— А рожь?
— Да и рожь должно-быть хороша.
— Какъ, должно-быть? Сколько же у тебя родилось копенъ на десятинѣ?
— Да у насъ развѣ десятины: у насъ полосками.
— Велика ли полоска-то?
— Да кто жь ее знаетъ. Развѣ она мѣреная. Вѣдь это, батюшка, есть такіе, что хвастаютъ: у меня столько-то родилось, да столько-то. А у насъ этого нѣтъ. Что родилось — все наше. Мы ничего не считаемъ и не мѣряемъ. Ссыпали овесъ, стали лошадь кормить; нынче можетъ и полмѣры засыпалъ, а завтра побольше или поменьше — кто его знаетъ. Значитъ весь онъ въ ней — въ лошади-то — будетъ. И рожь также мелемъ, да ѣдимъ. Должно-быть овина два нажали съ полосы-то.
Я замолчалъ, убѣжденный, что у Іова счетоводство было въ гораздо лучшемъ состояніи, чѣм у звенигородскихъ крестьянъ. Надо замѣтить, что если въ нашей сторонѣ въ сущности и много сходства съ описаннымъ бытомъ, но подобныя явленія уже невозможны. За то рядомъ съ ревнивымъ огражденіемъ своихъ полей отъ чужихъ потравъ уживается совершенное равнодушіе къ убыткамъ отъ своей скотины. По тщательно связаннымъ и сложеннымъ копнамъ, ходятъ коровы и втрое растреплютъ и затопчутъ овса противъ того что поѣдятъ. Это ничего, свой животъ. Сплошь и рядомъ лошадь перепачкаетъ и пересоритъ отвѣянный ворохъ ржи и насмерть объѣстся тутъ же. „Что станешь дѣлать? Господь наказалъ!“
Говоря о вліяніи внѣшнихъ условій на духъ народонаселенія, нельзя умолчать о сильномъ противодѣйствіи, вызванномъ польскимъ возстаніемъ. Много приходилось мнѣ бесѣдовать объ этомъ предметѣ съ простолюдинами, и я былъ изумленъ здравымъ ихъ отношеніемъ къ событіямъ и вѣрною ихъ оцѣнкой. Ни отъ кого я не слыхалъ нелѣпостей въ родѣ: „войны съ бѣлой Арапіей;“ за то всѣ отзывались съ беззаботнымъ пренебреженіемъ къ безмозглому Поляку и сильно негодовали на Француза.
„Вотъ какой человѣконенавистникъ“ и „всѣ поголовно встанемъ!“ эти двѣ фразы составляли обыкновенно сущность разговора. Послѣдняя фраза готова была, въ сѣверной части нашего уѣзда, перейдти въ дѣло. Впрочемъ, пре-
