Из деревни (Фет)/Русский вестник (ДО)

Изъ деревни
авторъ Аѳанасій Аѳанасьевичъ Фетъ (1820-1892)

Опубл.: 1863-1871. Источникъ: начало: «Русскій вѣстникъ», 1863, т. 43, № 1, с. 438—470, продолжение: «Русскій вѣстникъ», 1863, т. 44, № 3, с. 299—350, «Русскій вѣстникъ», 1864, т. 50, № 4, с. 575—626, Литературная библиотека. 1868. № 2. С. 90 - 124, окончание: Заря. 1871. № 6 (июнь). С. 3-86

Изъ деревни (1863)

I. Кому слѣдуетъ гласно обсуждать возникающіе вопросы новой земледѣльческой дѣятельности.

Вотъ и еще земледѣльческій годъ, канувшій въ вѣчность. Онъ отошелъ въ нее, тихій, безмолвный, безсловесный, преданный своей тяжелой, земляной, кротовой работѣ. Даже и этотъ послѣдній эпитетъ не вполнѣ выражаетъ ея безслѣдность. Работа крота быть-можетъ на много лѣтъ обозначается рядомъ насыпей, а трудъ земледѣльца съ концомъ сезона исчезаетъ безслѣдно. Какъ весной было голое поле, – такъ и осенью осталась та же голая степь. Какая разница тотъ же годъ на литературномъ, политическомъ или соціальномъ поприщѣ? Тутъ диковинокъ не перечтешь, и всѣ онѣ на виду, на глазахъ у всѣхъ! Но всѣ эти дикія явленія остаются чужды нашей смиренно-земной дѣятельности.

– Что̀ же у нихъ тамъ? скажете вы. – Застой, неподвижность, равнодушіе?

Не безпокойтесь. Крестьянское дѣло, затронувъ всѣхъ, всѣхъ тронуло съ мѣста. Все говоритъ, дѣйствуетъ, мечется, лѣзетъ изъ кожи. Работа – общій и едва ли не исключительный помыселъ. Рабочій – единственно модный человѣкъ. Онъ – герой нашего времени, и знаетъ это хорошо. За нимъ скачутъ во всѣ стороны, и его стараются завербовать всѣми средствами: кто паромъ подъ скотинку, кто земелькой подъ яровое, кто четвертью ржи до новины, кто водкой и наконецъ чистыми деньгами. Ясно, что при подобной дѣятельности, землевладѣльческое дѣло становится постояннымъ предметомъ разговоровъ, соображеній, плановъ и т. д. Что у кого болитъ, тотъ про то и говоритъ. Откуда же то странное явленіе, что землевладѣльческое дѣло, за нѣкоторыми исключеніями, не заявляетъ себя въ печати, въ которой между тѣмъ подняты всѣ другіе вопросы? Я не говорю здѣсь о какомъ либо вопросѣ сословномъ, какъ напримѣръ дворянскомъ, въ противоположность крестьянскому. Рѣчь идетъ о чисто землевладѣльческой или, пожалуй, земледѣльческой дѣятельности. Подумаешь, что первостепенный вопросъ о рабочей силѣ у насъ — никого не интересуетъ? Согласитесь, этого быть не можетъ. Не потому только что это было бы позорно, а просто потому что не естественно. Почему же молчатъ землевладѣльцы?

Говоря о землевладѣльцахъ, я имѣю въ виду общіе интересы обѣихъ, пока еще недоумѣвающихъ, сторонъ: дворянъ и крестьянъ. Тѣ и другіе пока единственные землевладѣльцы въ Россіи, и послѣдніе, съ каждою, можно сказать, минутой, яснѣе и яснѣе понимая все благо совершившагося преобразованія, все болѣе и болѣе зрѣютъ для нравственной солидарности съ другимъ классомъ землевладѣльцевъ. Но, говоря о печатномъ обсужденіи землевладѣльческихъ интересовъ, поневолѣ должно подъ землевладѣльцами почти исключительно разумѣть дворянъ. Стало-быть дѣло стало не за умѣньемъ писать, а также и не за отвагою. Откуда же препятствія? Со стороны журналовъ? Но неужели лично заинтересованная сторона не нашла бы у себя средствъ для особаго органа? Допустить этого нельзя, а между тѣмъ таинственное молчаніе продолжается.

Дѣло въ томъ что большинство крупныхъ землевладѣльцевъ служитъ, и потому поставлено въ невозможность не только писать о собственномъ дѣлѣ, но и разумѣть его основательно. Нельзя требовать, чтобы человѣкъ и служилъ гдѣ нибудь въ Мадридѣ, и основательно слѣдилъ за своимъ дѣломъ въ Самарѣ. А если нельзя утверждать, что всѣ крупные землевладѣльцы непремѣнно на службѣ, то отъ этого не легче: они все-таки не живутъ по деревнямъ, и волей неволей плохіе судьи въ собственномъ дѣлѣ. Кому же писать? Остаются средніе и мелкіе землевладѣльцы. Что касается до крупныхъ, то кромѣ замѣченнаго нами явленія, въ этой средѣ, какъ и вездѣ, наша русская жизнь любитъ подчасъ необъяснимое. Извѣстно воспитательное вліяніе среды на человѣка. Понятно, почему Италіянецъ знаетъ толкъ въ статуяхъ, а Черкесъ въ лошадяхъ. А у насъ не диво землевладѣлецъ первой величины, который, въ теченіи одного часа, на одномъ концѣ кабинетнаго стола, приходитъ въ негодованіе надъ деревенскими счетами, отражающими въ себѣ неизбѣжныя послѣдствія общихъ экономическихъ реформъ, и углубляется затѣмъ, на другомъ концѣ того же стола, въ выборъ и сортировку журнальныхъ статей съ соціалистическимъ оттѣнкомъ. У насъ бываютъ еще соціалисты воспитанные въ преданіяхъ откупа. Не наше дѣло порицать или оправдывать подобныхъ господъ, но не вольно обращаешься къ нимъ мысленно съ вопросомъ: господа! если вы дѣйствительно такъ далеко отошли нравственно отъ своей среды, почему не разрываете вы окончательно всѣхъ матеріяльныхъ съ нею связей? Подобный актъ съ вашей стороны былъ бы натураленъ, а теперь вы только плохіе дѣятели и самые некомпетентные судьи собственнаго дѣла.

О мелкихъ землевладѣльцахъ, въ дѣлѣ публичнаго обсужденія земледѣльческихъ вопросовъ, нечего много распространяться. Къ несчастію, не многимъ изъ нихъ, остающимся въ первобытной средѣ, удалось воспользоваться необходимою степенью общаго образованія, и кромѣ того самая дѣятельность ихъ, по тѣснотѣ своего круга, исключаетъ всѣ нововведенія сопряженныя съ матеріяльными пожертвованіями. Остается, сравнительно, самый многочисленный кругъ среднихъ землевладѣльцевъ, и здѣсь-то людямъ съ общимъ образованіемъ слѣдовало бы не отказываться отъ гласнаго обсужденія землевладѣльческихъ вопросовъ, болѣе или менѣе удовлетворительное разъясненіе и рѣшеніе которыхъ такъ тѣсно связано съ общимъ благосостояніемъ.

У средневѣковыхъ Нѣмцевъ, человѣкъ, поставленный внѣ покровительства закона, назывался vоgеlfrеi. Это не римскій capite minоr и не русскій опальный. Надъ подобнымъ человѣкомъ всякій могъ тѣшиться, какъ ему угодно. Было время, когда присяжный русскій литераторъ тѣшился подобнымъ образомъ надъ помѣщикомъ. Но и въ то время, нельзя было смотрѣть на это иначе какъ на дѣтскую забаву, уже по одному тому что большая часть производительной почвы находится въ рукахъ этого класса, и нельзя никакими риторскими воркованіями зашептать эту жизненную силу, какъ невозможно заклинаніями заставить самую мелкую звѣзду опоздать хотя на мигъ противъ календаря. А какъ ведетъ себя присяжный русскій литераторъ въ настоящее время, объ этомъ мы поговоримъ въ слѣдующей главѣ.

II. Литераторъ.

Казалось бы, въ минуту благодѣтельныхъ преобразованій и на зарѣ новыхъ, не менѣе живительныхъ, когда каждая русская грудь вздыхаетъ свободнѣе, и каждая десная въ народѣ поднимается для крестнаго знаменія, литераторъ станетъ уяснять темному человѣку его грядущій путь. Ни чуть не бывало! Вотъ вы, напримѣръ, на отдаленномъ концѣ Россіи, отклонились отъ всѣхъ партій и предались какому-либо спеціальному занятію, — положимъ земледѣлію. Всякое нововведеніе имѣетъ для васъ прямое и важное значеніе только въ приложеніи къ вашему дѣлу. Вы спасены, вы укрыты отъ волненія мелкихъ страстей и самолюбія? Вы спокойны. Ни чуть небывало! Приходитъ почта – вы скрываете періодическія изданія и бросаете бѣглый взглядъ на ихъ страницы. Кончено! Вы непремѣнно наткнетесь на такія диковинки, что вамъ сдѣлается вдругъ и грустно, и смѣшно, и стыдно, и противно. Передъ вами выступаетъ вашъ собесѣдникъ, русскій литераторъ, во всей красотѣ своего безобразія.

Было бы странно отъ органа общественнаго самосознанія требовать пассивнаго безмолвія передъ тѣмъ или другимъ нововведеніемъ. Но обсуживать и судачить свысока – два дѣла разныя. Литераторъ (слава Богу, нѣтъ правила безъ исключенія) считаетъ своимъ присяжнымъ долгомъ отвѣчать на всякій вопросъ: vetо. Васъ коробитъ это дѣтское vetо, и вы только благодарите Провидѣніе, что дѣла идутъ своимъ прямымъ ходомъ. Какъ выраженіе сознательной косности, vetо литератора еще не оскорбляло бы нравственнаго чувства; но оно возмутительно своимъ притокомъ, — струею демократизма, въ самомъ циническомъ значеніи этого слова. Надобно сказать, въ нашемъ простомъ народѣ нѣтъ ни малѣйшихъ признаковъ этой струи. Это тотъ мотивъ, который въ парижскомъ театрѣ для черни заставляетъ блузниковъ выгонять чисто-одѣтаго человѣка изъ партера огрызками яблокъ. Только этою струей можно иногда объяснять въ литераторѣ то упорное непониманіе самыхъ простыхъ вещей, о которомъ резонерство ребенка еще не можетъ дать надлежащаго понятія. Напримѣръ въ отношеніяхъ между нанимаемыми и нанимающими, рекомендуется ли первымъ точность въ исполненіи договора и уваженіе къ хозяевамъ, а послѣднимъ снисходительность и человѣколюбіе къ первымъ, – кажется, чего бы яснѣе и проще? Но литераторъ (какой бы онъ былъ литераторъ, еслибъ онъ понималъ такія простыя вещи?) разомъ становится въ ораторскую позу и восклицаетъ: „А еще стремятся къ уравненію сословныхъ правъ? Отчего же не рекомендовать того же тѣмъ и другимъ?“ Литераторъ обязанъ не видѣть, что тутъ дѣло идетъ не о сословіяхъ, а о положеніяхъ, изъ которыхъ вытекаютъ отношенія лицъ. А между тѣмъ извѣстный вопросъ: „Почему курица на улицѣ, а не улица на курицѣ,“ безъ сомнѣнія, придуманъ остроумнымъ мальчикомъ на смѣхъ, – и не нашлось достаточно тупоумнаго, чтобы задать такой вопросъ серіозно.

Дорожаютъ ли квартиры, литераторъ тотчасъ хватаетъ крупнаго домовладѣльца, и цѣлые годы хлопочетъ только о томъ, подъ какимъ бы соусомъ почернѣе подать его читателямъ. О томъ же, что по законамъ естественнымъ ни одной вещи нельзя продать по произвольной цѣнѣ, и что на повышеніе и пониженіе цѣнъ вліяютъ тысячи причинъ, литераторъ и знать не хочетъ: онъ литераторъ.

Фантазія древнихъ не даромъ избрала эмблемой мудрости сову, которая только тогда поднимается на своихъ беззвучныхъ крыльяхъ для ночныхъ поисковъ, когда смолкаетъ и замираетъ день съ его жизненнымъ блескомъ и шумомъ. Глаза науки, какъ и глаза совы, не созданы для того чтобы видѣть днемъ, а для того чтобы въ ночи, мрачной для всѣхъ, отыскивать свою добычу. Витая въ своемъ безмолвномъ мірѣ, наука, по существу своему, не можетъ заботиться о томъ, какое приложеніе получитъ ея открытіе въ жизни общей. Наука сущеествуетъ для науки, какъ благо для блага, истина для истины. Но какое до этого дѣло литератору? Ему не нравится извѣстный выводъ науки, онъ съ размаху прибавляетъ къ ней эпитетъ: скаредная, и радостно плещетъ въ своемъ шумномъ ручейкѣ.

Возникаетъ ли, вслѣдствіе распространяющагося круга вольнонаемной дѣятельности, вопросъ объ измѣненіи паспортной системы, во избѣжаніе разныхъ неурядицъ, вмѣсто того чтобъ обсудить дѣло со всѣхъ сторонъ, литераторъ восклицаетъ: „Помилуйте! Къ чему это? это вздоръ! это все пустяки!“ Заходитъ ли рѣчь о штрафахъ за порубки и потравы, безъ чего земледѣліе было бы окончательно невозможно при новомъ порядкѣ вещей, у литератора уже готова фраза: „Эхъ господа! lаissez раsser, lаissez fаire!“ Это напоминаетъ тѣхъ мужиковъ, которые говорятъ помѣщику: „Помилуйте батюшка! На что намъ новое положеніе! Мы вашей милости будемъ работать, какъ работали. Какіе намъ уроки?“ — Какъ? По старому? Стало-быть, и число дней, и подводы по старому? „Нѣтъ, кормилецъ! Какіе подводы и дни? Это по новому, а ужь работа — по старому.“ Зайдетъ ли рѣчь о важности изученія древнихъ изящныхъ произведеній, и тутъ раздается голосъ: „По чистотѣ формъ и новыя не уступятъ старымъ (тутъ и Пушкинъ пригодится), а по ширинѣ идей новыя созданія превосходятъ старыя. Что касается гибкости и стройности мышленія, то этого результата можно, съ меньшимъ усиліемъ, достичь и другими путями. “Что ужь тутъ значитъ ширина идей, одному Богу извѣстно, а на дѣлѣ это выходитъ мочальный хвостъ, который, для назиданія, прицѣпляютъ къ произведенію. Этотъ мочальный хвостъ литературы потянулся у насъ по всѣмъ отраслямъ искусства и даже жизни. Мы ничего знать не хотимъ. Намъ давай поучительную музыку, таковую же поэзію, живопись, скульптуру, – словомъ все поучительное. Одна хореографія отстала. Не думаю, чтобы новѣйшій канканъ былъ особенно поучителенъ.... Виноватъ, виноватъ! Вотъ непростительный промахъ. Къ канкану-то, напротивъ, и сводятся всѣ современныя искусства, съ тою разницей, что всѣ остальные обязаны говорить о томъ, чего не слѣдуетъ дѣлать, а канканъ въ очію показываетъ что именно требуется. Гоньба за мочальнымъ хвостомъ производится до того усердно и добросовѣстно, что въ драмѣ, въ статуѣ, въ картинѣ, нѣтъ уже ни драмы ни статуи, ни картины, а торжествуетъ одинъ мочальный хвостъ съ кислымъ запахомъ рогожи. 

Недавно посчастливилось мнѣ выиграть въ художественной лотереѣ масляную картину. Подписано: Шервудъ. Картины тутъ положительно никакой нѣтъ, а есть только гіероглифы, которыми художникъ хотѣлъ выразить извѣстную тенденцію. Въ гіероглифическомъ лѣсу стоитъ гіероглифъ дровенъ съ запряженною въ него лошадью. Надо догадаться, что произошла порубка. Это уясняется гіероглифическими фигурами на первомъ планѣ. Мужики на колѣняхъ, и ихъ бьетъ какой-то отвлеченный охотникъ съ ружьемъ за плечами. По другую ихъ сторону, размахивающая руками крестьянская фигура, то же, должно-быть, бьетъ одного изъ мужиковъ, хотя ни по движенію корпуса, ни по лицу, нельзя истолковать что собственно дѣлаетъ фигура? Задачей художника, очевидно, не было создать картину требующую, какъ всякое произведеніе свободнаго искусства, уловленія момента, самобытно играющаго собственною жизнію. Все это трудно; для этого нуженъ талантъ и чувство красоты. Кромѣ того, необходимо все выразить въ соотвѣтственной формѣ; новый, подчасъ тяжкій трудъ. Это дѣлали Теньеры, Остады, Вуверманы и подобные имъ пошляки. Теперь ничего подобнаго не нужно. Надо только гіероглифически изображать воровъ да каторжныхъ, ставя ихъ по возможности въ романтически-интересное положеніе, и задача искусства разрѣшена. До какой степени творцу купленной мною картины дорого было исключительно гіероглифическое изображеніе мысли, можно видѣть изъ ничтожнаго обстоятельства. Чтобы бить воровъ, надо сперва захватить ихъ въ расплохъ. Кто же могъ это сдѣлать? Алексѣй сторожъ? Но самому ему бить или вязать воровъ, какъ это всегда бываетъ на дѣлѣ, если сторожъ еще не обжился и не привыкъ продавать лѣсъ за водку, было бы не народно; сторожъ самъ мужикъ. Нужно, чтобы бьющій былъ главнымъ образомъ баринъ или управляющій, словомъ – человѣкъ въ нѣмецкомъ платьѣ. Какъ же онъ зашелъ зимой въ лѣсъ? Ходилъ на охоту. Значитъ, требуется надѣть на него сумку и ружье. Что же онъ кладетъ зимой въ сумку? Мало ли что? Однако что? Рябчиковъ. Да они идутъ на пищакъ только въ концѣ февраля. Тутъ и изображенъ конецъ февраля, а если хотите – начало марта. Изъ чего же это видно? А шифервейсу-то сколько! Это – снѣгъ, значитъ зима; мѣсяцы же, кто ихъ разберетъ? Стало-быть у охотника за плечами обыкновенное егерское ружье. Подобно всѣмъ желчнымъ людямъ, какъ видите, онъ на картинѣ худощавъ, и потому его фигура съ ружьемъ надѣтымъ почти поперекъ, должна представлять перекосившійся крестъ. Отчего же надъ лѣвымъ плечомъ виденъ стволъ ружья, а подъ правою рукой нѣтъ и признака приклада? Въ томъ-то и дѣло: въ картинѣ, возсоздающей дѣйствительность, нужно все необходимое въ дѣйствительности. Есть стволъ, давай и прикладъ. А въ гіероглифѣ ничего этого не нужно: вѣдь ружье только объяснительный знакъ. По стволу можно догадаться, что этому господину быть тутъ слѣдуетъ, и довольно. Картины нѣтъ; зато мочальный хвостъ тутъ цѣликомъ, и я могу, у себя въ комнатѣ, повѣсить картинный гіероглифъ съ слѣдующею сентенціей: „Не должно драться въ лѣсу.“ Или быть-можетъ такой: „Ворамъ, одѣтымъ въ дубленки, не должно мѣшать въ ихъ ремеслѣ.“ Правда, я могъ бы эти сентенціи изобразить хорошимъ почеркомъ на бумагѣ, но тогда онѣ никого не приводи ли бы въ негодованіе, какъ профанація искусства; а профанація-то именно и требуется.

Нѣтъ, въ какой микроскопъ ни разсматривай Гомера, Рафаэля, Бетговена, Гете, Пушкина, ни хвоста, ни мочалы не отыщешь. А намъ нужен хвостъ и нужно оправдать его. Какъ же быть? Очень просто: долой авторитеты! Всѣ эти геніи ничего въ своемъ дѣлѣ не смыслили.

Однако, подумайте! Сколько было варваровъ, и съ чубами, и съ хвостами, которые, волна за волной, проносились надъ образованнымъ міромъ и ломали не по вашему. То была сила, о которой свидѣтельствуютъ цѣлыя области засыпанныя обломками. А вы? Какая вы сила? Кто вамъ это сказалъ? И что же однако? Эта грубая разрушительная сила разсыпалась прахомъ,

„Свалилась ветхой чешуей.
Творенье генія предъ нами
Выходитъ съ прежней красотой.“

Это ужасно! Черезъ какихъ-нибудь двѣсти лѣтъ, ваши болѣе или менѣе задорныя статейки будутъ забыты, а тотъ же мужикъ, которому вы тщетно старались привязать мочальный хвостъ, будетъ знать своего Пушкина, и „народная тропа“ къ его памятнику не заростетъ.

Но желая какъ можно скорѣе перейдти къ спеціальнымъ вопросамъ статьи, я, кстати или не кстати, рѣшаюсь обратиться къ вамъ, г. литераторъ, съ слѣдующею рѣчью. Если положеніе помѣщиковъ, дававшее имъ еще въ недавнее время возможность притѣснять подчиненное имъ сословіе, служило объясненіемъ всѣхъ Оксанъ вырываемыхъ изъ семей и Ванекъ колотимыхъ барами, завладѣвшихъ нашею литературой; то теперь – противъ кого направлены всѣ подобныя выходки? Браните и помѣщика, если онъ вамъ попадется подъ руку, но браните его какъ человѣка, потому что бранить его какъ помѣщика, въ настоящее время, не только безсмысленно, но и невыносимо скучно. Долго ли еще пережевывать эту жвачку? Если нелѣпо признавать талантъ въ человѣкѣ во имя его сіятельнаго титула, то не менѣе смѣшно возносить на пьедесталъ бездарность только въ честь ея происхожденія изъ дворовыхъ. Дѣло землевладѣльцевъ было всегда и вездѣ дѣломъ великимъ. А теперь оно болѣе чѣмъ когда-либо важно и значительно для всего государственнаго организма. Пора и нашей отсталой литературѣ вспомнить это, и отнестись къ нему безъ задора безсмысленной и нелѣпой вражды.

III. Равенство передъ закономъ.

Мы только что имѣли случай коснуться вопроса объ уравненіи, къ которому очевидно стремится наше законодательство. Но никакое уравненіе не въ силахъ сгладить естественнаго различія общественныхъ отношеній между отдѣльными лицами. Идеалъ равенства именно и заключается въ соблюденіи полной справедливости среди возможнаго колебанія отношеній. Сегодня я нанимаю, завтра меня нанимаютъ, и справедливость требуетъ, чтобъ я удовлетворялъ требованіямъ закона и въ томъ, и въ другомъ положеніи.

Въ уясненіе вопроса приведу два факта изъ собственнаго опыта. Для нечитавшихъ моихъ прошлогоднихъ статей о вольнонаемномъ трудѣ^[1] скажу, что на хуторѣ моемъ, ни одинъ рабочій не нанимается, не представивъ увольнительнаго вида отъ своего начальства и не давъ руки на подпись печатнаго условія съ моею конторой, гдѣ онъ получаетъ двойную бирку для отмѣты забираемыхъ денегъ. Въ концѣ ноября 1861 года явился дюжій, краснощекій и прекрасно одѣтый рабочій, Василій, изъявляя согласіе наняться на годъ за 40 р., съ условіемъ получить при наемкѣ 20 р. задатку.

— Ну, Василій! ты знаешь, что я не нанимаю безъ увольненій отъ мѣстнаго начальства.

— Эфто, батюшка, намъ не важность.

— Такъ принеси свидѣтельство, тогда подпишемъ контрактъ, и получишь задатокъ.

Черезъ два дня Василій явился со свидѣтельствомъ, за подписью старшины, съ приложеніемъ волостной печати. Условіе съ конторой тотчасъ было написано, и оставалось вручить 20 р. Отъѣзжая въ Москву, я спросилъ Василія, не может ли онъ обождать задатка нѣсколько дней, и получивъ согласіе, поручилъ прикащику выдать ему деньги. Въ Москвѣ получаю увѣдомленіе, что Василій, на третій день по моемъ отъѣздѣ, взятъ у насъ со двора земскою полиціей, за то что нанявшись уже къ подрядчику на желѣзную дорогу, онъ получилъ отъ него 20 р. сер. задатку. Къ счастію, отъ насъ задатокъ не былъ ему выданъ. Контрактъ съ моей конторой и свидѣтельство волостнаго старшины, за казенною печатью, еще по сей день у меня. При свиданіи съ знакомымъ членомъ губернскаго присутствія, я показывалъ ему документы, настаивая на принятіи какихъ-либо мѣръ для предотвращенія на будущее время подобнаго беззаконнаго лжесвидѣтельства со стороны старшины (случайно не нашего мироваго участка). Изъ заявленія моего ничего не вышло.

Этотъ фактъ невольно приводитъ мнѣ на память другой. Въ пятидесятыхъ годахъ, въ должности полковаго адъютанта, я былъ на высочайшемъ смотру. Многосложная бумажная отчетность, продолжительныя конныя ученія, осмотръ ординарцевъ и уборныхъ унтеръ-офицеровъ во дворецъ, церковные парады и репетиціи занимали почти всѣ часы сутокъ, такъ что спать доставалось съ часъ послѣ обѣда, да съ 12 до 2-хъ ночи. Тутъ приносилось изъ дивизіоннаго штаба такъ называемое словесное приказаніе въ нѣсколько листовъ, которое тотчасъ же нужно было диктовать циркулярно эскадроннымъ писарямъ, украсивъ и значительно дополнивъ подробными распоряженіями полковаго командира. Можно себѣ представить какъ за то дороги были два ночные часа сна. Но судьба въ нихъ мнѣ отказала. Въ полку у насъ служилъ юнкеромъ сынъ значительнаго и богатаго польскаго помѣщика. Юнкера этого, по просьбѣ отца, на дняхъ перевели въ другой, одного съ нашимъ оружія, полкъ. Въ первую же ночь по пріѣздѣ государя, когда я, сбросивъ мундиръ, упалъ на кровать, слуга доложилъ о какомъ-то баринѣ, и въ комнату вошелъ полный, почтенный господинъ, въ черномъ фракѣ и бѣломъ галстукѣ. По фамиліи я узналъ отца юнкера. Господинъ не позволилъ мнѣ встать съ постели, извинился въ позднемъ посѣщеніи, и взявъ стулъ, сѣлъ у моей кровати. Послѣ долгихъ прелюдій, онъ сталъ убѣдительно просить, чтобъ я сыну его выдалъ билетъ на Волынь.

— Извините, милостивый государь, этого и полковой командиръ, въ настоящее время, сдѣлать не въ правѣ. Къ тому же сынъ вашъ теперь не нашего полка.

— Знаю, господинъ адъютантъ. Но войдите въ наше положеніе: сыну необходимо побывать дома, а новый полковой командиръ еще не знаетъ его со стороны его нравственности; но я надѣюсь, что сынъ мой успѣлъ зарекомендовать себя въ вашихъ глазахъ.

— Если бы требовалось моего частнаго довѣрія, я бы ни на минуту не задумался. Но нужна моя офиціяльная подпись съ приложеніемъ казенной печати, и на это, какъ я уже объяснялъ вамъ, я никакого права не имѣю. Ну, если съ сыномъ вашимъ что-нибудь случится, окажется офиціяльная прикосновенность къ слѣдственному дѣлу?

— Помилуйте, мы дворяне, люди чести!

— Въ этомъ я вполнѣ увѣренъ, но....

Но тутъ вошелъ слуга со словами: „Словесное приказаніе изъ дивизіи“.

— Извините! Надо на службу. Давай одѣваться!

На слѣдующую ночь повторилось то же; на третью буквально то же. Не знаю какъ бы я теперь постарался избавиться отъ любезнаго гостя, но тогда я ни за что не рѣшался оскорбить его невниманіемъ. Между тѣмъ онъ пыталъ меня лютою пыткой и все-таки не получилъ незаконной бумаги. Попадись юнкеръ съ моею незаконною подписью, никакая сила не избавила бы меня отъ суда и приговора, вслѣдствіе котораго меня навѣкъ лишили бы возможности дѣлать подлоги. Я бы пропалъ за одно превышеніе власти, а вотъ съ волостнаго старшины подлогъ какъ съ гуся вода. Гдѣ же тутъ равенство передъ закономъ?

Тою же осенью, передъ отъѣздомъ моимъ, сосѣдній крестьянинъ привелъ въ контору восьмнадцатилѣтняго, женатаго малаго Семена, въ годовые рабочіе, за 38 р., и получилъ задатку 20. На другой же день я увидалъ Семена на работѣ. Онъ какъ-то безпокойно ворочался, и черные глазки его бѣгали какъ звѣрки. Было ясно по всему, что экономія не пріобрѣла въ немъ капитальнаго рабочаго. Что жь? подумалъ я. Гдѣ же набирать все молодцовъ? Годъ какъ-нибудь дотянетъ. Между тѣмъ, черезъ недѣлю, прикащикъ донесъ мнѣ, что рабочіе обижаются работой новаго товарища. И лошадь ему запряги, и возъ утяни веревкой; словомъ сказать, ему надо дядекъ. Это дѣйствительно непріятно для исправныхъ рабочихъ. Но чѣмъ помочь бѣдѣ? Я проворчалъ что-то, и въ скорости уѣхалъ въ Москву.

Въ февралѣ, первое что я услыхалъ по возвращеніи были жалобы на Семена: мало того что ничего не дѣлаетъ, но, какъ ни попросится домой, прогуляетъ три, четыре дня и даже недѣлю. Такихъ прогуловъ за нимъ въ конторѣ насчитался цѣлый мѣсяцъ, и въ настоящую минуту не было его на хуторѣ уже съ недѣлю. „Нѣтъ, подумалъ я, такъ не возможно этому дѣлу продолжаться,“ – и тотчасъ поѣхалъ къ мировому посреднику объяснить всѣ обстоятельства. Посредникъ принялъ самое живое участіе въ моей просьбѣ, записалъ ее въ книгу, и сталъ разчитывать сколько слѣдуетъ Семену за прожитое время. „Я самъ нанимаю по восьми рублей въ зиму,“ замѣтилъ онъ: „а такъ какъ Семенъ прогулялъ цѣлый мѣсяцъ, то ему слѣдуетъ получить семь, а вамъ изъ задатка приходится обратно тринадцать.“ Зная, какъ трудно получать въ подобномъ случаѣ деньги обратно, и настаивая на взысканіи, главнымъ образомъ, для примѣра, я просилъ посредника взыскать только одиннадцать рублей; а вернувшись домой, велѣлъ объявить Семену, что онъ мнѣ болѣе не нуженъ, и что посредникъ требуетъ его. Семен исчезъ. Прошло болѣе мѣсяца, а денегъ я не получалъ. Между тѣмъ Семенъ, нанявшійся (вѣроятно ли это?) за восемь рублей серебромъ на лѣто у сосѣдняго мужика, попался хозяину съ украденными у него же хомутами. Поблагодаривъ судьбу, избавившую меня отъ дальнѣйшей практики Семена, я тѣмъ не менѣе рѣшился, во что бы ни стало, добиться слѣдующихъ мнѣ въ возвратъ денегъ, и часто обращался за этимъ къ посреднику. Передаю одинъ изъ нашихъ разговоровъ.

— Когда же я получу эти несчастныя деньги?

— Я давно сдѣлалъ должное распоряженіе. Сами знаете, какая затруднительная съ этимъ возня. Вѣроятно, онъ уже и на новомъ мѣстѣ забралъ деньги, слѣдовательно и новаго хозяина поставилъ въ подобное вашему положеніе. Я приказалъ сельскому старостѣ отдать его въ третье мѣсто, и полученнымъ задаткомъ удовлетворить прежнихъ нанимателей.

— Это легче приказать чѣмъ выполнить. Если до васъ дошелъ слухъ о новых продѣлкахъ Семена, то вѣроятно, и всѣ наниматели въ округѣ знаютъ про нихъ. Кто же согласится нанять его теперь, да еще и денегъ дать впередъ? Скажите откровенно, какую цѣну дадите вы рабочему съ подобною рекомендаціей?

— Откровенно признаюсь, не только не дамъ, не возьму ничего, чтобы принять его въ имѣніе. Однако же вы понимаете необходимость какъ-нибудь уладить это дѣло?

— Совершенно понимаю, и мы постараемся какъ-нибудь его уладить. Позвольте сдѣлать вамъ одинъ вопросъ. Предположимъ, что я отказался бы уплатить рабочему заслуженныя имъ по договору деньги, и онъ пошелъ бы къ вамъ на меня жаловаться какъ бы вы поступили?

— Очень просто. Распорядился бы, чтобы деньги эти непремѣнно были съ васъ взысканы въ пользу рабочаго.

— Но могло бы случиться, что у меня не нашлось бы наличныхъ денегъ?

— Все равно. Земская полиція продала бы вашу лошадь, корову, овцу, и все-таки удовлетворила бы законное требованіе рабочаго.

— Все это совершенно законно и справедливо, но позвольте мнѣ сдѣлать послѣднее замѣчаніе. Вы нашъ общій судья. Рабочій и я въ двухъ данныхъ случаяхъ предстоимъ передъ судомъ вашимъ въ совершенно одинаковомъ положеніи. Считаете ли вы насъ равноправными? Если считаете, то откудая являются двѣ мѣры и двое вѣсовъ?

Но этотъ разговоръ нашъ прекратился. Справедливость требуетъ добавить, вопервыхъ, что посредникъ черезъ два мѣсяца препроводилъ ко мнѣ 11 р. сер. И слѣдовательно какъ-нибудь уладилъ дѣло. Во вторыхъ – разговоръ нашъ происходилъ весной, а лѣтомъ обнародованъ циркуляръ возлагающій на начальниковъ губерній заботу о неуклонномъ исполненіи рабочими договоровъ. Циркуляръ этотъ принесъ уже пользу дѣлу, и подаетъ надежду, что законодательство опредѣлитъ хотя главныя отношенія между нанимателями и нанимаемыми, и что положительный законъ избавитъ всѣхъ отъ тяжкой необходимости улаживать эти дѣла – какъ-нибудь.

IV. Гуси съ гусенятами.

Когда Колумбъ поставилъ свое яйцо, всѣ присутствовавшіе нашли, что это слишкомъ просто, хотя за минуту находили, что это было бы слишкомъ хитро. Притча эта будетъ повторяться вѣчно, и преимущественно между людьми не привыкшими близко подходить къ дѣлу. Такіе люди не хотятъ понять, что самыя простыя вещи вмѣстѣ и самыя трудныя. Мы уже имѣли случай говорить о модномъ въ наше время вопросѣ касательно народности или ненародности той или другой мѣры, того или другаго закона. Признаемся откровенно, вопросъ этотъ, понятный въ отношеніи къ прошедшему и настоящему, рѣшительно не понятенъ въ отношеніи къ будущему. Если меня спросятъ, народны ли въ Орловской губерніи квасъ, кичка и полушубокъ? Я не запнусь отвѣчать положительно; но если спросятъ: народны ли кохинхинка, пѣтухъ-брамапутра и присяжные? Я рѣшительно стану въ тупикъ. Спросите мужика на косьбѣ, давно ли онъ коситъ рожь и овесъ съ помощью тѣхъ грабель, которыя привязываютъ къ ручкѣ косы и называютъ крюкомъ, давно ли ему бабы выносятъ на работу картофель? Онъ посмотритъ на васъ какъ на шутника, и отвѣтитъ: „испоконъ вѣку“. Онъ скажетъ, что нельзя косить рослаго хлѣба безъ крюка, и будетъ совершенно правъ. А вы знаете, что крюкъ, и картофель введены очень недавно. Намъ становой разказывалъ, что лѣтъ восемь тому назадъ въ одномъ имѣніи поставили первую въ округѣ молотильную машину. По неопытности рабочихъ, случились два-три членоповрежденія, и барщина на отрѣзъ отказалась работать при машинѣ. А вотъ теперь молотильныя машины сдѣлались не только общимъ достояніемъ, но необходимымъ помощникомъ молотьбы, и становому приходилось усмирять барщину, которая отказывалась молотить за неимѣніемъ въ хозяйствѣ молотильной машины.“

Въ настоящее время, все земледѣльческое населеніе Россіи занято приложеніемъ къ практикѣ новыхъ постановленій о потравахъ. И этотъ вопросъ не ушелъ отъ точки зрѣнія народности. Не рѣшаясь на рѣзкій приговоръ въ дѣлѣ грядущаго, постараемся по крайнему разумѣнію разъяснить себѣ этотъ вопросъ. Порядокъ долженъ быть сохраненъ во что бы то ни стало. Но можно сохранять его и новыми, и старыми мѣрами: либо штрафомъ, либо палкой. Вѣритъ ли народъ въ дѣйствительность первой мѣры? Вѣритъ и выражаетъ эту вѣру пословицей: „не бей дубиной, а бей полтиной“. Мало того, народъ до такой степени убѣжденъ въ радикальности новой мѣры противъ зла, съ которымъ онъ сроднился и которымъ дорожитъ, что вы каждый день можете слышать возгласы: да послѣ этого намъ и жить нельзя, послѣ этого надо умирать. Итакъ, въ настоящее время, понятіе о дѣйствительности штрафовъ народно, а только самая мѣра не народна. Вотъ одинъ изъ тысячи примѣровъ. Прошлою весной я нанялъ двухъ пастуховъ. Стараго отставнаго солдата и такъ-называемаго подпаска, малаго лѣтъ тринадцати или четырнадцати, приведеннаго отцомъ. Старикъ оказался совершенно хилымъ, а малый отъявленнымъ лѣнтяемъ, нерадивцемъ и сквернословомъ, нерѣдко смущавшимъ спокойствіе остальныхъ рабочихъ. Значительные задатки были, съ самой весны, по грустнымъ условіямъ нашего дѣла, выданы тому и другому, и худо ли, хорошо ли, приходилось до поздней осени перебиваться съ такими хранителями скота. Замѣчу мимоходомъ: старшему пастуху платится въ лѣто рублей 25. Одинъ изъ нашихъ сосѣдей, вздумавъ отказать среди лѣта неисправному пастуху, послалъ разыскивать новаго по всей округѣ, и нашелъ только одного, который за вторую половину лѣта запросилъ 50 р. Ясно, что этотъ послѣдній былъ уже не пастухъ, а человѣкъ зажиточный, который сказалъ себѣ: „ужь если дадутъ 50 р., то я свое дѣло брошу, и наймусь.“

Вотъ краснорѣчивое доказательство тому, что рабочія руки у насъ бываютъ разбираемы на расхватъ, безъ остатка! Не упустимъ изъ вида, что всѣ рабочіе, отправившіеся въ прошломъ году изъ нашихъ краевъ на заработки въ южныя губерніи, вернулись домой по случаю тамошней засухи и неурожаевъ.

Но возвращаюсь къ пастухамъ. Вслѣдствіе неожиданной вражды коровъ къ лошадямъ, вражды, кончившейся значительными жертвами, я отдѣлилъ табунъ отъ рогатаго скота, и оба пастуха, по взаимному условію, стали чередоваться у отдѣльныхъ стадъ. Не говорю о старикѣ: онъ дѣлалъ что могъ, и осенью я вынужденъ былъ за совершенною негодностью перемѣнить его; но здоровый и сильный малый все лѣто отличался такими выходками, которыя и самаго хладнокровнаго хозяина вывели бы изъ терпѣнія. То лошадьми, то коровами онъ перепуталъ и стравилъ нѣсколько десятинъ лучшаго моего овса, не смотря ни накакія увѣщанія вытравилъ до земли осеннюю отаву клевера (вслѣдствіе чего, можетъ-быть, къ веснѣ онъ совершенно вымерзнетъ), и наконецъ, разщипалъ, обезобразилъ и стравилъ значительное количество сѣна, сложеннаго скирдами. Вслѣдствіе жалобъ моихъ на подпаска, сдѣлано было съ него взысканіе мировымъ посредникомъ въ видѣ пяти ударовъ розгами; но это не помогло. Еще до общаго Положенія о потравахъ, въ нашемъ округѣ установленъ былъ штрафъ, одинаковый за всякое пришлое животное, отъ птицы до свиньи. Штрафъ этотъ былъ неизмѣнныя 20 к. с. съ головы. Потравы, причиненныя мнѣ подпаскомъ, очевидно, не могли подходить подъ этотъ штрафъ, а требовали бы, по своей значительности, особой оцѣнки. Но въ этомъ, какъ и въ большей части подобныхъ случаевъ, доходить, по выраженію крестьянъ, до большаго – слишкомъ тяжело; а потому по вопросу о штрафахъ, болѣе прилагается теорія устрашенія чѣмъ теорія возмездія. Какъ бы то ни было, къ концу осени, отцу малаго приходилось дополучить рублей пять, и посредникъ уполномочилъ меня не додавать ему одного рубля, въ видѣ штрафа.

Не могу умолчать объ одномъ довольно характеристическомъ эпизодѣ съ тѣмъ же подпаскомъ. Рискуя болѣе или менѣе потерпѣть потраву собственныхъ хлѣбовъ, я, во избѣжаніе еще непріятнѣйшихъ столкновеній съ сосѣдями, при наемкѣ полагаю непремѣннымъ условіемъ: ни подъ какимъ видомъ не выпускать моего скота за чужой рубежъ, и сторожу лично быть въ отвѣтѣ за причиненные тамъ убытки. Въ одинъ прекрасный осенній вечеръ слышу, что подпасокъ распустилъ нашъ табунъ по ржаному, сосѣдскому полю, покрытому копнами, стравилъ и растерзалъ три копны, и пойманъ сторожемъ на мѣстѣ преступленія. Улика была на лицо; поэтому сторожъ не задержалъ ни одной лошади, а на слѣдующее утро отецъ подпаска явился ко мнѣ:

— Что̀ тебѣ надо?

— Да вотъ мальчишка мой вчера грѣшнымъ дѣломъ стравилъ у О-ва три копны ржи.

— Такъ что жь? Какое мнѣ до этого дѣло? Вы травили, вы и раздѣлывайтесь.

— Вѣстимо, кормилецъ, нашъ грѣхъ. То-то я къ вашей милости! Пожалуйте деньжонокъ. Вѣдь сторожъ, того, говоритъ, привези-поставь новыя копны, а эти себѣ возьми. Съ малаго-то что взять? Оттаскалъ его за виски, да что ты подѣлаешь? Виски-то понадралъ, а колосьевъ-то не вставишь. Да гдѣ ихъ теперь разважживать копны-то? Надобѣть деньги отдать.

„Экой исправный сторожъ!“ подумалъ я: „видно у нихъ тамъ большой порядокъ, когда за семь верстъ отъ усадьбы копна не пропадай.“

— Да вѣдь, любезный другъ, твой малый еще не зажилъ и того что уже забрано тобой.

— Явите божескую милость! (И на колѣни.) Мы вашей милости заслужимъ...

Ну какъ тутъ не дать? Далъ. Вечеромъ того же дня спрашиваю.

— Что? Кончили наши-то со сторожемъ?

— Кончили.

— Какъ?

— Да старикъ купилъ два штофа водки; оба пьяны напились, и только.

— У О-ва стало-быть отъ этой водки копны-то обрастутъ, что ли?

— Стало-быть обрастутъ.

Тѣмъ дѣло и кончилось. Передъ самымъ отъѣздомъ въ Москву, мнѣ пришлось снова философствовать съ отцомъ подпаска. Наканунѣ отъѣзда докладываютъ о его приходѣ. Выхожу въ переднюю. Онъ бухъ на колѣни. — Что тебѣ надо? Да встань ты сперва, а то и говорить съ тобой не стану. Что тебѣ надо?

— Не встану, отецъ мой.... Не встану, кормилецъ.

— Да что такое?

— Да вотъ, батюшка! Сынишка-то, потрава-то... Такъ сдѣлай божескую милость! Вѣдь завтра ѣдешь въ Москву. 

Я было въ суетѣ и забылъ о рублѣ штрафа, который былъ назначенъ посредникомъ. Да и что было помнить-то? Какое можетъ быть удовлетвореніе въ рублѣ серебромъ при убыткѣ на сотню рублей.

— Послушай, любезный! Ты ставилъ своего сына ко мнѣ съ тѣмъ чтобы беречь мое добро, а ты самъ знаешь, сколько онъ мнѣ надѣлалъ убытку. Чья же это вина? Если бъ я тебѣ неисправно платилъ и ли не давалъ твоему парню чего-нибудь по условію, а то теперь что жь я могу сдѣлать? Ты знаешь, я и тебѣ говорилъ, и посреднику жаловался. Чтожь проку-то?…

— Да ты бы его батюшка, за виски, да вотъ какъ! А мало того, кнутомъ бы его. Я бъ тебѣ въ ножки поклонился. Я на этомъ не ищу. Спасибо доброму человѣку, что поучилъ.

— Да я съ тебя денегъ не возьму, чтобы бить твоего сына. Это твое дѣло его учить, а не мое. Вѣдь вамъ же съ нимъ хуже будетъ. Вотъ на будущій годъ, кто его, такого негодяя, возьметъ въ работники?

— Вѣстимо, батюшка, что такъ. Да ты уже яви божескую милость, не вели прикащику вычитать цѣлковаго.

Надобно было избавиться отъ гнусныхъ валяній въ ногахъ, надобно было согласиться и на эту уступку. Вотъ вамъ и народный взглядъ на денежные штрафы! Взглядъ далеко не частный, а общій, для объясненія котораго не нужно особенной философіи. Дѣло просто. Всѣмъ намъ необходимо получить вѣру въ не подкупность и неумолимость закона. Коль скоро человѣкъ, надѣлавшій вамъ оскорбленій или убытковъ, у васъ въ рукахъ, то вы можете на мѣстѣ съ нимъ расправиться, а если вы передаете дѣло возмездія въ другія руки, то съ той уже минуты страдальцемъ дѣлается невиновный, а обвинитель. Что же, однако, дѣлать? Что должно слѣдовать въ жизни изъ такого воззрѣнія?

Впрочемъ посмотримъ, не бываютъ ли случаи, когда штрафы встрѣчаютъ большую симпатію въ нашемъ крестьянинѣ?

Содержатели постоялыхъ дворовъ на Крестахъ (въ верстѣ по прямому направленію отъ моей усадьбы), какъ всѣ русскіе дворники, большіе охотники водить домашнихъ животныхъ, не соображаясь съ пастбищами. Земли у нихъ только подъ усадьбами и огородами. Отсюда прямое слѣдствіе: скотъ и птица ихъ вѣчно таскаются по чужимъ дачамъ, которыми окружены ихъ дворы. Надо замѣтить, что этихъ дворовъ не мало, и содержатели люди очень достаточные, имѣющіе возможность сообща держать исправнаго пастуха; но имъ кажется удобнѣе пускать скотъ на волю Божію; а что изъ того выйдетъ, до того имъ нѣтъ дѣла. Такъ, по крайней мѣрѣ, было до новаго порядка вещей. Прошлою весной работалъ у меня подрядчикъ Алексѣй съ плотничьею артелью. Въ условіи нашемъ не было обозначено окончательнаго срока работамъ, что и вынуждало меня частенько навѣдываться, каково-то онѣ подвигаются. Самъ Алексѣй — малый что называется себѣ на умѣ и, какъ большая часть подобныхъ типовъ, — не послѣдній балагуръ. Отъ него-то, между прочимъ, узналъ я, что онъ нанялъ десятинъ десять прекраснаго лугу, примыкающаго къ нашему лѣску и находящагося, какъ и наша дача, въ ближайшемъ сосѣдствѣ съ Крестами. Сѣнокосъ былъ нанятъ дѣйствительно очень выгодно; тѣмъ не менѣе я не могъ не высказать Алексѣю сомнѣнія насчетъ безопасности нанятаго имъ клока.

— Что̀ будешь дѣлать, батюшка? Хошь и далеко отъ насъ, а я ужь посажу на лѣто своего старика.

Дѣйствительно послѣ Вешняго Николы, я нерѣдко видалъ его отца у опушки лѣса, и невольно присматривался къ этому оригинальному типу. Въ околодкѣ онъ успѣлъ, заслуженно или незаслуженно, пріобрѣсть репутацію знахаря, умѣющаго разчистить колодецъ, укрѣпить плотину и т.п. (кажется, гораздо болѣе на словахъ чѣмъ на дѣлѣ). Тѣмъ не менѣе, въ своей странной сборной одеждѣ, съ внушительнымъ выраженіемъ лица и съ длинной дубинкой въ рукахъ, онъ казался созданнымъ въ степные сторожа, и напоминалъ собою стариковъ-сторожей по степнымъ малороссійскимъ баштанамъ (огородамъ).

Однажды утромъ, выйдя въ молодой садъ, гдѣ садовникъ хлопоталъ около прививковъ, я увидѣлъ на прилегающей къ саду пшеничной зелени шесть гусей съ цѣлою вереницей гусенятъ, весело пощипывавшихъ пшеницу и направлявшихъ шествіе отъ Крестовъ къ намъ. Надобно было всячески избавиться отъ подобныхъ посѣтителей, и садовникъ, по указанію моему, направилъ ихъ въ водосточную канаву, русломъ которой все стадо въ самое короткое время добралось до пруда въ саду. Кликнувъ мальчика, я поручилъ ему не выпускать гусей на берегъ, а садовника послалъ на Кресты сказать хозяевамъ гусей, чтобъ они немедленно явились за своею собственностію. Отдать гусей даромъ было невозможно. Къ чему же была бы вся эта ловля? Надо было взять штрафъ. Но какой? Въ настоящее время, какъ мы уже замѣтили выше, мѣра штрафныхъ взысканій – очередной земледѣльческій вопросъ. Въ теоріи разрѣшить его весьма легко. Слѣдуетъ возвести штрафъ до чувствительныхъ размѣровъ для нарушителей порядка, а съ другой надобно, чтобы штрафъ былъ сподрученъ для взысканія. Мы говоримъ здѣсь только о появленіи животныхъ на чужой дачѣ, независимо отъ побоевъ и потравъ, оцѣнка которыхъ, равно какъ и слѣдующее за нихъ взысканіе, идетъ своимъ особымъ порядкомъ. Итакъ, въ теоріи, стоитъ только найдти среднюю пропорціональную цифру возможно большей и возможно меньшей пени, и дѣло сдѣлано. Нормою той и другой величины можетъ служить самая цѣнность животнаго. Но на практикѣ такой вопросъ, какъ это въ настоящее время и дѣлается, можетъ быть разрѣшенъ только на основаніи мѣстныхъ данныхъ, ибо нерѣдко то что дорого въ одномъ уѣздѣ, ни почемъ въ другомъ: двадцать копѣекъ, произвольно назначенныя нашимъ посредникомъ, были въ большей части случаевъ мѣрой спасительною. Но мѣра эта, очевидно, не могла бы стать положительнымъ закономъ. Возможно ли и справедливо ли, чтобы почти безвредная утка, стоящая вся въ нашей сторонѣ 15 к. сер., оплачивалась двадцатью копѣйками, заодно съ свиньей, стоящей пять р. сер., или прожорливою и неуловимою крестьянскою лошадью, стоящею 60 р. с.? Всѣ эти вопросы, о которыхъ въ настоящее время идутъ пренія между спеціалистами, приходилось мнѣ разрѣшать въ первый разъ на практикѣ въ приложеніи къ гусямъ. Прежде всего, я твердо рѣшился во что бы то ни стало не отдавать гусей даромъ, хотя бы пришлось отправлять ихъ на подводѣ за пятнадцать верстъ къ посреднику, которому тоже отъ нихъ радости мало, потому что надо было ихъ до времени кормить и беречь. Словомъ сказать, я рѣшился уязвить дворниковъ так же больно, какъ они не однократно уязвляли меня своими животами. По буквѣ посредничьяго положенія, мнѣ слѣдовало получить за 20 гусенятъ и 6 гусынь по 20 к. с. за голову: всего 5 р. 20 к. сер. Возможно ли это, когда все стадо не стоило и половины этой суммы, къ тому же и не успѣло причинить почти никакого вреда зелени? Я сдѣлался адвокатомъ дворниковъ, и вспомнилъ классическое: partus sequitur ventrem (плодъ слѣдуетъ за утробой). Тотчасъ же гусенята превратились на судѣ моемъ въ простые атрибуты гусыни. И такъ слѣдовало только получить за 6 головъ 1 р. 20 к.; но и тутъ адвокатъ воскликнулъ, что весной гусыня едва стоитъ 20 к. сер., и что дѣло этимъ путемъ пожалуй дойдетъ до комическаго посыланія подводъ къ посреднику. Какъ же быть? Назначу по гривеннику. Всего, за 6 головъ — 60 к. сер. И дешево и сердито! И дѣйствительно, все еще сердито. Столичные жители, привыкшіе считать деньги значительными кушами, не повѣрятъ, что въ настоящемъ случаѣ и 60 к. сердито. Тутъ вдругъ, уже у моего адвоката, мелькнула мысль: Весной, во всякомъ дворѣ, несутся куры, и хотя въ продажѣ свѣжія яйца ходятъ по гривеннику десятокъ, однако всякій хозяинъ гораздо легче разстанется съ этимъ десяткомъ чѣмъ съ гривенникомъ.

— Скажи имъ, чтобы за шесть гусей несли шестьдесятъ яицъ, и что безъ этого нечего имъ и ходить. Черезъ полчаса, двое малыхъ въ красныхъ рубахахъ, какъ-то переминаясь, стали приближаться къ садовой канавѣ.

— Что̀ вамъ надо?

— Да вотъ гуси-то.

— А шестьдесятъ яицъ принесли? (У ребятъ ничего не было въ рукахъ.) Нечего съ вами и толковать.

— Да это, батюшка, и гуси-то не наши.

— Не ваши? Такъ нечего разговаривать. Ты пройди-какъ пруду, обратился я къ старшему, – да взгляни, можетъ и твой гусь найдется. Чрезъ часъ ихъ тутъ не будетъ: такъ и cкажи своимъ.

Мы подошли къ пруду.

— А гуси-то всѣ наши-и-и! Запѣлъ старшій. – Сдѣлайте милость, и пр.

— Я тебѣ сказалъ, черезъ часъ ихъ тутъ не будетъ. Да можетъ-быть они вамъ не нужны; а то бы ты сейчасъ принесъ шестьдесятъ яицъ.

— Побѣгу.

Немного времени спустя, поваръ принялъ счетомъ шестьдесятъ яицъ; мальчикъ погналъ гусей домой, а я вышелъ изъ саду на постройку. Алексѣй тесалъ бревно. Отецъ его, опершись на дубинку, стоялъ надъ нимъ съ обычнымъ внушительнымъ выраженіемъ лица; другіе плотники Алексѣевой артели неподалеку тоже готовили лѣсъ.

— Вишь мошенники, елёси! Замѣтилъ Алексѣй, когда я наступилъ ногой на обдѣлываемую имъ балку. – Какими сиротами прикидываются, какъ съ нихъ приходится! Ужь дай вамъ Богъ добраго здоровья, что хоть вы ихъ проучили, а то вѣдь за лѣто-то они бы насъ раззорили.

— Разорили бы, раззорили! добавилъ внушительно старикъ отецъ, еще ниже опуская сѣдыя брови.

Итакъ вотъ новая народная точка зрѣнія, къ которой мы будемъ имѣть случай подойдти поближе.

V. Желѣзныя вилы.

Если Алексѣй плотникъ — типъ говоруна-философа, то Семенъ Скочкинъ — типъ говоруна добродѣтельно-сиротливаго. Это весьма распространенный типъ русскаго мужика, и надо отдать ему должную справедливость — самый несносный. Перваго можно еще чѣмъ-нибудь унять, ну хоть отвернуться и уйдти, а добродѣтельно-сиротливый говорунъ сумѣетъ проникнуть къ вамъ въ кабинетъ, въ гостиную, въ спальню, и даже залѣзть своимъ кислосладенькимъ голоскомъ подъ черепъ. Какой резонъ ему не представляйте, хоть на смѣхъ скажите: „надо тебя повѣсить“, онъ клянется, что устами вашими сама мудрость вѣщаетъ, и вслѣдъ за тѣмъ снова затягиваетъ свою однообразную ноту. Добродѣтельнаго Семена я знаю уже два года. Два года онъ отдаетъ сына своего Филиппа къ намъ въ работники, и признаюсь, каждый разъ, когда вижу во дворѣ черную свитку, подвязанную новымъ краснымъ кушакомъ, не могу не почувствовать тайнаго трепета. Въ первый еще годъ мнѣ пришлось познакомиться съ его неотразимымъ краснорѣчіемъ, буквально à propos de bottes. Сынъ его, Филиппъ, отвозя мою рожь на мельницу, помѣнялся сапогами съ сыномъ мельника. Тотъ и другой надѣли вымѣненные сапоги, и казалось бы дѣло съ концомъ... Нѣтъ, Семенъ нашелъ, что мельникъ обманулъ его сына, и сталъ сверлить мнѣ уши тоненькимъ голоскомъ, настаивая, чтобъ я черезъ владѣльца мельницы подѣйствовалъ на мельника съ цѣлію новаго размѣна сапогами. Можетъ-быть, промѣнъ былъ дѣйствительно невыгоденъ для его сына, но легко понять всю неловкость и даже незаконность моего вмѣшательства въ подобное дѣло. Не стану приводить всѣхъ моихъ доводовъ и всѣхъ „явите Божескую милость“ пропѣтыхъ на всѣ возможные солодково-сиротливые тоны. Кончилось тѣмъ, что я вынужденъ былъ выручать эти сапоги, какъ Жаръ-Птицу.

Филиппъ дѣйствительно смирный и добродушный, хотя и не отличный работникъ. Время подходило подъ исходъ перваго срочнаго найма. Является черная свитка, подвязанная краснымъ кушакомъ, отецъ Филиппа, Семенъ Скочкинъ.

— Что тебѣ надо?

— Къ вашей милости.

— Что же?

— Да вотъ, батюшка, парнишка срокъ доживаетъ, такъ я того......

— Что?

— Такъ какъ мы худа не дѣлали, жили по честности, какъ долгъ велитъ...

— Я Филиппомъ доволенъ. Да къ чему ты все это говоришь? Если бъ онъ что сдѣлалъ, я бы жаловался.

— Какъ же, батюшка! Кто себѣ худо сготовитъ, тотъ долженъ за то и въ отвѣтѣ быть. А мы кажется вашей милости, какъ отцу родному старались, и худа никакого не сдѣлали.

— Ну да говори, въ чемъ дѣло? Мнѣ некогда.

— А вотъ прошу у вашей милости отпустить парнишку-то. Теперь мясоѣдъ, такъ я ему невѣсту обыскалъ. Какъ мы вашей милости честно отслужили, такъ можетъ и на будущій годъ Богъ приведетъ.

— Очень радъ. Но вѣдь Филиппъ еще не зажилъ забранныхъ за этотъ годъ денегъ?

— То-то я у вашей милости хотѣлъ деньжонокъ попросить. Вѣдь надо парнишка-то женить.

Не буду въ подробности разказывать дальнѣйшаго хода этого дѣла. Кончилось, разумѣется, тѣмъ, что онъ деньги взялъ, а сына не женилъ, хотя я и распорядился такъ чтобы деньги мои не пропали добродѣтельнымъ образомъ. Эта тема развивается почти безъ варіацій каждый годъ, мѣсяца за два до отживы Филиппа. Кромѣ томительной жалости, она замѣчательна, какъ обращикъ извѣстнаго крестьянскаго краснорѣчія, столь знакомаго деревенскимъ старожиламъ, главный пріемъ котораго заключается въ просьбѣ дегтю при желаніи получить овса. Волей-неволей я имѣлъ возможность съ извѣстныхъ сторонъ познакомиться съ личностью Семена; но одно обстоятельство дорисовало его прошлымъ лѣтомъ окончательно.

Въ продолженіе нѣсколькихъ дней меня не было дома. По возвращеніи моемъ, прикащикъ объявилъ слѣдующее:

Дней пять тому назадъ рабочіе возили съ коннаго двора удобреніе. У молодаго малаго, Ивана, за отлучкой одного изъ рабочихъ, были двѣ подводы, изъ которыхъ одна съ молодою лошадью. Эту подводу, для уравненія труда, рабочимъ приходилось накладывать сообща. Послѣ завтрака, когда они снова принялись за дѣло, и очередь дошла до общей подводы, общими усиліями накидали ее верхомъ. Иванъ нашелъ нужнымъ сказать: „довольно“. Игривая молодежь, отвѣчая со смѣхомъ, что желаетъ испробовать силу и досужество лошади, продолжала подкидывать вилку за вилкой. Иванъ настоятельно требовалъ, чтобъ они отстали, говоря, что за лошадь отвѣчаетъ онъ. Смѣхъ пуще — и вилка за вилкой! Иванъ принялся гоняться за проказниками, перевернувъ вилы желѣзными зубцами къ себѣ и стараясь хватить обидчиковъ деревянною рукояткой. Одни убѣгаютъ, другіе въ это время подбавляютъ клади на возъ. Иванъ вышелъ изъ себя. На этотъ разъ убѣгающимъ оказался Филиппъ. Иванъ не вытерпѣлъ и верхомъ пустилъ въ него рукояткой. Тяжесть желѣзныхъ зубцовъ заставила вилы описать на воздухѣ параболу, и втыкаясь въ землю, одинъ изъ зубцовъ случайно вонзился убѣгавшему Филиппу въ правую ступню, немного ниже подъема.

Совершенно потерявшійся Иванъ подбѣжалъ и выхватилъ вилу, а не менѣе испуганный Филиппъ, при видѣ крови, брызнувшей ключомъ, крикнулъ: „Что ты со мной сдѣлалъ, разбойникъ? Ты меня зарѣзалъ,“ и ударомъ кулака въ лицо сшибъ съ ногъ своего противника.

— Гдѣ же теперь Филиппъ?

— Лежитъ въ рабочей избѣ.

Я тотчасъ же отправился въ рабочую, и нашелъ Филиппa сидѣвшимъ на лавкѣ.

— Покажи ногу. Рана, повидимому, была не опасна; остріе не повредило кости. Кровотеченіе уняли тотчасъ же примочкой арники съ холодною водой; тѣмъ не менѣе рана не заживала, и ступня кругомъ имѣла раздраженный, стеклянный видъ. Съ перваго же дня отецъ Филиппа соглашался на мировую съ отцомъ Ивана, требуя 20 р. с. Далеко не зажиточный отвѣтчикъ не въ силахъ былъ заплатить такихъ денегъ. Съ весны онъ получилъ 15 р. задатку на покупку овса, а вслѣдъ за тѣмъ, какъ милости, вымолилъ еще 15 на покупку лошади, въ замѣнъ послѣдней, только что украденной у него въ губернскомъ городѣ. Ивану оставалось получить 8 р. Все это было объяснено прикащикомъ Семену еще до моего пріѣзда, но онъ и слушать ничего не хотѣлъ, и желая настоять на сочиненномъ имъ самимъ штрафѣ, ежедневно давалъ сыну прикладывать къ ранѣ какую-то растравляющую дрянь. Такъ по крайней мѣрѣ говорили, и это обстоятельство объясняло мнѣ раздраженный видъ ступни. Я былъ убѣжденъ, что Семенъ непремѣнно явится ко мнѣ съ жалобой. Быть судьею въ этомъ дѣлѣ я не могъ. Убѣждать Семена, значило тратить время понапрасну. Что же дѣлать? Надо было дать дѣлу какой-нибудь толчокъ, тѣмъ болѣе что Иванъ, какъ мнѣ сказали, третій день почти хлѣба не ѣстъ, продолжая исправно ходить на работу. Предвидя нападеніе со стороны Семена, я велѣлъ собрать въ обѣденное время всѣхъ рабочихъ, и вышелъ къ нимъ. Никогда не забуду несчастнаго выраженія лица и всей фигуры Ивана. Онъ имѣлъ видъ осужденнаго и примирившагося съ своею участью человѣка. Только зная богатырскій аппетитъ русскаго крестьянина во время работъ, можно составить себѣ понятіе о явномъ упадкѣ силъ работника, трудившагося трое сутокъ почти безъ пищи. Не будь онъ въ такомъ нервномъ состояніи, онъ вѣрно, на первый же день, былъ бы не въ силахъ шевельнуться. Признаюсь, мнѣ стало искренно жаль бѣдняка, и захотѣлось какъ-нибудь выручить его изъ бѣды. Рабочіе, присутствовавшіе при происшествіи, буквально передали мнѣ все, какъ я разказалъ выше, и прибавили, что Иванъ не имѣлъ никакого намѣренія ранить Филиппа желѣзомъ. Черезъ полчаса по отпускѣ рабочихъ, предчувствіе сбылось. Явился Семенъ съ слезливымъ разказомъ происшествія, которому онъ старался придать важный уголовный характеръ. 

— Все это хорошо, но чего же ты наконецъ хочешь?

— Я, батюшка, ничего не хочу. Какъ мы вашей милости служили, и худа никакого не дѣлали, а кто худо сдѣлаетъ, тому и въ отвѣтѣ состоять, я имъ самъ, по простотѣ, говорилъ: вы молъ лучше до большаго не доводите; не доводите, молъ, лучше до большаго, а помиритесь. Такъ нѣтъ. Онъ мнѣ ничего. Я хоть бы ихъ рѣчи послушалъ. Такъ ничего.

— Да вѣдь это потому, что ты съ нихъ требуешь двадцать рублей. Самъ подумай, гдѣ же имъ (ты знаешь у нихъ недавно лошадь украли) взять столько денегъ?

— А зачѣмъ было до этого доводить? Мы тутъ не причиной. Мы какъ худа никакого не дѣлали, такъ по дѣломъ вору и мука.

— Да вѣдь ты же знаешь самъ, что это вышло несъ сердцовъ, а нечаянно?

— Нечаянно, точно нечаянно. Я и говорю имъ: эхъ, не доводите, молъ, до большаго, а то вѣдь оно вонъ куда пойдетъ! Можетъ парень-то вѣкъ не работникъ. Я ужъ вашу милость трудить хотѣлъ, отпустите Фильку-то ко двору. Что же ему тутъ лежать безъ дѣла?

— Нѣтъ, ты объ этомъ не проси. У тебя его лѣчить не будутъ, а тутъ лѣчить будутъ. Пусть полежитъ здѣсь, а ты лучше помирись съ Ивановымъ отцомъ, да только не проси чего онъ дать не можетъ.

— Мы значитъ, какъ никакого худа не дѣлали, по Божьи жили, то значитъ всякъ долженъ по худымъ дѣламъ въ отвѣтѣ быть.

— Ну, братъ я думалъ ты ко мнѣ за дѣломъ, а ты пришелъ лясы точить. Мнѣ некогда. Ступай ищи себѣ расправы помимо меня. Я хотѣлъ тебѣ доброе слово сказать, а ты все свое. Ступай.

— Мы къ вашей милости. Вотъ что: какъ вы насъ разсудите, такъ тому дѣлу и быть.

— Вотъ это хорошо. Ну, слушай. Къ кому ты пойдешь? Къ посреднику? Мнѣ кажется онъ въ это дѣло не войдетъ. Это не его часть. Къ становому? Ну какъ ему васъ разсудить? Штрафъ это мы съ тобой выдумали; а какой въ законѣ за это денежный штрафъ? Надо наказать Ивана, ну и накажутъ, да ты гнешь съ него деньги получить, а тебѣ какая корысть, что ему дадутъ двадцать пять розогъ. Такъ или нѣтъ?

— Такъ, батюшка, истинная правда. Такъ какъ мы худа никакого....

— Но этимъ не кончится. Если становой по правдѣ разсудитъ, то надо и твоего Фильку наказать. Онъ первый началъ на работѣ дурачиться, да потомъ и самъ хватилъ Ивана въ ухо. Вотъ и судъ весь. А впрочемъ попробуй.

— Какъ ваша милость разсудитъ, такъ не замай и будетъ.

— Прекрасно. Я разсуждаю такъ. Пусть Ивановъ отецъ тебѣ заплатитъ три рубля. Хоть и это ему тяжело, но что жь дѣлать когда грѣхъ случился?

— Какъ же можно, батюшка? Значитъ мое дѣло такъ за три рубли и пропасть должно?

Съ тѣмъ онъ отъ меня и ушелъ. Признаюсь, меня мучила неопредѣленность положенія Ивана. Думалъ я помочь ему собственными деньгами, но мысль скомпрометировать себя въ глазахъ всѣхъ удержала меня. Часа въ три мнѣ пришли сказать, что они кончили. Отецъ Ивана пришелъ просить 6 р. Съ него взяли 3 р. деньгами, да полштофа водки – 2 р. 50 к. Итакъ главнымъ наказаннымъ остался я; мнѣ предстояло имѣть до поздней осени дѣло съ рабочимъ которому слѣдуетъ всего на все 2 р. с. Вечеромъ, при закатѣ солнца, выйдя на прудъ, я увидѣлъ двѣ фигуры отцовъ-соперниковъ, стоявшихъ рядомъ въ интереснѣйшихъ позахъ. У обоихъ руки были сложены крестомъ по-наполеоновски, а лица съ выраженіемъ римскихъ сенаторовъ обращались къ закату. Видно было, что оба уже вкусили отъ даровъ Вакха и находились въ самыхъ дружескихъ отношеніяхъ.

VII. Значеніе среднихъ землевладѣльцевъ въ дѣлѣ общаго прогресса.

Въ майской книжкѣ Отечественныхъ Записокъ на стр. 71 й, въ статьѣ г. Павла Небольсина читаемъ слѣдующее:

„Выше сказано, что крестьянамъ нечему было научиться отъ помѣщиковъ. Дѣйствительно, самъ управитель, со словъ котораго написана у меня эта страница, подтверждаетъ, что помѣщичьи усадьбы не имѣли никакого дѣльнаго, хозяйственнаго преимущества передъ крестьянскими. Вотъ его слова, какъ итогъ долголѣтнихъ наблюденій. Помѣщики, вмѣсто того чтобы хозяйственно хозяйничать, заводить коноплянники, огороды, воздушные сады, приносящіе общую пользу, или по крайней мѣрѣ, чтобъ умненько хлѣбъ сѣять и воздѣлывать землю, утучнивъ ее приличнымъ образомъ, огранчивались тѣмъ, что ширили, во всѣ стороны, пашни. Они не заботились о навозѣ, не вѣрили въ землеудобрительность другихъ средствъ, не старались объ улучшеніи скота и увеличеніи его численности, а главнѣйшею задачей поставляли ни къ чему не ведущія и вовсе не сообразныя со средствами и потребностями прихоти и роскошь. Бывало, у помѣщика, скотъ съ голоду крыши у мужиковъ обдираетъ, а землевладѣлецъ сгоняетъ крестьянъ строить въ саду храмъ славы, да тріумфальныя ворота! У иного хорошенькой лошаденки нѣтъ, чтобы на работу выѣхать или обозъ въ городъ отправить, а цѣлый міръ день-деньской пыхтитъ у него на усадьбѣ за очисткою дорожекъ въ его на англійскій манеръ разведенномъ саду. Вся дворня чуть не съ голоду умираетъ и бьетъ баклуши въ совершенномъ бездѣйствіи, а тутъ рядомъ съ нею и теплицы, и оранжереи, и грунтовые сараи. И часто пречасто сырой, водянистый, но вырощенный у себя дрянной арбузикъ куда какъ дороже обходился того, который можно бы выписать по почтѣ, прямо изъ Милютиныхъ лавокъ. Но теперь прошла пора азіатскаго барства; мы это осенью же увидимъ, прибавилъ управитель. А примѣта простая! Барыни наши, помяните мое слово, меньше варенья въ нынѣшнемъ году наварятъ.“

Сколько капитальныхъ обвиненій въ этихъ немногихъ строкахъ! И всѣ онѣ не справедливы и не основательны. Тѣмъ не менѣе спасибо и за нихъ. Такими обвиненіями дѣло подвигается впередъ. Оно выходитъ на жизненную арену изъ-за неприступныхъ окоповъ литературныхъ отвлеченностей. Это уже не тѣ неопредѣленныя фразы, противъ которыхъ возражать нельзя, а если можно, то такими же пустыми общими мѣстами. Господинъ Небольсинъ, какъ писатель серіозный, чувствуетъ безплодность общихъ мѣстъ, и прямо указываетъ на то чего не дѣлаютъ и что должны бы дѣлать помѣщики. Разсмотримъ же, хотя поверхностно, эти обвиненія. Самъ управитель, со словъ котораго Небольсинъ исписываетъ страницу, подтверждаетъ, что крестьянамъ нечему хорошему было научиться отъ помѣщиковъ. Капитальная фраза эта, хотя тоже совершенно общая, совершенно несправедлива. Была бы только охота да возможность, крестьянину всегда было, есть и вѣроятно еще больше будетъ въ послѣдствіи, чему поучиться у помѣщика. Что касается до меня лично, то при въѣздѣ въ усадьбу небогатаго, но мало-мальски образованнаго помѣщика, матеріяльнымъ средствамъ котораго не позавидуетъ и самый скромный горожанинъ, – при въѣздѣ въ подобную усадьбу, каждый разъ не могу подавить въ себѣ невольно чувства недовѣрія къ дѣйствительности. Мнѣ все кажется, что я все это во снѣ вижу. Нашъ братъ, ружейный охотникъ, которому приходится за лѣто изъѣздить до 1000 верстъ по всѣмъ возможнымъ проселкамъ и закоулкамъ, останавливаясь гдѣ попало, пойметъ это лучше всякаго. Куда бы васъ, кромѣ помѣщичьяго дома, ни закинула судьба на ночлегъ, вы вездѣ мученикъ. Всюду одно и тоже. Духота, зловоніе самое разнообразное и убійственное, мухи, блохи, клопы, комары, ни признака человѣческой постели, нечистота, доходящая до величія, ни за какія деньги чистаго куска чего бы то ни было. Всюду дуетъ и течетъ, и ни малѣйшей попытки принять противъ этого мѣры. Страшный зной, и никакой потребности посадить подъ окномъ деревцо. Совершенное отсутствіе чувства красоты, ни одного цвѣтка, и если на огородѣ красуются подсолнухи, то единственно затѣмъ чтобъ осенью можно было щелкать его сѣмечки. Вы скажете, бѣдность. Но почему же, въ уѣздныхъ городахъ, у зажиточныхъ людей, осушающихъ по нѣскольку самоваровъ въ день, – то же самое? Тотъ же разительный запахъ прогорклаго деревяннаго масла и невычищенной квашни, та же невозможность достать чистой посуды или пищи, за исключеніемъ вѣчныхъ яицъ. Проѣздивъ недѣлю такимъ образомъ, вы и сами убѣждаетесь въ невозможности достать здѣсь или завести что-либо порядочное. Нѣтъ, думаете вы, нужна еще тысяча лѣтъ, — и съ этими мыслями вдругъ въѣзжаете въ помѣщичью, хотя и соломой крытую, усадьбу. Все зелено и привѣтливо. Видно, что здѣсь на степи дорожатъ каждою вѣткой. Тамъ старыя ивы нагнулись надъ прудомъ, здѣсь молодые тополи въ перегонку тянутся вверхъ, а въ сторонкѣ гдѣ-нибудь виденъ древесный питомничекъ. Передъ балкончикомъ пестрый партеръ, и всюду чистыя дорожки, по которымъ ежедневная утренняя роса не мочитъ ногъ и не портитъ обуви. Вы входите въ домъ, насѣкомыхъ нѣтъ, зловонія нѣтъ; все чисто, все прибрано къ мѣсту. Васъ встрѣчаетъ небогато, но мило одѣтая хозяйка; фортепіано и ноты показываютъ, что она худо ли, хорошо ли, играетъ. Между тѣмъ хозяинъ, загорѣлый и усталый, возвращается съ работъ. Столъ накрываютъ чистѣйшею скатертью, — гордость домовитой хозяйки. Супъ безъ всякихъ убійственныхъ запаховъ и – о роскошь! — кусокъ сочнаго ростбифа со стаканомъ хорошаго вина. Можетъ-быть этого вина и не большой запасъ, но оно есть, и радушно предлагается гостю. Вечеромъ, вы засыпаете на мягкой свѣжей постели. Развѣ это не волшебство? Утромъ, вамъ предлагаютъ до подставы, хотя старомодный, но все-таки покойный экипажъ; хомуты цѣлы и смазаны. Мы беремъ въ примѣръ небогатыхъ помѣщиковъ. Правда, все видѣнное вами стоило хозяевамъ неимовѣрныхъ хлопотъ и усилій. Хозяйка, быть-можетъ, не только не въ состояніи выписывать арбузовъ изъ Милютиныхъ лавокъ, а даже купить цвѣточныхъ сѣменъ для своего партера. Но у нея есть добрыя сосѣдки, и она имъ скажетъ: „берите у меня сколько угодно сѣменъ резеды и корней георгинъ, я въ нынѣшнемъ году отвела множество отводковъ, а мнѣ одолжите астръ. “Однимъ словомъ, вы слышите тутъ присутствіе чувства красоты, безъ котораго жизнь сводится на кормленіе гончихъ въ душно-зловонной псарнѣ. И все-таки господинъ управитель думаетъ, что крестьянамъ нечему поучиться у помѣщиковъ. Но кто же подвинулъ наше сельское хозяйство и на ту невысокую ступень, на которой она, по разнымъ обстоятельствамъ, находится въ настоящее время? Кто развелъ высокія породы коровъ, овецъ, лошадей и всевозможныхъ растеній? Спросите у хлѣбныхъ торговцевъ, чьимъ хлѣбомъ они торгуютъ, чья шерсть идетъ на фабрику и въ продажу? Изъ чьихъ садовъ фрукты поступаютъ въ лавки? Крестьяне даже и не умѣютъ ходить за садомъ и не чувствуютъ въ этомъ потребности. Помѣщики, по мнѣнію г. управителя, не разводятъ воздушныхъ садовъ. Кто же ихъ разводитъ когда, кромѣ помѣщичьихъ, за ничтожными исключеніями, нѣтъ садовъ?

Покончивъ съ этимъ общимъ положеніемъ, разсмотримъ болѣе опредѣленныя и прямыя обвиненія. Что значатъ слова: „умненько сѣять хлѣбъ?“ Значитъ ли это въ извѣстныхъ случаяхъ воздѣлывать землю, утучняя ее приличнымъ образомъ или ширить во всѣ стороны пашни? Ширить пашни, значитъ распахивать дѣвственную землю, новь. До сихъ поръ никакая искусственно-удобренная почва не можетъ состязаться съ новою. Уже по одному этому всякій хозяинъ, желаюцій „умненько“ хозяйничать, при выборѣ изъ двухъ десятинъ, оставитъ навозную и возьметъ новь. „Умненько“ значитъ въ хозяйствѣ: „выгодно.“ Наше сельское хозяйство продолжаетъ двигаться на прежнихъ основаніяхъ, съ тою разницей, что прежде было трудно съ точностію опредѣлить цѣнность труда, а теперь онъ самъ ежедневно выражается мѣриломъ цѣнности, деньгами. Только по этой причинѣ возьмемъ примѣръ изъ вольнонаемнаго хозяйства. Въ нашей сторонѣ, если можно купить навозу (часто этого сдѣлать нельзя ни за какія деньги), то не дешевле 15 р. с. за 360 возовъ, – количество не доставляющее еще сильнаго удобренія. Да вывесть его на десятину стоитъ тѣ же 15 р. с.; да раскидать и запахать его – около 2 р. с.; итого, удобреніе стоитъ 32 р. с. А распахать лугъ, на которомъ нѣтъ пней, стоитъ не дороже 10 р. с. Спрашивается: кто бы поступилъ умненько, тотъ ли кто, какъ обвиняемый помѣщикъ, расширилъ бы пашни, или тотъ кто, по совѣту г. управителя, сталъ бы тратить непроизводительно 22 р. с. на удобреніе каждой десятины. Вотъ таковы-то, большею частію, всѣ ораторскіе возгласы передъ судомъ самихъ фактовъ.

Не менѣе практична слѣдующая затѣмъ фраза въ устахъ г. управителя. „Бывало, у помѣщика, скотъ съ голоду крыши у мужиковъ обдираетъ, а землевладѣлецъ сгоняетъ крестьянъ строить въ саду храмъ славы, да тріумфальныя ворота!“ Фраза, какъ видите, оканчивается знакомъ восклицанія. Подумаешь, въ самомъ дѣлѣ, какіе злодѣи эти неразумные помѣщики! А вотъ я на своемъ вѣку много видывалъ помѣщичьихъ садовъ, съ бесѣдками, воротами и калитками, но не встрѣтилъ ни одного храма славы и никакихъ тріумфальныхъ воротъ. Допустимъ однако же, что г. управитель былъ въ этомъ отношеніи счастливѣе меня: пусть онъ, какъ знатокъ сельскаго хозяйства, объяснитъ, какая связь между положеніями: „скотъ крыши обдираетъ“ и „владѣлецъ строитъ храмъ славы“? По нашему простому, нелитературному пониманію вещей, фраза эта вяжется не болѣе слѣдующей: у человѣка всѣ женщины въ домѣ чулки вяжутъ, а онъ все книги читаетъ, да яичницу съ перцемъ ѣстъ. Если бы фраза была составлена такъ: „скотъ прошлую зиму крышу обдиралъ, а онъ нынѣшнею осенью не даетъ времени убрать хлѣбъ съ полей и погноилъ его подъ дождемъ“, — мы поняли бы ее; а то, воля ваша, она звучитъ литературно. Какой вредъ можетъ причинить миѳологическая постройка храма славы скоту, который, ободравъ зимою крыши, давно уже поправился на подножномъ корму? Так же логична и практична частица а, противопоставляющая, съ одной стороны, неимѣніе хорошенькой лошаденки цѣлому міру пыхтящему за очисткой дорожекъ, а съ другой – голодающую и бьющую баклуши дворню оранжереямъ. Дорожки чистятся въ маѣ, когда у добраго хозяина весеннія работы кончены, и тамъ, гдѣ міръ пыхтитъ болѣе одного дня надъ дорожками, не дворня бьетъ баклуши, а г. управляющій, завѣдывающій работами, хотя чѣмъ долѣе пѣшій міръ будетъ въ это время на работѣ, тѣмъ болѣе будутъ отгуливаться на досугѣ, на пару и по выгонамъ, всякія лошадки, и хорошенькія, и плохенъкія. Объ арбузѣ изъ Милютиныхъ лавокъ по почтѣ, почти и говорить не стоитъ. Парникъ, въ которомъ должно родиться отъ 25 до 50 хорошихъ арбузовъ, можетъ стоить, считая всѣ издержки, рублей 15. Слѣдовательно, 37 арбузовъ обойдутся по 40 к. за штуку, а въ Милютиныхъ лавкахъ надо дать за нихъ около 40 р. с. Но практическій г. управитель упустилъ изъ вида два обстоятельства. Нерѣдко помѣщикъ живетъ въ 200 верстахъ отъ ближайшей почтовой конторы, которая по закону не принимаетъ никакихъ жидкостей, и вѣрно ни у одного изъ нихъ не хватило бы охоты лакомиться арбузами, ѣхавшими мѣсяцъ или два на перекладныхъ. Вотъ и сужденія г. управителя, оглашенныя печатью. Не удивительно, что хозяйства иныхъ отсутствующихъ владѣльцевъ не подвигаются впередъ, если надзоръ за ними порученъ управителямъ, имѣющимъ такія превратныя понятія о самыхъ элементарныхъ основаніяхъ хозяйства. Нѣтъ, не такимъ безмысленно-бездушнымъ существомъ вижу я, особенно въ настоящее время, средняго землевладѣльца. Я вижу его напрягающимъ послѣднія умственныя и физическія силы, чтобы на заколебавшейся почвѣ устоять, во имя просвѣщенія, которое онъ желаетъ сдѣлать достояніемъ своихъ дѣтей, и наконецъ во имя любви къ своему дѣлу. Вижу его устанавливающимъ и улаживающимъ новыя машины и орудія, почти безъ всякихъ къ тому средствъ; вижу его по цѣлымъ днямъ перебѣгающимъ отъ барометра къ спѣшнымъ полевымъ работамъ, съ лопатой в рукахъ въ саду, и даже на скирдѣ непосредственно-наблюдающимъ за прочною и добросовѣстною кладкой его, а въ минуты отдыха за книгой или журналомъ. Все это невыдумка праздной фантазіи, а дѣло, на которое я могу вокругъ себя указывать пальцами. Какъ бы ни былъ скуденъ у него годовой прибытокъ, у хозяйки дома всегда найдется и добрый совѣтъ, и даровое лѣкарство для пришедшаго больнаго. Конечно, есть и между помѣщиками не мало людей, которымъ дики и машины, и новыя отношенія; но мы говоримъ про общій потокъ, а не про лежащіе на днѣ русла камни. Косность бываетъ и въ литературѣ и въ наукѣ; такова воля судебъ.

Честной дѣятельности землевладѣльцевъ съ каждымъ шагомъ открывается обширное и благодатное поле. Надобно только, чтобъ они все болѣе и болѣе проникались сознаніемъ важности своей задачи. Невозможно повѣрить, чтобы добросовѣстный и сознательный трудъ не принесъ наконецъ своихъ плодовъ, и чтобы добрый примѣръ остался безъ вліянія на массу народонаселенія. Можно порицать дурныя дѣла злыхъ и неразвитыхъ людей, сожалѣть объ ошибкахъ заблуждающихся; но слѣпо враждовать въ настоящее время противъ землевладѣльцевъ, значитъ желать косности, безысходнаго мрака, отсутствія всякаго идеала въ жизни. А это тяжкое проклятіе. Не дай того Богъ свободному народу!

VII. Ферма, проба и клеверъ.

Въ запискахъ моихъ изображающихъ первоначальное устройство моей фермы^[2], въ самую, можно сказать, минуту хаотическаго броженія двухъ разнородныхъ элементовъ земледѣльческаго труда: крѣпостнаго и вольнонаемнаго, я рѣшился ограничиться фотографическою передачей фактовъ, предоставляя имъ говорить за себя. Съ тѣхъ поръ какъ все это происходило у меня, прошло два года. Въ это время многое измѣнилось въ понятіяхъ и на дѣлѣ. Теперь уже не слыхать фразъ въ родѣ слѣдующей: вольный трудъ для производства гораздо выгоднѣе крѣпостнаго и т.п. Теперь всякій понимаетъ, что фермерское хозяйство такое же чисто коммерческое предпріятіе какъ фабрика, заводъ и т.д.; но не для всякаго, быть можетъ, ясно, до какой степени подобное заведеніе (я готовъ сказать моральное лицо) чувствительно ко всѣмъ экономико-соціальнымъ перемѣнамъ. Чѣмъ меньше ферма, чѣмъ менѣе у нея средствъ прибѣгать къ раздѣленію труда, тѣмъ чувствительнѣе она къ такимъ перемѣнамъ. Если и въ большихъ городахъ, этихъ центрахъ раздѣленія занятій, подобныя перемѣны ощутительны для жителей, на которыхъ онѣ вліяютъ изъ третьихъ, четвертыхъ рукъ, то легко представить себѣ, какъ онѣ дѣйствуютъ на изолированную ферму, гдѣ надобно имѣть все, что есть въ городѣ, только при содѣйствіи самаго ограниченнаго числа рукъ, во многихъ случаяхъ не болѣе какъ двухъ рукъ для десяти и болѣе самыхъ разнообразныхъ занятій. Мнѣ кажется, что самая чувствительность элементовъ новаго дѣла интересна какъ признакъ извѣстной кристаллизаціи его. Великій законодатель и хозяинъ фермы стоятъ на двухъ противоположныхъ концахъ галванической цѣпи. Геніальное соображеніе всѣхъ разнородныхъ послѣдствій новаго закона, необходимое первому, совершенно не нужно послѣднему. Только вообразите отмѣну дѣльнаго, или введеніе нелѣпаго закона, и вы легко поймете, что ежедневный, можно сказать, ежечасный опытъ немедленно укажетъ фермеру на не избѣжныя для него послѣдствія предстоящей перемѣны.

За два года вся задача состояла въ прекращеніи крѣпостнаго труда. Эта задача разрѣшена и въ нѣкоторомъ отношеніи отступила на второй планъ; теперь вопросъ въ томъ, какъ и чѣмъ замѣнить этотъ трудъ на дѣлѣ, не на словахъ. Поэтому поводу возникаетъ цѣлый рядъ новых вопросовъ, и вотъ почему я не могъ и не хотѣлъ на этотъ разъ пройдти молчаніемъ тѣ изъ нихъ, которые казались мнѣ главными по вліянію на фермерскую (въ настоящее время, вѣрнѣе сказать земледѣльческую) дѣятельность. Что касается до приводимыхъ мною фактовъ, я стараюсь и на этотъ разъ относиться къ нимъ фотографически, предоставляя имъ, по возможности, говорить самимъ за себя.

Будь я настолько же способенъ ослѣпляться собственною дѣятельностью, какъ извѣстная молочница съ горшкомъ на головѣ, читатель, быть-можетъ, не безъ удовольствія нашелъ бы на этихъ страницахъ много отрадныхъ диковинокъ, а иной, начинающій хозяинъ, не зная какъ и что ему дѣлать, воскликнулъ бы: „нашелъ! нашелъ!“ Но увы! Я не могу видѣть того чего еще нѣтъ, да быть-можетъ и не будетъ, а два года слишкомъ незначительный срокъ для новаго, во всѣхъ отношеніяхъ, хозяйства. Въ прошломъ году я обѣщалъ поопредѣленнѣе поговорить о принятой мною хозяйственной системѣ, и постараюсь теперь, въ возможно сжатомъ видѣ, исполнить обѣщаніе, безъ всякихъ самообольстительныхъ прикрасъ.

Какъ извѣстно прошлогоднему читателю, я получалъ въ управленіе двѣсти десятинъ, которыя обрабатывались на всѣ манеры: крѣпостнымъ и вольнымъ трудомъ, исполу и отдачей въ наемъ. Мы видѣли плачевный результатъ такого образа дѣйствій. Разумѣется, пахотная земля раздѣлена была, по барщинскому, на три поля. Самая поверхностная выкладка покажетъ, до какой степени барщина была права въ отношеніи къ своей вѣковой рутинѣ. Изъ двухсотъ десятинъ, примѣрно, шестьдесятъ находились въ пользованіи крестьянъ, и полагая кругомъ по 4 рубля за десятину, владѣлецъ имѣлъ ежегоднаго, но единственнаго расходу 240 руб. Затѣмъ ему оставалось въ трехъ поляхъ по тридцати по три десятины пашни и двадцать съ чѣмъ-нибудь десятинъ сѣнокосу, не считая выгона, да четырехъ десятинъ лѣсу. Какъ ни былъ бы дуренъ урожай на прѣсной землѣ, владѣлецъ могъ дѣлать такой разчетъ:

	За домашн. расходомъ.	Денегъ.
Съ 33 десятинъ ржи по 4 четверт. — 132 четв.	100 четверт.	300 руб.
— 33 — овса — — 6 — 198 —	150 —	300 —
— 20 десят. лугу — сѣна по 100 пуд. — 2000.	1.000 пудовъ.	150 —
	Итого чистаго доходу 750 руб.

При этомъ онъ могъ держать четырехъ лошадей, четырехъ коровъ и штукъ двадцать овецъ для собственной надобности, что вполнѣ достаточно при такомъ миніатюрномъ хозяйствѣ. Итакъ, хозяйничая спустя рукава, невозможно было, при старой рутинѣ, получить на этомъ клочкъ, кромѣ собственнаго продовольствія, менѣе 750 руб. Посмотримъ, сколько дастъ тотъ же клочокъ, при новомъ затруднительномъ и хлопотливомъ хозяйствѣ? Принимая урожай прошлаго 1862 года за норму (лишь бы никогда отъ нея не отступать!), мы должны выставить слѣдующія цифры:

Съ 40 десятинъ озимаго:

Продано 35 четвертей пшеницы по 7 р  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .	245 руб.
Ржи 280 четвер. по 3 р.  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .	540 —
Полагая, что со временемъ можно будетъ продавать по
100 четвертей овса и по 2 руб.  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .	200 —
Итого валоваго доходу	985 —

Надо имѣть въ виду, что вмѣсто 8 или 10 штукъ крупнаго скота, мнѣ необходимо держать до 120. Взглянемъ на неизбѣжный годовой расходъ.

Десяти рабочимъ, считая кругомъ годовымъ и лѣтнимъ
жалованья по 30 руб.  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .	300 руб
Двумъ скотникамъ  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .	55  —
Расходъ на приварокъ  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .	100 —
Наемъ постороннихъ рабочихъ  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .	100 —
Ремонтъ орудій и сбруи  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .	100 —
Прикащику  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .	100 —
Получимъ расходу	755  руб.
Затѣмъ остается чистаго доходу	230 —

Не забудьте, изчисленный мною расходъ относится к четыремъ полямъ, изъ которыхъ въ каждомъ только по 40 десятинъ. А еслибъ оставить трехпольную запашку, то-есть обрабатывать по прежнему въ каждомъ полѣ 53 десятины вмѣсто сорока, то за исключеніемъ неизмѣннаго расхода на прикащика и скотниковъ, пришлось бы остальной расходъ въ 600 руб., увеличить на ⅓, то-есть на 200 руб., что составило бы вмѣстѣ уже не 755, а 955 руб. Ясно, что удержать, при подобныхъ условіяхъ, трехпольную систему – верхъ неразумія. Нужно было выбрать такую, которая была бы не многосложна, удобопонятна самому безхитростному уму, и давала бы возможность сосредоточить большія силы на меньшемъ пространствѣ. Кажется, проще моей системы быть не можетъ. Раздѣливъ 160 десятинъ пашни на 4 поля, я забросилъ одно изъ четырехъ, а съ остальными поступаю по старой трехпольной системѣ. На бумагѣ забросить поле весьма легко, а на практикѣ я забрасывалъ свое два года, и только прошлою осенью окончательно забросилъ. По нѣкоторымъ даннымъ, я предполагаю, что въ нашей полосѣ шестилѣтняя залежь успѣетъ превратиться въ новь или по крайней мѣрѣ дойдти до возможности поднять пшеницу. Если это правда, то одно это отчасти вознаградитъ за прогуленныя шесть лѣтъ. Кромѣ того, поле не перестаетъ и во время отдыха служить экономіи, въ началѣ въ видѣ пара, а подъ конецъ, можно надѣяться, и въ видѣ сѣнокоса. Если меня спросятъ, на чемъ основаны такія блестящія надежды? – то, вмѣсто отвѣта, представлю краткую исторію моего четвертаго клина. Двадцать десятинъ этого поля я, въ 1860 году засталъ уже подъ паромъ, а остальныя 20 вспаханными подъ рожь. Рожь снялъ въ 1861 году, а 20 десятинъ двухгодовалаго пару уже довольно густо покрылись всякаго рода сорными и кислыми травами, между которыми мѣстами стали показываться луговая травка и бѣлый клеверъ. За что же, подумалъ я, одна половина поля будетъ уже зеленѣть, а другая лежать черною Сахарой, да еще не давъ мнѣ яроваго? Не лучше ли засѣять эти 20 десятинъ овсомъ съ тимоѳеемъ и клеверомъ, хоть для пробы? Въ такомъ случаѣ, при, удачѣ, черезъ годъ все четвертое поле представитъ сплошную массу травъ. Такъ я и сдѣлалъ, а пока прекрасный овесъ мой выспѣвалъ, скотина все лѣто ходила по шестнадцати десятинамъ отличнаго подножнаго корму, да съ заказанныхъ, для пробы, четырехъ десятинъ того же трехлѣтняго пару сложено до 100 пудовъ сѣна не высокаго достоинства.

Зная по опыту какіе тонкіе и нѣжные ростки пускаютъ клеверъ и тимоѳеева трава, я принялъ за правило сѣять ихъ не съ яровымъ, а послѣ такъ-называемой ломки овса, отдѣльно, и не подъ соху, а только подъ борону. Это мнѣ напоминаетъ прошлогодній анекдотъ, разказанный не безъ ироніи моимъ прикащикомъ объ одном значительномъ (обязательномъ) сосѣднемъ хозяйствѣ. Прибывшій изъ Москвы управляющій тоже принялся за травосѣяніе и, разумѣется, въ значительныхъ размѣрахъ. „Вотъ и разсѣяли они, говоритъ прикащикъ, десятинахъ на 100 выписныхъ сѣменъ, рублей на 700, а управляющій кричитъ пахарямъ: – Паши глубже! По положенію на 2½ вершка. – Да глубоко, батюшка, будетъ. — Не твое дѣло. Паши по Положенію. И запахали эти сѣмена. Что же? Хоть бы одно перышко брызнуло! Такъ черная пахота и осталась.“

На нашей фермѣ проба травосѣянія была мною сдѣлана еще съ весны 1861 года. Я высѣялъ пять пудовъ, выписанныхъ отъ К.Я. Мейера сѣменъ: Четыре пуда по четыремъ десятинамъ бывшаго конопляннику, а одинъ на десятину двухгодовалаго пара попавшаго подъ садъ. Послѣднюю можно считать обыкновенною прѣсною землей. Тѣмъ не менѣе, не смотря на отвратительную распашку и такой же сѣвъ, тимоѳей и клеверъ вышли и дозрѣли до сѣменъ прекрасно. Клеверъ даже повалился. Но сколько сѣна дала бы эта десятина, – судить не могу, запустивъ траву на сѣмена. Что касается до первыхъ четырехъ десятинъ, то хотя онѣ и не могутъ служить примѣромъ обыкновенному полевому травосѣянію, однако не могу не сказать нѣсколько словъ о родившемся на нихъ клеверѣ. Я назвалъ эти четыре десятины громкимъ именемъ коноплянника; но конопля, которую я на нихъ засталъ въ 1860 году, была до того плоха, что во избѣжаніе возни я продалъ всѣ четыре десятины на корню, за 35 рублей.

Весной 1861 года я по той же землѣ разсѣялъ яровую пшеницу съ тимоѳеемъ и клеверомъ, на свой рискъ. Я зналъ, что эти травы сѣютъ и за границей съ овсомъ, но до сихъ поръ не знаю дѣлаютъ ли то же съ яровою пшеницей. Теперь положительно могу сказать, что это можно. Пшеница родилась хорошо, и подъ нею оказался прекрасный всходъ травъ. По неопытности я дозволилъ цѣлую осень гонять по молодому всходу лошадей. Этого очевидно дѣлать не слѣдуетъ, и меня увѣряли, что травы погибнутъ. Въ какой мѣрѣ сбылись предсказанія, видно по прошлогоднему урожаю. Клеверъ, котораго сѣялось только ¼ на ¾ тимоѳею, почти исключительно завладѣлъ почвой и далъ въ первый укосъ около 1.200, а во второй около 600 пудовъ превосходнаго сѣна; итого около 1800 пудовъ съ четырехъ казенныхъ десятинъ. По 450 пудовъ съ десятины!

Желательно бы знать, родится ли онъ гдѣ-либо въ болѣе громадномъ количествѣ. Вотъ минута, когда можно бы пуститься въ постройку воздушныхъ замковъ. Помилуйте! на прѣсной, чуть-чуть разцарапанной землѣ, клеверъ повалился, на истощенномъ коноплянникѣ далъ по 450 пудовъ съ десятины. Ну, если онъ въ нынѣшнемъ году дастъ на двадцати десятинахъ только по двѣсти пудовъ, да двадцать десятинъ залежи дастъ хотя по пятидесяти пудовъ простаго сѣна? Вѣдь это представитъ количество 5.000 пудовъ лишняго въ экономіи сѣна, т.е. около 1000 рублей новаго дохода. Куда же послѣ того годится прежнее трехлѣтнее хозяйство, если взять еще въ соображеніе, что при новомъ плодородіе полей должно возрастать, а при старомъ оно падало съ каждымъ годомъ? Но мы будемъ пробовать, а не мечтать, тѣмъ болѣе что прошлою осенью, подъ прекраснымъ овсомъ, оказался — увы! – самый чахлый всходъ сѣяныхъ травъ. Остается одно: ждать, припоминая народную поговорку: „осень говоритъ: раскущу; а весна говоритъ: какъ я захочу“. 

VIII. Въ какой мѣрѣ возможно у насъ требовать нововведеній.

Въ одномъ изъ петербургскихъ журналовъ случилось намъ когда-то прочесть слѣдующія строки: „Гибельное вліяніе на наше земледѣліе имѣли слѣдующія причины: 1) отсутствіе умственнаго развитія въ народѣ, 2) упадокъ его энергіи, 3) крѣпостное состояніе, 4) недостатокъ оборотнаго капитала, 5) неразвитость торговли и промышленности, 6) плохое состояніе путей сообщенія, 7) слабое развитіе городовъ, 8) незначительная степень населенности и т.д.“

По нашему простому пониманію, вся эта тирада – образецъ преднамѣреннаго или невольнаго смѣшенія понятій, гдѣ въ видѣ причинъ выставлены послѣдствія, а главная и быть можетъ единственная причина зла попала только въ восьмой нумеръ, именно: „незначительная степень населенности“, противъ которой только два средства, или вѣковое терпѣніе или немедленная иммиграція. Народонаселенія искусственно не выгонишь, какъ спаржу на пару. Неужели нужно повторять tritum рertritum, что въ природѣ нѣтъ богатства, въ экономическомъ смыслѣ, безъ содѣйствія человѣческаго труда; что огромный золотой островъ, у полюса, куда не можетъ забраться человѣкъ, совершенно безполезенъ, и все равно, существуетъ онъ или нѣтъ; что гдѣ нѣтъ рукъ, тамъ нѣтъ и богатства, нѣтъ не только оборотнаго, но никакого капитала, нѣтъ торговли и промышленности, не можетъ быть ни путей сообщенія, ни сильныхъ городовъ, ни хорошей администраціи, ни высшихъ потребностей, ни энергіи, ни умственнаго развитія, а есть одна непроходимая бѣдность, безпомощность и перебиваніе изо дня въ день, какъ у первобытныхъ кочевниковъ. Стоитъ наступитъ неурожайному году, и люди валятся какъ мухи на свою хлѣбороднѣйшую землю. Намъ все толковали о пролетаріатѣ, точно будто мы страдаемъ подъ бременемъ этого зла. Да, господа! гдѣ же этотъ пролетаріатъ, ищущій на Руси работы и не находящій ея? Покажите хоть одинъ экземпляръ этого класса. Вотъ, третьяго дня къ сосѣду моему заѣзжалъ становой и жаловался, что, живя въ огромномъ селѣ и имѣя подъ руками всевѣдающихъ сотскихъ, ни за какія деньги не можетъ достать бабу въ кухарки. „Слава Богу, что у меня жена (прибавилъ онъ) умѣетъ сама стряпать, а то хоть съ голоду умирай. Да и точно (продолжалъ становой), что за неволя бабѣ идти теперь въ чужіе люди, когда она цѣлую зиму прядетъ, тчетъ, да денежки у печки зарабатываетъ? Холстина-то, съ 1½ да 2 копѣекъ за аршинъ, стала 6 да 7 копѣекъ. А тутъ къ веснѣ свой же мужикъ найметъ ее пеньку мять, а тамъ сажать, полоть, грѣсть да вязать, такъ она около дому сыта, и за лишнимъ рублемъ въ мѣсяцъ не погонится. “Вотъ это фактъ. Вы намъ суете развитіе, а вы намъ кухарку-то дайте! Нѣтъ рукъ! Нѣтъ рукъ! Вотъ нашъ постоянный припѣвъ.

А вотъ вамъ другой фактъ: Прошлымъ лѣтомъ, вдругъ, ни съ того ни съ сего, почти вся наша округа поднялась переселяться въ Тобольскую губернію, и первые загадали идти на вольную степь крестьяне огромнаго села С., получившіе въ надѣлъ всю барскую землю, безъ остатка въ пользу владѣльца. Тѣмъ не менѣе, они отъ нея отказывались, лишь бы пустили ихъ на вольную степь. Слухъ объ ихъ переселеніи облетѣлъ округу, и всѣ крестьяне рѣшили идти на вольную степь, не зная, разумѣется, что это такое.

Естественныя условія жизни — лучшая школа. Вотъ пусть-ка крестьянинъ, и въ 250 лѣтъ не забывшій шатаній Юрьева дня, повладѣетъ девять лѣтъ собственнымъ полемъ лично, а не на безобразномъ общинномъ основаніи, да вложитъ въ родимую землю свой потъ и трудъ, тогда посмотримъ, возьметъ ли онъ втрое большій клокъ на вольной степи? Пусть онъ заведетъ свой садъ, своихъ пчелъ, да свяжется возрастающими потребностями съ ближайшими рынками и торговыми путями: тогда отдайте ему Юрьевъ день и будьте увѣрены, онъ такъ же мало имъ воспользуется, какъ богатый столичный домовладѣлецъ. Община понятна и разумна какъ общество, но какъ владѣніе – она не болѣе какъ книжничество, если не фарисейство. Россію не разъ упрекали въ до-Геродотовской методѣ строиться изъ бревенъ на живую нитку. Хороша бы она теперь была, обстроившись изъ камня до окончательнаго размежеванія!

О другихъ будто бы причинахъ, а въ сущности послѣдствіяхъ низкаго уровня земледѣлія и говорить не стоитъ, напримѣръ о дорогахъ и полицейскомъ надзорѣ. Мало ли есть хорошаго въ странахъ съ густымъ населеніемъ? Да это хорошее намъ пока недоступно. Въ Германіи вы протянули руку за пыльною придорожною сливой, а сторожъ уже кричитъ: „halt!“ и хватаетъ ослушника за воротъ. Вы ломаете въ лѣсу вѣтку, или подымаете еловую шишку, а лѣсничій уже кричитъ: „halt!“ цѣлясь въ ослушника изъ нарѣзнаго штуцера. У насъ утромъ цѣлая волость мучилась, достраивая на степи несчастный осиновый мостишка, а къ вечеру, около него, въ тинѣ, завязнулъ мужикъ съ возомъ и ось въ грязи сломалась. На двадцать верстъ кругомъ пособить некому, а топоръ про случай припасенъ въ возу. Удивительно ли, что погибающій начнетъ ломать первое перило или мостовину, не размышляя о томъ, что слѣдующій за нимъ путникъ ужь окончательно погибнетъ? Да какой консерваторъ поступитъ въ подобномъ случаѣ иначе? Признаюсь, если бы меня въ подобномъ положеніи окружали обѣ англійскія палаты, увѣщевая не нарушать общественнаго порядка, я бы подъ ихъ краснорѣчіе еще съ большимъ ожесточеніемъ рубилъ нужную мнѣ балку. Будь мостъ вѣчный, каменный, съ хорошими взъѣздами и будкой со сторожемъ, тогда другое дѣло! И не зачѣмъ рубить, и не позволятъ. А у насъ, даже безъ надобности, руби съ плеча, благо до Бога высоко, а до Царя далеко. Нѣмцы все дѣлаютъ и берегутъ руками да капиталомъ, а мы достигай того же нравственнымъ уровнемъ.

Въ прошлогоднихъ Московскихъ Вѣдомостяхъ выставляли на видъ фактъ конкурренціи воловъ съ желѣзною дорогой. За границей это дѣйствительно не мыслимо. Но у насъ, гдѣ иной торговый капиталъ не оборачивается и разу въ годъ, разница нѣсколькихъ дней и недѣль въ доставкѣ не можетъ идти въ соображеніе. Если это правда, и волы требуютъ съ меня за извозъ дешевле чугунки, за что же я заплачу лишнее въ пользу того или другаго способа перевозки? Развѣ въ видѣ преміи за искусство? Но торговля и благотворительность два дѣла разныя. Вѣчный опытъ показываетъ, что никакая регламентація не можетъ соперничать результатами съ конкурренціей. Доказательство наши почты. Давно ли почтовое вѣдомство само просило о замѣткахъ насчетъ неисправностей? Что же? Его закидали замѣтками, а толку нѣтъ по очевидной причинѣ: кто бы ни взялся гонять почту, не смотря ни на какія льготы со стороны правительства, не сведетъ концовъ. Нельзя человѣку дошедшему до нуля сказать: лѣзь въ минусъ.

Должно согласиться, что во всякомъ жизненномъ явленіи выражается не одна какая-либо причина; но въ хаотическомъ безпорядкѣ кричатъ всѣ факторы вмѣстѣ, какъ настоящіе евреи-факторы у офицерскаго порога въ Польшѣ или Малороссіи. Тутъ и причины, и слѣдствія равно даютъ себя чувствовать.

Два брата Ш–вы, одинъ въ Москвѣ, другой во Мценскѣ, содержатъ постоялые дворы и подряжаются доставлять вещи черезъ извощиковъ туда и обратно. Нынѣшній годъ за недѣлю до отъѣзда изъ Москвы, я отправилъ черезъ московскаго Ш—ва ко мценскому на свое имя два экипажа и вещи. Пріѣзжаю во Мценскъ, – экипажей нѣтъ, хотя они должны придти на шестой день, иначе извощикъ въ убыткѣ. За то мнѣ говорятъ: не оставляйте экипажей у Ш—ва. Онъ запилъ и у него такой безпорядокъ, что заѣзжіе извощики возами обломаютъ экипажи, и вы ни съ кого не получите. Справедливость послѣдняго замѣчанія я испыталъ надъ экипажемъ, доставленнымъ мнѣ изъ Москвы въ прошломъ году, и потому, по пріѣздѣ въ деревню, со вторника масленицы до чистаго понедѣльника, меня безпокоила мысль, что я опоздаю послать къ Ш–ву, и не успѣю принять мѣръ противъ крушенія. Наконецъ блины кончились, рабочіе сползлись въ понедѣльникъ утромъ, и прикащикъ съ двумя изъ нихъ отправился на двухъ парахъ въ городъ. Въ среду вечеромъ, въ сильную метель, посланные вернулись. „Что? цѣло?“ – „Ничего нѣтъ. Не приходили.“ — „Можетъ ли это быть? Слишкомъ двѣ недѣли!“ – „Тамъ былъ извощикъ изъ Москвы, такъ говоритъ: знать не скоро ваши эікипажи будутъ. Онъ видѣлъ у Ш–ва на дворѣ; такъ зашитые въ рогожахъ и стоятъ. Московскій-то Ш–въ запилъ.“ — Порядокъ! Одинъ запилъ на одномъ концѣ, другой на другомъ, а люди проѣздили даромъ 120 верстъ и потратили деньги и кормъ понапрасну.

Мы говорили о нашей общей бѣдности. Иной метафизикъ въ ямѣ спроситъ: что такое бѣдность? Отецъ на это отвѣчаетъ: неимѣніе того, что есть у всѣхъ добрыхъ людей. Метафизик недоволенъ и говоритъ: „бѣдность есть неимѣніе необходимаго. Съ этой точки зрѣнія, Діогенъ богаче Александра и Россія богаче расчесанной, разукрашенной и упорядоченной Европы, съ ея полями, мостами, садами и училищами.“

На такое опредѣленіе богатства и бѣдности мы только спросимъ метафизика: не фразы ли это? И возможно ли, чтобы человѣкъ голодалъ, тонулъ въ грязи, мучился, а между тѣмъ не чувствовалъ тягости своего положенія? „Не сознаетъ, такъ не чувствуетъ.“ Должно сознаться, результатъ почти оправдываетъ cercle vicieux метафизика. Въ неразвитомъ народѣ можно разчитывать только на его слабости, а не на человѣчески законныя потребности. Разъ изъ неудавшагося квасу мои рабочіе подняли шумъ, а дайте имъ дурнаго качества мясо или сало, они докажутъ, что отличаютъ хорошее отъ дурнаго. Что же ѣдятъ они въ своей семьѣ, это дѣло другое. Кабаки растутъ не по днямъ, а по часамъ; суммы за дешевку сбираются громадныя. Мяса въ нашей сторонѣ нельзя поставить дешевле трехъ копѣекъ за фунтъ. Не угодно ли кому открыть, вмѣсто кабаковъ, мясныя лавки съ говядиной по одной копѣйкѣ за фунтъ. Много ли будетъ покупателей? Да! Это низкая степень развитія, но она все-таки результатъ, а не причина бѣдности. Не отъ того я бѣденъ, что у меня нѣтъ кареты, а наоборотъ. Но не по метафизическому понятію, а по простому будничному сравненію, многіе называютъ Россію богатою. Неудивительно, что иностранцы, видавшіе однихъ баръ, въѣзжавшихъ въ ихъ столицы шестернею въ собственныхъ экипажахъ, кричали о баснословномъ богатствѣ Русскихъ. Неудивительно, что французскіе журналы, по поводу распродажи картинъ Анатолія Демидова, и теперь кричатъ, завидуя огромнымъ суммамъ. Но вѣдь подобныя отдѣльныя явленія – не Россія, тѣмъ болѣе не двигатели земледѣльческаго прогресса. Пусть не считаютъ насъ непослѣдовательными. Говоря о главномъ земледѣльческомъ факторѣ (извините!), мы не отстаемъ отъ нашего тезиса. Для правильнаго, предусмотрительнаго хозяйства, у насъ ни на что не хватаетъ рукъ. Это не даетъ права высшей правительственной или частной интеллигенціи сидѣть сложа руки. Она обязана предусмотрительно и ревниво наблюдать, чтобы хотя наличныя силы не пропадали даромъ. Въ этомъ смыслѣ, если только дѣло пойдетъ разумно, эманципація труда, между неисчислимыми послѣдствіями, должна заставить города помѣняться ролью съ деревнями. При старомъ порядкѣ, городъ былъ единственною цѣлію всякой интеллигенціи, а деревня не болѣе какъ гнуснымъ средствомъ. Въ деревнѣ скупились, терзались, дрались и подвергали себя строгой лозѣ иностранныхъ наставниковъ, лишь бы пріобрѣсть возможно болѣе шансовъ для городской дѣятельности. Деревня была училищемъ, чистилищемъ для вшествія въ городской рай. Наступила иная пора, и меньшинство городовъ должно занять настоящее мѣсто въ отношеніи къ большинству деревень. Гостиная и зала пусть будутъ въ деревнѣ, а городъ можетъ и долженъ быть классною, кладовою колоніальныхъ и панскихъ товаровъ, базарною площадью, архивомъ, сторожкой и т.д. Прежде и въ отношеніи соціальномъ дѣлали то же, что въ земледѣльческомъ. Распахивали нови. Теперь, господа! Новей нѣтъ, а надо по старымъ бороздамъ пускаться съ новыми усиліями. Надо приложить къ дѣлу умственную гимнастику.

Надо недостатокъ рукъ замѣнять машинами.

Развѣ это не дѣлается? Посмотрите по большимъ дорогамъ! Сколько везутъ машинъ изъ Москвы и изъ-заграницы! Въ губернскихъ городахъ появились магазины земледѣльческихъ машинъ и орудій. Но за то сколько съ ними и бѣдъ! Кому за ними смотрѣть? Кому ихъ ладить? Сколько капиталу, въ видѣ этихъ машинъ, пропадаетъ и еще будетъ пропадать на Руси даромъ! Опять стѣна безрукости и бѣдности. Не будемъ говорить о недостаткѣ спеціяльнаго образованія. Предположимъ, что есть у насъ механики, ветеринары, счетоводы, пчеловоды и т.п. Возьмемъ чистый доходъ съ моей фермы, и спросимъ что она можетъ удѣлить всѣмъ этимъ господамъ, даже при рѣшеніи не получать ни копѣйки съ основнаго капитала? И какой образованный спеціалистъ можетъ довольствоваться приходящимся ему дивидендомъ? Опять роковая стѣна. На основаніи однихъ этихъ данныхъ, видна несостоятельность надеждъ нашихъ кабинетныхъ агрономовъ на такъ-называемыя образцовыя фермы. Хорошо этимъ фермамъ быть образцовыми, имѣя за собой капиталъ Общества. Отчего не произвести отличнаго овса, котораго десятина выручитъ 60 рублей, если на нее потрачено 120. Такой образецъ не маякъ, а фалшфейеръ заманивающій на кораблекрушеніе. Даже при подобныхъ условіяхъ ферма Московскаго Земледѣльческаго Общества не удержалась и сдана изъ профессорскихъ рукъ въ частныя. На что намъ эти фермы? А наши-то хозяйства развѣ не образцовыя пробныя фермы, на которыхъ каждый пробуетъ ворочать дѣло на всѣ стороны? Одинъ мѣтитъ въ Нѣмца, другой въ Американца, а третій присматривается къ пріемамъ русскаго мужика, коли замѣтилъ, что у мужика извѣстная отрасль хозяйства идетъ исправнѣе чѣмъ у него. На дняхъ, по поводу одного коннозаводскаго вопроса, я былъ у сосѣда К. Я попалъ къ нему въ полдень, то-есть въ часъ окончанія утреннихъ работъ.

— Дома баринъ? – „Никакъ нѣтъ.“ — Гдѣ же онъ? — „На гумнѣ.“ Въ это время мимо меня, съ гумна возвращались три работника, верхомъ на трехъ лошадяхъ, какихъ я еще не видывалъ между барскими разгонными: огромныя, сильныя, здоровыя и какъ бочки сытыя. Я ничего не понималъ въ подобномъ явленіи, и только про себя пробормоталъ: „волшебство!“ Барина побѣжали искать, а я отправился въ его кабинетъ.

— Ну батюшка! воскликнулъ я невольно, когда К. показался въ дверяхъ. – Рабочія лошадки у васъ прелесть! Какъ вы это дѣлаете? – „Овсомъ.“ – Да развѣ можно кормитъ рабочихъ лошадей своимъ овсомъ, не разорившись въ конецъ? – „Нельзя.“ — Стало-быть вы сознательно хотите раззориться? — „Нѣтъ. Я всю зиму дѣлалъ то же что мужики. Я извозничалъ и даже бралъ съ постороннихъ полкопѣйкой на пудъ хлѣба дешевле мужиковъ. Работалъ, правда, немного себѣ въ убытокъ; за то видите въ какомъ состояніи лошади и въ какомъ видѣ я самъ.“ К. показалъ на полушубокъ и валенки. „Безъ этого нельзя“, прибавилъ онъ. „Въ ночь, въ полночь не лѣнюсь, бѣгу ощупывать вернувшихся лошадей: что холка? Что плеча? Что спина?“

Если это не химерическое пересыпаніе денегъ изъ праваго кармана въ лѣвый, такъ хорошо. Главное, хорошо то, что всякій пробуетъ все возможное. Одинъ поступаетъ по разчету, другой по рутинѣ: посмотришь – результатъ тотъ же. Рядомъ съ моими полями – поля О. У меня четыре поля, у него еще три. У меня бурьянъ по залежи, и у него тоже. Только я забросилъ четвертую часть пашни, вслѣдствіе ариѳметическаго разчета, а онъ забросилъ свое за невозможностію управиться. Я предвидѣлъ стѣну и не пошелъ, а онъ не захотѣлъ на нее взглянуть и уперся въ нее. Тѣмъ не менѣе бурьянъ и у него растетъ точно такъ же, какъ будто входилъ въ ариѳметическія вычисленія.

Однако, къ какому окончательному выводу придемъ мы съ вопросомъ о мѣрѣ, въ какой у насъ можно требовать нововведеній? Вспомнимъ не разъ Водолазовъ дѣдушки Крылова. Въ глубь моря полѣземъ, утонемъ; по берегу будемъ таскаться, обнищаемъ; а держась середины, авось поправимся и хоть немного наловимъ жемчугу. Впрочемъ человѣчество такъ устроено, что всегда и безъ насъ найдутся охотники, не спросясь броду, нырнуть въ воду. Вспомнимъ судьбы всевозможныхъ акцій и акціонеровъ. Нельзя отрицать великой заслуги подобныхъ водолазовъ. Надъ ихъ нравственными или матеріяльными могилами исторія пишетъ: „Сюда не надо ходить.“ Но цѣлый народъ безъ остатка не можетъ и не долженъ нырять подобнымъ образомъ, очертя голову, на авось. Странно спрашивать: нужны или не нужны нововведенія, когда всѣ, кто волей, кто не волей, несутся по самой ихъ быстринѣ, и когда сама нужда заставляетъ имъ сочувствовать. Только не будемъ искать такихъ нововведеній, которыя не минуемо припрутъ насъ къ стѣнѣ. Вотъ хоть бы моей экономіи необходима зерносушилка, а я настроилъ дешевыхъ крестьянскихъ овиновъ, да и пачкаюсь съ ними. Что же дѣлать? Не строить же барщинскую, дорогую и не состоятельную ригу? А мало-мальски удовлетворительной зерносушилки нѣтъ. Вся Россія кричитъ: дайте зерносушилку! а ея все нѣтъ. Другія орудія нужны не однимъ намъ, вотъ онѣ и изобрѣтаются и усовершенствуются иностранцами. Зерносушилка нужна только намъ. Гнилой западъ въ это дѣло не вмѣшивается, а гноимъ-то свой хлѣбъ – мы. Вотъ тутъ всякое поощреніе со стороны ревнителей земледѣлія будетъ умѣстно. Назначьте хоть милліонъ преміи за практическую, всѣмъ доступную по цѣнѣ, зерносушилку, и премія въ первый же годъ окупится однимъ зерномъ, пропадающимъ на дорогахъ къ ригамъ и овинамъ. Такая премія будетъ полезнѣе мнимо-образцовыхъ фермъ и иныхъ затѣй въ подобномъ родѣ. Попробуйте выставить значительную премію на всемірную конкурренцію, и у насъ чрезъ годъ будутъ зерносушилки. Прежде всего будемте здоровыми людьми. Mens sana in corpore sano. Хуже всего эта болѣзненная, узкогрудая раздражительность. Судьба сводила меня съ нѣкоторыми представителями нѣмецкой науки. Какіе они всѣ здоровые, свѣжіе, хлѣбъ съ солью! А ужь какіе милые, снисходительные къ непосвященнымъ, и говорить нечего. Никогда не забуду вечернихъ бесѣдъ съ однимъ изъ свѣтилъ астрономіи. Какое высокое наслажденіе ходить по незнакомымъ пространствамъ и невѣдомымъ путямъ, опираясь на опытную руку матерински снисходительнаго вождя, любуясь въ то же время благородно-человѣчною личностію, не утратившею ни одного интереса, отдавшись главному! Въ противоположность такимъ явленіямъ, одинъ изъ нашихъ талантливѣйшихъ писателей разказывалъ мнѣ на дняхъ свою встрѣчу съ замѣчательнымъ типомъ нашего ученаго. Заранѣе прошу извиненія разкащика, если не сумѣю передать слышаннаго его же словами. „Я всегда, началъ разкащикъ, представлялъ себѣ этотъ типъ такимъ, какимъ наконецъ встрѣтилъ его. Жидкіе, плоскіе, блѣдно желтые волоса, узкія плечи и ввалившаяся грудь, сухія ножки иксомъ, голосъ и выраженіе лица птичьи. Весь вечеръ этотъ человѣчекъ иронически подсмѣивался надъ людьми, которые въ состояніи тратить время на шатаніе по лѣсамъ и болотамъ съ ружьемъ за птицами. Этому господину не понятно удовольствіе проскакать на лихой лошади, врубиться въ непріятельскій фронтъ, перенестись вплавь чрезъ Геллеспонтъ. Онъ не пойметъ отвѣт русскаго мужика, пришедшаго добровольно служить въ теченіи двухъ мѣсяцевъ на одномъ изъ Севастопольскихъ бастіоновъ. На вопросъ: А что твои домашніе теперь думаютъ? Мужикъ отвѣчалъ: – когда бы домашніе знали какъ тутъ хорошо, всѣ бы сюда пришли. — Этотъ ученый воображаетъ, что можетъ устраивать судьбы народовъ, а не подозрѣваетъ, что ему самому одно мѣсто на свѣтѣ, богоугодное заведеніе, одинъ костюмъ – больничный халатъ и колпакъ.“

Если, въ извѣстныхъ явленіяхъ нашей жизни, низкая степень развитія и является наглядною причиной отсталости, или лучше сказать преградой на пути усовершенствованій и нововведеній, то, какъ мы сказали, это не измѣняетъ нашего главнаго положенія. Источникъ зла, все та же малонаселенность съ ближайшимъ своим послѣдствіемъ – бѣдностію. Видя быстрые успѣхи колоній въ новыхъ частяхъ свѣта, при сходныхъ съ нами условіяхъ, мы не должны упускать изъ виду, что европейскіе колонисты вносятъ въ новую страну силу, энергію и средства образованности уже какъ готовый матеріялъ, выработанный въ метрополіяхъ богатствомъ, совокупностью труда и густотой населенія. Вотъ если бы кочующіе народы похвастали гдѣ-либо высокими спеціяльными школами, земледѣліемъ, садоводствомъ, архитектурой, торговыми городами и путями, мы бы увѣровали въ отрѣшенную силу какого-то съ неба сваливающагося образованія.

Въ наши дни эфемерныхъ обще-философскихъ галлюцинацій, эфемериды, забрались въ положительную область земледѣлія, и у насъ нѣтъ недостатка въ обольстительныхъ рекламахъ, въ которыхъ цифрами доказывается возможность, въ настоящее время, наживать милліоны при вольнонаемномъ трудѣ. Господа! вы безцеремонно величаете неученаго сельскаго хозяина невѣждой; что же, вмѣсто того чтобы торговать мнимо-спасительными книжечками, не возьметесь вы сами за дѣло и блистательно не наживете милліоновъ?

Пожелаемъ же себѣ любви къ труду, ясныхъ понятій о главной цѣли каждаго изъ насъ, строго охранительныхъ законовъ, возбраняющихъ разъ навсегда вторженіе посторонняго произвола въ наши законныя дѣйствія, взаимнаго довѣрія, основаннаго на той же строгой законности отношеній, — а главное здоровья.

IX. Еще молотилка. Есть ли какой контроль надъ безцеремонностью въ отношеніи къ чужой собственности?

Заглавіе показываетъ, что изъ міра общихъ спорныхъ положеній, мы переходимъ въ міръ неоспоримыхъ фактовъ. Приведутъ ли они читателя къ убѣжденіямъ сходнымъ съ нашими или къ противоположнымъ, мы тѣмъ не менѣе считаемъ нелишнимъ ихъ обнародованіе. Въ прошлогоднихъ запискахъ, я довольно подробно описалъ всѣ мытарства, черезъ которыя заставила меня пройдти выписанная отъ г. Вильсона молотилка. Разказъ остановился на томъ, что приводъ машины требовалъ, вмѣсто двухъ, четырехъ лошадей, и ломался едвали не ежедневно. Такъ ли, сякъ ли, урожай 1861 года былъ, хотя съ страшными мученіями, перемолоченъ частію цѣпами, частію убогою машиной. Мы слышали отговорку г. Вильсона, показывавшаго паспорты машинистовъ, разбѣжавшихся по своимъ деревнямъ съ забранными задатками, и слышали его обѣщаніе выслать ко мнѣ непремѣнно машиниста въ концѣ мая 1862 г., на условіи что бы послѣдній получалъ по рублю въ день во все продолженіе работы. Надо отдать справедливость молотилкѣ г. Вильсона (хотя онъ и надѣлалъ мнѣ около 1000 рублей невознаградимаго убытку): она, можно сказать, вполнѣ удовлетворительна; но зато самая дорогая сложная часть машины, приводъ, никуда не годится. Оборони Боже отъ него всякаго человѣка! Въ нашихъ степныхъ хозяйствахъ чугунныя машины, да еще состоящія изъ цѣльныхъ литыхъ частей, убійственны. Приводы къ молотилкамъ должны быть деревянные, составные. Сломался зубъ, — вонъ его! Каждый рабочій можетъ вбить такой же деревянный запасный, и дѣлу конецъ. А тутъ выломился зубъ, – тащи все десятипудовое колесо на заводъ и переливай его, а тою порой сиди у моря да жди погоды. Таковъ общій недостатокъ чугунныхъ приводовъ. Но приводъ г. Вильсона, кромѣ того, по своей конструкціи, которую здѣсь объяснять не буду, не выдерживаетъ давленія при нашей, даже самой правильной работѣ, хотя, предназначенный для Русскихъ, долженъ бы быть разчитаннымъ на вѣчное авось русскаго человѣка. Трудно описать что дѣлалось съ приводомъ г. Вильсона. Ломалась то одна, то другая часть, и спасать машину являлись всевозможные знахари, подвергавшіе ее самымъ разнообразнымъ искусамъ, бывшимъ въ открытой враждѣ съ элементарными законами механики. Гдѣ нѣтъ сознательнаго разумѣнія, является клятва и божба, — и эти люди клялись на чемъ свѣтъ стоитъ въ истинахъ подобныхъ слѣдующей: „чтобъ облегчить экипажъ, надо уменьшить колеса.“ Они клялись, а я находился въ положеніи философа, который видитъ несостоятельность чужой системы, но не въ силахъ составить своей. Ну, дѣлайте какъ знаете. Они дѣлали — и о, Боже! Что выходило!

Зная по горькому опыту, что г. Вильсонъ

 

‎„ — смѣясь всѣ клятвы пишетъ
Стрѣлою острой на водѣ“,

 

‎я съ весны заказалъ сосѣднему машинисту, такой же деревянный приводъ, съ горизонтальнымъ чугуннымъ колесомъ, какой онъ дѣлалъ для своей экономіи.

Какъ у насъ нѣтъ ни телеграфовъ, ни коммиссіонеровъ, ни спеціалистовъ, то мы ничего навѣрное не знаемъ, а земля только слухомъ полнится. И до насъ съ сосѣдомъ дошелъ слухъ, что въ Ельцѣ чугунъ лучше и гораздо дешевле Орловскаго. Отправили за чугуномъ въ Елецъ за 180 верстъ. Оказалось, цѣна чугуна та же; но разчитавъ дальній провозъ и двухнедѣльную задержку посланныхъ на заводъ, вещи обошлись намъ почти вдвое дороже противъ Орловскаго. „Не всякому слуху вѣръ.“ 

На этотъ разъ г. Вильсонъ сдержалъ слово. Въ началѣ іюня, въ мое отсутствіе, забѣжалъ къ намъ, часа на два, его машинистъ, и объявилъ, что вопервыхъ менѣе какъ по два рубля въ день не останется (зри уговоръ), а вовторыхъ не станетъ ладить молотилку, если ему не дадутъ ее въ томъ видѣ, въ какомъ она была на заводѣ.

Съ тѣмъ и уѣхалъ. Наступилъ августъ, – время ржанаго сѣва. Нужны сѣмена. У сосѣда приводъ, близнецъ моему, уже работаетъ, а мнѣ оставалось только къ вильсоновской молотилкѣ приладить деревянный приводъ. Ныньче да завтра, будетъ готовъ, и ужь не знаю какъ я наколотилъ ржи на сѣмена старымъ приводомъ. Наконецъ одинъ изъ чугунныхъ зубьевъ главнаго колеса не вытерпѣлъ давленія, и машина стала. Обстоятельства заставляли меня на нѣсколько дней уѣхать въ Воронежскую губернію. Погода стояла райская. „Теперь ни старой, ни новой машины, говорю я прикащику, сбираясь въ дорогу: – Надо не упуская погоды, молотить наймомъ.“ — „Почемъ прикажете давать съ копны? Съ меня просятъ по восьми копѣекъ, да я нерѣшаюсь дать болѣе семи.“ — „Давай по пятнадцати.“ — „Помилуйте! съ насъ просятъ по восьми, а мы станемъ давать по пятнадцати?“ — „Да, да! Словомъ, на мою отвѣтственность.“ – Съ тѣмъ и уѣхалъ. Во всю дорогу, туда и обратно, погода не измѣнялась. Проѣздомъ по деревнямъ только и слышна была лихорадочная стукотня цѣповъ. Какъ не молотить до упаду въ такую погоду! Чѣмъ ближе я подвигался къ цѣли поѣздки, тѣмъ пышнѣе становился урожай и по неволѣ напоминалъ стихи:

 

‎„Уже румяна осень носитъ
Снопы златые на гумно.“

 

Разумѣется, первымъ вопросомъ, по возвращеніи было: „Много ли обмолотили?“ – „Ничего.“ – „Отчего?“ — „Да, обѣщались по восьми копѣекъ, придти народу сколько угодно, а тутъ, по вашему приказанію, давалъ по пятнадцати, никто не пошелъ. Всѣ себѣ спѣшатъ. “Тѣмъ временемъ приводъ поспѣлъ. Пошли рыть землю, старый станокъ вынимать, новый вкапывать, и вотъ стоитъ наложить ремень на вильсоновскую молотилку, и дѣло пойдетъ какъ по маслу. Но тутъ, увы! Одно непредвидѣнное обстоятельство мелькнуло у меня въ головѣ. Приводъ дѣланъ для барабана съ зубьями, а вильсоновскій барабанъ, съ билами, требуетъ вчетверо болѣе оборотовъ. Доморощенные механики, мы съ сосѣдомъ взяли по листу бумаги да по карандашу и стали въ запуски разчитывать обороты того и другаго привода. Результатъ вышелъ тотъ же: съ новымъ приводомъ вильсоновская машина должна идти вчетверо тише чѣмъ слѣдуетъ – и не молотить, а только мять да путать хлѣбъ. Пойдемъ пробовать! Опытъ подтвердилъ наши мудрыя, но увы! слишкомъ позднія вычисленія. Судьба и услужливый сосѣдъ и тутъ выручили. У него оказались два станка съ зубчатыми цилиндрами, изъ которыхъ онъ однимъ снабдилъ меня. Опять вырывать старый и вкапывать новый станокъ. Теперь вся машина новая, и дѣло пойдетъ на ладъ. Мастеръ получилъ на чай и остался доволенъ, а я въ десять разъ довольнѣе. Черезъ три дня, къ ужасу моему, прикащикъ объявляетъ, что главное колесо, на одномъ мѣстѣ оборота прыгаетъ. Бѣгу, смотрю: прыгаетъ. „Стой! стой! За мастеромъ! А то все полетитъ въ дребезги.“ Остановили, и пятнадцать рабочихъ ничего не дѣлаютъ, то-есть пьютъ, ѣдятъ и жалованье получаютъ. Явился мастеръ, весь выпачкался въ маслѣ и дегтѣ, и объявилъ, что можно пускать. Пятницу прочинились, а въ субботу опять запрыгало. Слава Богу! Въ понедѣльникъ справимъ и будемъ работать. Но мастеръ закапризничалъ и запилъ. Какъ быть? Подъ вліяніемъ велерѣчиваго Вакха, онъ объявилъ на отрѣзъ, что не можетъ теперъ устанавливать машину. „Я, говоритъ, забылъ имъ сказать, чтобы мазали верхнюю шейку въ ходовомъ колесѣ; они не мазали да истерли ее. Теперъ ни веретено, ни подшипники не годятся. Я не поѣду.“ – „Что же дѣлать?“ — „Тутъ есть, говорятъ, по сосѣдству, такой мастеръ.“ — „Это тотъ что въ прошломъ году забралъ вещи и деньги, да уѣхалъ въ Елецъ?“ — „Нѣтъ, помилуйте-съ! То человѣкъ совсѣмъ не обстоятельный; а это настоящій мастеръ. Онъ мужикъ, но еще отецъ его былъ машинистомъ, дѣлалъ телѣжку-самокатъ.“ — „Посылай за нимъ сейчасъ.“ Привезли мужика, которому и живописецъ, и скульпторъ дорого бы дали за позволеніе взять его въ модель сатира. Надо было разобрать машину, и сатиръ съ такимъ адскимъ озлобленіемъ принялся за дѣло, что я ежеминутно ожидалъ окончательнаго истребленія привода. Вотъ все разобрано, повыдергано. Дѣйствительно ни веретено, ни подшипники негодны. Они съѣли другъ друга. Подшипники можно купить готовые, а веретено (двухпудовой желѣзный брусъ) должно быть не только обварено на стертомъ мѣстѣ, но и обточено на станкѣ. Воскресенье я напрасно прождалъ мастера-строителя, понедѣльникъ мы провозились съ сатиромъ и только во вторникъ вечеромъ я очутился въ Орлѣ у воротъ литейнаго завода П—на. Главнаго механика не засталъ дома, и напрасно прождавъ его часа два, отправился на усталыхъ лошадяхъ въ почтовую гостиницу, передавъ помощнику испорченное веретено и просьбу къ знакомому мастеру.

„Будьте покойны.“

Однако я не успокоился и рано утромъ послалъ узнать о судьбѣ веретена. „Никакъ не могут раньше будущаго понедѣльника взяться за эту работу, такъ какъ они на срокъ дѣлаютъ блоки для домашняго театра.“ — „Извощикъ здѣсь?“ — „Здѣсь.“ — Скачу на заводъ. – „Пожалуста!“ — „Не могу, не могу.“ — „Для знакомства.“ – „Не могу, не могу. Ради Бога, не просите.“ — „Войдите въ мое положеніе. Рабочіе гуляютъ. Вамъ это трех часовая работа, а я долженъ ѣхать домой съ пустыми руками и въ понедѣльникъ гнать нарочнаго семьдесятъ верстъ. Только въ среду дай Богъ уладить машину. Вѣдь это двѣ недѣли лучшаго времени пропало!“ — „Не могу, не могу!“ Дѣлать нечего. Вернувшись въ гостиницу, я сталъ ходить взадъ и впередъ по комнатѣ, раздумывая какъ тутъ поступить? Служитель принесъ кофей. Я спросилъ, не знаетъ ли онъ, какъ пособить моему горю. „Прикажете позвать фактора? Онъ здѣсь въ коридорѣ во всякое время обрѣтается.“ — „Позови.“ – Вошелъ рябой мѣщанинъ, съ тѣмъ выраженіемъ, которое бываетъ у трактирныхъ половыхъ, когда они объявляютъ, что есть все что прикажете. Факторъ сказалъ, что приведетъ такого кузнеца-слесаря, какихъ въ Россіи на рѣдкость и который мнѣ все дѣло мигомъ обдѣлаетъ. — „Хорошо, веди слесаря, да заѣзжай на моемъ извощикѣ на заводъ за веретеномъ.“ Заводъ въ трехъ верстахъ отъ гостиницы, и это за утро третій конецъ, слѣдовательно восемнадцать верстъ. Явился слесарь. Кто изобразитъ все внушительное величіе синей сибирки, краснаго носа и чувства собственнаго достоинства? — „Будьте покойны. Представимъ вещь, въ настоящемъ видѣ. Я мастеръ. Безъ хвастовства могу сказать, мастеръ. Покойному Государю Александру Павловичу чинилъ экипажи. Извольте справиться, имѣю медаль на анненской лентѣ.“ — „Что же это будетъ стоить?“ – „Всего пять рублей.“ — „Когда можетъ быть готова?“ — „Въ четыре часа пополудни.“ – „Раньше нельзя?“ – „Ни коимъ родомъ.“ – „Вѣдь надо на станкѣ обточить.“ — „Помилуйте! Неужели мы выпустимъ изъ рукъ недодѣланную вещь? У насъ при заведеніи свой станокъ. Всего дѣла-то на полчаса.“ Я отдалъ мастеру веретено, а фактору на водку. Въ тоже утро заѣхавъ въ заведеніе садовыхъ и нѣкоторыхъ земледѣльческихъ орудій, я, слово за слово, передалъ хозяину мой недавній разговоръ съ мастеромъ. „Да вы плюньте ему въ рожу“, воскликнулъ неожиданно хозяинъ. „Какой у него токарный станокъ? У насъ въ цѣломъ городѣ одинъ только и есть на литейномъ заводѣ.“ Былъ третій часъ дня. По условію работа должна была быть скоро готова. Поѣду, подумалъ я, къ слесарю: увижу, по крайней мѣрѣ, что тамъ дѣлается. Пріѣзжаю по адресу. Длинный, грязный дворъ. Налѣво жилой домъ, направо сараи съ хламомъ, въ глубинѣ невзрачная кузница и ни живой души. Вхожу въ кузницу, сопровождаемый ожесточеннымъ лаемъ цѣпной собаки, и первый предметъ попадающійся на глаза, мое веретено, въ первобытномъ видѣ, сунутое въ тлѣющіе угольки горна. Хорошее начало! Иду на крылечко дома. Стучусь. Отвѣта нѣтъ. Повторяю ударъ. Выходитъ толстая баба. „Гдѣ хозяинъ?“ – „Отдыхаютъ.“ — „Позови.“ — „Сейчасъ.“ Минутъ черезъ десять въ кузницу явился преображенный хозяинъ, пьяный, пошатывающійся въ какомъ-то фантастическомъ, поварскомъ костюмѣ съ кожанымъ фартукомъ. За нимъ явились два замазанныхъ оборванныхъ парня. Одинъ сталъ разбуравливать ступки у новаго стана колесъ, а другому хозяинъ сиплымъ голосомъ крикнулъ: „Дуй!“ Началась перековка инструментовъ. Опытъ показалъ, что отъ подобнаго мастера нельзя отлучиться, и я далъ себѣ слово остаться до окончанія работы. Три битыхъ часа простоялъ я надъ мало-по-малу отрезвлявшимся вулканомъ. Довольно за это время перебывало посѣтителей. Замѣтнѣйшими и почетнѣйшими оказались солдаты пожарной команды.

— Что жъ ты? скоро тамъ? кричалъ одинъ изъ нихъ со двора, въ то время какъ другой, присѣвъ, въ самой кузницѣ, на новомъ колесѣ, просилъ: – Ребята, нѣтъ ли трубочки покурить?

— Ты у ребятъ-то попроси.

— Ну! а ты чего клещами-то съ боку берешься. Развѣ такъ можно? Эхъ вы! Ты вотъ какъ, во! Видѣлъ? А то гдѣ ее съ боку удержать? Вѣдь это не что-либо такое. 

— Да ну! Скоро лъ ты взаправду тамъ? кричалъ снова голосъ со двора. — Я ужь давно мерину ногу-то поднялъ.

— Эхъ право! Ну его тамъ, сбѣгай да оторви ему подкову.

— Что это, гдѣ у васъ утромъ пожаръ-то былъ? За Полѣсской площадью что ли? — Да, за Полѣсской. Таки продрало.

Въ это время малый отдиравшій подкову, снова усѣлся вертѣть колесо. – Что это, вмѣшался онъ, оскаливъ зубы, — у васъ на Дворянской-то ось что ли подъ бочкой знать лопнула? Эхъ вы команда!

— Какая тамъ ось? Грядка соскочила. Да что-й-то у тебя у самаго на затылкѣ-то? Точно губы красныя? Обжогъ что ли?

— Какое обжогъ? Золотуха была. Два года ломала. Ужь и допекла же, проклятая. Мало ли я отъ нея постранствовалъ.

— Полно дуть-то, да и ты брось вертѣть, да бери кувалду.

— Такъ! бей! еще! бей!

Я замѣтилъ плеву между обваренною шейкой и новымъ желѣзомъ.

— Вѣдь ты плохо проварилъ, любезный!

— Помилуйте! Одно слово! На цѣломъ сдастъ, а тутъ вѣку не будетъ. Сами изволили видѣть, не желѣзомъ обвариваю, а сталью. На заводѣ вамъ такого матеріялу не поставятъ. Одно слово.

— Гдѣ же точить то?

— Да вотъ, у насъ черезъ улицу станокъ.

— Черезъ полчаса остынетъ?

— Остынетъ.

Я уѣхалъ и черезъ полчаса вернулся.

— Готово?

— Готово.

— Гдѣ жъ точить то?

— Да мы у того же П–на въ полчаса обточимъ. Онъ не смѣетъ намъ отказать, мы ему сами не отказываемъ.

Тутъ я увидалъ, что обманутъ самымъ мошенническимъ образомъ. Но дѣлать было нечего. „Садись! поѣдемъ!“ П–кій механикъ принялъ мастера-самозванца, какъ и слѣдовало ожидать, весьма не любезно. Никакія увѣщанія не помогали, и только по моей просьбѣ, кузнецу дозволили воспользоваться токарнымъ станкомъ, безъ содѣйствія заводскихъ рабочихъ. Оказалось, что самозванецъ не только не умѣетъ точить, но не можетъ даже вставить бруска въ станокъ, а когда лошадь тронула приводъ, и онъ положилъ точильный крюкъ на желѣзо, я ожидалъ, что онъ и меня и себя убьетъ. Солнце сѣло. Работы нашей для опытной руки оставалось не болѣе какъ на одинъ часъ; но при такой обстановкѣ можно было ожидать только несчастія. Видя, что дѣло пошло на капризъ и личность противъ кузнеца, со стороны механика, я бросилъ самозванца на заводѣ и поѣхалъ къ главному хозяину заведенія съ просьбой уладить дѣло. Сейчасъ же поскакалъ нарочный съ приказаніемъ сдать дѣло своему рабочему, а я поѣхалъ въ гостиницу обѣдать. Лучше поздно чѣмъ никогда. Часовъ въ 8 вечера явился мой первѣйшій въ Россіи мастеръ, неся тяжелое веретено.

— Извольте сударь, взглянуть. Безъ хвастовства могу сказать. Работа – одно слово! Что жь? Ребята на заводѣ, въ одно слово сами говорили: намъ такъ ни за что не сдѣлать!

Я самъ видѣлъ, какъ рабочіе не могли удерживать смѣха, глядя на его пріемы.

— Ужъ подлинно, рубликъ серебрецомъ на чаекъ заработалъ у вашей милости.

Не говоря ни слова, я отдалъ ему деньги по условію и указалъ на дверь. Къ свѣту я былъ дома, гдѣ меня ожидалъ сатиръ, и – увы! — пятнадцать болтавшихся безъ дѣла рабочихъ. Если разборка машины была рѣшительная, то какъ назвать сборку? Сатиръ долбней колотилъ по колесамъ, ломилъ ихъ рычагами и, повидимому, хотѣлъ все раздробить.

— Помилуй, что жь ты загоняешь клинья, ни разу не прикинул по ватерпасу?

— Тутъ ватерпасъ не пользуетъ.

— Хоть бы мѣломъ понамѣтилъ гдѣ невѣрно.

— Тутъ мѣлъ не пользуетъ.

Я отвернулся и ушелъ, долго еще меня провожали удары долбни: бухъ! бухъ!

В пятницу утромъ пришелъ прикащикъ:

— Пожалуйте машину пробовать.

Попробовали: пошла молотить какъ ни въ чемъ не бывало. Сатиръ, безъ всякаго восторга, смотрѣлъ на успѣшный результатъ своей системы, получилъ деньги и уѣхалъ. Вотъ и подумалъ я: кузнецъ дѣйствительно нахальный обманщикъ, а и за того слава Богу. Въ субботу съ ранняго утра молотилка опять пошла работать. Въ одиннадцать часовъ явился прикащикъ. У меня сердце такъ и обмерло. 

— Что?

— Да слава Богу! Богъ помиловалъ. Чуть, чуть она меня не убила. Я лѣзъ подмазать на ходу большое колесо (это запрещено, но ихъ не урезонишь), какъ она вдругъ хватитъ надо мной, а малого таки водиломъ сшибло. Спасибо не больно убился.

— Да, что такое?

— Какъ разъ на самой сваркѣ веретено лопнуло.

— Посылай опять за мастеромъ, а я въ воскресенье опять въ Орелъ. Знать суждено пропадать двумъ недѣлямъ лучшаго рабочаго времени.

Сельскимъ хозяевамъ вѣроятно памятна въ № 264 Московскихъ Вѣдомостей 1862 года статья г. Михаловскаго, въ которой онъ жалуется на непростительную небрежность гг. Сосульникова, изобрѣтателя зерносушилки, и Корчагина, механика принимавшаго заказы на изобрѣтенную имъ машину?

Кто бы и что бы ни говорилъ въ оправданіе гг. Сосульникова и Корчагина, дѣло для г. Михаловскаго разыгралось самымъ плачевнымъ образомъ.

Вмѣсто заказанной имъ машины, онъ черезъ два мѣсяца и десять дней послѣ срока получилъ желѣзный хламъ, за провозъ котораго съ него взяли втрое противъ дѣйствительной цѣны. Деньги за машину 175 рублей и всѣ хлопоты пропали даромъ; да весь хлѣбъ около 4.000 четвертей, оставшись въ сыромъ видѣ, не могъ поступить въ продажу. Вѣдь это въ большей части случаевъ равняется конечному раззоренію. Такихъ примѣровъ безнаказаннаго произвола надъ чужимъ имуществомъ у насъ не перечтешь. Прошлымъ лѣтомъ крестьяне деревни З–щи, везшіе съ завода партію сахару въ Москву, свернули съ шоссе въ свою деревню, и распродали сахар въ собственную пользу.

Вотъ кстати! Когда дописывалъ послѣднія слова, мнѣ объявили о прибытіи изъ Мценска несчастныхъ московскихъ экипажей. Привезъ ихъ обратно ѣхавшій изъ города знакомый крестьянинъ. Я велѣлъ расшить рогожи. По счету все оказалось цѣло, но верхъ тарантаса отъ удара перекосился. Этого мало. Тарантасъ пришелъ къ намъ зашитымъ, а между тѣмъ по вскрытіи рогожи, оказалось, что московскій извощикъ расшивалъ его и ѣхалъ въ немъ всю дорогу. Новый трипъ на спинкѣ и локотникахъ замасленъ грязнымъ полушубкомъ, а клеенка подъ ногами стерта и изцарапана сапожными гвоздями. Стало-быть, кромѣ провоза, я заплатилъ тридцать рублей за то, что мнѣ сдѣлали убытку на пятьдесятъ рублей. Желательно бы знать, есть ли какой-либо контроль надъ подобными продѣлками, контроль не на словахъ а на дѣлѣ? Отчего въ Парижѣ вы поручаете что вамъ угодно первому уличному коммиссіонеру, безъ всякаго опасенія, а у насъ ни кому ничего довѣрить нельзя? Не говорите о низкой степени образованія. Это фраза несостоятельная передъ ежедневнымъ опытомъ. Развѣ у насъ, въ образованныхъ, и пожалуй по преимуществу образованныхъ слояхъ, не то же самое? Тутъ не невѣжество виной, а безнаказанность. Развѣ литература наша не дѣлаетъ съ первымъ попавшимся именемъ того же, что извощикъ сдѣлалъ съ моимъ тарантасомъ? Уваженіе къ незыблемой силѣ закона, уваженіе по преданію и привычкѣ, всосанное съ молокомъ матери, вотъ основа и сущность воспитанія. Мы всѣ большею частію дурно, или пожалуй вовсе не воспитаны. Но объ этомъ послѣ.

X. Новое Положеніе о потравахъ и загнанныя лошади.

Что ни говорите, нѣкоторыя явленія обыденной жизни во очію показываютъ перемѣну къ лучшему и заставляютъ съ недовѣріемъ оглядываться на недавнее прошедшее. Не дальше какъ два года тому назадъ не было иныхъ средствъ сколько-нибудь оградить поля и сады отъ вторженій чужаго скота, какъ увѣчитъ и чужую скотину, и чужихъ пастуховъ. Эта единственно цѣлесообразная система была, по безмолвному соглашенію, принята повсемѣстно, и нерѣдко проявлялась въ правильныхъ набѣгахъ, отпорахъ и побоищахъ. Дѣло требовало стратегическихъ способностей съ той и съ другой стороны, – но увы! – всѣ пинки, зуботычины и арапники не исправляли вѣковаго зла. И вотъ, не прошло двухъ лѣтъ, какъ стало невозможнымъ и ненужнымъ бить и ловить кого бы то ни было. Никому, вѣроятно, и въ голову не придетъ гнать скотину на ваше поле, а если какая случайно забѣжитъ, то хозяинъ вѣроятно прежде васъ бросится отыскивать и загонять ее. „Не бей дубиной, а бей полтиной.“ Крестьянинъ безъ особаго сожалѣнія пропьетъ рубль, другой, въ кабакѣ, но заплатитъ два рубля за за бѣглую свинью для него очень чувствительно. Прошлою осенью, табунъ мой, подъ надзоромъ двухъ мальчишекъ, пасся по отавѣ, рядомъ съ овсяньемъ сосѣда Р–а, по которому тоже паслись барскія лошади. Наши пастухи, помня строгое приказаніе не пускать скота по чужимъ полямъ, не рѣшались перейдти къ мальчикамъ-пастухамъ Р–а, которымъ, какъ видно, очень захотѣлось проводить время въ общей пріятельской бесѣдѣ. Правда, они могли бы устроить раутъ на межѣ, но тутъ надо наблюдать за лошадьми. Всего лучше перегнать весь табунъ въ лугъ, что они и сдѣлали. Видя такой радушный пріемъ со стороны нашихъ пастуховъ, Р–скіе крестьянскіе пастухи, въ свою очередь, пригнали въ лугъ сорокъ крестьянскихъ лошадей, и все было бы какъ нельзя лучше, если бы прикащикъ нашъ не наѣхалъ на эту семейную картину. Со случившимся въ полѣ Р–скимъ старостой онъ пересчиталъ крестьянскихъ лошадей, а съ помощію рабочихъ загналъ къ намъ на дворъ восемь барскихъ. Разумѣется, первыми парламентерами явились виновники, мальчишки-табунщики. Я имъ объявилъ наотрѣзъ, чтобъ они несли по двадцати коп. сер. за лошадь, всего рубль шестьдесятъ коп., и что безъ этого лошади будутъ кормиться у насъ на ихъ счетъ.

Съ тѣмъ они и ушли. Не смотря на сырую погоду и мѣстами стоявшія лужи, я вышелъ въ поле посмотрѣть на всходы кормовыхъ травъ. Возвращаясь, вижу на гумнѣ колоссальную фигуру крестьянина. Вѣрно за лошадьми, подумалъ я, и не ошибся.

— Отпустите лошадокъ, явите Божескую милость, завопилъ онъ еще издали: – мальчишка-то мой ихъ пасетъ. Такъ теперъ баринъ скажетъ: выручайте какъ хотите. Лошади-то господскія. А и барину-то обидно будетъ, затѣмъ что мы вашу скотину ловили да отдавали. (Дѣйствительно, скотникъ упустилъ однажды быка къ Р–мъ, и выпросилъ его обратно, не сказавъ мнѣ ни слова.)

— Напрасно отдавали! Я только объ одномъ прошу всѣхъ сосѣдей: ловите мою скотину и берите законный штрафъ. Зато и я никому безъ штрафа не отпускаю.

— Да оно точно, батюшка. Вѣдь вотъ и крестьянскихъ нашихъ насчитали у васъ сорокъ лошадей; вотъ вы съ нихъ то и возьмите. Полно имъ озорничать по чужимъ дачамъ. А ужъ барскихъ-то отпустите. Повѣкъ этого не увидите. Тогда хоть по два рубли съ лошади возьмите.

— Я беру по Положенію, а не по своей волѣ, и ты хоть до завтра толкуй, а рубль шестьдесятъ копѣекъ штрафу неси. Безъ этого нѣтъ лошадей.

— Сдѣлай же милость батюшка! и колоссъ шлепнулся въ грязь на колѣни.

Я махнулъ рукой и пошелъ по направленію къ дому, а мужикъ, стоя на колѣняхъ, продолжалъ жалобно выводить: – Батюшка, да гдѣ же намъ взять рубль шестьдесятъ копѣекъ. Оглянитесь на мужицкія слезы. – Видя, что я ухожу, мужикъ всталъ и догналъ меня у крыльца: – Ваше благородіе, хоть что-нибудь.

Какъ и всегда, эта продѣлка мнѣ надоѣла: – Ну слушай шестьдесятъ копѣекъ тебѣ спущу, а рубль неси.

— Батюшка! оглянитесь на мужицкія слезы.

— Эхъ братъ, ты пришелъ Лазаря пѣть, а мнѣ некогда. — При этомъ я пошелъ на крыльцо.

— Ваше благородіе, надо же нам расходиться.

— Я тебѣ сказалъ.

— Стало, получайте рубль.

Съ этими словами мужикъ вынулъ изъ-за пазухи и подалъ мнѣ ассигнацію. Смотрю, новенькая красная.

— Значитъ мнѣ девять рублей сдать приходится.

— Девять рублей.

Сдача и лошади отданы по принадлежности. О сорока крестьянскихъ подано объявленіе сельскому старостѣ, съ угрозой безпокоить посредника, въ случаѣ неуплаты. А какъ я не безпокоилъ посредника, то не получилъ и денегъ.

XI. Ѣзда по клину и сосѣдъ А. Свинцовъ.

Одинъ изъ четырехъ моихъ клиновъ имѣетъ видъ сапога съ голенищемъ, идущимъ къ верху раструбомъ. Сапогъ этотъ повернулся голенищемъ къ усадьбѣ, подошвой на востокъ, а носкомъ на сѣверъ. Линія соотвѣтствующая подошвѣ – граница съ землей А. Свинцова. Двѣ сѣверныя линіи отъ носка до подъема и отъ подъема до раструба, – граница съ землей К., а южная отъ каблука до раструба рубежъ съ землей тоже Свинцова, но только Свинцова Порфирія Николаевича. Съ давнихъ поръ, когда земля моя состояла въ общемъ владѣніи Свинцовыхъ, крестьяне и владѣльцы проложили дорогу по моему геометрическому сапогу, перерѣзая его отъ половины подошвы къ подъему, и затѣмъ продолжая ѣзду по К—му рубежу. Казенная мѣра рубежа не позволяла принимать ни вправо, ни влѣво, и потому рубежъ со временемъ проѣздился въ видѣ корыта, по дну котораго удобно ѣхать только одноконной подводѣ. Да мужику больше и не нужно. За то, отъ подошвы къ подъему, стѣсняться было не чѣмъ, и по цѣлому клину набили дорогу саженей въ пять шириною. Для моей экономіи эта дорога не нужна. На генеральномъ планѣ ея нѣтъ. Со времени отчужденія моей дачи, ѣзда черезъ нее сдѣлалась и для Свицовскихъ безполезной. Тѣмъ не менѣе въ первый годъ моего хозяйства они все еще продолжали ѣздить черезъ мою усадьбу. Тотъ съ громомъ и грохотомъ гонитъ на парѣ съ базару; этотъ слѣзъ съ кумомъ или съ кумой потолковать, третій – водицы напиться. Тѣ пьяны, эти и пьяны и съ трубками. Что ни говорите, въ настоящее время, всякій старается, насколько возможно, держаться отъ крестьянъ въ сторонѣ. Пользы отъ ихъ близости никакой, а заботъ, хлопотъ и убытковъ не перечтешь. Нагляднымъ для меня подтвержденіемъ этой истины служитъ деревня Плоты, расположенная чуть не въ упоръ противъ носка моего поля сапога. Крестьянская скотина не сходила съ моего поля и заставила меня, во избѣжаніе дальнѣйшихъ неудовольствій, обрыть землю канавой до Свинцовской дороги.

Потраву чужихъ полей можно еще объяснить прибылью, которую доставляетъ крестьянамъ подобная промышленность. Но чѣмъ объяснить слѣдующій фактъ?

Вчера, проѣзжая по дорогѣ мимо рощицы, я замѣтилъ, что изъ-подъ снѣга въ аллеѣ торчатъ одни столбики скамейки, а верхней доски нѣтъ. При ближайшемъ осмотрѣ оказалось, что крашеная доска дѣйствительно сорвана и унесена вмѣстѣ съ четырьмя большими гвоздями, забитыми въ дубовые стулья. Отрѣзать, обдѣлать и выкрасить садовую скамью стоитъ денегъ, но за сорванную доску никто двадцати копѣекъ не дастъ. Стоило ли трудиться красть ее, и для чего?

Когда землемѣръ обходилъ всѣ наши дачи, я спросилъ, могу ли я запахать Свинцовскую дорогу? „Имѣете полное право.“ Пока клинъ отдыхалъ подъ паромъ, ѣзда по немъ не представляла особыхъ неудобствъ, но когда прошлымъ лѣтомъ пришлось готовить его подъ рожь и частью подъ пшеницу, — дѣло принимало серіозный видъ. Я велѣлъ дорогу запахать, а у въѣзда со Свинцовскаго поля прорыть канавку. Надо прибавить, что Свинцовскіе, славу Богу, перестали ѣздить через мою усадьбу, а доѣхавъ до конца К–го рубежа, поворачивали подъ прямымъ угломъ налѣво на большую дорогу, перерѣзая такимъ образомъ и другой рубежъ Порфирія Свинцова. Поле подъ рожь вспахали и передѣлали отлично, такъ что оно приняло видъ чернаго бархатнаго ковра, и какъ ни бились надъ утоптанною и укатанною дорогой, а добились до того, что и слѣдъ ея изчезъ. „Ну, думаю, слава Богу! авось отвыкнутъ.“

Въ одно истинно прекрасное и жаркое іюльское утро, толкуя съ поваромъ на балконѣ, я замѣтилъ двухъ человѣкъ, въ какой-то фантастической телѣжкѣ, подъѣзжавшихъ къ намъ со стороны Свинцовской дороги. Большая, статная, бурая лошадь была запряжена натяжною дугой. Или помѣщикъ, подумалъ я, или франтъ-купецъ. „Михайло! Не знаешь ли кто это такой?“ – „Не знаю. Никогда не видалъ.“ — „Ну, да Богъ съ ними! Къ намъ – узнаемъ, а мимо — не нужно.“ Въ это время я услыхалъ шорохъ въ передней, и не успѣлъ выйдти въ залу, какъ дверь изъ передней отворилась, и на порогѣ появился сѣдой, довольно полный господинъ, въ коричневомъ сюртукѣ.

— Честь имѣю рекомендоваться, сосѣдъ вашъ, А. Свинцовъ.

— Очень радъ. Не прикажете ли чаю, кофею или закусить? Мы только отпили кофей.

— Благодарю. Завтракать рано, а чаю я уже давно напился.

— Не угодно ли садиться?

— Благодарю. Все сидѣлъ дорогой. А знаете ли? Я пріѣхалъ къ вамъ съ жалобой.

— На кого или на что? Позвольте узнать.

— На васъ! воскликнулъ сосѣдъ, серіозно раскатывая глазами. – Вы сдѣлали такое распоряженіе (тутъ онъ откинулъ верхнюю часть корпуса назадъ и значительно разставилъ руки) qui bouleverse tout mon bien-être! Вы запахали дорогу, по которой мы испоконъ вѣку ѣздимъ. Согласитесь, что этого нельзя дѣлать.

— Этой дороги и на генеральномъ планѣ нѣтъ.

— Это все равно, есть она на планѣ или нѣтъ ея. Куда же намъ-то дѣваться? Какъ намъ теперь попасть на большую дорогу?

— Вопервыхъ, позвольте замѣтить, что съ юридической точки зрѣнія далеко не все равно нанесена ли дорога на планъ или нѣтъ. А вовторыхъ, сошлюсь на васъ самихъ, удобна ли эта дорога для моей экономіи или нѣтъ?

— О! съ этимъ и спорить не буду. Она забиваетъ вамъ цѣлое поле, и по вашей дачѣ такъ много дорогъ, что одною больше, одною, меньше вамъ ничего не значитъ. А намъ остаться безъ дороги нельзя.

— Помилуйте! Неужели на томъ только основаніи, что если мнѣ въ извѣстномъ отношеніи очень плохо, то я не долженъ и помышлять о какомъ-либо улучшеніи? Что же касается до васъ, вы ни въ какомъ случаѣ не останетесь безъ дороги.

— Какимъ образомъ?

— Вы не добиваетесь права ѣздить черезъ мою усадьбу и остальную дачу?

— Нисколько. Проѣхавъ К–ій рубежъ, мы круто сворачиваеъ налѣво, на большакъ.

— Прекрасно.

— Нѣтъ; оно было прекрасно, а вы сдѣлали теперь очень дурно, и, воля ваша, я буду жаловаться. Непремѣнно буду жаловаться.

— Какъ вамъ угодно! Но если вы такъ неизмѣнно рѣшились жаловаться, зачѣмъ же брали трудъ толковать со мною объ этомъ дѣлѣ?

— Мнѣ хотѣлось уладить дѣло полюбовно.

— Вполнѣ раздѣляю ваше желаніе, и если вы потрудитесь выслушать, постараюсь объяснить мою мысль. Вы согласны, что проселокъ, которымъ вы, по моей землѣ, поворачиваете на большую дорогу идетъ параллельно вашей, то-есть нашей общей межѣ?

— Согласенъ. Да къ чему это?

— Позвольте! Вы согласны, что запаханная дорога и рубежъ между мной и Порфиріемъ Николаичемъ Свинцовымъ идутъ отъ вашей межи къ моей усадьбѣ нѣсколько расходясь, такъ что четыре эти линіи составляютъ почти правильный четвероугольникъ?

— Да, да, согласенъ, согласенъ. Да къ чему все это ведетъ?

— Минуту терпѣнія! Если вамъ или крестьянамъ вашимъ необходимо выѣзжать съ вашего поля на большую дорогу, то не лучше ли сворачивать сейчасъ же по вашей межѣ влѣво, до межи Порфирія Николаича, а потомъ ѣхать этою межой до проселка?

— Какъ это возможно! Это гораздо дальше. 

— Согласны вы, что старая дорога не короче межи Порфирія Николаича?

— Согласенъ.

— Мы уже говорили, что эти двѣ линіи въ мою сторону нѣсколько расходятся, и потому ваша межа короче моего проселка. Это докажетъ вамъ и планъ. По вашей межѣ два длинника то-есть 160 сажень, а по моему проселку три длинника то-есть 240 сажень. И такъ предлагаемая мною дорога на 80 сажень короче прежней.

— Помилуйте! Какъ это можетъ-быть? Вы меня никогда не увѣрите.

— Я бы предложилъ пари 1000 противъ вашихъ 10. Но это значило бы взять съ васъ деньги даромъ.

— Стало-быть вы отсылаете меня на Порфиріеву межу? Онъ никогда не позволитъ ѣздить по своей межѣ.

— Не позволить ѣздить по казенной и потому никому лично не принадлежащей межѣ онъ не имѣетъ права, да кромѣ того межа столько же его какъ и моя. Представьте, какъ было бы забавно, если бы Порфирій Николаичъ придумалъ запретить мнѣ ѣздить по моей межѣ?

— Вы другое дѣло, постороннихъ онъ не пуститъ.

— Да вы же сами ѣздите по моей межѣ, только не по Свинцовской, на которую я вамъ указываю, а по К–ой. Почему же по одной должно ѣздить, а по другой нельзя? Мой сосѣдъ не пуститъ по общей межѣ, а я обязалъ пускать не только по межѣ, о чемъ бы я и не спорилъ, а цѣликомъ, черезъ клинъ?

— Помилуйте, какъ вы не хотите понять? Тамъ я ѣду по дорогѣ, а вы меня посылаете по межѣ. Я на это не согласенъ. Тамъ дальше, ни за что не пустятъ ѣздить, и главное, дорога хуже. Тамъ и проѣхать нельзя.

— Не прикажете ли мнѣ проводить васъ верхомъ и указать предлагаемую мною дорогу?

— Сдѣлайте милость. Любопытно посмотрѣть на вашу дорогу.

— Петръ! Вели осѣдлать лошадь.

Черезъ десять минутъ я былъ уже верхомъ перед телѣжкой сосѣда, и вывелъ его, безъ малѣйшаго труда, на гладкій, высокій рубежъ, по которому даже были накатаны колеи.

— Вотъ и накатанная дорога, замѣтилъ я вслухъ, обращаясь къ сосѣду. Но онъ сидѣлъ видимо недовольный, и при малѣйшей неровности, восклицалъ: — Хороша дорога. Нѣтъ, какъ можно по рубежамъ ѣздить!

Наконецъ я вывелъ его на исходную точку, то-есть на мѣсто, гдѣ на его рубежахъ дорога была мною запахана. — Вотъ вы и на вашей дорогѣ! И покойнѣе и ближе.

— Какое, помилуйте, покойнѣе и ближе. Вглядитесь-ка на вашу пашню. Пашня славная, охотницкая, а видите ли по ней этотъ слѣдъ колесъ?

Я оглянулся, и дѣйствительно увидалъ свѣжій слѣдъ.

— Это я къ вамъ ѣхалъ... Не могу! Дѣлайте со мной что хотите, а я все-таки буду ѣздить по вашему клину, хоть вы его пшеницей засѣйте. Ловите меня, отпрягайте моихъ лошадей, словомъ, дѣлайте что хотите, а я буду тутъ ѣздить.

Какія ни старался я приводить доказательства правоты моего дѣла, старикъ оставался при своемъ, и твердилъ: — А я буду ѣздить.

Солнце пекло немилосердо, оводы до того кусали лошадей, что удерживать ихъ долѣе на мѣстѣ не было возможности.

— Теперь поступайте какъ вамъ угодно, и позвольте пожелать вамъ добраго пути, сказалъ я, и повернувъ лошадь, пустился рысью домой. — Что копачи, спросилъ я вечеромъ прикащика: — кончили канаву на новомъ огородѣ?

— Немного не кончили.

— Скажи имъ: если хотятъ, пусть по той же цѣнѣ становятся въ полѣ. Ты знаешь, свинцовскій рубежъ окопанъ канавой до бывшей дороги. Пусть они прогонятъ эту канаву до самаго Порфиріева рубежа. Мнѣ эта комедія съ ихъ ѣздой надоѣла.

Осенью, послѣ хлѣбной уборки, я вздумалъ нанять нѣсколько десятинъ на весну подъ овесъ. Удобнѣе всего было нанять у Свинцова, а потому мой прикащикъ отправился къ нему по этому дѣлу. — Отдаетъ онъ землю? спрашиваю я вернувшагося прикащика.

— И отдаетъ и нѣтъ. Я, говоритъ, еще и самъ не рѣшился. А ты скажи своему барину, что я буду ѣздить по вашему клину, какъ ему угодно. — Нѣтъ, говорю, сударь! теперь уж не поѣдете. — Какъ! Кто мнѣ запретитъ? Ну, ловите меня! — Мы ловить не будемъ, да вы сами не поѣдете. Тамъ ровъ прорытъ по самый рубежъ Порфирія Николаевича. — Не можетъ быть! Успѣли канаву прорыть? Нѣтъ, не можетъ быть! — Извольте послать справиться. — Ну, не ждалъ такъ скоро. Да, впрочемъ, братъ, мнѣ и самому въ одномъ мѣстѣ нужно канаву прорыть. Вотъ седьмой годъ собираюсь, да все не соберусь. 

XII. О вѣроятности вліянія винокуренія и южной желѣзной дороги на наше земледѣліе.

Живя въ земледѣльческой полосѣ Россіи, мы поневолѣ, въ каждомъ новомъ вопросѣ, обращаемся къ той его сторонѣ, которая прямо относится къ земледѣлію. Такихъ, въ высшей степени важныхъ, вопросовъ задано на разрѣшеніе русской жизни – два: винокуреніе, и если проектъ осуществится, южная желѣзная дорога. Здѣсь не мѣсто вдаваться въ подробное ихъ разсмотрѣніе. Разрѣшитъ ихъ окончательно сама жизнь, которая нерѣдко любитъ подводить совершенно неожиданные итоги. Позволимъ себѣ высказать только нѣкоторыя соображенія о вѣроятномъ вліяніи этихъ учрежденій на наше земледѣліе. Начнемъ съ винокуренія. Выше говорено, что куда бы мы ни обратились съ нашею жаждой улучшеній и преобразованій, всюду натыкаемся на несокрушимую стѣну малонаселенности. Работать некому, распоряжаться некому, беречь некому, продавать некому и разбирать некому; а если случайно и явится дѣятель на одну изъ функцій, то въ качествѣ монополиста, такъ что почти было бы лучше безъ него. Извѣстно, что нравственное развитіе идетъ объ руку съ возрастающими потребностями. Мы уже не можемъ, какъ въ старину, довольствоваться хозяйствами, въ которыхъ господская усадьба заключалась въ каменной ригѣ посреди огромнаго гумна. Да и къ чему было затѣвать лишнее? Баринъ живалъ въ Питерѣ или за границей, староста жилъ на деревнѣ въ своей избѣ, крестьяне привозили готовый хлѣбъ на гумно, а сторожа всю зиму сидѣли подъ ригой. Теперь давай усадьбу со всевозможными заведеніями, домъ со всѣмъ комфортомъ, давай книги, журналы, вѣялки, сѣялки, молотилки, зерносушилки, конныя грабли, словомъ, безконечную вереницу улучшенныхъ орудій. На все это потребность возрастаетъ съ каждымъ днемъ, а средства едва ли не идутъ въ обратной пропорціи. Только принимая въ соображеніе такое ненормальное соотношеніе вліятельныхъ условій, можно отчасти уразумѣть странныя явленія нашей экономической жизни.

Въ запрошломъ году, напримѣръ, урожай ржи въ нашихъ мѣстахъ, былъ далеко не дурной, и рожь зимою въ Орлѣ была 3 р. 30 к. за четверть. Прошлое лѣто рожь родилась лучше, хотя разница урожаевъ и не была слишкомъ значительна. За то на сѣверѣ Россіи неурожай, и почти рядомъ съ нами, въ Малороссійскихъ губерніяхъ, то же неурожай, такъ что нѣкоторые пророки, повидимому не безъ основанія, говорили, что съ установившимся саннымъ путемъ, то-есть къ новому году, рожь пойдетъ изъ Орла не на сѣверъ, а напротивъ – на югъ. Пришелъ и прошелъ новый годъ, и ничего подобнаго не бывало. Рожь въ Орлѣ, только на короткое время, поднялась до 3 рублей съ копѣйками, а то продавалась и ниже 3; да и то говорятъ: скажите спасибо винокурамъ, а безъ нихъ вы отдавали бы вашу рожь чуть не даромъ. Чѣмъ же объяснить подобное явленіе? Тѣмъ, что наши хлѣбородныя мѣстности, за исключеніемъ развѣ лежащихъ у самыхъ бойкихъ сплавовъ, могутъ и должны смотрѣть на себя какъ на отдѣленныя отъ внѣшняго міра непроницаемою стѣной и предоставленныя исключительному вліянію домашнихъ обстоятельствъ. Эти домашнія обстоятельства наконецъ мѣняются. По освобожденіи крѣпостнаго труда, освободилось и крѣпостное винокуреніе. Всякій помѣщикъ имѣетъ право въ большихъ и малыхъ размѣрахъ перегонять рожь въ спиртъ. Винокуры гребутъ деньги лопатами и не успѣваютъ приготовлять живительную влагу; кабаки выростаютъ какъ грибы, а народъ благословляетъ судьбу, и забывъ, вынужденныя откупомъ, общества трезвости, пьетъ дешевку какъ воду. Было бы близорукостію безусловно радоваться этимъ явленіямъ, но постойте! дайте срокъ! Конкурренція подѣлитъ болѣе равномѣрно барыши винокуровъ, а постоянная возможность дешево напиться, успокоитъ рьяность любителей. У свободнаго винокуренія есть другая сторона, другая перспектива, которая должна быть близка сердцу земледѣльца.

Сколько писано и говорено о томъ, что сосѣднія государства, благодаря новѣйшимъ устройствамъ путей сообщенія, отбиваютъ у насъ хлѣбные рынки! До какой степени трудно намъ съ ними соперничать видно изъ слѣдующаго разчета: въ Орлѣ пудъ ржи съ небольшимъ 30 к., въ Москвѣ 40 к. Доставка до Москвы съ небольшимъ 60 к. за пудъ. Слѣдовательно, мнѣ почти вдвое выгоднѣе сжечь свою рожь на мѣстѣ чѣмъ тащить ее гужомъ въ Москву. Тутъ еще до заграничной торговли далеко, а намъ необходимо продавать за границу, если мы сами покупаемъ тамъ товары. Поэтому, каждое производство, добывающее изъ громоздкаго, тяжеловѣснаго и дешеваго матеріяла необъемистый, легкій и дорогой продуктъ, составляетъ величайшее благо для всей страны. Не имѣя подъ руками положительныхъ данныхъ касательно вѣроятности успѣха русскаго спирта, въ качествѣ конкурента на западныхъ рынкахъ, не говоримъ ничего утвердительно; но еслибы Россія сдѣлалась исключительною и естественною поставщицей этого продукта за границу, то земледѣліе наше выиграло бы неимовѣрно. Не забудемъ, что вывозя зерна, мы истощаемъ поля, вывозя спиртъ, оставляемъ даже удобрительныя части въ видѣ барды. Какое другое производство представляетъ разомъ такія двѣ выгоды? Всѣ эти соображенія ясно показываютъ, что мы какъ рыба объ ледъ бьемся о плачевное состояніе нашихъ торговыхъ и всяческихъ путей, и что каждый новый шагъ къ ихъ улучшенію, каждый замыселъ въ родѣ проекта южной дороги, не можетъ не вызывать общей радости. Не будемъ спрашивать, устоитъ ли тотъ или другой путь на собственныхъ коммерческихъ ногахъ? Предполагается, что всякому антрепренеру извѣстно мудрое изреченіе азбуки: „взирай на конецъ.“ Насъ и въ этомъ вопросѣ интересуетъ одно вѣроятное вліяніе его на земледѣліе.

Насколько мы понимаемъ духъ крестьянской реформы, она должна разрѣшить два вопроса: эманципацію личности и эманципацію труда, что почти одно и тоже. Если я непремѣнно обязанъ трудиться такъ, а не иначе, то не могу еще назвать свою личность вполнѣ свободною.

Трудъ только тогда свободенъ, когда подобно всѣмъ остальнымъ цѣнностямъ, обусловливается предложеніемъ и требованіемъ, когда онъ вольнонаемный. Итакъ вольнонаемный трудъ является логическимъ послѣдствіемъ и конечною цѣлью реформы, о которой, во избѣжаніе недоразумѣній, скажемъ разъ навсегда, что мы ей и въ принципѣ, и во всѣхъ проявленіяхъ по сей день — глубоко сочувствуемъ. Если, съ одной стороны, понятны тысячи препятствій къ достиженію конечной цѣли преобразованія, то не менѣе понятны, съ другой, и матеріяльныя жертвы въ пользу идеи. То и другое въ порядкѣ вещей. Называютъ же себя Французы единственною націей, сражающеюся за идеи; почему же не взять намъ, въ томъ же смыслѣ, монополію матеріяльныхъ жертвъ? Служа главной идеѣ, не возможно избѣжать необходимыхъ, и очевидно враждебныхъ, самому дѣлу, уступокъ. Такъ въ самой формѣ освобожденія кроются два, враждебные его конечной цѣли, дѣятеля. Первый, не болѣе какъ временный (такъ онъ и называется) обязательный трудъ. Будучи обязательнымъ, онъ въ тоже время не можетъ быть вольнонаемнымъ. Второй враждебный дѣятель – поземельный надѣлъ. Если вы скажете, что онъ нисколько не мѣшаетъ вольному труду, — я вполнѣ согласенъ. Зато и вы въ свою очередь должны согласиться, что онъ сильно мѣшаетъ вольнонаемному, безъ котораго столь вожделѣнный разцвѣтъ нашего земледѣлія не мыслимъ. Я нарочно указалъ на условія, неизбѣжныя, но тѣмъ не менѣе враждебныя вольнонаемному труду, – этому по сей день чахлому продукъ русской флоры, чуть было не сказалъ фауны. До сихъ поръ все понятно. Нельзя, признавая самую вещь, враждовать противъ ея существенныхъ качествъ.

Въ прошломъ году, по причинѣ дружной весны, всѣ поля разомъ покрылись водою, и мыши съ отчаяніемъ бросились къ жильямъ. Садовникъ, желая пораньше выгнать зелень въ парникѣ, долженъ былъ три раза все сѣять снова. Мыши систематически съѣдали всходы, пока обсохнувшая земля не распустила мышей во свояси. Тутъ нечего дѣлать. Кто въ степи заводитъ парники, долженъ заранѣе мириться съ возможностью мышиныхъ набѣговъ. Но еслибы садовникъ, подъ предлогомъ просушіки рамъ, сталъ раскрывать на ночь парники и морозить вожделѣнный салатъ и огурцы, это показалось бы непонятнымъ или заставило бы спросить: нельзя ли предохранить рамы отъ сырости, не губя и безъ того хилыхъ посѣвовъ? По нашему крайнему разумѣнію, постройка огромной дороги, быть можетъ на много лѣтъ, станетъ разыгрывать въ нашемъ краю роль моего садовника. Этому могучему, самобытному дѣятелю предстоитъ на выборъ: укрѣпить, умножить и взлелѣять вольнонаемный трудъ и водворить общую увѣренность въ его силахъ, или на первыхъ порахъ задержать его ростъ. Читатели, вѣроятно, помнятъ прекрасную статью, въ прошлогодней Современной Лѣтописи Русскаго Вѣстника,^[3] о выгодной замѣнѣ войсками постороннихъ рабочихъ при постройкѣ желѣзныхъ дорогъ? Совершаясь на такомъ основаніи, постройка южнаго пути явится для всего края истиннымъ благодѣяніемъ въ земледѣльческомъ отношеніи. Обильное продовольствіе, рабочихъ солдатъ заставитъ каждаго земледѣльца, съ новымъ рвеніемъ, трудиться въ хлѣвѣ, полѣ и огородѣ, и земледѣліе мало-по-малу возмужаетъ до степени зрѣлости, какой отъ него въ правѣ будетъ ожидать новый торговый путь. Если же напротивъ, работа будетъ производиться частными вольнонаемными рабочими, то должно ожидать явленій противоположныхъ. Земледѣліе, предоставленное собственнымъ ограниченнымъ силамъ, не можетъ и помышлять о борьбѣ съ капитальнымъ предпріятіемъ, разчитаннымъ на большіе расходы. Всѣ, и безъ того малочисленные, вольнорабочіе уйдутъ на чугунку.

XIII. Разказъ знакомаго съ Юга.

Нынѣшнею зимой, въ Москвѣ, неожиданно получилъ записку съ приглашеніемъ повидаться съ однимъ проѣзжимъ семействомъ, съ которымъ я былъ знакомъ, состоя на службѣ въ Новороссійскомъ краю. Нечего говорить, какъ я обрадовался случаю увидать давнишнихъ добрыхъ знакомыхъ, и потолковать обо всемъ что такими живыми и глубокими чертами врѣзалось въ моемъ воспоминаніи. Дѣти, которыхъ долго не видишь, лучшее мѣрило прожитыхъ нами лѣтъ. Такое мѣрило встрѣтилъ я и въ знакомомъ семействѣ. Мальчикъ, котораго я знавалъ въ курточкѣ, теперь вышелъ ко мнѣ молодымъ помѣщикомъ и бывшимъ студентомъ. Перебравъ всѣхъ общихъ знакомыхъ, я обратился къ моему собесѣднику съ такими словами: – Видите, какъ я помню всѣ подробности и радуюсь движенію вашего земледѣлія, вашимъ паровымъ молотилкамъ, разъѣзжающимъ на волахъ по помѣщикамъ, и молотящимъ за 25 рублей въ день до 250 копенъ и т.п. Признаюсь, я всегда считалъ общій уровень образованія въ вашей мѣстности гораздо выше того же уровня во многихъ и премногихъ углахъ Россіи. Въ этомъ отношеніи, съ каждымъ днемъ, можно ожидать только лучшаго; но въ качествѣ чуть-чуть не земляка, позволю себѣ обратиться къ вамъ съ вопросомъ, на который прошу отвѣчать вполнѣ и откровенно. Какой отголосокъ находитъ въ вашей сторонѣ малороссійская пропаганда? Въ мое время ничего этого не было, а потому этотъ элементъ для меня совершенно новый, и мнѣ хотѣлось бы имѣть понятіе объ отношеніи его къ вашему краю.

— Вполнѣ понимаю вашъ вопросъ, сказалъ знакомый, – и постараюсь правдиво отвѣчать на него. То, что вы называете новымъ элементомъ, въ отношеніи къ странѣ, вовсе не элементъ, потому что не пользуется ни малѣйшимъ сочувствіемъ съ чьей бы то ни было стороны. Простой народъ ничего не читаетъ и потому мнимо-народныя книжки – всего менѣе народныя, а образованный классъ, если говоритъ по-малороссійски, такъ только съ чернью, а между собою, какъ вы сами знаете, порядочные люди говорятъ чистымъ русскимъ языкомъ и читаютъ русскія книги. Степень чистоты произношенія и оборотовъ, почти безъ исключенія, вѣрное мѣрило степени образованія. Мы такъ искренно любимъ нашъ край на дѣлѣ, а не на словахъ, что не нуждаемся въ косноязычныхъ заявленіяхъ этой любви на мѣстномъ нарѣчіи, на которомъ и заявлять-то ничего нельзя. Неужели, чтобы любить Новгородъ, Вологду или Мценскъ нужно непремѣнно говорить на ихъ мѣстныхъ нарѣчіяхъ, и писать по-амченски: я гуторилъ (вмѣсто говорилъ) и побаляхнѣй (вмѣсто побольше)? Для того что бы правильно выражать всевозможные оттѣнки мыслей на языкѣ Карамзина, Пушкина и др., необходимо, кромѣ тщательнаго образованія, запастись многимъ; а чтобы гуторить побаляхнѣй, нужно только не родиться нѣмымъ. Съ недавнихъ поръ наши Русскіе – не знаю какъ ихъ назвать — философы что ли?...

— Я ихъ называю учэные и пишу черезъ оборотное э.

— Именно учэные! Съ недавнихъ поръ наши учэные стараются представить Россію какимъ-то луннымъ міромъ, въ которомъ все не такъ какъ у людей на землѣ. Намъ однимъ не нужно ни Бога, ни чести, ни положительныхъ законовъ, ни святости договоровъ, ни личной собственности, ни общаго литературно-образованнаго языка. Положимъ, они все это хотятъ пробовать для блага человѣчества, да что бы имъ для своихъ экспериментовъ выбрать corpus vile поменьше Россіи? А то право смѣшно.

— Да, замѣтилъ я, – на что, кажется, болѣе разнообразія въ нарѣчіяхъ и произношеніи какъ въ Германіи или Франціи? Другъ друга не понимаютъ. А пусть-ка эти господа увѣрятъ образованныхъ Швабовъ, Австрійцевъ или Валоновъ, что не надо говорить языкомъ Гете или Мольера? Что касается до простаго народа, то наши учэные всего менѣе имѣютъ понятія о его настоящихъ нуждахъ. Истинно-ученые другое дѣло. Г. Буслаевъ любитъ и изучаетъ русскую старину, что не мѣшаетъ ему въ этомъ серіозномъ занятіи видѣть пищу для спеціалистовъ, а никакъ не для народа. Народъ стыдится собирателей пѣсенъ и сказокъ, потому что пѣсня, сказка и грамота могутъ, въ его глазахъ, быть сопоставлены только на смѣхъ. Но я увлекъ и прервалъ васъ, а мнѣ одинаково, если не болѣе интересна, и другая сторона вопроса, сторона политико-соціальная.

— Понимаю о чемъ вы говорите, и смѣло могу васъ увѣрить, что и эта сторона находитъ въ нашемъ краю не болѣе сочувствія чѣмъ первая. Въ подтвержденіе моихъ словъ могу разказать анекдотъ, въ которомъ мнѣ по неволѣ приплось быть дѣйствующимъ лицомъ.

— Сдѣлайте милость! Я васъ слушаю.

— Мы, какъ вы знаете, живемъ и хозяйничаемъ вдвоемъ съ братомъ. Отношенія наши къ крестьянамъ самыя мирныя, и съ перваго дня реформы все болѣе превращаются въ простыя сосѣдскія. За все время я вынужденъ былъ одинъ только разъ выѣхать на косовицу (сѣнокосъ), по поводу возникшаго шума и безпорядка. Тутъ я довольно крупно поговорилъ съ громадою (міромъ), и дѣло кончилось тѣмъ, что громада сама выдвинула впередъ зачинщиковъ и тутъ же наказала ихъ. Кромѣ этого не было ни столкновеній, ни недоразумѣній. Крестьяне вполнѣ довольны своимъ положеніемъ и нами, а мы не можемъ сказать про нихъ ничего худаго. Съ весны прошлаго года стали ходить слухи о переодѣтыхъ бродягахъ, старающихся вступать въ разговоры съ крестьянами и всячески волновать ихъ. Такъ какъ обычный нашъ форумъ и агора — шинокъ, то позвавъ шинкаря, нашего же крестьянина, я объяснилъ ему дѣло и поручилъ дать мнѣ знать, если кто-нибудь чужой въ простонародномъ платьѣ станетъ слишкомъ красно разказывать. Не за долго до рабочей поры, въ воскресенье, часовъ въ 5 вечера, прибѣжалъ шинкарь съ извѣстіемъ, что какой-то не наш что-то очень красно разказываетъ. „Хорошо, ступай!“ Отправляясь въ шинокъ слѣдомъ за шинкаремъ, я зашелъ на конный заводъ, и изъ двѣнадцати конюховъ выбралъ четырехъ посильнѣй и порасторопнѣй. „Ступайте за мною къ шинку, да держитесь у дверей. Можетъ вы мнѣ занадобитесь.“ — „Слушаемъ.“ Я вошелъ въ шинокъ, и не обращая ни на кого вниманія, сѣлъ на лавку. Крестьянъ было много, а они въ свою очередь, повидимому, не обратили вниманія на мой приходъ, а продолжали стоятъ или сидѣть попрежнему. Убѣдясь въ присутствіи незнакомца, я легкимъ движеніемъ пальца указалъ нѣкоторымъ изъ тѣхъ, что постарше, на дверь. Мало-по-малу громада очистила шинокъ, и мы остались втроемъ: шинкарь, незнакомецъ и я.

— Ступай-ка братъ и ты, сказалъ я шинкарю, и онъ изчезъ за дверью.

— Позвольте узнать, милостивый государь, обратился я къ незнакомцу по-русски, – что значитъ этотъ маскарадъ? Напрасно вы старались наряжаться. Вашъ костюмъ никого не обманетъ. Цвѣтъ вашего лица и рукъ доказываетъ, что вы не чернорабочій.

Поддерживая роль костюма, незнакомецъ понесъ какую-то галиматью, притворяясь, что не понимаетъ меня и стараясь въ то же время говорить чистымъ хохломъ. Это ему не удавалось, что я ему тотчасъ замѣтилъ. Мое замѣчаніе, неожиданнымъ образомъ, сдѣлалось поворотнымъ пунктомъ комедіи. Оно разсердило народнаго витію, и онъ уже по-русски пустился доказывать, что я не имѣю права останавливать путешественника.

— Послушайте! Не горячитесь! прервалъ я его. – Вопервыхъ, вы въ той западнѣ, въ которую влѣзли по доброй волѣ. Вовторыхъ, я увѣренъ, стоитъ васъ обыскать, чтобы находящіеся при васъ документы увели васъ слишкомъ далеко. А втретьихъ, достаточно не защищать васъ, и нельзя ручаться за вашу судьбу. Громада, столковавшись въ настоящую минуту объ истинномъ значеніи вашемъ, можетъ заставить васъ полетѣть въ прудъ. Это я говорю въ видѣ предостереженія, а теперь позвольте узнать зачѣмъ вы здѣсь? Не можетъ быть, чтобы вамъ не были извѣстны наши мирныя отношенія къ крестьянамъ. Вы знали, что они нами довольны. Зачѣмъ же вы пришли сюда? Смущать, возстановлять, вызывать на безпорядки и несправедливости? Согласитесь, это положительно безчестно. Теперь можете идти своею дорогой, и я позабочусь о вашей безопасности.

— Милостивый государь! воскликнулъ онъ вдругъ. – Мы встрѣтимся съ вами въ другомъ мѣстѣ.

— Что это? перебилъ я его. – Дуэль? Посмотрите на свой костюмъ, и вамъ самимъ станетъ смѣшно. Впрочемъ встрѣчайтесь гдѣ угодно; не совѣтую только здѣсь возобновлять нашей встрѣчи.

Затѣмъ я велѣлъ выпроводить его по добру по здорову изъ деревни, и только на другой день узналъ, что въ знакомой вамъ Петровкѣ онъ обращался съ своимъ краснорѣчіемъ къ громадѣ. За это краснорѣчіе мужики избили его до того, что староста, во избѣжаніе дальнѣйшихъ послѣдствій, выпроводилъ его куда-то на своей подводѣ. Дальнѣйшая судьба этого человѣка мнѣ не извѣстна.

Что касается до меня, то я отвѣчаю за вполнѣ вѣрную передачу разказа.

XIV. Кому всего естественнѣе принять обязанность народныхъ воспитателей.

Съ первыхъ дней эманципаціи, много у насъ было говорено, писано, жертвовано и дѣлано въ пользу народнаго образованія. Чего логичнѣе простаго положенія: „рабу не нужно образованія, свободному оно необходимо?“ Но логика жизни показываетъ, что это не такъ просто какъ кажется, и что никакими внѣшними стимулами нельзя развить того, въ чемъ не чувствуется насущной потребности. Эта неумолимая логика указываетъ на охлажденіе къ народному образованію въ слояхъ, откуда вышло самое движеніе, и на болѣзненное состояніе народныхъ школъ. Чѣмъ объяснить подобное явленіе? Въ прошлогоднихъ замѣткахъ моихъ я указалъ мимоходомъ на существенную разницу между образованіемъ и воспитаніемъ. И на этотъ разъ, приближаясь къ подобнымъ вопросамъ, мы, по свойству статьи, должны ограничиться общимъ указаніемъ на предметъ, не вдаваясь въ подробное разсмотрѣніе его. Болѣе всего мы желаемъ, чтобы наша мысль не была понята превратно.

Говоря объ образованіи, въ противоположность воспитанію, мы находили, что воспитаніе должно имѣть своимъ результатомъ привычку свободно дѣйствовать въ кругу ясно обозначенныхъ неизмѣнныхъ законовъ, привычку переходящую на конецъ въ природу. Итакъ, первое средство къ народному воспитанію – положительные и бдительно охраняемые законы, относятся ли они къ нравственному или только физическому проявленію воли, и выражаются ли въ писменахъ или изустныхъ преданіяхъ, обычаяхъ, обрядахъ. Въ этомъ смыслѣ мы не можемъ назваться народомъ воспитаннымъ. Но и въ общей невоспитанности есть свои степени. Крестьянинъ, старообрядецъ, строго держащійся древнихъ преданій – люди болѣе или менѣе воспитанные въ народно русскихъ понятіяхъ; высшій кругъ – люди болѣе или менѣе воспитанные во французскихъ понятіяхъ. Раждается вопросъ: въ какихъ преданіяхъ воспитаны люди, отвергающіе всякое преданіе во имя мнимо-научнаго движенія? Мы не разъ говорили и приводили примѣры тому, что истинная наука чужда враждебныхъ отношеній къ жизни. Но недоноски науки, преимущественно у насъ на Руси, по исключительности положенія, находятся въ особыхъ нравственныхъ условіяхъ. Они, среди общей невоспитанности, могутъ по преимуществу назваться невоспитанными. Какое явленіе представляетъ намъ въ этомъ смыслѣ Базаровъ? Онъ отсталъ отъ народа и не присталъ къ обществу. Отъ перваго онъ самъ и руками и ногами, а во второе его не пускаютъ. Нашлась одна Одинцова, да и та потомъ раскаялась.

Базаровъ одинаково непонятенъ и угловатъ въ избѣ и въ гостиной. Ему хорошо только въ своемъ тѣсномъ кружкѣ, гдѣ нѣтъ преданій, нѣтъ законовъ, гдѣ все хорошо, все дозволено, гдѣ съ равнымъ безсмысліемъ можно рыться немытыми руками и въ чужихъ вѣрованіяхъ, и во внутренностяхъ лягушекъ и разложившихся труповъ.

Но оставимъ Базаровыхъ въ сторонѣ, и взглянемъ на воспитаніе вообще и на русское въ особенности. Воспитаніе, какъ мы видѣли, можетъ преимущественно обращаться къ нравственной сторонѣ, или ко внѣшней, или къ той и другой вмѣстѣ. Но куда бы оно ни обращалось, воспитаніе представляетъ уже возможность жить въ обществѣ, не истребляя другъ друга, подобно дикарямъ. Исключительно наружное воспитаніе, удерживая извѣстную стройность общества, лишаетъ его всякой силы движенія. Разъ узаконенная, отлитая форма неизмѣнна и, подобно китайскому башмаку, препятствуетъ росту живаго организма. Между тѣмъ нравственныя узы, оказывая обществу ту же услугу какъ и внѣшнія, способны постепенно расширяться, согласуясь съ нравственнымъ развитіемъ духовнаго организма.

Христіянство является, безспорно, высшимъ выраженіемъ человѣческой нравственности и основано на трехъ главныхъ дѣятеляхъ: вѣрѣ, надеждѣ и любви. Первыми двумя оно обладаетъ наравнѣ съ прочими религіями. Нѣтъ религіи безъ вѣры и надежды; за то любовь — исключительный даръ христіянства, и только ею Галилеянинъ побѣдилъ весь міръ. Излишне говорить, что вѣра, надежда и любовь свойственны душѣ человѣка. Христіянство и не могло бы быть такимъ могучимъ двигателемъ, опираясь на несуществующее. И важна не та любовь, которая, какъ связующее начало, разлита во всей природѣ, а то духовное начало, которое составляетъ исключительный даръ христіянскаго воспитанія.

Что вѣрующій вѣритъ въ своего Бога и надѣется на него — очевидно, но любитъ ли онъ его въ христіянскомъ смыслѣ, это другой вопросъ.

„И другъ степей, Калмыкъ“

‎ставитъ передъ бурханомъ свѣчку и откладываетъ частицу съѣстнаго на особое блюдце. Господи помилуй, сказанное въ минуту опасности въ томъ же смыслѣ, въ какомъ по минованіи ея говорится: Господь помиловалъ, только подтверждаетъ пословицу: громъ не грянетъ, мужикъ не перекрестится, и далеко отстоитъ отъ христіянскаго: „Господи помилуй меня грѣшнаго, недостойнаго твоей чистоты, и сдѣлай меня сопричастникомъ правды Твоей, во имя моей къ Тебѣ любви.“ Между этими двумя Господи помилуй цѣлая бездна.

Въ послѣднее время литература не скупилась на заявленія односторонности семинарскаго образованія. Та же нота звучитъ въ воспоминаніяхъ г. Заилійскаго. („Кадетская юность.“ От. Зап. ноябрь 1862 года.) Вотъ его слова: „Все касающееся до сердца изгнано.... осталась сухая процедура исполненій, приказаній и процессъ безсмысленнаго заучиванія заданныхъ уроковъ самого разнороднаго содержанія. “Недавно одинъ почтенный педагогъ разказалъ мнѣ о слѣдующемъ куріозномъ экзаменѣ вновь прибывшаго въ Москву семинариста: „Желая узнать въ какой мѣрѣ владѣетъ онъ русскимъ языкомъ, я попросилъ его описать свой пріѣздъ въ Москву. Съ этою задачей онъ вышелъ въ сосѣднюю комнату и долго сидѣлъ за затворенными дверями. Выходитъ наконецъ измученный, весь красный и въ испаринѣ. „Нѣтъ, говоритъ, воля ваша, на эту тему не могу.“ — „Помилуйте, что же вы послѣ этого можете?“ — „Этого рѣшительно не могу, а если угодно о безсмертіи души, сейчасъ изготовлю.“ Мы слышали голоса бывшихъ семинаристовъ и кадетъ. Еслибы можно было разомъ спросить питомцевъ и другихъ воспитательныхъ учрежденій, не исключая и домашнихъ, мы вѣроятно, въ общемъ итогѣ услыхали бы, то же самое. Если русскій ребенокъ не въ правѣ жаловаться на обузу образованія, то тѣмъ болѣе ему некого упрекнуть за излишніе труды, потраченные на его моральное воспитаніе. Думай и чувствуй какъ знаешь, только не попадайся въ наружныхъ проявленіяхъ твоей нравственности.

Не такъ идетъ дѣло воспитанія тамъ гдѣ воспитаніе есть серіозное дѣло. Пишущій эти строки имѣлъ счастіе воспитываться (увы! не долѣе трехъ лѣтъ) въ нѣмецкой школѣ. Отчего, скажите, не только посторонніе мнѣ воспитанники, но я самъ озираюсь съ такимъ тяжелымъ чувствомъ (хорошо бы, если бы только съ комическимъ) на наше русское школьное воспитаніе, и отчего, вслѣдъ затѣмъ, я же не могу безъ чувства искренней признательности переноситься мысленно въ нѣмецкую школу? Отчего это? Очень просто! „Какъ аукнется, такъ и откликнется.“ Я чувствую всю мѣру добра, котораго мнѣ желали мои воспитатели, ту любовь къ дѣлу и къ намъ дѣтямъ, которая но позволяла имъ довольствоваться большею или меньшею степенью успѣховъ, болѣе или менѣе приличнымъ поведеніемъ, а заставляла по поводу всякаго поступка ученика обращаться къ нравственной почвѣ, на которой созрѣвалъ поступокъ. Тутъ все сводилось на нравственную сторону человѣка. Бывали и у насъ взысканія и наказанія. Но самымъ жестокимъ мученіемъ было идти получать выговоръ отъ директора. Въ случаѣ проступковъ изобличавшихъ порочныя наклонности, выговоръ продолжался иногда болѣе часу. При словахъ: „поди-ка сюда“ виновный входилъ въ кабинетъ директора, и останавливался передъ нимъ съ глазу на глазъ. Увы! Не разъ приходилось и мнѣ стоять подобнымъ образомъ, и если бы мнѣ въ то время предложили жестокое тѣлесное наказаніе какъ средство избавиться отъ выговора, я бы съ радостію принялъ предложеніе. Самъ директоръ, въ подобныхъ случаяхъ, не садился, а стоялъ въ красномъ халатѣ, съ огромною пѣнковою трубкой, нѣсколько перегнувшись черезъ спинку кресла. Никто изъ насъ не забудетъ этого халата и этой трубки. Намъ подъ конецъ казалось, что сама трубка имѣетъ свойство знать всѣ изгибы и сокровеннѣйшія тайны нашего сердца. Разумѣется, такимъ всевѣдѣніемъ директоръ былъ обязанъ собственной проницательности и не усыпному надзору учителей-надзирателей, собиравшихся подъ его предсѣдательствомъ въ 1-е число каждаго мѣсяца на ночныя конференціи. Дѣлая выговоръ, что онъ называлъ coram nehmen, директоръ никогда не возвышалъ голоса, не прибѣгалъ къ угрозамъ, но тѣмъ не менѣе былъ неумолимъ. Обнаживъ всю душу виновнаго, онъ цѣлым рядомъ заключеній доводилъ его до той страшной бездны отверженія, въ которую съ каждымъ шагомъ готовился столкнуть его господствующій въ его душѣ порокъ. Подобныя увѣщанія страшно дѣйствовали на мальчиковъ. Многіе не выносили нравственнаго потрясенія; имъ дѣлалось дурно, и ни одинъ, даже изъ самыхъ упорныхъ, не покидалъ кабинета безъ громкихъ рыданій.

Въ этомъ же направленіи, въ продолженіе многихъ столѣтій, безъ устали работаетъ въ хорошо воспитываемыхъ народахъ церковная проповѣдь, и изъ устъ пастырей переходитъ въ уста каждаго главы семейства. Бабушка, рядомъ съ сказками и преданіями старины, передаетъ дѣтямъ правила нравственности и толкованія на изреченія ея настольной книги, Библіи. Удивительно ли послѣ этого, что народы, живущіе при такихъ воспитательныхъ условіяхъ, отличаются твердостію нравственныхъ началъ и глубокимъ къ нимъ сочувствемъ? Все это еще такъ отъ насъ далеко, что многіе способны воскликнуть: „Это все нѣмечина! Намъ этого совсѣмъ не нужно!“

Что же намъ нужно? Нравственное шатаніе? Поблажка всевозможнымъ страстямъ и порокамъ? Словомъ, теорія ощущеній? Съ раздѣляющими подобныя убѣжденія спорить не будемъ. Съ ними мы слишкомъ далеко расходимся. Къ счастію, не всѣ Русскіе раздѣляютъ такія мысли, чему доказательствомъ служатъ попытки къ народному образованію. Русское самосознаніе желаетъ школъ и только озирается во всѣ стороны, ища воспитателей. Гдѣ же они? Кто такіе?

Прежде отвѣта на этотъ вопросъ, позволимъ себѣ еще разъ небольшое отступленіе. Порицая неподвижность внѣшняго воспитанія, мы не могли не признать за нимъ заслуги охраненія даннаго порядка. Лучше какой-нибудь порядокъ чѣмъ совершеннѣйшій хаосъ и столпотвореніе. Человѣкъ воспитанный въ преданіяхъ русской старины неизмѣримо выше человѣка вовсе невоспитаннаго. Первобытный русскій человѣкъ вовсе не склоненъ къ смятеніямъ и волненіямъ, и если есть въ немъ къ тому возможность, такъ только при мысли, что нарушается то, во что онъ привыкъ вѣрить какъ въ непреложное.

Никто не можетъ сказать, чтобы русскій священникъ былъ способенъ преднамѣренно волновать свою паству въ смыслѣ политическомъ или соціальномъ. Въ этомъ отношеніи русское священство, какъ истинно христіянское, стоитъ неизмѣримо выше католическаго, постоянно стремящагося къ пріобрѣтенію мірской власти. Одно это качество даетъ нашимъ священникамъ полное право, предпочтительно передъ всѣми соискателями, названіе народныхъ воспитателей. Довѣривъ имъ школы, можно быть совершенно покойнымъ насчетъ политическихъ и общественныхъ убѣжденій учениковъ.

Почему же, спросите вы, Базаровы, которые по преимуществу вышли...?

Постойте! Постойте! Возраженіе ваше, повидимому, уничтожаетъ все сказанное выше. Въ самомъ дѣлѣ, какимъ образомъ люди, съ самымъ мирнымъ направленіемъ въ своей средѣ, могутъ являться такими радикалами, перешагнувъ завѣтную черту? Или то или другое не вѣрно. Напротивъ, не только и то и другое вѣрно, но одно вытекаетъ изъ другаго. Базаровъ, оставаясь въ своей средѣ строго ограниченной на всѣхъ пунктахъ, отлично покатился бы по обычному полю. Тутъ исключительно внѣшняя гимнастика ума не привела бы его ко враждѣ съ самимъ собою, а была бы напротивъ даже полезна ему лично. Что за бѣда, что небольшое поле огорожено со всѣхъ сторонъ? Рикошетируй всю жизнь, благо толчокъ данъ и благо уголъ паденія равенъ углу отраженія, рикошетируй, лишь бы не сорваться за бортъ, рикошетируй, пока прямымъ и ослабѣвающимъ ходомъ не побѣжишь умирать – въ лузу. Но при подобныхъ условіяхъ выскочить за бортъ – бѣда, и чѣмъ умнѣе сорвавшаяся личность тѣмъ для нея хуже. Помилуйте! Что дѣлать тому, для кого существованіе духовъ (ergo spiritus existunt) было поперемѣнно то положеніемъ, то отрицаніемъ, единственно ради гимнастики. Человѣка съ основами нравственнаго воспитанія влекутъ извѣстныя симпатіи въ ту или другую сторону жизни. А тутъ нѣтъ никакихъ симпатій, а есть одна непримиримая антипатія къ своему прошедшему. Но антипатія – безплодное отрицаніе. Что же, повторяемъ мы, дѣлать выскочившему за бортъ? Всѣ предметы для него безразличны. Онъ на все смотритъ при помощи источниковъ изобрѣтенія. Для него все, что только есть во вселенной, существуетъ подъ условіями: „Quis, quid, ubi, quibus auxiliis, cur, quomodo, quando.“ Въ немъ живъ импульсъ, заставившій его выскочить за бортъ; онъ чувствуетъ потребность рикошетировать, а тутъ на бѣду бортовъ-то и нѣтъ. Что жь дѣлать? Остается одинъ исходъ. Рѣшить разъ навсегда, что всѣ предметы бортъ, и пошелъ задавать рикошеты. Пень – рикошетъ; человѣкъ – рикошетъ; законъ – рикошетъ; наука – рикошетъ; искусство – рикошетъ, et sic in infinitum.

Часто Базаровъ, повидимому обласканный судьбою, особливо если сравнить его настоящее съ прошедшимъ, тѣмъ не менѣе, судя по боязливому шепоту его кліентовъ, озлобленъ. Намъ смѣшно. Мы думаемъ: Господи! на кого и за что? А войдите въ его положеніе. Онъ настолько уменъ, что чувствуетъ невозможность основать жизнь на рикошетахъ. Но въ извѣстныхъ лѣтахъ не дашь себѣ нравственной основы, если ея нѣтъ. Не даромъ Нѣмцы говорятъ: „Чему Ваничка не выучился, Иванъ не выучится во вѣки.“ (Was Hänschen nicht lernt, lernt Hans nimmermehr.)

Мы страдаемъ болѣзненнымъ продукътомъ нашего несоразмѣрнаго стремленія къ высшему образованію. Объяснимся. Мы толкуемъ объ исключительности правительственной иниціативы. Эта иниціатива нигдѣ невыразилась съ такою силой, какъ въ Петровской реформѣ. Передъ лицомъ прогресса правительство было все, а народъ ничто, и отношеніе между ними было чисто крѣпостное. Пріѣхалъ баринъ изъ-за границы въ имѣніе и видитъ, что старое негодится. Ломай старое! Сломали. Надо же и новое: надо повара, слесаря, бухгалтера, столяра и т.д., а гдѣ ихъ взять? Не дожидаться же, въ продолженіе тысячи лѣтъ, добровольнаго предложенія на спросъ со стороны народа? Баринъ пособралъ первыхъ попавшихся мальчиковъ и отдалъ въ науку. Разумѣется, первая отдача сопровождалась похоронными проводами и голосьбой; но когда родители и сверстники убѣдились, что преждевременная смерть не есть неминуемое слѣдствіе науки, а увидали напротивъ преуспѣяніе ученыхъ, то начали являться добровольныя жертвы, при непремѣнномъ условіи получить за выучку тѣ же льготы и выгоды, какими пользуются ихъ предшественники. Такъ, у многихъ помѣщиковъ, обучившійся какому-либо мастерству крестьянинъ получалъ исключительное право жениться и выбирать невѣсту. То же самое дѣлало правительство, вербуя для своихъ цѣлей спеціалистовъ.

Съ паденіемъ крѣпостныхъ отношеній рушился подобный порядокъ вещей. Дѣло стало на коммерческую ногу, и пошло на предложеніе и требованіе. Теперь посмотримъ, много ли найдется охотниковъ, изъ дворовыхъ или мѣщанъ, платитъ Яру и повару Англійскаго клуба, за усовершенствованіе своихъ сыновей въ поваренномъ искусствѣ по 300 рублей въ годъ? За то ни одинъ безумецъ не потребуетъ отъ помѣщика подобной жертвы въ пользу перваго желающаго, какъ бы ни были велики способности послѣдняго къ стряпнѣ. Естественный ходъ дѣла предоставляетъ каждому учиться на свой страхъ и на свой счетъ. Правительство, вербуя на извѣстныхъ условіяхъ спеціалистовъ, должно же наконецъ дойдти до момента, въ который всѣ вакантныя мѣста будутъ заняты. Оно можетъ продолжать давать чины, но вынуждено будет отказывать въ мѣстахъ. Что жь изъ этого произойдетъ? Излишекъ приготовленныхъ или полуприготовленныхъ спеціалистовъ, навсегда оторванныхъ отъ родной почвы, останется безъ занятія и составитъ единственно возможную на Руси форму чистѣйшаго пролетаріата.

Таковы всегда слѣдствія искусственнаго нарушенія экономическаго равновѣсія. Искусственное приготовленіе неограниченнаго числа спеціалистовъ – въ своемъ родѣ то же что неограниченное заготовленіе шляпъ въ національныхъ мастерскихъ. Дѣло другое, если бы въ народѣ чувствовалась потребность въ спеціалистахъ и была возможность ее удовлетворить. Но ничего подобнаго нѣтъ. Возьмемъ для примѣра медиковъ. Предположимъ, что всѣ казенныя мѣста заняты, а въ столицахъ конкурренція низвела плату неизвѣстному медику средней руки до послѣдняго minimum: спрашивается, куда дѣваться кончившему курсъ? Въ провинцію лѣчить мужиковъ? Дѣйствительно, у многихъ помѣщиковъ были сельскія больницы, въ которыхъ вольнопрактикующіе медики получали приличное содержаніе. Но когда крестьянскимъ общинамъ пришлось принимать эти учрежденія на свои руки, они рѣшительно отозвались, что имъ больницъ не нужно. Даже офиціяльные наши медики, уѣздные врачи – не болѣе какъ судебно-медицинскiе чиновники. Крестьяне и не думаютъ у нихъ лѣчиться. Если таково положеніе медика, что сказать про филолога, математика, юриста? По неволѣ пустишься въ литературу изъ-за хлѣба, хотя ни для кого не секретъ, какая это не надежная богадѣльня. Говоря о жертвахъ искусственнаго нарушенія экономическихъ законовъ, мы до сихъ поръ имѣли въ виду кончившихъ полный курсъ наукъ. Ихъ сравнительно немного. Въ пользу ихъ энергіи, любви къ труду, а вмѣстѣ съ тѣмъ извѣстной пригодности въ практической жизни, говоритъ доведенное ими до конца серіозное дѣло. Но сколько незрѣлыхъ плодовъ, недоносковъ науки, высыпается ежегодно на столичныя мостовыя, умножая массу единственно возможной у насъ формы пролетаріата? Весь этотъ пустоцвѣтъ сидѣлъ бы на своемъ родномъ стеблѣ, и былъ бы тамъ по своему полезенъ или хотя безвреденъ. Перемѣщался бы на новую почву только тотъ, кто, десять разъ взвѣсивъ съ одной стороны свои силы, а съ другой матеріяльныя пожертвованія неразлучныя съ такимъ перемѣщеніемъ, дѣйствительно нашелъ бы, что игра для него стоитъ свѣчъ. Но пока освѣщеніе и музыка казенныя, отчего же не пуститься въ плясъ?

Вы скажете: вездѣ гдѣ есть школы есть недоучившіеся люди. Дѣйствительно. Но образованіе, а тѣмъ болѣе полуобразованіе предпринимаемое на собственный рискъ, не позволяетъ ученику окончательно отрываться отъ родной среды, между тѣмъ какъ у насъ человѣкъ смотрящій на науку какъ на карьеру сжигаетъ мостъ за собою. Въ Парижѣ, въ знакомомъ мнѣ отелѣ, кухарка на трудовыя деньги дала своей дочери классическое воспитаніе. Дѣвушка знала по-гречески и по латыни, и готовилась въ наставницы. Хорошо, что усилія матери увѣнчались успѣхомъ; но въ противномъ случаѣ кухарка не задумалась бы отдать свою недоученную дочь въ прачечное, корсетное или иное заведеніе. Тамъ это ежедневное явленіе. Но кто видалъ у насъ институтку прачкой, кадета или студента поваромъ или по крайней мѣрѣ дьячкомъ? Итакъ, представляется слѣдующая дилемма: или не нарушайте искусственно экономическихъ законовъ, или устройте воспитаніе, не ставящее человѣка во вражду съ окружающимъ бытомъ.

Возвращаясь къ народному воспитанію, мы наконецъ въ состояніи формулировать нашу мысль. Нравственно-христіянское воспитаніе, какой бы высоты оно ни достигало, только умягчаетъ и воздѣлываетъ духовную почву для плодотворнаго воспринятія всего высоко-человѣчнаго, не ставя человѣка во враждебное отношеніе къ его жребію, какъ бы этотъ жребій ни былъ скроменъ.

Напротивъ того, искусственное умственное развитіе, раскрывающее цѣлый міръ новых потребностей и тѣмъ самымъ далеко опережающее матеріяльныя средства извѣстной среды, неминуемо ведетъ къ новымъ, небывалымъ страданіямъ, а за тѣмъ и ко враждѣ съ самою средою.

„Какой же практическій выводъ изъ всего этого?“ спроситъ иной. „Стало-быть вы отвергаете умственное развитіе народа, отвергаете школы?“ Ни мало. Вопервыхъ, я отъ души сочувствую народнымъ школамъ, лишь бы онѣ смотрѣли на грамотность не какъ на конечную цѣль, а какъ на одно изъ средствъ къ смягченію, очищенію, а также и утвержденію народныхъ нравовъ. А вовторыхъ, считаю величайшимъ неразуміемъ и жестокостью преднамѣренно развивать въ человѣкѣ новыя потребности, не имѣя возможности дать ему и средства къ ихъ удовлетворенію. Не то же ли это, что въ безводной степи накормить неопытнаго человѣка селедкой, снять шапку и сказать: „Теперь, мой другъ, я свое дѣло сдѣлалъ, накормилъ тебя а ужь водицы поищи самъ“?

Въ настоящее время я лично обучаю двухъ крестьянскихъ мальчиковъ грамотѣ. Не могу сказать, чтобъ они были слишкомъ тупы; но они неразвиты до невѣроятности. Желая насколько возможно сократить обученіе грамотѣ я всѣми силами стараюсь развить ихъ мышленіе. Дѣло, кажется, идетъ успѣшно, но я считалъ бы себя или злодѣемъ или несчастнымъ, если бы хотя одно неумѣстное слово мое возмутило ихъ противъ среды, въ которой они до сего дня совершенно счастливы, несмотря на отрепанные рукава ихъ кафтановъ. Даже Фамусовъ въ минуту жесточайшаго гнѣва чувствовалъ, что ничего не можетъ сдѣлать хуже надъ вертлявою Лизой, воспитанницей Кузнецкаго моста, какъ: „Въ избу маршъ, за птицами ходить.“ Но изъ птичника есть надежда опять попасть на Кузнецкій мостъ, а что сказала бы Лиза, если бъ ее навѣкъ упекли за криваго скотника?

Теперь посмотримъ откуда могутъ явиться конкурренты на званіе народнаго учителя?

О помѣщикахъ и дамахъ говорить нечего. Какъ ни похвально въ этомъ случаѣ ихъ рвеніе, въ общей сложности оно представляетъ не болѣе какъ дилеттантизмъ, на который не можетъ положительно разчитывать народная экономія.

Грамотные солдаты, то тамъ, то сямъ появляющіеся въ безсрочномъ отпуску или чистой отставкѣ, въ качествѣ народныхъ наставниковъ, представляютъ два неудобства: 1) порученное имъ воспитаніе, при благопріятнѣйшихъ обстоятельствахъ, ограничится механизмомъ чтенія и письма, составляющимъ неболѣе какъ средство, а главная, нравственная цѣль потеряется изъ виду. 2) Такое воспитаніе, предоставленное случайности, лишено будетъ нравственнаго единства, которое должно быть первымъ условіемъ такого многозначительнаго дѣла. Не желательно также чтобы каждый могъ ковырять въ народной совѣсти, этомъ священномъ тайникѣ всѣхъ грядущихъ судебъ самаго народа, а потому еще менѣе слѣдуетъ помышлять о представленіи учительскихъ мѣстъ людям изъ среды нравственнаго и матеріяльнаго пролетаріата. Это значило бы поступать не только неосмотрительно, но преднамѣренно губить народную нравственность. Впрочемъ, нечего и опасаться претендентовъ съ этой стороны. Крайняя стѣсненность нашихъ земледѣльческихъ средствъ еще надолго не позволитъ мало-мальски развитому человѣку взять у насъ на себя какую бы то ни было отрасль личной услуги. Возьмемъ ближайшій примѣръ нашей фермы. Вотъ матеріяльныя средства прикащика. Онъ съ женою (оба грамотные) и двумя дѣтьми помѣщаются въ комнатѣ, въ 8 аршинъ длиною и 4 шириною. Все семейство, кромѣ готовой пищи, получаетъ 100 р. годоваго жалованья, имѣетъ право держать на корму лошадь, корову и нѣсколько овецъ. Я знаю, что прикащикъ доволенъ своимъ положеніемъ и крайне дорожитъ мѣстомъ, на которомъ долженъ быть вѣчнымъ, неусыпнымъ труженикомъ. Спрашивается, какой, вкусившій отъ древа познанія, человѣкъ удовлетворится подобною скромною долей? А ни одно изъ окрестныхъ крестьянскихъ обществъ не можетъ дать своему школьному учителю и такого содержанія. Солдатъ, отъ котораго мальчики поступили ко мнѣ и который въ два мѣсяца не выучилъ ихъ распознавать буквы, а только вдолбилъ, даже не Како–у, Ку-ку, а Како–икъ, Ку-ку, люди–икъ, лу-лу, беретъ за выучку 5 р. Предполагая, что онъ такимъ способомъ обучитъ въ годъ двадцать мальчиковъ, онъ получитъ заработка до 100 р., а за вычетомъ содержанія и найма квартиры, только 60 рублей. Но и такой заработокъ для простолюдина верхъ благополучія. Онъ добываетъ деньги, по народному выраженію, на печкѣ сидя, подъ сухою крышей. Кухарка, получающая въ настоящее время на фермѣ 16 руб. въ годъ, получала до меня, по найму (правда, кромѣ одежды) три рубля за круглый годъ и должна была еще работать въ полѣ. Вотъ они, не фантастическіе, а дѣйствительные наши оклады.

Не могу не сказать нѣсколько словъ объ удовольствіи, съ какимъ прочелъ я октябрьскую книжку Ясной Поляны. Гг. сотрудники журнала, школьные учителя, остались вѣрны направленію графа Л.Н. Толстаго. Направленіе это главнымъ образомъ состоитъ въ томъ, чтобы не вносить заранѣе составленныхъ плановъ въ неизвѣстную область крестьянской интеллигенціи, а изучать ее и стараться пользоваться своими открытіями. Въ настоящее время химеръ, намъ всего дороже правда. Желаніе добра и чистосердечная правда дышатъ въ каждой строкѣ сотрудниковъ Ясной Поляны. Зато ничто не можетъ сравниться съ наивностію ихъ разказовъ, изображающихъ систематическое крушеніе юныхъ мечтаній въ мірѣ грубой неумолимой дѣйствительности. Что можетъ быть наивнѣе слѣдующихъ строкъ (стр. 36)? „Послѣ масленицы я слыхалъ, что мужики смѣялись надо мной, когда я былъ у нихъ пьянъ, и стали считать за пустаго человѣка. И это за то, что съ ними вздумалъ компанію свести.“

Я увѣренъ, не одни мужики, но и вы сами Г. П. П. П. осудите себя за то, что были пьяны, и притомъ у мужичковъ! Къ сожалѣнію, не однимъ вамъ непонятно, почему русскій мужикъ смотритъ недовѣрчиво на всѣ попытки съ нимъ сближаться. Почему онъ считаетъ барина въ поддевкѣ за нѣмца? Удерживаюсь отъ дальнѣйшихъ выписокъ, чтобы не лишить читателя истиннаго наслажденія – самому прочесть всю книжку журнала.

Кого же было бы всего желательнѣе видѣть теперь народнымъ воспитателемъ? Безспорно священника, пока не явятся спеціяльные педагоги воспитанные въ духѣ христіянскаго смиренія и любви. Остается прибавить, что священники имѣли до сихъ поръ средства къ жизни и помимо школъ. Поэтому жалованье школьнаго учителя только увеличить настоящія средства священника, въ видѣ преміи за его новый трудъ.

Въ послѣднее время заговорили о преобразованіяхъ по духовному вѣдомству. Еслибъ эти реформы, увеличивъ матеріяльныя средства духовенства, что тоже составляетъ предметъ первой важности, обратились и къ нравственно-педагогическому образованію будущихъ пастырей-наставниковъ, то вскорѣ, вмѣсто отвлеченныхъ проповѣдей, малодоступныхъ массамъ, въ храмахъ и школахъ раздалось бы то простое и высокое слово любви, безъ котораго нѣтъ истиннаго, христіянскаго воспитанія.

Изъ деревни (1864)

I.

Обращаясь снова съ моими замѣтками къ читателю, я прежде всего желалъ бы забыть, что существуютъ на свѣтѣ какія-либо книги и вообще печать. Моею книгой должна быть непосредственно окружающая меня среда, моею риторикой очевидная, не украшенная правда, какова бы она ни показалась съ той или другой точки зрѣнія. Только изъ такого простаго и свободнаго отношенія къ предметамъ возникаетъ для меня наслажденіе трудомъ. Несмотря на безконечное разнообразіе своихъ проявленій, жизнь всюду вѣрна самой себѣ, и не зная ничего второстепеннаго, всюду переполнена вопросами первой важности, отрицаніе и уничтоженіе которыхъ въ извѣстной средѣ равнялось бы уничтоженію самой жизни среды, то-есть ея смерти. Правда, во всякомъ организмѣ есть явленія болѣе наглядныя и крупныя, пульсы болѣе очевидные, но это нисколько не умаляетъ значенія самыхъ отдаленныхъ и малозамѣтныхъ точекъ организма. Въ каждую изъ нихъ главный пульсъ непремѣнно донесетъ ту же влагу, здоровую или нездоровую, какая находится въ главномъ сосудѣ. И наоборотъ у сердца можетъ биться здоровая кровь только при здоровомъ состояніи всѣхъ оконечностей организма. Отравите оконечность и сердце отравлено. Внутренній смыслъ разнообразныхъ явленій одинъ и тотъ же, на какой бы точкѣ ни представились онѣ наблюдателю. Въ организмахъ цѣлыхъ государствъ трудъ наблюденія значительно уменьшается тѣмъ, что одинъ и тотъ же органъ является и корнемъ и плодомъ, и причиной и слѣдствіемъ. Если законодательство съ одной стороны причина и корень данныхъ жизненныхъ явленій въ государствѣ и въ то же время плодъ и слѣдствіе тѣхъ же явленій, то и промышленная дѣятельность съ другой стороны представляетъ такое же сліяніе корня съ плодомъ.

Пишущаго эти строки судьба помѣстила въ центрѣ земледѣльческой дѣятельности во время самыхъ капитальныхъ гражданскихъ преобразованій. Великая реформа такъ ярко отражается на всемъ окружающемъ, что только слѣпой или нежелающій видѣть можетъ не замѣчать вновь складывающагося строя жизни. По малому знакомству съ предметами, мы вообще склонны отдѣлываться фразами въ родѣ: „Петръ Великій великъ, Шекспиръ глубокъ, крестьянская реформа благодѣтельна.“ Высказавшій подобную краткую, но сильную рѣчь чувствуетъ себя правымъ и какъ мыслитель и какъ человѣкъ сердца. Нѣкоторые идутъ далѣе, они видятъ въ новомъ положеніи только случайную форму а не реформу и вообще относятся къ нему съ высоты величія, какъ къ маловажному событію. Такіе господа очевидно остались въ ожиданіяхъ. Сущности дѣла они не понимаютъ и ждали, что по крайней мѣрѣ будетъ: „валяй въ колокола! чортъ возьми, ужь коли торжество, такъ торжество“! И вотъ, ни одного лишняго удара въ колоколъ — какъ же тутъ на слово повѣрить, что торжество совершилось? Попробуйте увѣрить нѣмецкаго подмастерья, что балъ былъ блестящій и по обстановкѣ и по результатамъ. Для него только тотъ балъ истинное торжество, съ котораго его вывели митъ шкандаленъ унд тромпетенъ. Безсознательно подмастерье правъ. Балъ не могъ быть порядочнымъ баломъ, если на немъ былъ терпимъ подобный господинъ.

Но перейдемъ къ самымъ фактамъ. Прошлою весной я подрядилъ двухъ сосѣднихъ плотниковъ выстроить мнѣ кормовой сарай, съ условіемъ приступить къ работѣ тотчасъ послѣ сѣва. Сѣвъ давно кончился, а плотниковъ нѣтъ. Нарочные получали обычный отвѣтъ: „нынче, да завтра придемъ“. и это продолжалось почти до покосу. Наконецъ является давно знакомый Иванъ. „Чтò жь это ты, Иванъ, дѣлаешь? Время ушло, а сарай и не начинали.“ — „Чтò, батюшка! Виноваты. Справимся Богъ дастъ. Все времечко и лошадокъ позамучили, навоз возили.“ — „Да откуда же у васъ столько навозу?“ — „Какъ же батюшка! третій годокъ ни одна душа навозу не вывозила“. — „Отчего?“ — „Да все это сумленіе имѣла насчетъ земельки-то. Богъ ее вѣдаетъ, наша ли она, барская ли, а то можетъ и еще тамъ что толковали промежь себя. И сумлевались навозить-то. А теперь видятъ, что дѣло-то плохо, ну и понатужились съ навозомъ-то. Ужь ты, батюшка, прости Христа ради!“ — „Да вѣдь половина-то навозу у васъ за два года даромъ погорѣла.“ — „Вѣстимо погорѣла даромъ — два лѣта пролежала. Грѣхъ такой вышелъ. Народъ темный.“ Этотъ разговоръ может показаться ничтожнымъ и указываетъ, повидимому, только на неясное пониманіе крестьянами ихъ новыхъ отношеній къ землѣ; но если допустимъ, что колебаніе было между ними общее, и оцѣнимъ пропавшій въ каждомъ дворѣ навозъ только въ 7 р., то дойдемъ до громадной цифры, которая еще не вполнѣ выразитъ, во что это колебаніе обошлось народному хозяйству.

Такимъ образомъ и по написанiи уставныхъ грамотъ, народъ продолжалъ недовѣрять своимъ новымъ отношеніямъ къ поземельной собственности, а между тѣмъ очевидно, что онъ сразу повѣрилъ въ свои усадьбы. Вотъ уже третій годъ усадьбы эти отстраиваются и украшаются съ небывалымъ до сихъ поръ усердіемъ. Если дѣло будетъ продолжаться такимъ образомъ, то всѣ деревни въ скоромъ времени будутъ перестроены заново. Прибавьте къ этому, что въ нашей сторонѣ почти нѣтъ деревни, въ которой бы крестьяне, эти исконные и прирожденные враги всякаго дерева и всякой канавы, не прорыли вдоль улицъ подъ дворами водосточныхъ канавъ и не усадили бы ихъ ракитками. Этого мало. Вѣра въ поземельную собственность, проникнувшая наконецъ въ крестьянъ, превратила личное поземельное владѣнье въ любимую мечту и высшій идеалъ зажиточнаго и болѣе развитаго крестьянина. Гдѣ бы вы ни спросили, на большой или проселочной дорогѣ, кто это строитъ такой славный дворъ, вы непремѣнно получите въ отвѣтъ: это купилъ землю и выселился изъ деревни бывшій староста, бурмистръ, печникъ и т.п. Излишне указывать на отрадную сторону этого явленія. Крестьяне убѣдились, что усадьба ихъ неотъемлемая собственность, для которой никто ничего не обязанъ имъ давать и они сами умножили, обновили и украсили эту собственность. Они ревниво берегутъ ее отъ подозрительныхъ лицъ и въ случаѣ пожара съ утроенною противъ прежняго дѣятельностію хлопочутъ о возрожденіи роднаго пепелища. Этого мало: никогда наши дороги, мосты и переправы не были въ такомъ удовлетворительномъ состояніи, въ какое они пришли въ послѣдніе два года. Несчастія на мостахъ, по причинѣ ихъ неисправности, почти не мыслимы; съѣзды и весенніе водомоины на дорогахъ всегда исправлены, и о чемъ прежде не было и слуху, — на топкихъ мѣстахъ сельскихъ улицъ и дорогъ намощена хотя и грубая щебенка. Когда крестьянинъ не вѣрилъ въ свое право на землю, онъ, какъ умѣлъ охранялъ только результатъ своего труда, то-есть растущія на землѣ произрастенія, — увѣчилъ и убивалъ гуся на своей капустѣ, лошадь на своемъ полѣ; теперь кромѣ продукта онъ бережетъ и свое право на землю. Какъ бы ни были съѣдены и стоптаны его луга или жнива, — попробуйте запустить на нихъ вашу скотину: она мгновенно будетъ загнана и вы неминуемо заплатите законный штрафъ. Между этими двумя, повидимому сходными, явленіями, — различіе въ сущности неизмѣримое. Но все это инстинктивное сближеніе съ собственностію и соединенными съ нею отвлеченными правами представляетъ совершенно новый элементъ, которому еще предстоитъ равномѣрно пролиться и на весь бытъ крестьянина, въ которомъ до сихъ поръ можно было замѣтить самое темное отношеніе и въ большей части случаевъ даже непостижимое равнодушіе къ собственности. О правильномъ и сознательномъ веденіи хозяйства не могло быть и рѣчи тамъ, гдѣ подъ стѣнами столицъ до сихъ поръ встрѣчается такая первобытность, какой позавидовалъ бы и степной патріархъ, не имѣющій никакого понятія о рыночномъ сбытѣ. Привожу, со всевозможною точностію, поразившій меня на дняхъ, разговоръ между мною и подмосковнымъ крестьяниномъ-хозяйномъ Звенигородскаго уѣзда.

— А каковъ у васъ въ нынѣшнемъ году былъ урожай?

— Что, батюшка, облагодарилъ Господь, слава-те Господи! овсы такіе, что никто и не запомнитъ. 

— А рожь?

— Да и рожь должно-быть хороша.

— Какъ, должно-быть? Сколько же у тебя родилось копенъ на десятинѣ?

— Да у насъ развѣ десятины: у насъ полосками.

— Велика ли полоска-то?

— Да кто жь ее знаетъ. Развѣ она мѣреная. Вѣдь это, батюшка, есть такіе, что хвастаютъ: у меня столько-то родилось, да столько-то. А у насъ этого нѣтъ. Что родилось — все наше. Мы ничего не считаемъ и не мѣряемъ. Ссыпали овесъ, стали лошадь кормить; нынче можетъ и полмѣры засыпалъ, а завтра побольше или поменьше — кто его знаетъ. Значитъ весь онъ въ ней — въ лошади-то — будетъ. И рожь также мелемъ, да ѣдимъ. Должно-быть овина два нажали съ полосы-то.

Я замолчалъ, убѣжденный, что у Іова счетоводство было въ гораздо лучшемъ состояніи, чѣм у звенигородскихъ крестьянъ. Надо замѣтить, что если въ нашей сторонѣ въ сущности и много сходства съ описаннымъ бытомъ, но подобныя явленія уже невозможны. За то рядомъ съ ревнивымъ огражденіемъ своихъ полей отъ чужихъ потравъ уживается совершенное равнодушіе къ убыткамъ отъ своей скотины. По тщательно связаннымъ и сложеннымъ копнамъ, ходятъ коровы и втрое растреплютъ и затопчутъ овса противъ того что поѣдятъ. Это ничего, свой животъ. Сплошь и рядомъ лошадь перепачкаетъ и пересоритъ отвѣянный ворохъ ржи и насмерть объѣстся тутъ же. „Что станешь дѣлать? Господь наказалъ!“

Говоря о вліяніи внѣшнихъ условій на духъ народонаселенія, нельзя умолчать о сильномъ противодѣйствіи, вызванномъ польскимъ возстаніемъ. Много приходилось мнѣ бесѣдовать объ этомъ предметѣ съ простолюдинами, и я былъ изумленъ здравымъ ихъ отношеніемъ къ событіямъ и вѣрною ихъ оцѣнкой. Ни отъ кого я не слыхалъ нелѣпостей въ родѣ: „войны съ бѣлой Арапіей;“ за то всѣ отзывались съ беззаботнымъ пренебреженіемъ къ безмозглому Поляку и сильно негодовали на Француза.

„Вотъ какой человѣконенавистникъ“ и „всѣ поголовно встанемъ!“ эти двѣ фразы составляли обыкновенно сущность разговора. Послѣдняя фраза готова была, въ сѣверной части нашего уѣзда, перейдти въ дѣло. Впрочемъ, презрѣніе къ Полякамъ, какъ къ воюющей сторонѣ нисколько не уменьшало подозрительности народа, видѣвшаго во всякомъ странно по-нѣмецки одѣтомъ прохожемъ польскаго эмиссара-поджигателя.

Въ ряду часто комическихъ недоразумѣній, бывали иногда и случаи дѣйствительныхъ поимокъ Поляковъ-проходимцевъ. Тутъ-то въ тысячный разъ оправдывался афоризмъ Гёте: „если хочешь обманутъ, то не дѣлай этого тонко.“ Народъ, такъ здраво относящійся въ массѣ и по одиночкѣ къ сущности предмета, является, лицомъ лицу съ подробностями, самымъ слабымъ, безпомощнымъ младенцемъ. Въ верстѣ отъ моей усадьбы, земская полиція арестовала бѣглаго унтеръ-офицера или юнкера Поляка, успѣвшаго въ другихъ уѣздахъ собрать значительныя деньги, съ крестьянъ имѣющихъ пчелъ. Жаль, что приличіе не позволяетъ передать или даже намекнуть на сущность невообразимо нелѣпой саги, при помощи которой ему без препятственно удавалось обкладывать пчеловодовъ произвольнымъ поборомъ. Въ числѣ прочаго онъ говорилъ, что одинъ ребенокъ былъ закусанъ пчелами; и поэтому правительство, зная, что у мужиковъ пчельники примыкаютъ къ дворамъ, послало чиновника немедленно относить пасеки отъ жилыхъ избъ. Полякъ выдавалъ себя за этого мнимаго чиновника. Такое радикальное распоряженіе среди лѣта и во время раевщины, вынуждало мужиковъ откупаться по 10 и даже 25 р. отъ грознаго, но сговорчиваго чиновника. Если это не геркулесовы столбы нелѣпости, то такихъ столбовъ не существуетъ.

Въ одной деревушкѣ, при спускѣ въ оврагъ, когда экипажъ долженъ былъ остановиться для торможенья, я увидѣлъ двухъ спорящихъ. Одинъ былъ въ черной новой свитѣ и шляпѣ, на подобіе гречневика, стройный, чернобородый и черноглазый парень, а другой въ старомъ пуховомъ картузѣ и сѣромъ замасленномъ пальто — весьма пожилой и полный человѣкъ. По его круглому, оплывшему и чисто русскому лицу, и всей фигурѣ, я еще издали счелъ его за бывшаго дворецкаго, прикащика, словомъ отставнаго двороваго. Оказалось,что я не ошибся. Когда лошади мои остановились, толстякъ, послѣ нѣкотораго колебанія, снялъ картузъ причемъ обнаружилъ совершенно лысую голову и прямо пошелъ къ экипажу, сопровождаемый чернымъ парнемъ.

— Вы, батюшка, посредникъ? 

— Нѣтъ.

— Сдѣлайте милость защитите. Я изъ К-ской губерніи, отъ помѣщика Д., ходилъ сюда къ ихъ братцу Н.П. Вотъ, Н.П. дали мнѣ и отвѣтъ братцу.

Съ этими словами, запыхавшійся старикъ подалъ мнѣ запечатанное письмо, съ адресомъ, написаннымъ знакомою мнѣ рукой сосѣдняго помѣщика.

— Отошелъ я, батюшка, всего пятнадцать верстъ, — и здѣсь сотскій меня задержалъ и совершенно ограбилъ.

Ясно было, что старикъ не поджигатель и не Полякъ, что слово ограбилъ употреблено было тамъ для красоты слога, но тѣмъ не менѣе онъ задержанъ — и я не могъ ему дать другаго совѣта, какъ вернуться назадъ за пятнадцать верстъ и выпросить у помѣщика, знающаго его лично, какой-либо видъ для слѣдованія къ мѣсту жительства, потому что безъ этого онъ рисковалъ, даже вырученный мною изъ-подъ ареста, подвергнуться на всякомъ шагу подобной исторіи.

Извѣстно, что единственное общественное зрѣлище по деревнямъ — пляшущій медвѣдь и холстинная коза съ ремянною бородой. Но и тутъ духъ времени взялъ свое. Ряженная и пляшущая коза уступаетъ мѣсто болѣе прозаическому и подвижному скомороху-татарину, со скрипкой или балалайкой, а главный артистъ — медвѣдь украсился яркими лентами. Замѣчательно, что сельскіе зрители никогда не охладѣваютъ къ любимому зрѣлищу, какъ бы часто оно ни повторялось. Стоитъ грянутъ барабану и медвѣдю подняться на дыбы для реверансу, какъ все и вся бросаетъ работы и составляетъ кружокъ.

Въ одно прекрасное утро, я замѣтилъ съ балкона по малопроѣзжему проселку приближающуюся карету. По мѣрѣ приближенія экипажа, онъ ясно оказывался польскою бричкой или такъ-называемымъ фургономъ, въ которыхъ обыкновенно кіевскіе Евреи развозятъ красный товаръ. Но фургонъ оказывался слишкомъ красивымъ и четверка слишкомъ исправною для Евреевъ-разнощиковъ. Подстрекаемый любопытствомъ, я вышелъ на крыльцо въ ту минуту, когда четверка остановилась въ нѣсколькихъ отъ него шагахъ, боковая дверка отворилась и вмѣсто разнощика, показался молодой и красивый человѣкъ съ кавалерійскою трубою. Слѣдомъ за нимъ другой, третій, четвертый и наконецъ седьмой. По физіономіямъ и выговору видно было, что странствующіе – трубачи Нѣмцы. На мой вопросъ, какіе они уроженцы — они объявили себя Пруссаками. Вспомнивъ, что у меня гостятъ въ настоящую минуту дѣти, я тотчасъ же рѣшился угостить ихъ нежданною серенадой и послалъ хоръ въ садъ къ балкону. Хоръ равно какъ и выборъ пьесъ оказались прекрасными. Дѣти торжествовали. Нечего говорить, что при первомъ взрывѣ громкихъ аккордовъ мѣдныхъ инструментовъ – рабочіе толпой бросились къ дому, съ выраженіемъ полнаго удовольствія на лицахъ. Во время довольно продолжительной серенады, лошади артистовъ успѣли перехватить сѣнца. Вслѣдъ за тѣмъ сами они не безъ аппетиту закусили на балконѣ и сыгравъ на прощаніе двѣ, три піесы, не въ счетъ вознагражденія, уѣхали. Казалось и артисты и слушатели разстались совершенно довольные другъ другомъ. Каково же было мое удивленіе, когда къ вечеру того же дня я узналъ, что весь народъ въ смущеніи отъ нашей общей недогадливости и оплошности, дозволившихъ намъ упустить случай перехватать Поляковъ, переодѣтыхъ музыкантами. Вотъ нѣсколько чертъ общаго настроенія умовъ.

II. Евсей.

Брань и побои признаки грубости, но въ большей части случаевъ это только признаки безсилія. Если, въ извѣстной средѣ, личности не ограждены положительными и строгими законами отъ чужаго произвола, то всѣ голословныя регламентаціи противъ ругательствъ и побоевъ, останутся пустыми фразами. Законъ, подъ опасеніемъ штрафа, запретитъ брань и побои, а люди за его стѣною, ругаются и дерутся полюбовно. Да чтó же имъ остается дѣлать? Каждый считаетъ себя правымъ, а разсудить ихъ некому и пошла потасовка. Ясно, что блаженной памяти крѣпостныя отношенія, гдѣ каждый былъ единовременно истцомъ и судьею, были родимымъ гнѣздомъ потасовки. Самыя тѣлесныя наказанія въ этой средѣ не имѣли никакого права на почетный титулѣ наказаній, а по сущности дѣла оставалась тѣми же потасовками. Какое же наказаніе безъ суда? Съ отмѣною крѣпостной зависимости законъ воспретилъ и самоуправныя потасовки, но въ первое время перемѣнено было только главное колесо машины, и лишь теперь, благодаря заботамъ правительства, пересматриваются и прилаживаются къ нему и остальныя части. Кромѣ того, дѣятелями и помощниками въ новомъ устройствѣ, неминуемо являлись люди стараго порядка. Чтó вы станете дѣлать при подобныхъ условіяхъ? Вопервыхъ, и разсудить некому, кто правъ, кто виноватъ; а вовторыхъ, у человѣка уже мозгъ такъ устроенъ, что при первомъ препятствіи нервы, движущіе ручные мускулы, мгновенно складываютъ ладонь въ кулакъ и въ этомъ видѣ посылаютъ ее въ носъ спорщика. Пожалуй мѣняйте ежедневно прикащиковъ, если это васъ забавляетъ. Не прикащики виноваты, а ужь видно устройство организма. Сколько ни доказывалъ я моему прикащику, что при всей очевидной правотѣ его требованій, онъ самоуправствомъ только лишаетъ себя законнаго удовлетворенія, да еще можетъ подвергнуться законной отвѣтственности, – смотришь, бывало, только что отлучишься на нѣкоторое время изъ дому, а пораженные нервы, нѣтъ, нѣтъ, да и сыграютъ свою штучку гдѣ-нибудь, на конномъ дворѣ или подъ молотильнымъ сараемъ.

Какое возможно разбирательство, какъ бы ни былъ виноватъ рабочій и оскорбленъ прикащикъ, если со стороны послѣдняго мимика играла хотя бы ту незначительную роль, которую обыкновенно объясняютъ словами: „я только взялъ и отпихнулъ его отъ себя?“ Въ подобномъ случаѣ отвѣтъ на жалобу одинъ: „если бы ты его не пихалъ, я бы его прогналъ, а теперь ты самъ виноватъ и на меня не пеняй, что тебѣ трудно. Я тебѣ это сто разъ говорилъ.“ Раза черезъ три такое лѣкарство оказалось радикальнымъ. Но я долженъ прибавить, что оно возможно и мыслимо только тамъ, гдѣ посредникъ самъ разберетъ дѣло и немедленно взыщетъ съ прогнаннаго работника, вопервыхъ, забранныя, какъ водится, впередъ деньги, а вовторыхъ, штрафъ за проступокъ. Безъ этого каждому рабочему было бы выгодно быть прогнаннымъ передъ самою дорогою рабочею порой, да еще съ забранными впередъ деньгами, и весь мирный порядокъ неизбѣжно превратился бы въ первобытный хаосъ и крѣпостныя манипуляціи.

Въ числѣ прошлогоднихъ лѣтнихъ рабочихъ поступилъ къ намъ Евсей, котораго артель въ скоромъ времени прозвала увальнемъ, пузаномъ. Дѣйствительно, трудно было не обратить вниманія на мѣшковатую фугуру этого степнаго Геркулеса. Круглое, довольно правильное лицо его, съ сѣроголубыми глазами, рыжеватыми волосами и нѣсколько раскрытымъ ртомъ постоянно выражало какую-то лоснящуюся, заспанную апатію. Во время сѣнной уборки мнѣ случалось его видѣть на возу утаптывающимъ сѣно, и онъ силой давленія напоминалъ мнѣ гидравлическій прессъ. Но болѣе всего бросалось въ глаза значительное развитіе его живота, столъ не совмѣстное съ его занятіемъ. Кто видалъ толстобрюхаго хлѣбопашца или рядоваго солдата? Это достояніе вахмистровъ, старостъ, мельниковъ, дворниковъ, словомъ, людей, имѣющихъ возможность отклонить отъ себя ежеминутное физическое напряженіе. Большое брюхо плохой аттестатъ для рабочаго. Но куда, при нашемъ безлюдьи, вдаваться на практикѣ въ подобныя тонкости! Евсей прожилъ у насъ отъ Святой до окончанія сѣнокоса и бывало, проходя мимо рабочихъ, только и слышишь то тамъ, то сямъ: „Эй! что ротъ-то разинулъ! Куда поѣхалъ пузан? Аль одурѣлъ?“ На такія приглашенія къ сознанію я ни разу не слыхалъ со стороны Евсея даже мычанія, а когда необходимость заставляла его отвѣчать, то говорилъ онъ какъ-то неясно, не вполнѣ сжимая губы и слегка оттѣняя согласныя. Однажды когда онъ, вѣроятно уже слишкомъ апатично залѣзъ въ столпившійся отъ мухъ табунъ, чтобъ обротать (надѣть недоуздокъ) занадобившуюся ему лошадь, одна изъ нихъ ударила задомъ и разсѣкла ему лѣвую щеку подъ самымъ глазомъ. Пришли сказать, что у Евсея рана разинулась и кровь льетъ какъ изъ быка. Должно-быть и самый ударъ по головѣ былъ не изъ легкихъ. Послали арники, чтобы примочить и завязать рану, но Евсей, рѣшительно отмахнувшись, только проговорилъ: „не стóитъ, не надо.“ и пошелъ на работу. Дѣйствительно, черезъ недѣлю рана зажила окончательно. Въ сѣнокосъ пошли дожди, помѣшавшіе многимъ благополучно убраться да погноившіе половину, и безъ того скуднаго, укосу. Эти же дожди оттягивали и свовременное назрѣваніе хлѣбовъ. Чтобы не сидѣть сложа руки пришлось заняться поправкою крышъ, поврежденныхъ весенними бурями, да свозить накопившійся вокругъ надворныхъ строеній навозъ на конный дворъ. Взглянувъ однажды въ окно, я увидѣлъ, что Евсей, подойдя къ тяжелой телѣгѣ, накладенной выше грядокъ навозомъ, котораго было около пятнадцати пудовъ, вошелъ въ пустыя оглобли, поднялъ ихъ и сталъ раскачиваться съ ноги на ногу, какъ бы желая тронутъ возъ съ мѣста. Каково же было мое изумленіе, когда въ моихъ глазахъ онъ въ самомъ дѣлѣ тронулъ тяжелый возъ и преспокойно повезъ его одинъ одинешенекъ, на конный дворъ, отстоящій отъ мѣста подвига шаговъ на 200. Но вотъ наступило то щекотливое, для хозяйскаго такту время, когда, — днемъ раньше скоситъ хлѣбъ — зерно сморозится, днемъ опоздать — высыпется. Мнѣ необходимо было уѣхать. По возвращеніи моемъ, прикащикъ, сообщая о благополучіи, разказалъ слѣдующее: — Я прогналъ Евсея. На другой день вашего отъѣзда мы с утра собрались косить рожь. Я на зорькѣ разбудилъ рабочихъ, и всѣ сѣли отбивать косы. Я пошелъ въ контору. Когда вернулся, всѣ уже были готовы выходитъ, одного Евсея нѣтъ. „Гдѣ Евсей?“ — „Въ избѣ.“ Гляжу, а онъ валяется на палатяхъ. — „Чтó жь ты Евсей дѣлаешь, чего жь ты косу не отбиваешь?“ — А онъ говоритъ: — „а тебѣ какое дѣло, я можетъ-быть не отбитою буду косить.“ — Тутъ онъ вышелъ в сѣни и при Дронкѣ, при Ефимкѣ и при Трифонѣ сталъ меня ругать. Я вырвалъ у него изъ рукъ косу, да и говорю: — “когда ты меня не слушаешь, да еще ругаешься, то я тебѣ могу приказывать, ступай куда хочешь“. — Съ тѣмъ онъ и ушелъ.

Я посмотрѣлъ въ рабочую книгу. За Евсеемъ ни копѣйки, напротивъ, мы ему по разчету должны 1 р. 30 к. На другой день ко мнѣ является Евсей.

— Чтó тебѣ нужно?

— Да вотъ, батюшка, и самъ не знаю, за чтò меня избили, да еще и прогнали.

— Кто же тебя билъ?

— Дмитрій Ѳедоровичъ — въ грудь меня кулакомъ, а тутъ.…

— Кто же это видѣлъ?

— Да всѣ видѣли: Дронка въ сѣняхъ былъ, Ефимъ и Трифонъ.

— Хорошо, я это дѣло разберу.

Вечеромъ, по окончаніи работъ, я велѣлъ позвать трехъ указанныхъ свидѣтелей.

— Вотъ, ребята, вы третій годъ у меня живете и я васъ знаю за людей честныхъ и толковыхъ.

— Чтó жь батюшка, и намъ грѣхъ сказать, много и вами довольны.

— То-то, вы знаете, что у меня кому чтó нужно послѣ работы иди прямо ко мнѣ, а артели чтó нужно присылай двухъ выборныхъ и говори. Можно сдѣлать, сдѣлаю, а пустое толкуютъ, прогоню. Вотъ, хоть бы намедни садовникъ сталъ бранить кухарку, что молоко жидко. Сами знаете, что у него дома-то и квасу нѣтъ, да и домишко-то теперь слѣпилъ на мои деньги, и лошадь кормитъ другой годъ у насъ на дворѣ изъ милости, а горланить по-пусту его дѣло. Вотъ какъ бы сала не было или каши, либо солонины или хлѣба мало, — я бы точно послушался его, а то молоко вишь жидко. Молоко идетъ сверхъ положенія. И кушайте на здоровье какое Богъ даетъ. Корма плохи и молоко похуже и поменьше. Вотъ я сказалъ кухаркѣ: кому молоко не хорошо — не давать никакого. Вотъ и галдѣтъ полно! А я вотъ васъ позвалъ насчетъ Евсеева дѣла. Такъ вы по чести разкажите все какъ было, потому чтó если заведется неправда, то и вамъ будетъ скверно, да и мнѣ тоже.

— Мы чтó видѣли, то и должны говорить, а что жъ намъ грѣхъ на душу брать въ чужомъ дѣлѣ.

Голосъ Ефима перебиваетъ говорящаго Андрона:

— Ему не то, что у вашей милости жить въ рабочихъ, а его хорошій мужикъ на дворъ не пуститъ.

Трифонъ:

— Мало ли мы изъ-за него работаемъ. Лядащій парень, даромъ чтò какъ быкъ здоровый.

— Не въ томъ дѣло братцы, я хотѣлъ только спросить васъ, билъ ли его прикащикъ, али нѣтъ?

— Да мы-то гдѣ жъ были? Дмитрій Ѳедоровичъ только у него косу изъ рукъ вырвалъ и т.д.

Итакъ дѣло Евсея было проиграно невозвратно.

Прикащикъ сильно настаивалъ, чтобъ я удержалъ слѣдующіе Евсею по разчету 1 р. 30 к. въ видѣ штрафа, вопреки моимъ доводамъ, что я не могу быть судьей въ собственномъ дѣлѣ и удерживать штрафъ, который не упомянутъ въ контрактѣ. Однако Евсей, видимо смущенный, получилъ полный разчетъ. Думаю, что подобный примѣръ не останется без благотворнаго вліянія на рабочихъ.

III. Ночное и потравы въ новомъ фазисѣ.

Кто не читалъ и не помнитъ прелестнаго разказа Тургенева Бѣжинъ лугъ. Бѣжинъ лугъ составляетъ тѣмъ драгоцѣннѣйшее достояніе литературы, что, независимо отъ художественной формы, онъ остается памятникомъ обычая, которому предстоитъ, увы! въ ущербъ поэзіи и въ силу новыхъ требованій сельскаго хозяйства, совершенно исчезнуть. Тихая, звѣздная ночь, мальчики у огонька, отфыркивающійся табунъ, и не вымышленные, а дѣйствительные волки, — сколько поэзіи! и она должна исчезнуть. Читатели можетъ-быть не забыли тихую физіономію описаннаго нами работника Ивана, которому, не смотря на ревность къ дѣлу не посчастливилось и случилось такъ неловко попасть другому въ ногу вилами. Ему-то запрошлою весной пришлось въ такъ-называемомъ ночномъ спасти жеребенка буквально изъ пасти волка. Раннимъ утромъ мнѣ объявляютъ, что волкъ въ ночномъ зарѣзалъ жеребенка. „На смерть?“ — „Нѣтъ, живъ.“ — „Гдѣ онъ?“ — „Въ конюшнѣ.“ Прихожу и вижу несчастное животное съ глубокими ранами съ обѣихъ сторонъ горла, пониже челюстей. Спрашиваю Ивана, бывшаго съ двумя другими рабочими въ ночномъ, какъ было дѣло и узнаю слѣдующее: „Мѣсяцъ взошелъ, стало чуть видно подъ зорю. Тѣ двое улеглись, а я обошелъ табунъ; хотѣлъ и самъ прилечь, да подумалъ, дай еще разъ обойду. Иду этакъ, къ тому краю-то, а онъ на жеребенкѣ-то и сидитъ. Я закричалъ на него, онъ и бросилъ. “Удивительно, что волкъ сразу не перервалъ горло, и что жеребенокъ остался живъ по настоящій день. Эпизоды ночнаго, какъ легко себѣ представить, — безконечно разнообразны. И караулыщики уснутъ, и звѣри загонятъ Богъ знаетъ куда табунъ, и сами сторожа соблазнятся покормить табунъ на чужой дачѣ, словомъ, можетъ быть многое, чего нельзя и предвидѣть. Вотъ почему, потративъ въ продолженіе двухъ лѣтъ не мало напраснаго краснорѣчія, чтобы доказать прикащику нелѣпость ночнаго, я нынѣшнимъ лѣтомъ просто отмѣнилъ его. Если, ночное нелѣпо у крестьянъ, гдѣ табуны гоняютъ праздные мальчишки, то еще нелѣпѣе и даже безчеловѣчно требовать въ вольнонаемномъ хозяйствѣ, чтобы работникъ трудившійся цѣлый день, шелъ (хотя бы разъ въ недѣлю) бодрствовать въ ночномъ, и не смыкая глазъ, возвращался съ зарею на дневной трудъ. Порядочное хозяйство должно замѣнять ночное дачей корма на мѣстѣ; безъ этого мы, несмотря на защиту со стороны закона, никогда не избавимся отъ вольныхъ и невольныхъ потравъ. Правда, что обстановка послѣднихъ съ нѣкотораго времени значительно, какъ сейчасъ увидимъ, измѣнила свой первобытный характеръ, но было бы желательно, чтобы потравы по возможности прекратились вовсе.

Прошлою весной, когда овсяные всходы начали только забирать силу, мнѣ пришлось дня два прогостить въ одномъ домѣ, верстъ за 60 отъ насъ, куда въ день моего отъѣзда пріѣхалъ и ближайшій сосѣдъ мой Ш. Когда лошади мои были уже у крыльца, Ш. отвелъ меня въ сторону и въ полголоса сказалъ: — „Я не хотѣлъ тебя тревожить до времени, но передъ отъѣздомъ я видѣлъ посредника, который мнѣ сообщилъ слѣдующее: хотя еще никто не жаловался, но ему извѣстно, что третьяго дня Свинцовскіе мужики запустили лошадей въ твой овесъ, а твой прикащикъ, замѣтивъ потраву вскочилъ на лошадь, схватилъ ружье и, догнавъ пастуха, ударилъ его ружейнымъ прикладомъ въ грудь такъ сильно, что у того хлынула кровь горломъ. Позвали священника, пріобщили пастуха, и теперь неизвѣстно, будетъ ли онъ живъ или нѣтъ. Вѣрные люди видѣли, какъ двѣ выпуклыя оконечности желѣзной бляхи приклада вышли двумя синими пятнами на груди пастуха, пониже праваго сосца.“ Нечего говорить о настроеніи, съ которымъ я проѣхалъ всѣ 60 верстъ и приступилъ къ разспросу прикащика, стараясь даже не возвышать голоса, чтобы новою безразсудною запальчивостью не увеличить и безъ того явнаго безобразія. Изъ отвѣтовъ прикащика я узналъ слѣдующее. Замѣтивъ 10 крестьянскихъ лошадей на нашемъ ближайшемъ овсяномъ полѣ, прикащихъ тотчасъ же выслалъ для ихъ поимки двухъ рабочихъ верхми. Высылка верховыхъ, какъ и все послѣдующе происходило на глазахъ не только всѣхъ остальныхъ нашихъ сельскихъ работниковъ, но и въ глазахъ постороннихъ плотниковъ и копачей изъ той же деревни, изъ которой были ходившія по овсу лошади. Замѣтя приближающихся верховыхъ пастухъ вскочилъ на одну изъ своихъ лошадей и погналъ всѣхъ цѣликомъ черезъ нашъ овесъ и затѣмъ черезъ овсяный барскій клинъ своей экономіи.

Предвидя, неблаговидную скачку нашихъ посланныхъ по чужому овсу, прикащикъ потребовалъ себѣ лошадь, чтобы догнать и воротить своихъ верховыхъ. Подавая прикащику лошадь, работникъ Иванъ, на глазахъ по крайней мѣрѣ двадцати разнородныхъ свидѣтелей, предлагалъ ему захватить кнутъ, но прикащикъ крикнувъ: „не надо“, съ мѣста пустилъ лошадь во весь духъ. Между тѣмъ передніе скакуны стали скрываться изъ глазъ зрителей за бугромъ, гдѣ кончается наше поле, и прикащикъ, несмотря на свою ретивость, проскакалъ по рубежу въ ту минуту, когда убѣгавшій крестьянинъ уже пригналъ лошадей кѣ своей барщинѣ, сѣявшей гречиху въ числѣ сотни человѣкъ. Подъѣхавъ къ ближайшимъ свинцовскимъ крестьянамъ прикащикъ заявилъ имъ о потравѣ и съ обоими рабочами вернулся домой. Вотъ и весь ходъ дѣла. И подававшій лошадь Иванъ, и плотники, и копачи, насыпавшіе плотину, въ одинъ голосъ показали, что ружья никакого не было, что прикащикъ не догналъ бѣглеца, на сколько можно было видѣть скачку изъ усадьбы. А что прикащикъ не могъ бить крестьянина, окруженнаго сотней его односельцевъ, да еще прикладомъ небывалаго ружья, это было ясно и безъ показанія свидѣтелей. Чтó же значатъ однако слѣды побоевъ, кровохарканье и напутственная исповѣдь. Разказывали что призванный священникъ даже увѣщевалъ мнимо умирающаго оставить притворство и кощунство; слѣдовъ же побоевъ и крови никто не видалъ. Мировой посредникъ, переслѣдовавшій, вслѣдствіе моей просьбы, все дѣло на мѣстѣ, убѣдился въ неслыханномъ его баснословіи и въ невозможности оставить его безъ послѣдствій. Предоставляя виновному въ потравѣ право жаловаться на побои, онъ сдѣлалъ распоряженіе о взысканіи законнаго штрафа, то-есть за 10 лошадей по 40 к. – всего 4 р. с. Безъ такого рѣшенія, при каждой потравѣ непремѣнно являлся бы смертельно избитый человѣкъ, хотя бы животныя и пущены были совершенно безъ надзору. Съ своей стороны, во избѣжаніе всякихъ вымаливаній и выпрашивавій, я въ присутствіи г. посредника пожертвовалъ собственныхъ 4 руб. сер. на церковь. Справедливость требуетъ прибавить, что по распоряженію посредника деньги съ владѣльцевъ лошадей давно взысканы, но и по настоящее время, волость повидимому считаетъ болѣе цѣлесообразнымъ не выдавать ихъ по принадлежности. По неизмѣнному правилу моей экономіи, изъ имѣющагося получиться 4-хъ рублеваго штрафу, загонцикамъ, кто бы они ни были, слѣдуетъ половина.

За все лѣто не было потравъ. Но осенью въ продолженіе трехъ дней мнѣ приходилось видѣть стада свиней прогуливающихся около нашей зелени; нѣтъ-нѣтъ, а какая-либо изъ нихъ да вскочитъ позаняться рожью. На четвертый день проѣзжая рубежомъ я увидѣлъ десятокъ свиней преспокойно наслаждающихся озимью. Я мгновенно повернулъ лошадь къ дому и черезъ десять минутъ вся компанія была уже заперта на конномъ дворѣ. До вечера слѣдующаго дня никто не являлся на выручку. Зная способность русскаго человѣка уморить чужую скотину съ голоду, я распорядился исправнымъ кормленіемъ заключенныхъ. На этотъ счетъ затрудненія быть не могло, ибо въ нѣсколькихъ шагахъ отъ коннаго двора рубилось болѣе 2.600 кочней капусты, и кочерыжекъ было сколько угодно. Свиньи, какъ и слѣдовало ожидать, оказались принадлежащими крестовскимъ дворникамъ, сильно утвердившимся въ извѣстномъ правилѣ: что твое, то мое, а что мое, до того тебѣ дѣла нѣтъ. Теперь уже миновало то нелѣпое время, когда не знали чтó дѣлать съ загнанною скотиной, и когда для полученія удовлетворенія приходилось подымать съ ней такую возню, чтó радъ былъ и отъ собственной отказаться. Теперь дѣло на чистоту: загналъ, корма и получай съ виновнаго и штрафъ, и за прокормъ. Не является никто въ продолженіе недѣли, и скотъ продается тутъ же съ аукціона. Признаюсь, я радъ былъ случаю дать дворникамъ чувствительный урокъ. Вечеромъ является долговязый, бѣлокурый парень, сынъ самаго зажиточнаго дворника. „Что тебѣ нужно?“ — „Да, тутъ нашихъ свиней загнали.“ — „А деньги принесъ?“ — „Нѣтъ.“ — „Такъ это ты говорить пришелъ? Мнѣ некогда!“ — „Да много-ль денегъ-то?“ — „Самъ знаешь; по 60 коп. Всего 6 р., а если бы въ саду или за окопомъ были загнаны, было бы вдвое 12р.“ — „Ассигнаціями?“ — „Серебромъ. — „При словѣ „серебромъ“ слезы явно проступили на глазахъ малаго. Я кликнулъ при немъ трехъ загонщиковъ и роздалъ имъ по рублю сереб. Къ стыду моему я долженъ сознаться, что меня таки упросили не добирать съ виновныхъ остальныхъ 3 рублей. Всѣ увѣряли, что урокъ и безъ того будетъ радикаленъ.

В противоположность такому мирному, можно сказать семейному разрѣшенію столкновеній по случаю потравъ, приведемъ случай подобнаго же рода столкновеній в минувшемъ, крѣпостномъ періодѣ. Всѣмъ извѣстно, что берега рѣкъ, болотъ и озеръ, раздѣлявшихъ смежныхъ владѣльцевъ въ осеннее время представляли слѣды гусинаго побоища. Множество гусей избивалось на капустникахъ, овсахъ и т.п., а у большей части уцѣлѣвшихъ крестьяне выламывали крыло. Спросите у рогозинскаго мужика: «Чтó это у васъ гуси-то?“ онъ прехладнокровно скажет: „Да кутуевскіе повыломали крылья;“ а кутуевскій то же скажетъ про рогозинскихъ. Такъ какъ съ хозяевами приходилосъ заводить безконечную тяжбу, то отвѣтчиками в потравахъ большею частію являлись de factо сами животныя. Я видѣлъ прекрасную, дорогую лошадь, у которой захватившіе ее въ хлѣбахъ вырѣзали на крупѣ большой треугольникъ и содрали съ него кожу. Разумѣется, что и людямъ не рѣдко доставалось при такомъ положеніи дѣла. Нѣтъ пожилаго мужика, который не могъ бы разказать, какъ его въ такомъ-то лугу, чуть ни захватили, а въ такомъ-то ночномъ хватили дубинкой такъ что перешибли ребро, а тогда-то гнались за нимъ трое версты двѣ. Я помню какъ на моихъ глазахъ, здоровый кузнецъ ухитрился подъ грядку опрокинуть несшійся вскачь возъ краденаго хвороста, за которымъ гнался прикащикъ и на которомъ сидѣли два мужика, отмахиваясь топорами. Мужики, не разчитывавшіе на такую необыкновенную штуку новаго врага, со всего маха полетѣли вверхъ ногамии и разроняли топоры. Лошадь съ передкомъ ушла, возъ остался на мѣстѣ, а безоружный мужикъ, котораго борода успѣла попасть въ руки прикащика, откусилъ послѣднему палецъ.

IV. Конныя грабли.

Въ прошлогоднихъ запискахъ я предавался мечтамъ о блестящихъ результатахъ новаго клевернаго посѣва на девятнадцати десятинахъ. Весной надежда моя не предстала въ зеленыхъ покровахъ; напротивъ того, новое клеверное поле отвратительно чернѣло, насмѣшливо выпуская то тамъ, то сямъ разбросанные ростки клевера и тимоѳея. До конца мое дѣло оставалось въ томъ же печальномъ видѣ, такъ что я уже пересталъ за нимъ наблюдать и терпѣливо выслушивалъ насмѣшливые возгласы рабочихъ, прикащика и пріѣзжихъ агрономовъ: „а клеверъ-то сѣлъ!“ Я люблю философію за ея способность самодовольно подбочениваться надъ очевиднымъ фактомъ и доказывать, что онъ никакъ не могъ совершиться иначе. „А клеверъ-то сѣлъ, да и какъ ему не сѣсть на прѣсной землѣ? Клеверъ и тимоѳей требуютъ жирной земли, и можно было знать напередъ, что на 100 руб. сѣменъ будетъ брошено даромъ!“ Я окончательно притихъ передъ такою философіей, а еще болѣе передъ очевиднымъ фактомъ. Тѣмъ не менѣе, зная постоянную неисправность нашихъ транспортныхъ конторъ, я еще съ ранней весны выписалъ изъ Петербурга конныя грабли, о которыхъ слышалъ много хорошаго и мечталъ давно. А барометръ все продолжаетъ стоять на beau fiхe, и ни капли дождя, такъ что и въ лугу трава совершенно сѣла. Стали перепадать дожди, луговая трава мало поправилась, зато осмѣянный клеверъ закрылъ землю, не представляя, однако, возможности косить его. Луговыя травы въ концѣ іюня стали отцвѣтать; ждать болѣе было нечего, мы начали косить. Не скосили и половины луга, какъ полили дожди, да такъ что одинъ день ясной погоды при утреннемъ дождѣ, а два, три дня къ ряду ливень. Съ горемъ пополамъ ухитрились мы убрать сильно почернѣвшее луговое сѣно, а между тѣмъ все чаще и чаще сталъ я слышать отъ прикащика: „а вѣдь, пожалуй, клеверъ-то насъ выручитъ. Наберемъ, пожалуй, столько же, какъ со всего лугу“. Прошелъ апрѣль, май, іюнь, а конныхъ грабель, которымъ нужно двѣ недѣли времени, чтобы доѣхать изъ Петербурга, все нѣтъ. Лугъ, дающій обыкновенно до 3.000 пудовъ, едва далъ 1.500. Въ одно прекрасное утро объявляютъ, что привезли конныя грабли: куда съ ними прикажете? У крыльца, не безъ усилій, свалили большой тяжелый ящикъ и тотчасъ вскрыли его. Онъ оказался наполненнымъ чугунными колесами, рычагами и рычажками, валиками, прутьями, стойками, словомъ, невѣдомыми частями машины, которую я только мелькомъ видѣлъ на выставкахъ, а всѣ окружающіе меня даже не видывали. Началась возня складыванія и сборки, по соображенію, съ приговорами: „постой, постой, ты ее тѣмъ концомъ сюда! палецъ! палецъ прихватилъ“, и т. д. Черезъ часъ впрочемъ машина стояла у крыльца собранная, при давленіи на рычагъ, отчетливо подымала зубцы, назначенные для сгребанія. Не находилось чеки, которую сейчасъ же сдѣлали домашними средствами. Оставалось запречь самую смирную лошадь, но и тутъ не нашлось ни одной сѣделки, подъ дужки которой пролѣзала бы цѣпь, явно предназначенная служитъ черезсѣдельникомъ. Въ это время подошелъ прикащикъ, и недовѣрчиво осмотрѣвъ нашего чугуннаго паука, замѣтилъ какъ бы про себя: „хороша игрушка! сто двадцать цѣлковыхъ дали, а чтó съ ней дѣлать въ полѣ-то? Она только свяжетъ по рукамъ, да по ногамъ.“ — „А вотъ сейчасъ увидимъ“, отвѣчалъ я, тайно волнуемый самыми разнообразными чувствами. Мнѣ слишкомъ часто приходилось видѣть и слышатъ, какъ наилучшія машины и даже простыя орудія, употребляемыя всѣмъ свѣтомъ, отказывались дѣйствовать, будучи пущены въ дѣло не спеціалистами. „Ну чтò, переладилъ сѣделку?“ — „Готова.“ — „Ведите рыжечалова, онъ и смиренъ и силенъ.“ — „Нѣтъ, помилуйте! Онъ часомъ пугливъ. Ну, какъ онъ съ непривычки подхватитъ? Гдѣ мы ее по полю собирать будемъ?“ — „Экой ты! не подхватитъ!“ — „Какую же?“ — „Да на чтó лучше старухи сѣрой.“ — „Веди сѣрую!“ Черезъ пять минутъ рабочій, назначенный къ машинѣ, перекрестясь на востокъ, взялъ возжи и машина легко двинулась по полевой дорогѣ, протертой къ лугу. Мы съ прикащикомъ шли слѣдомъ. Мѣстами стало попадаться слегка раструшенное сѣно, едва замѣтнымъ флеромъ покрывавшее сѣрую дорогу. Нетерпѣніе подбивало меня, за неимѣніемъ лучшаго, мимоходомъ испробовать машину. „Ану-ка, Дронъ! Отпусти-ка ручку!“ Когда зубья упали на землю, машина, не пропуская былинки, самымъ отчетливымъ образомъ стала сгребать тончайшій слой сѣна, которое, вращаясь по выгнутыхъ граблямъ, съ каждою секундой превращалось въ болѣе компактный свитокъ. „А вѣдь будетъ, пожалуй, отлично работать?“ замѣтилъ прикащикъ. Сомнительный для него вопросъ превратился для меня почти въ несомнѣнный. Но вотъ мы на лугу, на которомъ десятины три скошеннаго, но не сграбленнаго сѣна. „Вотъ веди вдоль этого ряда,“ крикнулъ, видимо кипѣвшій нетерпѣніемъ, прикащикъ. — „Постой, постой! Зачѣмъ говорить, чего не знаешь? Поверни-ка сюда, да веди поперекъ всѣхъ рядовъ. “ — „Помилуйте! Да какъ же!?…“ Машина тронулась поперекъ рядовъ, подгребая сѣно во всю свою ширину и быстро набирая его большимъ валомъ подъ зубцами. — „Надави, выкинь сѣно и сейчасъ же брось ручку.“ Грабли дошли до конца десятины, положивъ на ровныхъ другъ отъ друга разстояніяхъ прекрасно свернутые валы. Черезъ часъ съ четвертью вся десятина была сграблена и лошадь не очень устала. — „Ну чтò, Дронъ,“ спросилъ я рабочаго, „могутъ ли бабы такъ чисто подгресть?“ — „Помилуйте, куда жь бабамъ такъ подгресть! Вишь какъ подлизала, да и по кочкамъ подчистила. Ужъ точно чтò машина, и денегъ не жаль. Эта заработаетъ свое!“ Дѣйствительно, оказалось, что машина сгребаетъ восемь десятинъ въ день, для чего нужно было до 24-хъ бабъ. А считая поденную работу бабы по 15 к. сер. имѣемъ въ день 3 р. 60 к. Сбросимъ 60 коп. въ день на рабочаго и мальчика, чтобы водить лошадь, получимъ 3 р. чистой прибыли отъ машины, которая, проработавъ по нашему хозяйству 10 дней, дастъ слѣдовательно 30 р. сер. на одномъ сѣнокосѣ. Если къ этому прибавить 20 возовъ пшеничнаго колосу съ 10 десятинъ, который безъ машины пропалъ бы даромъ, то 5 четвертей пшеницы, за вычетомъ обработки, считая по 5 р.с., представятъ 25 р., такимъ же образомъ 15 четвертей ржи съ 30 десятинъ по 2 р. дадутъ 30 р.; что вмѣстѣ взятое составитъ 85 р., то-есть почти всю стоимость машины въ Петербургѣ.

Но увы! недостатокъ рукъ парализируетъ въ нашей мѣстности даже самыя выгодныя операціи. Собравъ сѣно и пшеничный колосъ, мы не могли продолжать того же съ рожью. Даже сграбленный на 10 десятинахъ ржаной колосъ остался не свезеннымъ съ поля: возить было некому. А кто же станетъ возиться съ подскребками, когда гречиха и овесъ стоятъ и осыпаются въ полѣ? Впрочемъ, великое спасибо и за то, чтó сдѣлали конныя грабли. Недурно пріобрѣстъ желѣзнаго работника, окупающаго себя въ два лѣта. Полагаю, что конныя грабли будутъ безцѣннымъ орудіемъ для весенней очистки скардниковъ и оледенѣлыхъ дорогъ къ водопою. Восторгамъ и одобреніямъ новому орудію со стороны рабочихъ не было конца.

Въ саду плотникъ Иванъ, человѣкъ бывалый, исходившій Малороссію, Черноморье и Кавказъ, работалъ мостикъ черезъ канаву. Когда я подошелъ къ нему, онъ первый заговорилъ о машинѣ: „Вотъ батюшка, купили работничка! — Мудренъ, право, сталъ народъ! Какихъ, какихъ не пошло это машинъ! вонъ и косильныя машины есть. Да тѣ, сказываютъ запрещены. Ишь народушко подавалъ царю челобитную, что отъ нихъ отъ самыхъ должòнъ безъ работы остаться.“

Напрасно старался я доказывать Ивану всю нелѣпость подобныхъ просьбъ; онъ стоялъ на своемъ. Но когда я попробовалъ примѣнить подобное же запрещеніе къ его собственному хозяйству и промыслу — онъ тотчасъ же понялъ въ чемъ дѣло. Признаюсь, я не безъ улыбки отошелъ отъ него. Девятнадцать десятинъ клеверу и тимоѳея дали, сверхъ всякаго чаянія, болѣе 2.000 пудовъ отличнаго сѣна, въ два укоса и отличный подножный кормъ на всю осень. Несмотря на такой успѣхъ, дѣло это остается все-таки весьма рискованнымъ.

V. Поѣздка для разверстанія угодій и Иванъ Николаевичъ.

Въ концѣ августа, обстоятельства заставили меня ѣхать верстъ за сто, для окончательнаго разверстанія угодій и переговоровъ съ крестьянами относительно выкупной операціи, на которую они давно уже изъявляли желаніе, о чемъ заявляли и мировому посреднику. Имѣніе, лежащее на живописныхъ берегахъ значительной рѣки, несмотря на высокое качество полей, по малоземельности не представляло особыхъ агрономическихъ интересовъ. Главная его доходная статья — прекрасная мельница, крупчатка, уже девять лѣтъ находящаяся по контракту въ содержаніи Л–каго купеческаго семейства Евпраксиныхъ, котораго главнымъ членомъ и распорядителемъ состоитъ Иванъ Николаевичъ Евпраксинъ. Эта личность вполнѣ заслуживаетъ ближайшаго съ нею знакомства. Иванъ Николаевичъ постоянно ходилъ въ скобку, съ бритою бородой, въ длиннополомъ сюртукѣ, картузѣ и отлично вычищенныхъ сапогахъ, съ голенищами, представляющими пріятные раструбы до колѣнъ. Круглое лицо его оживлено сѣрыми быстрыми глазками, отъ которыхъ ничто не ускользаетъ. Изъ пяти братьевъ, составляющихъ семейство, трое, въ томъ числѣ и Иванъ Николаевичъ, почти не отлучны при мельницѣ, и поочередно день и ночь наблюдаютъ за производствомъ, представляющимъ около 150 тысячъ годоваго оборота. Всѣ три холостяка помѣщаются въ нѣсколькихъ шагахъ отъ мельницы, въ небольшомъ, ими же отстроенномъ, флигелькѣ. Огромный, пяти-этажный корпусъ мельницы-крупчатки, на песчаномъ островѣ, образуемомъ съ одной стороны рѣкой, а съ другой обводнымъ (рабочимъ) каналомъ, замѣняетъ для Ивана Николаевича весь міръ. Хотя Иванъ Николаевичъ и не прочь при случаѣ прочесть газету, но вообще относится къ литературѣ и многоразличнымъ ея вопросамъ очень самобытно. Какъ тонкій наблюдатель нравовъ, онъ строго держится правила не говорить о главномъ предметѣ иначе, какъ вскользь, окружая его всевозможными фіоритурами. Вотъ для этихъ то фіоритуръ, предшествующихъ благодатной покупкѣ пшенички, знакомство съ современными вопросами необходимо; не все же заговаривать человѣка погодой, да не урожаемъ. Крупчатку снялъ Иванъ Николаевичъ съ весьма небольшимъ капиталомъ, который въ 9 лѣтъ значительно умѣлъ увеличить. Но попробуйте ему заикнуться на счетъ выгодныхъ условій арендуемой мельницы. „Дѣйствительно“, отвѣчалъ онъ, „многіе полагаютъ, что мы задешево сняли мельницу, такъ какъ мы дѣйствительно не прожились на ней, но это не от того. Наживаетъ не мельница, а свой глазъ; вѣдь мы никакихъ театровъ, собраній, ничего этого не знаемъ, а сидимъ, надобно сказать, на дѣлѣ какъ на точилѣ. Право такъ-съ. Нынче времена пришли не тѣ. Надо, одно слово, самому до всего доходить. Народ теперь, мало что слабъ сталъ, а какъ-то нѣтъ способныхъ людей. Нападешь на способнаго человѣка и видишь, что мошенникъ, а ничего не подѣлаешь. Вотъ хоть бы у насъ прикащикъ, чтó въ Малороссіи пшеницу покупаетъ. Вѣдь знаемъ, что мимо своего карману не проноситъ; а какъ посмотришь на чужую покупочку, по другимъ прочимъ хозяевамъ, анъ наша-то пшеничка и получше и подешевле. Пусть его наживаетъ.“ Зайдите къ Ивану Николаевичу на мельницу, чтобъ убѣдиться съ какою полнотой разрѣшилъ онъ соціалистическую задачу привлекательнаго труда. — „Ей, вы! что жь не пустите воду на подшипникъ? Иль не слышите, колесо пищитъ! Право народъ!“ Не успѣло еще колесо окончательно умолкнутъ, а Иванъ Николаевичъ ужь бѣжитъ на 3-й и 4-й этажъ мельницы и мастерски встряхиваетъ на рукѣ отвѣянную барабаномъ крупку. — „И это у васъ день и ночь?“ — „Постоянно-съ. 

У насъ смѣны какъ на кораблѣ; только тамъ песочные часы, а наши часы — сальныя свѣчи. Такъ ужь и знаютъ. Этотъ до полу-свѣчи, а тотъ до новой, такъ оно своимъ порядкомъ и идетъ. Ей, что жь это вы не приберете старую нить-то? Это онъ новую торку-то поставилъ, а эту такъ и бросилъ. Не пропадетъ это у насъ: на подковы идетъ, круглый годъ куемъ этимъ. Чудесныя выходятъ подковы. Вѣдь у насъ на кузницѣ огонь неугасаемый.“ — „А много ли, Иванъ Николаевичъ, платите главному мастеру?“ — „Крупчатнику-то? Да мы своему-то сходно платимъ, 800 р.сер. въ годъ, а у другихъ живутъ и гораздо подороже. Великая въ такомъ человѣкѣ по нашему дѣлу, доложу вамъ, состоитъ сила-съ. Вся машинная часть на его рукахъ. Наше дѣло — матеріялъ. Какъ кто пришелъ за чѣмъ, мы одно слово: ступай къ крупчатнику. Ужь онъ и камни-то знаетъ, какъ другой родныхъ братьевъ не знаетъ. Какой камень съ какого боку покрупнѣй, съ какого помельче ковать: за великую тайну держитъ, никому не открываетъ.

Можно себѣ представить негодованіе Ивана Николаевича, когда на шестомъ году его безмятежной аренды, сосѣдній купецъ Бочкинъ, купилъ внизъ по рѣкѣ за восемь верстъ лежащую простую мельницу, перестроивъ ее въ крупчатную, произвольно возвышеннымъ уровнемъ воды подтопилъ мельницу Ивана Николаевича, такъ что въ одну зиму нанесъ ему простоемъ болѣе 8000 руб. сер. убытку. Вопіющее дѣло это дошло до сената и быть-можетъ мы когда-либо побесѣдуемъ о немъ съ читателемъ. Другое обстоятельство тоже не мало тревожило Ивана Николаевича и приводило въ раздумье на счетъ возобновленія десятилѣтней аренды. Крестьянскія усадьбы расположены у самаго обрыва лѣваго берега рѣки, прямо противъ песчанаго острова, на которомъ стоитъ мельница, а такъ какъ вся вода идетъ въ рабочую канаву, по правую сторону острова, то мельница отдѣлена отъ крестьянскихъ усадьбъ только мелкимъ бродомъ, чрезъ который крестьянскій скотъ безпрепятственно ходитъ на островъ даже въ усадьбу мельницы. Съ другой стороны крестьяне по уставной грамотѣ владѣютъ и частью земли прилежащей къ мельницѣ на правомъ берегу рѣки. Въ послѣднее время, пользуясь недосмотромъ, они, безъ согласія владѣльца, чуть не выстроили кабаковъ по ту и по другую сторону мельницы, а братъ сельскаго старосты, бывшій дворовый, открылъ водочную продажу. — „Помилуйте, вопилъ Иванъ Николаевичъ! Да эдакъ всѣ рабочіе разопьются — и придется ставить съ дубьемъ около мельницы осмотрщиковъ. Тутъ и пожаръ, и все можетъ быть. Эдакъ лучше намъ и отъ аренды отказаться. Если они уже теперъ торгуютъ водкой, то кто жь ихъ удержитъ, когда они выкупятъ землю и станутъ вольны?“

Поэтому мнѣ предстояли двѣ задачи: устранить отъ мельницы могущее быть вреднымъ сосѣдство крестьянъ, на правомъ и на лѣвомъ берегу рѣки. Первая разрѣшалась легко сама собою. При разверстаніи угодій крестьяне ниікакимъ образомъ не могли пожелать остаться при черезполосномъ владѣніи, да еще по ту сторону рѣки, если имъ будетъ предложена прирѣзка къ ихъ землѣ, одинаковаго количества десятинъ того же качества. Но какъ удалить ихъ съ лѣваго берега? Одно средство: уговорить ихъ на переселеніе, представляющее всевозможныя выгоды. Я очень хорошо предвидѣлъ съ кѣмъ буду имѣть дѣло, зналъ, что прямымъ путемъ тутъ ни къ чему не придешь, но въ то же время слишкомъ былъ убѣжденъ, что въ искусствѣ ходить окольными дорогами мой противникъ (міръ) гораздо сильнѣй меня и что пускаясь въ такіе обходы, я рискую вдругъ очутиться передъ гораздо бóльшимъ затрудненіемъ, чѣмъ то отъ котораго отправился.

Къ этому присоединялось еще одно обстоятельство. Крестьяне неоднократно выражали желаніе взять въ аренду всю остающуюся за надѣломъ господскую землю по 6 руб. сер. кругомъ — на 10 лѣтъ. Послѣднее обстоятельство было важно въ двухъ отношеніяхъ. Вопервыхъ, незначительное количество остающейся земли не могло выдерживать расходовъ новаго вольнонаемнаго хозяйства и потому само просилось въ аренду, а вовторыхъ, окруженные малоземельными однодворцами, крестьяне, несмотря на значительную высоту предлагаемой ими аренды, вынуждены были сильно дорожить наймомъ господской земли, за которую сторонніе съемщики охотно дали бы по 7 руб. Нанимать господскую землю, которую зажиточные крестьяне (большею частью мастеровые) до сихъ поръ обрабатывали обязательнымъ трудомъ, они не могли иначе, какъ перейдя на оброкъ или окончательно на выкупъ.

Подъ вліяніемъ такихъ мыслей садился я въ тарантасъ. Досадно было бы въ самую рабочую пору прокатиться даромъ 200 верстъ и не только проиграть въ настоящемъ очень важное дѣло, но быть-можетъ испортитъ его и въ будущемъ. Напрасно вытаскивалъ я отъ скуки изъ экипажныхъ сумокъ одинъ журналъ за другимъ: литература ни на минуту не могла увлечь моего вниманія. Такъ доѣхалъ я на почтовыхъ до поворота на проселокъ, гдѣ ожидала меня высланная на подставу тройка.

Повернувъ на проселокъ, я спросилъ кучера: „А что, Иванъ, коренной-то какъ будто нашибаетъ на лѣвую переднюю?“ — „Да есть маленько. Онъ еще изъ дому, какъ я пошелъ на подставу сталъ жаловаться. Должно-быть онъ его вчера заковалъ. Я ужъ на подставѣ вчера 2 гвоздя выдернулъ; авось пройдетъ: разогрѣется.“ — „Что у васъ за страсть къ тайнамъ и колдовству? Просто вернулся бы и сказалъ мнѣ, что лошадь захромала, я велѣлъ бы ее расковать и взять другую. А теперь мы ее пожалуй и не догонимъ до мѣста. Вѣдь ей несчастной еще бѣжать 60 верстъ!“ — „Точно, я и самъ думалъ доложить, да не догадался.“ Предсказаніе мое едва не сбылось вполнѣ. На другой половинѣ пути пришлось бѣдную лошадь перепречь на пристяжку и только постоянные удары кнутомъ могли заставить ее доскакать на трехъ ногахъ до мѣста. Оставить ее было негдѣ, и это обстоятельство замедлило нашъ переѣздъ. Вечеръ былъ очаровательный. Передъ закатомъ солнца весь степной воздухъ до того позолотился, что дѣйствительно можно было подумать, что Геба пролила въ него кубокъ шампанскаго. По всѣмъ направленіямъ скрыпѣли тяжелые возы со снопами, на прекрасныхъ рослыхъ лошадяхъ. Женщины въ шерстяныхъ пунцовыхъ юбкахъ (типичный костюмъ однодворокъ) по большей части бѣлокуры и болѣе чѣмъ дурны собой. За то мущины, потомки древнихъ татарскихъ родовъ, какъ на подборъ — красавцы. Высокіе, стройные, съ черными волосами и глазами и правильнымъ очеркомъ лицъ. Эти люди представляютъ такой истинно прекрасный типъ, какого мнѣ не встрѣчалось ни во Франціи ни въ Италіи. Солнце давно сѣло, но свѣтлыя сумерки долго еще распростирались надъ степью, и тяжелые возы продолжали поскрипывать въ чуткой тишинѣ. Въ ясную лѣтнюю ночь, я не знаю болѣе сладостной мелодіи. Это не раздражительный пискъ немазаннаго колеса, а легкое покрехтываніе телѣги подъ драгоцѣннымъ бременемъ жатвы. Такъ можетъ покрехтывать только дѣдушка, взнося на ступени крыльца, уснувшую на рукахъ его, внучку. Мы тащились мучительно. Версты за двѣ до цѣли поѣздки, дорога подвела насъ къ опушкѣ лѣса. Надо сказать, что всякаго рода дичина окончательно исчезла въ нашей сторонѣ, и заяцъ, которыхъ прежде, я помню, бывало очень много, теперь рѣдкое явленіе. При поворотѣ къ лѣсу и кучеръ, и слуга въ одинъ голосъ закричали: „заяцъ, заяцъ!“ Дѣйствительно, шагахъ въ 50 передъ нами я увидалъ, при яркомъ лунномъ свѣтѣ, зайца, сидящаго на дорогѣ и прислушивающагося къ лѣнивому дребезжанію калокольчика. Онъ сидѣлъ передомъ къ лѣсу и не было сомнѣнія, что онъ перебѣжитъ намъ дорогу. Перебѣжитъ или не перебѣжитъ? Стыдно и нелѣпо вѣрить въ подобные вздоры, но

 

„Такъ суевѣрныя примѣты
Согласны съ чувствами души.“

 

Заяцъ дрогнулъ и повернувъ въ степь, пропалъ въ серебристой дали. — „Вонъ, вонъ-онъ — другой, другой!“ Другой точно также, вопреки вѣроятности, не перебѣжалъ дороги. Но вотъ деревня и крутой берегъ рѣки съ густымъ дубовымъ лѣсомъ на скатѣ. Мельницы сверкаютъ огнями, вода дружно шумитъ въ рабочей канавѣ, а широкій прудъ какъ-то лѣниво колышетъ ясный блескъ луны. — „Куда прикажете ѣхать: на барскій дворъ или на мельницу?“ — „Поворачивай къ флигелю!“ — Этимъ громкимъ именемъ называлась ветхая избушка, съ худымъ поломъ, скривившимися стѣнами и перегородкой, связанная большими сѣнями съ другой избой, носившей названіе кухни. Дверь въ сѣни оказалась запертою на замокъ. Прибѣжалъ сѣдой ключникъ съ ключами. Переступая завѣтный порогъ, я почувствовалъ, что разорвалъ лицомъ мирныя сѣти паука. Черезъ нѣсколько минутъ, на покоробленномъ столѣ у окошка появилась чистая скатерть, двѣ стеариновыя свѣчи и огромный самоваръ, съ тарелкой подъ сильно подтекающимъ краномъ. Затѣмъ вошелъ прикащикъ Антипъ, со стаканомъ превосходныхъ сливокъ и мягкою, горячею крупичатою булкой съ мельницы. За перегородкой на кровати шумѣло сѣно, предназначавшееся замѣнить перину. „А что, Антипъ, далеко ли тутъ до посредника?“ — „Нѣтъ-съ, недалеко. Верстъ 7 до церкви, да тамъ версты двѣ. Вѣдь они же у насъ и церковнымъ старостой.“ — „На чемъ же я завтра къ нему доѣду? Лошадей мы въ пень поставили.“ — „Помилуйте-съ. Я сейчасъ схожу къ Ивану Николаевичу, у нихъ отмѣнная телѣжка и лошадей сколько угодно.“ — „Такъ разбуди меня только пораньше и приготовь лошадь. — „Слушаю-съ.“ — „А достань-ка мнѣ изъ баула зеленую книжку, да персидскаго порошка. Убери самоваръ, дай мнѣ раздѣться и ступай спать.“ Въ прохладной, необитаемой комнатѣ, за перегородкой, не оказалось ни одной мухи, этого личнаго врага человѣка. Свѣжее сѣно пріятно благоухало, а коростель пробравшись подъ самое окно спальни однообразно дралъ горло въ картофельномъ огородѣ и подъ исполинскими лопухами.

VI. Посредникъ.

Часовъ въ шесть утра я услыхалъ за перегородкой легкій звонъ стакана и чайной ложечки, а затѣмъ и кипѣніе самовара. Не успѣлъ я усѣсться за утренній кофе, какъ знакомый читателю Иванъ Николаевичъ вошелъ въ комнату въ черномъ люстриновомъ сюртукѣ, застегнутомъ на всѣ пуговицы и поздравилъ меня съ пріѣздомъ.

— Садитесь, Иванъ Николаевичъ! Дай еще стаканъ. Вамъ чаю?

— Покорнѣйше благодарю. Выпью. Да вамъ некогда; пожалуй не застанете Семена Семеновича. Они у насъ очень рано встаютъ.

— Ну, какъ дѣла ваши съ Бочкинымъ?

— Да теперь дѣла его не красивы. Какъ онъ тамъ на лазилъ, ни плакалъ, а сенатъ не даетъ ему топить насъ до разбирательства дѣла. Теперь вся сила въ окончательномъ рѣшеніи сената. Ахъ, какой человѣкъ! Это помилуйте такой актеръ-съ — куда Садовскому. Ему въ пору трагедіи играть-съ. Сѣдая борода, благообразный изъ себя и сейчасъ слезы въ два ручья. Несчастнаго, обиженнаго разыграетъ мастерски. А несчастье все въ томъ, что не даютъ забрать чужаго.

— Удивляюсь я одному, Иванъ Николаевичъ, какъ такой проходимецъ рѣшился на такое рискованое дѣло. Вѣдь ему перестройка мельницы стала, пожалуй, тысячъ двадцать пять?

— Пожалуй. Понадѣялся, дескать деньгами все поверну. Да вѣдь и правъ былъ. Вѣдь мы, какъ всей округѣ извѣстно, три мѣсяца прошлой зимой просидѣли затопленные по валы. Кабы не сенатъ, раззорилъ бы въ конецъ. Итакъ 8.000 убытку понесли; а съ кого ихъ теперь искать, одному Богу извѣстно.

— Ну да и ему будетъ не медъ, если дѣло кончится въ вашу пользу?

— Какой тутъ медъ-съ, человѣкъ билъ на отчаянность. Дескать, авось моя вывезетъ! А тутъ какъ совсѣмъ напротивъ, такъ одно полагаю, его электричество ударитъ.“

Въ это время за окномъ послышался топотъ копытъ.

— Я и забылъ, Иванъ Николаевичъ, поблагодарить васъ за лошадь и кабріолетку.

— Помилуйте, съ нашимъ удовольствіемъ, во всякое время. Староста нарядилъ съ вами своего парнишку и лошадь свою запрегъ. Ужь учуяли, зачѣмъ вы пожаловали; теперь по всей деревнѣ толки промежь себя идутъ. Главное сильно боятся насъ, чтобы мы не вошли въ это дѣло, — не сняли вашей земли дороже ихняго. Помилуйте, можемъ ли мы изъ за-такой малости, изъ за какихъ-либо 100 р. въ годъ хлопотать. Намъ Богъ съ ними, коли имъ такое счастіе выходитъ. А мы вотъ васъ о своемъ-то дѣлѣ, такъ точно что будемъ покорнѣйше просить. Вотъ чтобъ отъ водочной-то продажи защитить мельницу. Истинно докладываю, что ужь намъ лучше отъ дѣла отказаться. Тутъ доложу вамъ, такая пойдетъ эмансипація, на чистоту-съ.

— Да я зачѣмъ же пріѣхалъ? Чтó же вы меня упрашиваете о дѣлѣ, которое меня еще болѣе интересуетъ чѣмъ васъ?

— Да я, признаться, затѣмъ и поторопился захватитъ васъ. Сдѣлайте милость, похлопочите. Желаю вамъ добраго пути и счастливаго окончанія.

Мягкое и вмѣстѣ освѣжительное дыханіе яркаго утра обдало меня, когда я переступилъ порогъ, чтобъ усѣсться въ кабріолеткѣ рядомъ съ ожидавшимъ меня въ новой черной свиткѣ парнишкой старосты. Какое утро! какой дубовый лѣсъ, какой прудъ и убѣгающіе рѣчные повороты и эта мельница, потонувшая въ зелени приводныхъ ивъ! Но некогда, некогда! Пора, пора! И я круто заворотилъ сытую вороную лошадь на дорогу ведущую къ броду. „Вы ее, батюшка, кнутомъ-то хорошенько проберите, а то она лѣнива,“ кричалъ мнѣ вслѣдъ стоявшій у крыльца старикъ староста. Выбравшись за мельницей на большую дорогу, я передалъ мальчику вожжи и закуривъ сигару предался болѣе или менѣе практическимъ мыслямъ. Кромѣ главныхъ интересовъ дѣла, меня невольно и сильно занимала предстоящая встрѣча съ посредникомъ. До сихъ поръ я видалъ только знакомыхъ мнѣ людей, взявшихъ на себя должность посредника, и не разрѣшавшихъ при томъ на моихъ глазахъ, никакихъ важныхъ вопросовъ. Теперь мнѣ предстояло увидать совершенно незнакомаго мнѣ посредника и увидать его въ этомъ качествѣ на дѣлѣ. Много доводилось мнѣ читать и слышать похвалъ и порицаній этому званію; но слышать чужія сужденія и судить по собственному опыту — двѣ вещи разныя.

Человѣкъ не рожденъ для бездѣйствія. Поэтому всякая пассивная трата времени, напримѣръ во время переѣздовъ, мгновенно вызываетъ реакцію, выражающуюся томительною скукой. Тутъ никакой локомотивъ expresse не поможетъ. Все кажется тихо и долго. Но попробуйте взять вожжи въ руки и на дѣлѣ исправить кажущіеся вамъ недостатки управленія кучера, и скуки какъ не бывало. Вороной явно не слушался своего молодаго хозяина. Я взялъ вожжи въ руки, и дѣло пошло гораздо лучше. Вотъ и церковь заново оштукатуренная, и выкрашенная, съ новою, еще не доконченною каменною оградой. „Ого! подумалъ я, — староста церковный видно человѣкъ практическій и не даромъ рано встаетъ.“ Послѣ двухъ-трехъ поворотовъ, спусковъ и подъемовъ дороги, мальчикъ указалъ мнѣ въ полуверстѣ на небольшой, но густой квадратный лѣсокъ пли садъ, прибавивъ, что тутъ и усадьба Семена Семеновича. Сдѣлалось нестерпимо жарко и пыльно, и я торопилъ воронаго на сколько было можно. Обогнувъ задъ, мы въѣхали на просторный дворъ и остановились передъ крыльцомъ новаго, отлично отстроеннаго деревяннаго дома. Когда слуга пошелъ въ кабинетъ, чтобы доложить о моемъ пріѣздѣ, я увидѣлъ въ растворенную дверь молодаго бѣлокураго человѣка, въ черномъ сюртукѣ, съ перомъ въ рукахъ, у письменнаго стола, а вслѣдъ за тѣмъ на порогѣ появился довольно пожилой брюнетъ, съ черною окладистою бородой и большими умными глазами. „Извините, сказалъ онъ, застегивая бѣлое парусинное пальто, — я кончаю срочную работу, но чрезъ полчаса я кончу, одѣнусь и буду къ вашимъ услугамъ. Не угодно ли вамъ войдти въ залу.“ Очевидно, это былъ самъ посредникъ, а блондинъ — его письмоводитель. Войдя въ залу, я отъ нечего дѣлать сталъ внимательно разсматривать все окружающее. Каждая вещь, начиная съ прекраснаго паркета, носила отпечатокъ любви къ дѣлу и знанія, съ какими была исполнена или выбрана. Противъ стеклянной двери балкона, густая липовая аллея, отдѣленная отъ дому небольшимъ пестрымъ партеромъ, вела въ глубину сада. Наиболѣе всего поразило меня множество ульевъ нѣмецкаго устройства, расположенныхъ въ нѣсколькихъ шагахъ отъ балкона за партеромъ, у самаго входа въ аллею. Я у себя уничтожилъ пчелъ въ лѣсу, изъ страха, чтобъ онѣ во время роевщины, не кусали гуляющихъ, а тутъ у самаго балкона огромная пасека!

Когда я кончилъ осмотръ, въ залу вошелъ хозяинъ и указавъ на диванъ, сѣлъ подлѣ на кресло съ словами: „теперь я къ вашимъ услугамъ“. Объяснивъ въ немногихъ словахъ мои намѣренія и надежды, я въ качествѣ человѣка мало знакомаго съ дѣломъ, просилъ указать мнѣ на законныя съ моей стороны уступки, которыя могли бы ускорить развязку.

— Нѣтъ, возразилъ Семенъ Семеновичъ, въ этомъ случаѣ я васъ прошу, совершенно устранить меня отъ всякаго вмѣшательства. Я только посредникъ и обязанъ строго держаться въ границахъ моего назначенія. При совершенно свободныхъ предложеніяхъ и условіяхъ съ двухъ сторонъ, я долженъ лишь наблюдать, чтобъ эти условія не заключали въ себѣ ничего противозаконнаго, и только, если я увижу, что при одинаково законныхъ предложеніяхъ съ обѣихъ сторонъ, дѣло не улаживается единственно по причинѣ неяснаго его разумѣнія съ той или другой стороны то я обязанъ при помощи руководящихъ законоположеній постараться разъяснить недоразумѣніе. Дальше мнѣ дѣлать, нечего.

— Съ чего же вы посовѣтуете мнѣ начать?

— Позвольте. Вы хотите размежеваться съ крестьянами. Есть ли у васъ планъ имѣнія?

— Плана нѣтъ, и я хотѣлъ просить у васъ землемѣра.

— Работающій при мнѣ землемѣръ уѣхалъ въ другой участокъ; но я сегодня посылаю въ городъ и завтра дамъ вамъ знать, можетъ ли онъ взяться за вашу работу. Что же касается до переселенія крестьянъ, то я долженъ вамъ сказать, что законнаго основанія къ ихъ переселенію настоящій случай не представляетъ, а попробуйте имъ сдѣлать предложеніе. Поѣзжайте домой, соберите сходку, переговорите съ ними, а послѣ обѣда и я подъѣду, и мы, взявъ сельскаго старосту, осмотримъ отходящую къ крестьянамъ землю. Я долженъ замѣтить, что вы очень счастливо пріѣхали: пріѣзжайте вы завтра, вы бы уже не застали меня по крайней мѣрѣ на цѣлую недѣлю дома.

Поблагодаривъ посредника за совѣтъ, я погналъ воронаго домой, куда онъ торопился съ очевидно большею готовностью.

VII. Мі р ъ.

— Антипъ! Теперь обѣдъ. Скажи сельскому старостѣ, что бы сейчасъ собралъ сюда стариковъ.

Черезъ полчаса сухопарый, высокій и ядовито золотушливый мужикъ Ермилъ, опустя быстрые глазки, окруженные красными вѣками и низко кланяясь, вошелъ въ комнату, со знакомъ сельскаго старосты на сѣрой свитѣ, и птичьей фистулой объявилъ о приходѣ стариковъ.

— Пусть войдутъ.

Дверь въ сѣни, отворилась настежь, и черные и сѣрые кафтаны, внося запахъ дыму и соломы, стали переваливаясь и переминаясь наполнять горницу.

— Съ пріѣздомъ, батюшка, милость вашу!

— Проходите, проходите сюда, вотъ сюда, говорилъ я, указывая вдоль перегородки. Порядокъ и тишина водворилисъ.

— Какъ теперь рабочая пора, началъ я, то ни вамъ ни мнѣ долго толковать некогда. Я слышалъ, вы раза два объявляли посреднику желаніе идти на выкупъ. (Лица принимаютъ сдержанное выраженіе.) Такъ или нѣтъ?

— Точно, батюшка, мы было прежде и того.

— А теперь значитъ раздумали и остаетесь на издѣльной повинности? Стало-быть, намъ и толковать не объ чемъ. А я думалъ сдать вамъ и остальную землю. (Лица невольно выказываютъ удовольствіе.)

— Нѣтъ, батюшка, съ чего жь. Что тутъ зубы-то чесать. На выкупъ, такъ на выкупъ.

— Да вѣдь какъ хотите. Не я просилъ, а вы.

— Точно, точно.

— То-то, ребята, вы хорошенько подумайте. Вѣдь посреднику некогда съ нами вѣ жмурки играть. Онъ скоро сюда будетъ. Было бы чтó ему объявить. Вотъ мы съ вами переговоримъ, вы выйдете, да промежь себя потолкуете, а тутъ и посредникъ подъѣдетъ.

— Что жь батюшка, мы отъ выкупа то-есть тово…

Стоящій противъ меня черномазый, съ орлиномъ носомъ и острыми глазами, плотникъ Панкратъ, очевидно вліятельный ораторъ, нетерпѣливо мечетъ голову направо и налѣво, при чемъ плоскіе волосы скобки косицами слезаютъ ему въ лицо, и какъ бы отмахивается отъ несвязныхъ и нерѣшительныхъ словъ міра.

— Что понапрасну зубы-то чесать. Согласны охотой, — вотъ чтó.

— Согласны, согласны. Даже въ сѣняхъ какое-то опоздавшее эхо повторило: „согласны.“

— Остальную господскую землю я согласенъ отдать вамъ на года, на сколько сами пожелаете, хоть на десять лѣтъ, по той цѣнѣ, какую вы сами назначали — по 6 руб. кругомъ.

— Покорно, батюшка, благодаримъ. Дай Богъ вамъ добраго здоровья.

— Но вѣдь надо намъ, ребята, прежде постараться разверстать угодья. И вамъ, и мнѣ не приходится владѣть черезполосицей.

— Что жь? точно.

— Теперь, ребята, я хотѣлъ съ вами потолковать толкомъ. Вы сами хозяева и не плохіе. Скажите, какова за лѣсомъ къ рѣчкѣ земля, на которой теперь пшеница?

— Земля навозная, первый сортъ.

— Лѣсъ и усадебную барскую землю я оставляю за собой; стало за вашимъ надѣломъ, земли тутъ останется немного и въ этомъ имѣніи вся сила въ мельницѣ. Такъ или нѣтъ?

— Точно батюшка такъ. Ужь и говорить нечего.

— Вы видите, что я съ вами ссориться не желаю.

— Какое батюшка? Много довольны.

— Но нельзя же мнѣ и съ арендаторомъ ссориться. А если онъ будетъ на васъ обижаться, такъ пожалуй и мельницу броситъ. Поэтому я хотѣлъ вамъ сказать, не сойдете ли вы съ усадьбами на землю за лѣсомъ.

— Помилуйте, батюшка, да это намъ на вѣки вѣчные раззориться надо.

— Постойте, постойте. На свѣтѣ всякое добро покупное и наживное. Я не насильно васъ гоню, а я спрашиваю не будетъ ли вашего согласія? Ну, что̀ можетъ стоитъ перенесть за версту крестьянскій дворъ? Отъ силы 100 руб. сер. Я согласенъ вамъ дать на всякій дворъ по 150 руб.

— Нѣтъ, батюшка, намъ сѣсть туда — раззориться въ конецъ. Тамъ улицу заливать будетъ, тамъ погреба будутъ весной полны воды. Тамъ коноплянника въ 20 лѣтъ не заведешь. Тамъ съѣзду на рѣку нѣтъ.

— Съѣздъ сдѣлаю.

— Тамъ снѣгомъ забивать будетъ. Тамъ скотина какъ со двора — на чужое поле. По міру пойдемъ.

Съ каждою новою попыткой уяснить дѣло и достигнуть согласія, неудовольствіе и видимый ропотъ возрастали. Наконецъ ораторъ Панкратъ, встряхнулъ скобкой и со сверкающими глазами, сказалъ.

— Что̀ вы теперича намъ ни давайте, а надо, не во гнѣвъ вашей милости, правду сказать. Если да вы оставите насъ на прежнемъ мѣстѣ, то мы должны за васъ вѣкъ Богу молить, а если переведете на новое мѣсто, то должны цѣлый вѣкъ васъ проклинать.

При послѣднемъ словѣ онъ сдѣлалъ знакъ, какъ будто втыкаетъ указательный палецъ въ землю.

— Ну постойте, постойте! перервалъ я оратора, убѣдясь, что на этомъ пути толку не будетъ, да и къ чему мнѣ бросать 2, 3 тысячи рублей даромъ, чтобы навлечь на себя неудовольствіе и ропотъ. — Вѣдь мнѣ-то все равно, гдѣ бы вы ни сидѣли. Я не о себѣ хлопочу, а объ арендаторахъ. Они только водочною продажей сильно обижаются.

Знаемъ батюшка, что это и вся бѣда-то отъ нихъ. Имъ лишь бы себѣ-то получше поустроиться, а мужикъ-то хоть пропади. А мы какая имъ помѣха? Въ полую воду мы же ихъ выручаемъ, да пособляемъ.“

— Не въ томъ дѣло, ребята, а въ водочной продажѣ.

— Да пропадай она пропастью. Мы подписку дадимъ, чтобъ ея и повѣкъ у насъ не было. Заведи кабаки, такъ отъ нихъ, пожалуй, неравенъ часъ, и деревня слетитъ, а теперь ихъ кругомъ куда ни сунься. Нужно мнѣ ведерку водки, схватилъ лошадь, да слеталъ. Подписку, подписку дадимъ.

— Мало этого, ребята, оставлю васъ на мѣстѣ, а станемъ контрактъ писать насчетъ аренды земли, скажемъ, что владѣть вамъ землею до первой водочной продажи по деревнѣ. Станете водкой торговать, и контрактъ въ дребезги.

— Да пропадай она пропастью эта водка! Сказано не будетъ ея, такъ и не будетъ.

— А не будетъ, такъ оставайтесь на прежнихъ усадебныхъ земляхъ.

— Вотъ, батюшка, много довольны и т. д.

— Теперь стало-быть, ваша милость, замѣчаетъ сѣдобородый старикъ, отдаете намъ всю землю по 6 р. сер. кругомъ?

— Я уже сказалъ, что отдаю, какъ вы сами желали.

— Ну а какъ же съ островомъ-то, чтó подъ мельницей. Вѣдь на немъ чистый песокъ, только и есть, что будто лоза растетъ, такъ намъ обидно будетъ снимать его по 6 р.

— Да я и не сдаю его вамъ, я сдаю то чтó вы сами возьмете.

— Да ужь вы позвольте намъ тамъ хворостику порубать на плетни.

— Пожалуй рубите и хворостъ, но вы знаете, что большія деревья нужны бываютъ арендаторамъ. Такъ уговоръ лучше денегъ. Если хоть одно дерево кто срубитъ, сейчасъ и васъ, и скотину вашу съ острова прогоню, и за каждую курицу штрафъ.

— И-и сохрани Господи! — ни одной крупной лозиночки не вырубимъ. За это отвѣчаемъ.

— Да ужь вы, батюшка, заставьте вѣчно Бога молить — восклицаетъ ораторъ Панкратъ, — пожалуйте намъ ужь и островъ по контракту. Вѣдь намъ безъ него никакимъ родомъ нельзя быть. Дѣло не дѣло, а все скотинка посланяется.

— Тамъ отъ рабочей канавы заливное мѣстечко есть, так у насъ тамъ капустники были. Ужь позвольте и капустниками попользоваться.

— Да вѣдь сказалъ, что позволяю вамъ пользоваться островомъ, стало и капустниками будете пользоваться, коли станете честно, безобидно жить. Только тамъ есть и арендаторскія гряды, такъ тѣ уже за нимъ и останутся.

— Чтó жъ, не замай его пользуется.

— Да только, опять перебиваетъ Панкратъ: — пожалуйте намъ островъ-то по контракту.

— Зачѣмъ же я даромъ даю вещь, да еще и контрактъ буду писать на нее?

— Да вѣдь это, мы, батюшка, вѣдь изъ чести просимъ. Сдѣлайте милость.

— Вы изъ чести просите, а я изъ чести даю, пока у насъ дѣло будетъ идти на честности, а станете нечестно житъ, пеняйте на себя, впередъ вамъ говорю.

— Да вѣдь мы изъ чести просимъ. Оно точно, покуда мы у вашей милости, обиды намъ не будетъ, а ну какъ Богъ, часомъ, по душу пошлетъ, да насъ тогда обидятъ, значитъ чтò жь, мы тогда, со скотинкой пропасть должны?

— Если вы честно станете жить, то никто васъ не тронетъ. Я ли, другой ли кто будетъ, песчаный островъ никому не нуженъ. А пустить васъ на шею арендатору по контракту не могу.

— Да вѣдь мы изъ чести.

— Ну, ребята теперь намъ не объ чемъ больше толковатъ, ступайте да потолкуйте промежь себя. Посредникъ скоро будетъ, такъ чтобы намъ въ словахъ-то не разбиваться. Ступайте.

— Да вотъ чтò, батюшка, затянулъ сѣдой старикъ, озираясь одними глазами на міръ, безъ поворота головы: — наша-то земелька за усадьбами больно сумнительна.

— Весной ее часомъ заливаетъ, да и пескомъ переноситъ. Какъ пойдетъ это ледъ по хлѣбушку, такъ ажно (даже) волосы на головѣ шевелятся, прибавилъ ораторъ Панкратъ. Послѣдняя фигура видимо понравилась, и отовсюду послышалось: и волосы шевелятся! индо волосы шевелятся!

— Да вѣдь сойдти на другое мѣсто не хотите, а этой землей владѣете изстари. Отчего жъ она вѣкъ была хороша, а теперь стала дурна?

— На то была воля господская, а только весной, ажно волосы.…

Видя, что конца этому не будетъ, я прекратилъ совѣщаніе до пріѣзда посредника. Не успѣла толпа вывалитъ за дверь, какъ на порогъ появился бывшій кучеръ Азоръ, дворовый, братъ сельскаго старосты, такой же золотушный, только поменьше брата ростомъ, отъявленный негодяй и лѣнивецъ. Онѣ-то и завелъ было въ деревнѣ самовольно водочную продажу.

— Чтò тебѣ надо?

— Да къ вашей милости. Какъ я теперь долженъ ни причемъ остаться, то не пожалуете ли мнѣ усадебной земельки подъ избу.

— А тебѣ кто позволилъ торговать водкой?

— Я у міра спрашивался.

— Да развѣ міръ могъ тебѣ позволить безъ согласія владѣльца? Да и стоило ли тебѣ изъ-за пустяковъ заводить всю эту гадость?

— Помилуйте, какъ же не стоило. Я на Святой продалъ сорокъ ведерокъ, да отъ каждаго попользовался по рублю серебромъ.

Признаюсь, послѣдній аргументъ меня сильно озадачилъ. Передъ такимъ фактомъ всякое краснорѣчіе нѣмѣетъ. Этотъ дрянной человѣкъ никакими усиліями не можетъ (продолжая быть дряннымъ) пріобрѣсти въ продолженіе цѣлаго года и 20 рублей, а тутъ онъ въ одну недѣлю безъ труда заработалъ вдвое.

— Да вѣдь тебѣ въ третьемъ годѣ, при уставной грамотѣ, дана была усадебная земля.

— Точно такъ. Да теперь какъ братья-то подѣлились, такъ они ее за себя взяли. А мнѣ теперь некуда.

— Кто жь теперь виноватъ, что ты свою землю отдалъ. Другой ничего не получитъ, а тебѣ, за водочную торговлю давай вдвое. Ступай.

— Сдѣлайте милость.

— Ступай, ступай!

Не успѣлъ Азоръ исчезнутъ за дверью, какъ черезъ порогъ переступили пожилой дворовый съ женою и тотчасъ повалились въ ноги.

— Говорите, чтó надо. А будете тутъ валяться, выгоню вонъ!

Оба мгновенно вскочили. Я зналъ, что у этихъ просителей водятся деньжонки.

— У насъ, батюшка, на барскомъ дворѣ собственная избенка и клѣть.

— Мнѣ вашей избы не надо, берите ее съ Богомъ.

— Мы вотъ, не пожалуете ли намъ усадебной землицы хатку поставить?

— Земли вамъ никакой не слѣдуетъ. За тѣмъ и размежевываются, чтобы черезполосицы не было. А такъ какъ васъ всего двое, то я за землей не постою. Когда посредникъ пріѣдетъ, то я объявлю ему, что даю на вашу долю земли къ крестьянскому надѣлу. А приметъ ли васъ міръ в селеніе или нѣтъ — это ужь не мое и не посредниково, а мірское дѣло. Чѣмъ у меня-то въ ногахъ валяться, вы бы міру-то покланялись, да попросили, чтобъ онъ васъ принялъ. Вѣдь я на вашу долю прирѣжу земли въ полѣ, — такъ нельзя ж вамъ сидѣть среди хлѣбовъ, а надо прибиваться къ деревнѣ, а кромѣ міру никто не воленъ распоряжаться.

— Не принимаетъ онъ насъ, отецъ родной!

— Чтó жь я-то тутъ могу сдѣлать? Попросите хорошенько; авось, какъ узнаетъ, что я даю вамъ землю, онъ и согласится.

— Ужь и не знаемъ какъ его просить-то. Вѣдь съ нимъ — не съ вашей милостью. Вы таки пожалѣете, а вѣдь міръ.… Въ это время рослая четверка вороныхъ фыркнула у сѣней, и посредникъ съ письмоводителемъ, вышедъ изъ коляски, показались въ дверяхъ горницы.

— Ну чтò, спросилъ Семенъ Семеновичъ, — толковали?

— Толковали, и кажется они согласны и на размежеваніе, на выкупъ, и на аренду. Только теперь подняли вопросъ о собственной землѣ, которую будто полая вода смываетъ и портитъ посѣвы.

— Значитъ, я хорошо сдѣлалъ, что пріѣхалъ. Я вѣдь ихъ знаю. Мы сейчасъ сядемъ съ вами въ коляску, возьмемъ сельскаго старосту на козлы и поѣдемъ осмотрѣть ихъ землю.

— Помилуйте, мнѣ совѣстно. Ваши лошади устали.

— Не безпокойтесь. Вопервыхъ онѣ сильны, а вовторыхъ привыкли и не къ такимъ переѣздамъ.

Черезъ четверть часа мы уже проѣзжали шагомъ по крестьянскому клину, вдоль котораго дѣйствительно оказалась изложина съ легкимъ слѣдомъ песку по чернозему.

— Гдѣ же размываетъ клинъ? — спросилъ посредникъ старосту, сидящаго на козлахъ.

— Да вотъ это самое мѣсто. Весной ажно волосы на головѣ шевелятся.…

— Дѣйствительно тутъ десятинъ на шесть длиннику, да на осьминникъ поперечнику видно, что вода заноситъ песокъ. Стало-быть десятины двѣ можно считать не совсѣмъ удобными, хотя у васъ тутъ же отличный хлѣбъ родится. Вѣдь я знаю, замѣтилъ посредникъ.

— Годами точно что родится.

— Ты хочешь сказать: одинъ только годъ за все время смыло хлѣбъ на этомъ мѣстѣ, такъ тогда же вы тутъ и ту плотину выстроили.

— Точно такъ. Ее еще покойникъ выстроилъ. А теперь ее всю льдами разломало–страсть!

— Чтобы соблюсти полную справедливость, вы могли бы уступить крестьянамъ двѣ десятины вполнѣ удобной земли, кромѣ этой, замѣтилъ мнѣ посредникъ.

— Вполнѣ согласенъ я скажу объ этомъ землемѣру.

Вернувшись къ флигелю, посредникъ позвалъ не расходившійся еще міръ, и результатъ былъ почти тотъ же, чтó и послѣ моего съ крестьянами совѣщанія. Посредникъ не вмѣшивался ни въ какія подробности нашихъ взаимныхъ соглашеній. Желая разомъ покончить дѣло и по возможности удовлетворить крестьянъ, я обѣщалъ дать имъ значительное количество лѣсу на мнимое обновленіе плотины, охраняющей ихъ дачу отъ песчаныхъ наносовъ. Ясно было, что плотина была пуфомъ, для полученія даромъ лѣсу (въ настоящее время лѣсъ срубленъ, а о плотинѣ нѣтъ и помину), но я хотѣлъ дать лѣсу — и далъ. Изъ приходящихся добавочныхъ съ крестьянъ 1.100 р. я сбавилъ имъ 200 р., а уплату 900 р. разсрочилъ на 3 года. Благодарности не было конца. Выпивъ стаканъ чаю и пригласивъ меня на слѣдующій день къ себѣ, посредникъ уѣхалъ.

Облака начинавшія принимать розовые и фіолетовые оттѣнки, свидѣтельствовали о приближеніи вечера. Мнѣ захотѣлось пройдти на мельницу пѣшкомъ, и я поневолѣ долженъ былъ избрать кратчайшій, но эквилибристическій путъ по лавамъ высокой плотины, даже не огороженнымъ перилами. Подъ ногами моими, на сливѣ, сидѣли мальчики съ удочками; я остановился посмотрѣть на ихъ охоту; то у того, то у другаго, за взмахомъ лесы, мелькала бѣлобрюхая плотичка или полосатый пискарь. Ивана Николаевича нашелъ я среди его обычной дѣятельности и далеко не въ такомъ внушительномъ костюмѣ.

— Ну, чтó-съ? Какъ ваше дѣло съ мужиками? Семенъ Семеновичъ только что проѣхали.

— Ничего. Кажется, дѣло идетъ наладъ. Да вѣдь вы знаете, тутъ ни за чтò отвѣчать нельзя. Сейчасъ скажутъ одно, а черезъ часъ запоютъ другое. Тогда только скажу чѣмъ кончилось, когда бумаги будутъ подписаны.

— Я все боюсь, чтобы сельскій староста не сталъ ихъ разбивать. Онъ самый богатый во всей деревнѣ, даромъ что въ сѣрой свиткѣ, и ему должно быть хочется одному, помимо всѣхъ, снять барскую землю.

— Я вѣдь имъ отдаю островъ подъ скотину, — даромъ разумѣется. Такъ все просятъ, чтобы отдать по контракту.

— Этого вы ради Бога не дѣлайте. Пусть пользуются, Богъ съ ними! Но отдать вещь даромъ по контракту — это и себя и насъ связать по рукамъ и по ногамъ. Они тутъ и съ мельницы-то выживутъ. Нѣтъ-съ, какъ вамъ угодно, только вы этого не дѣлайте. Непривязанный медвѣдь не пляшетъ.

Не желая и самаго очаровательнаго вечера тратить въ бездѣйственномъ созерцаніи, дѣловой Иванъ Николаевичъ уговорилъ меня пройдтись къ старому руслу рабочей канавы, чтобы показать мнѣ казенный столбъ съ печатью, доказывающій несомнѣнныя права мельницы на извѣстный подъемъ воды. Проходя мимо одного изъ мучныхъ амбаровъ, мы увидали выбѣгающую изъ него молодую и щедушную коровенку, у которой, вѣроятно за излишнюю прыткость, правый рогъ былъ связанъ веревкой съ правою переднею ногой. Это заставляло корову съ каждымъ шагомъ наклонять и отклонять голову. Несмотря на то, коровенка уплеталась довольно поспѣшно изъ раствореннаго амбара, а вслѣдъ за нею въ воротахъ показался дюжій рабочій съ тяжелымъ желѣзнымъ ломомъ въ рукахъ. Парень замахнулся своимъ наступательнымъ орудіемъ, и не знаю, чтò сталось бы съ коровой, еслибъ онъ опустилъ на нее ломъ.

— Не бей, не бей ее, крикнулъ Иванъ Николаевичъ, — а только прогони до ракитника. Изволите видѣть, какъ повадились? Отъ человѣка и до скота, прибавилъ онъ, какъ-то махнувъ рукой въ сторону коровы и придавая голосу неотразимую убѣдительность.

Стояла засуха. Заря догорала. Сильно пылящее стадо возвращалось съ поля. Казалось, будто спустилась на землю и ползла по переулку къ рѣкѣ темная гряда тучъ, изъ которыхъ мѣстами торчали однѣ равнодушныя головы рогатаго скота и тревожные силуэты овецъ. Но вотъ все это съ ревомъ и блеяніемъ разбрелось по дворамъ. Тамъ и сямъ отсталыя коровы стояли у брода по колѣни въ водѣ, соткнувшись мордами съ своими опрокинутыми въ рѣкѣ двойниками. По мѣрѣ того какъ дневной шумъ смолкалъ и воздухъ становился чище, шумъ мельницы, болѣе и болѣе воцарялся въ ночной тиши. На юго-востокѣ будто крупный алмазъ засвѣтилась Венера.

— Да свиданія, Иванъ Николаичъ.

— Нѣтъ, помилуйте-съ. Выкушайте стаканчикъ чайку.

— Войдя въ чистую, опрятными обоями оклеенную, комнату флигеля Ивана Николаевича мы застали у открытаго окна на столѣ кипящій самоваръ со всѣми принадлежностями вечерняго чая. Свѣжія сливки была до того густы, что едва лились изъ молочника. Стѣнные часы, съ портретомъ музыканта Черни пробили десять.

— Пора домой, Иванъ Николаевичъ!

— Дозвольте я васъ провожу. Мнѣ надо все равно забѣжатъ на мельницу.

— Экія чудесныя ночи стоятъ, — обоняніе! воскликнулъ онъ сойдя съ крыльца и охваченный луннымъ свѣтомъ.

— Перебравшись на свой берегъ тѣмъ же полувоздушнымъ путемъ, я пошелъ спать.

VIII. Землемѣръ.

Рано встающій посредникъ обѣдаетъ въ два часа. Онъ встрѣтилъ меня неутѣшительнымъ извѣстіемъ. Только что вернувшійся изъ города посланный засталъ землемѣра съ опухшею ногой, непозволяющею надѣть кожаный сапогъ, а слѣдовательно и обходить дачу.

— Однако чтò же мнѣ дѣлать, Семенъ Семеновичъ? Безъ разверстыванія угодій и опредѣленія количества остающейся земли нельзя приступить къ условіямъ. Попробовалъ бы самъ обмѣрить землю, да гдѣ взять инструменты?

— Инструменты моего землемѣра здѣсь: цѣпь и астролябія.

— Въ томъ-то и бѣда, что астролябія, а не мензула. Я не довольно знакомъ съ пріемами измѣреній помощію астролябіи, для того чтобы рѣшиться отрывать народъ въ самую жаркую рабочую пору. Ну какъ у меня фигура не свяжется, придется дѣлать повѣрку и опять тормошить народъ.

— Дѣлайте какъ хотите. Инструменты къ вашимъ услугамъ.

Наступало время ржаныхъ посѣвовъ и надо было безотлагательно засѣвать поля или своими сѣмèнами, или сдаватъ ихъ въ аренду крестьянамъ. Это обстоятельство вынуждало меня, приступить самому къ съемкѣ дачи. Но я боялся задержатъ всѣ сельскія работы своею непривычкой къ этому дѣлу.

Вернувшись домой, подъ вліяніемъ внутренней борьбы, я велѣлъ позвать Антипа и передалъ ему свое горе, какъ будто Антипъ былъ въ состояніи чѣмъ-нибудь ему пособить.

— Ну чтò теперь дѣлать Антипъ? Неужели уѣхать ни съ чѣмъ?

— Помилуйте-съ! Это ни подъ какимъ видомъ невозможно. Извольте послать за инструментомъ и ужь своими науками дѣло произойдти. Какъ бросать такое дѣло?

Вполнѣ убѣжденный Антипомъ, я распорядился рано утромъ посылкой за проклятою астролябіей. Придется записыватъ румбы съ дробями! Толи дѣло мензула! Улегшись за перегородкой на сѣнную постель, я долго не могъ уснуть и ровно ничего не могъ понятъ изъ страницъ, вдоль которыхъ пробѣгали глаза мои. Коростель дралъ горло подъ окошкомъ, но, мнѣ казалось, эту ночь онъ кричалъ вовсе не съ эротическою цѣлью, а только изъ желанія подразнить меня. Даже остроносыя мухи откуда-то набрались, чтобы кусать меня. Далеко заполночь, я потушилъ свѣчку, но все еще не могъ уснуть. Вдругъ слышу скрыпъ наружной двери и чьи-то шаги.

— Кто тамъ? окликнулъ я вошедшаго.

— Это я-съ.

— Чтó тебѣ нужно, Антипъ?

— Да мужики провѣдали, что тутъ не далеко, за 18 верстъ, живетъ частный землемѣръ, такъ просятъ у васъ позволенія нарядить подводу тройкой и съѣздить за нимъ. Авось онъ къ обѣду вернется. Такъ какъ они навѣрно постное кушаютъ, то я заказалъ рыбы наловить.

— Прекрасно, прекрасно! Скажи, чтобы не мѣшкая послали.

— Да тройка ужъ готова, а малаго посадили забубеннаго. Духомъ скатаетъ. Только вотъ спроситься пришли. А за инструментомъ-то не прикажете посылать?

— Нѣтъ не нужно. Ступай.

Рано утромъ я получилъ письмо отъ Ивана Николаевича съ просьбой продать ему небольшую партію пшеницы. Усѣвшисъ за кофе, я два раза посылалъ попросить ко мнѣ Ивана Николаевича, и каждый разъ получалъ въ отвѣтъ: „сейчасъ будутъ, сейчасъ идутъ“. Такъ дѣло протянулось до полудня. Я хорошо зналъ, что по случаю урожая пшеница съ 8 руб. сошла на 6 руб.; просить дороже не приходилось.

Между тѣмъ, Антипъ успѣлъ уже мнѣ похвастать двумя огромными карпами и еще какою-то рыбой плескавшейся въ лохани, а къ полудню до меня черезъ сѣни дошелъ несомнѣнный запахъ постнаго масла. Волнуемый страхомъ и надеждой, я не сказалъ ни слова касательно этой стряпни, но признаюсь, никакъ не могъ понять увѣренности Антипа насчетъ пріѣзда землемѣра. Весьма возможно было получить извѣстіе, что и онъ почему-либо раньше двухъ мѣсяцевъ пріѣхать не можетъ.

Но вотъ дверь отворилась, и черный люстриновый сюртукъ Ивана Николаевича заигралъ самыми свѣтлыми переливами, достойно соперничая въ этомъ отношеніи съ ясными раструбами непреклонныхъ голенищъ.

— Извините пожалуйста, заговорилъ скороговоркой Иванъ Николаевичъ, — никакъ не могъ вырваться. Съ самой зари наѣхали съ пшеницей мужички, да и пшеница-то не очень нужна. Ужь таки ссыпалъ и по 3 руб. 50 коп. и по 3 руб.

При послѣднихъ словахъ, лицо его озарилось игриво насмѣшливою улыбкой. Онъ видимо былъ въ ударѣ и въ полномъ удовольствіи.

— Неужели ссыпали по 3 рубля?

— Такъ случилось, а то гдѣ бы ее купитъ по этой цѣнѣ? Да вѣдь мы и сами иной разъ влопываемся съ покупками, да и большими партіями. Мы-то все радужными отсыпаемъ, а сами потомъ по гривенничкамъ, да пятиалтынничкамъ выбираемъ за отруби, да подсѣвки. Право такъ!

— Ну, вы-то, я думаю, не переплатите?

— Нѣтъ! какъ передъ истиннымъ Богомъ, вамъ докладываю, такого дашь маху, что только затылокъ трещитъ. А точно, намъ только и пожить, пока не завели этихъ путей сообщенія, да желѣзныхъ дорогъ. Мы теперь имѣемъ въ родѣ монополіи. Грязь, слякоть, деньжонки нужны, ну куда онъ денется? вотъ и бѣжитъ къ намъ. Да еще и благодѣтелями насъ считаютъ. И подлинно. Извольте посудить. Не будь, примѣрно, здѣсь насъ, ну куда бы человѣку, да въ эдакую пору обратиться? Смерть. А то и ему хорошо, не дожидаться денегъ, да и намъ хорошо, намъ ихъ не привыкать дожидаться-то.

Свое дѣло я уладилъ съ Иваномъ Николаевичемъ съ двухъ словъ. Этотъ человѣкъ, только что ссыпавшій пшеницу по 3 руб., далъ за партію по 6 руб., прибавя, разумѣется: „право обидно-съ”.

Если вы умѣете объяснить пророческое упрямство лошади передъ вступленіемъ на хилый мостъ или на ледъ, о степени прочности котораго судитъ она, повидимому, не имѣетъ никакихъ данныхъ; если для васъ понятно безпокойство собаки, передъ случайною бѣдой, не состоящею ни въ какой связи съ ея пятью чувствами, напримѣръ, передъ пожаромъ, — то васъ нисколько не изумитъ хладнокровная дѣятельность Антипа при изготовленіи постнаго обѣда. Проходя мимо кухни, я не разъ чувствовалъ потребность уколоть его этою преждевременною стряпней, но каждый разъ мысленно махалъ на все рукой. Вотъ и первый часъ по полудни, рыба трещитъ себѣ на сковородѣ, а о землемѣрѣ ни слуху, ни духу.

— Уйду я отсюда, хоть на мельницу. Не могу видѣть этой чепухи. Акимъ! давай одѣваться!

Не успѣлъ я окончить немногосложнаго туалета, какъ у сѣней послышался стукъ копытъ, и въ комнату вошелъ толстенькій лысый старичокъ въ полувоенномъ сѣромъ пальто, сопровождаемый молодымъ брюнетомъ съ пышными мелковьющимися волосами, въ черномъ сюртукѣ, надѣтомъ на красную фланелевую фуфайку сомнительной чистоты. Не успѣлъ еще старичокъ отрекомендоваться, какъ уже внесенные вслѣдъ за вошедшими инструменты разсѣяли всякое сомнѣніе насчетъ профессіи пріѣзжихъ.

— Извините, что такъ долго задержали вашего нарочнаго! Мы съ помощникомъ съ самаго разсвѣта просидѣли надъ планомъ, который надобно было кончить. Повѣрите, кромѣ чаю, во весь день крохи во рту не было. Хорошо, что вашъ посланный захватилъ насъ дома. Мы сегодня должны были послѣ обѣда ѣхать на работу за 60 верстъ. Насъ тамъ теперъ ругаютъ. Да чтó жъ дѣлать, не разорваться!

— Сдѣлайте милость, господа! не задержите и себя, и меня. Я здѣсь третій день ничего не дѣлаю. А теперь знаете какая пора.

— Прикажите собрать народъ и заготовить вѣхи да колья. А намъ позвольте по рюмочкѣ водки, да перекусить чего-нибудь.

— Антипъ! пошли за сельскимъ старостой да давай обѣдатъ. — У тебя постное?

— Постное.

Мнѣ показалось, что я прочелъ торжество въ глазахъ Антипа и глубоко передъ нимъ смирился.

— Вотъ только перекусимъ, да и за работу. Я хорошо знаю вашу дачу, прибавилъ старичокъ. Богъ дастъ завтра къ вечеру обойдемъ. А тамъ, видно, дѣлать нечего, придется ночку просидѣть надъ черновымъ планомъ, а послѣзавтра утромъ и произведемъ нарѣзку крестьянскаго надѣла.

— Да, — сдѣлайте милость не задержите, а я сейчасъ поѣду къ посреднику объявить о вашемъ пріѣздѣ и попроситъ подготовить всѣ бумаги. Количество десятинъ можно вписать и по окончательномъ съ крестьянами соглашеніи.

— Такъ какъ вы уѣзжаете, то позвольте васъ спросить: тамъ на крестьянской дачѣ есть болотца, поросшія камышомъ, пойдутъ они въ надѣлъ или нѣтъ?

— Нѣтъ, пожалуйста, всю неудобную землю вонъ. Посредникъ осматривалъ ихъ дачу, и мы рѣшили, кромѣ всего, прирѣзать имъ двѣ десятины навознику въ добавокъ къ двумъ, на которыхъ видны слѣды песку.

— Какъ вамъ угодно. Ну а какъ же береговой откосъ въ ихъ дачѣ? Лугомъ его назвать нельзя, а все-таки онъ проростаетъ травой, и скотъ по немъ пасется. Прикажете считать его въ надѣлъ?

— Нѣтъ, не считайте.

— Да вѣдь этакъ много лишней земли къ нимъ отойдетъ.

— Нѣтъ ужь, пожалуйста! Посредникъ говоритъ, что имъ слѣдуетъ полный надѣлъ, по уставной грамотѣ, одной удобной земли. А такъ какъ я не могу выбрать оттуда сомнительную землю и оставитъ ее за собою, то придется, по оказавшемуся ея количеству, прирѣзать къ ихъ дачѣ удобной.

— Какъ вамъ угодно. Это не наше дѣло. Намъ только спросить: какъ дѣлать.

Въ дверяхъ показался смиренный сельскій староста.

— Староста! вели сейчасъ приготовить четыре вѣхи и десятъ кольевъ.

— Вѣхи и колья готовы.

— Такъ наряди сейчасъ съ барщины восемь человѣкъ на межу. Ступай!

Староста видимо переминался.

— Ну, что̀ тебѣ нужно?

— Воля ваша, началъ староста тонкою фистулой, приподымая голову, при чемъ сѣрые его глазки, съ красными вѣками, засверкали зловѣщимъ огнемъ, — воля ваша, какъ вамъ будетъ угодно: а вы пожалуйте намъ землю по Его Императорскому указу. При послѣднемъ словѣ онъ даже ткнулъ пальцемъ внизъ.

Оба землемѣра и я съ изумленіемъ переглянулись. Черезъ мгновеніе на лицѣ старика землемѣра появилась улыбка, а я обратился къ старостѣ.

— Теперь послушай, что̀ я тебѣ скажу. Вопервыхъ крестьяне просятъ о добровольномъ выкупѣ — стало дѣло полюбовное, а вовторыхъ такого важнаго дѣла ни посредникъ, ни кто другой не можетъ дѣлать иначе какъ по Императорскому указу. А если ты глупъ и золъ, то ты свою глупость и злость береги про себя, а ко мнѣ съ ними не ходи. А теперь ступай и сейчасъ исполни что̀ тебѣ приказываютъ. Пошелъ!

Въ половинѣ втораго землемѣры ушли въ поле, а я уѣхалъ къ посреднику.

IX. Семенъ Семеновичъ.

Въ моихъ замѣткахъ я уже имѣлъ случай указывать на факты, опровергающіе мнѣніе, будто система штрафовъ не въ духѣ русскаго народа. Что̀ же мнѣ дѣлать, если обстоятельства наводятъ меня на подобные факты? Неужели, вопреки истинѣ, обходить ихъ молчаніемъ только изъ-за того, что они могутъ противорѣчитъ той или другой теоріи?

Не успѣлъ я переѣхать за рѣку и поздороваться съ Иваномъ Николаевичемъ, какъ послѣдній уже воскликнулъ:

— Знать крестьянамъ-то больно хочется похозяйничать на островѣ насчетъ мелкой лозы. Сегодня утромъ, промежь себя на сходкѣ, положили 5 р. штрафу за всякую крупную ракитину. Вотъ ужь не тронетъ-то никто! Вѣдь они ужь не простятъ, только бы въ руки попался: сопьютъ пять-то рублей. Между своими и съ хлыстикомъ не схоронишься. Вотъ наживете даровую полицію, что̀ лучше и не надо.

Я только порадовался здравому смыслу крестьянъ, указавшему имъ на самую справедливую и практическую мѣру для огражденія общаго интереса.

Посредника я засталъ за письменнымъ столомъ и сообщилъ ему о работѣ землемѣровъ. Онъ тотчасъ же распорядился насчетъ предварительнаго изготовленія бумагъ.

— Итакъ, прибавилъ Семенъ Семеновичъ, обращаясь ко мнѣ, — я на послѣ-завтра вытребую повѣсткою сюда міръ, а вы потрудитесь пораньше привезти черновой планъ съ точнымъ обозначеніемъ удобной и неудобной земли, — и быть можетъ мы тутъ же все и покончимъ.

— Только: быть-можетъ?

— Не болѣе. Въ подобныхъ дѣлахъ ни за чтò ручаться нельзя.

Я узналъ, что все богатство Семена Семеновича состояло изъ 400 десятинъ превосходной земли. Но какъ бы земля ни была превосходна, имѣніе въ первобытномъ видѣ не могло представлять капитала свыше 20 или 25 тысячъ рублей. Зная по опыту, до какой степени трудно начать и довести, съ небольшими средствами, какое-либо дѣло до порядочныхъ результатовъ, я не могъ устоять отъ искушенія свести разговоръ на хозяйственную почву.

— Меня здѣсь считаютъ богачомъ, замѣтилъ Семенъ Семеновичъ съ добродушною улыбкой. — А все мое богатство состоитъ въ томъ, что до вступленія въ настоящую должность, поглощающую у меня почти все время, я дѣлалъ все самъ. Вотъ хотя бы и для этого дома, постройка котораго васъ такъ изумляетъ, я готовилъ матеріялъ въ продолженіе шести лѣтъ. Купить разомъ и доставить сюда такой матеріялъ было бы слишкомъ дорого. А въ продолженіе шести лѣтъ я пользовался случаями пріобрѣтать его сходно. Годъ на годъ не приходитъ. Вы, какъ говорите, покупали кровельное желѣзо по 4 руб. 30 коп. за пудъ, а я свое купилъ по 2 руб. Что касается до собственнаго хозяйства, то я старался поставить его въ независимость отъ всякаго рода колебаній цѣнъ. Всякая вещь имѣетъ собственную цѣну; я поставилъ себѣ за неизмѣнное правило не продавать ни одного, даже ничтожнѣйшаго сельскаго продукта, начиная съ вощины и кончая телячьею шкуркой, ниже ихъ дѣйствительной цѣны. Однѣ пчелы, которыя васъ такъ испугали своею близостью къ балкону, доставляютъ мнѣ значительный доходъ. А у другихъ онѣ гибнутъ съ каждымъ годомъ. Нельзя вести дѣла, о которомъ не имѣешь понятія. Мы напрасно обвиняемъ то или другое сословіе. Общественные недостатки у насъ тѣ же во всѣхъ. И у крестьянъ, и у помѣщиковъ до сихъ поръ всегда были деньги, съ одной стороны на водку, а съ другой на несоразмѣрныя со средствами затѣи, и вѣчно чувствовался недостатокъ въ необходимомъ. У меня, какъ видите, затѣй никакихъ нѣтъ, но на дѣло полезное всегда найдутся средства.

Поздно вечеромъ вернулся я домой и во всю дорогу находился подъ вліяніемъ всего мною видѣннаго и слышаннаго. Вотъ въ какихъ людяхъ, говорилъ я мысленно, нуждается наше время. Одинъ такой, мало разглагольствующій, но много и разумно трудящійся человѣкъ гораздо благотворнѣе дѣйствуетъ на свой околотокъ, чѣмъ цѣлыя собранія доморощенныхъ философовъ, проповѣдующихъ съ пѣною у рта непереваренную нескладицу.

X. Въ волости.

Землемѣры честно исполнили обѣщаніе. На другой день завтракъ имъ носили въ поле, а обѣдать они пришли уже вечеромъ, когда совершенно смерклось. Напившись чаю непосредственно послѣ обѣда, они устроились для ночной работы, и только попросили папиросъ, такъ какъ ихъ запасъ истощился. До разсвѣта труженики просидѣли за работой и надо сказать правду, до того накурили въ небольшой комнатѣ, что стало трудно дышать. Въ шестомъ часу утра старичокъ-землемѣръ, за утреннимъ кофе, весело потирая свои мускулистыя руки, объявилъ, что все, за исключеніемъ бѣловаго плана, готово.

— Теперь намъ нужно только двѣ сохи, а мы, пока вы доѣдете до посредника, духомъ отхватимъ межу крестьянскаго надѣла. Только ужь сдѣлайте одолженіе не задержите и насъ. А по дорогѣ домой потрудитесь завернуть за бѣловымъ. Завтра онъ будетъ готовъ, а крюку вамъ всего двѣ версты. Жена угоститъ васъ превосходною наливкой, а я, коли застанете меня, угощу васъ музыкой. Я играю на всѣхъ инструментахъ, на гобоѣ, на волторнѣ, на трубѣ, на фортепіано, на скрыпкѣ, словомъ сказать, на всѣхъ. У меня отецъ былъ большой музыкантъ. Милости просимъ!

Съ веселымъ старичкомъ мы разстались друзьями.

Когда я вышелъ садиться въ кабріолетку, то увидалъ у самой двери на дворѣ стоящаго сельскаго старосту. Низко кланяясь, съ опущенными глазами, онъ представлялъ олицетворенное смиреніе.

— Чтó тебѣ нужно?

— Да я за приказаніемъ, насчетъ народу къ землемѣру.

— Тебѣ вѣдь съ вечера приказано выслать двухъ пахарей съ сохами. А что міръ не пошелъ еще въ волость?

Голосъ старосты перешелъ въ какое-то стеклянное дребежжаніе.

— Осмѣлюсь, не во гнѣвъ вашей милости, я не знаю какъ старики будутъ согласны идти въ волостъ.

— А мнѣ какая надобность? Это ихъ дѣло. Повѣстка отъ посредника, а не отъ меня.

Съ этими словами я тронулъ лошадь. На половинѣ пути я еще издали узналъ черномазаго двороваго, въ новой черной свиткѣ, съ палкою въ рукѣ, торопливо пробирающагося въ волостъ.

— Чтó Петръ! Какъ твое дѣло? Просилъ ты міръ?

— Просилъ, батюшка!

— Чтó жь?

— Да Богъ его вѣдаетъ.

— А угощалъ ихъ водкой?

— Угощалъ, батюшка! Двѣ ведерка выпили. Ужь не оставьте вы насъ, кормилецъ.

— Ваша земля прирѣжется сегодня къ крестьянскому надѣлу, а тамъ ужь не мое дѣло. Да авось примутъ васъ, послѣ водки-то.

Кто жь ихъ знаетъ? Развѣ ихъ узнаешь?

У посредника я встрѣтилъ общество, состоявшее изъ трехъ, четырехъ сосѣдей. Самъ хозяинъ видимо развеселился. Кажется, онъ не менѣе моего обрадовался случаю отвлечь мысли отъ неизбѣжныхъ, чтобы не сказать роковыхъ занятій. Отрѣзанный отъ почтовыхъ сообщеній, я радъ былъ услыхать о послѣднихъ политическихъ новостяхъ и о ходѣ польскаго вопроса.

Всѣ эти разговоры не помѣшали мнѣ два раза посылать въ волость узнать: прибыла ли сходка, и каждый разъ получать въ отвѣтъ: „нѣтъ никого.“

Вся эта продолжительная комедія съ выкупомъ до того мнѣ надоѣла, что я рѣшился, въ случаѣ разладицы, бросить все дѣло на произволъ судьбы и уѣхать домой. Къ завтраку, наше небольшое общество увеличилось прибытіемъ изъ сосѣдняго прихода священника, на котораго хозяинъ указалъ мнѣ какъ на дѣльнаго и умнаго человѣка. Дѣйствительно, такимъ и показался мнѣ этотъ далеко не старый человѣкъ, съ открытымъ и добродушно веселымъ лицомъ. Разговоръ зашелъ о проповѣдяхъ ихъ нравственномъ значеніи для народа. Но каково же было мое удивленіе, когда этотъ почтенный пастырь сталъ утверждать и готовъ былъ держать со мною пари, что въ Евангеліи Луки нѣтъ Родословной Іисуса Христа. Этотъ фактъ показался мнѣ глубоко характеристическимъ, по отношенію ко всему нашему русскому быту. Возможно ли умному человѣку всю жизнь провести надъ спеціальною книгой и не полюбопытствовать ознакомиться съ ея содержаніемъ? А мы еще укоряемъ литераторовъ за сужденія о предметахъ вполнѣ имъ незнакомыхъ или недоступныхъ! Вѣрно у насъ куда на сунься — въ этомъ отношеніи вездѣ одно и то же.

— Вотъ и старики прибыли, сказалъ входящій въ залу посредникъ, крутя толстую папироску. — Такъ ли, сякъ ли, надо кончатъ. Я приказалъ имъ придти въ переднюю, гдѣ уже дожидаются волостной старшина и писарь.

Черезъ нѣсколько минутъ письмоводитель доложилъ посреднику, что всѣ собрались и все готово; а въ отворенную дверь я увидалъ знакомый рядъ сѣрыхъ и черныхъ свитокъ.

— Ну, пожалуйте, сказалъ посредникъ, обращаясь ко мнѣ и указывая на дверь прихожей.

— Семенъ Семеновичъ! Нельзя ли мнѣ передать все это дѣло вамъ и остаться здѣсь? Новаго я ничего не могу сказать крестьянамъ, а мое присутствіе только можетъ быть поводомъ къ новымъ претензіямъ и путаницѣ.

— Нѣтъ этого нельзя. Обѣ договаривающіяся стороны должны быть на лицо.

Я пошелъ слѣдомъ за посредникомъ въ прихожую, твердо рѣшившись не произносить на одного слова иначе, какъ отвѣчая на вопросъ посредника, чтó бы ни говорили крестьяне.

Дверь въ сѣни была отворена и тамъ, изъ-за плечъ стариковъ, собравшихся въ передней, тоже виднѣлись крестьянскія головы помоложе. Влѣво, около сельскихъ властей, стоялъ знакомый намъ дворовый, ожидавшій отъ міра рѣшенія своей участи.

— Прежде всего, началъ посредникъ, — надо намъ покончить съ нимъ. Вы знаете, ребята, что этотъ дворовый получилъ теперь усадебную землю? Согласны ли вы принятъ его и дозволить ему поставитъ на деревнѣ избу?

Мертвое молчаніе, сопровождаемое переминаніемъ съ ноги на ногу и тяжелымъ забираніемъ въ себя духу.

— Ну, ты чтò скажешь? обратился посредникъ къ первому, ближе всѣхъ, къ нему стоящему.

— Какъ люди, такъ и мы.

— Ну, а ты?

— Какъ люди, такъ и мы.

— Постойте! обратился онъ снова къ первому. — Люди-то не какіе другіе сторонніе, а все вы же. Ты, другой, да третій — вотъ и люди. Ты-то чтó жь? Не человѣкъ что ли? Я хочу знать, чтó ты думаешь? Ну, чтó ты скажешь?

Спрашиваемый совершенно растерялся.

— Да я-то, батюшка, ваше высокоблагородіе! Я-то, — лицо старика приняло мягкое выраженіе, — я-то бы и Богъ съ нимъ. Чтò жь.

— Стало-быть ты согласенъ?

— Да я-то, Богъ съ нимъ, пусть его.

— Ну, а ты?

— Да и я, чтò жь? Богъ бы съ нимъ, то-есть — право.

— И ты, значитъ, согласенъ. А ты? обратился посредникъ къ третьему.

Третьимъ, случайно или не случайно, стоялъ сельскій староста. Онъ поднялъ на посредника свои сѣренькіе глазки, мгновенно засверкавшіе злобой и, не поднимая рукъ, оттопырилъ въ сторону кисти, съ разогнутыми пальцами.

— Чтó жь, коли некуда, негдѣ, пропищалъ онъ.

— Если къ барскому двору негдѣ, такъ къ концу деревни дайте мѣсто — къ выгону.

— Помилуйте, да тамъ гамазея, часомъ отъ него да и гамазея слетитъ.

— Да зачѣмъ же такъ близко къ магазину?

— Помилуйте, коли негдѣ, некуда.

— Ну, да тебя не переговоришь. А ты чтó cкажешь, слѣдующій?

— Я бы, я бы, коли, коли негдѣ.

— А ты?

— Коли негдѣ.

„Коли негдѣ“, безъ всякихъ варіацій, пошло слѣва направо и дошло до дверей.

— Ну, а вы тамъ? крикнулъ посредникъ въ растворенную дверь сѣней. — Входите сюда. Стоявшіе въ сѣняхъ стали по одному переваливаться черезъ порогъ, кланяясь и произнося: „коли негдѣ“.

При послѣднемъ „коли негдѣ“ посредникъ махнулъ рукой, сказавъ:

— Это ваше дѣло! А теперь поговоримъ, о томъ, за чѣмъ пришли.

— Точно, батюшка! Точно такъ! Такъ точно, ваше...! поднялось разомъ со всѣхъ сторонъ и посреди всего этого послышался пискливый голосокъ сельскаго старосты:

— Только воля ваша, ваше высокоблагородіе, намъ эта земелька не подходящая. И за тѣмъ новое эхо:

— Она, то-есть земелька-то, оченно того.

Дѣло радикально портилось, выходя снова на дорогу безконечныхъ претензій.

— Постойте, постойте! крикнулъ посредникъ. — Все это не мое дѣло. Мое дѣло сказать вамъ вотъ чтò. Царь далъ вамъ волю, а теперь дѣлаетъ вамъ милость, помогаетъ вамъ выкупить вашъ надѣлъ. Вы будете вашъ неполный оброкъ платить 49 лѣтъ въ казну. А послѣ этого земля будетъ ваша.

— Знаемъ, батюшка! Слышали.

— Вотъ вы теперь и говорите дѣло: согласны вы идти на выкупъ той земли, которая вамъ теперь отрѣзана, „не считая неудобной“?

— Нечего пустое говоритъ, крикнулъ сѣдобородый приземистый старикъ, выдвигаясь грудью впередъ и отмахиваясь назадъ растопыренною пятерней правой руки. — Согласны, батюшка.

— Согласны, согласны! пронеслось въ толпѣ.

— И на наемку остальной земли согласны?

— Согласны! Много довольны!

— И не допускать водочной продажа согласны?

— Ну, ее! На чтò она намъ? Да пропади она!

— И на добавочную уплату въ три года?

— Согласны, батюшка!

— Стало и толковать нечего, вотъ вамъ письмоводитель прочтетъ всѣ бумаги въ волости, а вотъ и старшина и еще грамотники, кому хотите давайте руки и ступайте подписывать бумаги.

— Слушаемъ, батюшка! Покорно благодаримъ! — И повернувшись къ сѣнямъ, толпа, одинъ за однимъ, стала, стуча кованными сапогами и толкаясь въ дверяхъ, выходитъ на дворъ. Дѣло было кончено.

Я нарочно съ такою подробностью описалъ этотъ эпизодъ изъ современной сельской жизни, чтобы хотя отчасти воспроизвести въ читателѣ вызванное имъ у меня чувство. Приводя на память всѣ переходы этого обыденнаго дѣла, я постоянно задавалъ себѣ вопросъ: чтó бы тутъ вышло безъ посредника? „Ничего“ — отвѣтятъ многіе вмѣстѣ со мною; „то же, чтó и съ посредникомъ,“ замѣтятъ другіе; „много ли такихъ посредниковъ?“ — прибавятъ третья и т. д.

Я привелъ фактъ и предоставляю каждому дѣлать изъ него какія угодно заключенія.

А. Фетъ.

Изъ деревни (1868)

Опубликовано в журнале "Литературная библиотека". 1868. № 2. В сканированном виде не найден.

Изъ деревни (1871)

Опубликовано в журнале "Заря". 1871. № 6. В сканированном виде не найден.

1. Русскій Вѣстникъ 1862 года №№ 3 и 5
2. См. Русскій Вѣстникъ 1862 года, №№ 3 и 5, „Замѣтки о вольнонаемномъ трудѣ."
3. № 39