Необыкновенное приключение Ганса Пфалля (По; Энгельгардт)/ДО

 См. также одноимённые страницы.

Необыкновенное приключеніе Ганса Пфалля
авторъ Эдгаръ По (1809—1849), пер. М. А. Энгельгардтъ

Оригинал: англ. The Unparalleled Adventure of One Hans Pfaall. — Перевод созд.: 1835. Источникъ: Собраніе сочиненій Эдгара Поэ. — Санктъ-Петербургъ: Типографія бр. Пантелеевыхъ, 1896. — Т. 1

Необыкновенное приключеніе Ганса Пфалля.

По послѣднимъ извѣстіямъ изъ Роттердама, этотъ городъ находится въ сильнѣйшемъ философическомъ возбужденіи. Тамъ произошли явленія до такой степени неожиданныя — настолько новыя — до того несогласныя съ установившимися мнѣніями, — что, безъ сомнѣнія, въ непродолжительномъ времени вся Европа придетъ въ волненіе, естествоиспытатели всполошатся и въ средѣ астрономовъ и натуралистовъ начнется ералашъ.

Повидимому, дѣло происходило такъ: — числа — мѣсяца (я не могу сообщить точной даты) огромная толпа собралась неизвѣстно зачѣмъ на Биржевой площади благоустроеннаго города Роттердама. День выдался теплый — совсѣмъ не по сезону — безъ малѣйшаго вѣтерка — и благодушное настроеніе толпы ничуть не портилось оттого, что по временамъ ее спрыскивалъ легкій дождичекъ изъ густыхъ сѣрыхъ тучъ, въ изобиліи разсѣянныхъ подъ голубымъ небосклономъ. Тѣмъ не менѣе, около полудня въ толпѣ обнаружилось легкое, но необычайное волненіе: десять тысячъ языковъ забормотали разомъ; спустя мгновеніе десять тысячъ лицъ обратились къ небу, десять тысячъ трубокъ словно по командѣ вылетѣли изъ десяти тысячъ ртовъ, и продолжительный, громкій, дикій крикъ, который можно сравнить только съ ревомъ Ніагары, раскатился по улицамъ и окрестностямъ Роттердама.

Причина этой суматохи вскорѣ выяснилась. Изъ-за рѣзко очерченной массы одного изъ упомянутыхъ выше облаковъ медленно выдвинулась и обрисовалась на ясной лазури какая-то странная, пестрая, но, повидимому, плотная штука такой курьезной формы, такой причудливой конструкціи, что толпа крѣпкоголовыхъ бюргеровъ, стоявшая внизу, разинувъ рты, могла только дивиться, не понимая въ чемъ дѣло. Что бы это было? Ради всѣхъ чертей въ Роттердамѣ, что бы это могло означать? Никто не зналъ, никто не понималъ, никто — даже самъ бургомистръ мингеръ Супербусъ фонъ Ундердукъ — не обладалъ ключомъ къ этой тайнѣ; и такъ какъ ничего болѣе разумнаго нельзя было придумать, то въ концѣ концовъ каждый изъ бюргеровъ вложилъ трубку обратно въ ротъ, и не спуская глазъ съ явленія, выпустилъ клубъ дыма, пріостановился, переступилъ съ ноги на ногу, значительно хмыкнулъ, — затѣмъ снова переступилъ съ ноги на ногу, хмыкнулъ, пріостановился и выпустилъ клубъ дыма.

Тѣмъ временемъ объектъ этого усиленнаго любопытства и причина этихъ многочисленныхъ затяжекъ спускался ниже и ниже надъ благополучнымъ городомъ. Спустя нѣсколько минутъ его можно было разсмотрѣть въ подробностяхъ. Повидимому, это былъ… нѣть, это дѣйствительно былъ воздушный шаръ; но, безъ сомнѣнія, такого шара еще не видывали въ Роттердамѣ. Кто же, позвольте васъ спросить, слыхалъ когда-нибудь о воздушномъ шарѣ, склеенномъ изъ старыхъ газетъ? Въ Голландіи — никто, могу васъ увѣрить, и тѣмъ не менѣе, въ настоящую минуту подъ самымъ носомъ сборища, или, точнѣе сказалъ, на нѣкоторой высотѣ надъ носами колыхалась именно эта самая вещь, устроенная, по сообщенію вполнѣ надежнаго авторитета, изъ упомянутаго матеріала, какъ всѣмъ извѣстно, никогда не употреблявшагося для подобныхъ цѣлей. — Жестокое оскорбленіе наносилось здравому смыслу роттердамскихъ бюргеровъ. Форма шара оказалась еще обиднѣе. Онъ имѣлъ видъ огромнаго дурацкаго колпака, опрокинутаго верхушкой внизъ. Это сходство ничуть не уменьшилось, когда, при болѣе внимательномъ осмотрѣ, толпа замѣтила огромную кисть, подвѣшенную къ верхушкѣ, а вокругъ верхняго края или основанія конуса рядъ маленькихъ инструментовъ, въ родѣ бубенчиковъ, вызванивавшихъ мотивъ Бетти Мартина. Мало того, къ этой фантастической машинѣ была привѣшена вмѣсто лодочки огромная темная касторовая шляпа съ широчайшими полями, обвитая вокругъ тульи черной лентой съ серебряной пряжкой.

Замѣчательное дѣло: многіе изъ роттердамскихъ гражданъ готовы были побожиться, что имъ уже не разъ случалось видѣть эту самую шляпу, да и все сборище смотрѣло на нее какъ на старую знакомую, а фрау Греттель Пфалль, испустивъ радостное восклицаніе, объявила, что это собственная шляпа ея дорогого мужа. Необходимо замѣтить, что Пфалль съ тремя товарищами исчезъ дзъ Роттердама лѣтъ пять тому назадъ самымъ неожиданнымъ и необычайнымъ манеромъ и съ тѣхъ поръ не было о немъ ни слуха, ни духа. Позднѣе, въ глухомъ закоулкѣ на восточной окраинѣ города откопали кучку костей, повидимому, человѣческихъ, въ грудѣ какого-то страннаго хлама, и нѣкоторые изъ гражданъ вообразили, что здѣсь совершилось кровавое злодѣйство, жертвой котораго пали Гансъ Пфалль и его товарищи. Но вернемся къ происшествію.

Воздушный шаръ (такъ какъ это былъ несомнѣнно воздушный шаръ) находился теперь на высотѣ сотни футовъ и публика могла свободно разсмотрѣть пассажира. Правду сказать, это былъ очень странный субъектъ. Его ростъ не превышалъ двухъ футовъ. Но и при такомъ маленькомъ ростѣ онъ легко могъ потерять equi librium^[1] и кувырнуться за борть своей оригинальной лодочки, если бы не обручъ, помѣщенный на высотѣ его груди и прикрѣпленный къ шару веревками. Толщина человѣчка вовсе не соотвѣтствовала росту и придавала всей его фигурѣ совершенно нелѣпый шарообразный видъ. Ногъ его, разумѣется, не было видно. Руки отличались громадными размѣрами, сѣдые волосы были собраны на затылкѣ въ видѣ queue^[2]. У него былъ непомѣрно длинный, крючковатый, багровый носъ; большіе, блестящіе, быстрые глаза; изборожденныя морщинами и тѣмъ не менѣе полныя, жирныя, двойныя щеки; но ни малѣйшаго подобія ушей нельзя было усмотрѣть на его головѣ. Курьезный старичекъ носилъ просторный сатиновый сюртукъ небесно-голубаго цвѣта и такого же цвѣта панталоны въ обтяжку съ серебряными пряжками на колѣняхъ. Сверхъ того на немъ былъ жилетъ изъ какой-то ярко-желтой матеріи, мягкая бѣлая шляпа, молодецки надвинутая на бекрень, и кроваво-красный шелковый платокъ на шеѣ, франтовски спускавшійся на грудь огромнымъ фантастическимъ бантомъ.  

Спустившись, какъ уже сказано, на высоту около сотни футовъ надъ поверхностью земли, старичокъ внезапно засуетился, повидимому, не желая приближаться еще болѣе къ terra firma^[3]. Съ большимъ усиліемъ онъ выбросилъ изъ полотнянаго мѣшка немного песку и шаръ на мгновеніе остановился въ воздухѣ. Затѣмъ, старичекъ торопливо вытащилъ изъ боковаго кармана большую записную книжку въ сафьянномъ переплетѣ, и подозрительно взвѣсилъ въ рукѣ, глядя на нее съ величайшимъ изумленіемъ, очевидно пораженный ея вѣсомъ. Наконецъ онъ открылъ книжку, и доставъ изъ нея большой пакетъ, запечатанный сюргучемъ и тщательно обвязанный красною тесемкой, бросилъ его какъ разъ къ ногамъ бургомистра Супербуса фонъ Ундердука. Его превосходительство нагнулся поднять пакетъ. Но аэронавтъ, по прежнему, въ сильнѣйшей ажитаціи, и очевидно считая свои дѣла въ Роттердамѣ поконченными, сталь въ эту самую минуту готовиться къ отъѣзду. Для этого потребовалось облегчить лодочку и вотъ, полдюжины мѣшковъ, которые онъ выбросилъ, не потрудившись опорожнить, одинъ за другимъ шлепнулись на спину бургомистра, столько же разъ опрокинувъ этого сановника въ глазахъ всего Роттердама. Не слѣдуетъ думать, однако, что великій Ундердукъ оставилъ безнаказанной эту наглую выходку старикашки. Напротивъ, разсказываютъ, будто онъ при каждомъ изъ полудюжины паденій выпускалъ не менѣе полудюжины сильныхъ и яростныхъ клубовъ изъ своей трубки, за которую все время держался и намѣренъ держаться (съ Божіею помощью) до послѣдняго дня своей жизни.

Тѣмъ временемъ воздушный шаръ взвился, точно жаворонокъ, на громадную высоту и вскорѣ скрылся за облакомъ, совершенно похожимъ на то, изъ-за котораго онъ такъ курьезно появился. Такъ онъ скрылся на вѣки отъ изумленныхъ взоровъ добрыхъ гражданъ Роттердама. Вниманіе всѣхъ устремилось теперь къ письму, паденіе котораго и послѣдовавшія затѣмъ происшествія оказались столь оскорбительными для персоны и персональнаго достоинства его превосходительства фонъ Ундердука. Тѣмъ не менѣе, этотъ сановникъ во время своихъ коловратныхъ движеній не упускалъ изъ вида письма, которое, какъ оказалось при ближайшемъ разсмотрѣніи, попало въ надлежащія руки, будучи адресовано ему и профессору Рубадубу, какъ президенту и вице-президенту Роттердамскаго астрономическаго общества. Итакъ, названные сановники распечатали письмо тутъ же на мѣстѣ и нашли въ немъ слѣдующее необычайное и весьма серьезное сообщеніе:

«Ихъ превосходительствамъ фонъ Ундердуку и Рубадубу, президенту и вице-президенту Астрономической коллегіи въ городѣ Роттердамѣ.  

Быть можетъ, ваши превосходительства соблаговолятъ припомнить скромнаго ремесленника, по имени Ганса Пфалля, а по профессіи починяльщика кузнечныхъ мѣховъ, который вмѣстѣ съ тремя другими обывателями исчезъ изъ города Роттердама около пяти лѣтъ тому назадъ, при обстоятельствахъ, можно сказать, чрезвычайныхъ. Какъ бы то ни было, съ позволенія вашихъ превосходительствъ, я, авторъ настоящаго сообщенія, и есть тотъ самый Гансъ Пфалль. Большинству моихъ согражданъ извѣстно, что въ теченіе сорока лѣтъ я занималъ небольшую кирпичную постройку въ концѣ аллеи, именуемой «Кислая Капуста», — гдѣ проживалъ и въ моментъ моего исчезновенія. Предки мои съ незапамятныхъ временъ обитали тамъ же, подвизаясь на томъ же почетномъ и весьма прибыльномъ поприщѣ починки кузнечныхъ мѣховъ. Ибо, говоря откровенно, до послѣднихъ лѣтъ, когда у всего народа головы пошли кругомъ по милости политики, ни одинъ честный роттердамскій обыватель не могъ бы пожелать или заслужить лучшей профессіи. Я пользовался широкимъ кредитомъ, въ работѣ никогда не ощущаюсь недостатка, словомъ, и денегъ и заказовъ было вдоволь. Но, какъ я уже сказалъ, мы живо почувствовали послѣдствія свободы, длинныхъ рѣчей, радикализма и тому подобныхъ штукъ. Люди, которые раньше были наилучшими заказчиками въ мірѣ, теперь забыли и думать о насъ грѣшныхъ. Они принялись читать о революціяхъ, слѣдить за успѣхами человѣческаго ума и приспособляться къ духу времени. Если требовалось растопить горнъ, его растапливали газетами; и я не сомнѣваюсь, что по мѣрѣ того, какъ правительство становилось слабѣе, желѣзо и кожа соотвѣтственно выигрывали въ прочности, такъ какъ въ самое короткое время во всемъ Роттердамѣ не осталось и пары мѣховъ, которымъ когда-либо потребовалась бы помощь иглы или молотка. Словомъ, положеніе вещей становилось невыносимымъ. Вскорѣ я обнищалъ, какъ мышь, будучи къ тому же обремененъ семействомъ, такъ что въ концѣ концовъ мнѣ стаю просто не въ терпежъ и я цѣлые часы проводилъ, обдумывая, какимъ бы способомъ лишить себя жизни, но кредиторы не оставляли мнѣ времени для размышленій. Мой домъ былъ буквально въ осадѣ съ утра до вечера. Трое заимодавцевъ въ особенности допекали меня, подстерегая по цѣлымъ часамъ у дверей и угрожая судомъ. Я поклялся жестоко отомстить этимъ троимъ, если только когда-нибудь они попадутся мнѣ въ лапы, и думаю, что только предвкушеніе этой мести и помѣшало мнѣ немедленно привести въ исполненіе планъ самоубійства и раздробить себѣ черепъ изъ мушкетона. Какъ бы то ни было, я счелъ за лучшее затаить свою злобу и умасливать ихъ ласковыми словами и обѣщаніями, пока благопріятный оборотъ судьбы не доставить мнѣ случая для мести.  

Однажды, ускользнувъ отъ нихъ и чувствуя себя въ болѣе чѣмъ когда-либо угнетенномъ настроеніи, я безцѣльно бродилъ по самымъ глухимъ улицамъ, пока не завернулъ случайно въ лавочку букиниста. Увидѣвъ стулъ, приготовленный для посѣтителей, я угрюмо опустился на него и машинально развернулъ первую попавшуюся книгу. Это оказался небольшой полемическій трактатъ по теоретической астрономіи, сочиненіе берлинскаго профессора Энке или какого-то француза съ подобной же фамиліей. Я немножко мараковалъ въ этомъ предметѣ и вскорѣ совершенно углубился въ чтеніе — и перечелъ книгу дважды, прежде чѣмъ сообразилъ, гдѣ я и что я. Тѣмъ временемъ стемнѣло, такъ что я отправился домой. Но книжка (въ связи съ новымъ открытіемъ по части пневматики, тайну котораго сообщилъ мнѣ недавно одинъ мой родственникъ изъ Нанта) произвела неизгладимое впечатлѣніе на мой умъ и, блуждая по темнымъ улицамъ, я размышлялъ о дикихъ и не всегда понятныхъ разсужденіяхъ автора. Нѣкоторыя мѣста въ особенности поразили мое воображеніе. Чѣмъ дольше я думалъ надъ ними, тѣмъ болѣе они занимали меня. Мое вообще недостаточное образованіе и въ частности незнакомство съ естественными науками, отнюдь не внушая мнѣ недовѣрія къ моей способности понять прочтенное, или къ тѣмъ смутнымъ знаніямъ, которыя явились результатомъ чтенія, — только пуще разжигали мою фантазію. Я былъ настолько безуменъ или настолько разсудителенъ, что спрашивалъ себя: точно-ли призрачны странныя идеи, возникающія въ причудливыхъ умахъ, или онѣ сплошь и рядомъ обладаютъ силой, реальностью и другими свойствами инстинкта или вдохновенія.

Я поздно пришелъ домой и тотчасъ улегся спать. Но голова моя была слишкомъ взбудоражена и я цѣлую ночь провелъ въ размышленіяхъ. Поднявшись рано утромъ, я поспѣшилъ въ книжную лавочку и купилъ нѣсколько трактатовъ по механикѣ и практической астрономіи, затративъ на нихъ всю имѣвшуюся у меня небольшую сумму. Затѣмъ, благополучно вернувшись домой съ этимъ пріобрѣтеніемъ, я сталъ посвящать чтенію каждую свободную минуту и вскорѣ пріобрѣлъ познанія, достаточныя для того, чтобы привести въ исполненіе планъ, внушенный мнѣ или дьяволомъ или моимъ добрымъ геніемъ. Въ тоже время я всѣми силами старался умаслить трехъ кредиторовъ, допекавшихъ меня такъ жестоко. Въ концѣ концовъ я успѣлъ въ этомъ, уплативъ половину долга изъ денетъ, вырученныхъ отъ продажи кое-какихъ домашнихъ вещей, и обѣщавъ доплатить остальную половину, когда приведу въ исполненіе одинъ проектецъ, въ осуществленіи котораго они (люди совершенно невѣжественные) обѣщались мнѣ помочь.  

Устроившись такимъ образомъ, я постарался сбыть, при помощи жены и съ соблюденіемъ строжайшей тайны, свое остальное имущество, и набралъ порядочную сумму денегъ, занимая по мелочамъ, гдѣ придется, подъ разными предлогами, и (со стыдомъ долженъ сознаться) безъ всякихъ видовъ на уплату въ будущемъ. На эти деньги я помаленьку накупилъ: очень тонкаго кэмбриковаго муслина кусками по двѣнадцати ярдовъ каждый, веревокъ, каучуковаго лака, широкую и глубокую плетеную корзину, сдѣланную по заказу, и разныхъ другихъ матеріаловъ, необходимыхъ для сооруженія и остнастки воздушнаго шара огромныхъ размѣровъ. Изготовленіе шара я поручилъ женѣ, давъ ей надлежащія указанія, съ просьбой окончить работу какъ можно скорѣе; а самъ тѣмъ временемъ сплелъ сѣтку, снабдивъ ее обручами и всѣми необходимыми веревками, — и пріобрѣлъ множество инструментовъ и матеріаловъ для опытовъ въ верхнихъ слояхъ атмосферы. Далѣе я перевезъ однажды ночью въ глухой закоулокъ на восточной окраинѣ Роттердама пять бочекъ, обитыхъ желѣзными обручами, вмѣстимостью въ пятьдесятъ галлоновъ каждая, и шестую побольше; полдюжины жестяныхъ трубъ въ десять футовъ длиной и три дюйма шириной; запасъ особеннаго металлическаго вещества или полуметалла, названіе котораго не могу сообщить, и двѣнадцать бутылей самой обыкновенной кислоты. Газъ, получаемый съ помощью этихъ матеріаловъ, еще никѣмъ, кромѣ меня, не былъ добываемъ — или, по крайней мѣрѣ, никогда не примѣнялся для подобной цѣли. Здѣсь я могу только сообщить, что онъ представляетъ составную часть азота, такъ долго считавшагося неразложимымъ, и что плотность его въ 37,4 меньше плотности водорода. Онъ не имѣетъ вкуса, но обладаетъ запахомъ; очищенный горитъ зеленоватымъ пламенемъ, и безусловно смертеленъ для всякаго живого существа. Я могъ бы описать его во всѣхъ подробностяхъ, но, какъ уже намекнулъ выше, право на это открытіе принадлежитъ одному нантскому гражданину, который подѣлился со мною своей тайной на извѣстныхъ условіяхъ. Онъ же сообщилъ мнѣ, ничего не зная о моихъ намѣреніяхъ, способъ изготовленія воздушныхъ шаровъ изъ шкурки одного животнаго, сквозь которую газъ почти не проникаетъ. Я, однако, нахожу этотъ способъ слишкомъ дорогимъ, и думаю, въ концѣ концовъ, что кэмбриковый муслинъ, покрытый слоемъ каучука, ничуть не хуже. Упоминаю объ этомъ, такъ какъ считаю весьма возможнымъ, что мой нантскій родственникъ попытается устроить воздушный шаръ съ помощью новаго газа и матеріала, о которомъ говорено выше, — и отнюдь не желаю отнимать у него честь такого замѣчательнаго открытія.  

На тѣхъ мѣстахъ, гдѣ должны были помѣститься бочки поменьше во время наполненія шара, я выкопалъ небольшія ямы, такъ что въ общемъ онѣ образовали кругъ въ двадцать пять футовъ въ діаметрѣ. Въ центрѣ этого круга была вырыта яма поглубже, надъ которой я намѣревался поставить большую бочку. Затѣмъ я положилъ въ каждую изъ пяти маленькихъ ямъ по ящику съ порохомъ, по пятидесяти футовъ въ каждомъ, а въ большую боченокъ съ ста пятьюдесятью фунтами пушечнаго пороха. Соединивъ ихъ, — боченокъ и ящики, — подземными приводами и приспособивъ къ одному изъ ящиковъ фитиль въ четыре фута длиною, я прикрылъ его бочкой, такъ что конецъ фитиля высовывался изъ подъ нея только на дюймъ; засыпалъ остальныя ямы и установилъ надъ ними бочки въ надлежащемъ положеніи.

Кромѣ перечисленныхъ выше приспособленій, я припряталъ въ depôt^[4] аппаратъ г. Гримма для сгущенія атмосфернаго воздуха. Впрочемъ, эта машина потребовала значительныхъ измѣненій, дабы удовлетворить моимъ цѣлямъ. Но путемъ упорнаго труда и неослабной настойчивости мнѣ удалось преодолѣть всѣ затрудненія. Вскорѣ мой шаръ былъ готовъ. Онъ вмѣщалъ болѣе сорока тысячъ кубическихъ футовъ газа и легко могъ поднять меня, мои запасы и сто семьдесятъ пять фунтовъ балласта. Онъ былъ покрыть тройнымъ слоемъ лака, и я убѣдился, что кэмбриковый муслинъ ничуть не уступаетъ шелку, такъ же проченъ, но гораздо дешевле.

Когда все было готово, я взялъ съ своей жены клятвенное обѣщаніе хранить въ тайнѣ всѣ мои дѣйствія, съ того дня, когда я въ первый разъ посѣтилъ лавку букиниста; и обѣщавъ вернуться какъ только позволятъ обстоятельства, отдалъ ей оставшіяся у меня деньги и простился съ нею. Мнѣ нечего было безпокоиться на ея счетъ. Моя жена, что называется — бой-баба и съумѣетъ прожить на свѣтѣ безъ моей помощи. Говоря откровенно, сдается мнѣ, что она всегда считала меня лѣнтяемъ, дармоѣдомъ, способнымъ только строить воздушные замки, — и была очень рада отдѣлаться отъ меня. Итакъ, простившись съ ней въ одну темную ночь, я захватилъ съ собой, въ качествѣ aides-de-camp^[5], трехъ кредиторовъ, доставившихъ мнѣ столько непріятностей, и мы потащили шаръ, лодочку и прочія принадлежности окольнымъ путемъ къ мѣсту отправки, гдѣ уже были заготовлены всѣ остальные матеріалы. Все оказалось въ порядкѣ и я немедленно приступилъ къ дѣлу.

Было первое апрѣля. Какъ уже сказано, ночь была темная, на небѣ ни звѣздочки; моросилъ мелкій дождикъ, по милости котораго мы чувствовали себя очень скверно. Но меня пуще всего безпокоилъ шаръ, который, хотя и былъ покрытъ лакомъ, однако, сильно отяжелѣлъ отъ влажности; да и порохъ могъ подмокнутъ. Итакъ, я попросилъ моихъ трехъ кредиторовъ приняться за работу какъ можно ретивѣе: толочь ледъ около большой бочки и размѣшивать кислоту въ остальныхъ. Однако, они смертельно надоѣдали мнѣ вопросами, — къ чему всѣ эти приспособленія, и страшно злились на тяжелую работу. Какой прокъ выйдетъ изъ того (говорили они), что имъ придется промокнуть до костей, принимая участіе въ такомъ ужасномъ колдовствѣ. Я начиналъ чувствовать себя очень неловко, и работалъ изо всѣхъ силъ, такъ какъ серьезно думаю, что эти идіоты вообразили, будто я вступилъ въ сдѣлку съ дьяволомъ. Я опасался, что они совсѣмъ уйдутъ отъ меня. Какъ бы то ни было, я старался уговорить ихъ, обѣщая расплатиться полностью лить только мы окончимъ это дѣло. Безъ сомнѣнія, они по своему объяснили эти слова, вообразивъ, что я во всякомъ случаѣ долженъ получить изрядную сумму чистоганомъ; а до моей души имъ, конечно, не было дѣла, лишь бы я уплатилъ долгъ да прибавилъ малую толику за услуги.

Черезъ четыре съ половиной часа шаръ былъ наполненъ въ достаточной степени. Я привязалъ корзину, и положилъ въ нее мои запасы: зрительную трубку, барометръ съ нѣкоторыми важными усовершенствованіями, термометръ, электрометръ, компасъ, магнитную стрелку, секундные часы, колокольчикъ, рупоръ и проч. и проч. и проч., также стеклянный шаръ, изъ котораго выкачанъ воздухъ, тщательно закупоренный пробкой; аппаратъ для сгущенія воздуха, жженой извести, кусокъ воска, обильный запасъ воды и съѣстныхъ припасовъ, главнымъ образомъ пеммикана, который содержитъ много питательныхъ матеріаловъ при сравнительно небольшомъ объемѣ. Я захватилъ также корзинку съ парой голубей и кошку.

Разсвѣтъ былъ недалеко и я рѣшилъ, что время отправляться. Уронивъ, какъ будто нечаянно, сигару, я изловчился, поднимая ее, зажечь кончикъ фитиля, высовывавшійся, какъ было описано выше, изъ подъ нижняго края бочки. Этотъ маневръ остался совершенно незамѣченнымъ моими кредиторами. Затѣмъ я вскочилъ въ корзину, однимъ махомъ перерѣзалъ веревку, прикрѣплявшую шаръ къ землѣ и съ удовольствіемъ убѣдился, что поднимаюсь кверху съ головокружительной быстротой, унося съ собою сто семьдесятъ пять фунтовъ балласта (а могъ бы унести и вдвое больше). Въ моментъ поднятія барометръ показывалъ тридцать дюймовъ, а термометръ 19°.

Но едва я поднялся на высоту пятидесяти ярдовъ, какъ въ догонку мнѣ взвился, съ ужаснѣйшимъ ревомъ и свистомъ, такой страшный вихрь огня, песку, горящихъ обломковъ, расплавленнаго металла, истерзанныхъ членовъ, что сердце мое замерло и я повалился на дно корзины, дрожа отъ страха. Мнѣ стало ясно, что я переусердствовалъ, и что главныя послѣдствія толчка еще впереди. И точно, не прошло секунды, какъ вся моя кровь прихлынула къ вискамъ и тотчасъ затѣмъ раздался взрывъ, котораго я никогда не забуду. Казалось, самый сводъ небесный рушится. Впослѣдствіи, размышляя надъ этимъ приключеніемъ, я понялъ, что причиной такой непомѣрной силы взрыва было положеніе моего шара какъ разъ надъ миной, на линіи ея сильнѣйшаго дѣйствія. Но въ эту минуту я думалъ только о спасеніи своей жизни. Сначала шаръ съежился, потомъ страшно раздулся, потомъ закружился съ ужасающей быстротой и, наконецъ, вертясь и раскачиваясъ, точно пьяный, выбросилъ меня изъ корзины, такъ что я повисъ, на страшной высотѣ, внизъ головой и наружу лицомъ, на тонкой бичевкѣ фута въ три длиною, случайно высунувшейся въ отверстіе близь дна корзины и какимъ-то чудомъ обмотавшейся вокругъ моей лѣвой ноги. Невозможно, рѣшительно невозможно изобразить ужасъ моего положенія. Я задыхался — дрожь, точно въ лихорадкѣ, пробирала каждый нервъ, каждый мускулъ моего тѣла — я чувствовалъ, что глаза мои выкатываются изъ орбитъ — отвратительная тошнота подступала къ горлу, — наконецъ, я лишился чувствъ.

Долго-ли я оставался въ такомъ положеніи, рѣшительно не знаю. Должно быть не мало времени, потому что, когда я отчасти пришелъ въ сознаніе, утро уже наступило, шаръ несся на чудовищной высотѣ надъ безбрежнымъ океаномъ, и ни признака земли не виднѣлось въ предѣлахъ обширнаго горизонта. Я однако вовсе не испытывалъ такой агоніи, какъ можно бы было ожидать. Въ самомъ дѣлѣ, было что-то безумное въ спокойствіи, съ которымъ я принялся обсуждать свое положеніе. Я поочереди поднесъ къ глазамъ руки и удивился, отчего это вены на нихъ налились кровью и ногти такъ страшно почернѣли. Потомъ тщательно изслѣдовалъ голову, нѣсколько разъ тряхнулъ ею, ощупалъ очень подробно и наконецъ убѣдился, къ своему удовольствію, что она отнюдь не больше воздушнаго шара, какъ мнѣ было вообразилось. Затѣмъ ощупалъ карманы брюкъ, и не найдя въ нихъ записной книжки и футлярчика отъ зубочистки, долго старался объяснить себѣ, куда они дѣвались, но не успѣвъ въ этомъ, почувствовалъ невыразимое огорченіе. Тутъ поразило меня ощущеніе крайней неловкости въ лодыжкѣ лѣвой ноги и у меня явилось смутное сознаніе моего положенія. Но странное дѣло, — я не удивился и не ужаснулся. Напротивъ, я чувствовалъ какое-то удовольствіе при мысли о томъ, какъ ловко выпутаюсь изъ этой дилеммы; и ни секунды не сомнѣвался въ своемъ спасеніи. Въ теченіе нѣсколькихъ минутъ я былъ погруженъ въ размышленія. Совершенно отчетливо помню, какъ я поджималъ губы, приставлялъ кончикъ пальца къ носу и продѣлывалъ другіе жесты и гримасы, свойственные людямъ, которые, спокойно сидя въ своемъ креслѣ, размышляютъ надъ запутанными и важными вопросами. Наконецъ, собравшись съ мыслями, я очень спокойно и осторожно засунулъ руки за спину и отдѣлилъ отъ ремня, стягивавшаго мои панталоны, большую желѣзную пряжку. На ней было три зубца, нѣсколько заржавѣвшіе и потому съ трудомъ передвигавшіеся вокругъ своей оси. Тѣмъ не менѣе мнѣ удалось повернуть ихъ подъ прямымъ угломъ къ пряжкѣ и я съ удовольствіемъ убѣдился, что они держатся въ этомъ положеніи очень прочно. Затѣмъ, взявъ въ зубы этотъ инструментъ, я попытался развязать галстухъ. Не сразу удалось мнѣ это, но въ концѣ концовъ — удалось. Къ одному концу галстуха я прикрѣпилъ пряжку, а другой обвязалъ вокругъ руки. Затѣмъ, страшнымъ усиліемъ мускуловъ качнулся впередъ и забросилъ пряжку въ корзину, гдѣ, какъ я и ожидалъ, она застряла въ петляхъ.

Теперь мое тѣло было наклонено къ краю корзины подъ угломъ градусовъ въ сорокъ пять. Но это вовсе не значитъ, что оно только на сорокъ пять градусовъ уклонялось отъ вертикальной линіи. Напротивъ, я лежалъ почти на уровнѣ горизонта, такъ какъ, перемѣнивъ положеніе, этимъ самимъ заставилъ корзину принять косвенное направленіе. Итакъ, мое положеніе было по прежнему крайне опасно. Но если бы, вылетѣвъ изъ корзины, я повисъ лицомъ къ шару, а не наружу, если бы веревка, на которой я висѣлъ, перекинулась черезъ край корзины, а не высунулась въ отверстіе близь дна, мнѣ не удалось бы даже то немногое, что удалось теперь, и мои открытія остались бы утраченными для потомства. Итакъ, я имѣлъ полное основаніе быть благодарнымъ судьбѣ. Впрочемъ, въ эту минуту я все еще былъ слишкомъ ошеломленъ, чтобы чувствовать что-нибудь опредѣленное, и добрыя четверть часа провисѣлъ совершенно спокойно, въ идіотски-радостномъ настроеніи. Вскорѣ, однако, это настроеніе исчезло, смѣнившись ужасомъ и отчаяніемъ, сознаніемъ безпомощности и гибели. Дѣло въ томъ, что кровъ, застоявшаяся такъ долго въ венахъ головы и глотки и доведшая мой мозгъ почти до delirium^[6], мало по малу отхлынула, и прояснившееся сознаніе, раскрывъ передо мною весь ужасъ положенія, только лишило меня самообладанія и мужества. Къ счастью, этотъ припадокъ слабости не былъ продолжителенъ. На помощь мнѣ явилось отчаяніе: съ бѣшенными криками, судорожно извиваясь и раскачиваясь, я сталъ метаться какъ безумный, пока, наконецъ, уцѣпившись точно клещами за край корзины, перекинулся черезъ него и весь дрожа покатился на дно.

Не сразу я опомнился настолько, что могъ приняться за осмотръ. Къ моему крайнему облегченію шаръ оказался неповрежденнымъ. Всѣ мои запасы уцѣлѣли: я не потерялъ ни провизіи, ни балласта. Впрочемъ, я уложилъ ихъ такъ тщательно, что этого и не могло случиться. Я посмотрѣлъ на часы: было шесть. Я все еще быстро поднимался: барометръ показывалъ высоту въ три и три четверти мили. Какъ разъ подо мною на океанѣ виднѣлся маленькій черный предметъ, — продолговатый, величиной съ косточку домино, да и всѣмъ видомъ напоминавшій ее. Направивъ на него зрительную трубку, я убѣдился, что это девяносто-четырехъ пушечный англійскій корабль, тяжело нагруженный и медленно двигавшійся но направленію WSW. Кромѣ него, я видѣлъ только море, небо и солнце, давно уже поднявшееся надъ горизонтомъ.

Пора мнѣ объяснить вашимъ превосходительствамъ цѣль моего путешествія. Ваши превосходительства соблаговолятъ припомнить, что разстроенныя обстоятельства въ концѣ концовъ заставили меня думать о самоубійствѣ. Это не значитъ, однако, что жизнь сама по себѣ опротивѣла мнѣ, — нѣтъ, мнѣ только стало не въ терпежъ мое бѣдственное положеніе. Въ этомъ настроеніи, желая жить и въ то же время утомленный жизнью, я случайно прочелъ книжку, которая, въ связи съ открытіемъ моего нантскаго родственника, доставила обильную пищу моему воображенію. Я нашелъ, наконецъ, выходъ. Я рѣшилъ исчезнуть съ лица земли, оставшись тѣмъ не менѣе въ живыхъ, — покинуть этотъ міръ, продолжая существовать, — однимъ словомъ, я рѣшилъ, во что бы то ни стало пробраться на луну. Теперь, чтобы не показаться сумасшедшимъ, постараюсь наложить, как умѣю, соображенія, въ силу которыхъ я считалъ это предпріятіе — безспорно трудное и исполненное опасностей — не безусловно неисполнимымъ для смѣлаго духомъ человѣка.

Прежде всего, конечно, является вопросъ о разстояніи луны отъ земли. Извѣстно, что среднее разстояніе между центрами обѣихъ планетъ равно 599.643 экваторіальнымъ радіусамъ земного шара, что составляетъ всего 237.000 миль. Я говорю о среднемъ разстояніи; но такъ какъ орбита луны представляетъ эллипсисъ, эксцентриситетъ котораго достигаетъ въ длину не менѣе 0.05484 большой полуоси самаго эллипсиса, а земля расположена въ фокусѣ послѣдняго — то если бы мнѣ удалось встрѣтить луну въ перигеѣ, вышеуказанное разстояніе сохранилось бы весьма значительно. Но, даже оставивъ въ сторонѣ эту возможность, я могу вычесть изъ этого разстоянія радіусъ земли, т. е. 4.000, и радіусъ луны, т. е. 1.080, а всего 5.080 миль, такъ что средняя длина пути при обыкновенныхъ условіяхъ составить 231.920 миль. Разстояніе вовсе не чрезвычайное. Путешествія на землѣ сплошь и рядомъ совершаются съ средней скоростью 60 миль въ часъ, и, безъ сомнѣнія, есть полная возможность увеличитъ эту скорость. Но, даже оставаясь при ней, потребуется не болѣе 161 дня, чтобы достигнуть луны. Были, однако, различныя соображенія. заставлявшія меня думать, что средняя скорость моего путешествія далеко превзойдетъ шестьдесятъ миль въ часъ, и такъ какъ эти соображенія произвели глубокое впечатлѣніе на мой умъ, то я изложу ихъ подробнѣе.

Прежде всего остановлюсь на слѣдующемъ, весьма важномъ пунктѣ. Показанія барометра при воздушныхъ путешествіяхъ говорятъ намъ, что на высотѣ 1.000 футовъ надъ поверхностью земли мы оставляемъ за собой около одной тридцатой части всей массы атмосфернаго воздуха; на высотѣ 10.600 футовъ — около трети, а на высотѣ 18.000 футовъ, т. е. почти на высотѣ Котопакси, подъ нами остается половина, — по крайней мѣрѣ, половина вѣсомой массы воздуха, облекающаго нашу планету. Вычислено также, что на высотѣ, не превосходящей одну сотую земнаго діаметра — т. е. не болѣе восьми миль — атмосфера разрѣжена до такой степени, что деликатнѣйшіе приборы не могутъ обнаружить ея присутствія, и животная жизнь становится безусловно невозможной. Но я не упустилъ изъ вида, что всѣ эти разсчеты основаны на экспериментальномъ изученіи свойствъ воздуха и законовъ его расширенія и сжатія въ непосредственномъ сосѣдствѣ съ землей, причемъ считается доказаннымъ, что животный организмъ не можетъ измѣниться на какомъ бы то ни было разстояніи отъ земной поверхности. Между тѣмъ, заключенія, основанныя на такихъ данныхъ, безъ сомнѣнія, проблематичны. Наибольшая высота, на которую когда-либо поднимался человѣкъ, достигнута въ воздушномъ путешествіи гг. Гэй-Люссака и Біо, поднявшихся на 25.000 футовъ. Высота очень умѣренная, даже въ сравненіи съ восемью милями. Стало быть, разсуждалъ я, тутъ остается еще много мѣста для сомнѣній и полный просторъ для спекуляціи.

Далѣе, количество вѣсомой атмосферы, которую шаръ оставляетъ за собою при подъемѣ, отнюдь не находится въ прямомъ отношеніи къ высотѣ, а (какъ видно изъ вышеприведенныхъ данныхъ) въ постоянно убывающемъ ratio^[7]. Отсюда ясно, что на какую бы высоту мы ни поднялись, мы никогда не достигнемъ такого предѣла, выше котораго вовсе не существуетъ атмосферы. Она должна существовать, — разсуждалъ я, — хотя, быть можетъ, въ состояніи безконечнаго разрѣженія.

Съ другой стороны, мнѣ было извѣстно, что есть много основаній допускать существованіе дѣйствительнаго и опредѣленнаго предѣла атмосферы, выше котораго безусловно нѣтъ воздуха. Но одно обстоятельство, упущенное изъ вида защитниками этого предѣла, заставляло меня сомнѣваться въ справедливости ихъ мнѣнія и во всякомъ случаѣ считать необходимой серьезную провѣрку этого пункта. Если сравнить длину послѣдовательныхъ періодовъ появленія кометы Энке въ ея перигеліи, принимая въ разсчетъ возмущающее дѣйствіе планетъ, то окажется, что эти періоды постепенно уменьшаются, т. е. главная ось орбиты становится все короче и короче. Такъ и должно быть, если допустить существованіе чрезвычайно разрѣженной эѳирной среды, сквозь которую пролегаетъ орбита кометы. Ибо сопротивленіе подобной среды, замедляя движеніе кометы, очевидно, должно было увеличить ея центростремительную силу, уменьшивъ центробѣжную. Иными словами, дѣйствіе солнечнаго притяженія постоянно усиливается и комета съ каждымъ періодомъ обращенія приближается къ солнцу. Инаго объясненія этому измѣненію орбиты нельзя придумать. Кромѣ того, замѣчено, что поперечникъ кометы быстро уменьшается съ приближеніемъ ея къ солнцу и столь же быстро принимаетъ прежнюю величину при возвращеніи кометы въ афелій. Это кажущееся уменьшеніе объема кометы можно объяснитъ, вмѣстѣ съ г. Вальцемъ, сгущеніемъ вышеупомянутой эѳирной среды, плотность которой увеличивается по мѣрѣ приближенія къ солнцу. Явленіе, извѣстное подъ именемъ зодіакальнаго свѣта, также заслуживаетъ полнаго вниманія. Оно часто наблюдается подъ тропиками и не имѣетъ ничего общаго съ метеорическимъ свѣтомъ. Это — свѣтлыя полосы, простирающіяся отъ горизонта наискось вверхъ, по направленію солнечнаго экватора. На мой взглядъ, они несомнѣнно имѣютъ связь съ разрѣженной атмосферой, простирающейся отъ солнца до орбиты Венеры, по меньшей мѣрѣ, а по моему гораздо дальше ^[8]. Въ самомъ дѣлѣ, я не могу допустить, чтобы эта среда ограничивалась орбитой кометы или пространствомъ, непосредственно прилегающимъ къ солнцу. Напротивъ, гораздо легче предположить, что она наполняетъ всю сферу нашей планетной системы, сгущаясь у планетъ и образуя то, что мы называемъ атмосферными оболочками, которыя измѣнились также подъ вліяніемъ геологическихъ факторовъ, т. е. смѣшались съ испареніями, выдѣлявшимися изъ той или другой планеты.

Остановившись на такой точкѣ зрѣнія, я не сталъ колебаться. Предполагая, что вездѣ на своемъ пути я найду атмосферу, въ существенныхъ чертахъ сходную съ земной, я надѣялся, что съумѣю сгустить ее въ достаточномъ для моихъ потребностей количествѣ, съ помощью остроумнаго аппарата г. Гримма. Такимъ образомъ, главное препятствіе устранялось. Я затратилъ не мало труда и изрядную сумму денегъ на покупку и усовершенствованіе аппарата, и не сомнѣвался, что онъ успѣшно выполнитъ свое назначеніе, лишь бы путешествіе не затянулось. Это соображеніе заставляетъ меня вернуться къ вопросу о возможной быстротѣ моего путешествія.

Извѣстно, что воздушные шары въ первые моменты восхожденія поднимаются сравнительно медленно. Быстрота подъема всецѣло зависитъ отъ разницы въ тяжести атмосфернаго воздуха и газа, наполняющаго шаръ. Принимая въ разсчетъ это обстоятельство, кажется совершенно невѣроятнымъ, чтобы скорость восхожденія могла увеличиваться въ верхнихъ слояхъ атмосферы, плотность которыхъ быстро уменьшается. Съ другой стороны, я не знаю ни одного отчета о воздушномъ путешествіи, въ которомъ бы сообщалось объ уменьшеніи скорости по мѣрѣ подъема; а между тѣмъ она несомнѣнно должна бы была уменьшаться уже вслѣдствіе прохожденія газа сквозь оболочку шара плохой конструкціи, покрытую обыкновеннымъ лакомъ, — не говоря о другихъ причинахъ. Одна эта потеря газа должна бы была уравновѣсить ускореніе, являющееся результатомъ удаленія шара отъ центра земли. Имѣя въ виду всѣ эти обстоятельства, я полагалъ, что если только найду на моемъ пути среду, о которой говорено выше, и если эта среда въ существенныхъ чертахъ представляетъ то самое, что мы называемъ атмосфернымъ воздухомъ, то степень ея разрѣженія не будетъ имѣть особеннаго значенія — то есть не отразится на быстротѣ моего восхожденія — такъ какъ по мѣрѣ разрѣженія среды, будетъ соотвѣтственно разрѣжаться газъ внутри шара (для предотвращенія разрыва оболочки я могу выпускать его, по мѣрѣ надобности, посредствомъ клапана). Въ то же время, оставаясь тѣмъ, что онъ есть, газъ всегда останется относительно легче, чѣмъ какая бы то ни было смѣсь азота съ кислородомъ. Такимъ образомъ я имѣлъ основаніе надѣяться — даже, собственно говоря, разсчитывать почти навѣрняка — что ни въ какой моментъ моего восхожденія мнѣ не придется достигнуть пункта, въ которомъ вѣсъ моего огромнаго шара, заключеннаго въ немъ газа, корзины и ея содержимаго превзойдутъ вѣсъ вытѣсненной ими атмосферы. А только это послѣднее обстоятельство могло бы остановить мое восхожденіе. Но если даже я достигну такого пункта, то могу сбросить около 300 фунтовъ балласта и другихъ матеріаловъ. Тѣмъ временемъ сила тяготѣнія будетъ постоянно уменьшаться пропорціонально квадратамъ разстоянія, а скорость поднятія увеличиваться въ чудовищной прогрессіи, такъ что въ концѣ концовъ я попаду въ сферу, гдѣ земное притяженіе уступитъ мѣсто притяженію луны.

Еще одно обстоятельство нѣсколько смущало меня. Замѣчено, что при подъемѣ воздушнаго шара на значительную высоту воздухоплаватель испытываетъ, независимо отъ затрудненнаго дыханія, рядъ болѣзненныхъ ощущеній, сопровождающихся кровотеченіемъ изъ носа и другими тревожными признаками, которые усиливаются по мѣрѣ подъема ^[9]. Это обстоятельство наводило на размышленія вовсе не пріятнаго свойства. Что, если эти болѣзненныя явленія будутъ усиливаться до тѣхъ поръ, пока не кончатся смертью. Однако, я рѣшилъ, что этого врядъ-ли можно ожидать. Причина этихъ явленій заключается въ постепенномъ уменьшеніи обычнаго атмосфернаго давленія на поверхность тѣла и въ соотвѣтственномъ расширеніи поверхностныхъ кровяныхъ сосудовъ, — а не въ положительномъ разстройствѣ органической системы, какъ при затрудненномъ дыханіи, происходящемъ вслѣдствіе того, что разрѣженный воздухъ химически недостаточенъ для обновленія крови въ желудочкѣ сердца. Оставивъ въ сторонѣ это недостаточное обновленіе крови, я не вижу, почему бы жизнь не могла продолжаться даже въ vacuum; такъ какъ расширеніе и сжатіе груди, называемое въ обычномъ языкѣ дыханіемъ, есть чисто мускульное дѣйствіе и вовсе не причина, а слѣдствіе дыханія. Словомъ, я разсудилъ, что, когда тѣло привыкнетъ къ уменьшенному атмосферному давленію, болѣзненныя ощущенія постепенно уменьшатся, а пока что, перетерплю ихъ какъ-нибудь, благодаря моему желѣзному сложенію.

Съ позволенія вашихъ превосходительствъ, я подробно изложилъ нѣкоторыя — хотя далеко не всѣ — соображенія, легшія въ основу моего проекта путешествія на луну. Теперь возвращусь къ описанію результатовъ моей попытки, — съ виду столь безразсудной и во всякомъ случаѣ единственной въ лѣтописяхъ человѣчества.

Достигнувъ высоты въ три и три четверти мили, я выбросилъ изъ корзины нѣсколько перьевъ и убѣдился, что шаръ мой продолжаетъ подниматься съ достаточной быстротой; и слѣдовательно нѣтъ надобности выбрасывать балластъ. Я былъ очень доволенъ этимъ обстоятельствомъ, такъ какъ хотѣлъ сохранить какъ можно больше тяжестей, не зная навѣрняка степени притяженія луны и плотности лунной атмосферы. Пока, я не испытывалъ никакихъ болѣзненныхъ ощущеній, дышалъ вполнѣ свободно и не чувствовалъ ни малѣйшей головной боли. Кошка расположилась на моемъ пальто и поглядывала на голубей съ безпечнымъ видомъ. Голуби, которыхъ я привязалъ за ноги, чтобы не улетѣли, спокойно клевали зерна риса, насыпанныя на дно корзины. Въ двадцать минуть седьмого барометръ указывалъ высоту въ 26.400 футовъ, т. е. пять съ лишнимъ миль. Видъ, открывавшійся передо мною, казался безграничнымъ. Въ самомъ дѣлѣ, не трудно вычислить, съ помощью сферической тригонометріи, какую обширную часть земной поверхности я могъ охватить взглядомъ. Выпуклая поверхность сегмента шара относится ко всей его поверхности, какъ обращенный синусъ сегмента къ діаметру шара. Въ данномъ случаѣ обращенный синусъ — то есть, иными словами, толщина сегмента, находившагося подо мною — почти равнялся моему разстоянію отъ земли или высотѣ моего пункта наблюденія. Слѣдовательно, часть земной поверхности, которую я могъ обозрѣть, выражается «отношеніемъ пяти миль къ восьми тысячамъ». Иными словами я видѣлъ одну тысяча шестисотую часть всей земной поверхности. Море казалось гладкимъ, какъ зеркало, хотя въ зрительную трубку я могъ убѣдиться, что волненіе очень сильно. Корабль давно исчезъ въ восточномъ направленіи. Теперь я испытывалъ по временамъ жестокую головную боль, въ особенности около ушей, хотя дышалъ довольно свободно. Кошка и голуби, повидимому, чувствовали себя какъ нельзя лучше.

Было безъ двадцати минутъ семь, когда мой шаръ попалъ въ слой густыхъ облаковъ, которыя причинили мнѣ не мало досады, попортивъ сгущающій аппаратъ и промочивъ меня до костей. Это была, безъ сомнѣнія, весьма замѣчательная rencontre^[10]; я никакъ не ожидаль встрѣтить подобныя облака на такой огромной высотѣ. Какъ бы то ни было, я счелъ за лучшее выбросить два пятифунтовыхъ мѣшка съ балластомъ, оставивъ про запасъ сто шестьдесятъ пять фунтовъ. Послѣ этого я живо выбрался изъ облаковъ и убѣдился, что быстрота поднятія значительно увеличилась. Спустя нѣсколько секундъ послѣ того, какъ я оставилъ подъ собой облако, молнія прорѣзала его съ одного конца до другого, и все оно вспыхнуло, точно масса раскаленнаго угля. Напомню, что это происходило днемъ. Воображеніе не въ силахъ представить себѣ великолѣпіе подобнаго явленія, случись оно ночью. Оно было бы точной картиной ада. Даже теперь волосы поднялись дыбомъ на моей головѣ, когда я смотрѣлъ въ эти сіяющія бездны, и мое воображеніе блуждало среди этихъ огненныхъ корридоровъ, причудливыхъ сводовъ, развалинъ, пропастей, озаренныхъ багровымъ не здѣшнимъ свѣтомъ. Я счастливо избѣжалъ опасности. Если бы шаръ промедлилъ еще немного внутри облака — иными словами, если бы сырость не заставила меня выбросить два мѣшка съ балластомъ — послѣдствіемъ могла бы быть, и была бы, по всей вѣроятности, моя гибель. Такія случайности, быть можетъ, опаснѣе всего для воздушнаго шара, хотя ихъ обыкновенно не принимаютъ въ разсчетъ. Впрочемъ, я поднялся уже на такую высоту, что могъ считать себя безопаснымъ отъ дальнѣйшихъ приключеній въ томъ же родѣ.

Я быстро поднимался, и къ семи часамъ барометръ показывалъ высоту не менѣе девяти съ половиной миль. Мнѣ было очень трудно дышать, голова страшно болѣла, уже нѣсколько времени я чувствовалъ какую-то влажность на моихъ щекахъ, и вскорѣ убѣдился, что изъ ушей у меня течетъ кровь. Глаза тоже болѣли; когда я ощупалъ ихъ руками, мнѣ показалось, что они сильно выкатились изъ орбитъ; всѣ предметы въ корзинѣ и самый шаръ приняли уродливыя очертанія. Болѣзненные симптомы оказались сильнѣе, чѣмъ я ожидалъ, и не на шутку встревожили меня. Разстроенный, самъ не сознавая, что дѣлаю, — я совершилъ крайне неблагоразумный поступокъ: выбросилъ изъ корзины три пятифунтовыхъ мѣшка съ балластомъ. Шаръ быстро поднялся, и перенесъ меня сразу въ такой разрѣженный stratum атмосферы, что результатъ едва не оказался роковымъ для меня и моего предпріятія. Я внезапно почувствовалъ припадокъ удушья, продолжавшійся не менѣе пяти минутъ; даже когда онъ кончился, я не могъ передохнуть какъ слѣдуетъ. Кровь струилась у меня изъ носа, изъ ушей, даже изъ глазъ. Голуби отчаянно рвались, стараясь вылетѣть изъ корзины; кошка жалобно мяукала и, высунувъ языкъ, металась, точно хватила отравы. Я слишкомъ поздно замѣтилъ свою ошибку и пришелъ въ отчаяніе. Я ожидалъ неминучей и близкой смерти. Физическія страданія почти лишили меня способности предпринять что-либо для спасенія жизни. Мозгъ почти отказывался думать, головная боль усиливалась съ каждой минутой. Чувствуя близость обморока, я хотѣлъ было дернуть веревку, соединенную съ клапаномъ, чтобы спуститься на землю, — какъ вдругъ вспомнилъ о штукѣ, сыгранной съ кредиторами и о вѣроятныхъ послѣдствіяхъ, ожидающихъ меня въ случаѣ возвращенія. Это воспоминаніе остановило меня. Я лежалъ на днѣ корзины, стараясь собраться съ мыслями. Это удалось мнѣ настолько, что я рѣшилъ пустить себѣ кровь. За неимѣніемъ ланцета, я произвелъ эту операцію какъ умѣлъ, открывъ вену на лѣвой рукѣ съ помощью перочиннаго ножа. Какъ только показалась кровь, я почувствовалъ значительное облегченіе, а когда выпустилъ съ полъ-чашки, худшіе изъ болѣзненныхъ симптомовъ совершенно исчезли. Я все-таки не рѣшился встать; и, обвязавъ руку, пролежалъ съ четверть часа на днѣ. Наконецъ, я поднялся, не испытывая никакихъ болѣзненныхъ ощущеній, преслѣдовавшихъ меня въ теченіе послѣдняго часа. Только дыханіе по прежнему было затруднено, и я видѣлъ, что вскорѣ придется прибѣгнуть къ конденсору. Случайно взглянувъ на кошку, которая снова улеглась на пальто, я убѣдился, къ своему крайнему изумленію, что во время моего припадка, она разрѣшилась тремя котятами. Этого прибавленія пассажировъ я отнюдь не ожидалъ; но былъ имъ очень доволенъ. Оно давало мнѣ возможность провѣрить гипотезу, которая болѣе чѣмъ что-либо другое повліяла на мое рѣшеніе. Я объяснялъ болѣзненныя явленія, испытываемыя воздухоплавателемъ на извѣстной высотѣ, привычкой къ опредѣленному давленію атмосферы близь земной поверхности. Если котята будутъ страдать въ такой же степени какъ мать, то моя теорія, очевидно, ошибочна, если же нѣтъ, она вполнѣ подтвердится.

Къ восьми часамъ я достигъ высоты въ семнадцать миль надъ поверхностью земли. Очевидно, быстрота подъема возростала, и если бы даже я не выбросилъ балласта, ускореніе было бы замѣтно, хотя, конечно, въ слабѣйшей степени. Жестокая боль въ головѣ и ушахъ по временамъ возвращалась ко мнѣ; иногда струилась изъ носа кровь; но въ общемъ страданія были гораздо слабѣе, чѣмъ я ожидалъ. Только дышать становилось все труднѣе и труднѣе, и каждый вздохъ сопровождался спазмами въ груди. Я распаковалъ сгущающій аппаратъ и принялся налаживать его.

Видъ на землю открывался великолѣпный. Къ западу, къ сѣверу, къ югу, насколько могъ хватить глазъ, разстилалась безконечная простыня океана, пріобрѣтавшая съ каждой минутой все болѣе и болѣе интенсивный голубой оттѣнокъ. Вдали, на востокѣ, рисовались берега Великобританскихъ острововъ, весь атлантическій берегъ Франціи и Испаніи, и часть сѣверной окраины Африканскаго материка. Подробностей, разумѣется, не было видно и самые пышные города точно стерлись съ лица земли.

Больше всего удивила меня кажущая вогнутость земной поверхности. Я, напротивъ, ожидалъ, что увижу ее выпуклой; но, подумавъ немного, сообразилъ, что этого не могло быть. Перпендикуляръ, опущенный изъ пункта моего наблюденія къ земной поверхности, представлялъ одинъ изъ катетовъ прямоугольнаго треугольника, основаніе котораго простиралось къ горизонту, а гипотенуза отъ горизонта къ моему шару. Но высота, на которой я находился, была ничтожная сравнительно съ пространствомъ, которое я могъ обозрѣть. Иными словами, основаніе и гипотенуза упомянутаго треугольника были такъ велики сравнительно съ высотою, что могли считаться почти параллельными линіями. Вслѣдствіе этого горизонтъ аэронавта является всегда на одномъ уровнѣ съ корзиной. Но точка, находящаяся подъ нимъ, кажется и дѣйствительно находится на огромномъ разстояніи внизу, — слѣдовательно, ниже горизонта. Отсюда впечатлѣніе вогнутости, — впечатлѣніе, которое останется до тѣхъ поръ, пока высота не достигнетъ такого отношенія къ діаметру видимаго пространства, при которомъ кажущійся параллелизмъ основанія и гипотенузы исчезнетъ.

Такъ какъ голуби обнаруживали все время признаки жестокаго страданія, то я рѣшился выпустить ихъ. Сначала я отвязалъ одного — прекраснаго сѣраго крапчатаго голубя — и посадилъ его на обручъ сѣтки. Онъ сильно безпокоился, жалобно поглядывалъ кругомъ, хлопалъ крыльями, ворковалъ, но не рѣшался вылетѣть изъ корзины. Наконецъ я взялъ его и отбросилъ ярдовъ на шесть отъ шара. Онъ, однако, не полетѣлъ внизъ, какъ я ожидалъ, но изо всѣхъ силъ пустился обратно къ шару, издавая рѣзкіе, пронзительные крики. Наконецъ ему удалось вернуться на старое мѣсто, но, едва усѣвшись на обручъ, онъ опустилъ головку на грудь и упалъ мертвый въ корзину. Другой былъ счастливѣе. Чтобы предупредить его возвралценіе, я изо всѣхъ силъ швырнулъ его внизъ, и съ удовольствіемъ увидѣлъ, что онъ продолжаетъ спускаться, быстро, легко и свободно махая крыльями. Вскорѣ онъ исчезъ изъ вида, и я не сомнѣваюсь — благополучно добрался до земли. Кошечка, повидимому, оправившаяся отъ своего припадка, съ аппетитомъ уписала мертваго голубя, и улеглась спать. Котята были живехоньки и пока не обнаруживали ни малѣйшихъ признаковъ заболѣванія.

Въ четверть девятаго, испытывая почти невыносимыя страданія вслѣдствіе затрудненнаго дыханія, я сталъ прилаживать къ корзинѣ аппаратъ, находившійся въ связи съ конденсоромъ. Онъ, однако, требуетъ болѣе подробнаго описанія. Ваши превосходительства благоволятъ замѣтить, что цѣль моя была защитить себя и корзину барьеромъ отъ разрѣженной атмосферы, въ которой я теперь находился, съ тѣмъ, чтобы ввести внутрь этого барьера достаточное для дыханія количество воздуха съ помощью конденсора. Съ этою цѣлью я заготовилъ плотный, совершенно непроницаемый, но достаточно гибкій каучуковый мѣшокъ. Въ этотъ мѣшокъ помѣстилась вся моя корзина, т. е. онъ охватывалъ ея дно и края до верхняго обруча, къ которому была прикрѣплена сѣтка. Оставалось только стянуть края наверху, просунувъ ихъ надъ обручемъ, т. е. между обручемъ и сѣткой. Но если отдѣлить сѣтку отъ обруча, чтобы пропустить мѣшокъ, — на чемъ будетъ держаться корзинка? Я разрѣшилъ это затрудненіе слѣдующимъ образомъ: сѣтка не была привязана къ обручу, а прикрѣплена посредствомъ петель. Теперь я снялъ нѣсколько петель, предоставивъ корзинѣ держаться на остальныхъ, просунулъ край мѣшка надъ обручемъ и снова пристегнулъ петли, не къ обручу, разумѣется, потому что онъ находился подъ мѣшкомъ, а къ пуговицамъ на мѣшкѣ, помѣщеннымъ фута на три ниже края. Затѣмъ отстегнулъ еще нѣсколько петель, просунулъ еще часть мѣшка, и снова пристегнулъ петли къ пуговицамъ. Такимъ образомъ я мало по малу пропустилъ весь верхній край мѣшка между обручемъ и сѣтью. Понятно, что обручъ опустился въ корзину, которая со всѣмъ своимъ содержимымъ держалась теперь только на путовицахъ. На первый взглядъ это грозило опасностью, — но только на первый взглядъ пуговицы были не только очень прочны сами по себѣ, но и насажены такимъ тѣснымъ рядомъ, что на каждую приходилась лишь незначительная часть всей тяжести. Если бы корзина со всѣмъ своимъ содержимымъ была втрое тяжелѣе, я бы ничуть не безпокоился. Я снова приподнялъ обручъ и прикрѣпилъ его почти на прежней высотѣ съ помощью трехъ заранѣе приготовленныхъ перекладинъ. Это я сдѣлалъ для того, чтобы мѣшокъ оставался растянутымъ наверху, и нижняя часть сѣтки не измѣняла своего положенія. Теперь оставалось только затянуть мѣшокъ, что я исполнилъ безъ труда, собравъ складки верхняго края и стянувъ ихъ туго на туго при помощи неподвижнаго tourniquet^[11]. Въ боковыхъ стѣнкахъ мѣшка были сдѣланы три круглыя окошка съ толстыми стеклами, сквозь которыя я могъ осматриваться въ горизонтальномъ направленіи. Такое же окошко находилось внизу и соотвѣтствовало небольшому отверстію въ днѣ корзины. Сквозь него я могъ смотрѣть внизъ, но вверху нельзя было продѣлать окно, такъ какъ верхній край мѣшка, стянутый внутрь, лежалъ складками. Впрочемъ, въ верхнемъ окошкѣ и надобности не было, такъ какъ все равно я не могъ увидѣть надъ собой ничего, кромѣ шара.

Подъ однимъ изъ боковыхъ окошекъ, приблизительно на разстояніи фута, было продѣлано отверстіе дюйма въ три діаметромъ; а въ отверстіе вдѣлано мѣдное кольцо, съ винтовыми нарѣзками на внутренней поверхности. Въ это кольцо ввинчивалась труба конденсора, помѣщавшагося, само собою разумѣется, внутри каучуковой камеры. Посредствомъ трубы разрѣженная внѣшняя атмосфера втягивалась въ конденсоръ съ помощью vacuum’а, находившагося въ машинѣ, сгущалась и проходила въ камеру. Повторивъ эту операцію нѣсколько разъ, можно было наполнить камеру воздухомъ, вполнѣ пригоднымъ для дыханія. Но въ такомъ тѣсномъ пространствѣ воздухъ, разумѣется, долженъ былъ скоро портиться вслѣдствіе частаго соприкосновенія съ легкими, и становиться негоднымъ для дыханія. Тогда онъ выпускался наружу посредствомъ небольшого клапана на днѣ мѣшка: тяжелый внутренній воздухъ быстро опускался внизъ, разсѣиваясь въ легкой наружной атмосферѣ. Въ виду возможности создать полный vacuum въ камерѣ при выпусканіи воздуха, очистка послѣдняго никогда не производилась разомъ. Клапанъ открывался секунды на двѣ — на три, а тамъ замыкался, пока конденсоръ не замѣщалъ вытѣсненной атмосферы новымъ запасомъ воздуха. Ради опыта я положилъ кошку и котятъ въ корзиночку, которую подвѣсилъ снаружи къ пуговицѣ, находившейся подлѣ клапана. Открывая клапанъ, я могъ кормить кошекъ по мѣрѣ надобности. Я устроилъ это прежде чѣмъ затянулъ камеру, съ помощью одного изъ упомянутыхъ выше шестовъ, поддерживавшихъ обручъ. Какъ только камера наполнилась, шесты и обручъ оказались излишними, такъ какъ расширеніе внутренней атмосферы и безъ нихъ растягивало каучуковый мѣшокъ.

Когда я приладилъ всѣ эти приспособленія и наполнилъ камеру, было уже безъ десяти минутъ девять. Все это время я выносилъ жестокія страданія вслѣдствіе недостатка воздуха; и горько упрекалъ себя за небрежность или, скорѣе, безразсудную смѣлость, побудившую меня отложить до послѣдней минуты такое важное дѣло. Но когда, наконецъ, все было готово, я тотчасъ почувствовалъ благотворныя послѣдствія своего изобрѣтенія. Я снова дышалъ легко и свободно, — да и почему мнѣ было не дышатъ? Къ моему удовольствію и удивленію жестокія страданія, терзавшія меня до сихъ поръ, почти совершенно исчезли. Осталось только ощущеніе какой-то полноты или растяженія въ рукахъ, лодыжкахъ и глоткѣ. Очевидно, страданія, вслѣдствіе недостаточнаго давленія атмосферы, давно прекратились, а болѣзненныя ощущенія въ теченіе послѣднихъ двухъ часовъ происходили единственно вслѣдствіе затрудненнаго дыханія.

Въ сорокъ минутъ девятаго, — то есть не задолго до того какъ я затянулъ отверстіе мѣшка — ртуть опустилась до нижняго уровня въ барометрѣ. Я находился на высотѣ 132.000 футовъ, то есть двадцати пяти миль и, слѣдовательно, могъ обозрѣвать не менѣе одной триста двадцатой всей земной поверхности. Въ девять часовъ я снова потерялъ изъ вида землю на востокѣ, замѣтивъ при этомъ, что шаръ быстро направлялся въ направленіи NNW. Океанъ, разстилавшійся подо мною, все еще казался вогнутымъ; впрочемъ, облака часто скрывали его отъ меня.

Въ половинѣ девятаго я выбросилъ изъ корзины пригоршню перьевъ. Они не полетѣли, какъ я ожидалъ, но упали какъ пуля, en masse^[12], съ невѣроятною быстротою, и въ нѣсколько секундъ исчезли изъ вида. Сначала я не могъ объяснить себѣ это странное явленіе; мнѣ казалось невѣроятнымъ, чтобы быстрота подъема такъ чудовищно увеличилась. Но вскорѣ я сообразилъ, что разрѣженная атмосфера не могла поддерживать перьевъ, что они дѣйствительно упали съ огромной быстротой, и поразившее меня явленіе было результатомъ соединенной быстроты паденія перьевъ и подъема шара.

Часамъ къ десяти у меня не было никакого особеннаго предмета для наблюденій. Все шло исправно; быстрота подъема, какъ мнѣ казалось, постоянно возростала, хотя я не имѣлъ возможности опредѣлить степень этого возростанія. Я не испытывалъ никакихъ болѣзненныхъ ощущеній, а настроеніе духа было лучше чѣмъ въ какой-либо моментъ со времени моего отъѣзда изъ Роттердама. Я короталъ время, осматривая инструменты и возобновляя воздухъ въ камерѣ. Я рѣшилъ повторять это черезъ каждыя сорокъ минутъ, скорѣе для предотвращенія всякой возможности заболѣванія, чѣмъ въ видахъ дѣйствительной необходимости. Въ тоже время, я невольно уносился мыслями впередъ. Воображеніе, ничѣмъ не связанное, блуждало въ дикихъ, фантастическихъ областяхъ луны. То мерещились мнѣ дремучіе вѣковые лѣса, крутые утесы, шумные водопады, исчезавшіе въ бездонныхъ пропастяхъ. То переносился я въ пустыню, залитую лучами полуденнаго солнца, куда вѣтерокъ не залеталъ отъ вѣка, гдѣ воздухъ точно окаменѣлъ, и всюду, куда хватитъ глазъ, разстилались луга, поросшіе макомъ и гибкими лиліями, безмолвными и неподвижными въ вѣчномъ оцѣпенѣніи. То вдругъ являлось передо мною озеро, мрачное, безформенное, сливавшееся вдали съ грядами облаковъ. Но неоднѣ эти картины рисовались моему воображенію. Ужасы, одинъ другого страшнѣе и причудливѣе, мерещились мнѣ, и одна мысль о возможности ихъ потрясала меня до глубины души. Но я всячески старался не думать о такихъ вещахъ, справедливо находя, что дѣйствительныя и осязаемыя опасности моего предпріятія должны поглотить все мое вниманіе.  

Въ 5 часовъ пополудни, возобновляя атмосферу въ камерѣ, я заглянулъ въ корзину съ кошками. Мать, повидимому, жестоко страдала, безъ сомнѣнія, вслѣдствіе затрудненнаго дыханія; но котята положительно изумили меня. Я думалъ, что они тоже будутъ страдать, хотя въ меньшей степени чѣмъ кошка; что и подтвердило бы мою теорію насчетъ привычки къ извѣстному давленію. Оказалось, однако, — чего я вовсе не ожидалъ, — что они пользуются наилучшимъ здоровьемъ, дышатъ совершенно легко и свободно и не обнаруживаютъ ни малѣйшихъ признаковъ какого-либо разстройства. Я могу объяснить это явленіе, только расширивъ мою теорію и предположивъ, что крайне разрѣженная атмосфера не представляетъ (какъ я думалъ) химической невозможности для жизни, что существо, родившееся въ такой средѣ, будетъ дышать въ ней безъ всякаго затрудненія, а попавши въ болѣе плотныя strata по сосѣдству съ землей, испытаетъ тѣ же мученія, которымъ я подвергался такъ недавно. Крайне сожалѣю, что вслѣдствіе несчастной случайности я потерялъ эту семейку, и не могъ продолжать опыта. Просунувъ руку съ чашкой воды для старой кошки въ отверстіе мѣшка, я какъ-то зацѣпилъ рукавомъ за шнурокъ, на которомъ висѣла корзинка и сдернулъ его съ пуговицы. Если бы корзинка съ кошками какимъ-нибудь чудомъ испарилась въ воздухѣ, — она не могла бы исчезнуть изъ моихъ глазъ скорѣе, чѣмъ теперь. Положительно, десятой доли секунды не прошло, какъ она уже скрылась со всѣми своими пассажирами. Я пожелалъ имъ счастливаго пути, но, разумѣется, не питалъ никакой надежды, что кошка или котята останутся въ живыхъ, дабы разсказать о своемъ приключеніи.

Въ шесть часовъ, значительная полоса земли на востокѣ одѣлась густою тѣнью, которая быстро подвигалась, такъ что въ семъ безъ пяти минутъ вся видимая поверхность земли погрузилась въ ночную тьму. Но долго еще лучи заходящаго солнца освѣщали мой шаръ; и это обстоятельство, которое, конечно, можно было предвидѣть заранѣе, доставляло мнѣ большое удовольствіе. Очевидно было, что и утромъ я увижу восходящее свѣтило гораздо раньше, чѣмъ добрые граждане Роттердама, несмотря на ихъ болѣе восточное положеніе, и такимъ образомъ буду пользоваться все болѣе и болѣе продолжительнымъ днемъ, соотвѣтственно высотѣ подъема. Я рѣшилъ вести дневникъ моего путешествія, отмѣчая дни черезъ каждые двадцать четыре часа и не принимая въ разсчетъ промежутковъ темноты.

Въ десять часовъ меня стало клонить ко сну, и я хотѣлъ было улечься, — но тутъ явилось затрудненіе, которое я совершенно упустилъ изъ вида, хотя долженъ былъ предвидѣть заранѣе. Если я засну, кто будетъ возобновлять атмосферу въ камерѣ? Дышать въ ней можно было самое большее въ теченіе часа, пропусти я хоть четверть часа свыше этого срока, послѣдствія могли быть самыя гибельныя. Загвоздка эта крайне смутила меня, и врядъ-ли повѣрятъ, что, преодолѣвъ столько опасностей, я готовъ былъ спасовать передъ новымъ затрудненіемъ, потерялъ всякую надежду на исполненіе моего проекта и подумывалъ о спускѣ. Впрочемъ, то было лишь минутное колебаніе. Я разсудилъ, что человѣкъ вѣрный рабъ привычки, и многія детали рутиннаго существованія только кажутся ему существенно важными, а на самомъ дѣлѣ сдѣлались такими единственно вслѣдствіе привычки. Конечно, я не могъ обойтись безъ сна, но что мѣшало мнѣ привыкнуть просыпаться регулярно черезъ часъ въ теченіе всей ночи? Для полнаго обновленія атмосферы достаточно пяти минутъ. Единственное, что меня затрудняло, — это способъ будить себя въ надлежащее время. Правду сказать, я долго ломалъ себѣ голову надъ разрѣшеніемъ этого вопроса. Я слыхалъ, что студенты прибѣгаютъ къ такому способу: взявъ въ руку мѣдную пулю, держатъ ее надъ мѣднымъ тазикомъ; звонъ упавшей пули будитъ студента, если ему случится задремать надъ книгой. Но для меня подобный способъ вовсе не годился, такъ какъ я не собирался бодрствовать все время, а хотѣлъ только просыпаться черезъ извѣстные промежутки времени. Наконецъ, я придумалъ приспособленіе, которое, при всей своей простотѣ, показалось мнѣ въ первую минуту открытіемъ не менѣе блестящимъ, чѣмъ изобрѣтеніе телескопа, паровой машины или даже искусства книгопечатанія.

Необходимо замѣтить, что на той высотѣ, которой я достигъ въ настоящее время, шаръ продолжалъ свое движеніе вверхъ безъ толчковъ и уклоненій, совершенно равномѣрно, такъ что корзина не испытывала ни малѣйшаго сотрясенія. Это обстоятельство было какъ нельзя болѣе кстати для моего приспособленія. Мой запасъ воды помѣщался въ боченкахъ, по пяти галлоновъ каждый, уставленныхъ вдоль стѣнки корзины. Я отвязалъ одинъ боченокъ и, доставъ двѣ веревки, натянулъ ихъ поперекъ корзины, вверху, на разстояніи фута одну отъ другой, такъ что онѣ образовали нѣчто въ родѣ полки. На эту полку я помѣстилъ боченокъ, положивъ его плашмя. Подъ боченкомъ, на разстояніи восьми дюймовъ отъ веревокъ и въ четырехъ футахъ отъ дна корзины, прикрѣпилъ другую полку изъ тонкой дощечки. На дощечкѣ поставилъ небольшой глиняный кувшинчикъ. Затѣмъ провертѣлъ дыру въ стѣнкѣ боченка надъ кувшиномъ и заткнулъ ее втулкой изъ мягкаго дерева. Вдвигая и выдвигая втулку, я наконецъ установилъ ее такъ, чтобы вода, просачиваясь сквозь отверстіе, наполняла кувшинчикъ до краевъ въ теченіе шестидесяти минуть. Разсчитать это было нетрудно, замѣтивъ, какая часть кувшина наполняется въ данный промежутокъ времени. Остальное ясно само собою. Я устроилъ себѣ постель на днѣ корзины такъ, чтобы голова приходилась подъ носкомъ кувшина. Ясно, что по истеченіи часа вода, наполнивъ кувшинъ, должна была выливаться изъ носка, который приходился нѣсколько ниже краевъ. Ясно также, что, орошая мою физіономію съ высоты четырехъ футовъ, вода должна была разбудить меня, хоть бы я заснулъ мертвецкимъ сномъ.

Было уже одиннадцать часовъ, когда я покончилъ съ устройствомъ будильника. Затѣмъ я немедленно улегся спать, положившись на мое изобрѣтеніе. Мнѣ не пришлось разочароваться. Пунктуально, черезъ каждыя шестьдесятъ минутъ, я вставалъ, разбуженный моимъ вѣрнымъ хронометромъ, выливалъ изъ кувшина воду обратно въ боченокъ и, возобновивъ атмосферу съ помощью конденсора, снова ложился спать. Эти регулярныя пробужденія безпокоили меня даже меньше чѣмъ я ожидалъ. Когда я всталъ утромъ, было уже семь часовъ и солнце поднялось на нѣсколько градусовъ надъ линіей горизонта.

3 апрѣля. — Я убѣдился, что мой шаръ находится на громадной высотѣ, такъ какъ выпуклость земли сдѣлалась ясно замѣтной. Подо мной, на океанѣ, можно было различить какія-то темныя пятна, — безъ сомнѣнія, острова. Небо казалось агатово-чернаго цвѣта, звѣзды ярко блистали; онѣ не исчезали съ перваго дня моего путешествія. Далеко, по направленію къ сѣверу, я замѣтилъ тонкую, бѣлую, ярко блестѣвшую линію или полоску на краю горизонта, въ которой не колеблясь призналъ южную окраину полярныхъ льдовъ. Мое любопытство было сильно возбуждено, такъ какъ я разсчитывалъ подняться дальше къ сѣверу и можетъ быть пролетѣть надъ самымъ полюсомъ. Я сожалѣлъ, что громадная высота, на которой я находился, не позволитъ мнѣ осмотрѣть его какъ слѣдуетъ. Но все-таки я могъ многое замѣтить.

Ничего особеннаго не случилось въ теченіе дня. Всѣ мои аппараты функціонировали исправно и шаръ поднимался безъ всякихъ сотрясеній. Сильный холодъ заставилъ меня поплотнѣе закутаться въ пальто. Когда земля одѣлась ночною тьмой, я улегся спать, хотя еще много часовъ спустя, вокругъ моего шара стоялъ бѣлый день. Водяные часы пунктуально исполняли свою обязанность, и я спокойно проспалъ до утра, пробуждаясь, чтобы возобновить атмосферу.

4 апрѣля. — Всталъ здоровымъ и бодрымъ, и былъ пораженъ странной перемѣной въ наружномъ видѣ океана. Онъ утратилъ темно-голубую окраску и казался сѣровато-бѣлаго, ослѣпительно блестящаго цвѣта. Выпуклость океана выступила такъ рельефно, что масса воды, находившейся подо мною, точно низвергалась въ пучины по краямъ горизонта, и я невольно прислушивался, стараясь различить грохотъ водопада. Острововъ не было видно, потому что они исчезли за горизонтомъ въ юго-восточномъ направленіи, или громадная высота, на которой я находился, не позволяла ихъ видѣть. Послѣднее предположеніе казалось мнѣ болѣе вѣроятнымъ. Полоса льда на сѣверѣ выступала все яснѣе и яснѣе. Холодъ не увеличивался. Ничего особеннаго не случилось и я провелъ день за чтеніемъ книгъ, которыя захватилъ съ собою.

5 апрѣля. — Отмѣчаю любопытный феноменъ восхода солнца, причемъ, однако, вся видимая поверхность земли осталась въ темнотѣ. Мало по малу, однако, она освѣтилась и полоса льдовъ снова показалась на сѣверѣ. Теперь она выступала очень ясно и казалась гораздо темнѣе, чѣмъ воды океана. Я, очевидно, приближался, къ ней, — и очень быстро. Мнѣ казалось, что я различаю полосу земли на востокѣ и на западѣ, но я не былъ въ этомъ увѣренъ. Температура умѣренная. Въ теченіе дня не случилось ничего особеннаго. Рано улегся спать.

6 апрѣля. — Былъ удивленъ, увидѣвъ полосу льда на очень близкомъ разстояніи, и безконечное ледяное поле, простиравшееся къ сѣверу. Если шаръ сохранитъ тоже направленіе, то я скоро буду надъ Ледовитымъ океаномъ и, безъ сомнѣнія, увижу полюсъ. Въ теченіе дня я постоянно приближался къ льдамъ. Къ ночи предѣлы моего горизонта неожиданно и значительно расширились, безъ сомнѣнія, потому, что земля имѣетъ форму сплюснутаго сфероида, и я находился теперь надъ плоскими областями въ предѣлахъ полярнаго круга. Когда наступила ночь, я улегся спать въ безпокойствѣ, опасаясь, что предметъ моего любопытства ускользнетъ отъ моихъ наблюденій по милости ночной темноты.

7 апрѣля. — Всталъ рано утромъ и къ своей великой радости увидѣлъ Сѣверный Полюсъ. Невозможно было сомнѣваться, что онъ находится какъ разъ подо мною, но, увы! Я былъ на такой высотѣ, что ничего не могъ разобрать ясно. Въ самомъ дѣлѣ, если составить прогрессію моего восхожденія на основаніи чиселъ, указывавшихъ высоту шара въ различные моменты между шестью утра 2-го апрѣля, и девятью безъ двадцати минутъ вечера того же дня (когда барометръ пересталъ дѣйствовать), то теперь, въ четыре утра седьмого апрѣля, шаръ долженъ былъ находиться на высотѣ не менѣе 7.254 миль надъ поверхностью моря. (Съ перваго взгляда эта цифра можетъ показаться чрезмѣрной, но, по всей вѣроятности, она уступала дѣйствительной). Во всякомъ случаѣ я видѣлъ всю площадь, соотвѣтствовавшую большому діаметру земли; все сѣверное полушаріе лежало подо мною подобно картѣ въ ортографической проекціи, и линія моего горизонта ограничивалась экваторомъ. Итакъ, ваши превосходительства безъ труда поймутъ, что находившіяся подо мною неизвѣданныя области въ предѣлахъ Полярнаго круга являлись на такомъ громадномъ разстояніи и въ такомъ уменьшенномъ видѣ, что разсмотрѣть ихъ въ подробности было невозможно. Тѣмъ не менѣе мнѣ удалось видѣть кое-что замѣчательное. Къ сѣверу отъ вышеупомянутой линіи, которую можно считать крайнимъ предѣломъ человѣческихъ открытій въ этихъ областяхъ, разстилалось сплошное или почти сплошное ледяное поле. Поверхность его, сначала плоская, мало по малу понижалась, принимая замѣтно вогнутую форму, и заканчиваясь у самаго полюса круглой, рѣзко ограниченной впадиной. Послѣдняя казалась гораздо темнѣе остального полушарія, — мѣстами чернаго какъ уголь цвѣта. Діаметръ впадины соотвѣтствовалъ углу зрѣнія въ шестьдесятъ пять секундъ. Больше ничего нельзя было разобрать. Къ двѣнадцати часамъ впадина значительно уменьшилась, а въ семь пополудни я потерялъ ее изъ вида: шаръ миновалъ западную окраину льдовъ и несся по направленію къ экватору.

8 апрѣля. — Видимый діаметръ земли значительно уменьшился, окраска существенно измѣнилась. Вся доступная наблюденію площадь казалась блѣдно-желтаго цвѣта различныхъ оттѣнковъ, а мѣстами блестѣла такъ, что больно было смотрѣть. Кромѣ того, мнѣ сильно мѣшала земная атмосфера, насыщенная испареніями, сквозь которыя я лишь изрѣдка могъ видѣть самую землю. Въ теченіе послѣднихъ сорока восьми часовъ эта помѣха давала себя чувствовать въ болѣе или менѣе сильной степени, а при настоящей высотѣ шара массы облаковъ еще тѣснѣе сблизились въ полѣ зрѣнія, и наблюденіе становилось все труднѣе и труднѣе. Тѣмъ не менѣе я убѣдился, что шаръ находится надъ областью великихъ озеръ въ Сѣверной Америкѣ, направляясь къ югу, къ тропикамъ. Это обстоятельство очень обрадовало меня, такъ какъ сулило успѣхъ моему предпріятію. Въ самомъ дѣлѣ, направленіе, котораго я держался до сихъ поръ, крайне тревожило меня, такъ какъ, продолжая летѣть въ томъ же направленіи, я бы вовсе не попалъ на луну, орбита которой наклонена къ эклиптикѣ подъ небольшимъ угломъ въ 5°8′48″. Странно, что я такъ поздно уразумѣлъ свою ошибку: мнѣ слѣдовало отправиться изъ какого-нибудь пункта въ плоскости луннаго эллипса.

9 апрѣля. — Діаметръ земли значительно уменьшился, окраска приняла болѣе интенсивный желтый оттѣнокъ. Шаръ направляется къ югу и въ 9 утра достигъ сѣверной окраины Мексиканскаго залива.  

10 апрѣля. — Около пяти часовъ утра меня разбудилъ громкій, трескучій и страшный звукъ, котораго я рѣшительно не могъ себѣ объяснить. Онъ длился всего нѣсколько мгновеній и не походилъ ни на одинъ изъ слышанныхъ мною доселѣ звуковъ. Нечего и говорить, что я страшно перепугался; въ первую минуту мнѣ, показалось, что шаръ лопается. Я осмотрѣлъ всѣ свои аппараты, они оказались въ порядкѣ. Большую часть дня провелъ въ размышленіяхъ объ этомъ странномъ приключеніи, но не могъ придумать сколько-нибудь путнаго объясненія. Улегся спать въ крайнемъ безпокойствѣ и волненіи.

11апрѣля. — Діаметръ земли поразительно уменьшился. Въ первый разъ замѣтилъ значительное увеличеніе діаметра луны. Теперь требовалось не мало труда и времени, чтобы сгущать воздухъ въ достаточномъ для дыханія количествѣ.

12 апрѣля. — Замѣчательное измѣненіе произошло въ направленіи шара, и хотя я предвидѣлъ его заранѣе, но все-таки обрадовался несказанно. Достигнувъ двадцатой параллели южнаго полушарія, шаръ внезапно повернулъ подъ острымъ угломъ на востокъ, и весь день сохранялъ это направленіе, двигаясь въ плоскости луннаго эллипса. Достойно замѣчанія, что слѣдствіемъ этой перемѣны направленія было довольно замѣтное колебаніе корзины, ощущавшееся въ теченіе нѣсколькихъ часовъ.

13 апрѣля. — Снова былъ встревоженъ громкимъ трескучимъ звукомъ, отъ котораго кровь застыла у меня въ жилахъ. Долго думалъ объ этомъ явленіи, но ничего не могъ придумать. Значительное уменьшеніе діаметра земли: теперь его угловая величина была гораздо менѣе двадцати пяти градусовъ. Луна находилась въ зенитѣ, такъ что я не могъ ее видѣть. Шаръ по прежнему двигался въ ея плоскости, перемѣстившись нѣсколько на востокъ.

14 апрѣля. — Поразительно быстрое уменьшеніе діаметра земли. Шаръ, повидимому, поднялся надъ линіей абсидъ по направленію къ перигею, т. е., иными словами, стремился прямо къ лунѣ, въ пунктѣ ея орбиты, ближайшемъ къ земному шару. Это обстоятельство произвело на меня сильное впечатлѣніе. Сама луна находилась надъ моей головой, т. е. была недоступна наблюденію. Возобновленіе атмосферы въ камерѣ требовало усиленнаго и продолжительнаго труда.

15 апрѣля. — На землѣ нельзя разобрать даже очертаній материковъ и морей. Около полудня я въ третій разъ услышалъ загадочный трескъ, такъ изумившій меня раньше. Теперь онъ длился нѣсколько секундъ, постепенно усиливаясь. Оцѣпенѣвъ отъ ужаса, я ожидалъ какой-нибудь страшной катастрофы; — когда корзину сильно встряхнуло, и мимо моего шара пронеслась съ ревомъ, свистомъ, грохотомъ огромная огненная масса. Оправившись отъ ужаса и изумленія, я сообразилъ, что это долженъ быть вулканическій обломокъ, выброшенный съ планеты, къ которой я такъ быстро приближался, и по всей вѣроятности принадлежащій къ разряду странныхъ камней, которые попадаютъ иногда на нашу землю и называются метеорическими камнями.

16 апрѣля. — Сегодня, заглянувъ въ боковыя окна моей камеры, я увидѣлъ, къ своему великому удовольствію, край луннаго диска, выдававшійся со всѣхъ сторонъ надъ шаромъ. Я былъ крайне взволнованъ, чувствуя, что скоро наступитъ конецъ моему опасному путешествію. Дѣйствительно, возобновленіе атмосферы требовало такихъ усилій, что отнимало у меня все время. Спать почти не приходилось. Я чувствовалъ страшное утомленіе и совсѣмъ развинтился. Человѣческая природа не въ силахъ выдерживать долго такія страданія. Во время коротенькой ночи мимо меня пронесся метеоръ. Частое повтореніе этихъ явленій не на шутку стало пугать меня.

17 апрѣля. — Сегодня — достопамятный день моего путешествія. Если припомните, 14 апрѣля угловая ширина земли достигала всего двадцати пяти градусовъ. Четырнадцатаго она значительно уменьшилась, пятнадцатаго еще больше, а шестнадцатаго, укладываясь спать, я отмѣтилъ уголъ въ семь градусовъ пятнадцать минутъ. Каково же было мое изумленіе, когда, пробудившись послѣ непродолжительнаго и безпокойнаго сна утромъ семнадцатаго апрѣля, я увидѣлъ, что поверхность, находившаяся подо мною, вопреки всякимъ ожиданіямъ, увеличилась, и достигала не менѣе тридцати девяти градусовъ въ угловомъ діаметрѣ! Меня точно обухомъ хватило. Безграничный, судорожный ужасъ — котораго не передашь никакими словами — охватилъ, ошеломилъ, раздавилъ меня. Колѣни мои дрожали, зубы стучали, волосы поднялись дыбомъ. — «Значитъ, шаръ таки лопнулъ!» — мелькнуло въ моемъ умѣ. — «Шаръ лопнулъ! — я падаю! — падаю съ невѣроятной, неслыханной быстротой! Судя по тому громадному пространству, которое я уже пролетѣлъ, не пройдетъ и десяти минутъ, какъ я треснусь о землю и разлечусь въ дребезги». — Наконецъ, ко мнѣ вернулась способность размышленія; я опомнился, подумалъ, сталъ сомнѣваться. Это рѣшительно невозможная вещь. Не могъ я такъ быстро опуститься. Къ тому же, хотя я, очевидно, приближался къ поверхности, разстилавшейся подо мною, но вовсе не такъ быстро, какъ мнѣ показалось въ первую мицуту. Эти размышленія нѣсколько успокоили меня и я, наконецъ, понялъ въ чемъ дѣло. Если бы испугъ и удивленіе не отбили у меня всякую способность наблюдать и соображать, — я бы съ перваго взгляда замѣтилъ, что поверхностъ, находившаяся подо мною, ничуть не похожа на поверхность моей матери-земли. Послѣдняя находилась теперь вверху, надъ моей головой, а внизу, подъ моими ногами, была луна — луна во всемъ ея великолѣпіи.

Мое изумленіе при такомъ необычайномъ поворотѣ дѣлъ непонятно мнѣ самому. Это bouleversement^[13] не только было совершенно естественно и необходимо, но я заранѣе зналъ, что оно совершится, когда шаръ достигнетъ того пункта, гдѣ земное притяженіе уступитъ мѣсто притяженію луны, — или, точнѣе, тяготѣніе шара къ землѣ будетъ слабѣе его тяготѣнія къ лунѣ. Правда, я только что проснулся, и не успѣлъ еще придти въ себя, когда замѣтилъ поразительное явленіе, которое хотя и могъ предвидѣть, но въ настоящую минуту вовсе не ожидалъ. Безъ сомнѣнія, поворотъ шара произошелъ спокойно и постепенно, и если бы я даже проснулся во-время, то врядъ-ли могъ замѣтить его по какому-нибудь измѣненію внутри камеры.

Нужно-ли говорить, что, опомнившись послѣ перваго изумленія и ужаса, и ясно сообразивъ, въ чемъ дѣло, я съ жадностью принялся разсматривать поверхность луны. Она разстилалась подо мною, точно на картѣ, и хотя находилась еще на очень далекомъ разстояніи, но всѣ очертанія выступали вполнѣ ясно. Полное отсутствіе океановъ, морей, даже озеръ и рѣкъ, словомъ, какого бы то ни было водяного бассейна, сразу бросилось мнѣ въ глаза, какъ самая поразительная черта лунной орографіи. При всемъ томъ, какъ то ни странно, я могъ различить обширныя низменности, положительно наноснаго характера, хотя большая часть поверхности была усѣяна безчисленными вулканами конической формы, которые казались скорѣе насыпными, чѣмъ естественными возвышеніями. Самый высокій не превышалъ трехъ или трехъ съ четвертью миль. Впрочемъ, карта вулканической области Флегрейскихъ полей даетъ вашимъ превосходительствамъ лучшее понятіе объ этомъ ландшафтѣ, чѣмъ какое-либо описаніе. Большая часть вулкановъ находилась въ дѣйствующемъ состояніи и я могъ судить о бѣшенствѣ и силѣ изверженій по залпамъ метеорныхъ камней, которые все чаще и чаще пролетали мимо шара.

18 апрѣля. — Масса луны значительно увеличилась и быстрота моего спуска стала не на шутку тревожить меня. Я уже говорилъ, что мысль о существованіи лунной атмосферы, плотность которой соотвѣтствуетъ массѣ планеты, играла важную роль въ моихъ соображеніяхъ о путешествіи на луну, — несмотря на противуположныя теоріи и общее убѣжденіе въ отсутствіи какой-либо атмосферы на нашемъ спутникѣ. Но, независимо отъ вышеупомянутыхъ соображеній насчетъ кометы Энке и зодіакальнаго свѣта, мое мнѣніе находило сильную поддержку въ нѣкоторыхъ наблюденіяхъ г. Шрётера. Онъ наблюдалъ луну на третій день послѣ новолунія, вскорѣ по закатѣ солнца, когда темная часть диска была еще невидима, и продолжалъ наблюденія до тѣхъ поръ, пока она освѣтилась. Оба рога казались удлиненными въ видѣ тонкихъ блѣдныхъ кончиковъ, слабо освѣщенныхъ лучами заходящаго солнца, вскорѣ по наступленіи темноты весь темный край освѣтился. Я объясняю это удлиненіе роговъ преломленіемъ солнечныхъ лучей въ лунной атмосферѣ. Высоту этой атмосферы (которая можетъ преломлять достаточное количество лучей, чтобы произвести въ темной части диска освѣщеніе, вдвое болѣе сильное, чѣмъ свѣтъ, отражаемый отъ земли, когда луна отстоитъ на 32° отъ точки новолунія) я принималъ въ 1356 парижскихъ футовъ; слѣдовательно, максимальную высоту преломленія солнечнаго луча — въ 5.376 футовъ. Подтвержденіе моихъ взглядовъ я нашелъ въ восемьдесятъ второмъ томѣ Philosophical Transactions, гдѣ говорится объ оккультаціи спутниковъ Юпитера, при чемъ, третій спутникъ сдѣлался неяснымъ за 1″ или 2″ до исчезновенія, а четвертый исчезъ на нѣкоторомъ разстояніи отъ диска ^[14].

Отъ степени сопротивленія или, вѣрнѣе сказать, отъ поддержки, которую эта предполагаемая атмосфера могла оказать моему шару, всецѣло зависѣлъ благополучный исходъ путешествія. Если же я ошибся, то могу ожидать только финала своихъ приключеній: мнѣ предстояло разлетѣться въ атомы, треснувшись о скалистую поверхность спутника. Судя по всему, я имѣлъ полное основаніе опасаться подобнаго финала. Разстояніе до луны было сравнительно ничтожное, а работа при возобновленіи атмосферы въ камерѣ ничуть не уменьшилась, и я не замѣчалъ никакихъ признаковъ возрастанія плотности атмосферы.

19 апрѣля. — Сегодня утромъ, около девяти часовъ, когда поверхность луны страшно приблизилась и мои опасенія дошли до крайнихъ предѣловъ, насосъ конденсора, къ великой моей радости, обнаружилъ, наконецъ, очевидные признаки измѣненія атмосферы.

Къ десяти часамъ плотность ея значительно возросла. Къ одиннадцати аппаратъ требовалъ уже ничтожныхъ усилій, а въ двѣнадцать, я рѣшился, послѣ нѣкотораго колебанія, ослабить tourniquet и убѣдившись, что никакихъ вредныхъ результатовъ отсюда не воспослѣдовало, развязалъ гуттаперчевый мѣшокъ и отогнулъ его края. Какъ и слѣдовало ожидать, непосредственнымъ результатомъ этого черезчуръ поспѣшнаго и рискованнаго опыта была жестокая головная боль и удушье. Но такъ какъ они не угрожали опасностью моей жизни, то я рѣшился претерпѣть ихъ, въ надеждѣ на облегченіе, когда спущусь въ болѣе плотные strata. Спускъ, однако, происходилъ съ невѣроятной быстротою, и хотя мои разсчеты на лунную атмосферу, плотность которой соотвѣтствуетъ массѣ спутника, повидимому, оправдывались, но я очевидно ошибся, думая, что она способна поддержать корзину со всѣмъ ея грузомъ. А между тѣмъ этого должно было ожидать, такъ какъ сила тяготѣнія и слѣдовательно вѣсъ предметовъ тоже соотвѣтствуютъ массѣ планеты. Но головокружительная быстрота моего спуска ясно доказывала, что этого не было на самомъ дѣлѣ. Почему? …единственное объясненіе я вижу въ тѣхъ геологическихъ возмущеніяхъ, на которыя намекалъ выше. Во всякомъ случаѣ я находился теперь очень близко отъ поверхности и стремился къ ней съ страшною быстротой. Итакъ, не теряя ни минуты, я выбросилъ за бортъ балластъ, боченки съ водой, затѣмъ сгущающій аппаратъ, каучуковую камеру, наконецъ, все, что только было въ корзинѣ. Ничто не помогало. Я по прежнему падалъ съ ужасающей быстротой и находился самое большее въ полумилѣ отъ поверхности. Оставалось послѣднее средство: выбросивъ сюртукъ и сапоги, я отрѣзалъ самую корзину, повисъ на веревкахъ и успѣвъ только замѣтить, что вся площадь, находившаяся подо мной, насколько хватитъ глазъ, усѣяна крошечными домиками, — очутился въ центрѣ страннаго фантастическаго города, среди толпы уродцевъ, которые, не говоря ни слова, не издавая ни звука, словно сборище идіотовъ, потѣшно скалили зубы и, подбоченившись, разглядывали меня и мой шаръ. Я съ презрѣніемъ отвернулся отъ нихъ и взглянувъ вверхъ, на землю, такъ недавно, и, можетъ быть, навсегда, покинутую мною, — увидѣлъ ее въ видѣ большого, тусклаго, мѣднаго щита, около двухъ градусовъ въ діаметрѣ, покоившагося высоко надъ моей головой, причемъ одинъ край его, въ формѣ серпа, горѣлъ ослѣпительнымъ золотымъ блескомъ. Никакихъ признаковъ воды или суши нельзя было разглядѣть; — ничего, кромѣ тусклыхъ, измѣнчивыхъ пятенъ.  

Такъ, съ позволенія вашихъ превосходительствъ, послѣ жестокихъ страданій, неслыханныхъ опасностей, невѣроятныхъ приключеній, въ девятнадцатый день со времени моего отъѣзда изъ Роттердама, — я благополучно закончилъ свое путешествіе — безъ сомнѣнія, самое необычайное и самое достопамятное изъ всѣхъ путешествій, когда-либо совершенныхъ, предпринятыхъ или задуманныхъ гражданами земли. Но разсказъ о моихъ приключеніяхъ еще далеко не законченъ. Ваши превосходительства сами понимаютъ, что, проведя около пяти лѣтъ на планетѣ, интересной не только по своимъ особенностямъ, но и въ виду своей тѣсной связи съ міромъ, обитаемымъ людьми, я могъ бы сообщить Астрономическому Обществу немало вещей, гораздо болѣе интересныхъ, чѣмъ описаніе моего путешествія, какъ бы оно ни было замѣчательно само по себѣ. И я дѣйствительно могу сообщить многое, и сдѣлалъ бы это съ величайшимъ удовольствіемъ. Я могъ бы разсказать вамъ о климатѣ луны, объ удивительныхъ перемѣнахъ температуры, о невыносимомъ, тропическомъ зноѣ, который смѣняется почти полярнымъ холодомъ, о постоянномъ перемѣщеніи влаги, вслѣдствіе испаренія, точно in vacuo, изъ пунктовъ, находящихся подъ солнцемъ, въ пункты, наиболѣе удаленные отъ него; объ измѣнчивомъ поясѣ текущихъ водъ; о здѣшнемъ населеніи, его обычаяхъ, нравахъ, политическихъ учрежденіяхъ; объ особенной организаціи здѣшнихъ обитателей, объ ихъ уродливости, отсутствіи ушей, придатковъ совершенно излишнихъ въ этой атмосферѣ, объ оригинальномъ способѣ объясненія, замѣняющемъ здѣсь даръ слова, котораго лишены жители луны, — о таинственной связи между каждымъ индивидуумомъ на лунѣ и соотвѣтственнымъ индивидуумомъ на землѣ (подобная же связь существуетъ между орбитами планеты и спутника) — благодаря которой жизнь и участь обитателей одного міра тѣснѣйшимъ образомъ переплетаются съ жизнью и судьбами обитателей другого, а главное — главное, ваши превосходительства, — объ ужасныхъ и отвратительныхъ явленіяхъ на той сторонѣ луны, которая, вслѣдствіе удивительнаго совпаденія періодовъ вращенія спутника вокругъ собственной оси и обращенія его вокругъ земли, — недоступна и, къ счастію, никогда не сдѣлается доступной земнымъ телескопамъ. Все это — и много, много другого — я охотно изложилъ бы въ подробномъ сообщеніи. Но — скажу прямо — я требую награды за это. Я жажду вернуться къ родному очагу, къ семьѣ, и въ награду за дальнѣйшія сообщенія — принимая въ разсчетъ, какой свѣтъ я могу пролить на многія отрасли физическаго и метафизическаго знанія — желалъ бы выхлопотать себѣ, черезъ посредство вашего почтеннаго общества, прощеніе за убійство трехъ кредиторовъ при отъѣздѣ изъ Роттердама. Такова цѣль настоящаго письма. Податель его, одинъ изъ жителей луны, которому я втолковалъ все, что нужно, къ услугамъ вашихъ превосходительствъ, — онъ сообщитъ мнѣ о прощеніи, буде его можно выхлопотать.

Примите и проч. вашихъ превосходительствъ покорнѣйшій слуга

Гансъ Пфалль».

Окончивъ чтеніе этого необычайнаго посланія, профессоръ Рубадубъ, говорятъ, даже трубку выронилъ отъ изумленія, а мингеръ Супербусъ фонъ Ундердукъ снялъ очки, вытеръ ихъ, положилъ въ карманъ и отъ удивленія забылъ о своемъ достоинствѣ до того, что три раза повернулся волчкомъ. Разумѣется, прощеніе будетъ выхлопотано, — объ этомъ и толковать нечего. Такъ, по крайней мѣрѣ, поклялся въ самыхъ энергическихъ выраженіяхъ профессоръ Рубадубъ. Тоже подумалъ и блистательный фонъ Ундердукъ, когда, опомнившись отъ изумленія, взялъ подъ руку своего ученаго собрата и направился домой обсудить на досугѣ, какъ лучше взяться за дѣло. Однако, у дверей бургомистрова дома, профессоръ рѣшился замѣтить, что такъ какъ посланецъ съ луны уѣхалъ обратно — безъ сомнѣнія, испуганный суровой и дикой наружностью роттердамскихъ гражданъ — то и прощеніе окажется ни къ чему, ибо врядъ-ли кто-нибудь, кромѣ обитателя луны, отважится на такое путешествіе. Бургомистръ призналъ справедливость этого замѣчанія, чѣмъ и кончилось все дѣло. Но не кончились толки и сплетни. Письмо было напечатано и вызвало много разговоровъ и споровъ. Нашлись умники, не побоявшіеся выставить самихъ себя въ смѣшномъ видѣ, утверждая, будто все это происшествіе чистая выдумка. Но у этихъ господъ выдумкой называется все, что выше ихъ пониманія. Я, съ своей стороны, рѣшительно не понимаю, на чемъ они основываютъ свое обвиненіе. Вотъ ихъ аргументы:

Во-первыхъ. — Въ городѣ Роттердамѣ есть такіе-то (имя рекъ) шутники, которые имѣютъ зубъ противъ такихъ-то (имя рекъ) бургомистровъ и астрономовъ.

Во-вторыхъ. — Уродливый карликъ-фокусникъ, съ начисто отрѣзанными за какую-то продѣлку ушами, недавно исчезъ куда-то изъ сосѣдняго города Брюгге и не возвращался въ теченіе нѣсколькихъ дней.

Въ третьихъ. — Газеты, изъ которыхъ былъ склеенъ шаръ, — голландскія газеты; стало быть, не на лунѣ отпечатаны. Онѣ были очень грязны, и типографщикъ Глюкъ готовъ поклясться на Библіи, что никто иной, какъ онъ самъ печаталъ ихъ въ Роттердамѣ.

Въ четвертыхъ. — Пьяницу Ганса Пфалля съ тремя бездѣльниками, будто бы его кредиторами, видѣли два или три дня тому назадъ въ кабакѣ, въ предмѣстья Роттердама; они были при деньгахъ и только что вернулись изъ поѣздки за море.

Наконецъ, — что, согласно общепринятому (по крайней мѣрѣ, оно должно быть общепринятымъ) мнѣнію, астрономическая коллегія въ городѣ Роттердамѣ, подобно всѣмъ другимъ коллегіямъ во всѣхъ другихъ частяхъ свѣта — оставляя въ сторонѣ коллегіи и астрономовъ вообще — ничуть не лучше, не выше, не умнѣе, чѣмъ слѣдуетъ быть коллегіи.

---

Примѣчаніе. — Строго говоря, нашъ бѣглый очеркъ представляетъ очень мало общаго съ знаменитой «Moon-Story»^[15] мистера Локка, но такъ какъ оба разсказа имѣютъ характеръ выдумки (хотя одинъ написанъ въ шутливомъ, другой въ совершенно серьезномъ тонѣ), оба трактуютъ объ одномъ и томъ же предметѣ; мало того, — въ обоихъ правдоподобіе достигается съ помощью научныхъ подробностей, — то авторъ «Ганса Пфалля» считаетъ необходимымъ замѣтить, въ видахъ самозащиты, что его jeu d’esprit^[16] была напечатана въ «Южномъ Литературномъ Вѣстникѣ» за три недѣли до появленія разсказа мистера Локка въ «Нью-Іоркскомъ Солнцѣ». Тѣмъ не менѣе нѣкоторыя Нью-Іоркскія газеты, усмотрѣвъ между обоими разсказами сходство, котораго, быть можетъ, не существуетъ на дѣлѣ, рѣшили, что они принадлежатъ перу одного и того же автора.

Такъ какъ читателей, обманутыхъ «Басней о Лунѣ», гораздо больше, чѣмъ сознавшихся въ своемъ легковѣріи, то мы считаемъ не лишнимъ остановиться на этомъ разсказѣ, т. е. указать тѣ его особенности, которыя должны бы были устранить возможность подобнаго легковѣрія, такъ какъ обнаруживаютъ истинный характеръ этого произведенія. Въ самомъ дѣлѣ, при всемъ богатствѣ фантазіи остроумнаго автора, произведеніе его сильно хромаетъ въ отношеніи убѣдительности вслѣдствіе недостаточнаго вниманія къ фактамъ. Если публика могла хоть на минуту повѣрить ему, то это лишь доказываетъ ея глубокое невѣжество по части астрономіи.

Разстояніе луны отъ земли, круглымъ числомъ, 240,000 миль. Чтобы узнать, насколько сократится это разстояніе, благодаря телескопу, нужно раздѣлить его на цифру, выражающую степень увеличительной сиды послѣдняго. Телескопъ, фигурирующій въ разсказѣ мистера Локка, увеличиваетъ въ 42,000 разъ. Раздѣливъ на это число 240,000 (разстояніе луны), получаемъ пять и пять седьмыхъ мили. На такомъ разстояній невозможно различить никакихъ животныхъ, а тѣмъ болѣе мелочей, о которыхъ упоминается въ разсказѣ. У мистера Локка сэръ Джонъ Гершель усматриваетъ на лунѣ цвѣты (Papaver Rhoeas^[17] и др.), даже различаетъ форму и цвѣтъ глазъ маленькихъ птичекъ. А незадолго передъ тѣмъ самъ авторъ говоритъ, что въ его телескопъ нельзя разсмотрѣть предметы менѣе восемнадцати дюймовъ въ діаметрѣ. Но и это преувеличеніе: для такихъ предметовъ требуется гораздо болѣе сильный объективъ. Замѣтимъ мимоходомъ, что чудовищный телескопъ мистера Локка приготовленъ въ мастерской гг. Гартлей и Грантъ въ Домбартонѣ; но гг. Гартлей и Грантъ прекратили свою дѣятельность за нѣсколько лѣть до появленія этой сказки.

На страницѣ 13 отдѣльнаго изданія, упоминая о «волосяномъ покровѣ» на глазахъ буйвола, авторъ говоритъ: — «Проницательный умъ доктора Гершеля усмотрѣлъ въ этомъ покровѣ приспособленіе, устроенное самимъ провидѣніемъ для защиты глазъ животнаго отъ рѣзкихъ перемѣнъ свѣта и темноты, которымъ періодически подвергаются всѣ обитатели луны, живущіе на сторонѣ, обращенной къ намъ». Подобное замѣчаніе отнюдь не свидѣтельствуетъ о «проницательности» доктора. Обитатели, о которыхъ идетъ рѣчь, никогда не бываютъ въ темнотѣ; слѣдовательно, не подвергаются рѣзкимъ свѣтовымъ перемѣнамъ. Въ отсутствіи солнца, они получаютъ отъ земли освѣщеніе, равное по интенсивности свѣту четырнадцати лунъ.

Топографія луны у мистера Локка, даже тамъ, гдѣ онъ старается согласовать ее съ картой луны Блента, расходится не только съ этой и всѣми остальными картами, но и сама съ собой. Относительно странъ свѣта царитъ жестокая путаница; авторъ, повидимому, не знаетъ, что на лунной картѣ онѣ расположены въ обратномъ порядкѣ сравнительно съ землей: востокъ приходится налѣво, etc.

Мистеръ Локкъ, быть можетъ, приведенный въ заблужденіе названіями Mare Nubium, Mare Tranquillitatis, Mare Fecunditatis^[18], etc., которыми прежніе астрономы окрестили темныя пятна (луны), очень обстоятельно описываетъ океаны и другіе обширные водные бассейны на лунѣ; между тѣмъ, отсутствіе подобныхъ бассейновъ — доказанный фактъ. Граница между свѣтомъ и тѣнью на убывающемъ или растущемъ серпѣ, пересѣкая темныя пятна, образуетъ ломаную зубчатую линію; будь эти пятна морями, она, очевидно, была бы ровною.

Описаніе крыльевъ человѣка-летучей мыши, на стр. 21, буквальная копія описанія крыльевъ летающихъ островитянъ Петера Вилькинса. Уже одно это обстоятельство могло бы возбудить сомнѣніе.

На стр. 23 читаемъ: — «Какое чудовищное вліяніе долженъ былъ оказать нашъ земной шаръ, въ четырнадцать разъ превосходящій объемомъ своего спутника, — на природу послѣдняго, когда, зарождаясь въ нѣдрахъ времени, оба были игралищемъ химическихъ силъ». Это очень хорошо сказано, конечно; но ни одинъ астрономъ не сдѣлалъ бы подобнаго замѣчанія, особенно въ научномъ журналѣ, такъ какъ земля не въ четырнадцать, а въ сорокъ девять разъ превосходитъ объемомъ луну. Тоже можно сказать о заключительныхъ страницахъ, гдѣ ученый корреспондентъ распространяется о Сатурнѣ, по поводу нѣкоторыхъ недавнихъ открытій, и даетъ подробное ученическое описаніе этой планеты — для «Эдинбургскаго Научнаго Журнала»!

Отмѣтимъ одно обстоятельство, которое въ особенности выдаетъ автора. Допустимъ, что изобрѣтенъ телескопъ, съ помощью котораго можно разглядѣть животныхъ на лунѣ, — что прежде всего бросится въ глаза наблюдателю, находящемуся на землѣ? Безъ сомнѣнія, не форма, не ростъ, не другія особенности, а странное положеніе тамошнихъ жителей. Они явятся передъ нимъ вверхъ ногами, какъ мухи на потолкѣ. Не вымышленный наблюдатель не удержался бы отъ восклицанія при видѣ этого страннаго положенія (хотя бы предвидѣлъ его заранѣе); наблюдатель вымышленный не только не отмѣтилъ этого обстоятельства, но говоритъ о формѣ тѣла, хотя могъ видѣть только діаметръ головы!

Замѣтимъ, въ заключеніе, что величина и въ особенности силы человѣка—летучей мыши (напримѣръ, способность летать въ такой разрѣженной атмосферѣ, если, впрочемъ, на лунѣ есть какая-нибудь атмосфера), противорѣчитъ всякой вѣроятности. Врядъ-ли нужно прибавлять, что всѣ соображенія, приписываемыя Брьюстеру и Гершелю въ началѣ статьи, «насчетъ передачи искусственнаго свѣта къ предмету, находящемуся въ фокусѣ поля зрѣнія» и проч. и проч., относятся къ разряду писаній, именуемыхъ въ просторѣчіи ерундой.

Существуетъ предѣлъ для оптическаго изученія звѣздъ, — предѣлъ, о которомъ достаточно упомянуть, чтобы понять его значеніе. Если бы все зависѣло отъ силы стеколъ, человѣческая изобрѣтательность несомнѣнно справилась бы въ концѣ концовъ съ задачей и мы имѣли бы чечевицы какихъ угодно размѣровъ. Къ несчастію, по мѣрѣ возрастанія увеличительной силы стеколъ, уменьшается, вслѣдствіе разсѣянія лучей, сила свѣта, испускаемаго объектомъ. Этой бѣдѣ мы не въ силахъ помочь, такъ какъ видимъ объектъ только благодаря исходящему оть него свѣту, — его собственному или отраженному. «Искусственный» свѣтъ, о которомъ толкуетъ мистеръ Л., могъ бы имѣть значеніе лишь въ томъ случаѣ, если бы былъ направленъ не на «объектъ, находящійся въ фокусѣ поля зрѣнія», а на дѣйствительный изучаемый объектъ, т. е. на луну. Не трудно вычислить, что, если свѣтъ, исходящій отъ небеснаго тѣла, достигнетъ такой степени разсѣянія, при которой окажется не сильнѣе естественнаго свѣта всей массы звѣздъ въ ясную, безлунную ночь, то это тѣло станетъ недоступнымъ для изученія.

Телескопъ лорда Росса, недавно построенный въ Англіи, имѣетъ зеркало съ отражающею поверхностью въ 4071 квадратный дюймъ; телескопъ Гершеля только въ 1811 дюймовъ. Труба телескопа лорда Росса имѣетъ 6 футовъ въ діаметрѣ, толщина ея на краяхъ 5½, въ центрѣ 5 дюймовъ. Фокусное разстояніе 50 футовъ. Вѣсъ 3 тонны.

Недавно мнѣ случилось прочесть курьезную и довольно остроумную книжку, на заглавной страницѣ которой значится: «L’Homme dans la lune ou le Voyage Chimerique fait au Monde de la Lune, nouvellement decouvert par Dominique Gonzales, Aduanturier Espagnol, autremèt dit le Courier volant. Mis en notre langue par J. B. D. A. Paris, chez Francois Piot, pres la Fontaine de Saint Benoist. Et chez J. Goignard, au premier pilier de la grand' salle du Palais, proche les Consultations, MDCXLVIII» pp. 176.

Авторъ говоритъ, что перевелъ книжку съ англійскаго оригинала нѣкоего мистера д’Ависсона (Давидсонъ?), хотя выражается объ этомъ крайне двусмысленно. «J’en ai eu», — говоритъ онъ, — «l’original de Monsieur D’Avisson, medecin des mieux versez qui soient aujourd’huy dans la cònoissance des Belles Lettres, et sur tout de la Philosophie Naturelle. Je lui ai cette obligation entre les autres de m’auoir non seulement mis en main ce Livre en anglois, mais encore le Manuscrit du Sieur Thomas D’Anan, gentilhomme Eccossois, recommendable pour sa vertu, sur la version du quel j’advoue que j’ay tiré la plan de la mienne».

Послѣ разныхъ приключеній во вкусѣ Жиль Блаза, разсказъ о которыхъ занимаетъ первыя тридцать страницъ, авторъ попадаетъ на островъ Св. Елены, гдѣ возмутившійся экипажъ оставляетъ его съ служителемъ-негромъ. Въ видахъ успѣшнѣйшаго добыванія пищи они разошлись и поселились въ разныхъ концахъ острова. Потомъ имъ вздумалось устроить сообщеніе другъ съ другомъ посредствомъ птицъ, дрессированныхъ на манеръ почтовыхъ голубей. Мало по малу птицы выучились переносить небольшія тяжести, вѣсъ которыхъ постепенно увеличивался. Наконецъ, автору пришло въ голову воспользоваться соединенными силами цѣлой стаи птицъ и подняться самому. Для этого онъ устроилъ машину, которая подробно описана и изображена въ книжкѣ. На рисункѣ мы видимъ синьора Гонзалеса въ кружевныхъ брыжжахъ и огромномъ парикѣ, верхомъ на какой-то штукѣ въ родѣ метлы, уносимаго стаей дикихъ лебедей (ganzas), привязанныхъ къ машинѣ за хвосты.

Главное приключеніе синьора обусловлено очень важнымъ фактомъ, о которомъ читатель узнаетъ только въ концѣ книги. Дѣло въ томъ, что ganzas, которыхъ онъ приручилъ, оказываются уроженцами не острова св. Елены, а луны. Съ незапамятныхъ временъ они ежегодно прилетаютъ на землю; но въ надлежащее время возвращаются домой. Такимъ образомъ, авторъ, разсчитывавшій на непродолжительное путешествіе, отправляется прямо вверхъ и въ самое короткое время достигаетъ луны. Тутъ онъ находитъ, въ числѣ прочихъ курьезовъ, весьма счастливое населеніе. Обитатели луны не знаютъ законовъ, умираютъ безъ страданій; ростомъ они отъ десяти до тридцати футовъ; живутъ по пяти тысячъ лѣтъ. У нихъ есть императоръ, до имени Ирдонозуръ; они могутъ подпрыгивать на высоту 60 футовъ, и выйдя такимъ образомъ изъ сферы притяженія, летать въ воздухѣ съ помощью крыльевъ.

Не могу не привести здѣсь образчикъ философствованій автора.

«Теперь я разскажу вамъ, — говорить синьоръ Гонзалесъ, — о природѣ тѣхъ мѣстъ, гдѣ я находился. Облака скопились подъ моими ногами, т. е. между мною и землей. Что касается звѣздъ, то онѣ все время казались одинаковыми, такъ какъ здѣсь вовсе не было ночи; онѣ не блестѣли, а слабо мерцали точно на разсвѣтѣ. Немногія изъ нихъ были видимы и казались въ десятеро больше (приблизительно), чѣмъ когда смотришь на нихъ съ земли. Луна, которой недоставало двухъ дней до полнолунія, казалась громадной величины.

«Не должно забывать, что я видѣлъ звѣзды только съ той стороны земли, которая обращена къ лунѣ, и что чѣмъ ближе онѣ находились къ ней, тѣмъ казались больше. Замѣчу также, что и въ тихую погоду и въ бурю, я всегда находился непосредственно между землей и луной. Я убѣдился въ этомъ по двумъ обстоятельствамъ: во-первыхъ, лебеди поднимались все время по прямой линіи; во-вторыхъ, всякій разъ, когда они останавливались отдохнуть, мы нечувствительно двигались вокругъ земного шара. Я раздѣляю мнѣніе Коперника, согласно которому земля постоянно вертится съ востока на западъ не вокругъ полюсовъ Равноденствія, называемыхъ въ просторѣчіи полюсами міра, а вокругъ полюсовъ Зодіака. Объ этомъ вопросѣ я намѣренъ поговорить болѣе подробно впослѣдствіи, когда освѣжу въ своей памяти свѣдѣнія изъ астрологіи, которую изучалъ я въ молодости въ Саламанкѣ, но съ тѣхъ поръ успѣлъ забыть».  

Несмотря на грубыя ошибки, книжка заслуживаетъ вниманія, какъ простодушный образчикъ ходячихъ астрономическихъ понятій того времени. Между прочимъ, авторъ думаетъ, что «притягательная сила» земли дѣйствуетъ лишь на незначительное разстояніе отъ ея поверхности, и согласно съ этимъ «нечувствительно передвигается вокругъ земного шара» и т. п.

Есть и другія «путешествія на луну», по достоинству не лучше этой книжки. Книжка Бержерака совершенно ничтожна. Въ третьемъ томѣ «American Quarterly Review» помѣщенъ обстоятельный критическій разборъ одного изъ такихъ «Путешествій», — разборъ, который свидѣтельствуетъ столько же о нелѣпости книжки, сколько о глубокомъ невѣжествѣ критика. Я не помню заглавія книжки; но способъ путешествія еще глупѣе ganzas нашего пріятеля синьора Гонзалеса. Путешественникъ случайно находитъ въ землѣ особенный металлъ, притяженіе котораго къ лунѣ сильнѣе, чѣмъ къ землѣ, устраиваетъ изъ него ящикъ и улетаетъ на луну. «Бѣгство Томаса О’Рурка» — не лишенная остроумія jeu d’esprit; книжка эта переведена на нѣмецкій языкъ. Герой разсказа, Томасъ, — смотритель за дичью одного ирландскаго пэра, эксцентричныя выходки котораго послужили поводомъ къ разсказу, — улетаетъ на спинѣ орла.

Цѣль упомянутыхъ брошюръ всегда сатирическая; тема — сравненіе нашихъ обычаевъ съ обычаями жителей луны. Ни въ одной изъ нихъ не сдѣлано попытки придать правдоподобный характеръ самому путешествію съ помощью научныхъ деталей. Авторы, повидимому, совершенно незнакомы съ астрономіей. Оригинальность «Ганса Пфалля» заключается въ попыткѣ достигнутъ правдоподобія, въ приложеніи научныхъ принциповъ, насколько это допускаетъ фантастическій характеръ предмета.

Примѣчанія

1. лат. equi librium — равновесие — Примѣчаніе редактора Викитеки.
2. фр. queue — косичка, пучок — Примѣчаніе редактора Викитеки.
3. лат. terra firma — твёрдая земля, суша. — Примѣчаніе редактора Викитеки.
4. фр. depôt — хранилище, склад — Примѣчаніе редактора Викитеки.
5. фр. aides-de-camp — помощники — Примѣчаніе редактора Викитеки.
6. лат. delirium — бред, безумие — Примѣчаніе редактора Викитеки.
7. лат. ratio — отношение. — Примѣчаніе редактора Викитеки.
8. Этотъ зодіакальный свѣтъ, по всей вѣроятности, то самое, что древніе называли trabes. Emicant trabes quos docos vocant. — Плинія, кн. 2, стр. 26.
9. Послѣ опубликованія отчета Ганса Пфалля, я узналъ, что извѣстный аэронавтъ мистеръ Гринъ и другіе позднѣйшіе воздухоплаватели опровергаютъ мнѣніе Гумбольдта объ этомъ предметѣ и говорятъ объ уменьшеніи болѣзненныхъ явленій, — вполнѣ согласно съ изложенной здѣсь теоріей.
10. фр. rencontre — встреча. — Примѣчаніе редактора Викитеки.
11. фр. tourniquet — жгут — Примѣчаніе редактора Викитеки.
12. фр. en masse — вместе — Примѣчаніе редактора Викитеки.
13. фр. bouleversement — сотрясение. — Примѣчаніе редактора Викитеки.
14. Гевеліусъ пишетъ, что, наблюдая луну на одинаковой высотѣ, на одномъ и томъ же разстоянія отъ земли, въ одинъ и тотъ же превосходный телескопъ, при совершенно ясномъ небѣ, когда даже звѣзды шестой и седьмой величины были видимы, — онъ, однако, не всегда находилъ ее одинаково ясной. Условія наблюденія показываютъ, что причину этого явленія нельзя искать въ нашей атмосферѣ, въ свойствахъ инструмента, въ глазу наблюдателя, что она коренится въ чемъ-то, (атмосферѣ?) присущемъ самой лунѣ.
    Кассини часто замѣчалъ, что при оккультаціи Сатурна, Юпитера, неподвижныхъ звѣздъ, ихъ круглая форма измѣняется въ овальную, въ моментъ сближенія съ луннымъ дискомъ, хотя при многихъ оккультаціяхъ этого измѣненія формы не наблюдается. Отсюда можно заключить, что, по крайней мѣрѣ, по временамъ, лучи планетъ и звѣздъ встрѣчаютъ лунную атмосферу и преломляются въ ней.
15. англ. Moon-Story — Лунная история. — Примѣчаніе редактора Викитеки.
16. фр. jeu d’esprit — шутка. — Примѣчаніе редактора Викитеки.
17. лат. Papaver Rhoeas — мак самосейка. — Примѣчаніе редактора Викитеки.
18. лат. Mare Nubium, Mare Tranquillitatis, Mare Facunditatis — Море Облаков, Море Спокойствия, Море Изобилия — Примѣчаніе редактора Викитеки.