его гордость и противорѣча его политическимъ соображеніямъ. Но, тѣмъ не менѣе, съ того же дня онъ сталъ думать объ отступленіи и начерталъ соотвѣтствующій планъ, черезъ минуту продиктовавъ другой маршрутъ на Смоленскъ. 21-го Жюно въ Колоцкомъ монастырѣ получилъ приказаніе сжечь всѣ ружья раненыхъ и взорвать всѣ фуры. Д’Иллье было поручено занять Ельню и устроить тамъ магазины. 17 октября въ Москвѣ Бертье впервые подумалъ о томъ, что раздать кому.
Этотъ генералъ мало помогалъ своему вождю въ этихъ критическихъ обстоятельствахъ. Въ чужой странѣ, съ суровымъ климатомъ, онъ не принялъ никакихъ необходимыхъ предосторожностей и даже въ мелочахъ ждалъ распоряженій Императора. Но объ этомъ никто не вспомнилъ.
Подобная небрежность или непредусмотрительность привели къ печальнымъ послѣдствіямъ. Въ этой арміи, гдѣ каждой частью командовалъ маршалъ, принцъ или даже король, слишкомъ расчитывали другъ на друга.
Самъ Бертье не дѣлалъ никакихъ распоряженій: онъ довольствовался тѣмъ, что дословно повторялъ приказанія Наполеона и, не вдумываясь въ слова Императора, постоянно смѣшивалъ его опредѣленныя указанія съ предположениями и догадками.
Тѣмъ временемъ, Наполеонъ формировалъ свои полки и все чаще и чаще дѣлалъ смотры въ Кремлѣ. Онъ составлялъ батальоны изъ спѣшившихся кавалеристовъ и щедро раздавалъ награды. Побѣдные трофеи и легко раненые были отправлены въ Можайскъ, остальные раненые были свезены въ Воспитательный домъ: тамъ къ нимъ приставили французскихъ хирурговъ и присоединили русскихъ раненыхъ, надѣясь, что присутствіе этихъ послѣднихъ будетъ служить охраной для нашихъ.
Но было уже слишкомъ поздно. Вдругъ, посреди всѣхъ этихъ приготовленій, въ ту минуту, когда Наполеонъ производилъ въ Кремлѣ смотръ дивизіи Лея, около него заговорили о томъ, что подъ Винковомъ загрохотали пушки. Нѣкоторое время не осмеливались ему объ этомъ докладывать: иные, потому что не довѣряли этому извѣстію и боялись вызвать недовольство Императора, другіе, по робости, не желая поднимать тревоги или опасаясь быть посланными для провѣрки этого извѣстія и тѣмъ самымъ подвергнуться утомительной поѣздкѣ.
Наконецъ, Дюрокъ рѣшился доложить объ этомъ. Императоръ на минуту перемѣнился въ лицѣ, затѣмъ быстро овладѣлъ собой и продолжалъ дѣлать смотръ. Но тутъ прибѣжалъ молодой адъютантъ Беранже. Онъ доложилъ, что на первую линію Мюрата сдѣлано нападеніе, она смята, часть загнана въ лѣсъ, флангъ атакованъ, отступленіе отрѣзано; что у нашихъ захвачено двѣнадцать пушекъ, двадцать аммуниціонныхъ повозокъ, тридцать фургоновъ, убито два генерала и потеряно отъ трехъ до четырехъ тысячъ человѣкъ, а также обозы и что далее самъ Мюратъ раненъ. Ему удалось сохранить остатки своего авангарда лишь при помощи непрекращавшейся стрѣльбы по многочисленнымъ отрядамъ, уже занявшимъ позади его большую дорогу — единственный путь отступленія.
Но все-таки честь была спасена. Атака, предводительствуемая Кутузовымъ, была нерешительна; Понятовскій, стоявшій на разстояніи нѣсколькихъ лье направо, доблестно сопротивлялся; Мюрату и стрѣлкамъ при помощи невѣроятныхъ усилій удалось остановить Багавута, уже готоваго врѣзаться въ нашъ лѣвый флангъ, и тѣмъ самымъ продержаться еще. Клапаредъ и Латуръ-Мобургъ очистили оврагъ Спаса-Капли, уже занятый Платовымъ въ двухъ лье позади нашей линіи. Два русскихъ генерала были убиты, нѣсколько другихъ ранены, потери непріятеля значительны, но ему достались наши пушки, наша позиція, однимъ словомъ побѣда.
У Мюрата не оставалось больше авангарда: во время перемирія онъ потерялъ одну половину своей кавалеріи, другая погибла въ этой битвѣ. Оставшіеся были истощены голодомъ и едва могли отвѣчать на выстрѣлы. И вотъ война возобновилась! Это было 18 октября.
При этомъ извѣстіи, къ Наполеону вернулся пылъ его прежнихъ лѣтъ. Тысяча приказовъ, начиная отъ самыхъ важныхъ распоряженій и кончая мелочами, приказовъ самыхъ разнообразныхъ, но согласованныхъ между собою и одинаково необходимыхъ, было одновременно продиктовано этимъ геніемъ. До наступленія ночи вся его армія была въ движеніи. Самъ Императоръ еще до разсвѣта 19 октября выступилъ изъ Москвы, воскликнувъ: «Идемте къ Калугѣ и горе тѣмъ, кто попадется намъ на пути!»
