Прежде, чем обратиться к рассмотрению по параграфам отдельных постановлений устава, определяющих общий порядок производства дел, я полагаю, что небезынтересно будет остановиться на одном общем вопросе о том, что собственно по нашим законам следует считать за начало процесса, или, лучше сказать, совершения каких действий требует закон для того, чтобы процесс получил свое начало?
Момент начатия процесса различными законодательствами определяется различно, так что одно законодательство требует совершения одних процессуальных действий, которыми возбуждается производство и которые считаются за начало процесса, другое — других. Так, в классическом римском праве, во время господства формулярной системы судопроизводства, за начало процесса принимался момент litis contestatio. Этим моментом в римском процессе, как известно, оканчивалось производство у претора, который, по выслушании объяснений сторон, устанавливал предмет спора в своей формуле; после чего, процесс у претора оканчивался и переходил к судье (judex), который обязан был разрешить спор на основании формулы, данной претором. Таким образом, в классическом римском праве момент litis contestatio весьма наглядно обозначал переход дел от претора к судье, и стоял на рубеже производства у того и другого. Но, с уничтожением формулярной системы судопроизводства и в римском праве litis contestatio, как момент начала процесса, должно было потерять свое первоначальное значение. Но, тем не менее, и в позднейшем римском праве юстиниановском моментом начала процесса признавался момент явки ответчика на суд и дачи им на суде своих объяснений. Это также называлось litis contestatio. Из этого видно, что в юстиниановском праве litis contestatio имелась просто post narrationem propositam et contradictionem objectam, т. е. что момент litis contestatio наступал тогда, когда на суде последовало уже состязание истца и ответчика по предмету спора. В большинстве новейших законодательств начало процесса определяется другим моментом, именно моментом вызова ответчика на суд, или, лучше сказать, моментом вручения ответчику копии искового прошения с повесткой о вызове его к суду. Так, по уставу французского судопроизводства (art. 57) начало процесса определяется моментом вручения ответчику повестки о вызове к примирительному разбирательству у мирового судьи, в тех случаях, в которых законом требуется предварительное примирительное разбирательство; в тех же случаях, в которых вызов к примирительному разбирательству у мирового судьи не требуется — временем вручения ответчику копии искового прошения с повесткой о вызове в суд. Этим моментом начало процесса по уставу французского судопроизводства, главным образом, определяется на том основании, что именно вызов в суд ответчика, а не какое-либо другое процессуальное действие, оказывает влияние на те материальные правоотношения сторон, которые служат основанием заявленному иску. Со времени вручения повестки о вызове ответчику по французскому праву прерывается, во-первых, течение давности, а, во-вторых, в некоторых случаях с этого времени текут проценты.
Совершением же каких процессуальных действий может быть определен момент начала процесса по нашему уставу? Для ответа на этот вопрос нельзя найти никаких прямых указаний ни в постановлениях устава, ни в рассуждениях, помещенных в издании государственной канцелярии. А затем, если и можно дать какой-либо определительный ответ на поставленный вопрос, то разве на основании постановлений нашего материального гражданского права, потому что начало процесса оказывает, главным образом, свое действие на материальные правоотношения в сфере института давности. В отношении давности действие это заметно на том основании, что одним из существенных признаков давностного владения признается всеми законодательствами признак бесспорности владения; начатием же дела в суде этот признак уничтожается, — владение делается спорным, и, потому, наступает перерыв давности. Отсюда очевидно, что те процессуальные действия, которые законом признаются за действия, прерывающие течение давности, должны быть признаны, вместе с тем, и такими действиями, которыми определяется момент начала процесса. На основании постановлений наших гражданских законов, относящихся к праву материальному, можно заключить, что в отношении давности владения, или давности приобретательной, бесспорность владения уничтожается в том случае, когда, как сказано в 559 ст. X т. 1 ч., „поступили в судебные места не только явочные, но и исковые прошения“. В отношении же давности исковой в 220 ст. X т. 2 ч. сказано: „ежели обязательства предъявлены будут ко взысканию по миновании десяти лет с истечения назначенного в них срока“ и проч., „то иски о взыскании уничтожаются“, из чего можно заключить, что давность исковая прерывается предъявлением обязательств ко взысканию. Предъявлением же обязательства бесспорного ко взысканию считалась подача жалобы в полицию (3 ст. X т. 2 ч.), по прежним законам о судопроизводстве гражданском. На основании этих законоположений нашего материального гражданского права с полным основанием можно заключить, что моментом, прерывающим течение как давности приобретательной, так и давности исковой, должен быть признан момент подачи в суд прошения, а, следовательно, необходимо, далее, также признать, что и за начало процесса по нашим законам должен быть признан момент подачи в суд искового прошения, с поступления которого начинается в суде производство по делу.
Из наших цивилистов Победоносцев за начало процесса считает также момент подачи в суд прошения (Курс гражд. права, изд. 2, т. I, стр. 178), хотя он, впрочем, коснулся этого вопроса весьма кратко. Малышев, хотя и признает, что по принятии искового прошения окружным судом наступает перерыв исковой давности, но, несмотря на это, за начало процесса считает, однако же, не момент принятия судом прошения, но тот момент, когда ответчику не только была вручена повестка о вызове в суд, но когда уже обе стороны заявили суду свои противоположные требования, или когда, по крайней мере, истек срок для явки и ответа и когда одна из сторон вправе требовать решения против другой. Этот момент Малышев считает именно за litis contestatio по нашему уставу и полагает, что только с этого момента устанавливается окончательно спорное состояние и завязывается процессуальное отношение между истцом и ответчиком (Курс гражд. суд., изд. 2, т. I, стр. 381). Муллов отвергает значение litis contestatio в нашем процессе и справедливо упрекает Малышева в произвольности его выводов по этому предмету; но, затем, за начало процесса он, по-видимому, также признает не момент подачи в суд искового прошения, но момент вручения ответчику повестки о вызове в суд (Журн. гражд. и угол. пр., 1874 года, кн. 5, стр. 252). К этому же моменту приурочивают начало процесса по нашему уставу также профессор Окольский (О состязательном процессе. Журн. гражд. и угол. пр. 1880 г., кн. 2, стр. 180) и Вербловский (Движение руск. гражд. проц. Журн. гражд. и угол. пр. 1882 г., кн. 5, стр. 8). С этим положением согласиться также нельзя, потому что и оно столь же произвольно, как и положение, выставленное Малышевым, так как, и оно не может быть подкреплено никакими прямыми постановлениями положительного закона. Профессор Гольмстен, напротив, совершенно основательно полагает, что по нашему уставу за начало процесса должен быть принимаем просто момент предъявления иска, или, все равно, конечно, момент подачи прошения, на том, во-первых, основании, что в фикции litis contestatio наш процесс нисколько не нуждается, а, во-вторых, потому, что материальные последствия предъявления иска наше гражданское право связывает именно с моментом предъявления иска (Учеб. гражд. суд., стр. 131). Впрочем, признанием за начало процесса по нашим законам момента подачи в суд прошения вопрос собственно о начале процесса во всей его полноте и определенности далеко еще не исчерпывается. Прошение, поданное в суд, может оказаться неудовлетворяющим требованиям закона с его формальной стороны, или, напр., прошение может быть подано в суд некомпетентный к разрешению возбуждаемого спора; может ли в этих случаях подача прошения считаться за начало процесса? Хотя этот вопрос имеет гораздо бо́льший интерес и большее значение в сфере материальных правоотношений, на которые должно оказать прямое влияние разрешение его в том или другом смысле, но я, тем не менее, не могу пройти его здесь молчанием, потому что он не лишен значения и в отношении процессуальном. В нашем положительном законе для ответа на этот вопрос мы имеем только правило, содержащееся в первом примечании к 213 ст. X т. 2 ч., правило, впрочем, не вполне определительное. На основании этого примечания — „одно лишь оглашение предмета, без предъявления самого иска, в надлежащем, законом установленном порядке, не прерывает земской давности“; следовательно, для перерыва давности необходимо возбуждение иска в надлежащем, законом установленном, порядке. Очевидно, что разрешение вопроса о том, может ли считаться за начало процесса возбуждение иска в суде некомпетентном, в том или другом смысле, всецело зависит от того, какое значение придавать правилу только что цитированного примечания к 213 ст., и преимущественно выражению — „предъявления самого иска в надлежащем, законом установленном, порядке“. Предъявить иск в установленном порядке в процессуальном отношении иначе нельзя понимать, как в том смысле, что иск должен быть предъявлен в суде на основании правил подсудности, начертанных в уставе гражданского судопроизводства, или, все равно сказать, что иск должен быть предъявлен в суд компетентный к разрешению возбуждаемого спора. Отсюда, по аргументу а contrario, сам собой следует тот вывод, что подача прошения в суд некомпетентный или предъявление иска вопреки правилам подсудности, установленным законом, не может считаться за начало процесса, на том основании, что подача прошения в суд некомпетентный не может быть признана процессуальным действием, правильно совершенным. Что за начало процесса может считаться только возбуждение иска в суде компетентном, признают и некоторые из наших цивилистов, как, напр., Энгельман (О давности по русскому гражд. праву. Журн. Минист. Юст. 1868 г., кн. 12, стр. 639), Мейер (Русское гражд. право, т. II, изд. 2, стр. 67) и Любавский (Юридические монографии, т. I, стр. 144). То же начало признано отчасти и сенатом (реш. 1868 года, №№ 209, 632 и многие другие), хотя из обозрения вообще сенатской практики по занимающему нас вопросу и нельзя не усмотреть, что вполне категорически сенат до сих пор еще не высказался, и приводимые им соображения в тех или других решениях его далеко не всегда можно признать правильными.
Признавая же, с своей стороны, как за начало, вполне согласное с законом, то правило, что только возбуждение иска в суде компетентном может считаться за начало процесса, я вместе, с тем никак не могу признать правило это за начало безусловное, нетерпящее никаких исключений. Так, по моему мнению, первым исключением из этого правила будет тот случай, когда иск будет предъявлен хотя в суде некомпетентном по общим правилам обязательной подсудности, но когда законом допускается, в отступление от общих правил обязательной подсудности, применение подсудности волюнтарной и когда иск будет предъявлен на основании правил этой последней подсудности. Вторым исключением будет, напр., тот случай, когда иск будет предъявлен в суде некомпетентном только в силу правил подсудности, установленных rationae personae, и когда вследствие непредъявления противной стороной отвода о неподсудности, дело будет разрешено по существу и решение суда вступит в законную силу. Могут быть и другие исключения. Нечего, конечно, и говорить о том, что иск должен быть признан начатым в суде компетентном в том случае, когда он предъявлен, напр., по месту временного пребывания ответчика, и когда суд признал только заслуживающей уважения просьбу ответчика о переводе дела в другой суд, по месту постоянного его жительства. Иногда же, напротив, начатие дела в суде компетентном не всегда может быть признано вместе с тем за начало процесса. Это может случиться, как заметил профессор Гольмстен (Учеб. гражд. суд., стр. 132), напр., тогда, когда прошение, поданное в суд компетентный, не удовлетворяет требованиям закона с его формальной стороны, и возвращается, по распоряжению председателя суда или заступающего его место, просителю. Когда же прошение за неформальностью его оставляется председателем без движения, то за начало процесса может быть признан момент подачи прошения в суд только в том случае, если указанное председателем упущение будет просителем исправлено в установленный срок; в противном же случае подача прошения не может считаться за начало процесса, потому что, за неисправлением указанного председателем упущения, дело не получит в суде дальнейшего движения, и производства по нем никакого не возникнет. Если же по недосмотру председателя будет дано движение такому прошению, которое не удовлетворяет требованиям закона с его формальной стороны, и оно впоследствии будет определением суда отвергнуто, или оставлено без рассмотрения, то и в этом случае момент подачи прошения не может считаться за начало процесса. Следовательно, для того, чтобы подачу прошения можно было признать за момент начала процесса, необходимо, чтобы прошение было подано не только в суд, компетентный к разрешению возбуждаемого спора на основании правил подсудности, установленных законом, но и необходимо также, чтобы поданное прошение удовлетворяло всем требованиям закона с его формальной стороны, т. е. было подано в таком виде, чтобы суд имел возможность приступить к разрешению спора по его существу. Определивши, таким образом, момент начала процесса по нашему праву, я перейду к рассмотрению по параграфам отдельных постановлений устава, относящихся, по их содержанию, к настоящей главе.
В настоящем параграфе мною будут рассмотрены те постановления устава, которые определяют как порядок составления и подачи в суд прошений исковых, так равно и порядок принятия судом подаваемых прошений.
Ст. 256. Суд приступает к производству дела не иначе, как по исковому прошению, которое пишется по форме, при сем приложенной (Прил. I).
По поводу правила настоящей статьи, мне придется сказать немного; оно есть не более, как только повторение, в несколько иных выражениях, постановления 4 ст., в силу которой судебные установления, уполномоченные законом ведать дела гражданские, вообще могут приступать к производству гражданских дел не иначе, как вследствие просьбы о том лиц, до коих те дела касаются. Этого-то последнего выражения 4 ст.: „до коих те дела касаются“, в разбираемой 256 ст. и нет, между тем как оно имеет чрезвычайно важное значение, которое выражается главным образом в том, что каждый может вчинять дело в суде только ввиду собственного интереса, а никак не в интересе другого лица. Если понимать правило 4 ст. в таком смысле, то нельзя не видеть, что оно напоминает собой вполне рациональное правило французской юриспруденции: l’intérêt fait l’action. Хотя подобного правила и не заключается в 256 ст., но, как мы увидим впоследствии, соблюдение его должно быть признано обязательным для судебных установлений, потому что в постановлениях последующих статей настоящего параграфа, как мы увидим, заключается санкция точного соблюдения этого правила. Что же касается собственно того, какие последствия в отношении процессуальном вытекают из постановления разбираемой статьи — „суд приступает к производству дела не иначе, как по исковому прошению“, то первым и самым главным последствием будет, конечно, то положение, что сам суд гражданский ни в каком случае не вправе возбудить, по своему усмотрению, гражданское дело, ни в интересе частных лиц, ни в интересе казны. Вторым последствием постановления 256 ст., последствием не менее существенным, будет то, что суд гражданский не вправе приступить к производству гражданского дела ни по сообщению другого судебного места, ни по сообщению какого-либо административного установления, сделанного или в интересе частного лица, или другого административного установления, которое имеет право само искать и отвечать на суде и защищать свои интересы. Поэтому, в силу этих положений, если бы, напр., какое-либо судебное место, признав предъявленный иск себе неподсудным, препроводило бы, вместе с тем, само исковое прошение в другой суд, по его мнению, компетентный разрешить данный спор, то этот последний суд не вправе будет приступить к производству дела, присланного ему другим судом. Или если бы, напр., правительственное лицо, губернатор одной из финляндских губерний, руководствуясь правилом 2279 ст. X т. 2 ч., принял прошение от жителя Финляндии о взыскании долга с лица, живущего в местности, где введены в действие уставы 20 ноября, и препроводил от себя такое прошение в окружной суд, то понятно, что прошение, присланное в суд губернатором, а не поданное самим истцом, должно подлежать возвращению.
Таким образом, как правило 4 ст., так и правило разбираемой 256 ст. служат освещением одного из основных начал состязательного процесса, усвоенного новейшими законодательствами, — начала, заключающегося в невмешательстве суда гражданского в интересы частных лиц. Хотя начало это и выражено в уставе в форме императивной, как начало безусловно обязательное к соблюдению судебными установлениями, ведающими дела гражданские, но на практике, однако же, может случиться, как это, впрочем, и видно из сборника кассационных решений, по крайней мере, в отношении мировых учреждений, что какой-либо суд приступит к производству гражданского дела без просьбы о том заинтересованной стороны и начнет производство или по сообщению какого-либо другого судебного места, или административного установления, — сообщения, сделанного в интересе частного лица. Очевидно, что суд в этом последнем случае поступит прямо вопреки правилу 256 ст.; но какие должны быть последствия нарушения судом этого коренного правила состязательного процесса, или, лучше сказать, в чем заключается санкция точного соблюдения судебными местами этого правила? Прямой ответ на этот вопрос в постановлениях нашего устава вряд ли можно найти. Из некоторых же решений сената можно сделать только тот вывод, что нарушение судом правила, воспрещающего приступать к производству дела без просьбы о том заинтересованной стороны, служит достаточным кассационным поводом к отмене решения в том случае, если противная сторона, т. е. ответчик, укажет в своей кассационной жалобе на нарушение судом этого правила; в противном же случае, когда ответчик в своей жалобе на это нарушение сенату не указывает, решение суда, постановленное по делу, принятому к производству, без просьбы заинтересованной стороны, вступает в законную силу и подлежит исполнению, так же точно, как бы нарушения этого вовсе не существовало, и дело было принято судом к производству на законном основании. Так, между прочим, из решения сената по делу Богданова (реш. 1869 года, № 844) видно, что одним из мировых судей льговского уезда было принято к производству дело по сообщению полиции о восстановлении владения помещика Богданова, который на суде поддерживал свою просьбу, заявленную им полиции, а ответчики ни у мирового судьи, ни в мировом съезде не возражали против неправильного возбуждения дела полицией, и дело было рассмотрено по существу и решено в пользу Богданова. Ответчики в кассационной жалобе сенату не указывали на нарушение мировыми учреждениями правила 256 ст., и потому сенат, рассмотрев просьбу их в пределах кассационной жалобы, оставил решение льговского мирового съезда в силе. В другом случае, когда дело было принято к производству мировыми учреждениями по сообщению соединенной палаты, и когда на это нарушение кассаторы в своей жалобе указали сенату, признав это нарушение существенным, и потому достаточным кассационным поводом, отменил решение съезда (реш. 1870 года, № 22). Мне кажется, что взгляд сената на последствия нарушения судебными установлениями правила как 4 ст., так, следовательно, и правила 256 ст., совершенно правилен. Никаких других последствий принятия судебными местами к рассмотрению гражданских дел, без просьбы о том заинтересованной стороны, кроме только того, что подобное действие суда, нарушающее постановление 256 ст., должно служить кассационным поводом к отмене решения, и быть не может — на том основании, что и сам закон никаких последствий нарушения судами правила этой статьи не указывает. Кассационным же поводом к отмене решения несоблюдение судом постановления 256 ст. служит, конечно, на общем основании, как и всякое нарушение закона, допущенное при производстве и решении дела, нарушающее интересы кассатора. Если же дело, начатое производством окружным судом без просьбы о том заинтересованной стороны, а по сообщению другого судебного места или административного установления, сделанного в интересе частного лица, не дойдет до сената, то решение суда, постановленное по такому делу, без сомнения, войдет в законную силу и будет, на основании 893 ст., также обязательно не только для сторон, но и для суда, постановившего оное, а также для всех прочих судебных и присутственных мест и должностных лиц Империи, как и решение, состоявшееся по делу, правильно принятому к производству окружным судом. Противное этому положение можно было бы принять разве только тогда, если бы сам устав объявлял действие суда, заключающееся в принятии к производству дела без достаточного законного повода возбуждения дел гражданских, указанного в 256 ст., недействительным ipso jure, т. е. недействительным в такой мере, что все дальнейшее производство и решение дела, начатого судом без просьбы заинтересованной стороны, в силу самого закона, признавалось ничтожным и как бы вовсе не последовавшим. Но, на самом деле, устав такого последствия нарушения судом правила 256 ст. не указывает; по общему же юридическому правилу, те постановления закона, которые поражают абсолютной недействительностью те или другие действия, клонящиеся как к установлению известных материальных правоотношений, так равно и действия процессуальные, не могут быть распространяемы на те случаи, которые в законе прямо не предусмотрены. В силу этого общего положения юриспруденции не могут быть поражены ipso jure недействительностью такие процессуальные действия, хотя и совершенные вопреки того или другого постановления устава, которые не объявлены, вследствие этого, ничтожными самим законом; а, как я уже сказал, устав ни в одном из своих постановлений не поражает абсолютной недействительностью неправильное процессуальное действие, заключающееся в принятии судом к производству дела без просьбы о том заинтересованной стороны, то и нельзя не признать, что как производство суда по такому делу должно быть признано действительным, так равно и решение могущим вступить в законную силу.
Но если, затем, нарушение судом правила 256 ст. не может быть признано, в силу самого закона, абсолютно недействительным, или не может быть признано недействительным, как говорят французские юристы, nulle de plein droit et comme non avenue, то все же нельзя не признать, что принятие судом к производству дела, без просьбы о том заинтересованной стороны, может быть поражено недействительностью релятивной, т. е. может быть признано недействительным по возражению противной стороны, заявляющей отвод о неправильном начатии судом дела, без законного к тому повода. Не могу, впрочем, еще не заметить, что если сенат, рассматривающий дело только в пределах кассационной жалобы, сам не входит в обсуждение нарушения судебными установлениями правила 256 ст., то апелляционная инстанция всегда может сама ex officio возбудить отвод о неправильном принятии окружным судом к производству дела, без просьбы о том заинтересованной стороны, хотя бы применяясь к правилу 584 ст., как это объяснил и сенат (реш. общ. собр. 1-го и кассац. департ. 1877 года, № 21), в силу 4 пункта которой сам суд обязан, независимо от отводов со стороны тяжущихся, не принимать к своему рассмотрению дела, когда окажется, что поверенный не имеет полномочия на ведение его. Я говорю, что апелляционная инстанция сама ex officio может возбудить отвод о неправильном принятии судом к производству дела, без просьбы о том заинтересованной стороны, применяясь к правилу только что приведенной статьи устава, на том основании, что цель установления отвода по 4 пунк. 584 ст. именно в том и заключается, что суд не должен принимать к своему рассмотрению дела, начатого без просьбы о том заинтересованной стороны, так как, принятие исковой просьбы от такого поверенного, который не уполномочен на ведение данного дела, и есть именно возбуждение дела без просьбы о том заинтересованной стороны. Понятно, что случай начатия дела в интересе частного лица судебным или административным установлением представляет большое сходство с начатием дела таким поверенным, который истцом не уполномочен на ведение его; сходство же процессуальных действий должно влечь за собой и одинаковые последствия этих действий; а как по общему юридическому правилу: ubi eadem legis ratio, ibi eadem legis dispositio, то на основании этого правила и нельзя не признать, что если цель возбуждения отвода о неправильном принятии судом к производству дела в том и другом случае одинакова, то и постановления закона о последствиях этих процессуальных действий должны быть одинаковы, или признать, что апелляционная инстанция вправе, по своему усмотрению, на основании 4 пунк. 584 ст., отменить решение окружного суда, за нарушением правила 256 ст., как постановленное по такому делу, которое принято судом к производству без просьбы о том заинтересованной стороны. Таковы, по моему мнению, должны быть последствия несоблюдения судом предписания разбираемой статьи.
Далее, 256 ст. требует, чтобы исковое прошение, подаваемое в суд, было написано по форме, приложенной к этой статье. Я не буду приводить самой формы прошения, преподанной уставом, потому что в следующей статье указаны и без того наиболее существенные принадлежности искового прошения; а из статей, заключающих в себе правила, санкционирующие соблюдение тех или других требований устава относительно формальной стороны прошения, мы увидим, что форма прошения, предложенная уставом, должна служить только руководством для составления прошений, и что вполне точное следование этой форме далеко не вполне обязательно. Но, не могу еще не заметить здесь по поводу требования правила второй половины 256 ст., что именно с исковым прошением должны обращаться в суд не только частные лица, начинающие гражданское дело, но и казенные управления, потому что в отношении сих последних ни правило этой статьи, ни другие постановления устава не делают никакого исключения, из чего можно заключить, что и сии последние, возбуждая в суде гражданский иск, должны обращаться в суд также с прошением, а не с бумагой в какой-либо другой форме, напр., в форме отношения или сообщения.
Перехожу к разбору статей, определяющих принадлежности исковых прошений.
Ст. 257. Исковое прошение должно содержать в себе:
1) означение суда, в который прошение подается;
2) имя, отчество, фамилию или прозвище, звание и местожительство как истца, так и ответчика;
3) означение цены иска, за исключением дел, оценке не подлежащих, и случаев, положительно в законе определенных;
4) изложение обстоятельств дела, из коих иск проистекает;
5) указание доказательств и законов, на коих иск основан;
6) просительный пункт, заключающий в себе требования истца, т. е. то, о чем он просит суд постановить решение.
Ст. 262. При предъявлении иска за другое лицо в прошении должно быть объяснено законное право просителя ходатайствовать за это лицо.
Ст. 261. Прошения иностранцев должны быть написаны на русском языке; подпись на оных может быть сделана на другом языке, но с переводом на русский язык, засвидетельствованным через Присяжного Переводчика, или же какое-либо должностное или частное, известное суду, лицо, знающее язык, на коем прошение подписано.
Ст. 260. По неграмотности или болезни просителя, вместо него может подписать прошение тот, кому он сие доверит, с означением причины, по коей сам проситель не подписал прошения.
Все эти статьи заключают в себе указания на те или другие принадлежности искового прошения в отношении формы его. Какие формальные принадлежности прошения, указанные в этих статьях, должны считаться необходимыми и существенными, и какие из них могут быть опущены при составлении прошения, мы увидим при рассмотрении статей, указывающих последствия несоблюдения той или другой формальности, а теперь я должен обратить внимание только на то, соблюдение каких формальностей устав требует от составителя искового прошения. Сопоставляя в этом отношении требования 257 ст. с самой формой искового прошения, предложенной уставом, нельзя не усмотреть, что в содержании этой статьи есть некоторое пробелы, весьма существенные, которые должны быть пополнены содержанием самой формы прошения. Первый пункт 257 ст. требует означения в прошении суда, в который прошение подается; означение это должно быть сделано просто: — в такой-то окружной суд. Второй пункт требует означения в прошении: имени, отчества, фамилии или прозвища, звания и местожительства как истца, так и ответчика. Указывать имя, отчество и фамилию обязаны, без сомнения, как русские, так и иностранцы, потому что требование 257 ст., в этом отношении, общее; но, конечно, нельзя требовать непременно от иностранца указания, напр., отчества, в том случае, если у той национальности, к которой принадлежит иностранец, прибавление к имени отчества вообще неупотребительно. Далее, вместо означения фамилии эта статья дозволяет означать прозвище, на что ясно указывает союз „или“, помещенный между словами „фамилию“ и „прозвище“. Слова же „прозвище“ и „фамилия“ совершенно не однозначащие. Под „фамилиею“ разумеется название рода или семьи, название, укрепленное сословными актами, напр., дворянскими родословными книгами, ревизскими сказками и проч.; под словом же „прозвище“ разумеется обыкновенно непризнанное официальными актами прозвание семьи, или даже одного лица, данное обыкновенно случайно его соседями или односельцами, но которое, однако же, иногда переходит от поколения к поколению. Во всяком случае удобнее всегда означать в прошении фамилию, а не прозвище. Если закон и дозволяет означать в прошении, вместо фамилии, и прозвище, то в этом дозволении, кажется, следует видеть не что иное, как уступку, делаемую законом в пользу простого класса народа, ввиду его неграмотности и неразвитости, вследствие чего отдельные личности иногда вовсе и не знают своей фамилии, означенной в официальных документах, между тем как прозвище, или, как говорят простолюдины, уличное прозвание им всегда известно. В сельском же населении уличные прозвища весьма нередки, до того, что почти каждое семейство, кроме фамилии, записанной в ревизской сказке, имеет непременно и уличное прозвище.
Местожительство как истца, так и ответчика, согласно примечанию первому к форме прошения, должно быть обозначено, если местожительство находится в городе, так, чтобы были указаны часть, квартал, улица и номер дома, или имя хозяина его. Последнее требование, однако же, не совсем точно; кажется, следует требовать скорее указания фамилии хозяина дома, а не его имени. Если же местожительство истца или ответчика находится вне города, то необходимо обозначить в прошении губернию, уезд и в последнем местечко, посад, село, деревню, мызу и тому подобное. Если же при подаче прошения местожительство или местопребывание ответчика истцу вовсе неизвестно, или же ответчик находится за границей, то, на основании второго примечания к форме прошения, об этом обстоятельстве должно быть упомянуто в начале прошения при поименовании ответчика; но далее, говорит примечание, в прошении должно быть объяснено в отдельном пункте, после просительного, на основании какой статьи настоящего устава предъявляется иск в том суде, в который подается прошение. Выражение это не совсем точно: вероятно, составители уставов желали в примечании этом выразить ту мысль, что истец, предъявляя иск против лица безвестно отсутствующего, обязал в прошении указать те основания, указанные в правилах подсудности, по которым он предъявляет иск именно в избранном им суде, так как истцу, собственно говоря, нет никакой необходимости указывать, на основании какой статьи устава он предъявляет иск, потому что в уставе имеется всего только одна 210 ст., в которой указаны основания подсудности исков, заявляемых против лиц, безвестно отсутствующих или находящихся за границей. Кроме того, указанное примечание должно быть дополнено еще тем, что следует требовать от истца, если он предъявляет против лица безвестно отсутствующего или находящегося за границей личный иск или иск о движимости, и если у этого лица есть недвижимое имение, точного обозначения местонахождения этого имения. Далее, форма прошения требует в отношении обозначения местожительства, что, в случае предъявления иска не самим заинтересованным лицом, а представителем его, чтобы в прошении было обозначено местожительство как самого истца, так и представителя, предъявляющего иск. Но требование это в том виде, как оно изложено в форме прошения, вряд ли можно признать правильным в отношении всех случаев представительства. Безусловно правильным можно его признать разве только в отношении обыкновенных поверенных, или в отношении представителей по доверенности, от которых следует требовать, чтобы они в прошении обозначали как свое местожительство, так и местожительство своих доверителей. Но вряд ли следует требовать, напр., от опекуна над малолетними, чтобы также и он обозначал в прошении как свое местожительство, так и местожительство всех малолетних, состоящих под его опекой. Такое требование было бы совершенно излишне и бесцельно. Если поверенный должен обозначать в прошении местожительство своего доверителя, то это потому, что поверенный не всегда может быть уполномочен на совершение всех процессуальных действий, вследствие чего, как противной стороне, так и суду может встретиться надобность адресоваться непосредственно к доверителю и сообщать ему непосредственно копии тех или других бумаг, подаваемых в суд ответчиком; а для этого, конечно, необходимо, чтобы местожительство доверителя как суду, так и ответчику было известно. Следовательно, главная цель указания в прошении местожительства доверителя, это — возможность в случае надобности непосредственного сношения с ним суда и ответчика. В том же случае, когда истцом является опекун над малолетними, этой цели, т. е. необходимости в прямом сношении с малолетними, состоящими под опекой, помимо их опекуна, не существует. Опекун, как мы имели уже случай заметить прежде, является на суде самостоятельным истцом или ответчиком так, что даже, когда предъявляется личный иск против малолетних, то он должен быть предъявляем не по местожительству малолетних, а по местожительству опекуна. Никаких непосредственных сношений суда или ответчика, помимо опекуна, с малолетними, состоящими под его опекой, и быть не может, потому что опекун является на суде полным их представителем, и в силу самого закона уполномочен на совершение всех процессуальных действий, необходимых в интересе малолетних, как и вполне правоспособный истец, а, следовательно, и в указании местожительства малолетних не представляется никакой необходимости. Но, кроме опекуна, представителями на суде, в известных случаях, могут быть, напр., душеприказчики, которые также ищут и отвечают на суде в пределах предоставленной им власти, или, лучше сказать, в пределах возложенных на них духовным завещанием обязанностей, самостоятельно; поэтому, и в исковых прошениях, подаваемых ими, или против них, нет никакого основания, по вышеизложенным мною соображениям, требовать указания местожительства самих наследников.
Все сказанное мною в отношении требования формы прошения о способе обозначения местожительства истца и ответчика в случаях, когда кто-либо из них имеет местожительство в городе или деревне, должно быть применено и к обозначению места временного пребывания ответчика, когда иск вчиняется в суде, в округе которого ответчик пребывает временно. Но, должно ли с такой же точностью быть обозначено в прошении последнее известное истцу местожительство безвестно отсутствующего ответчика в том случае, когда иск против такого ответчика предъявляется именно по этому основанию подсудности, указанному в 210 ст.? Мне кажется, что в этом случае вполне подробное обозначение места последнего известного истцу жительства ответчика, как требуется формой искового прошения, как обозначение части, квартала, улицы и номера дома, если ответчик жил в городе, вряд ли представляется необходимым, потому что способ вызова к суду безвестно отсутствующего ответчика совершенно иной, чем способ вызова ответчика в других случаях, вследствие чего, ни вызов к суду, ни сообщение бумаг, следуемых ко вручению ответчику, не могут быть сделаны по последнему известному местожительству ответчика, так как, в 294 ст. предписано только, кроме публикации в ведомостях о вызове ответчика, посылать повестки в недвижимое имение ответчика, если таковое указано истцом. Поэтому, мне кажется, будет достаточно, если истец в прошении просто укажет, что безвестно отсутствующий ответчик жил в последнее время, положим, в таком-то городе. Конечно, ввиду бо́льших гарантий в правильности предъявления иска по этому основанию подсудности, следовало бы требовать от истца более подробного обозначения последнего местожительства безвестно отсутствующего ответчика; но, так как, суд не входит в поверку указаний истца в отношении точности указанного им в прошении местожительства, то и нет необходимости требовать от истца более подробного обозначения местожительства; потому что недобросовестный истец никогда не затруднился бы исполнить эту формальность в точности, вымышленно указавши все подробности, ввиду того, что указания его поверены не будут.
Как из двух первых пунктов 257 ст., так равно и из формы искового прошения видно, что устав предусматривает только случай подачи прошения лицом физическим и против лица физического, и сообразно этому нормирует требование второго пункта этой статьи. Но, как истцами, так и ответчиками на суде могут быть, кроме лиц физических, и лица юридические, существующие в силу закона и в силу договора; могут быть казенные управления и, наконец, еще конкурс. Понятно, что к таким субъектам спора не вполне могут быть применимы некоторые требования устава, в отношении принадлежностей прошения, которые, потому, и должны быть изменены сообразно природе этих субъектов. Так, напр., когда истцом или ответчиком является какое-либо юридическое лицо, напр., какое-нибудь промышленное товарищество, или же, напр., какое-либо крестьянское общество, то, конечно, вместо обозначения имени, фамилии и местожительства, должны быть указаны в прошении название товарищества и местонахождение его правления, или фирмы, или же местной конторы, т. е. обозначены часть, квартал, улица и номер дома, где помещается правление или контора; если же иск предъявляется против сословного общества, которое ни правления, ни фирмы не имеет, то указать в прошении название того города или селения, в котором общество находится. То же следует сказать и о казенном управлении и конкурсе. Выше я только что говорил о том, насколько необходимо соблюдение требования формы прошения в отношении указания местожительства самого истца, в том случае, когда иск возбуждается не им самим, а его представителем. Если соблюдение этого требования не всегда безусловно необходимо, — зато, на основании правила 262 ст., безусловно необходимо всегда обозначать в прошении в том случае, когда иск предъявляется за другое лицо, законное право просителя ходатайствовать за это лицо. В силу этого правила поверенный, напр., должен объяснить в прошении, что он действует по доверенности за такое-то лицо, опекун — что он действует за таких-то малолетних, состоящих под его опекой и проч. Конечно, если представитель возбуждает иск за несколько лиц, он должен указать на право свое искать на суде за всех этих лиц. То же самое должен сделать и представитель какого-либо юридического лица или казенного управления. Наконец, в случае предъявления иска о недвижимом имуществе, кроме точного указания местожительства как истца, так и ответчика, форма искового прошения требует точного указания в прошении места, где находится спорное имущество. Требование это вполне основательно, потому что местонахождение спорного имущества служит основанием самой подсудности иска. Но, только, при этом, я должен прибавить, что в прошении должно быть обозначено местонахождение недвижимого имущества не только тогда, когда спор идет о самом недвижимом имуществе, или о праве собственности на оное, а вообще когда иск касается и какого-либо иного права на недвижимое имущество, или его принадлежности, или когда дело идет о праве участия частного, или о восстановлении нарушенного владения и проч.; одним словом, местонахождение недвижимого имущества должно быть указано в прошении во всех тех случаях, когда этот признак служит основанием для определения подсудности споров.
Далее, 3 пункт 257 ст. требует указания в прошении цены иска, за исключением дел, оценке не подлежащих, и случаев, положительно в законе определенных. Из этого видно, что определение цены иска в прошении ставится как общее правило; но что́ значит выражение: „за исключением дел, оценке не подлежащих“? Мне кажется, что выражение это иначе нельзя понимать, как в том смысле, что в прошении не требуется обозначения цены иска, как объяснили сенат (реш. 1875 г, № 775), Малинин (Убеждение судьи, стр. 123) и Гольмстен (Учеб. гражд. суд., стр. 173), во всех тех случаях, когда отыскиваемое право, по самому существу его, не может быть оценено на деньги, как, напр., в исках о законности рождения, или вообще в исках, основанием которым служит право семейное; потом, напр., в исках об истребовании отчетности, о взыскании убытков, когда количество оных, при предъявлении иска, неизвестно, в исках о восстановлении нарушенного владения, о праве участия частного, об истребовании документов, не имеющих определенной цены, как объяснил сенат (реш. 1876 года, № 257) и проч. Сделать исчерпывающее перечисление такого рода исков невозможно, вследствие того, что кроме исков, только что указанных, возможны и многие другие подобные. Во всяком случае, если предъявляется иск, цена которому не может быть определена при возбуждении дела, в прошении должно быть упомянуто, что цена предъявленного иска не определяется по такому-то основанию, потому что за необозначением цены иска прошение подлежит возвращению. Последующие слова разбираемого пункта: „за исключением случаев, положительно в законе определенных“, мне кажутся совершенно излишними, потому что ни в уставе гражданского судопроизводства, ни в Х-м томе нельзя, кажется, отыскать ни одной статьи, в которой было бы указано, что такой-то иск не подлежит никакой оценке. Излишни эти слова еще и потому, что предыдущее выражение: „за исключением дел, оценке не подлежащих“, вполне достаточно, потому что само собой разумеется, что цена иска может быть не указана в прошении во всех случаях, безразлично — предъявляется ли иск, не подлежащий оценке в силу самого закона, или в силу фактических обстоятельств дела.
Пункт 4-й требует изложения в прошении обстоятельств дела, из коих иск проистекает, а 5-й — указания доказательств и законов, на которых иск основан. В силу этих требований, истец обязан: во-1-х, выяснить в прошении те факты, которые служат основанием юридическому отношению, — отношению, в силу которого ответчик становится чем-либо обязанным перед истцом; во-2-х, истец обязан указать в прошении те законы, в силу которых приводимые им факты получают значение фактов юридических, т. е. таких фактов, которые устанавливают между ним и ответчиком известное определенное правоотношение, и, наконец, в-3-х, истец обязан указать в прошении и те доказательства, на коих иск основан. Наконец, 6-й пункт 257 ст. требует, чтобы проситель изложил в прошении просительный пункт, заключающий в себе требования истца, т. е. то, о чем он просить суд постановить решение. Просительный пункт прошения, согласно предложенной уставом форме, должен начинаться словами: „на основании вышеизложенного прошу окружной суд постановить“ и проч. Вот все те принадлежности искового прошения, которые указаны в 257 ст.; между тем, форма искового прошения требует еще, чтобы в конце прошения были означены: год, месяц и число подписания прошения, и, затем, требует, чтобы проситель подписал прошение и в подписи своей означил свое звание, имя, фамилию или прозвище. Кроме того, форма прошения требует, чтобы в прошении были упомянуты те приложения, которые представляются в суд при исковом прошении, как, напр., документы, копии оных, деньги и проч.
Далее, в отношении подписи прошения помещены еще правила в следующих статьях; так, 260 ст. говорит: „по неграмотности или болезни просителя, вместо него может подписать прошение тот, кому он сие доверит, с означением причины, по коей сам проситель не подписал прошения“. По поводу этого правила я должен сказать следующее: во-1-х, закон, ставя, как общее правило, что прошение должно быть подписано самим просителем, делает из этого правила исключение и дозволяет подписывать исковое прошение за просителя другому лицу, по двум причинам: а) по неграмотности просителя и б) по болезни просителя. В этом последнем случае прошение может быть подписано за просителя другим лицом, когда проситель сам грамотный и мог бы сам подписать прошение, но когда он не может это исполнить по болезни; кроме того, относительно содержания и формы подписи прошения за другое лицо вообще, следует заметить: во-первых, что в подписи другого лица, должна быть всегда указываема та причина, по которой прошение не подписано самим просителем; во-вторых, что для удостоверения уполномочия на подписание прошения за просителя другим лицом, ни в каком случае не следует требовать совершения формальной доверенности, а достаточно в подписи только упомянуть о том, что проситель верит подписать за него прошение, потому что в самой 260 ст. не заключается требования на этот случай совершения формальной доверенности; в-третьих, что подлинность подписи за другое лицо не должна также подлежать какому либо засвидетельствованию, как это объяснил сенат (реш. 1876 года, № 51), опять на том основании, что правило 260 ст. этого не требует, а также, что в подписи подробно имя, отчество и фамилия просителя могут быть и не означаемы; а может быть, по объяснению сената (реш. 1877 года. № 102), просто указало „вместо вышеозначенных просителей“, и в-четвертых, что приложение к прошению, вместо подписи, напр., печати просителя не может считаться достаточным и не может заменять подпись, как это объяснил казанский окружной суд (Указатель Шимановского, тезис 1333). Кажется, не сомневаясь, можно утверждать, что дозволение 260 ст. подписывать прошение, вместо просителя, другому лицу по неграмотности или болезни самого просителя должно относиться и к тому случаю, когда просителем является не сам истец, а его представитель, напр., опекун, поверенный и проч. Относительно поверенных, впрочем, нужно заметить, что подпись, вместо них, на прошении может быть сделана другим лицом разве только по случаю болезни, но не вследствие неграмотности, потому что вообще неграмотные не могут быть поверенными в общих судебных учреждениях.
Обращаюсь, наконец, к рассмотрению последнего правила, относящегося до подписи прошений, — правила, выраженного в 261 ст., в которой сказано, что прошения иностранцев должны быть писаны на русском языке, но что подпись на оных может быть сделана и на другом языке, но с переводом подписи на русский язык, засвидетельствованным через присяжного переводчика, или же через какое-либо должностное или частное, известное суду, лицо, знающее язык, на коем прошение подписано. Для того, конечно, чтобы подпись на прошении могла быть сделана на языке иностранном, вовсе не требуется, чтобы иностранец, подписывающий прошение на своем языке, не был русским подданным; напротив, всякий иностранец, хотя бы и русский подданный, если только он не знает русского языка, может подписать прошение на языке иностранном. Прошение же во всяком случае должно быть изложено на русском языке, потому что производство дел в наших судах допускается только на этом языке. Конечно, перевода подписи прошения можно требовать только тогда, когда подпись сделана действительно на языке иностранном, а не на каком-либо наречии русского языка, или даже наречии языка славянского, но только совершенно понятного для русского и русским алфавитом, напр., когда подпись сделана на языке малороссийском, или на каком-либо наречии простонародном и проч. В отношении же тех лиц, которыми должна быть засвидетельствована верность перевода подписи на русский язык, правило разбираемой статьи не вполне определенно. Вряд ли, напр., можно допустить, что всякое должностное лицо, если только оно знает тот язык, на котором сделана подпись, вправе засвидетельствовать верность перевода подписи. Мне кажется, что в этом случае право засвидетельствования верности перевода подписи может быть предоставлено только тем должностным лицам, которым, на основании закона, предоставлено право свидетельствовать подлинность подписей, а такими должностными лицами могут быть признаны разве только нотариусы, некоторые полицейские чиновники, и, может быть, еще некоторые другие должностные лица, но никак не все. Против этого, конечно, могут возразить, что если устав предоставляет право свидетельствовать верность перевода подписи даже частным лицам, то тем более это право должно быть предоставлено всем лицам должностным, которые, в силу того только, что состоят на службе, заслуживают бо́льшего доверия, чем лица частные. Но такое возражение вряд ли основательно, потому что если устав и предоставляет частным лицам право свидетельствовать верность перевода подписи, но предоставляет только лицам известным тому суду, в который прошение подается; если, конечно, и то должностное лицо, которое засвидетельствовало верность перевода, лично суду известно, то такое засвидетельствование должно быть достаточным, по достаточным только на том основании, что оно сделано лицом, лично суду известным. Наконец, верность перевода подписи может быть всегда удостоверена присяжным переводчиком. Кроме того, по поводу правила 261 ст., не могу еще не заметить, что, в силу правила статьи предыдущей, следует признать, что иностранец, не знающий русского языка, также может доверить по болезни или неграмотности подписать прошение, вместо себя, другому иностранцу, на иностранном языке, о чем и должно быть упомянуто в подписи, и, затем, перевод этой подписи должен быть засвидетельствован только что указанным порядком. Кроме того, относительно подписания прошений иностранцами, сенат, кажется, совершенно правильно объяснил, что прошения могут быть ими подписываемы, как согласно указанию правила разбираемой статьи, так и по правилу 260 ст., т. е., что подаваемые иностранцами, не знающими русского языка, прошения могут быть подписываемы за них, как за неграмотных, прямо по-русски другим лицом (реш. 1877 года, № 148). В следующей, затем, статье устав указывает порядок подачи прошения.
Ст. 259. Исковое прошение может быть подано в суд лично самим тяжущимся или его поверенным, или же прислано по почте. Доверенность на подачу искового прошения может быть означена на самом прошении.
Правило настоящей статьи кажется довольно ясным само по себе, и, потому, не требующим особых разъяснений. Замечу только, во-первых, что прошение по почте может быть прислано в суд, конечно, как самим истцом, так и его поверенным, и, притом, прислано, как от лиц, находящихся в России, так и от лиц, находящихся за границей, и во-вторых, что прошение может быть присылаемо, как это объяснил и сенат, как по почте правительственной, так и земской (реш. 1881 года, № 189), а также, как по почте иногородней, так и городской (реш. 1878 года, № 3). Доверенность на подачу прошения должна быть сделана в самом прошении только в том случае, когда податель прошения не имеет установленной доверенности на ведение дела, и когда прошение написано от имени самого истца. Доверенность эта может быть обозначена в прошении, как прежде подписи, так и в самой подписи, рукой истца или лица, подписавшего за него прошение по случаю неграмотности или болезни, — безразлично, подписано ли прошение на русском языке или на языке иностранном. И, наконец, доверенность на подачу прошения, сделанная в самом прошении, не требует, для действительности ее, никакого засвидетельствования, как в том случае, когда прошение будет подано в суд лично имеющим доверенность на подачу прошения, так и в том случае, когда прошение будет прислано им по почте; хотя, конечно, в этом случае и не предстоит никакой необходимости в доверии на подачу прошения. Впрочем, сенат в одном из его решений высказал совершенно противоположный взгляд и объяснил, что суд не вправе принимать прошения, подписанные по доверенности и личной просьбе другими лицами, неуполномоченными на то надлежащей доверенностью (реш. 1870 г., № 1766). Но это положение сената никак нельзя признать правильным на том основании, что правило 259 ст. подобного требования в себе не содержит и ничего не говорит о том, чтобы доверенность только на подачу прошения, сделанная на самом прошении, требовала для действительности ее какого-либо засвидетельствования. Но положение сената требует не только засвидетельствования доверенности, сделанной в прошении, но требует даже совершения особой доверенности на подачу прошения, что явно противоречит постановлению 259 ст. Ссылка же сената, в подкрепление его взгляда, на 47 ст. мирового устава, никак не может быть оправдана, потому что статья эта требует засвидетельствования подписи на прошении в том случае, когда в ней содержится уполномочие не только на подачу прошения, но и на ведение дела в мировых учреждениях; а, следовательно, правило это собственно до уполномочия только на подачу прошения никакого отношения не имеет.
Ст. 258. Иски, истекающие из разных оснований, не должны быть смешиваемы в одном исковом прошении, хотя бы они относились и к одному лицу. По каждому отдельному иску должно быть подано особое исковое прошение.
Правило настоящей статьи касается довольно серьезного вопроса о пределах допустимости в нашем процессе соединения исков. Нельзя не согласиться с замечанием наших профессоров Малышева (Курс гражд. суд., изд. 2, т. 1, стр. 259) и Окольского (О состязательном процессе по уставу гражд. суд. Журн. гражд. и угол. пр. 1880 г., кн. 2, стр. 195) о том, что воспрещение соединения в одном исковом прошении всяких исков, вытекающих из разных оснований, в том безусловном виде, в каком оно выражено в правиле 258 ст., представляется, как неправильным по теоретическим соображениям, как напрасно ограничивающее свободу распоряжения сторон их правами, вопреки основным началам состязательного процесса, так равно и крайне неудобным в практическом отношении, как могущее служить поводом не к соединению и уменьшению процессов, а к их размножению в ущерб интересов, как сторон, так и суда. Устав французский, напротив, не содержит в себе никакого воспрещения относительно допустимости соединения в одном производстве нескольких исков, кроме только воспрещения соединения исков посессорных и петиторных; а устав германский содержит в себе даже прямое дозволение предъявлять одному истцу против одного ответчика совместно несколько исков, вытекающих из разных оснований, если только для рассмотрения всех этих исков является компетентным один и тот же суд и если иски эти должны подлежать в суде в одном и том же порядке производства (§ 232). Постановления эти могут служить также одним из указаний на нерациональность включения в наш устав правила разбираемой статьи. Посмотрим, однако же, какое собственно соединение исков в одном исковом прошении воспрещается правилом этой статьи? Прежде, чем ответить на этот вопрос, представляется, конечно, необходимым указать, в каких видах соединение исков представляется возможным. Во-первых, возможно совместное предъявление исков, или несколькими истцами против одного ответчика, или, наоборот, одним истцом против нескольких ответчиков, или, наконец, несколькими истцами против нескольких ответчиков, но исков, вытекающих из одного и того же юридического основания, и, притом, безразлично, как исков о каком-либо нераздельном праве, так и исков по объекту их делимых на части, или в пользу каждого из истцов, или же против каждого из ответчиков. Во всех таких случаях будет то соединение исков, которое в науке судопроизводства известно под именем субъективного соединения или субъективной кумуляции исков. Затем, возможно также совместное предъявление исков, но исков, вытекающих уже из разных оснований, опять как одним истцом против нескольких ответчиков, или несколькими истцами против одного ответчика, или же, наконец, несколькими истцами против нескольких ответчиков. Такое соединение исков известно в науке судопроизводства под именем объективного соединения или объективной кумуляции исков, т. е., соединения исков по их объекту. Что соединение исков в виде субъективной их кумуляции вполне возможно и допустимо и по нашему уставу, то это признали как сенат (реш. 1881 года, № 166), так и наши процессуалисты: Малышев (Курс гражд. суд., изд. 2, т. I, стр. 259), Малинин (Убеждение судьи, стр. 64), Гольмстен (Учеб. граж. суд., стр. 142) и Липинский (Условия субъективного соединения исков. Журн. гражд. и угол. пр., 1886 г., кн. 7, стр. 114), на том основании, что наш устав 15 статьей прямо допускает совместное предъявление исков, как несколькими истцами против одного ответчика, так и, наоборот, одним истцом против нескольких ответчиков. Ввиду того обстоятельства, что наш устав не ставит никаких таких условий, которыми бы ограничивалась допустимость субъективного соединения исков, вытекающих из одного и того же юридического основания, и нельзя признать правильным заключение Липинского о том, что будто бы и это соединение исков должно считаться допустимым только при наличности, во-первых, того условия, чтобы требования, напр., обоих истцов были непременно подсудны одному и тому же суду и, притом, были ему подсудны безразлично, как в силу правил подсудности, установленных rationae materiae, так и правил подсудности, установленных rationae personae, и, во-вторых, чтобы оба иска подлежали одному и тому же порядку производства (Журн. гражд. и угол. пр., 1886 г., кн. 7, стр. 124). Сенат, напротив, высказался за допустимость субъективной кумуляции исков даже и в том случае, когда иск двух истцов вытекает хотя и из различных оснований, но направлен на один и тот же объект требования, т. е. когда требования обоих истцов связаны единством объекта иска, как, напр., в случаях предъявления совместно иска со стороны собственника недвижимого имущества и арендатора этого имущества о возвращении его из владения ответчика первому в собственность, а второму в пользование. Малинин также допускает субъективную кумуляцию исков, даже и в тех случаях, когда иски вытекают хотя и из разных оснований, но когда истцы, или ответчики связаны общим интересом в деле. Положение это представляется, однако же, далеко не вполне определительным, так как, оно и самим Малининым не объяснено никакими такими примерами, которыми бы указывалось то, что следует разуметь под общим интересом, могущим дать единство иску. Малышев в вопросе о допустимости субъективной кумуляции исков идет еще далее, признавая допустимым соединение вообще исков, вытекающих хотя из разных, по однородных оснований, как, напр., иски вытекают или из однородных, хотя и различных договоров, как договоры личного найма, или из однородных, хотя и различных фактов нарушения владения и проч. (Курс граж. суд., изд. 2, т. I, стр. 195). В этих последних случаях представляется, однако же, не только субъективная кумуляция исков, но уже и объективная, вследствие того, что в этих случаях иски вытекают хотя и из однородных, но в то же время разных оснований и, потому, представляются вполне различными, ничем не связанными между собой, исками. Колеблющимся по вопросу о допустимости в пашем процессе объективной кумуляции исков представляется также и учение как другого нашего процессуалиста Малинина, так и сената. Так, сенат в одних решениях (реш. 1881 года, № 166) высказался безусловно за недопустимость соединения исков, вытекающих из разных оснований, даже в тех случаях, когда иски предъявляются одним истцом против одного ответчика; в других же решениях он высказался прямо в смысле противоположном (реш. 1870 года, № 1338 и друг.). Также и Малинин, упомянув сперва, что объективного соединения исков наш устав безусловно не допускает, далее одобряет и положения, высказанные сенатом в последних его решениях (Убеждение судьи, стр. 121). Если бы закон, воспрещающий соединение исков, вытекающих из разных оснований, выраженный в правиле разбираемой статьи, был закон совершенный, т. е. закон с санкцией точного его соблюдения, или такой закон, в котором были бы указаны последствия его нарушения, тогда, несомненно, было бы верно только то положение, что в нашем процессе должно считаться допустимым субъективное соединение исков, но никак не объективное. Ввиду, однако же, того обстоятельства, что правило разбираемой статьи, воспрещая смешение в одном исковом прошении исков, вытекающих из разных оснований, не указывает в то же время последствий нарушения этого воспрещения, и занимающий нас вопрос о допустимости кумуляции исков в нашем процессе не может быть разрешен так просто в смысле только что указанного положения. Обстоятельство это и было причиной тому, что вопрос этот разрешался весьма различно, как нашей судебной практикой, так и литературой. Ввиду того обстоятельства, что вопрос этот состоит в теснейшей связи с вопросом о последствиях нарушения выраженного в правиле разбираемой статьи воспрещения и нельзя, кажется, не признать, что и разрешение его должно во многом зависеть от разрешения в том или другом смысле, этого последнего вопроса. Вопрос этот также возбуждал различного рода затруднения и недоразумения, и был разрешаем различным образом, как в судебной практике, так и юридической литературе.
Так, Юренев, разбиравший этот вопрос в его статье: „Практические заметки по вопросам гражданского судопроизводства“ (Журнал гражд. и торг. права, кн. 4, 1872 года) полагает, что следует самому суду, независимо от заявлений сторон, наблюдать за точным соблюдением правила, выраженного в 258 ст., по тем же основаниям, по которым ему предоставлено право не принимать дел к своему рассмотрению в случаях, поименованных в 584 ст. Это мнение одобряет и Липинский в его статье: „Условия субъективного соединения исков“ (Журн. гражд. и угол. пр. 1886 г., кн. 7, стр. 121). Но, с этим мнением г. Юренева я вполне согласиться не могу по основаниям, которые мною будут указаны ниже; тем более я не могу согласиться с этим мнением, что мотивы, приведшие г. Юренева к такому взгляду и изложенные им в статье его, слишком неопределительны и отвлеченны, и далеко не отличаются строгой юридической последовательностью. Вопрос о последствиях несоблюдения 258 ст. был также рассматриваем и г. Думашевским (Свод, т. 2, стр. 133), который полагает, что „вопрос о последствиях несоблюдения правила 258 ст. должен быть предоставлен суду, который в тех случаях, когда соединение в одном прошении исков, проистекающих из разных оснований, не представляет никаких судопроизводственных затруднений для разрешения дела, может принять такое прошение, в противном случае возвратить прошение назад просителю, несмотря на 266 ст., ограничивающую право суда возвращать прошения исчисленными в ней случаями“. Такие же разнообразные взгляды по вопросу о последствиях нарушения правила разбираемой статьи были высказаны и в судебной практике, которая, замечу к тому же, на первых порах, пока не было выяснено действительное значение выраженного в правиле разбираемой статьи воспрещения смешения исков, относилась к точному соблюдению его весьма строго. Так, Московским окружным судом в решении его по делу Эйдорф с Кнейцером также, как и Юреневым, было высказано то мнение, что за точным соблюдением правила разбираемой статьи обязан всегда следить сам суд ex officio и без всякого возражения стороны противной о смешении истцом в одном исковом прошении исков, вытекающих из различных оснований (Судеб. Вест. 1867 г., № 37). Это же мнение было повторено впоследствии и Воронежским окружным судом в решении его по делу Полякова с фон-Бринкманом (Судеб. Вест. 1868 г., № 87). Кроме того, как Московский, так и Воронежский окружные суды высказали, что суд в случае смешения исков обязан выбрать для своего рассмотрения один из них, а остальные оставлять без последствий. Менее строго к соблюдению правила разбираемой статьи относились судебные палаты. Так, по указанию Харьковской судебной палаты, данному ею в определении ее по делу Халабаева с Пивоваровым, сам суд ex officio и без заявления ответчика не должен возбуждать вопроса о смешении исков (Судеб. Вест. 1868 г., № 218); а по мнению Варшавской судебной палаты, на суде, без заявления ответчика, должна лежать обязанность ex officio возбуждать вопрос о смешении исков только тогда, когда таким смешением нарушаются основные правила подсудности, за точным соблюдением которых обязан следить сам суд ex officio, на основании 584 ст. (Юрид. вопр., разреш. варшав. судеб. палат. Журн. гражд. и угол. пр. 1881 г., кн. 4, стр. 39). Наконец, вопрос о последствиях несоблюдения правил 258 ст. восходил и на рассмотрение сената, который дал следующие разъяснения (реш. 1870 г., № 1338): соединение в одном исковом прошении исков, проистекающих из разных оснований, дает суду право оставить это прошение без действия, но не обязывает его к тому; заявление о смешении в одном исковом прошении исков, проистекающих из разных оснований, есть отвод, который, однако же, апелляционная инстанция не вправе возбудить по своему усмотрению, если заинтересованная сторона не возбуждала вопроса о смешении исков ни в первой, ни во второй инстанции. С первым из этих положений сената можно согласиться вполне, понимая, конечно, выражение сената: „оставить прошение без действия“ в том смысле, что суд имеет право оставить прошение, вследствие смешения в нем исков, вытекающих из разных оснований, просто без рассмотрения, — не более, чем истец не будет лишен возможности предъявить свои требования отдельно вновь. Со вторым же положением сената, что заявление о смешении в одном исковом прошении исков, вытекающих из разных оснований, есть отвод, согласиться решительно нельзя. Отводы, как мы увидим впоследствии, в главе об отводах, могут быть как предъявляемы сторонами, так и возбуждаемы самим судом, только в точно определенных законом случаях, и что вне этих случаев такие отводы, которые могут быть разрешаемы отдельно, от разрешения дела по существу, частным определением не могут быть возбуждаемы; в статьях же устава, заключающих в себе правила об отводах, об отводе, заключающемся в заявлении о несоблюдении правил 258 ст., ничего не говорится, а, следовательно, и заявление о нарушении этого правила никак нельзя признать за отвод, в настоящем значении этого понятия. Если, затем, заявление о нарушении правила 258 ст. и можно признать за что-либо, то разве только, как справедливо заметил Липинский (Журн. гражд. и угол. пр. 1886 г., кн. 7, стр. 121), за возражение по 579 ст., как возражение, заключающее в себе указание на нарушение в исковом прошении предписанных законом форм, каковое возражение, по силе этой статьи, не освобождает, однако же, ответчика от обязанности отвечать по содержанию искового прошения. Поэтому, и заявление ответчика о смешении истцом в его прошении требований, вытекающих из разных оснований, как возражение, а не отвод, и не может быть рассмотрено судом отдельно от существа дела, и должно быть разрешено никак не частным определением, а только решением. На этом основании я не могу согласиться ни с мнением г. Юренева, предоставляющего суду право обсуждать вопрос о смешении исков, вытекающих из разных оснований, в одном прошении, на основании 584 ст., из чего можно заключить, что г. Юренев относит обстоятельство это к категории отводов, и, притом, таких отводов, которые суд может возбуждать ex officio во всяком положении дела, ни с мнением Липинского, который, не признавая, как мы видели выше, возражения о смешении исков за отвод, в то же время полагает, что суд должен ex officio и, притом, во всяком положении дела в том случае, если бы председатель суда не оставил прошения, в котором смешаны иски, вытекающие из разных оснований, без действия, прекращать производство по делу, т. е. постановлять частное определение, как по отводу (Журн. гражд. и угол. пр. 1886 г., кн. 7, стр. 123), чего, однако же, не признает и сенат в приведенном решении, объяснив, что вторая инстанция, без заявления противной стороны, не вправе ex officio возбудить вопрос о нарушении 258 ст. И в этом отношении нельзя не согласиться с сенатом, если иметь в виду ту цель, с которой правило этой статьи внесено в устав, цель, заключающуюся в том, чтобы дать суду право по возможности устранить судопроизводственное затруднение оставлением без рассмотрения такого прошения, в котором смешаны слишком разнородные исковые требования, как, напр., иски вещный о праве собственности на недвижимое имущество и личный, имеющий основание в каком-либо обязательстве, не имеющем ничего общего с первым иском. Вследствие такого смешения исков, подлежащих даже производству в различном порядке, один иск в порядке общем, а другой — сокращенном, суд действительно поставлен был бы в весьма затруднительное положение, если бы был обязан непременно рассмотреть оба эти иска вместе, при отсутствии правила 258 ст.; но, если бы, затем, два какие-либо иска, предъявленные вместе, были оба рассмотрены судом первой степени, то апелляционной инстанции нет никакой необходимости возбуждать вопрос о нарушении 258 ст., и уклоняться от рассмотрения обоих исков, потому что, если суд первой степени не нашел никакого для себя затруднения в совместном рассмотрении исков, и постановил решение по обоим исковым требованиям, то, тем более, конечно, не может быть никаких процессуальных затруднении к совместному рассмотрению нескольких исковых требований, имеющих различные основания для инстанции апелляционной, которая только поверяет решение окружного суда, если и суд первой степени никаких процессуальных затруднений, в совместном рассмотрении нескольких исков, не находил. На этом основании я полагаю, что и возражение противной стороны о смешении истцом в его прошении исков, вытекающих из разных оснований, должно быть сделано непременно в первой инстанции суда, потому что, если суд первой степени, по отсутствию ли возражения о смешении исков, или оставивши это возражение без последствий, разрешит в одном деле, несколько исков, предъявленных совместно, — возбуждать вопрос о смешении исков впервые во второй инстанции не будет уже никакой цели, на том основании, что, если суд разрешил совместно несколько требований, вытекающих из разных оснований, значит, он не встретил к этому никаких судопроизводственных затруднений, вследствие чего, не может быть этих затруднений и для палаты. Кроме того, сенат высказал еще одно, совершенно верное положение по поводу правила 258 ст., которым признал, что в случае возбуждения исков, подачей одного искового прошения, вытекающих из разных оснований, суд не вправе выбрать одно из исковых требований и разрешить его но существу, а остальные требования, тем же решением, оставить без рассмотрения (реш. 1871 года, № 257). Тем более, конечно, на основании этого решения следует признать, что апелляционная инстанция не вправе в том случае, когда окружным судом разрешены все требования истца, вытекающие из разных оснований, разрешить только одно из требований по своему выбору, а остальные оставить без рассмотрения. Мнение же г-на Думашевского о последствиях нарушения правила 258 ст. мне кажется совершенно верным; в одном только, впрочем, я не могу вполне согласиться с ним — это в том, что суд, усматривая, что в исковом прошении смешаны иски, вытекающие из различных оснований, вправе возвратить такое прошение обратно просителю, как утверждает г-н Думашевский. Мне кажется, напротив, что суд этого права не имеет, а может только оставить исковое прошение, за нарушением 258 ст., без рассмотрения, и ничего более, потому что право возвращения или оставления без движения прошения, на основании 265 ст., принадлежит только председателю суда, или заступающему его место, а никак не суду; но право возвращения прошения по нарушению 258 ст. не предоставлено и председателю суда. Малинин также полагает, что прошение, в случае смешения в нем исковых требований, вытекающих из разных оснований, не может быть возвращено обратно просителю, на том основании, что главного мотива возвращения прошения или невозможности совершения дальнейших процессуальных действии по отношению прошения, заключающего в себе требования, вытекающие из разных оснований, не существует; вследствие чего, по его мнению, такое прошение может быть принято, но, затем, должно быть оставляемо без движения впредь до подачи истцом отдельных прошений по каждому требованию (Убеждение судьи, стр. 122). С этим положением, по изложенным сейчас соображениям, я также согласиться не могу, тем более, что применение его может влечь различные практические неудобства и затруднения, понятные каждому знакомому с делопроизводством в судах. Малышев, указав сперва, что правило 258 ст. вообще не должно быть толкуемо слишком в строгом буквальном смысле, совершенно основательно утверждает затем, что прошение, заключающее в себе смешение исковых требований, вытекающих из разных оснований, должно быть судом принято, потому что закон не дает суду права по этой причине ни возвращать прошение обратно истцу, ни оставлять его без движения. Но с последующим положением Малышева о последствиях принятия такого прошения, которые, по его мнению, должны заключаться в том, что суд, если найдет неудобным совокупное рассмотрение всех требований, заявленных в прошении, может сам разделить их и рассмотреть порознь, и даже постановить отдельные решения по каждому требованию ( Курс гр. суд., изд. 2, т. I, стр. 260), согласиться нельзя, на том простом основании, как заметил Липинский (Журн. гражд. и угол. пр. 1885 г., кн. 7, стр. 122), что закон такого права также суду не предоставляет, да, кроме того, и на практике вряд ли возможно допустить, чтобы суд по своей инициативе мог из одного производства образовать несколько дел. Ссылка Малышева в подкрепление этого положения на правило 336 ст. устава, мне кажется, нисколько не может служить оправданием его взгляда потому, что эта статья дозволяет только при словесных объяснениях в заседании по делу разделять объяснения сторон, относящиеся до различных предметов или требований, но требований, обсуждаемых совместно в одном и том же деле; постановлять же отдельные решения по каждому требованию ни эта статья, ни другие суду права не предоставляют. Наконец, Победоносцев в отношении последствий смешения в одном исковом прошении требований, вытекающих из разных оснований, вполне придерживается взгляда сената, высказанного им в вышеприведенных решениях (Судеб. Рук., тезис 445).
Резюмируя все сказанное по вопросу о последствиях нарушения правила 258 ст., нельзя не прийти к следующим положениям: а) статья эта дает суду право оставить прошение без рассмотрения, вследствие смешения в нем исковых требований, вытекающих из разных оснований, но не поставляет этого суду в непременную обязанность; б) вопрос о нарушении правила 258 ст. может быть возбужден как самим судом, но только в первой инстанции, а не в судебной палате, так и по заявлению противной стороны, также только в первой степени суда; в) возражение о нарушении правила этой статьи есть не отвод, а возражение, которое не может быть разрешено частным определением, и, наконец, г) суд не вправе разделить исковые требования с той целью, чтобы некоторые из них, по своему усмотрению, разрешить по существу, а другие оставить вовсе без рассмотрения, за исключением только того случая, когда бы сам истец отказался от некоторых своих требований и просил разрешить по существу одно из них, как это объяснил сенат (реш. 1876 года, № 40). Если мы укажем, наконец, те условия, при наличности которых суду должно принадлежать право, как ex officio, так и по заявлению ответчика, оставлять без рассмотрения прошение, вследствие смешения в нем исков, вытекающих из разных оснований, то мы, кажется, подготовим уже достаточно путь и к разрешению главного занимающего нас вопроса о допустимости объективной кумуляции исков в нашем процессе, так как, не может быть очевидным, что указанием тех условий, при наличности которых соединение исков, вытекающих из разных оснований, не должно сопровождаться никакими процессуальными последствиями, невыгодными для истца, должны выясниться сами собой и те случаи, когда такая кумуляция должна считаться допустимой. Ввиду того обстоятельства, что соединением исков, прежде всего, ни в каком случае не должны быть нарушаемы правила подсудности, установленные rationae materiae, как это совершенно верно объяснили, как наши процессуалисты: Малышев (Курс гражд. суд., изд. 2, т. I, стр. 194), Окольский (О состязат. процессе по уставу гражд. суд. Журн. гражд. и угол. пр. 1880 г., кн. 2, стр. 196) и Гольмстен (Учеб. гражд. суд., стр. 193), так и варшавская судебная палата (Юридич. вопр., разреш. Варшав. судеб. палат. Журн. гражд. и угол. пр. 1881 г., кн. 4, стр. 39), следует признать, что на суде должна лежать обязанность возбуждать вопрос о смешении исков, как ex officio, так и по заявлению ответчика, в тех случаях, когда хотя бы один из исков был неподсуден суду по тем правилам подсудности, за точным соблюдением которых суд обязан следить ex officio по правилу 584 ст. Затем, ввиду того обстоятельства, что правило разбираемой статьи, как мы это указали несколько выше, включено в устав с тою целью, чтобы дать возможность устранить могущие иметь место, через смешение исков, судопроизводственные затруднения, следует также признать, что суду должно принадлежать право возбуждать ex officio вопрос о смешении исков, как это указали наши процессуалисты: Малышев и Малинин, а также и Московский окружной суд в определении общего собрания его (Судеб. Вест. 1867 г., № 120), также и в тех случаях, когда бы оказалось, что предъявленные иски подлежат различному порядку производства, напр., общему и сокращенному. Если признавать, что суду и на самом деле только в этих случаях может принадлежать право возбуждения вопроса о смешении исков и, затем, оставление их, по этой причине, без рассмотрения, то не может не быть очевидным, что из этого положения, далее, необходимо должно вытекать само собой и то заключение, уже в ответ на занимающий нас вопрос, что в других случаях соединения исков, напротив, ввиду того, что оно не может сопровождаться какими-либо последствиями, невыгодными для истца, оно должно считаться допустимым. Пространнее этот ответ должен быть выражен так: в нашем процессе, кроме субъективного соединения исков, вытекающих из одного и того же юридического основания, должно считаться допустимым и объективное соединение исков, вытекающих из разных оснований, и, притом, одинаково, как в тех случаях, когда иски предъявляются одним истцом против одного ответчика, так и в тех, когда иски предъявляются или одним истцом против нескольких ответчиков, или, наоборот, несколькими истцами против одного ответчика, или, наконец, несколькими истцами против нескольких ответчиков, если только все иски являются подсудными данному суду по правилам подсудности, установленным rationae materiae, и если, притом, все иски подлежат одному и тому же порядку производства. Если этот ответ правилен, то, вместе с тем, нельзя не признать допустимой объективную кумуляцию исков, напр., в следующих случаях: а) в случае предъявления одного иска по нескольким заемным обязательствам, как это объяснил сенат (реш. 1876 года, № 82), или вообще по нескольким однородным договорам, как это объяснила Петербургская судебная палата в решении ее по делу Крыжановского с Ивановым (Судеб. Вест. 1873 г., № 69); б) в случаях предъявления одного иска о восстановлении нарушенного владения против нескольких ответчиков, нарушивших владение истца особо и самостоятельно отдельными участками земли, как объяснил Малышев (Курс гражд. суд., изд. 2, т. I, стр. 195) и проч. Само собой разумеется, конечно, что те решения сената, в которых высказан взгляд противоположный только что установленным положениям, не могут быть признаны правильными и, потому, не могут быть приняты к руководству, как, напр., решение, в котором сенат высказался за недопустимость предъявления одного иска о восстановлении нарушенного владения в только что указанном случае (реш. 1873 года, № 1252) и друг. Далее, по поводу права суда возбуждать вопрос о смешении исков собственно в случаях нарушения таким смешением правил подсудности, установленных rationae materiae, нельзя не заметить еще, во-первых, что правило это должно подлежать не только суду первой инстанции, но и судебной палате, на том основании, что в этих случаях вопрос о смешении исков должен быть возбуждаем уже в форме отвода о его неподсудности, а не в форме возражения, право на возбуждение какового отвода, как это мы увидим в главе об отводах, принадлежит суду во всяком положении дела, и, во-вторых, что в этих случаях вопрос о смешении исков должен подлежать уже разрешению частным определением о подсудности, также на основании правил об отводах, на каковые определения, затем, должны быть допускаемы особые частные жалобы.
Наконец, по поводу правила 258 ст. мне остается сделать замечание о том, как следует понимать выражение этой статьи: „иски, истекающие из разных оснований“. Основанием каждому иску служит, как известно, какое-либо определенное юридическое отношение, в силу которого ответчик или несколько ответчиков и, наоборот, один ответчик перед несколькими истцами, является лицом, обязанным чем-либо: следовательно, если в одном исковом прошении заявлены иски, основанием которым служит не одно, а несколько юридических отношений, из которых каждое имеет самостоятельное значение, то в этом случае именно будет смешение в одном прошении исков, истекающих из разных оснований. Не то значение, конечно, имеет понятие о смешении исков, имеющих не разные, а разнородные основания. Сказать: „разнородные основания иска“, это все равно, что сказать: „разнородные иски“: разнородные же иски, — это, напр., иски вещные и личные, иски о движимости и недвижимости и проч., следовательно, смешение в одном прошении таких только исков и будет смешением исков, имеющих основания разнородные. Но, с другой стороны, не будет, конечно, смешения исков, вытекающих из разных оснований в том случае, если в одном исковом прошении заявляется несколько требований, по требований, вытекающих из одного основания, напр., если заявляются в одном прошении требования о восстановлении владения и о взыскании убытков, причиненных завладением, или требования о взыскании по заемному обязательству и по неустоечной записи, заключенной в обеспечение исполнения этого договора займа, что̀ признали как сенат во многих решениях (реш. 1870 года, №№ 945, 1874 и друг.), так и наши процессуалисты: Малышев (Курс гражд. суд., изд. 2, т. 1, стр. 260), Малинин (Убеждение судьи, стр. 121) и Гольмстен (Учебн. гражд. суд., стр. 142). Вот все, что̀ устав требует в отношении формы и содержания искового прошения. В следующих затем статьях заключаются правила о порядке представления приложений, необходимых при прошении.
Ст. 263. При исковом прошении представляются:
1) подлинные документы, на коих проситель основывает свой иск, или копии, или же выписки из них;
2) переводы документов, писанных на иностранных языках;
3) доверенность, когда прошение подается поверенным, за исключением случая, указанного в 3 п. ст. 248;
4) исковые пошлины, и, в случае надобности, деньги на производство вызова через публикацию;
5) копии прошения и всех приложенных к оному документов по числу ответчиков за подписью истца.
Ст. 264. Относительно представления документов наблюдаются следующие привила:
1) в исковом прошении, или в особой описи, должно быть означено, какие именно документы и приложения при нем представляются;
2) вместо подлинных документов, истец имеет право представить копии их, засвидетельствованные установленным порядком, или же самим тяжущимся;
3) вместо обширных документов, как-то: счетных книг, реестров и т. п. дозволяется представлять выписки тех именно статей, на которых основаны права истца;
4) тяжущийся, не имеющий возможности, по каким-либо препятствиям, представить ни подлинных документов, на которые он в прошении ссылается, ни копий их, обязан изложить в прошении их сущность и объяснить препятствия, вследствие коих документы не могли быть представлены.
Первая из этих статей вообще говорит о тех приложениях, представление которых необходимо при исковом прошении, а вторая — заключает в себе более подробные правила о порядке представления прилагаемых при прошении документов. Из обозрения содержания 263 ст. нетрудно усмотреть, что в ней упоминается только о необходимых приложениях прошения, и то не вполне, но не перечисляются все приложения, которые могут быть представлены при прошении истцом, по его усмотрению, в подкрепление оснований его иска. В пример того, что и необходимые приложения искового прошения перечислены не вполне, я укажу на то, что в 263 ст. заключается только требование о представлении денег на производство вызова через публикацию; между тем как на самом деле представление денег при прошении необходимо, как в этом случае, так и в том случае, когда в производстве вызова через публикацию никакой надобности не предстоит, а вызов, как истца, так и ответчика, должен быть сделан обыкновенным порядком. В этом случае необходимо приложение денег за повестки по таксе для судебных приставов; а если истец и ответчик живут вне того города, в котором есть судебный пристав, то и деньги на прогоны судебному приставу, потому что за неприложением этих денег прошение оставляется без движения. на основании 269 ст., как это совершенно правильно объяснили окружные суды Ярославский (опред. общ. собр. Судеб. Вест. 1867 г.. № 221) и Великолуцкий (опред. общ. собр. Судеб. Вест. 1867 г., № 235). В отношении же того, что при прошении могут быть представлены и такие приложения, о которых в 263 ст. ничего не говорится, можно указать, напр., на необходимость представления денег на проезд члена суда в том случае, если, напр., истец просит о сделании дознания через окольных людей, или сделании осмотра на месте, когда дознание или осмотр на месте должны быть произведены вне того города, в котором находится окружный суд. Нельзя также воспретить истцу, как это совершенно справедливо заметил и Гольмстен в его рецензии на книгу Гоняева: „Гражданский процесс в мировом суде“ (Журн. гражд. и угол. пр. 1883 г., кн. 9, стр. 163), представление при прошении вещественных доказательств его иска, напр., представление в суд повременных предметов, если эти предметы такого свойства, что могут быть представлены, и если иск состоит во взыскании убытков, происшедших от повреждения их. В пример того, что в 263 ст. перечислены не все приложения, представление которых необходимо при исковом прошении, я приведу еще один случай: 3-й пункт требует представления доверенности, когда прошение подается поверенным, между тем, как, на основании 262 ст., при предъявлении иска за другое лицо вообще должно быть объяснено право просителя ходатайствовать за это лицо, и мне кажется, что право это должно быть не только объяснено, но и удостоверено; и подобно тому, как доверенность удостоверяет право просителя на ходатайство по делу, так точно при предъявлении иска представителем за другое лицо по другим основаниям должны быть представлены документы, удостоверяющие право представителя, как указ опеки, когда иск возбуждает опекун, и проч. Вместо же доверенности может быть представлен в иных случаях, напр., приговор сословного общества, уполномочивающий известное лицо на предъявление иска за общество.
В отношении правила 264 ст. о порядке представления документов я ограничусь немногими разъяснениями тех недоумений, которые возбуждаются сопоставлением этого правила с законоположениями некоторых статей предыдущих. Так, напр., мне кажется, следует признать, что если в числе приложений к исковому прошению есть перевод документа, писанного на иностранном языке, то перевод этот, также как и перевод подписи, сделанной на прошении, должен быть засвидетельствован порядком, указанным в 261 ст. Далее, мне кажется, что все копии с различных документов, прилагаемые при прошении, должны быть подписаны самим тяжущимся, а если иск предъявляется поверенным, то сим последним; но при этом я должен заметить, что, как прошение может быть подписано, на основании 260 ст., за истца, по его неграмотности или болезни, другим лицом, так точно и все копии, представляемые при прошении, могут быть, в случае, если самое прошение подписано другим лицом, вместо просителя, подписаны за просителя тем же самых лицом, которым подписано и прошение. Я не буду более останавливаться на толковании правила этой статьи, потому что оно не имеет строго императивного характера, а скорее заключает в себе только постановление о том, как и в каких случаях истец должен поступить в отношении порядка представления документов; одним словом, правила 264 ст. отличаются более характером факультативным, что́ ясно видно из самых выражений статьи: истцу дозволяется, истец имеет право вместо того-то представить то-то и проч.
Перехожу к рассмотрению следующих статей, в которых указан порядок принятия исковых прошений.
Ст. 265. Все распоряжения по поступившим в суд прошениям производятся Председателем Суда, на основании нижеследующих правил:
Ст. 266. Прошение возвращается:
1) когда не означено, кем именно и против кого предъявляется иск;
2) когда оно не представлено самим истцом и нет уполномочия на предъявление иска посторонним лицом;
3) когда в прошении не означено, чего истец просит;
4) когда не означена цена иска, кроме тех случаев, когда ее невозможно определить.
5) когда в прошении помещены укорительные выражения.
Ст. 267. Во всех случаях, указанных в предшедшей (266) статье, исковое прошение возвращается просителю при объявлении, с объяснением причин непринятия прошения. Наличному тяжущемуся возвращаемое прошение вручается непосредственно, а отсутствующему отсылается через Судебного Пристава или Судебного Рассыльного, или же с почтой.
В силу правила первой из этих статей — все распоряжения по поступившим в суд прошениям производятся председателем суда; но на практике правило это соблюдается не вполне точно. Обыкновенно распоряжения о возвращении или оставлении без движения исковых прошений производятся товарищем председателя, или, лучше сказать, председательствующим в том отделении суда, в которое поданное прошение передано, как это свидетельствует Вербловский (Движение гражд. проц. Журн. гражд. и угол. пр. 1882 г., кн. 5, стр. 6). Принимаются же прошения обыкновенно дежурным членом суда, по особо установленной для того очереди. Такое отступление от правила 265 ст., конечно, не имеет существенного значения, потому что не может же быть возложена на одного председателя, в особенности в судах первого и второго разрядов, обязанность просмотра всех поступающих в суд прошений, по многочисленности занятий председателя.
Обращаясь к рассмотрению правила 266 ст., я не могу, прежде всего, не заметить, что правило это имеет чрезвычайно важное значение, потому что в нем указаны те последствия нарушения правил о порядке составления и подачи исковых прошений, устанавливая которые, составители уставов желали положить санкцию точного соблюдения требования закона о наиболее существенных и необходимых принадлежностях искового прошения. Впрочем, как мы сейчас увидим, при рассмотрении правила 266 ст. по пунктам, некоторые требования этой статьи никак нельзя признать относящимися до существенных и необходимых принадлежностей искового прошения. В первом пункте, конечно, заключается вполне основательное правило, что прошение должно быть возвращено, когда в нем не означено, кем и против кого оно предъявляется. Выражение это, конечно, иначе нельзя понимать, как в том смысле, что прошение возвращается в том случае, когда в нем не указаны ни истец, ни ответчик. Но весь вопрос, возбуждаемый этим правилом, заключается в том: может ли быть прошение возвращено в том случае, когда в нем указаны истец и ответчик, но указаны не вполне определительно, не так, как того требует 257 ст., если, напр., истец и ответчик, или кто-либо из них названы только по фамилии, без обозначения имени и отчества? Мне кажется, в этом случае следует различать, обозначены ли имена истца и ответчика настолько неопределительно, что решительно нельзя отнести предъявленный иск к какому-либо определенному лицу, напр., если в прошении сказано только, что иск предъявляется к дворянину Петру, то в этом случае следует признать, что прошение должно подлежать возвращению. Если же, напротив, в прошении указаны как истец, так и ответчик, но указаны только не вполне определительно, не так, одним словом, как того требует форма прошения, если, напр., не указано звание или отчество истца или ответчика, то такое прошение должно быть принято, и принято именно на том основании, что из самого выражения первого пункта 266 ст. можно заключить, что устав в отношении обозначения в прошении имени истца и ответчика вовсе не требует вполне строгого и и точного соблюдения правила 257 ст. Тем более следует, конечно, признать, что прошение не может подлежать возвращению в том случае, если истец заявляет альтернативное требование, указывая двух или более ответчиков, потому что если такое требование и невозможно само по себе, но зато с формальной стороны прошение будет удовлетворять требованию закона — ответчик по иску будет указан.
Сенат также не требует вполне строгого и точного соблюдения правила 257 ст. в отношении обозначения в прошении имени истца и ответчика; по крайней мере, он в одном из решений объяснил, что необозначение в исковом прошении отчества и звания просителя не может служить основанием к непринятию искового прошения (реш. 1874 года, № 630).
По второму пункту прошение возвращается, когда оно не представлено самим истцом и пет уполномочия на предъявление иска посторонним лицом. Если, конечно, прошение подается законным представителем другого лица, как, напр., опекуном, то в этом случае также не может быть требуемо от него представления какой-либо доверенности. Суд, без сомнения, при приеме прошения не обязан удостоверяться в самоличности каждого просителя, так что на самом деле может иногда случиться, что прошение будет подано не самим истцом, но лицом, назвавшимся его именем. Но о каком далее уполномочии говорит разбираемый пункт 266 ст.? Уполномочие может быть дано или на предъявление иска, т. е. на ведение дела, в силу чего лицо уполномоченное является действительным представителем истца, или же уполномочие может быть дано только на подачу прошения на основании 259 ст., между тем, как 266 ст. говорит вообще об уполномочии на предъявление иска, и говорит, притом, в таких выражениях, что может подать повод предполагать, что прошение подлежит возвращению и в том случае, когда оно подается, вместо истца, лицом, не уполномоченным на предъявление иска, но зато уполномоченным на подачу прошения надписью на самом прошении. Но, понятно, что в этом последнем случае исковое прошение никак не может подлежать возвращению, потому что сам закон в 259 ст. дозволяет такой способ подачи прошения; а следовательно, следует признать, что на основании 266 ст. должно подлежать возвращению только прошение, подаваемое поверенным, действующим за другое лицо, в качестве его представителя, но не представляющего при прошении доверенности от этого лица. Хотя в другом месте мы имели случай заметить, что иногда одно лицо может искать на суде за другое и без доверенности, как, напр., приказчик за хозяина, но в этом случае приказчик, действующий в пользу своего хозяина без доверенности, должен искать от своего имени, т. е. должен подать прошение от своего имени; в противном случае, когда бы он подал прошение от имени хозяина без представления доверенности, прошение должно быть ему возвращено.
В силу третьего пункта следует, кажется, признать, что прошение должно быть возвращено только тогда, когда в прошении вовсе не означено, чего истец просит, и, притом, когда требования истца не выражены не только в отдельном просительном пункте, но когда из всего содержания прошения нельзя усмотреть, чтобы истец заявлял в прошении какое-либо исковое требование. Поэтому, прошение не может подлежать возвращению. когда в нем нет только просительного пункта, изложенного согласно указанию формы прошения, но когда из содержания всего прошения в совокупности видно, что истец отыскивает; не может быть прошение возвращено также и в том случае, когда исковые требования истцом формулированы неопределительно. В этом последнем случае прошение тем более не должно подлежать возвращению, что сам закон дозволяет истцу выяснить требования его определительнее в дальнейшем ходе процесса, на суде, при докладе дела (333 ст.), да и, наконец, — понятие об определительности или неопределительности требования настолько эластично, что суждение об этом одному лицу, председателю, предоставить решительно невозможно, тем более, что возвращение прошения есть такое процессуальное действие, которое может повлечь за собой иногда очень невыгодные последствия для истца.
Далее, на основании четвертого пункта 266 ст., прошение подлежит возвращению по неопределению в нем цены иска, за исключением случаев, когда ее определить невозможно. На основании этого правила следует признать, что прошение не должно подлежать возвращению, во-1-х, в том случае, если цена иска хотя и определена, но определена неправильно, и, во-2-х, если в прошении прямо объяснено, что цена иска не определяется по таким-то основаниям. В последнем случае суждение о том, правильны ли основания неопределения цены иска, приведенные истцом в прошении, или суждение о том, возможно ли в данном случае определить цену иска, нельзя, кажется, предоставить единоличной власти председателя суда, и, потому, следует признать, что если истец говорит в прошении, что он не определяет цены иска, то прошение его не может быть возвращено по распоряжению председателя, на основании 266 ст.
Все только что приведенные основания возвращения прошения нельзя не признать вполне правильными, потому что все эти основания имеют отношение к соблюдению необходимых и существенных принадлежностей прошения, без включения которых прошение совершенно утрачивает характер прошения искового. Понятно, что если в прошении вовсе не указано, чего истец просит, в каком размере истец что-либо отыскивает (цена иска), или против кого он предъявляет свои требования, прошение его не будет заключать в себе самых существенных и необходимых элементов всякого иска, как определенного требования, вытекающего из известного юридического отношения, связывающего истца с определенным лицом, ответчиком. „Требования неопределенные не составляют иска, и, потому, в этих случаях прошение не признается за иск“, говорят мотивы, приведенные под 266 ст. (2 изд. госуд. канц., стр. 147). После такого рассуждения об основаниях возвращения прошения странным кажется включение в 266 ст. пятого пункта, в силу которого прошение подлежит возвращению, если в нем помещены укорительные выражения. Во-первых, слова „укорительные выражения“ вполне неопределительны и общи, и, потому, могут подать повод к учащению случаев возвращения прошения, под тем предлогом, что в нем помещены укорительные выражения. Какие укорительные выражения и против кого направленные, против ли того суда, в который прошение подается, или другого какого-либо установления, или, наконец, против ответчика, могут служить основанием к возвращению прошения? Мне кажется, что на факт помещения в прошении укорительных выражений, против кого бы то ни было, можно только смотреть, как на проступок, подлежащий преследованию в уголовном порядке, не более; но, чтобы это обстоятельство служило основанием возвращения прошения, повторяю, что это более, чем странно. Во всяком случае, под понятие „укорительные выражения“ должны быть подведены только такие оскорбительные выражения, направленные или против правительственных установлений, а стало быть и того суда, в который прошение подается, или против ответчика, которые уголовным законом признаются за выражения обидные и наказуемые. Этот повод возвращения прошения и по мнению наших профессоров Малышева (Курс гражд. суд., изд. 2, т. I, стр. 262) и Окольского (О состязательном процессе по уставу граж. суд. Журн. гражд. и угол. пр., 1880 г., кн. 2, стр. 192) представляется аномалией в новом уставе, а включение в него подобного постановления объясняется ими совершенно основательно влиянием наших прежних законов о судопроизводстве гражданском, из которых постановление 5-го пункта разбираемой статьи и действительно представляется заимствованным. По мнению Малышева, поводом к возвращению прошения может служить помещение в нем только таких слов, которые заключают в себе неприличное ругательство, или которые все равно уголовным законом признаются за выражения обидные и наказуемые (Курс гр. суд., изд. 2, т. I, стр. 262). Наконец, по поводу правила 266 ст. я должен еще сказать, что прошение должно подлежать возвращению по причинам, в этой статье указанным, и в том случае, когда прошение подается несколькими лицами, хотя бы упущение, влекущее возвращение прошения, относилось до одного из них, как, напр., в том случае, если некоторые истцы действуют сами за себя, а один из них действует как поверенный за другое лицо, и не представляет при общем исковом прошении доверенности на возбуждение иска. Это на том основании, что возвращение прошения есть нераздельное процессуальное действие; так как, и в самом деле не может быть одно и то же прошение в одно и то же время частью принято, а частью возвращено.
Рассмотревши основания непринятия прошения, я обращусь к толкованию постановления 267 ст., указывающего порядок возвращения непринятого прошения. На основании этой статьи, прошение возвращается просителю при объявлении, с объяснением причин непринятия. При прежнем порядке судопроизводства прошение обыкновенно возвращалось по надписи, которая делалась на самом прошении; но, такой порядок возвращения прошения признан составителями уставов, как видно из мотивов, помещенных под этой статьей, неудобным, и потому прошение в настоящее время должно быть возвращено не по надписи, делаемой на самом прошении, а при особом объявлении. В объявлении должны быть указаны причины непринятия прошения; неуказание же причин непринятия прошения в объявлении может иметь, кажется, только одно последствие — обжалование подобного действия председателя судебной палате. Далее, в разбираемой статье сказано, что возвращаемое прошение наличному тяжущемуся вручается непосредственно, а отсутствующему возвращается через судебного пристава, или через судебного рассыльного, или с почтой. Что̀ значит выражение: „наличному тяжущемуся“? Значит ли, что прошение возвращается непосредственно такому тяжущемуся, который живет в том городе, в котором находится суд? Но, как же председатель мог бы вручить непосредственно прошение тяжущемуся, живущему хотябы и в том городе, в котором находится суд; скорее следует понимать выражение „наличному тяжущемуся“ в том смысле, что прошение возвращается непосредственно только такому лицу, которое находится в здании суда в то время, когда прошение готово к возвращению, как это объяснил Змирлов в его заметке: „О вызове истца к суду“ (Журн. гражд. и угол. пр., 1882 г., кн. 2, стр. 123). На практике предписание 267 ст. в этом отношении весьма редко соблюдается, потому что невозможно, чтобы председатель рассмотрел поданное прошение немедленно по принятии его в суд и успел постановить определение о возвращении прошения, прежде чем проситель удалится из суда по подаче прошения.
Хотя, конечно, смысл этого предписания тот, чтобы прошение, в том случае, когда оно подается лично просителем, было рассмотрено немедленно, и в случае несоблюдения в нем условий, требуемых 266 ст., было немедленно ему возвращено; но, так как, затем, указан другой порядок возвращения прошения через судебного пристава или с почтой, то председатель всегда может избрать этот последний путь возвращения прошения; хотя, по моему мнению, этот путь установлен нисколько не в замену первого пути, а установлен на другой случай, — когда прошение прислано, напр., по почте, или же когда прошение подается лицом, уполномоченным только на подачу прошения; понятно, что в этом последнем случае прошение никак не может быть возвращено самому просителю непосредственно; правило же 267 ст. требует возвращения прошения самому просителю, а не лицу, которое уполномочено только на подачу прошения, как это объяснил сенат (реш. 1873 года, № 1015). Также мало употребителен на практике способ возвращения прошения с почтой, как и возвращение прошения непосредственно просителю в суде; и действительно, возвращение прошения с почтой представляет большие неудобства в том отношении, что при таком способе никогда не может быть определен с точностью день получения просителем прошения, а определение с точностью времени получения им прошения чрезвычайно важно в отношении исчисления срока на принесение жалобы. Когда же прошение возвращается через судебного пристава или с почтой, то, конечно, оно должно быть возвращено по действительному местожительству просителя, указанному в исковом прошении. Считая прямое возвращение прошения по почте крайне неудобным, Змирлов (Журн. гражд. и угол. пр., 1882 г., кн. 2, стр. 123) и сенат (реш. 1882 г., № 54) высказываются за допустимость возвращения прошения еще через полицию в тех случаях, когда бы при прошении не были представлены деньги, необходимые для вызова сторон, которыми было бы возможно оплатить расход по возвращению прошения через судебного пристава. Хотя способ сношения суда с тяжущимися через полицию уставом и не установлен и хотя в случае, указанном в решении сената, возможно было бы прибегнуть и к иному способу объявления о возвращении прошения, но, ввиду того обстоятельства, что способ, указанный сенатом и Змирловым лучше гарантирует извещение истца о возвращении ему прошения, следует высказаться скорее за его допустимость. Но, как прошение должно быть возвращено в том случае, когда просителем сделаны упущения, не только влекущие за собой возвращение прошения, но когда им, кроме того, не указано в прошении и его местожительство? Вопрос этот, кажется, иначе нельзя разрешить, как только применяясь к правилу 270 ст., указывающему порядок оставления без движения прошения в том случае, когда истцом не указано местожительство его; на основании же этого правила следует заключить, что прошение, подлежащее возвращению в том случае, когда в нем не указано местожительство просителя, должно быть оставлено в канцелярии суда до явки просителя; а объявление о возвращении прошения должно быть вывешено в приемной комнате суда, в течение одного месяца. Впрочем, в отношении порядка возвращения прошения возникает некоторое затруднение в том случае, когда прошение, подлежащее возвращению, подано несколькими истцами. Затруднение это главным образом состоит в том, кому из просителей в таком случае должно быть возвращено прошение. Мне кажется, что в этом случае собственно объявления, в которых должны быть указаны причины непринятия прошения, должны быть посланы всем просителям, указавшим их местожительство в прошении; если же некоторые из просителей не указали их местожительства, то, кроме того, объявление о возвращении прошения должно быть выставлено в приемной комнате суда в течение одного месяца: что же касается возвращения самого прошения, то, так как, оно можете быть возвращено только одному из просителей, то, мне кажется, удобнее всего возвратить его тому из них, который получил в суде квитанцию в принятии прошения: если же в суде не принято выдавать расписки собственно в принятии прошения, — то тому истцу, которому выдана из кассы суда квитанция во взносе пошлин.
Правило 267 ст. говорит только о возвращении прошения, но должны ли быть возвращены вместе с прошением и все представленные истцом при нем приложения, как-то: различного рода документы, копии, деньги, судебные пошлины и проч.? Если принять во внимание мотивы, приведенные в издан. госуд. канц. под этой статьей, то на вопрос этот следует отвечать утвердительно и признать, как объяснил и сенат (реш. 1873 года, № 741), что, в случае возвращения прошения, должны быть возвращены просителю и все представленные им при прошении приложения, а, следовательно, должны быть возвращены как судебные пошлины, так и другие деньги, представленные истцом, напр., деньги на расходы по вызову ответчиков и пр. Деньги эти, а равно и другие приложения должны быть возвращены просителю вместе с посылаемым ему объявлением о непринятии прошения; и это вполне справедливо, потому что если никакого производства в суде, вследствие возвращения прошения, возбуждено не будет, то истцу нечего платить тот налог, который установлен в виде судебной пошлины за пользование судебной защитой.
Для того, чтобы прошение было окончательно принято, недостаточно еще соблюдения тех условий, которые указаны в 266 ст.: необходимо еще, чтобы прошение заключало в себе некоторые другие принадлежности искового прошения, — принадлежности, признаваемые составителями уставов за менее существенные, но включение которых в прошение, тем не менее, необходимо для того, чтобы прошению был дан ход, и для того, чтобы в суде возникло производство по делу. Последствием несоблюдения этих, так сказать, второстепенных условий, будет не возвращение прошения, а только оставление прошения без движения. Распоряжение об оставлении прошения без движения, также, в силу 265 ст., предоставлено только власти председателя суда, а не самому суду, как и возвращение прошения. Случаи, когда прошение подлежит оставлению без движения, указаны в следующей статье.
Ст. 269. Прошение оставляется без движения впредь до получения от истца дополнительных приложений или сведений:
1) когда местожительство ответчика означено неопределительно, или вовсе не означено, и притом не объяснено, что оно истцу известно;
2) когда прошение, копия оного, или копии представленных документов написаны на простой бумаге или на гербовой низшего достоинства;
3) когда при прошении не оказалось упоминаемых в нем приложений;
4) когда не представлены в надлежащем числе копии, следующие к предъявлению противной стороне;
5) когда не приложены судебные пошлины или деньги на вызов ответчика;
6) когда не означено местожительство просителя.
Рассмотрим правило настоящей статьи по пунктам. Первый и шестой пункты указывают, собственно говоря, на одну и ту же причину оставления прошения без движения, когда не указано просителем местожительство его, истца, или ответчика. Мне кажется, что вследствие того, что основания оставления прошения без движения одинаковы, как в том случае, когда в прошении не означено местожительство ответчика, так и в том, когда не означено местожительство просителя, то одинаковы должны быть и последствия в том случае, когда в прошении хотя и означено местожительство как того, так и другого из тяжущихся, но означено неопределительно, хотя в шестом пункте разбираемой статьи, как причина оставления прошения без движения, указывается только тот случай, когда в прошении местожительство просителя вовсе не указано, в виду чего, и следует признать, что местожительство обеих сторон в прошении должно быть означено определительно, и что, вследствие неопределительного указания местожительства которой-либо из сторон, истца или ответчика безразлично, прошение может быть оставлено без движения. Но, необозначение местожительства ответчика дозволяет сам закон в том случае, когда истцу неизвестно, где находится ответчик; только об этом обстоятельстве, согласно 269 ст., должно быть упомянуто в прошении, и тогда прошение не может быть оставлено без движения. Я уже сказал, что прошение оставляется без движения не только тогда, когда местожительство сторон в прошении вовсе не указано, но и тогда, когда оно указано неопределительно. Как понимать это последнее выражение? Будет ли неопределительность в указании местожительства, если сделано хотя малейшее отступление от требований формы прошения в отношении обозначения местожительства? Мне кажется, что так строго смотреть на форму, в которой местожительство должно быть определено, нельзя, потому что самая форма прошения, в первом примечании к которой указано, как следует обозначать местожительство, как я уже имел случай заметить, предложена уставом скорее в виде примера, или наставления для составления прошения, вследствие чего, и все мельчайшие подробности ее далеко необязательны. Впрочем, последние слова примечания первого к форме — „и тому подобное“ — как нельзя лучше доказывают, что все изложенное примечание изложено в виде примера или указания, как бы следовало истцу вообще означать местожительство: 257 ст. же говорит только, что местожительство обеих сторон должно быть указано в прошении, не определяя, вместе с тем, подробностей обозначения местожительства. Поэтому, я полагаю, что достаточно будет, если в прошении будет указано местожительство обеих сторон настолько определительно, что повестка о вызове к суду той и другой стороне может быть доставлена по назначению. Так, напр., если местожительство которой-либо из сторон находится в городе, достаточно будет, если в прошении указано, в чьем доме, по фамилии хозяина дома, живет, положим, ответчик и на какой улице дом находится, или если будет указан номер дома и улица, без означения части и квартала и тому подобное. Даже достаточно будет, если указан только дом, если дом, в котором живет ответчик, казенный, принадлежащий какому-либо ведомству, и, потому, всем известный. В особенности, если которая-либо из сторон живет в небольшом уездном городе, то указание дома вполне будет достаточно, потому что судебный пристав, вручающий повестку, всегда может легко разыскать дом, даже в большом городе, а не только в маленьком. За вполне неопределительное обозначение местожительства можно разве признать такое указание: — ответчик, живущий в Москве, или живущий в такой-то губернии, потому что при таком общем обозначении разыскание ответчика действительно почти невозможно. В том случае, когда прошение подается несколькими истцами, или против нескольких ответчиков, неуказание местожительства одного из них также должно влечь за собой оставление прошения без движения.
Перехожу к пунктам второму и третьему, постановляющим, что прошение оставляется без движения, когда оно само, копии его и копии приложенных документов написаны на простой бумаге или на гербовой бумаге низшего достоинства и когда при прошении не оказалось упомянутых в нем приложений К этому правилу я добавлю только одно замечание, что прошение должно быть оставлено без движения и в тех случаях, когда эти упущения будут сделаны не в целом, а в части, когда, напр., хотя одна копия какого-либо документа будет написана на простой бумаге, или на гербовой бумаге низшего достоинства; или когда при прошении не окажется хотя одного упомянутого в нем приложения, а если приложения перечислены не в прошении, а в особой описи, то если будет недостаток в приложениях по этой описи. Впрочем, на практике, напр., в курском окружном суде принято за правило оставлять прошение без движения и в тех случаях, когда копии прошения и подаваемых при нем приложений написаны не на отдельных листах, когда, напр., копия прошения и копия приложенного при нем заемного письма написаны на одном листе (Судеб. Вест. 1874 года, № 173). Мне кажется, что оставление прошения без движения по этой причине имеет некоторое основание в правилах нового устава о гербовом сборе, 41 ст. которого воспрещает писать на одном листе несколько актов.
На основании четвертого пункта прошение оставляется без движения, когда при нем не приложены копии в надлежащем числе для предъявления их противной стороне. На основании 263 ст. должны быть приложены копии не только самого прошения, но и копии всех приложений, представляемых при прошении, по числу ответчиков. Следовательно, копий должно быть приложено числом столько, сколько является ответчиков по делу; но, при этом, я должен заметить, что, напр., в случае предъявления иска против нескольких малолетних, имеющих одного опекуна, должно быть приложено только по одной копии, а не по числу малолетних ответчиков, потому что за всех малолетних на суде является ответчиком только одно лицо — их опекун. Впрочем, прошение должно быть оставлено без движения, кажется, и в том случае, когда копии приложены при нем хотя и в достаточном количестве, но когда копии эти не подписаны просителем, как это требует 263 ст., потому что, действительно, копии никем не подписанные, собственно говоря, и не могут считаться за копии, так как за верность таких бумаг нет ответственного лица; для противной же стороны нужна какая-либо гарантия в верности предъявляемых ей копий с подлинными документами, чтобы приготовиться к возражению против предъявленного иска. Еще одно замечание по поводу правила 4-го пункта. Требуется ли приложение при прошении в том случае, когда представляется документ, писанный на иностранном языке, который, конечно, должен быть представлен с переводом его на русский язык, копий не только с самого документа, писанных также на иностранном языке, или же достаточно представить только копии перевода его на русский язык? Мне кажется, что достаточно будет приложить эти последние копии, т. е. копии перевода, потому что в этом случае на документ, писанный на иностранном языке, следует смотреть не иначе, как на одно целое с копией оного; вследствие чего и прошение, по моему мнению, не должно быть оставлено без движения, если не приложены копии самого документа, писанные на иностранном языке, но приложены копии перевода его.
Наконец, в отношении пятого пункта, постановляющего, что прошение оставляется без движения, когда при прошении не приложены судебные пошлины, или деньги на вызов ответчика, я должен сказать, что прошение должно быть оставлено без движения и в том случае, когда судебные пошлины по цене иска, указанной в прошении, приложены не в полном количестве, или не представлены деньги на вызов ответчика также не в полном количестве, согласно закону или таксе, установленной для вознаграждения судебных приставов. Что прошение подлежит оставлению без движения в случае непредставления судебных пошлин не в полном количестве, подтверждается и теми рассуждениями, на которых основана разбираемая статья. Но, конечно, прошение подлежит оставлению без движения за непредставлением судебных пошлин лишь в том случае когда представление таковых требуется при подаче прошения; в противном же случае прошению, при котором не представлены пошлины, должен быть дан ход. Пошлины же могут быть не представлены при прошении, когда, напр., цена иска не определяется и когда определение количества пошлин зависит от суда, когда иск вчиняется казенным управлением и проч. Во всех этих случаях прошение оставляется без движения только впредь до получения от истца дополнительных приложений или сведений, по получении же от истца недостающих при прошении сведений или приложений, прошение его должно получить дальнейшее движение и в суде должно возбудиться производство по делу. Но каким образом истец обязан исправить сделанные им упущения? Конечно, сделанные им упущения должны быть указаны истцу председателем суда, и сообразно этим указаниям самые упущения истец обязан исправить; так, напр., если прошение будет оставлено без движения на основании 2 пункта 269 ст., то истец обязан будет представить вновь прошение или копии приложений, написанные на гербовой бумаге установленного достоинства; если же прошение будет оставлено без движения на основании 5-го пункта, то истец обязан представить, указанные в этом пункте, деньги полностью, если они вовсе приложены не были, или недостающее количество денег, если таковых было представлено менее, чем сколько следовало, и проч.
Рассмотревши, таким образом, правила как 266 ст., так и 269 ст., указывающие последствия несоблюдения тех или других требований устава, в отношении условий составления и подачи исковых прошений, я должен указать еще, сопоставивши правила этих статей с постановлением 257 ст. и предложенной уставом формой прошения, несоблюдение каких формальностей, при написании прошения, указанных как 257 ст., так и в форме прошения, не влечет за собой никаких последствий, по крайней мере, в отношении принятия прошения и возбуждения в суде производства. Из сопоставления указанных статей устава оказывается, что в отношении принятия прошения не имеют никакого влияния следующие упущения: а) когда не означен в прошении тот суд, в который подается прошение; вероятно, в этом случае самый факт подачи прошения в известный суд может заменить указание этого суда в прошении: тем более, конечно, не будет никакого упущения, если суд, в который прошение подается, означен не в заголовке прошения, а если, напр., в конце прошения сказано, что прошение к поданию подлежит в такой-то суд, как это делалось при старом порядке судопроизводства, или будет в просительном пункте упомянуто, что проситель просит такой-то суд постановить и проч.; б) название подаваемой в суд бумаги за исковое прошение каким-либо другим наименованием, напр. сообщением, объяснением, рапортом и т. п., как объяснил и сенат (реш. 1869 года. № 1173); в) неуказание в прошении обстоятельств дела, а также доказательств и законов, на коих иск основан, как объяснили сенат (реш. 1870 года, № 1873) и Малинин (Комментарий к 366 ст. уст.); г) неуказание в прошении местонахождения спорного имущества, когда иск предъявляется об имуществе недвижимом; д) неуказание года, месяца и числа подписания прошения, а равно и отсутствие на прошении самой подписи просителя, или сделание подписи несогласно требованиям, указанным в форме прошения; но, упущение это не имеет значения только в том случае, когда проситель или его представитель по доверенности подает сам в суд прошение лично или по почте, безразлично, потому что, в случае подачи прошения за просителя другим лицом, уполномоченным только на подачу прошения, уполномочие это должно быть выражено в подписи на самом прошении; в противном случае прошение будет подлежать возвращению: если же прошение подается самим просителем, то будет ли оно написано им самим или за него другим лицом, отсутствие подписи на прошении не может служить основанием к возвращению или оставлению прошения без движения; то же нужно сказать и о том случае, когда подпись на прошении будет сделана на языке иностранном, но ни перевода подписи вовсе не будет, или же верность перевода не будет удостоверена порядком, в 261 ст. указанным; ж) когда в прошении не указаны основания, по которым иск, против лица безвестно отсутствующего или находящегося за границей, предъявляется именно в избранном истцом суде, и, наконец, з) когда в прошении смешаны иски, вытекающие из разных оснований. Это все упущения, относящиеся к самому прошению; остается, затем, указать еще, какие упущения в отношении приложений прошения не влекут за собой никаких последствий, в отношении принятия прошения. В этом отношении я для примера могу указать, что непредставление, положим, штрафных денег, следуемых в силу 462 ст. за написание представляемых документов на простой бумаге, вместо гербовой, надлежащего достоинства, или непредставление прогонных денег на выезд члена суда для осмотра на месте и т. п. не может влечь за собой оставления прошения без движения.
Прежде чем указать основания этих выводов, я считаю нужным определить значение возвращения и оставления прошения без движения, а равно выяснить то различие в последствиях, которые наступают в том и другом случае. Возвращение прошения, по справедливому замечанию Гольмстена (Учеб. гражд. суд., стр. 277), поражает полной недействительностью предъявление иска; вследствие возвращения прошения процессуальное действие истца, выразившееся в подаче прошения, должно быть признано ничтожным и как бы вовсе не последовавшим, и, как ничтожное от начала, оно не признается за действие, могущее иметь какое-либо влияние на материальные правоотношения: одним словом, подача в суд такого прошения, которое подлежит возвращению, не может считаться за начало процесса. Другое значение имеет оставление прошения без движения. В этом последнем случае предъявление иска не поражается недействительностью немедленно; если истцом сделанное упущение будет исправлено своевременно, то прошение его получает дальнейший ход, и в таком случае день предъявления иска или день подачи прошения будет считаться днем начала процесса, а это чрезвычайно важно. В этом-то и заключается главное различие в последствиях возвращения прошения и оставления его только без движения. Но если, затем, сделанные истцом упущения, по которым прошение его оставлено без движения, не будут им своевременно исправлены, последствия в том и другом случае будут одинаковы, потому что прошение, упущения которого истцом несвоевременно исправлены, подлежит также возвращению, и вследствие этого для истца должны наступить те же самые последствия, которые влечет за собой немедленное возвращение прошения, т. е. подача прошения будет признана недействительной и ничтожной от начала. Из этого видно, что различие в последствиях возвращения и оставления прошения без движения не столь резко, как это может показаться на первый взгляд. В первом случае подача прошения поражается недействительностью немедленно и безусловно, а во втором — условно, так что недействительность наступает не сейчас, а по невыполнении истцом известных действий, невыполнение которых имеет в настоящем случае резолютивное значение. Следовательно, в обоих случаях, возвращается ли прошение, или оставляется только без движения, последствия при известных обстоятельствах будут одни и те же — возбуждение иска будет поражено недействительностью. По общему же юридическому правилу, постановления закона, поражающие недействительностью известные действия, не должны быть толкуемы распространительно, т. е. что только те именно действия и должны быть признаваемы недействительными, которые сам закон объявляет таковыми, и что действия, прямо в том законе неуказанные, ни в каком случае не могут быть признаваемы недействительными. Поэтому, мне кажется, я имел полное основание сказать, что вышеуказанные мною нарушения требований закона в отношении составления искового прошения не могут влечь за собой ни возвращения прошения, ни оставления его без движения, потому что нарушения эти не указаны ни в 266 ст., ни в 269 ст., между тем, как только в этих статьях и указаны последствия несоблюдения правил о порядке составления прошений. Что правило 266 ст., указывающее те нарушения, которые влекут за собой возвращение прошения, должно быть толкуемо буквально, и ограничительно, признал и сенат, хотя, впрочем, без указания оснований такого толкования (реш. 1870 года, № 1338). Признают верность этого положения также и наши процессуалисты: Малышев (Курс гр. суд., изд. 2, т. I. стр. 261) и Победоносцев (Судеб. Руков., тезисы 441 и 444). Для чего же, спрашивается, было помещать в уставе такие правила в отношении составления исковых прошений, которые, по отсутствию в уставе санкции соблюдения их, могут быть безнаказанно нарушаемы просителем? Во-первых, можно сказать, что правила эти внесены в устав как наставление к лучшему изложению прошений, как, напр., правило о том, что в прошении должны быть указаны обстоятельства дела, доказательства и законы, на коих иск основан. Хотя за несоблюдением этого требования прошение истцу не будет ни возвращено, ни оставлено без движения, но понятно, что истец в своем собственном интересе поступит гораздо лучше, если исполнит эти требования устава и укажет в прошении как обстоятельства дела, так и доказательства своего иска. Во-вторых, нельзя сказать, чтобы несоблюдение некоторых требований устава, в отношении включения в прошение тех или других данных, не влекло за собой, во всех случаях, никаких последствий: противной стороной могут быть иногда сделаны, на основании 579 ст., возражения о несоблюдении истцом тех или других формальностей, требуемых законом, в отношении изложения прошения, и если упущенные формальности имеют существенное в деле значение, как, напр., неуказание обстоятельств дела, то понятно, что через это прошение может быть судом оставлено без рассмотрения. Конечно, есть и такие требования в отношении формы прошения, упущение которых не может иметь никакого существенного в деле значения, и может быть покрыто последующими действиями истца, как, напр., неподписание прошения или неполная подпись. Если истец, явясь на суд, будет поддерживать прошение, поданное им без подписи, как свое прошение, или, даже не являясь на суд, не будет только отвергать перед судом подачу им прошения, то, мне кажется, это признание прошения вполне может покрыть сделанное им упущение при написании прошения. Иначе относится к вопросу о последствиях этого упущения наша судебная практика. Так, по мнению Казанского окружного суда, прошение, подписанное на языке иностранном, но без перевода подписи, порядком, в 261 ст. указанным, хотя и не может подлежать ни возвращению, ни оставлению без движения, но должно подлежать, по особому определению суда, оставлению без последствий (Указатель Шимановского, тезис 1334). По мнению сената, прошение, поданное без подписи просителя, должно подлежать оставлению со стороны суда без рассмотрения, на том основании, что на прошение без подписи следует смотреть только, как на проект прошения (реш. 1877 года, № 97). Положения эти, если и могут быть признаны правильными и приняты к руководству, то разве только по отношению тех случаев, когда бы истец прямо отрицал перед судом подачу прошения от его имени, потому что только в этих случаях прошение не может быть признаваемо за акт, от него исходящий. Одним словом, относительно всех тех нарушений требований устава в отношении составления прошения, — нарушений, последствия которых не указаны в 266 и 269 ст., можно сказать, что если нарушения эти будут такого рода, что суд будет поставлен в положительное затруднение разрешить дело по существу, как, напр., в случае смешения в одном прошении исков, вытекающих из разных оснований и тому подобных. то такое прошение может быть оставлено судом без рассмотрения; упущения же несущественные, по моему мнению, не должны иметь никакого влияния на движение дела, и не должны служить препятствием к разрешению иска по существу, несмотря на указание на эти упущения противной стороной, потому что цель всех правил устава, относящихся до написания прошения, заключается именно в том, чтобы прошение поступало в суд в таком виде, чтобы суд не был поставлен в затруднение, как в отношении производства дела, так и разрешения его по существу, а не в том, чтобы прошение соответствовало только вполне форме.
Но как, спрашивается, должен поступить суд с таким прошением, которое изложено не на русском, а на каком-либо языке иностранном, или когда оно хотя написано и на русском языке, но до такой степени дурно и неразборчиво, что его нет никакой возможности прочитать? Что касается последнего случая, то его, мне кажется, совершенно правильно разрешает Малинин, который утверждает, что в случае подачи прошения, или представления при нем копий приложений, написанных дурно и неудобочтимо, прошение должно быть оставляемо без движения, впредь до исправления истцом этого упущения (Убеждение судьи, стр. 126). Подобное основание оставления прошения без движения в правиле 269 ст. не указано; напротив, основание это скорее даже может быть усмотрено в правиле 266 ст., предписывающей возвращать прошения, между прочим, в случае неуказания истцом в прошении, что̀ он просит, если только правилу этой статьи давать хотя сколько-нибудь распространительное значение, потому что в случае подачи такого прошения, которое прочитать невозможно, действительно невозможно определить и то, что̀ истец просит или отыскивает. Но, так как, рассматриваемый случай тем не менее прямо в 266 ст. не предусмотрен, как основание возвращения прошения, то я и вполне согласен с Малининым в том, что по отношению прошения неудобочтимого скорее должна быть принята мера более слабая, т. е. что оно должно подлежать только оставлению без движения, но не возвращению. Применение этой меры в случае представления при прошении только неразборчиво написанных копий является тем более справедливой, что такого рода упущение скорее может быть подведено под действие правила 269 ст., так как, представление неразборчиво написанных копий может быть ближе всего приравнено непредставлению копий, по каковой причине прошение, в силу правила этой статьи, подлежит именно оставлению без движения. Подача прошения, написанного на каком-либо языке иностранном, напротив, должна быть поражена, по моему мнению, безусловной недействительностью, т. е. такое прошение должно быть возвращаемо, на том основании, что по закону все производство в русских судебных установлениях должно быть ведено на языке отечественном, вследствие чего, и прошение, писанное на иностранном языке, перед нашим судом может иметь лишь значение белого листа бумаги, не более. Написание прошения не на каком-либо языке иностранном, но на каком-либо наречии русского языка, напр., белорусском, или малороссийском, или просто простонародном, но только русским алфавитом, а также написание прошения не на целом листе бумаги, или написание его карандашом, но только разборчиво, напротив, не должно сопровождаться никакими последствиями, на том простом основании, что написание прошения такими способами и подача его в таком виде законом не воспрещены.
Кроме того, по поводу правил 266 и 269 ст. возникает, по моему мнению, еще один небезынтересный вопрос о том, каковы должны быть последствия несоблюдения этих статей председателем суда, или, лучше сказать, какая судьба ожидает прошение в том случае, если председатель суда, вместо возвращения или оставления без движения прошения по основаниям, указанным в этих статьях, даст ход ему, и что̀ суд должен будет делать с таким прошением, когда оно дойдет до рассмотрения его. В некоторых случаях, указанных в 266 ст., напр., в случае неуказания в прошении ответчика, председатель будет, конечно, поставлен, так сказать, в физическую невозможность дать ход такому прошению, по невозможности вызова ответчика; но, в некоторых случаях, как, напр., в случае неуказания истцом, что̀ он просит или отыскивает, прошению может быть дан ход. В отношении последствий несоблюдения председателем правил указанных статей, мне кажется, необходимо различать, подлежало ли прошение возвращению, или только оставлению без движения. В первом случае, если бы дошло до суда такое прошение, в котором не указано, положим, того, что́ истец просит или отыскивает, суду должно принадлежать только право оставить такое прошение без рассмотрения, по не возвращать его, потому что, как я уже имел случай заметить выше, суд вообще не вправе ни возвращать прошений, ни оставлять их без движения, а, затем, остается только одно — оставление прошения без рассмотрения, на том основании, что суду не представляется, конечно, никакой возможности разрешить такое прошение, в котором никакого искового требования не заявлено. Право на оставление прошения без рассмотрения, но не без последствий, в подобном случае должно принадлежать суду и по мнению сената (реш. 1877 года, № 362), и, притом, должно принадлежать не только суду первой инстанции, но и судебной палате. Чтобы право это могло принадлежать и судебной палате, то с этим вряд ли возможно согласиться, на том основании, что если судом первой инстанции не было встречено никаких затруднений для рассмотрения прошения по существу и для постановления по нем решения, то вряд ли уже может представиться какая-либо необходимость судебной палате отказываться от рассмотрения прошения, неудовлетворяющего требованиям закона только о каких-либо формальных его принадлежностях. С другим заключением сената о том, что в случае принятия председателем такого прошения, которое подлежало бы возвращению, напр., вследствие непредставления поверенным доверенности, но, затем, исправления такого упущения самим просителем посредством представления доверенности, выданной ранее подачи прошения, до того момента, пока дело еще не дошло до рассмотрения суда, неправильное принятие председателем прошения не должно сопровождаться никакими последствиями (реш. 1879 года, № 127), напротив, нельзя не согласиться, на том основании, что в этом случае, исправлением упущения должны, конечно, устраняться сами собой и последствия упущения. Труднее несколько разрешить вопрос о том, что должен делать суд с прошением в том случае, когда оно подлежало бы только оставлению без движения, по основаниям, указанным в 269 ст.? Мне кажется, что в этом случае суд, применяясь к правилу 270 ст., прежде всего, должен назначить просителю срок на исправление сделанного им упущения; а, затем, если указанное ему судом упущение своевременно исправлено не будет, оставить прошение без рассмотрения. Последнее суд обязан будет сделать на том основании, что, как мы видели, последствия как упущений, влекущих за собой возвращение прошения, так и последствия упущений, влекущих оставление его без движения в случае неисправления тех упущений своевременно одни и те же — недействительность возбуждения иска; оставление же прошения без рассмотрения будет в этом случае равносильно непринятию прошения к производству. В смысле этого положения высказался впоследствии и сенат, который признал право на оставление прошения без движения, применительно к 270 ст., в случае принятия председателем, напр., такого прошения, при котором не были представлены судебные пошлины, или были представлены не в надлежащем количестве, не только за окружным судом, но и за судебной палатой (реш. 1885 года, № 36). Признать это право за палатой представляется, однако же. вряд ли возможным, вследствие того, что все вопросы о формальных упущениях искового прошения должны подлежать обсуждению, в силу 579 ст., как это мы увидим в главе об отводах, не только непременно в первой инстанции суда, но даже и в этой инстанции in limine litis. В случае, доходившем до рассмотрения сената, если и может быть признано за палатой какое-либо право относительно исправления упущения, то разве только право включения в самое решение по делу постановления о взыскании недостающих судебных пошлин, на том основании, что наблюдение за поступлением судебных пошлин в установленном в законе размере должно лежать на обязанности судебных мест ex officio, ввиду того, что платежом этих пошлин затрагивается финансовый интерес государства, но никак не право оставления прошения без движения. С другим положением сената, высказанным им также в только что приведенном решении о том, что судебной палате ни в каком случае не может принадлежать право ни оставления прошения без последствий, ни уничтожения всего производства по делу, вследствие несоблюдения истцом формальных требований устава, относительно составления и подачи искового прошения, — напротив, нельзя не согласиться, как с положением вполне правильным и соответствующим точному смыслу правил разбираемых статей, которыми подобные последствия несоблюдения этих требований закона не установлены. Таковы, по нашему уставу, должны быть последствия несоблюдения тех или других правил о написании прошений.
Перехожу к рассмотрению следующей статьи устава, определяющей самый порядок оставления прошения без движения.
Ст. 270. В случаях, означенных в первых пяти пунктах предшедшей (269) статьи истцу назначается семидневный срок с поверстным для доставления недостающих сведении или приложений. По истечении этого срока исковое прошение возвращается просителю, и дело может быть возобновлено не иначе, как подачей вновь искового прошения. При неозначении в исковом прошении места жительства просителя, о непринятии его прошения выставляется объявление в приемной комнате суда в продолжении одного месяца, а самое прошение оставляется в канцелярии до явки просителя.
Прошение оставляется без движения, также точно как возвращается, по распоряжению и определению председателя суда. Прошение возвращается, как мы видели, при объявлении; но каким образом должно быть объявлено просителю определение председателя об оставлении его прошения без движения? Порядок этот в разбираемой статье не указан, — отсюда первое недоумение, возбуждаемое правилом 270 ст., в которой сказано только, что истцу назначается семидневный срок с поверстным на исправление сделанных им упущений; но, так как, в статье не указан самый порядок объявления распоряжения об оставлении прошения без движения, то вследствие этого возникает второй вопрос о том, с какого именно времени должен быть исчисляем семидневный срок на исправление упущений, допущенных в прошении? Первый вопрос, мне кажется, должен быть разрешен не иначе, как по правилу 267 ст., указывающей порядок возвращения прошения, потому что никакого другого порядка сношения председателя с истцом, по предмету распоряжения его относительно принятия прошений, в уставе не существует; остается, следовательно, во всех случаях объявления распоряжений председателя по означенному предмету применяться к порядку, указанному в этой статье. Применяя же правило 267 ст. к занимающему нас случаю, следует прийти к тому заключению, что определение председателя суда об оставлении прошения без движения должно быть объявлено просителю также посредством объявления, с указанием причин оставления прошения без движения, или, лучше сказать, с указанием тех упущений истца, по которым прошению его не может быть дан ход в установленном порядке производства. Объявление это должно быть вручено наличному тяжущемуся непосредственно, а отсутствующему сообщено через судебного пристава или с почтой, по действительному местожительству истца, указанному в прошении, на что ясно указывает предоставление истцу срока поверстного. При таком порядке объявления об оставлении прошения без движения ясно, что семидневный срок на исправление упущений должен считаться со дня вручения истцу объявления председателя суда, но к этому сроку должен быть прибавлен еще срок поверстный, по расстоянию местожительства истца до города, в котором находится суд. В этот срок истец обязан представить недостающие сведения или приложения, указанные в объявлении председателя. Из этого видно, что вопрос о порядке объявления оставления прошения без движения разрешается довольно просто, но этим вопрос еще не исчерпывается. Все сказанное в этом отношении применимо только к тому случаю, когда просителем является одно лицо; но когда истцов будет несколько, то каким образом председатель суда обязан поступить в отношении объявления своего распоряжения об оставлении прошения без движения, и каким образом должен быть исчисляем семидневный срок на исправление упущений? Мне кажется, что в этом случае распоряжение председателя должно быть сообщено посредством посылки объявлений всем истцам, хотя бы допущенное упущение относилось к одному из них, когда, напр., только одним из истцов не приложены копии представляемых им документов, относящихся к утверждению только его прав. Это на том основании, что, несмотря на то, что упущение сделано только одним из истцов, прошение же, поданное сообща, должно однако же быть оставлено без движения в отношении всех истцов, потому что такое процессуальное действие, как оставление прошения без движения должно быть отнесено к числу действий нераздельных, вследствие чего, и распоряжением председателя прошение не может быть в части, относительно некоторых истцов, оставлено без движения, а в части принято окончательно. Подобное распоряжение повело бы к неисчислимым процессуальным затруднениям. Если же распоряжение председателя суда должно быть объявлено всем истцам, то в действительности объявление это последует далеко не одновременно; отсюда затруднение в исчислении срока на исправление упущений. Затруднение это, кажется, иначе не может быть устранено, как принятием следующего положения: семидневный срок в этом случае должен быть исчисляем для всех истцов с того дня, в который позднее последовало вручение объявления кому-либо из них. Это опять на том основании, что окончательное принятие или непринятие прошения есть действие нераздельное; а как допущенное упущение в праве исправить каждый из истцов, и как для истца, получившего объявление позднее других, семидневный срок на исправление упущения не пройдет еще в то время, когда другими истцами срок будет уже пропущен, то если упущение будет исправлено тем истцом, которому объявление будет сообщено позднее, это действие одного из истцов должно служить и в пользу прочих, пропустивших уже срок, потому что прошению должен быть дан ход нераздельно в целом, в отношении всех истцов. Из этого видно, что решительное влияние на окончательное принятие или непринятие прошения имеет только пропуск семидневного срока на исправление упущения тем из истцов, который позднее других уведомлен об оставлении прошения без движения; а как своевременное исправление упущения этим истцом служит в пользу прочих, то, мне кажется, нет основания не считать семидневный срок для всех истцов со дня позднейшего получения объявления одним из них. Сенат, кроме того, высказался, что семидневный срок только тогда может воспринимать его течение, когда срок этот был положительно указан в объявлении об оставлении прошения без движения (реш. 1877 года, № 210). С положением этих вряд ли, однако же, возможно согласиться, ввиду того обстоятельства, что срок этот назначен самим законом, неведением которого никто не может отговариваться, вследствие чего, и самое исправление упущения не может не быть допускаемо именно в этот срок даже и в тех случаях, когда бы председатель суда назначил в своем объявлении об оставлении прошения без движения и какой-либо иной срок, более длинный, или более короткий; хотя, с другой стороны, нельзя, кажется не признать, что и принятие председателем от истца заявления об исправлении указанного ему упущения и после срока, установленного правилом разбираемой статьи, не может считаться за такое нарушение закона, которое могло бы впоследствии сопровождаться какими-либо процессуальными последствиями, невыгодными для истца, на том основании, что срок этот ни в каком случае не может быть отнесен к числу тех решительных процессуальных сроков, пропуск которых влечет за собой ничтожность действия, совершенного после срока.
Далее, правило 270 ст. постановляет, что за истечением срока, положенного на исправление упущения, или на доставление недостающих сведений или приложении, исковое прошение возвращается просителю и дело, затем, может быть возобновлено не иначе, как подачей вновь искового прошения. В этом случае прошение должно быть возвращено, как мне кажется, при новом объявлении председателя суда; если же прошение было подано несколькими истцами, то должно быть возвращено порядком, указанным мною при разборе 267 ст. Кроме того, 270 ст. предусматривает еще один случай — когда просителем не указано местожительство его в прошении, и на этот случай постановляет, что о непринятии в этом случае прошения выставляется объявление в приемной комнате суда, в продолжении одного месяца, а самое прошение оставляется в канцелярии до явки просителя. По поводу этого правила, я прежде всего замечу, что оно представляет некоторые неясности весьма существенные; так, напр., в статье употреблено выражение: „о непринятии его“ (т. е. прошения) и проч., между тем как из всего содержания статьи видно, что в ней идет речь о последствиях оставления прошения без движения, а не о возвращении его. Другая неясность заключается в том, — какое значение имеет месячный срок, в который должно быть выставлено объявление об оставлении прошения без движения, и какие должны быть последствия несоблюдения со стороны председателя суда этого правила. Главная цель выставления в суде объявления об оставлении прошения без движения заключается, конечно, в том, чтобы объявить каким-либо образом истцу о распоряжении председателя, за невозможностью послать ему лично объявление, по неуказанию им местожительства своего. Но чтобы таким путем истцу сделалось известным об оставлении прошения его без движения, необходимо, чтобы выставленное в приемной комнате суда объявление оставалось на видимость всех более или менее продолжительное время, и вот закон считает, что в этом случае достаточно будет, если объявление об оставлении прошения без движения будет выставлено в приемной комнате суда, куда имеют свободный вход все и каждый, в течение одного месяца; закон считал, что за это время может дойти до истца, каким-либо образом, известие о судьбе его прошения. Из этого видно, что срок этот вовсе не процессуальный, и установлен не как срок на исправление упущений, оказавшихся в прошении, так как цель установления этого срока заключается единственно в том, чтобы объявить просителю путем выставления объявления о распоряжении председателя суда об оставлении прошения его без движения. Но какой же срок должен быть дан в этом случае просителю на исправление упущений, и с какого времени должен быть исчисляем этот срок? Мне кажется, что и в этом случае срок на исправление упущений должен быть дан, на общем основании, семидневный, так как закон на этот случай никакого особого срока не устанавливает; да и, к тому же, несправедливо было бы истцу, который сам поставил суд в невозможность известить его прямым путем об оставлении его прошения без движения, давать какой-либо другой, более продолжительный срок. Все затруднение в этом случае заключается в том, чтобы определить время, с которого срок должен восприять свое течение. Мне кажется, что затруднение это иначе не может быть устранено, как принятием того правила, что срок этот должен считаться со дня вывешения в приемной комнате суда объявления об оставлении прошения без движения. Поэтому, мне кажется, что в таком объявлении всегда должен быть означен, между прочим, и день, в который оно выставлено. Удостоверением же, что объявление действительно было выставлено, может служить, напр., записка его по исходящей книге председателя суда. Если придавать такое значение выставлению объявления, то, конечно, вопрос о последствиях несоблюдения председателем суда правила настоящей статьи получает важное значение и последовательность требует признать, что невыставление объявления об оставлении прошения без движения равносильно необъявлению просителю об этом распоряжении председателя, почему, далее, следует признать, что срок на исправление упущений не начнется до тех пор, пока объявление не будет выставлено в приемной комнате суда. Объявление же об оставлении прошения без движения должно быть выставлено как в том случае, когда просителем является одно лицо, так и в том, когда просителей было несколько, и из которых одни указали в прошении свое местожительство, а другие нет, причем просителям, указавшим их местожительство, объявление должно быть послано обыкновенным порядком. Когда же прошение, вследствие неисправления упущений, будет подлежать окончательному возвращению, то нет сомнения, что и в этом случае прошение должно быть возвращено просителю со всеми представленными при нем приложениями, по тем же основаниям, которые указаны мною при рассмотрении 267 ст. Кроме того, сенат (реш. 1882 года, № 54) и Змирлов (Жур. гражд. и угол. пр. 1882 г., кн. 2, стр. 123) совершенно правильно объяснили, что извещение истца об оставлении его прошения без движения, посредством вывешения в приемной комнате суда объявления об этом, должно быть делаемо только в случае неуказания им в прошении его местожительства, а что во всех других случаях истец должен быть извещаем об оставлении его прошения без движения общим порядком, в 267 ст. указанным.
Мне остается теперь рассмотреть еще одну статью, в которой указан порядок обжалования распоряжений председателя суда относительно принятия или непринятия им прошений.
Ст. 268. На распоряжение Председателя Суда о возвращении прошения истец может принести жалобу Судебной Палате в двухнедельный срок со времени объявления ему сего распоряжения.
Срок на обжалование определения председателя суда о возвращении прошения полагается этой статьей двухнедельный; исчисляем же он должен быть со времени вручения истцу объявления о возвращении прошения. Затем жалоба на распоряжение председателя приносится судебной палате, которая должна быть принесена на основании 784 ст., определяющей порядок принесения частных жалоб непосредственно в судебную палату, как жалоба на отказ в принятии уже поданного прошения, с приложением, конечно, обжалуемого объявления председателя суда. Из содержания разбираемой статьи видно, что в ней определен только момент, с которого начинается двухнедельный срок на обжалование распоряжения председателя о непринятии прошения лишь в том случае, когда объявление председателя могло быть вручено истцу; но с какого времени должен быть исчисляем срок на обжалование распоряжения председателя в том случае, когда распоряжение это объявляется истцу, не указавшему в прошении место своего жительства, посредством вывешения объявления в приемной комнате суда? Мне кажется, что двухнедельный срок должен быть исчисляем на основании соображений, приведенных мной при толковании 270 ст., со дня вывешения объявления в суде о возвращении прошения. Кроме того, из правила 268 ст., сам собой, следует тот вывод, что на распоряжение председателя суда может принести жалобу только истец в случае непринятия его прошения, а что, напротив, на неправильное принятие прошения председателем ответчик жаловаться не вправе.
Далее, из сопоставления правила 270 ст. с постановлением настоящей статьи возникает еще вопрос о том, имеет ли право истец принести жалобу палате в том случае, когда прошение его было сперва оставлено без движения, а затем, за пропуском срока на исправление упущения, окончательно возвращено по распоряжению председателя? Что истец не вправе обжаловать распоряжение председателя об оставлении его прошения без движения, в этом, кажется, не может быть сомнения, хотя в некоторых случаях и такое распоряжение председателя может оказаться неправильным. Но если принять во внимание, что оставление прошения без движения не влечет для истца никаких важных последствий в ущерб прав его и что оно есть не более, как распоряжение предварительное, и если, наконец, принять во внимание, что правило 270 ст. ничего не говорит о праве обжалования распоряжения председателя об оставлении прошения без движения, то, конечно, следует признать, что для истца этого права не существует. Что же касается поставленного мной вопроса, то, мне кажется, на него следует отвечать утвердительно, на том, во-первых, основании, что 268 ст. говорит вообще о праве истца на обжалование определения председателя о возвращении прошения, из чего можно заключить, что правило это в равной мере относится и к занимающему нас случаю; и во-вторых, по важности для истца тех последствий, которые влечет за собой возвращение прошения, — последствий, которые совершенно одинаковы в обоих случаях, нельзя кажется отказать истцу в праве обжалования распоряжения председателя о возвращении прошения в этом последнем случае. Против этого, конечно, могут возразить, что 268 ст., по занимаемому ею месту между постановлениями устава, никак не может относиться к занимающему нас вопросу, и что распоряжение председателя о возвращении прошения в последнем случае самостоятельного значения не имеет, и есть не более, как последствие прежде сделанного им распоряжения об оставлении прошения без движения. Но возражения эти, мне кажется, не могут ослабить оснований высказанного мной положения тем более еще потому, что при распоряжении председателя о возвращении прошения, оставленного прежде без движения, могут быть допущены им новые какие-либо неправильности, право обжаловать которые перед палатой и следует предоставить истцу, так как, в отношении этих неправильных действий распоряжение председателя будет иметь самостоятельное, значение. Варшавская судебная палата, напротив, высказалась даже за допустимость принесения частной жалобы не только на распоряжение председателя суда о возвращении прошения, оставленного прежде без движения, но и на распоряжение его непосредственно об оставлении прошения без движения (Юрид. вопр., разреш. варшав. судеб. палат. Журн. гражд. и угол. пр. 1880 г., кн. 6, стр. 93).
Скажу еще в заключение несколько слов о том, какие последствия в отношении принятия прошения должны наступить в том случае, когда прошение было подано несколькими истцами, но когда на распоряжение председателя о возвращении прошения жалоба в палату была принесена только одним из истцов, и когда по этой жалобе палатой, в отмену распоряжения председателя о возвращении прошения, будет предписано принять прошение. Последствием такого распоряжения палаты должно быть, по моему мнению, принятие прошения от всех истцов, так что в этом случае определение палаты, хотя и постановленное по жалобе только одного из истцов, должно служить по последствиям в пользу всех истцов, вследствие невозможности принять прошение и дать ему движение в отношении одного просителя, и в то же время не принять то же самое прошение от других истцов. Но коль скоро прошение принято окончательно, оно получает дальнейшее движение и по нем возбуждается в суде производство.
Следующая статья заключает в себе постановление о дальнейших распоряжениях председателя суда, в отношении направления принятого им прошения.
Ст. 271. По вступлении в суд искового прошения, Председатель Суда поручает дело, по особой очереди, наблюдению одного из Членов Суда, в качестве докладчика, а прошение и следующие к нему приложения передает, для хранения, в канцелярию суда, где они, равно как и все имеющие впредь поступить бумаги, могут быть обозреваемы тяжущимися.
Правило это не требует никакого толкования, как по ясности его содержания, так и потому, что оно имеет отношение не собственно к процессу, а скорее к распорядительным действиям председателя суда.
Впрочем, прежде чем окончить обзор правил устава о порядке принятия и возвращения прошений, я не могу не сделать еще одно замечание о том, в праве ли председатель суда возвратить прошение обратно истцу по его просьбе? Я останавливаюсь на этом вопросе потому, что на практике, как мне известно, в некоторых судах считают возможным возвращать поданное прошение обратно истцу по его просьбе тогда, когда оно не заключает в себе никаких формальных недостатков, влекущих за собой возвращение или оставление прошения без движения, если только истец просит о возвращении прошения до посылки ответчику вызова на явку в суд, с копией и со всеми приложениями прошения. Но, мне кажется, такой обычай, или, лучше сказать, такое действие председателя суда не находит себе никакого оправдания в законе, и мне кажется, что раз принятое прошение, по которому заводится в суде дело и возбуждается производство, ни в каком случае не может подлежать возвращению, в особенности по единоличному распоряжению председателя суда. В подкрепление такого мнения моего я могу привести следующие соображения. По исковому прошению, которое принято и которому дано движение, в суде заводится немедленно дело и возникает производство; возвращение же прошения, по возникновении производства, равнялось бы уничтожению самого производства, сделанному по единоличному распоряжению председателя; между тем, производство подлежит уничтожению в точно определенных законом случаях (682—692 ст. устава) и не иначе, как по распоряжению суда; возвращение же прошения по просьбе истца не подходит ни под один из случаев, указанных в законе, когда производство должно подлежать уничтожению; отсюда прямой вывод, что раз поданное в суд прошение, по которому возбуждается в суде производство, ни в каком случае, даже по просьбе истца, возвращению подлежать не может. В некоторых случаях, распоряжение председателя о возвращении прошения по просьбе истца, пожалуй, могло бы быть оправдано на основании соображений чисто практических, если бы истец, домогающийся возвращения поданного им прошения, вместе с тем отказывался бы навсегда от возбуждения иска о том же предмете; но чтобы истец домогался возвращения прошения именно с этой целью, то это может последовать в очень немногих случаях; большей же частью, истец будет просить о возвращении прошения только тогда, если усмотрит, что прошение подано им или не вовремя, когда он не успел собрать еще все нужные доказательства своего иска, или что прошение его заключает в себе такие недостатки в содержании его, что становится более вероятным отказ в иске и проч. Следовательно, в большинстве случаев истец будет просить о возвращении прошения не с целью прекратить дело навсегда, но с целью начать то же дело вновь с лучшими средствами, в ущерб, конечно, интересам ответчика. Понятно, что в таком случае председатель суда, возвращением прошения, нарушает права ответчика, что он делать также не вправе. Поэтому, если в некоторых немногих случаях такое действие председателя суда и может быть оправдано соображениями практическими, зато, с другой стороны, нельзя не признать, что юридически оно представляется во всяком случае неправильным. Да, и вообще, кажется, скорее следует признать за общее правило, что раз поданная в суд, одним из тяжущихся, какая-либо по делу бумага, не может подлежать возвращению обратно лицу, представившему ее в суд, даже по просьбе этого лица, вне случаев, точно в законе определенных, когда законом дозволяется или предписывается возвращение, потому что в большинстве случаев возвращение поданной в суд бумаги будет нарушением прав противной стороны, для которой сведения, заключающиеся в этой бумаге, нередко могут иметь чрезвычайно важное значение. Впрочем, в заключение я не могу не обратить внимания еще на то, что большинство наших процессуалистов, а также и практика сената, разрешают вопрос о праве суда возвращать прошение истцу по его просьбе и без согласия ответчика в смысле, прямо противоположном высказанному мной сейчас взгляду. Так, Победоносцев (Судеб. Рук., тезис 531) Муллов (Журн. гражд. и угол. права, 1874 г., кн. 5, стр. 253), Окольский (О состязательном процессе по уставу гражд. судопр. Журн. гражд. и угол. пр. 1880 г., кн. 2, стр. 180), Гольмстен (Учеб. гражд. суд., стр. 203) и сенат (решение 1873 года, № 742) считают возможным допускать возвращение прошения по просьбе истца без согласия ответчика во всех тех случаях, когда бы истец просил об этом до вручения ответчику повестки о вызове в суд. К такому заключению они приходят, кажется, вследствие их ошибочного взгляда на момент начала процесса, который они приурочивают не к моменту принятия прошения, но к моменту вручения ответчику повести о вызове в суд; почему же к такому заключению пришел Гольмстен, трудно сказать, так как, он совершенно правильно считает за момент начала процесса время предъявления иска, т. е. время подачи и принятия в суде искового прошения, а не время вручения ответчику повестки о вызове в суд (Принцип тождества. Журн. гражд. и угол. пр. 1884 г. кн. 2, стр. 109). Малышев идет еще далее и полагает возможным возвращать прошение истцу по его односторонней просьбе во всех случаях, когда бы им была заявлена об этом просьба до первого заседания по делу, также вследствие того, что он приурочивает начало процесса именно к этому моменту производства (Курс гражд. суд., изд. 2, т. I, стр. 383).