земли къ крестьянскому надѣлу. А приметъ ли васъ міръ в селеніе или нѣтъ — это ужь не мое и не посредниково, а мірское дѣло. Чѣмъ у меня-то въ ногахъ валяться, вы бы міру-то покланялись, да попросили, чтобъ онъ васъ принялъ. Вѣдь я на вашу долю прирѣжу земли въ полѣ, — такъ нельзя ж вамъ сидѣть среди хлѣбовъ, а надо прибиваться къ деревнѣ, а кромѣ міру никто не воленъ распоряжаться.
— Не принимаетъ онъ насъ, отецъ родной!
— Чтó жь я-то тутъ могу сдѣлать? Попросите хорошенько; авось, какъ узнаетъ, что я даю вамъ землю, онъ и согласится.
— Ужь и не знаемъ какъ его просить-то. Вѣдь съ нимъ — не съ вашей милостью. Вы таки пожалѣете, а вѣдь міръ.… Въ это время рослая четверка вороныхъ фыркнула у сѣней, и посредникъ съ письмоводителемъ, вышедъ изъ коляски, показались въ дверяхъ горницы.
— Ну чтò, спросилъ Семенъ Семеновичъ, — толковали?
— Толковали, и кажется они согласны и на размежеваніе, на выкупъ, и на аренду. Только теперь подняли вопросъ о собственной землѣ, которую будто полая вода смываетъ и портитъ посѣвы.
— Значитъ, я хорошо сдѣлалъ, что пріѣхалъ. Я вѣдь ихъ знаю. Мы сейчасъ сядемъ съ вами въ коляску, возьмемъ сельскаго старосту на козлы и поѣдемъ осмотрѣть ихъ землю.
— Помилуйте, мнѣ совѣстно. Ваши лошади устали.
— Не безпокойтесь. Вопервыхъ онѣ сильны, а вовторыхъ привыкли и не къ такимъ переѣздамъ.
Черезъ четверть часа мы уже проѣзжали шагомъ по крестьянскому клину, вдоль котораго дѣйствительно оказалась изложина съ легкимъ слѣдомъ песку по чернозему.
— Гдѣ же размываетъ клинъ? — спросилъ посредникъ старосту, сидящаго на козлахъ.
— Да вотъ это самое мѣсто. Весной ажно волосы на головѣ шевелятся.…
— Дѣйствительно тутъ десятинъ на шесть длиннику, да на осьминникъ поперечнику видно, что вода заноситъ песокъ. Стало-быть десятины двѣ можно считать не совсѣмъ удобными, хотя у васъ тутъ же отличный хлѣбъ родится. Вѣдь я знаю, замѣтилъ посредникъ.
— Годами точно что родится.
— Ты хочешь сказать: одинъ только годъ за все время
