Под правовым субъектом разумеется все то, чему принадлежат в действительности права. Как таковой, правовой субъект будет лицом, persona, в юридическом смысле слова.
Из самого понятия субъективных прав вытекают для всякого правового субъекта два необходимые условия: прежде всего условие субъективное, т. е. такое качество, в силу которого является способность быть носителем субъективных прав, а именно: волеспособность, как естественное (а не юридическое) качество иметь волю. Но тем, что какое-либо существо имеет способность быть правовым субъектом, оно в действительности еще не будет им. Оно становится правовым субъектом лишь тогда, когда эта способность будет признана правом в субъективном смысле. Это второе условие, объективное, для всякого правового субъекта. Качество, которое может быть признано положительным правом, называется личностью, а признанная правом личность называется правоспособностью.
Вопрос: имеет ли существо волю, или нет, есть quaestio facti, и таким образом личность есть реальное, а не идеальное явление.
Рассматривая человека, как лицо, право не дает ему личности, т. е. способности иметь волю, а только признает уже существующую личность[1].
Многие писатели (напр. Puchta. Kleine civil. Abhandl., p. 499. Zrodlowski. D. röm. Privatr., I p. 120) полагают, что личность есть правом данное качество. Но после того, что сказано о воле в понятии права, мы не можем признать этого воззрения. Да и сами римские юристы, очевидно, стоят на принятой нами точке зрения, употребляя выражение persona для таких лиц, напр. рабов, которым положительное право отказывает в правоспособности. (Wächter. Pand. Vorlesung, § 24), и если говорят servi personam non habentes или ἀπρόσωποι (Nov. Theod. XVII § 2 и др.), то только quod attinet ad jus civile (L. 32 D. 50, 17).
Личность есть качество существа иметь правовую волю; существу, у которого нет способности воли, отказывается в личности.
Но раз эта способность есть, то объективное право может ее признать, может и отказать в этом признании.
В первом случае мы говорим о правоспособности, так как всякое право относится к воле; управомочие есть господство воли, обязанность — подчинение воли. Таким образом правоспособность есть не что иное, как признанная правом способность воли, личность существа.
Фактом признания личности ее носитель тотчас приобретает все общие права, вытекающие из такого признания, а также возможность приобретать и другие всякие права и совершать юридические действия. Выражением правовой субъект обозначается факт обладания правами; выражением правоспособность — возможность иметь, приобретать права[2].
Под правоспособностью в этом смысле понимается не только возможность обладать правами, но и возможность собственною волею приобретать права и обязанности. Первое принято называть правоспособностью в тесном смысле слова, второе способностью к юридическим действиям, или дееспособностью[3].
Последнее слово есть буквальный перевод немецкого слова Handlungsfähigkeit и мы не понимаем, почему не ввести его в русский юридический язык, который уже раньше принял слово правоспособность, Rechtsfähigkeit.
Эти два понятия следует строго различать. Не всякий правоспособный субъект будет в то же время и вполне дееспособным. Некоторые вовсе лишены дееспособности (дети, безумные), другие ограничены в ней (несовершеннолетние, расточители).
Так как право состоит в волеизъявлении, то правовым субъектом, лицом, может быть только тот, кто имеет способность к правовой воле, т. е. человек. Omne jus hominum causa constitutum est. Поэтому нормальными правовым субъектом будет только человек. И затем уже, ради удовлетворения известных жизненных потребностей, положительное право находит необходимым распространить положения о правовых субъектах и на известные идеальные единства. Таким образом получается два вида правовых субъектов: а) физическое лицо, человек, и б) юридическое лицо.
Источники: Inst. I, 3 de jure personarum; — Dig. I, 5 de statu hominum.
Пособия: Savigny. System des heut. röm. Rechts. B. 2, §§ 60—85. Zrodlowski. Das römische Privatrecht. Bd. I, §§ 21—42. Pernice. Marcus Antistius Labeo. Das römische Privatrecht im ersten Iahrh. d. Kaiserzeit. B. 1. 1873, p. 93—240.
Под физическим (или естественным) лицом[4] разумеется человек, признанный способным состоять в гражданских правоотношениях, быть правовым субъектом. Эта способность обусловливается прежде всего фактом существования человека, т. е. может иметь место в промежуток между крайними границами человеческой жизни — рождением и смертью.
Человек начинает свое существование, как физическое, так и юридическое, с момента рождения; только с этого момента он становится лицом. Под рождением же разумеется полное отделение от утробы матери живого существа с человеческим образом. Итак, для существования физического лица требуются следующие условия:
1) Должно произойти полное[5] отделение от материнской утробы[6]. Не выделившийся из нее (nasciturus, venter, partus non editus) в области гражданского права не признается за лицо[7], а за часть материнской утробы[8] (pars viscerum matris). Но римское право для некоторых юридических последствий обращает внимание на плод, еще не отделившийся; он признается quodammodo in rerum natura[9], pro superstite[10]. Так, за эмбрионом сохраняются все права (напр., наследственные), которые он мог бы приобрести, если б в данную минуту был уже рожденным. Это не значит, что эмбрион приобретает уже теперь права, а следовательно есть уже в известном смысле лицо: это значит только, что на будущий возможный факт рождения теперь уже обращено внимание, так что если это рождение наступит, то обратно совершается установление определенных прав; не произойдет этого рождения, то права эти не считаются когда-либо установленными[11].
Таков смысл выражения Павла: Qui in utero est, perinde ac si in rebus humanis esset, custoditur, quoties de commodis ipsius partus quaeritur, quanquam alii, antequam nascatur nequaquam prosit (L. 7 D. 1, 5). См. Savigny. System II, p. 12—16. О мнении тех писателей, которые признают за эмбрионом самостоятельную личность, см. в отделе о юридических лицах.
Эти возможные в будущем права подлежат уже теперь охранению, напр., назначением особого попечителя, curator ventris, приостановкой открытия наследства наличным наследникам и т. д.[12].
Способ отделения ребенка от матери, естественный или искусственный (по операции), безразличен[13].
2) Рожденное должно быть живым существом (partus cum spiritu editus); мертворожденный ребенок не считается за лицо[14]. В определении признаков жизни римские юристы расходились во мнении. Одни (прокулианцы) считали необходимым, чтобы родившийся подал голос (emissio vocis); другие (сабинианцы) находили достаточным и всякий другой признак жизни; Юстиниан принял последнее воззрение[15]. Как долго продолжается жизнь по рождении, это безразлично. Достаточно нескольких моментов доказанной жизни родившегося, чтобы для него установились права и по его лицу определилась преемственность в них[16]. Но одной жизни для того мало. Требуется:
3) чтобы родившийся был вполне сформировавшимся, т. е. пробыл в утробе матери достаточное время для продолжения существования и вне материнской утробы. Иначе родившийся считается за выкидыш (abortus, abactus) и как таковой, даже подавши признаки жизни, за лицо не почитается[17].
Вопрос о последнем признаке в науке весьма спорен. В прежнее время обыкновенно требовали от родившегося вообще жизнеспособности (vitalitas, partus vitalis, см., напр., Glück. Erläuter. II, p. 83; XXVIII, p. 131; Schweppe Handb. § 59, и др.). Позднее же общим правилом стали отвергать этот признак, говоря, что в римском праве (см. L. 12, § 1 D. 28, 2) требовалось одно лишь проявление жизни без каких-либо оговорок (Savigny. System, II Beilage III, p. 385—413; Vangerow. Pandekten I § 32 Anm., и др.). Но в новейшее время весьма убедительно доказывается следующее среднее воззрение (см. особенно Wächter. Commentatio de partu vivo non vitali. Pars V Lipsiae 1866; Fitting в Arch. f. civ. Prax. Bd. L., p. 1—26). Следует различать жизнеспособность, обусловленную только состоянием здоровья родившегося, от жизнеспособности, обусловливаемой тем, что родившийся более или менее выношен (partus perfectus L. 12 D. 1, 5; pleni temporis Paulus Rec. sent. 4, 9 § 1). Невыношенный настолько, чтобы продолжать самостоятельно жизнь, хотя бы при рождении и подал ее признаки, должен быть признан за выкидыш и как таковой не считается лицом (см. противоположение abortus и posthumus в L. 2 С. 6, 29; § 1, I. 2, 13). Выношенный же, хотя бы и не все 9 месяцев, но столько времени, сколько достаточно для продолжения жизни вне утробы матери, считается за лицо, если только по рождении жил несколько моментов.
4) Родившийся должен иметь человеческий образ (forma humani generis, humana figura)[18]. Но не всякое отклонение от нормальной человеческой организации делало родившегося неправоспособным; таковое последствие имело только отклонение от существенных признаков человеческого существа (monstrum, prodigium)[19]. По взгляду римских юристов, решающим признаком было нормальное образование головы, как органическое выражение человеческого существа[20]. Все остальные отклонения от обыкновенной человеческой организации, как напр., сращение двух людей, ненормальное количество членов и т. п. (ostentum[21], portentum), не служили основанием не признавать за родившимся личности[22].
Со смертью прекращается не только физическое, но и юридическое существование человека. Умерший настолько неправоспособен, насколько неправоспособно еще неродившееся. Смерть лица, как юридический факт, определяющий разные права, должна быть доказана тем, кто производит свои права от этого факта. Каких-либо предположений смерти римское право не допускало[23].
По мнению некоторых прежних писателей, начиная с глоссаторов (см. Glück. Erläuterung. 33, p. 288), в случаях безвестного отсутствия римское право презюмировало смерть с достижением отсутствующим 100-летнего возраста. Но из толкования приводимых в подтверждение этого мнения источников (L. 2 § 4 D. 29, 3; L. 56 D. 7, 1; L. 68 D. 35, 2) мы не можем вывести такого предположения (см. Vangerow Pand. I, р. 68, 69).
И самый момент смерти подлежит доказыванию со стороны того, кто обусловливает свое право чьею-либо смертью в определенное время. Только смерть взятого в плен относится по закону Корнелия к моменту пленения (т. наз. fictio legis Corneliae[24]). Поэтому когда права основываются на том факте, что из нескольких умерших лиц одно пережило другое, или одно скончалось при жизни другого — и такой последовательности доказать нельзя каким-либо образом, то общим правилом признается, что никто из них не пережил другого, не скончался раньше другого[25], а следовательно данные права не могут быть осуществлены[26]. Для одной категории случаев в римском праве выставлено следующее praesumtio juris: если в общем несчастии (напр., кораблекрушении, на войне) погибнут восходящие родственники вместе с нисходящими потомками, то предполагается, что несовершеннолетнее дитя умерло раньше восходящего, а совершеннолетнее — позже[27]. Это предположение основано на сравнении силы возможного сопротивления, при известном развитии физическом, и относится только к случаю смерти восходящих и нисходящих родственников[28] в общем несчастии[29]. Но это предположение не применяется в следующих случаях: 1) когда оно явно противоречит воле завещателя. Так, если завещатель отказывает свое имущество определенному лицу буде его наследник умрет бездетным и затем этот последний погибает вместе с своим сыном, то без внимания к возрасту этого сына предполагается, что он умер раньше отца. Основание — соблюсти волю завещателя[30]. 2) В ограждение наследственных прав патрона при смерти вольноотпущенного с сыном в общем несчастии предполагается всегда, что отец умер последним[31].
Status, caput, capitis deminutio.
Источники: Dig. 4, 5 de capite minutis; Inst. 1, 16 de capitis deminutione.
Пособия: Savigny. System d. heut. röm. Rechts B. 2, p. 23—170. Scheurl. Capitis deminutio в Beiträge zur Bearbeitung d. röm. Rechts. Bd. I 1853, p. 232—268.
Правовое положение физических лиц неодинаковое. Оно обусловливается прежде всего личным состоянием человека, а затем массой особых юридических предположений, которым положительное право дает правовое значение.
Состояний, status, которые имели в Риме правовое значение было три, libertas, civitas, familia. Смотря по тому, какое положение занимало лицо в вопросе о его свободе, права гражданства, принадлежности к основной римской агнатной семье, зависела та или другая его правоспособность, caput. Под caput разумеется вся правоспособность человека, насколько она является результатом различных status, в которых он обретается. Самою полною правоспособностью мог обладать римский гражданин, соединявший в себе все три status, почему под caput технически разумеется правоспособность римского гражданина[32]. С изменением status изменяется и caput, что̀ носит название capitis deminutio: est autem capitis deminutio prioris status permutatio[33]. Слово deminutio обозначает умаление правоспособности, и действительно обыкновенно изменение status влечет за собою такое умаление, но иногда caput остается без перемены или даже увеличивается. Соответственно трем status, capitis deminutio бывает трех родов[34]: 1) capitis deminutio maxima, 2) capitis deminutio media (или minor) и 3) capitis deminutio minima. Первые два вида нередко носят общее название сар. dem. magna.
1) Capitis deminutio maxima. — Свобода есть основание всякой правоспособности. С потерей libertas отпадали вместе и civitas и familia; наступало самое большое умаление правоспособности, maxima capitis deminutio, per quam et civitas, et libertas amittitur[35]. Говоря о причинах, вызывающих потерю свободы, прежде всего следует указать на то положение римского права, по которому свобода не могла быть потеряна по соглашению, по давности и т. п.[36]. Добровольно поступивший в рабы мог всегда ad libertatem proclamare[37]. Свобода могла быть потеряна: 1) на время нахождения в плену[38]. Правовое последствие плена смягчалось римлянами в двояком отношении[39]: а) возвратившийся из плена восстановлялся в своем правовом положении так, как будто никогда не терял свободы, это т. н. jus postliminii[40]; б) в случае смерти римлянина в плену, по fictio legis Corneliae, он в правовом отношении рассматривался никогда не состоявшим в плену, как бы умершим в самый момент пленения[41]. 2) Потеря свободы в наказание, а именно: а) за обман. Когда свободное лицо, достигшее 20-ти лет, выдавая себя за раба, допускает себя продать с тем, чтобы разделить с продавцом полученную им сумму, а затем доказать свою свободу и таким путем обмануть покупателя, — то в наказание он объявляется действительным рабом покупателя[42]; б) приговоренный за преступление к смерти или к пожизненным каторжным работам (ad metallum) в момент осуждения становился рабом, servus poenae, а имущество его шло в казну[43]; это было рабство sine domino[44]; в) со времен Клавдия вольноотпущенный, забывший свои обязательства к патрону, подлежал revocatio in servitutem. 3) По sc. Claudianum свободная женщина, заведомо вступившая в связь с чужим рабом и не оставившая этой связи по троекратному повещению со стороны господина, записывалась в рабство к последнему[45]. Юстиниан отменил такую потерю свободы[46].
2) Capitis deminutio media (или minor) наступает с потерей прав гражданства, но с сохранением свободы (sola civitate amissa libertas retinetur)[47]. Обстоятельства, вызывавшие ее были: 1) изгнание в форме aquae et ignis interdictio, запрещения всякого общения водой и огнем и deportatio in insulam v. oasim, принудительного поселения на острове или оазисе[48] (следует отличать от relegatio, изгнания, оставлявшего свободу выбора местожительства и не лишавшего прав гражданства[49]), — и 2) выселение с принятием гражданства в чужом государстве. Общее последствие cap. dem. media то, что лицо, потеряв права гражданства, вместе с тем лишалось участия в институтах juris civilis и впредь подвергалось действию juris gentium[50]. В частности имущество deportati кроме того поступало в казну[51], которая по преторскому праву отвечала по его долгам (passiva) в размере activa. Принявший чужое гражданство только подпадал вперед действию juris gentium; напр., его собственность из квиритарной становится собственностью ex jure gentium; то же с браком.
3) Capitis deminutio minima наступает с изменением семейного положения (mutatio familiae), при сохранении свободы и прав гражданства (salva libertate et civitate)[52]. Вызывалось оно следующими обстоятельствами:
1) Когда homo sui juris становился homo alieni juris[53], как-то при усыновлении (arrogatio), узаконении (legitimatio), поступлении женщины sui juris под мужнюю власть (conventio in manum mariti), возвращении под отцовскую власть за неблагодарность (revocatio in patriam potestatem propter ingratitudinem).
2) Когда homo alieni juris становится путем эмансипации homo sui juris, как-то при manumissio e manu, e mancipii causa, ex patria potestate[54]. Буде освобождение от отцовской власти произойдет не чрез emancipatio, а, напр., чрез занятие высших государственных должностей или смерть patris familias, то не имеется capitis deminutio; агнатные связи остаются по-прежнему[55].
3) Когда homo alieni juris вступает в другую семью[56], как напр., с отдачей в усыновление (datio in adoptionem), с продажей в mancipium (datio in mancipii causam), с возвратной продажей (remancipatio), с отдачей дочери под мужнюю власть[57].
4) Когда лицо, отцовской власти которого подчинены другие лица, переменяет семью[58], то для подчиненных наступает capit. demin. как-то для детей patrisfamilias arrogati, legitimati или in patria potestate revocati.
То или другое status familiae оказывает, как уже сказано выше, большое влияние на правоспособность лица. Поэтому и capit. dem. minima должна отражаться на изменениях в правоспособности потерпевшего такое умаление. Так, прежде всего capite minutus меняет свою familiam на новую, а этим разрушаются все его прежние права, обусловленные агнатством, как напр., наследственные права, права на опеку (legitima agnatorum tutela). Далее, при arrogatio и legitimatio все положительное имущество сар. minuti переходит в собственность patris familias. Затем, capite minutus освобождается от своих долгов, исключая долгов от правонарушений. Наконец, отношения по товариществу (societas), личные сервитуты (узуфрукт, узус) прекращаются для capite minutus. В Юстиниановом праве многие из этих последствий смягчены, а другие и вовсе отменены. Так, наследственные права, обусловленные агнатством, прекращаются по сар. dem. minima только для того, кто принадлежал к семье по усыновлению[59], а позднее вышел из семьи по emancipatio или по новому усыновлению. Затем, arrogator и усыновитель получал только право пользования имуществом capite minuti. Касательно долгов преторский эдикт разрешил вчинять иски, как бы сар. deminutio не было вовсе[60], и новый paterfamilias отвечает в размере принесенного capite minuto активного имущества. Наконец, capite dem. min. по Юстинианову праву уже не вело за собою прекращения отношений по товариществу и личных сервитутов[61].
Все эти последствия сар. dem. minima для правоспособности сар. minuti, по древнему и новому римскому праву, находятся к отдельным случаям в таком отношении. В указанных примерах capitis dem. minimae, status familiae или вовсе не изменяется (в §§ 3 и 4), или если и изменяется, то влияние этого изменения на правоспособность самое разнообразное; в одних случаях (§ 1) изменение status ведет за собою умаление правоспособности, в других (§ 2) — правоспособность наоборот увеличивается. Таким образом, общий для всех capitis demin. minima признак есть только mutatio familiae, простая перемена в семейном положении.
Источники, говоря о capitis deminutio minima, обыкновенно указывают только на этот его признак (L. 11 D. 4, 5; L. 7 pr. eod. Ulpian. fragm. XI, 13; § 3 J. 1, 16); поэтому нередко cap. dem. minima и определяют, как простое mutatio familiae (Vangerow. Pand. I, p. 75—78; Wächter. Pand. I, p. 205, и др.). Но Савиньи (System II, § 68, p. 65—68), держась особенно за слово deminutio и логической связи между cap. dem. minima, с одной стороны, и cap. dem. media и maxima, с другой, полагает, что каждая capitis deminutio должна выражаться в умалении, деградации человека по отношению к его правоспособности. На правоспособность же лица имеет определенное влияние libertas, civitas и familia. Capitis deminutio по отношению к последнему пункту будет только в следующих случаях: 1) когда homo sui juris поступает в patria potestas или manus; 2) когда filius fam. или жена in manu поступают в mancipium, а так как путем поступления в mancipium происходило emancipatio и datio in adoptionem, то и в последних случаях можно признать cap. dem. minima. Выходит, что по мнению Савиньи, многие из перечисленных нами случаев caput dem. min., вопреки ясному свидетельству источников, не должны быть признаны, как напр., не будет по Савиньи caput demin. min. в случае аррогации для детей аррогированного, но см. Paulus L. 3 pr. D. 4, 5, не будет cap. dem. и для дочери под отцовской властью, поступающей под мужнюю власть, но см. Gaj. I, 162; IV, 38; Ulp. XI, 13; Cic. Top. с. 4 ср. Gaj. I, 115а., наконец, в юстиниановом праве emancipatio признается за один из случаев сар. dem., между тем как древняя форма продажи в mancipium уже давно не применялась (§ 3 J. 1, 16). Поэтому другие писатели (напр., Scheurl. Beiträge I, p. 235 и след.), держась взгляда Савиньи на capitis deminutio, как на деградацию гражданской правоспособности, объясняют все приведенные нами случаи cap. dem. minima таким образом: личность была различная, смотря по тому, принадлежало ли лицо к такой или иной семье; cap. dem. minima, по отношению к прежней семье, выражалось в потере, разрушении гражданской правоспособности. Но этим воззрением упускается из виду прямой смысл деградации, выраженный в cap. dem. media и особенно maxima. Весьма правдоподобно мнение одного новейшего писателя (Zrodlowski. D. römische Privatrecht I, p. 158—161), что в Риме первоначально было только два рода capit. dem., что сначала правоспособность уменьшалась только чрез потерю свободы, затем прав гражданства, а, наконец, понятие cap. deminutionis стали распространять и на другие случаи деградации правоспособности, причем, отчасти с самого начала, отчасти позднее, к некоторым случаям приложение этого выражения было не совсем точное.
Приступаем теперь к вопросу о влиянии отдельных status на правоспособность.
A) Status libertatis. — По отношению к этому status, все римское население делилось на 1) свободных, liberi homines и 2) рабов, servi, mancipia[62].
1) Между свободными следует по правовому положению различать: а) свободнорожденных, ingenui, и б) вольноотпущенных, liberti. Наконец, в Риме были целые разряды населения, занимавшие среднее между свободой и рабством положение, как-то statuliberi, redempti ab hostibus, auctorati, колоны.
К последней же категории относятся из древнейшего римского права т. наз. nexi, попавшие в долговую кабалу, и addicti, присужденные в кабалу. И те, и другие не были рабами, но находились в отношениях схожих с рабством. См. Böcking Institut. § 46 § i.
а) Свободнорожденными, ingenui[63], были лица, рожденные ex libera matre и от вольноотпущенной[64]. К ним причислялись по взгляду, высказанному впервые Марцеллом, также и те лица, которые ни при зачатии, ни рождении не были свободны, но которых мать medio temporis momento была свободна[65]. Ingenui пользовались всем объемом правоспособности, обусловленной свободой.
б) Вольноотпущенными[66], liberti, libertini назывались лица, особым актом освобожденные из рабской зависимости.
Libertini sunt, qui ex justa servitute manumissi sunt, pr. I. 1, 5; Gajus I, § 11; L. 6, D. 1, 5.
Правовое положение вольноотпущенных, по сравнению с свободнорожденными, выражается в разных ограничениях их правоспособности, как в публичном, так и в гражданском праве. Так, libertus не имел jus honorum (et suffragii).
Позднее в императорском Риме не держались строго этого начала.
По закону Юлия Папия Поппея, лица известного высшего класса (сенаторы и их дети) не могли вступать в брак с вольноотпущенной[67].
Вольноотпущенные, как обязанные своему прежнему господину существованием в качестве правового субъекта, ставились к нему и его семье в известную правовую зависимость[68], патронатство (jus patronatus), налагавшую на них известные обязанности при жизни и дававшую известные права патрону и его детям к их имуществу по смерти[69]. Через impetratio juris anulorum libertinus становился в положение свободнорожденного, ingenuus[70], но только в публичном праве, права же патрона этим не прекращаются[71].
Такой вольноотпущенный, по выражению источников, vivit quasi ingenuus, moritur quasi libertus (L. 3 pr. D. 38, 2).
Полное уравнение в правах с свободнорожденным вольноотпущенный получает предоставлением ему государем прав свободнорожденности (natalium restitutio)[72].
Так думает, напр., Пухта (Instit. § 215), но другие ученые (напр. Zrodlowski. Röm. Privatr. 1, p. 224, 225) полагают, что и после natalium restitutio патронатские права вполне сами собою не погашаются.
2) Рабы[73], servi (или просто homines). Определение Юстинианом рабства, как constitutio, qua quis dominio alieno subjicitur[74], не вполне правильно, так как рабство прежде всего есть состояние, а уже затем может быть отношением подчинения частной воле; потому были рабы, которые не имели собственника, как-то servi derelicti, servi pœnæ, рабы военнопленного и т. д. Рабство есть состояние, которое отмечается полным отсутствием правоспособности, как по jus Romanorum, так и по jus gentium. Раб лишен личности с точки зрения права: servi pro nullis habentur[75]; servus — nullum caput habet[76]. Он, подобно четвероногим[77] или вообще всякой другой бесправной вещи, res, мог состоять предметом собственности[78]. Сам же он не мог иметь ничего своего[79]. По этому всему, нередко рабство в правовом отношении уподобляют смерти[80] и в положении рабов не признают никаких ступеней (in servorum conditione nulla est differentia). Только в известном смысле servi pœnæ находились в состоянии более тяжкой несвободы, чем servi publici; затем могла быть власть одного раба (servus ordinarius) над другим (servus vicarius)[81].
Но такое безличие существа, обладающего сознательною волею, строго последовательно не проводилось уже и в древнейшем римском праве[82]. Позднее же в Риме юристы часто высказываются за то, что по jus naturale все люди равны[83]. В рабе признается человек; многими законами смягчаются строгие последствия прав собственности на него, напр., по распоряжению его жизнью; к рабу применяется понятие брака с отрицательной стороны в том смысле, что servilis cognatio и свойство составляют препятствие к браку[84], и с положительной — в том смысле, что contubernium признается одной из форм т. наз. конкубината[85] и т. п. С другой стороны, за рабом в интересе, главным образом, самого господина признана была правом сознательная воля и дееспособность. Так, раб мог совершать всякого рода приобретения собственности, требований и т. п., но только не себе, а господину; он мог свободно управлять имуществом, принадлежащим господину и отданным им в заведование, т. наз. peculium servi (peculium concessum). По этому имуществу раб мог обязывать господина. Но и помимо пекулиума он мог совершать юридические действия в качестве представителя своего господина[86]. Мало того, раб и сам мог состоять в обязательственных отношениях, которые или получали полную действительную силу с момента приобретения рабом свободы, или рассматривались как естественные обязательства[87]. По правонарушениям раба отвечал господин, который имел право отклонить от себя эту ответственность чрез noxie deditio. Serves же publicus мог даже распоряжаться по завещанию половиной приобретенного им имущества[88].
1) Statuliberi[89]. Одно из средних состояний между рабством и свободой составляет т. наз. statulibertas.
В древнем римском праве к statuliberi относился между прочим класс лиц, находившихся in mancipio. Это были свободнорожденные члены семьи, продаваемые семейным главарем по mancipatio. Лицо такое находилось в отношениях весьма схожих с действительным рабством, почему Гай называет его servi loco[90]. Его можно было заставить отправлять рабские работы; все, что он приобретал, шло его господину[91]; по завещанию он мог получить наследство только вместе с отпущением на волю[92]; отпущение же это совершалось не иначе, как с применением одного из трех способов отпущения на волю рабов[93]. Но при всем том, за ним оставалось ненарушимо status libertatis[94], отчего в отличие от servus он мог называться statuliber. Институт mancipii causa в позднейшем императорском периоде исчез[95].
В юстиниановом праве под statu liberi разумелись рабы, под условием освобожденные завещанием на волю[96]. Освобожденный таким образом раб, до выполнения условия, продолжал оставаться в рабстве у наследника завещателя[97]. Поэтому все, им приобретаемое, шло его господину; все его сделки обращались в своих последствиях на господина; господин мог его отчуждать, закладывать, отказывать по легатам и т. п. Но с другой стороны, statuliber существенно отличался по своему положению от рабов тем, что не мог быть лишен притязания на свободу никаким действием наследника или третьего лица[98]. В этом смысле о нем говорят, что он conditionem suam secum trahit[99]. Так, если напр., он подарен наследником или вообще каким-либо способом отчужден, или на него выполнится третьим лицом давностное владение, то тем не менее, с наступлением условия, он становится немедленно свободным. Если его свобода оспаривается, то он мог вчинить пред praetor fideicommissarius libertatis petitio. Statuliber с наступлением условия его полной свободы, как libertus orcinus, не становится ни в какие патронатские отношения к наследнику.
С предыдущей категорией лиц большое сходство по общему характеру правового положения имели:
2) Redempti ab hostibus. Римлянин, выкупленный римлянином же из вражьего плена, до уплаты отданной за него суммы не восстановлялся jure postliminii в своих правах[100], а подпадал в отношения известной зависимости (vinculum)[101], власти (potestas)[102] к своему освободителю. По эдикту Гонория и Феодосия II (409 г.), наибольший срок этой зависимости был определен в 5 лет[103]. По правовому положению, выкупленный, до уплаты pretii, фактически уподоблялся несвободному лицу[104], хотя источники с другой стороны говорят, что redemptus не был рабом[105]. Несвобода эта не распространялась на его детей и не касалась имущественно-правовой стороны его личности[106].
3) Auctorati. Под этим именем известны были лица, которые вступали в гладиаторский договор с содержателями гладиаторских учреждений (lanista). По этому договору гладиатор подчинял себя воле антрепренера настолько, что рассматривался как бы предмет его собственности[107]. В случае его похищения, хозяин имел, подобно как и по отношению к своим рабам, иск о покраже[108]; подобно как раба lanista имел право убить auctoratam, застигнутого в прелюбодеянии[109]. Но несмотря на такое сходство в положении auctorati с рабом, первый существенно отличался от последнего тем, что оставался гражданином и зависимость его не распространялась на имущественно-правовые его отношения[110].
Этот разряд лиц исчезает после запрещения Константином гладиаторских игр[111].
4) Колоны[112] (coloni). В императорский период, особенно с 4-го века[113], получает особенное значение в государственной жизни Рима класс населения, упоминаемый в источниках под различными названиями: coloni, rustici, originarii, adscriptitii, inquilini, tributarii, censiti и т. д. Первое из этих названий принято в науке, как техническое, для обозначения этого класса.
Колоны были земледельцы, прикрепленные к чужому поземельному участку, обязанные уплачивать за пользование собственнику подать и находящиеся от него в известной зависимости личной и имущественной.
Колоны по гражданской правоспособности занимают место среднее между свободными и рабами, причем ближе подходят к последним, чем к первым. На последнее указывает то, что в колоны обращались известные лица (нищие, способные к работе) в наказание. Затем, источники называют колонов нередко servi terrae[114], противополагают им, подобно рабам, liberi. Господин имел право наказывать колона и отыскивать бежавшего колона, подобно бежавшему рабу (secundum exemplum servi fugitivi). Колон не мог подавать на господина жалобы, исключая если тот произвольно возвышал подать (superexactio)[115] или когда колон имел намерение обвинить господина в преступлении[116]. Господин колона назывался его patronus. Он мог отчуждать колона другому лицу, но только не иначе, как с тем поземельным участком, на котором колон сидел[117]. В противном случае продажа была ничтожна; продавец мог требовать колона себе назад и покупатель терял уплаченные деньги. Никто не имел права удерживать на своей земле чужого колона[118]. Но с другой стороны, господину запрещалось отчуждать землю, удерживая за собою колонов[119]. От этой связи с землей название колонов — приписанные, прикрепленные к земле, glebae adscripti, glebae adhaerentes.
Рассматривая колонат с имущественной стороны, видим прежде всего, что за колоном не признавалось ни права собственности, ни какого-либо иного вещного права на участок, на котором он сидел. С юридической стороны, все его отношение к участку выражалось в обязанности платить за пользование собственнику ежегодную подать (canon, annuae functiones, reditus) плодами, а по соглашению — и деньгами. Отсюда названия колонов: tributarii, censiti, censibus obnoxii и т. п. Затем всем остальным имуществом колон, подобно рабу, владел только на правах пекулиума, так как по общему выражению источников, все, приобретаемое колоном, составляло собственность его господина[120].
Таково сближение колона по гражданской правоспособности с рабом. Но с другой стороны, колон всегда считался за свободное лицо и в этом качестве он имел jus connubii и commercii. На самом деле он имел даже и собственность, так как приобретенного им имущества он не мог быть лишен господином; только запрещалось отчуждение этого имущества без согласия господина[121] ввиду того, что последний отвечал перед казною по взносу поземельной подати, которую набирал с поголовного канона колонов. Некоторые же разряды колонов (по давности и от брака колона с свободной) имели вполне свободное имущество[122]. По последнему в науке различают более строгий и менее строгий колонат.
Б) Status civitatis. — По отношению к этому status, население римского государства делится на 1) граждан, cives, и 2) не граждан, peregrini. Среднее положение между теми и другими занимают 3) латиняне (latini) и т. наз. dediticiorum numero, constituti.
1) Римское гражданство, civitas Romana, просто civitas, jus Quiritium[123], jure privato предоставляло способность состоять субъектом семейных и имущественных прав, возможных по jus civile: jus connubii, jus commercii.
Ulpian. 5, 3: connubium est uxoris jure ducendae facultas, т. е. способность вступать в брак со всеми последствиями строгого римского брака (Voigt. Jus naturale II, p. 76).
Ulpian. 19, 5: Commercium est emendi vendendique invicem jus, т. e. способность вступать в имущественный оборот с полными правовыми последствиями по ius civile. К commercium относится и т. наз. testamentifactio, т. е. способность принимать участие активное и пассивное в составлении последней воли (Müller. Instit. § 184).
2) Peregrini не имели доступа ко всем правоотношениям чисто римским, т. е. не имели jus connubii и jus commercii, за исключением тех случаев, когда им особым разрешением были предоставлены эти права без возведения их в граждане[124]. Во всех других случаях перегрины были способны ко всем актам juris gentium, как напр., купле-продаже, найму и другим договорам.
Особым положением в гражданском праве отмечались 1) Latini и 2) Dediticiorum numero constituti.
1) Nomen Latinum, Latinitas[125]. Между латинами по гражданской правоспособности различаются два класса: а) Latini coloniarii и б) Latini Iuniani.
а) Latini coloniarii не имели jus connubii, если только специально оно не было им предоставлено[126]. Поэтому же они не знали римской отцовской власти и агнатного родства. Но подобно гражданам, эти латины имели jus commercii[127], т. е. способны были иметь квиритарную собственность и совершать все акты, к ней относящиеся: vindicatio, cessio in jure, mancipatio или nexum. Равным образом они имели и полную testamentifactio[128], т. е. право совершать завещание в римской форме, быть назначенными наследниками в римском завещании и состоять свидетелями при его совершении.
б) Latini Iuniani[129]. Если отпускаемый на волю раб находился на правах in bonis, или и на правах dominii Quiritarii, но отпущение выражалось не в одной из торжественных форм, предписанных законом[130], то он, как говорилось, domini voluntate in libertate morabatur, имел formam s. possessionem libertatis[131]. С закона Юния Норбана (lex Iunia Norbana 19 p. Chr. N.), это состояние свободы приобрело правовой характер под именем latini Iuniani. Правоспособность в гражданском праве этих латин выражалась в том, что, с одной стороны, они были свободны от рабских обязанностей[132], имели все имущественные права, но с другой стороны, они не имели jus capiendi ex testamento, не могли составлять завещаний, быть назначенными опекунами; все им принадлежавшее по смерти поступало по закону jure quodammodo peculii их патрону; поэтому про них говорилось, что они vivunt ut liberi, moriuntur ut servi[133].
2) Dediticiorum numero constituti[134]. Народы, покоренные с оружием в руках (peregrini dediticii), были вовсе изъяты из действия juris civilis. Они могли состоять в правоотношениях только по jus gentium и родному праву, насколько последнее было признано римлянами[135]. Lex Aelia Sentia распространило такое правовое положение на клейменных и вообще за тяжкие преступления наказанных рабов, когда они достигают отпущением на волю свободы. Dediticiorum numero constituti имели pessimam libertatem[136].
Указанные различия по правоспособности в юстиниановом праве исчезли[137]. По юстинианову определению, все свободные поселенцы римского государства были гражданами, cives. Рабы, не отпущенные на волю с соблюдением предписанных законом формальностей, не были уже латинянами, но оставались по-прежнему в рабстве[138].
В) Status familiae[139]. Гражданская правоспособность человека в Риме обусловливалась не только status libertatis и civitatis, но и status familiae, т. е. тем или другим его положением к римскому семейному началу. От этого status зависит право основывать личные и имущественные отношения с силою juris civilis. — Все граждане по этому status делятся на два класса: 1) homines sui juris и 2) homines alieni juris[140].
1) Homines sui juris были лица неподчиненные чьей-либо чужой семейной власти. Лица, составлявшие и представлявшие сами собою собственную семью, именовались patres familias (или matres familias[141]). Как patres fam., им были подчинены: жена, состоящая in manu, дети — in patria potestate, рабы — в dominica potestas и свободные лица, состоящие в услужении подобном рабству, mancipium. Это не значит, чтобы они необходимо имели подчиненную себе семью, были окружены зависимыми семейными членами; требовалось только, чтобы они сами не были подчинены семейной власти. Не имеет при этом значения и возраст.
Paterfamilias appellatur, quamvis filium non habeat… et pupillum patrem familias appellamus L. 195. § 2 D. 50, 16; L. 196 pr. ibid.
Paterfamilias, как таковой, имел полную правоспособность гражданскую, jus connubii и jus commercii.
2) Homines alieni juris, т. e. лица, подчиненные чужой семейной власти. Такие лица (filii — и filiaefamilias, а также nepotes — и nepotes familias и т. д.[142]) могли основывать свою собственную семью, но пока они подчинены сами, семья их подавлена авторитетом семейной власти, зависима от нее и поэтому, с отпадением власти бывшего домовладыки, она тотчас проявляется к самостоятельной жизни.
Quum paterfamilias moritur, quotquot capita ei subjecta fuerint, singulas familias incipiunt habere L. 195 § 2 D. 50, 16.
Правовое положение семейно-зависимых граждан до императорских времен было одинаковое с положением рабов, которые, как подчиненные dominica potestas, относились также к разряду personae alieni juris[143]. С императорского периода наступают изменения; filius fam. в некоторых отношениях является даже вполне самостоятельным лицом в гражданско-правовой сфере. Так, по т. наз. peculium castrense и quasi castrense он рассматривался, как paterfamilias[144]. Он мог им свободно распоряжаться даже на случай смерти. О других правах семейно-подчиненных членов см. в отделе семейного права.
Кроме общего влияния, которое оказывает status на правоспособность физических лиц, положительное римское право, при определении объема правоспособности, берет во внимание еще следующие предположения:
Пособия: Ed. Laboulaye. Recherches sur la condition civile et politique des femmes. Paris 1843, p. 1—76; — Paul Gide. Étude sur la condition privée de la femme. Paris 1867, p. 95—185.
Общим началом положение обоих полов в гражданском праве времен Юстиниана было одинаковое, так что норма, гласящая в мужеском роде, одинаково относится и к женщинам[145]. Другое дело в публичном праве. Тут действовало правило, что женщины устранены от всех публичных должностей[146]. В связи с этим они не могли быть опекунами (исключая матери и бабки), торжественными свидетелями[147] и представителями других на суде[148]. Но и по положению в гражданском праве в частности женщины во многом отличались от мужчин. С одной стороны, они были значительно стеснены и ограничены[149], а с другой стороны, они пользовались некоторыми преимуществами (beneficia).
Так для женщин местожительство и компетентность суда определялись по лицу мужа. Затем, они не имели patriam potestatem, поэтому же не могли усыновлять. Наконец, они обыкновенно не распоряжались свободно брачным имуществом.
В классическом праве правоспособность женщин ограничивалась во многих других случаях, чему следы сохранились в Юстин. сводах. Так, они находились или под мужней властью (manus), или под пожизненной опекой (tutela perpetua Liv. 34. 2. Gaj. 1, 144. См. Азаревич. Опека и попечительство, стр. 133 и след.). По закону же Вокония (lex Voconia 169 а. Ch. N. См. Savigny. Ueber die Lex Voconia в Vermischte Schrift. 1, p. 407—446. Giraud. Diss. sur la loi Voconia в Mémoires de l’Acad. de Sc. mor. et pol., t. 1 p. 559), женщина не могла быть назначена наследницей теми, кого имущество оценивалось во 100 тысяч сестерций (Gaj. II, 274; Cic. in Verr. Act. II, L. 1, с. 41), а Voconiana ratio отняло от нее право наследовать по закону от своих агнатов иначе как в качестве сестры (Paulus Sent. 4, 8 § 22; Gajus III, 29). Были некоторые и другие ограничения женщин в наследственном праве. Об этом будет речь в своем месте.
Главнейшие преимущества женщин выражались в том, что по Sct. Vellejanum (46 г.), они не могли обязываться за других[150]; так, они не отвечали по поручительству за чужие долги, не могли и принимать на себя чужих долгов[151]; в известных случаях им извинялось неведение закона (error juris); lege Iulia de fundo dotali ее приданое охранялось от расточения и отчуждения, и т. д.
Положительное право знает только два пола: мужской и женский. Двуполые (hermaphroditae) в правовом положении относились к тому полу, признаки которого у них преобладали[152].
Пособия: Savigny. System III, p. 81—82, § 105—111; — Pernice. M. A. Labeo Bd. I, Halle 1873, p. 206—233; — Д. Азаревич. О различии между опекой и попечительством по римскому праву. Спб. 1872, стр. 33 и след.
Тот или другой возраст человека по общему правилу обусловливает степень сознательного и самостоятельного отношения к окружающей жизни. Поэтому всегда положительное право обставляло различные возрасты правовыми последствиями. Развитие отдельных лиц наступает не в одно и то же время; поэтому по справедливости следовало бы определять, для юридических последствий, в каждом случае развитие лица. Но практические интересы и обеспеченность оборота требуют общих, точно отграниченных возрастов. И вот, римское право подразделяло жизнь человека на несколько возрастов, устанавливая общие для них признаки, и каждому из них отводило особое правовое положение.
В позднейшем праве имп. Юстиниана принята была следующая система возрастов с их признаками[153].
Вся жизнь человеческая подразделяется на: 1) несовершеннолетие (impubertas) и 2) совершеннолетие (pubertas). Признаком, разграничивающим эти возрасты, принимали сначала способность к деторождению (puberes от pubes, viripotens и т. п.), что̀ и констатировалось телесным осмотром[154]; император же Юстиниан, став на сторону школы прокулианцев, определил общий законный срок совершеннолетия с 14 лет для мужчин и с 12-ти для женщин[155].
1) Несовершеннолетие (impuberes, pupilli) по общему началу рассматривались в правовой жизни вполне недееспособными и если они были sui juris, то к ним назначались опекуны. Impuberes признавались неспособными совершить какой либо юридический акт с действительной силой. По значению их юридической деятельности они нередко сопоставляются в источниках с безумными[156], считаются неспособными к пониманию actum rei[157] без своих опекунов[158]. С императорских времен в возрасте несовершеннолетия юристы начинают делать подразделения. Так, отличаются а) детство, infantia от б) infantia majores, возраста несовершеннолетних, вышедших из детства. Первый возраст продолжался до 7 лет, второй — от семи до 12 или 14 лет. Различие в правовом положении этих возрастов выражалось в том[159], что infantes, т. e. qui fari non possunt, не признанные правом способными иметь какую-либо волю (nullum intellectum habent[160]) и выражать ее в словах, не могли принимать какого-либо участия в совершении юридических актов[161]; тогда как impuberes infantia majores могли принимать сами участие в совершении этих актов, хотя только при участии опекуна[162], который этим своим участием и придавал действительность актам, за исключением вступления в брак и составления завещания; этих актов impuberes совершать не могли вовсе. Но по общему правилу все юридические акты несовершеннолетних не имели в гражданском праве никаких последствий. Исключения из этого правила не составляют те случаи, когда и infans мог приобретать владение даже без участия опекуна[163], так как тут признается только факт обогащения, а не юридический акт[164].
Кроме этого подразделения, все infantia majores делились в позднейшем праве на infantiae proximi и pubertate proximi[165]. Деление это основывалось, по мнению некоторых, на сравнительной степени умственного развития; по мнению же других, возраст infantia majorum делился по полам (101/2 и 91/2), и недостигшие этой грани считались inf. proximi, а перешедшие ее — pubertati proximi. Правовое значение этого деления выражалось только в том, что pubertati proximi были ответственны за недозволенные действия, были doli capaces[166], а inf. proximi (подобно infantes) — нет[167].
2) Совершеннолетние (puberes, зрелые). В древности мужчины с выходом из несовершеннолетия (выражался этот выход в принятии т. н. toga virilis) становились вполне дееспособными; могли вступать в брак, совершать юридические акты inter vivos и mortis causa, быть свидетелями (V testes cives Romani puberes), судьями и т. д. На женщин не распространялись эти последствия выхода из несовершеннолетия, так как они долго оставались под пожизненной опекой (perpetua tutela). Но с усложнением жизненных отношений и распадением родового быта стала выясняться необходимость ограждать слишком молодых и потому неопытных puberes sui juris от убыточных проявлений их дееспособности. Впервые lex Plaetoria[168] от половины 6-го века u. c. стал ограждать minores от обмана (circumscriptio) уголовными исками, денежным штрафом и бесчестием[169]; против же иска обманщика минору предоставлено было право на возражения[170]. Эти последствия закона могли быть устранены тем, что в каждом случае сделки минора привлекался к участию в совершении ее так называемый куратор, попечитель[171]. Позднее мало-помалу всех лиц, не достигших 25-ти лет и не находящихся под отцовскою властью, ограничили в дееспособности и подвергли особого вида опеке, cura (попечительство)[172]. Таким образом, в юстиниановом праве puberes подразделялись на а) puberes minores (viginti quinque annis) и б) puberes majores (vig. quinq. annis).
a) Puberes minores. В праве они находились в таком же положении, как и infantia majores[173]. Специально лицам этого возраста претор предоставил право на так называемый in integrum restitutio[174]; им же извинялось незнание права[175]. Перед infantia majores миноры имели только то преимущество, что признавались способными совершать завещания[176] и давать клятвенное обещание, приносить т. наз. juramentum promissorium[177]. Кроме того, как физически развитые, они могли вступать в брак[178].
С 20 лет мужчины и с 18-ти женщины могли просить государя, чтобы их объявили рескриптом в полном совершеннолетии (veniam aetatis impetrare)[179]. Но и при таком объявлении, на отчуждение недвижимостей требуется согласие высшего опекунского учреждения[180], а кроме того всякий юридич. акт, выставляющий условием достижение полного совершеннолетия, всегда обязывает выжидать 25 лет[181].
Для некоторых актов берется во внимание еще возраст 18 лет для юношей и 14-ти для девушек (т. н. plena pubertas), напр., для отказов алиментов[182], для усыновления[183].
6) Puberes majores, т. е. перешедшие возраст 25 лет (legitima aetas[184]), были уже вполне дееспособны; к ним вполне применялись все положения права. С более поздними годами, старостью (senectus), римское право соединяло некоторые правовые последствия[185]. Так напр., arrogatio разрешалось по правилу только 60-ти летнему[186]; 70 лет освобождали от опеки и вообще munera publica[187]; и т. д.
Пособия: Savigny. System Bd. 3, § 112. Pernice. Ant. Labeo I, p. 233—240.
Уклонение от нормальных органических отправлений, т. е. болезнь в обширном смысле слова, может оказывать влияние на дееспособность субъекта. Болезнь может быть телесная или душевная.
1) Болезнь телесная вообще не оказывает влияния на правовое положение лица. Но иногда право находит необходимым считаться с болезнью. Болезнь может состоять прежде всего в неправильном образовании или в недостатках органов. т. наз. vitium, определяемый нашими источниками, как perpetuum corporis impedimentum[188]. К больным этого рода относятся слепые (caeci), глухие (surdi), немые (muti), а также лишенные мужской половой силы, spadones[189], между которыми следует отличать castrati, с бессилием видимым, и spadones в тесном смысле, с бессилием скрытым[190]. Кроме того, болезнь может состоять в нарушении правильной деятельности органов, morbus в тесном смысле[191]; сюда относятся и упомянутая неспособность к деторождению, spadones. — Влияние телесной болезни на дееспособность различно. Так, немые и глухие не могли совершать ни одного правового акта, для которого требуется говорить и слушать[192]; castrati (но не spadones)[193] не могли вступать в брак[194] и усыновлять[195]; последнее по той причине, что adoptio natui am imitatur[196]. Просто бессилие давало право отказаться от детей, зачатых женщиной во время бессилия[197]. Morbus, мешающий совершить юридический акт и этой помехой причиняющий значительный вред, давал основание к извинению в пропуске срока. Такой morbus назывался sonticus[198]. Наконец, многие vitia и болезнь (personae debiles) давали право отказываться от опеки, муниципальных должностей, а также просить судью назначить для управления имуществом попечителей[199], которые однако не ограничивали юридической дееспособности подопечных.
2) Болезнь душевная, насколько она имеет значение в праве, состоит или в умопомешательстве, или в слабоумии. Кроме того, положения о душевнобольных распространяются на расточителей, на которых право с духовной стороны смотрело как на людей, не вполне владеющих разумом. Между безумными, mente capti, источники различают, по внешнему проявлению болезни, furiosi, бешеных, и dementes, вообще лишенных разума[200], хотя юридически это различие в юстиниановом праве уже не имеет никакого значения[201]. Безумные, как не имеющие сознательной воли (furiosi nulla voluntas est), вполне недееспособны[202]. Они не могли ни приобретать по сделкам, ни обязываться по ним, ни отвечать по правонарушениям[203]. Но с восстановлением разума, хотя бы только и временном (светлые промежутки, dilucida intervalla, intermissus furor), восстанавливается и дееспособность[204]. Поэтому же наоборот только временное потемнение разума (delirium tremens, аффект и т. п.[205]) ставит по дееспособности в положение равное безумию. С безумными же уподобляются и лица в высшей степени слабоумные (fatui), т. е. обладающие весьма неполным рассудком. Просто же ограниченные люди (stulti, simplices), простоватые (rustici[206]) имеют полную дееспособность, хотя иногда и могут быть приняты меры к ограждению их от эксплуатации других. Безумные и слабоумные находятся всегда под опекой (cura furiosi[207]).
Такая же опека назначается и над расточителем (prodigus[208]), т. е. лицом, которое судебным декретом объявляется расточителем и потому подлежит опеке (prodigus civiliter talis, cui bonis interdictum est; cui bonorum suorum administratio interdicta est[209]). В этом состоит сближение расточителей с безумными. Под расточительностью разумеется легкомысленная растрата имущества, угрожающая обеднением[210]; притом, такая растрата должна быть выражением постоянной склонности лица. На расточителей смотрели, как на душевнобольных[211] и первоначально ставили их в одно положение с furiosi[212]. Позднее правоспособность объявленных расточителями была такая:[213] в силу опеки они не могли управлять своим имуществом, ничего отчуждать, ни принимать самостоятельно на себя обязательств[214]. Кроме того, расточитель не мог совершать актов последней воли и даже быть свидетелем при завещаниях других[215]. Но с другой стороны, как лицо волеспособное, расточитель был doli capax и поэтому отвечал за правонарушения, мог приобретать по правовым сделкам, равно как и обязываться, но только с согласия попечителя[216].
Основание странному запрещению расточителю составлять завещание объясняется Ульпианом тем, что ему запрещен был свободный гражданский оборот имуществом et ob id familiam mancipare non potest (Ulpian. 20, 13).
Источники: Dig, XXXVIII, 10 de gradibus et affinibus et nominibus eorum; Inst. III, 6 de gradibus cognatorum.
Пособия: Glück Erläut. XXIII, § 1208—1216.
Следует различать родство естественное, по крови (naturalis cognatio или просто cognatio), от родства юридического (civilis cognatio), по усыновлению[217].
I. Родство естественное есть связь между двумя лицами, которые происходят одно от другого, или оба от третьего[218]. Оно основывается на общности крови, вытекающей из половой связи родителей[219]. Кровное родство оказывает различное влияние на правоспособность, смотря по тому, имеет ли оно в своей основе брак или другую половую связь; законные и незаконные родственники (justi vel legitimi liberi и non justi vel illegitimi liberi).
Брачная связь (matrimonium justum s. legitimum, justae nuptiae) имела своим последствием отцовскую власть над происшедшими от нее детьми, а прежде могла устанавливать и власть мужа над женой (manus). Таким образом, законные дети имеют не только matrem certam, но и patrem certum. По законной презумпции, последним считается муж их матери: pater est, quem nuptiae demonstrant[220]. Против этого предположения допускается, конечно, возражение[221]. Так напр., если муж докажет, что в период зачатия был в отсутствии или импотентным, то родившийся считается незаконным. Но недостаточным считалось доказать, что жена во время зачатия находилась в связи с посторонним мужчиной[222]. С другой стороны, если дети хотят доказать непризнающему их отцу свое рождение от него (вне брака), то достаточно доказательства, что он имел связь с их матерью во время зачатия; собственное же показание матери, что ребенок не от мужа, не берется во внимание[223]. Общее предположение о рождении в браке или вне его, в случае спора, было установлено в римском праве такое: родившийся в 182 дня (на седьмой месяц) по вступлении в брак[224] или 300 дней (10 месяцев) по его расторжении[225] считается родившимся от мужа. Кровное законное родство определяет массу прав, особенно по наследству.
Между liberi illegitimi следует различать следующие категории:
Liberi naturales от постоянной связи мужчины и женщины, но без affectio maritalis, т. наз. конкубинат[226].
Adulterini от связи мужчины с замужней женщиной (т. наз. adulterium[227]).
Incestuosi от связи между родственниками и свойственниками в прямой линии (т. наз. incestus jure gentium) или от связи в запрещенных степенях бокового родства (incestus jure civili[228]).
Дети от временной связи мужчины с свободной незамужней женщиной, напр., с meretrix (т. наз. stuprum), spurii[229], vulgo concepti[230], vulgo quaesiti[231], хотя эти наименования применяются и для двух предыдущих классов.
Все незаконные дети имеют только matrem certam; только по отношению к ней и ее семьи пользуются выгодами родства[232]. Отца же они в глазах закона не имеют[233] даже по его собственному признанию; они — sui juris и следуют состоянию матери. Несколько лучше положение liberi naturales: они имеют право на алименты со стороны отца, они могут быть им узаконяемы[234] и, наконец, по юстин. праву[235], им предоставлен известный размер наследственного права по закону в случае не имеется у наследователя законной супруги и нисходящих.
Между родственниками естественными различаются следующие категории:
а) Родственники по прямой линии, linea directa, и родственники по боковой линии, linea transversa, obliqua[236]. Родственники, происходящие один от другого непосредственно или чрез посредствующее лицо, образуют прямую линию. В прямой линии различают восходящих родственников (ascendentes), линию восходящую (linea superior) и родственников нисходящих (descendentes), линию нисходящую (linea interior) — смотря по тому, обращено ли внимание на родителей или на потомство лица. Родственники, происходящие от одного родителя, как общего корня (stipes communis), образуют боковую линию. В боковой линии различают родство двойное, germani (consanguinei bilaterales sc. ex utroque parte conjuncti), когда оба родителя общи, — и полуродство, consanguinei, единокровные, когда отец общий, и uterini, единоутробные, когда мать общая. В древнем римском праве germani и consanguinei имели над uterini то преимущество, что были агнатами. В юстиниановом праве germani имеют преимущество над consanguinei и uterini в наследовании по закону. — Между некоторыми боковыми родственниками состоит так наз. respectus parentelae, а именно отношение почтения, с особыми правовыми последствиями, между нисходящим и боковыми его восходящими (братьями или сестрами его восходящего[237].
б) Родство простое (simplex) и сложное (multiplex). Последнее имеется в случаях сплетения различных родственных линий в силу брака между родственниками, напр., родство между детьми от брака двух братьев на двух сестрах[238].
Кровное родство может быть более близкое и более отдаленное. Общая мера близости родства, как прямого, так и бокового, есть gradus, степень. Степень родства определяется числом рождений, которые разделяют двух родственников[239], tot sunt gradus, quot sunt generationes. В боковой линии счет рождений делают так, что соединяют две серии рождений, разделяющих каждого родственника от общего их корня. Такой счет степеней называют в науке computatio civilis, в отличие от т. назыв. computatio canonica, то есть счета степеней, выработанного каноническим правом западной церкви[240].
Таким образом, по римскому праву отец и дочь будут находиться в первой степени родства, дед и внучка — во второй, братья и сестры — во второй степени бокового родства, племянник и тетка — в третьей, двоюродные братья — в четвертой и т. д. Далее шестой степени обыкновенно не считают, обозначая всех остальных родственников общим именем восходящих, majores, и нисходящих, posteriores. В боковой линии в иных случаях еще отличают седьмую степень, sobrino sobrinave natus. Счет степеней родства имеет большое значение при наследовании, при установлении опеки[241] и вступления в брак[242].
II. Родство юридическое, искусственное, legitima, civilis cognatio. В юстиниановом праве под ним разумелось только родство по усыновлению[243]. Оно уподоблялось естественному родству[244], но отличалось от последнего тем, что по усыновлению родственная связь устанавливалась только между усыновленным и усыновителем и его агнатами. Между же усыновленным и кровными родственниками, когнатами, усыновителя родства не признавалось[245].
В древнем праве юридическое родство обнимало еще особый круг agnatorum (в отличие от кровных родных, cognati), т. е. всех лиц, соединенных отцовскою (и мужнею) властью, patria potestas (§ 1 I. 1, 15; § 1, 2 I. 3. 2 (manus). Агнатное родство основывалось на единстве семьи. Отец со всеми подчиненными лицами образует familiam в тесном смысле (proprio jure L. 195 § 2 D. 50, 16); по смерти patrisfamilias все бывшие filiifam. вместе с после рожденными (posthumi) образуют семью в обширном смысле слова (familia communi jure, familia agnatorum L. 195, § 2 D. 50, 16). Агнатное родство может быть связано с когнатным (напр., дети, рожденные в законном браке), но может таковой связи и не быть (напр., agnatio между arrogatus и arrogans, а с другой стороны только cognatio между отцом и эмансипированным сыном L. 10 § 4 D. 38, 10; L. 1 § 4 D. 38, 8). В древнем римском праве одно естественное родство не имело никакого юридического значения. Но постепенно законами позднейшей республики, преторским эдиктом и императорскими постановлениями cognati получили все те права, которые до того имели agnati. Agnatio само по себе потеряло почти всякое значение (см. Nov. 118).
Правовые последствия естественного и юридического родства сказываются особенно в отделах семейного и наследственного прав, но также в обязательствах и процессе. Родство определяет наследование по закону, законную опеку (tutela legitima), устанавливает обязанность доставлять средства к содержанию (alimenta), служит препятствием к браку, дает право на т. наз. beneficium competentiae и освобождает от показаний в суде[246].
От родства следует отличать связь, известную под названием:
Свойства, affinitas. — Под свойством разумеется связь между супругом и родственниками другого супруга; affines sunt viri et uxoris cognati[247]. Свойство вытекает из брака[248]. Эта связь предполагает: 1) наличность действительного брака[249] и прекращается вместе с прекращением брака[250]; 2) она касается супруга и родственников другого супруга[251], а не супругов друг к другу[252], так как супружеские отношения были отношениями sui generis, отличными от родства и свойства. Нет свойства между родственниками обоих супругов[253], ни между супругом и свойственниками другого супруга[254]. С прекращением родства к одному из супругов прекращается свойство другого супруга[255]. Свойство по общему началу не имело степеней: gradus autem afinitati nulli sunt[256], но по аналогии от родства и на свойство был распространен юристами счет степеней; степень свойства определялась степенью родства к другому супругу[257].
Свойство имело в известных случаях определенные юридические последствия. Так, оно устанавливало обязанность давать содержание (alimenta)[258], служило препятствием ко вступлению в брак[259], освобождало от свидетельствования в суде[260].
Наконец, остается упомянуть еще о
Cognatio spiritualis. В христианский период получает правовое значение и т. наз. духовное родство, т. е. родство по воспринятию от купели. Родство это, по постановлению Юстиниана, служило препятствием ко вступлению в брак между данными лицами[261].
Источники: Dig. 3, 2 de his, qui notantur infamia; Cod. II, 12 ex quibus causis infamia irrogatur; Cod. X, 57 de infamibus.
Пособия: Marezoll. Ueber die bürgerl. Ehre, ihre gänzliche Entziehung u. theilweise Schmälerung 1824. Hepp. De la note d’infamie en dr. rom. 1862.
Определение. — Под гражданскою (или внешнею) честью разумеется признание и уважение со стороны сограждан в данном лице его личности. Внутренняя основа такого отношения к лицу заключается в соответствии его хотений и деяний с его обязанностями. В силу особенностей римского социального строя, римляне знали только одну честь, а именно честь гражданина, как такового. Поэтому civitas была основой чести, existimationis[262]. Перегрины, как несограждане, не имели чести. Не имели чести и рабы, так как не признавались за лица.
Честь представляет лицу известное достоинство, которое не должно быть оскорбляемо. Отсюда легальное определение чести: existimatio est dignitatis illaesae status, legibus ac moribus comprobatus, qui ex delicto nostro auctoritate legum aut minuitur aut consumitur[263], т. e. гражданская честь есть состояние, в котором гражданин пользуется вполне тем достоинством, которое за ним признается законами и обычаями и только по закону это достоинство может подлежать уничтожению или умалению. Насколько признание достоинства покоится исключительно на сознании других (т. наз. общественное мнение), закон не имеет над ним власти. Но закон может:
А) ограждать честь от внешних покушений на нее или
Б) соединять с известными поступками лишение или умаление чести.
А) Государство должно ограждать честь лица от всяких противоправных покушений, как клевета и т. п., а также от всяких действий, которыми выражается положительное неуважение к данному лицу. Дальнейшее относится к уголовному праву.
Б) Закон может лишить лицо вполне, или отчасти, гражданской чести и тем влиять на правовое его положение.
а) Закон может объявить, что в известных случаях конкретное лицо вполне лишено всякой чести, бесчестно. Это значит, что в таком-то не следует более уважать личности; он признается вполне бесправным. Потеря чести (existimatio consumitur) наступает при каждой deminutio maxima, а также и при cap. dem. media, которая была результатом преступления[264].
б) Римское положительное право соединяло с известными действиями, как их последствие, умаление чести (existimatio minuitur), называемое infamia[265], ignominia. Infamia наступала или в силу судебного приговора (notatur, qui damnatus est) и называется тогда infamia mediata, или же она соединялась непосредственно с известными деяниями и тогда называется infamia immediata (notatur, qui fecerit[266]).
I. Infamia mediata наступала при следующих судебных приговорах[267]:
1) Осуждение в judicium publicum, т. е. за преступления расследование по которым установлено комициальным законом при Сулле, Помпее, Цезаре, Октавиане (т. наз. leges judiciorum publicorum)[268]. Если преступление было государственная измена, то infamia распространялась и на сыновей изменника[269].
2) Осуждение по некоторым delicta extraordinaria, т. е. delicta, которые расследовались как crimen extraordinarium, напр., sepulchri violatio[270].
3) Осуждение по некоторым delicta privata, а именно furtum, rapina, injuria, dolus[271].
4) Осуждение по одному из т. наз. contractus famosi: mandatum, societas, depositum, tutela; а прежде и по fiducia[272]. Если ответчик по данным сделкам не являлся сам в суд а посылал представителя (procurator), то его не постигала infamia в случае присуждения, так как последнее было на имя представителя. Конечно, и прокуратор не подлежал бесчестию[273].
5) Infamia налагалась на опекуна, устраненного как suspectus от опеки[274].
II. Infamia immediata. Более частое и важное применение этого бесчестия происходило в следующих случаях: при
1) позорной отставке солдата (qui ab exercitu ignominiae causa dimissus erit[275]).
2) предосудительных промыслах, как-то: актеров и бойцов со зверями[276];
3) безнравственных промыслах: содержателей публичных домов (qui lenocinium fecerint), публичных женщин (qui corpore quaestum fecerint), мужчин, qui corpore suo muliebria passi sunt[277];
4) нарушении некоторых брачных законов, как-то: досрочный выход замуж, бигамия, двойное обручение, брак опекуна или его сына с опекаемой до сдачи отчета по опеке, накрытие жены в осквернении супружеского ложа[278];
6) массе других различных случаев: ростовщичества, нарушения скрепленного клятвою соглашения, преступления по должности судей, адвокатов[279]. И т. д.
Нормально infamia продолжается до смерти обесчещенного[280]; она не прекращается ни истечением срока наказания, ни простым помилованием. Снимается она в каждом случае или отменой обесчестившего судебного приговора[281] или особым специальным актом предоставления от государя чести, т. наз. famae restitutio[282].
Влияние infamiae на правоспособность. Infamia первоначально имела влияние, быть может, исключительно на публичные права. Famosus терял публичные права гражданина (jus honorum et suffragii[283]). Затем по преторскому эдикту famosus не мог являться на суде представителем (postulare) кого-либо другого, кроме ближайших к нему лиц[284]. По L. Iulia et Papia Poppaea и интерпретации юристов, сенаторы и их потомки и свободнорожденные мужи не могли заключать браков с лицами famosi[285]. Законами христианских императоров последнее постепенно отменено[286]. Если кто назначит своим наследником бесчестное лицо, а своим ближайшим боковым родственникам не оставит законной части, то завещание может быть оспорено (querela inofficiosi testamenti[287]). — Юстиниан объявил только людей доброй славы способными к свидетельствованию, а следовательно отказал famosi в праве быть свидетелями[288].
Рассмотренное infamia современные писатели называют infamia juris, официальным бесчестием, в отличие от т. наз. infamia facti, фактического бесчестия. — При многих отношениях оказывает известное влияние худая слава о данном лице потому ли, что оно заявило себя способным совершить дурной поступок (напр., замешано в преступлении, наказания по которому случайно избегло), или по причине вообще предосудительного образа жизни (напр., расточительности). Умаление чести, как результат такой славы, источники называют vitae turpitudo, turpitudinis nota или macula, gravata s. onerata apud bonos opinio, facti infamia; от последнего новейшее infamia facti[289]. Peysonae turpes по умалению правоспособности уподоблялись famosi[290]; но кроме того, судья и магистрат обязаны были брать во внимание славу лица (его dignitas, gravitas, honestas) при различных случаях облечения его известным достоинством, напр., опекой[291], и друг. случаях.
Подобно предшествующей категории лиц, римляне рассматривали многие классы людей, занимавшихся презираемым ремеслом, напр., полицейских шпионов, stationarii, tabernarii, caupones. Сюда же они причисляли вообще крайних бедняков, презираемых в языческом Риме, детей актеров и т. п. Все эти лица называются personae viles, viliores, objectae в отличие от honestae, integrae personae[292]. На них лежит levis notae macula.
Упоминаются в источниках еще категория humiles, humiliores personae, т. е. лица низшего происхождения, которым запрещалось вчинять против лиц знатных actiones famosae, бесчестящих исков (L. 11 § 1 D. 4, 3).
Источники: Cod. I, 5 de haereticis et Manichaeis et Samaritis; I. 7 de apostasis; I, 9 de Iudaeis et caelicolis; I, 11 de paganis; Nov. 132.
Пособия: Savigny. System II. p. 231—233. — Буассье. Римская религия от Августа до Антонинов. Пер. Москва 1878; — Marquardt. Röm. Staatsverwaltung. Bd. 3, 1878.
В древнем Риме то или другое вероисповедание не имело влияния на правоспособность; даже евреи и христиане пользовались общим правом; judaei communi jure vivunt. Как запрещения некоторых языческих культов, так и периодические гонения на христиан и отчасти евреев имели преимущественно политический характер и сначала нередко сводились к гонению определенного племени.
Христиан, довольно долго отождествляемых с ненавистными евреями, часто называют народом христиан. См. Азаревич. Античный мир и христианство. Ярославль. 1880, стр. 37.
Только с господства христианской религии мало-помалу образовалось в римском праве положение, что известные различия в религиозном исповедании должны вести за собой определенные ограничения в правоспособности.
До того гонимое, а теперь торжествующее христианство, отчасти по реакции, отчасти в силу тесного понимания идеи универсальности, отнеслось во временных[293] своих мерах крайне враждебно к язычеству, pagani, хотя гонения эти в общем и не касались прямо правоспособности язычников. Только позднее в Византии, когда образовалось понятие православия (orthodoxus, fides catholica) и стали противополагать православных неправославным, начинают, в ряду других мер гонения на последних, ограничивать их правоспособность. Под православными (orthodoxi) разумелись признавшие символ первых четырех вселенских соборов (Никейский, Константинопольский, Ефесский, Халкидонский)[294] и им противополагались жиды, всякого рода еретики и апостаты. Под влиянием особого раздражения придворной партии, некоторые секты еретиков и апостаты ограничивались в правоспособности гораздо строже, чем евреи и даже язычники[295].
Iudaei. По общему правилу они имели одинаковые права с христианами[296]. Но на самом деле они лишались прав занимать публичные должности[297]; не могли быть свидетелями против христиан; не могли вступать с последними в брак под страхом наказания, налагаемого за супружескую неверность (adulterium[298]); не могли держать рабов-христиан[299].
Haeretici, т. е. христиане, не признававшие правил вселенских соборов, которые поэтому объявляли их учение за ересь. Ограничения в правоспособности касались чаще отдельных, более важных категорий еретиков, как напр., Манихеев, Донатистов, но иногда распространялись и на всех еретиков. Чаще всего им отказывалось в праве принимать наследства, составлять завещания, делать отказы иначе как в пользу православных; все, им завещанное православными или ими завещанное неправославным, шло в казну; говорится иногда и о запрещении дарений и продажи, даже заключения каких-либо договоров, подачи исков, свидетельствования против православных и, наконец, совершения каких-либо юридических актов[300].
Apostatae. Особые законы издавались против отпадавших от православия в язычество или иудейство. Ограничения отступников в правоспособности чаще всего касались принятия наследства, составления завещания, права отчуждения еще при жизни[301]; иногда же они объявлялись intestabiles.
Источники: Dig. 50, 1 ad municipalem et de incolis; Cod. X, 38 de municipibus et originariis; X, 39 de incolis et ubi quis domicilium habere videtur, et de his, qui studiorum causa in aliena civitate degunt.
Пособия: Savigny. System VIII §§ 350 и след., p. 67—89.
Под местожительством (domicilium или просто domus) в юридическом смысле разумеется то место, которое составляет центр гражданских отношений лица[302]. Так что один факт пребывания (morari) в определенной местности, без явного желания основаться в ней, не определит местожительства лица, равно как и одно заявление о своем желании иметь такое-то место своим местожительством[303].
По местожительству определяются многие правоотношения, особенно в процессе (forum domicilii)[304]. По отношению к коммунальным обязанностям, определивший свое местожительство носит название incolatus, incola[305].
По общему правилу, выбор местожительства есть дело свободной воли частного лица, откуда назв. domicilium voluntarium[306]. Даже договор оставаться в известной местности объявлялся за pactum turpe и потому был недействительным[307]. По исключению, некоторые категории лиц имеют предписанное местожительство, как-то, солдаты, служащие, deportati, жены, дети, подчиненные отцовской власти[308]. Это так наз. domicilium necessarium. Лицо, ведущее свою деятельность в различных местах, может иметь несколько местожительств[309]. В частности сенаторы имели за domicilium dignitatis Рим и в то же время центром своих частных дел могли избрать всякое другое место. Отсюда разделение местожительства на domicilium simplex и multiplex.
Лицо, пребывающее в данное время в месте своего жительства, будет praesens, не пребывающее — absens[310]. Лицо, не имеющее вовсе местожительства[311], было vagabundus, бродяга.
Под происхождением, origo, разумеется то место, в котором отец или мать находились как граждане, как члены общины в момент рождения ребенка (если он следует состоянию матери), или зачатия (если он следует состоянию отца)[312]. Названием cives определяется принадлежность данного лица к данной местности по его происхождению[313]. В сфере гражданско-правовой происхождение играет незначительную роль. Им определяется только компетентность суда, forum originis, в том случае, когда лицо нигде не основывает своего местожительства[314].
Пособия. — Kuntze. Cursus des römischen Rechts. Leipzig 1869. Das Ius militum, p. 733—736.
По общему римскому началу, род занятий не оказывал непосредственного влияния на гражданские права. Занятия известными ремеслами, как мы видели, вели к большему или меньшему умалению гражданской чести и только таким путем к умалению и в гражданских правах (актеры, ростовщики, сводники и т. д.). Но в императорские времена образуется особое военное сословие, milites, мало-помалу выделившееся от остального населения государства, pagani, по своим гражданским правам. Совокупность начал, по которым жило это сословие, в отличие от других, составляло особое военное право, jus militum, в противоположность к jus privatorum или paganorum. Начала этого особого права обыкновенно считались с imperitia[315] и simplicitas[316] военного сословия и поэтому солдатам извинялся error juris для того, чтобы damnum vitare на том основании, что milites arma magis quam leges scire debent[317]. Затем находили возможным освободить солдат, по различным соображениям, от многих предписаний положительного права и общих выводов из основных римских гражданских институтов. Так, в совершении завещаний солдаты освобождались от некоторых формальных и материальных условий[318]; солдат filiusfamilias имеет самостоятельное право на peculium castrense[319]; в обязательствах он имеет beneficium competentiae, и т. д.[320].
Источники: Digest. III, 4. Quod cujuscunque universitatis nomine vel contra eam agatur; Digest. XLVII, 22 de collegiis et corporibus.
Пособия: C. v. Savigny. System des heutigen römishen Rechts. B. 2 §§ 85—103; К. Pfeifer. Die Lehre von den juristischen Personen. Tübingen 1847; Pernice. M. Antistius Labeo. D. röm. Privatr. im ersten Jahrh. d. Kaiserzeit B. 1, p. 254—309; Zitelmann. Begriff und Wesen der sogenannten juristischen Personen. Leipzig 1873.
Определение. — Существуют права и обязанности, которые не имеют своим субъектом человека, но охраняются точно так же, как права и обязанности физического субъекта. В этих случаях говорится об юридическом лице. Под юридическим лицом, следовательно, разумеется все то, что не будучи человеком, способно состоять правовым субъектом. т. е. способно иметь права и обязанности.
В источниках римского права не имеется технического наименования этого рода субъектов, но каждый вид, или много, класс обозначается особым названием. Более употребительные выражения: corpus habere, collegium, universitas. Теперь почти общеупотребительно выражение юридическое лицо. Прежде весьма распространено было (еще Тибо, в новое время Lasson. Völkerrecht, p. 131, 132) название моральных лиц. Этим эпитетом обозначали вообще все невидимое, не подлежащее внешнему чувствованию. Тот же смысл и в названии мистического лица. Но слово моральный в другом его обычном смысле наводит на предположение о существовании неморальных лиц (Savigny cit. р. 240), а с другой стороны, уже и в истории Рима нередки были случаи установления юридических лиц далеко не с моральными целями. Другое также распространенное название — фиктивные лица (fictae personae), хотя и имеет за себя некоторое основание в природе данных субъектов (см. также L. 1 pr. D. 1, 8), но в общем этот эпитет наводит сомнение на действительное существование их. Правда, и название юридическое лицо имеет свои недостатки. Если слово «юридическое» употреблять в том смысле, что соответствующая личность признана правом, то ведь личность, чтобы быть субъектом прав, должна быть признана положительным правом. А в этом отношении и человек будет «юридическим» лицом. Поэтому данный эпитет должен оттенять лишь тот признак, что положительным правом возводится в лицо то, что не имеет необходимых качеств лица. Более удачны наименования «нечеловеческие, нефизические, в уме представляемые лица» (Kuntze в Heidelb. Krit. Zeitschr. 1, р. 359) или, — соответственно делению вещей на телесные и бестелесные, — «бестелесные» лица (Zitelmann cit. р. 113). Мы не признаем этих названий только потому, что они не распространены, а выражение «юридическое лицо» приобрело почти техническое значение.
Происхождение и теоретическая конструкция юридических лиц. — Происхождение юридических лиц объясняется чисто жизненными потребностями. Сама жизнь выставляет цели, которые посредственно также служат отдельным людям, но которые однако выходят за индивидуальные потребности и жизненные интересы отдельных людей. Достижение этих целей требует известных внешних средств, имущества. Кто же будет субъектом прав и обязанностей по этому имуществу? Признать таким субъектом определенное физическое лицо, значит поставить достижение цели в зависимость от ограниченных свойств отдельного физического существования[321]. Таким образом, в жизни сами собою проявляются случаи, когда совокупность гражданско-правовых отношений не имеет своим субъектом какое-либо физическое лицо[322]. С этими фактами положительное право обращается так, что признает для данных прав и обязанностей особый искусственный субъект, т. е. искусственно, путем фикции, признает личность, эту необходимую основу правоспособности, там, где ее на самом деле нет, рассматривает волеспособным то, что в действительности не может иметь воли[323].
Теоретическая конструкция юридических лиц принадлежит вполне науке. Источники римского права не дали никаких ясных указаний по вопросу.
Высказанный взгляд известен под именем теории персонификации, от признания личности. Теория эта вполне развита Савиньи (Syst. II, р. 236) и с тех пор господствует в учебниках (исключения составляют руководства Виндшейда и Бринца). Исходное положение этой теории заключается в том, что никакое право не мыслимо без субъекта. А так как существуют права и обязанности, которые не служат непосредственно целям отдельного человека, то следует, из основного положения, определить принадлежность этих прав и обязанностей. Одни ученые (Puchta. Kleine civil. Schriften, p. 499—501) полагают, что право путем положительного определения создает идеальный субъект, чтобы тем извлечь права и обязанности из борьбы отдельных интересов и заставить их служить общей цели, т. е. юридические лица признаются творением положительного права. (Pfeifer, cit. p. 13—15). Но на самом деле юридические лица суть факты, только признанные и устроенные правом. Эти факты право пытается привести в согласие с необходимым его требованием (нет права без субъекта) тем, что по фикции признает для данных прав и обязанностей искусственный субъект. (Unger. Krit. Uebersch. VI, p. 168, 169).
Против теории персонификации в новейшее время высказана масса возражений, что указывает на действительные слабые ее стороны. Всего чаще указывают на то, что эта теории неверно ставит задачу юридической фикции. Фикция не изменяет действительности (Demelius. Rechtsfiction, p. 85 и след.); она только распространяет, ради удовлетворения встретившейся в правовой жизни потребности, известное фактическое обстоятельство на те случаи, когда в действительности этого обстоятельства нет, но логически оно возможно. (Böhlau. Rechtssubject u. Personenrolle 1871, p. 9). Одним словом, фикция есть только техническая форма обращения с фактами, а не фактор, перерабатывающий действительность. Поэтому фикцией нельзя создать «искусственного субъекта», где его в действительности нет, но можно лишь распространить на такие случаи положения о правах при определенном субъекте. Из этого же вытекает, что фингируя субъекта при так. наз. юридических лицах, мы признаем, что в действительности тут нет никакого субъекта. И в самом деле, некоторые последователи теории персонификации вынуждены допустить логическую возможность существования бессубъектных прав и объяснять признание юридического лица только известными практическими мотивами (см. Arndts в Krit. Viert. J. Schr. 1, p. 98). Виндшейд ясно определил тесную связь теории фикции с признанием бессубъектных прав. Он говорит (в Krit. Ueberschau VI p. 219), что права т. наз. юридического лица в действительности не имеют никакого субъекта, но так как человеческой природе, по ее глубокому влечению к личности, противна мысль о бессубъектных правах, то и представляют себе эти бессубъектные права принадлежащими какому-либо фиктивному лицу и таким образом подводят под одну схему оба класса прав, действительно принадлежащих субъекту и бессубъектных.
Признавая эту слабую сторону теории персонификации, другие писатели изменяют содержание фикции. Так Белау (Böhlau cit. p. 16, 17. О предшественниках Böhlau в этом направлении см. Zitelmann cit. 21, 22) говорит, что при юридических лицах имущество de facto бесхозяйно, но это фактически бесхозяйное имущество рассматривается в правовом отношении так, как бы оно в действительности имело физического субъекта; таким образом имущество это не обращается путем фикции в лицо, а только играет роль лица. Фикция тут состоит в следующем: права и обязанности, установленные для целей определенного, фактически бесхозяйного, имущества, рассматриваются так, как бы они были установлены для физического лица, которое юридически принимается за хозяина этого имущества. — Это воззрение страдает тем общим недостатком, что поясняет только, как технически обращаться с целесообразным имуществом, но не дает никакого ответа на вопрос, что̀ на самом деле это имущество представляет, т. е. Белау не касается теоретической конструкции сущности юридич. лиц (Zitelmann cit. p. 23, 24). Кроме того, все развитие данного взгляда так неясно и бездоказательно, что рядом с теорией персонификации он никоим образом не выигрывает (Wächter. Pandekten 1, p. 238).
Слабые стороны теории персонификации навели других писателей на мысль заподозрить основательность господствующего в учении о праве положения: «нет права без субъекта». Представители учения о «бессубъектных правах» (см. образование и развитие этого учения у Zitelmann cit. p. 27—48), в противность представителям теории персонификации, стараются расширить само понятие права до того, чтобы можно было подвести под него юридические лица, не прибегая к фикции. Приложение учения о бессубъектных правах к т. наз. нами юридическим лицам дало представление о т. н. «целесообразном имуществе» (Zweckvermögen). Изобретение этого термина и первое полное развитие соответствующего воззрения принадлежит Бринцу (Pandekten, р. 979—1150). Исходное его рассуждение следующее: рядом с имуществом, принадлежащим определенному лицу, ad aliquem, имеется целый класс имущества, которое ad aliquid pertinet. Имущество это, не подчиненное правовому господству частного лица, предназначено служить определенной цели и в силу этого своего назначения не имеет субъекта, составляет целесообразное имущество. Но против такого рассуждения основательно возражали, что всякое имущество служит цели и что поэтому всякое имущество будет целесообразным (Böhlau cit. p. 6, 7). И имущество определенного лица служит также целям. Но независимо от вопроса о целях имущества, стоит вопрос о субъекте его. Цель имущества не определяет правовой натуры его (Zitelmann cit. p. 42). Теперь спрашивается: возможно ли реализовать это «pertinere ad aliquid» без того, чтобы оно не имело своего субъекта? Представляя себе целесообразное имущество предметом гражданского оборота, будет логическою невозможностью признавать существование собственности — без собственника, требование — без кредитора, долга — без должника. Цель, как таковая, не имеет своего собственного авторитета, его имеет преследующее цель или предписывающее ее лицо (Bolze. Der Begriff d. juristischen Person. 1879, p. 47). Для нас немыслимо представить себе власть, мочь, составляющую необходимый признак права в гражданском обороте, чтобы она не принадлежала какому-нибудь субъекту. Это противоречит нашей логике, опирающейся на основное положение философии права. Философско-правовое же мышление выработало следующие положения: как правовой субъект, не имеющий права, не будет вовсе правовым субъектом, Столько субъектом без прав; далее, как правовой объект, на который не имеется прав, не будет правовым объектом, а простым предметом вне всякой правовой сферы, — так и право, не принадлежащее никакому субъекту, не будет правом, будет ничто (Zitelmann, cit. p. 37).
Слабые стороны теории персонификации вызвали попытки и такой теоретической конструкции юридических лиц, которая уничтожила бы аномальный характер этих лиц, а с другой стороны, удержала бы положение: нет права без субъекта.
Сюда относится попытка писателей т. наз. школы германистов. Писатели эти, выходя из определения личности государства, как естественного организма, обладающего своею волею, — считают все юридические лица такими же естественными, действительными, а не фиктивными лицами, как и отдельные люди. Они, как и физические лица, воле- и дееспособны, и власть только признает (confirmare, а не constituere) эту способность, как и у людей, возводимых этим признанием в лица (Beseler. System d. gemeinen deutsch. Privatrecht, 2 ed. Berlin. 1867 §§ 67, 69. Bluntschli. Deutsches Privatrecht 3 ed. München 1864 § 34, и др.). Ближайшее обоснование этого общего воззрения весьма разнообразно и часто касается лишь одного какого-нибудь вида юридических лиц (напр., Salkowski. Bemerk. v. den juristischen Personen. Leipzig 1863, говорит только о союзе людей). Но все это воззрение грешит в самом основании. Юридические лица на самом деле не имеют ни органов, ни воли, а поэтому они не суть действительные реальные существа; они только произведения людской фантазии или, иначе говоря, эти лица свидетельствуют, что право приписывает им такие функции, которые свойственно отправлять только человеку, физическому лицу. Последнее же есть исходное основание теории персонификации, с которой, теорией, поэтому в сущности германисты весьма мало расходятся (Brinz. Pandekt., p. 982—984).
Эта несостоятельность теории германистов в самом исходном их положении вызвала новую конструкцию юридических лиц, но в том же направлении. Понятие личности, как мы знаем, определяется способностью иметь правовую волю. И вот некоторые ученые (см. сперва Bekker в Jahrb. f. Dogm. XII p. 60—75, 105, 106, затем особенно резко Zitelmann cit. p. 63, 69 и след.) допускают самостоятельное существование воли вне телесных оболочек. Самое происхождение этой воли они объясняют тем, что в данной совокупности имущества объективируется воля отдельных физических лиц, воля предполагаемая или ясно выраженная в самом определении цели данного имущества. Воля эта, объективируясь, приобретает самостоятельное существование и господствует над данным имуществом. Значит, воля и будет субъектом прав в т. н. юридических лицах, которым Цительман (p. 112) дает такое определение: юридические лица суть бестелесные воли. Самостоятельное существование объективированной воли — такое трудно понимаемое искусственное построение, что даже допуская возможность ясного представления воли, которая не будет волею определенного человека, мы не колеблясь станем на сторону теории персонификации, которая не навязывает юрид. лицу того, чего, по здравому разуму, оно иметь не может, а лишь распространяет на него качества, принадлежащие одному человеку. (Критику данного воззрения см. у Böhlau. Zur Lehre v. den jurist. Personen в Archiv f. d. civ. Praxis B. 56, p. 351—360).
Наряду с попытками конструировать юридич. лица, как нормальные субъекты прав, мы должны упомянуть о воззрении Иеринга (Geist des röm. Rechts 3 Th. 1 Abth. 2 ed., p. 218—220; p. 341—346). Не путем критического анализа прежних конструкций доходит Иеринг до своего оригинального воззрения на юридические лица. Нет, оно составляет строгий логический вывод из его учения о гражданских правах вообще. Понятие интереса, лежащее в основе этого учения, заставляет принимать Иеринга положение, что только человек может быть субъектом прав, а следовательно, теории фингированных лиц и бессубъектных прав в основе несостоятельны. Что же такое юридич. лицо по Иерингу? Иеринг не мог отвергать того, что т. наз. нами юридические лица являются в гражданском обороте, как самостоятельные субъекты прав и обязанностей; но в то же время его теория гражданских прав не могла допустить буквального признания за ними субъектов правовых, т. к. юридическое лицо, как такое, вполне неспособно к пользованию, не может иметь интересов и целей, не может поэтому иметь и прав, ибо о правах можно говорить лишь тогда, когда они достигают своего назначения — служить интересам управомоченного лица (p. 342). Из этой дилеммы Иеринг выходит следующим образом: настоящими правовыми субъектами будут те физические лица, которым предназначается пользование, т. e. destinati; но так как не всегда удобно предоставить им же и осуществление прав частично по этому пользованию, то искусственно создается особый механизм, называемый юридич. лицом. Назначение его «фигурировать вовне» в качестве субъекта данного имущества, с единственною целью облегчить гражданский оборот по этому имуществу: вступать в сделки, совершать приобретения, принимать на себя долги, преследовать в суде и т. п. Но это лишь внешнее выражение субъективности юридического лица, как такового; по внутренней же сущности не оно является истинно управомоченным, а отдельные физические лица, которым предназначается пользование, destinati. Оставляя в стороне основные посылки данного воззрения Иеринга, мы обратим внимание только на практическую его сторону. По ясным и многочисленным выражениям наших источников (см. ниже), субъектом прав и обязанностей при юридич. лицах непосредственно являются эти последние, а не destinati, отдельные заинтересованные люди (см. Brinz, Pand., р. 985, 986). Как же объяснить, после того, всю массу глубоких практических положений, как напр., об ответственности, обращаемой не на destinati, а на юридическое лицо, и т. п. (см. ниже)? Наконец, вопрос пользования, как quaestio facti, строго следует отличать от вопроса, кто будет субъектом права. Можно указать случаи, когда часть имущества юридич. лица обращается прямо на него, напр., в случаях трат на управление и т. п. (Zitelmann cit. p. 49, 50).
Наконец, в новое время один писатель (Bolze cit.)[324], смущаясь, по всей вероятности, разнообразием теоретических конструкций юридических лиц, вовсе отвергает, как заблуждение, существование для нас таковых. Он находит возможным для нас, подобно будто бы римлянам, обойтись без этого понятия. Но развивая свой взгляд, Больце сам, не замечая того, высказывается за принадлежность прав и обязанностей, в случаях нами определяемых как юридич. лица, не отдельным лицам как таковым, а нечто особенному от них (см. Krasnopolski в Kritische Vierteljahresschr. für Gesetzg. u. Rechtswiss. 1880 B. III, p. 188—194). Существование таких прав и обязанностей есть факт, а следовательно факт и существование особого субъекта их.
После всего сказанного о различных конструкциях юридических лиц, мы не можем не предпочесть господствующей доныне в учебниках теории персонификации, тем более, что сами источники очевидно подтверждают ее. Итак, что касается источников, то вопреки уверению противников теории персонификации (напр., см. Böhlau cit. p. 10 и след.), Юстинианово право многими ясными выражениями указывает на персонификацию (см. ссылки ниже). Правда, понятие субъекта, созданного юридическою фикциею, весьма абстрактно и не могло сразу выработаться в сознании римских юристов во всей своей полноте. Поэтому в древнем римском праве довольствовались тем, что рассматривали имущества, не принадлежавшие никакому физическому субъекту так, как будто они принадлежали таковому. От этого времени такие выражения для юридических лиц, как «personae vice fungitur» (L. 22 D. 46, 1), и многие ограничения в правоспособности, указывающие на то, что римская мысль не привыкла еще видеть в юридич. лицах таких же самостоятельных субъектов, как и физические лица (см. Savigny cit. p. 291, 301; Arndts в Kritische Viertelj. B. 1, p. 96—98). Ho мало-помалу созревавшее правовое сознание дало путем научной абстракции возможность усматривать юридически настоящих лиц там, где на самом деле не было физического лица. Этому сознанию обязано наименование нашими источниками юридич. лиц «persona» (см. уже Frontinus в Lachmanns Schriften der römisch. Feldmesser I, p. 54; другие ссылки ниже), а также и отпадение многих прежних ограничений правоспособности юридических лиц (см. ниже).
Предмет персонификации. При юридических лицах личность придается идеальному единству, отвлеченному от самой основы (субстрата) юридического лица. Это идеальное единство и считается субъектом всех прав и обязанностей юридического лица.
Между последователями теории персонификации долгое время господствовало разногласие по вопросу: что̀ следует персонифицировать в случаях т. н. юридических лиц. Савиньи (cit. II. р. 224 п. в), Пухта (Institut. II, р. 291, 296) и другие, Scheurl (Beiträge 1, p. 5 и след.). Müller (Institut. § 60) говорили, что «сама цель есть некоторым образом лицо, которому принадлежит имущество» юридического лица. Но на это совершенно основательно возразил Унгер (раньше еще см. Kierulff. Theorie d. gemein. Civilrechts p. 131 п. р. 146), что «цель всегда нечто объективное, подлежащее достижению, и поэтому поставить ее в положение субъекта нельзя, так как сама цель себя не может преследовать» (Unger: System d. österr. Privatr I § 42 п. 7 и в Kritische Uebersch. VI, p. 159). И вот, сам Унгер выставил положение, что персонифицируется идеальное единство, отвлеченное от субстрата юридич. лица. И это воззрение теперь господствующее между последователями теории персонификации. Подтверждение его видят и в самом выражении источников, как напр.: municipium, societas personae vice fungitur, corpori legatur, collegium hereditatem capere potest, и т. д. L. 1 D. 3, 4, L. 22 D. 46, 1.
Виды юридических лиц. Юридическими лицами по римскому праву были следующие категории:
1) Соединение физических лиц, образующих в своей совокупности самостоятельный правовой субъект. В источниках эта категория юридических лиц обозначается общим названием universitas[325] personarum, hominum.
2) Учреждения с благотворительною целью, pia corpora, piae causae (благочестивые цели), под которыми разумелось по римскому праву предоставление имущества или само это имущество, предназначаемое преследовать цели христианской церкви, т. е. по римским понятиям, христианско-религиозные цели вспомоществования нуждающимся и цели воспитательные.
3) Лежачее наследство, heraditas jacens, т. е. совокупность наследственного имущества за период от открытия наследства до его принятия.
Потребность в таких юридических лицах определяется целями, желаемое достижение которых возможно только при тех условиях, если субъектом прав и обязанностей данного имущества будет особое идеальное лицо. Так, нередко несколько лиц преследуют одну и ту же цель, но в то же время осуществление ее было бы крайне затруднительно, если бы субъектами прав и обязанностей, служащих достижению этой цели, были по частям (pro rata) сами эти физические лица. Поэтому чувствуется потребность признать, для данных прав и обязанностей, отвлеченный от физических лиц субъект. Им и будет universitas personarum, как юридическое лицо[326].
Далее, нередко человек задается целями общего блага, которым жертвует свое имущество или часть его. Если цель эта такого рода, что осуществление ее выходит за пределы жизни жертвователя, то последний может быть гарантирован в точном и постоянном исполнении своей воли лишь тогда, когда данному имуществу будет дан особый идеальный субъект прав и обязанностей[327]. Такое юридическое лицо носит название благочестивого учреждения, pia corpora, pia causa.
Наконец, может случиться, что имущество, предназначаемое служить отдельному физическому лицу, известное время не имеет субъекта. Это бывает с наследственным имуществом в период между открытием и принятием наследства. Потребности оборота делают необходимым признать данному имуществу особый субъект, которым, конечно, не может быть физическое лицо. Вот это юридическое лицо и носит название hereditas jacens, лежачего наследства, т. е. право признает за самим наследством особую личность и таким образом само наследство является субъектом имущественных прав и обязанностей, составляющих его содержание.
В литературе перечисленный круг юридических лиц то суживают, то расширяют массой других видов.
Так, чаще всего из числа юридических лиц исключают hereditas jacens (напр., Savigny. System 2 p. 363—373, cp. возражения Pfeifer cit. p. 154—158). Такому взгляду весьма способствует полное разногласие между нашими источниками в теоретической конструкции лежачего наследства. Так, в одних положениях такое наследство сравнивается с корпорациями (L. 22 D. 46, 1), говорится, что res hereditariae nullius sunt (L. 1, pr. D. 1. 8), в других наследство рассматривается представительницею наследодателя (L. 31 § 1 D. 28, 5; L. 33 § 2; L. 34 D. 41, 1 и др.), в третьих вступление в лежачее наследство относится ко дню смерти наследодателя, т. e. res hereditariae рассматриваются имуществом будущего наследника (L. 54 D. 29, 2 и др.). В литературе масса попыток примирить это разногласие. Но для нас важно не так это разногласие во мнениях отдельных римских юристов, как тот факт, что положительными началами римского права лежачее наследство втягивается в гражданский оборот как самостоятельная правовая единица, что права и обязанности по этому наследству подлежат изменению (см. Windscheid. Die ruhende Erbschaft в Krit. Ueberschau B. 1, p. 181—207), а следовательно нельзя за ним отрицать значение самостоятельного субъекта прав, как это прямо и признают некоторые римские юристы. См., напр., L. 15 pr. D. 11, 1… domini loco habetur hereditas, cp. L. 3 § 6 D. 3, 5; L. 13 § 5 D. 43, 24. L. 61 pr. § 1 D. 41, 1.
Далее, и piae causae иногда не считают за особое лицо (см., напр., Rosshirt в Archiv f. d. civ. Praxis 10, p. 321—325; cp. Roth в Jahrb. f. d. Dogm. 1, 2, p. 189 и след.). Думают, что в классической юриспруденции имущество учреждений рассматривалось, как составная часть имущества общины, хотя и не сливалось с ним, будучи предназначено служить определенной цели. А в христианские времена, думают, piae causae образовывали имущественную часть церкви (bona ecclesiastica — Zrodlowski. D. römische Privatrecht B. 1. Prag 1877, p. 275 и 276, 277). Но места, приводимые в доказательство этого воззрения, говорят только об участии общины, церкви в управлении имуществом piarum causarum. На последнем же основании не следовало бы и в подопечном признавать самостоятельного субъекта прав (Puchta. Vorlesung., p. 65). С другой же стороны, в наших источниках часто учреждения, как-то: госпитали, сиротские дома и т. д., представлены особыми правовыми субъектами наряду с церквями и городами (напр., L. 19 С. 1, 2; L. 35 С. 1, 3; см. Pfeifer cit. p. 125, 126).
Другие ученые, как сказано, распространяют понятие юридического лица на многие другие случаи, кроме перечисленных. Так нередко считают за юридическое лицо:
Поземельные участки, praedia (см., напр., Boecking. Pandekten 1, § 38). На это подает повод форма выражения источников, из которой (формы) следует по первому взгляду, будто участку, как таковому, могут принадлежать сервитутные права (L. 12. D. 8, 1: fundo servitus acquiritur; L. 31 D. 8, 3: fundus id jus aquae amisit. И т. д.). Но это только значит, что сервитут предназначен служить потребности самого участка и что поэтому сервитутное право так соединено с участком, что с приобретением последнего всегда приобретается и первое. Но при этом собственно управомоченным будет не участок, но всякий владелец его, который, поэтому, и может свободно распоряжаться такими сервитутами, как всякою другою частью своего имущества (Vangerow. Pand. 1, p. 92, 93). Источники выражают только связь соответствующего права с правом собственности на участок: приобретение первого обусловлено приобретением последнего (Zitelmann. cit. p. 111). Самой форме выражения источников не следует придавать слишком большого значения, так как в тех же источниках можно найти и другие подобные выражения, как-то: pecori debetur appulsus L. 1 § 18 D. 43, 20); ager itineri servit (L. 13 § 1 D. 8, 3). См. Arndts Pandect., § 41 п. 5.
Нередко государственную власть или должность возводят в юридическое лицо (см. Bluntshli. Deutsch. Privatr. 1, р. 174—178), т. е., значит, признают возможным, чтобы сама должность рассматривалась субъектом имущественных прав, предназначенных служить отправлению должностных целей. Но так как должность не имеет самостоятельного существования рядом с государством, вызывающим ее к жизни, то государство и будет всегда субъектом прав по имуществу, определенному известной должности (Windscheid Pand. 1, § 57 n. 3) и таким образом видим, что выражение «права должности» неточное. — Другие писатели (Boecking. Pand. 1, § 38; Windscheid 1, § 57) принимают за юридическое лицо всех последовательных представителей определенной должности и одновременных членов коллегиальной должности, буде кем-либо предоставлено имущество в пользование представителям определенной должности. В источниках находим выражения, из которых можно заключить, что иногда представители известной должности в их совокупности рассматриваются, как единое отдельное лицо (L. 25 D. 50, 1… unius hominis vicem…; L. 76. D. 5, 1; Nov. 134 c. 6). Но все эти выражения относятся лишь к положению в публичном праве и не имеют никакого отношения к гражданско-правовому учению о гражданских лицах (Savigny. System 2, p. 237, 238). В тех же случаях, когда совершаются имущественные отказы в пользу вообще государства (L. 56 D. II (31) или жрецов определенного храма (L. 20 § 1 D. 33, 1) и т. п., то настоящим субъектом прав будут отдельные физические лица, — все наличные носители данной власти, представители данной должности, — которые свободно будут располагать данными правами; достоинство же должностное будет составлять условие допущения к отправлению данных прав. Намерение лица, отказывающего таким образом имущество, заключалось ясно в том, чтобы пользователями были физические лица, но под условием известного должностного их положения (Puchta. Vorlesung, § 27, p. 66). Но все это не значит, чтобы должностные лица в своей совокупности не могли образовывать коллегии, т. е. юридического лица (см. ниже).
Иногда за особый правовой субъект принимается т. наз. peculium (Bekker в Goldschmidt’s Zeitschr. f. Handelsr. 4, p. 499). Но нет надобности в таком особом субъекте, т. к. права и обязанности по пекулиуму будут непосредственно устанавливаться для filiusfamilias и paterfamilias (Zitelmann cit. p. 111).
Наконец, за юридическое лицо принимают nasciturus (Rudorff zu Puchta, § 114 в; Arndts. Pand. § 25 п. 1). Говорят, что с рождения начинается существование человека, но не лица, которое считается субъектом имущественных прав еще до рождения ребенка (L. 7 D. 1, 5). Но источники вывода на юридическую личность неродившегося не подтверждают. Наоборот, все основания предполагать, что ребенок во чреве матери не имеет никакой личности; если он родится мертвым, то, по источникам, он не считался лицом ни на одно мгновение (L. 129 D. 50, 16). Но только в случае рождения живым принимается, что он уже в период беременности in rebus humanis был. Этим объясняются и все правила об охранении имущественного интереса nasciturs’a (Vangerow. Pand. 1 § 32 cp. Pernice. Antistius Labeo. Bd. I, p. 201).
I. Universitates[328]. Совокупность людей в форме юридических лиц может представлять из себя такие союзы, которые вызываются как бы законами необходимости, основаны на естественно-нравственных требованиях человеческой природы, другие же союзы вызываются к жизни свободным определением их членов. Поэтому все юридические лица, состоящие из совокупности физических лиц, распадаются на а) необходимые и б) волею людскою устанавливаемые[329]. Общее название для всех видов юридических лиц, основа которых союз людей, как сказано выше, было universitas[330]. В современной науке принято[331] обозначать эти юридические лица другим общим названием, корпорацией[332]. Для корпораций, основанных волею лиц, источники употребляют название corpus[333]. Один и тот же смысл с последним имеет слово «collegium»[334]. Наконец, корпорации нередко обозначаются словом societas[335], которым, думают, оттеняется более частная цель данного союза, тогда как в коллегии выступает более публичная цель[336].
а) Необходимые или естественно-нравственные союзы людей. Сюда прежде всего относится:
Община — самое первоначальное по признанию и точному определению юридическое лицо[337]. Идея общего интереса жителей данного округа настолько насущна и проста, что все народы весьма рано и необходимо должны были сознать ее. Первое выражение идея эта получает путем персонификации общины. Община предшествует государству. В источниках общины, различные по объему и форме единения, носят различные названия: civitas, municipes, municipium, respublica, commune, communitas, vicus, colonia и т. д.[338]. Для осуществления своих целей община имеет свое отдельное имущество, управляемое ее магистратами[339].
Государство, как общение людей в форме юридического лица, установленное на естественно-нравственной основе, имеющее целью реализовать все нравственные цели этого общения. Для осуществления своего назначения государство нуждается в частно-гражданской личности[340]. С точки зрения имущественной правоспособности, государство именуется fiscus, aerarium. В гражданском праве самостоятельная, юридическая личность государства рассматривается только в форме государственной казны, фиска.
В науке нередко говорят о fiscus, как об особом юридическом лице (напр., Kierulff. Theor. d. gem. Civilr., p. 129, 153), на что подает повод и самый способ выражения источников (см. t. D. 49, 14; С. 10, 1: de jure fisci). Но fiscus есть не что иное, как само государство, рассматриваемое с имущественной стороны (Vangerow. Pand. 1 p. 93).
Во времена республики было известно название aerarium populi Romani. Позднее был учрежден aerarium militare и рядом с этими обоими существовал fiscus Caesaris. Мало-помалу все три казны подпали одинаковому ведению императора и слились под общим названием fiscus или aerarium (§ 13 J. 2, 6; L. 13 pr. §§ 1, 3, 4; L. 15 § 5 D. 49, 14; L. 1 § 9 D. 48, 10; L. 3 С. 7, 37), от которого отделено частное имущество императоров, res privata principis. — Следует еще заметить, что отдельные государственные кассы не составляют каждая особого юридического лица (L. 2 С. 8, 43; L. 1 С. 10, 5; L. 1 С. 4, 31).
б) Волею устанавливаемые ассоциации. К этого рода юридическим лицам принадлежат все те союзы, которые устанавливаются или решением власти, или свободным определением своих членов, если только в основе союз не имеет характера сожития, вызываемого естественно-нравственной природой человека, как-то напр., община, которая с укреплением государственной идеи часто устанавливается предписанием власти, напр., чрез coloniae deductio[341], и тем не менее относится к числу союзов необходимых.
Сюда же относятся:
Collegia militum в смысле воинских отделений, как-то легион[342] и др.[343].
Прежде подразделения народа на трибы, курии и т. п.
Разные союзы должностных лиц: decuriae scribarum, decuriae librariorum, fiscalium, censualium[344] и в особенности муниципальный совет (городской сенат), ordo decurionum, curia[345].
Союзы жрецов и жриц, — collegia sacerdotum, collegia templorum[346].
Далее идут разнообразные ассоциации с ремесленной, промышленной целью, с религиозною целью, с целью взаимного пособия.
Предание[347] относит происхождение ремесленных ассоциаций к самым древним временам[348]. Говорят, будто Нума Помпилий, желая смешать латинян с сабинянами, разделил весь народ на девять ремесленных корпораций. В конце республики и в императорские времена не было почти ни одного ремесла, которое не соединяло всех занимающихся им в корпорацию. Источники упоминают коллегии погонщиков ослов и мулов, мясников, колбасников, сукновальщиков и т. д., и т. д. Особенное значение имели collegia pistorum, fabrorum, naviculariorum[349], которые пользовались особыми правами.
Из корпораций, основанных для промышленных предприятий, особенное значение имели т. наз. societates publicanorum. В Риме с древних времен принято было отдавать частным лицам с торгов взыскание известных (косвенных) налогов, эксплуатацию известных государственных имуществ (соленые источники, salinae, золотые россыпи и т. п.), выполнение известных общественных работ (постройки). В этих случаях обыкновенно капитала одного лица не хватало и поэтому естественно образовывалось общество, которое мало-помалу получило характер корпорации. Это и были известные societates vectigalium publicorum, aurifodinarum, argentifodinarum, salinarum[350] и т. п.
Далее, с древнейших времен в Риме существовали религиозные братства, sodalitates, sodalicia, collegia sodalicia[351]. Цель их состояла в отправлении служения какому-нибудь божеству. Для этого все члены собирались в храме данного бога; жрец общества (flamen) закалывал жертву и члены братства садились за общую трапезу[352].
Collegia tenuiorum или collegia funeraticia были ассоциациями, цель которых обеспечивать своим членам приличное погребение. Этими членами обыкновенно были люди низшего состояния, вольноотпущенники, рабы с разрешения господ и т. д.
Обыкновенно думают, что погребальные ассоциации первоначально устанавливались с целью постройки на совокупные средства колумбариев (здания для сохранения праха, в которых каждый член получал известное число мест (loca). Позднее же, начиная с Нервы, цель погребальных ассоциаций сводилась лишь к тому, чтобы обеспечить покупку места для погребения своих членов. В последнем, конечно, всего более были заинтересованы люди низшего состояния, которые за малый взнос (funeraticium) при жизни получали право на покупку для них особого места погребения. (Буасье. Римская религия. Москва 1878, стр. 541—548). Отсюда и самое название коллегий tenuiorum (Mommsen в Zeit. f. gesch. R. — W. B. 15, p. 359).
Вопреки этому господствующему воззрению, один из современных писателей (Cohn. Zum röm. Vereinsrecht, p. 100—109), путем толкования единственных двух мест, упоминающих о collegia tenuiorum (L. 1 pr.; L. 3 § 2 D. 47, 22), пришел к заключению, что под tenuiores следует разуметь солдат и что collegia ten. ничего не имеет общего с погребальными ассоциациями.
II. Учреждения[353]. — Общего названия этот разряд юридических лиц в источниках не имел. Иногда они названы там piae causae[354]. Другое обычное наименование, pia corpora, новейшего происхождения[355]. Обоими этими названиями оттеняется благочестивая цель учреждений. Римское право только и знало благочестивые учреждения (см. ниже ссылки).
К учреждениям относятся все имущественные пожертвования отдельным богам[356], Иисусу Христу, Святым Мученикам[357], т. е. имущество храма или церкви. Если под церковью понимать церковную общину, то мы будем иметь дело уже не с учреждением, а с корпорацией. Далее, под pia corpora понимаются имущества, пожертвованные с определенной благотворительной целью на устройство благотворительного заведения[358], как-то: воспитательных домов (Траяна), богаделен, больниц, домов призрения и т. д.
Положение юридического лица в праве. В вопросе о положении юридического лица в праве следует отличать I пассивную сторону отношений юридического лица, способность состоять субъектом прав и обязанностей, II от активной — способность на юридические действия. При этом, конечно, речь будет идти об общих для всех юридич. лиц началах; в частности же отдельные виды юридических лиц различаются, подобно отдельным физическим лицам, в своем правовом положении.
I. Юридическое лицо, как самостоятельный субъект прав и обязанностей, с одной стороны ограничивается в своей правоспособности, а с другой является в привилегированном положении.
Многие права по самой природе вещей недоступны юридическим лицам, а именно все те, которые предполагают в своем субъекте качества физического существования. Поэтому, в области гражданского права юридическому лицу недоступны семейные права[359], как личные, так и имущественные, а именно: брачное имущественное право, все формы имущественно-правовых отношений под влиянием отцовской власти, наследование по закону, как основывающееся на родстве или браке. Далее, только особыми императорскими законами предоставлено юридическим лицам право патроната[360]. По этому же основанию юридич. лицо не могло бы состоять субъектом тех вещных прав, которые по своему свойству предполагают физического субъекта, а именно личные сервитуты; и только для некоторых видов личных сервитутов римские юристы обошли искусственно это препятствие.
Так пожизненный личный сервитут, ususfructus, принадлежа юридическому лицу, напр., муниципии, мог бы навсегда отделить от собственности самую существенную ее функцию, пользование. Это затруднение к установлению данного сервитута римские юристы обошли тем, что определили крайний срок отправления узуфрукта сто лет (L. 56 D. 7, 1; но срав. L. 26 D. 45, 3). Но другой личный сервитут, usus, как предполагающий личное пользование управомоченного, так и остался недоступным юридическому лицу.
Наконец, имущество юридического лица не может подлежать наследованию, так как юридическое лицо не умирает.
Вот самые существенные общие ограничения правоспособности юридических лиц. Но с другой стороны, как сказано, положение юридических лиц в праве было во многом привилегированным. Так, многие из них, наравне с минорами охранялись особыми средствами (in integrum restitutio) от убыточных последствий установленных правоотношений[361]; в частности имущества государства пользовались значительными привилегиями, которые частью были распространены и на имущество общин[362], и т. д.[363].
Итак, по гражданскому праву юридическому лицу доступны только имущественные права. И в этой сфере правоотношений оно частью ограничено, частью стояло в привилегированном положении.
II. Особенность положения юридических лиц в праве та, что они по самому существу своему не способны к какому-либо юридическому действию. Действия могут исходить только от человеческого существа. Но без возможности действия правовое существование юридических лиц было бы в высшей степени неполным. Вступление в правоотношения совершается в большинстве случаев чрез действия. Только с развитием представительства стало возможным обходить это затруднение тем, что действиям определенных людей придается такое значение, как бы то были действия юридического лица[364], и в этом отношении последнее сопоставляется с физическим недееспособным лицом.
В юстиниановом праве сохранилось еще достаточно следов первоначального ограничения дееспособности юридических лиц. Так, по мнению некоторых римских юристов, юридические лица по общему началу не могли владеть. Юрист мотивировал это начало тем, что юридическое лице consentire non potest[365]. Другие юристы во времена Юстиниана уже допускали возможность для юридических лиц владеть чрез представителей[366].
Затем, еще в юстиниановом праве общим правилом нельзя было предоставить какого-либо имущества юридическому лицу по акту последней воли[367]. Приобретение наследства возможно было только чрез личное действие наследника. Представительство тут вообще не допускалось[368]. Поэтому и юридическое лицо, как неспособное предпринять само требуемых действий, не могло и приобретать никаких наследств[369]. Таково объяснение юриста Ульпиана[370]. Только с развитием идеи представительства[371] открылась для юридического лица возможность вступать в наследство и принимать отказы, так что в юстиниановом праве уже могли вполне быть назначаемы наследниками казна и общины, как светские, так и церковные, и благотворительные учреждения[372], и тем более они могли теперь получать отказы[373].
И в обязательственные отношения юридическое лицо могло вступать лишь насколько здесь допускалось римским правом представительство[374]. — То же самое и при судебном осуществлении прав[375].
Форма представительства юридических лиц может быть крайне разнообразной. Так, управление казной определяется государственным устройством; управление учреждениями могло быть определено вперед волею жертвователя (L. 15. С. 1, 2. См. Roth в Iahrb. f. d. Dogm. 1, 2, p. 197, 198). В других случаях юридическим лицам могли быть назначаемы отдельные представители под самыми различными названиями (см. Dirksen. Civilist. Abhandl. 2, p. 47—61. Об управлении societates publicanorum см. у Salkowski. Bemerk., p. 37, 38), для отдельных дел или целой их совокупности (L. 1 § 1; L. 2, 3; L. 6 § 1, 3 D. 3, 4. Управители учреждений носили чаще название от самого назначения учреждения: xenodochi, orphanotrophi, gerontocomi и т. п., но также oeconomi, gubernatores; иногда pia corpora управлялась самим епископом (Nov. 131 с. 11). Затем, представительство может выражаться в одном лице или в нескольких лицах, которые в своей совокупности могут представлять из себя коллегию, как напр., в муниципиях (collegia или ordo decurionum). Наконец, в корпорации все члены ее в собрании могут являться представителями юридического лица. — Если представителями будут несколько лиц, или целая коллегия, то для решения, напр., в муниципальных делах, требуется наличность не менее 2/3 членов правления (L. 2, 3 D. 50, 9; L. 46 С. 10, 31; L. 142 С. Th. 12, 1). А в состоявшемся собрании дела, по общему началу, решаются большинством голосов (L. 19 pr. D. 26, 5; L. 19 D. 50, 1; L. 160 § 1 D. 50, 17; L. 46 C. 10, 31; L. 2, 3 С. 10, 33. Но см. Pfeifer cit. p. 92, 93; Savigny cit. § 97). — Корпорацию с определенно организованным правлением принято называть universitas ordinata, в отличие от universitas inordinata, когда дела заведуются самими членами корпорации, вне определенной организации особого правления (в науке, впрочем, эти термины принимаются в различных смыслах; см. Pfeifer, cit. p. 50, 51).
Искусственно созданная дееспособность юридических лиц, разумеется, не может распространяться на совершение преступлений (delicta).
Вопрос о способности юридических лиц совершать преступления (delicta) в науке прежде был весьма спорен. Некоторые писатели, особенно цивилисты, высказывались в утвердительном смысле, но теперь большинство отвергает такую ответственность (см. пр. Таганцев. Курс русского уголовного права. I. Спб. 1874, стр. 8—13). По принятой нами теоретической конструкции юридических лиц, вопрос решается вполне бесспорно. Хотя за юридическим лицом и признана воля и способность внешне ее выражать, но, тем не менее, юридическое лицо по своей сущности есть только юридическая фикция и имеет собственную личность и волю лишь настолько, насколько распространяется эта фикция[376]. Но так как совершение преступления не может заключаться в цели установления юридического лица, то это последнее и неспособно к нему (Vangerow. Pand. 1, р. 97). Поэтому все то, что называют преступлением юридического лица, будет всегда преступлением только отдельных его членов или представителей, т. е. отдельных физических лиц; причем безразлично — будет ли оно совершено по поводу отношений юридического лица, или нет (Savigny cit. II, р. 313). Это воззрение находит подтверждение в наших источниках. Так, Ульпиан, задавшись вопросом, можно ли предъявить actionem de dolo против муниципии, дает отрицательный ответ: quid enim municipes dolo facere possunt? (L. 15, § 1 D. 4, 3 cp. Nov. Major. tit. VII, § 11 ed. Haenel, p. 320). Но совсем иной вопрос: насколько юридические лица отвечают из правонарушений своих представителей или членов. Юрист Помпоний в одном месте (L. 4 D. 43, 16) говорит, что если будет совершен деликт от имени муниципии, то последняя ответственна, насколько получила прибыль путем правонарушения своих представителей (quid ad eum pervenit). Очевидно, о способности юридических лиц совершать деликты тут и речи нет. Равно и в другом фрагменте (L. 9, § 1 D. 4, 2) говорится лишь о том, что несколько лиц, случайно соединенных в коллегию, могут подобно отдельным лицам (personae singulares) совершать delictum, но об иске по деликту против самой коллегии тут нет и речи (Puchta. Kleine Schriften, p. 506 п.).
Права и обязанности, устанавливаемые юридическому лицу, будут иметь непосредственным своим субъектом само юридическое лицо. Оно в правовом отношении рассматривается за совершенно самостоятельное лицо[377]. Так что, напр., имущество корпорации не будет имуществом ее членов[378], представитель корпорации не будет представитель ее членов[379]. Мало того, отдельные члены корпорации могут находиться в самостоятельных правоотношениях к самой корпорации, напр., приобретать вещные права на имущество корпорации и т. п.[380]. Но при этой самостоятельности личности юридического лица, в самом его назначении может заключаться право отдельных членов пользоваться на счет имущества юридического лица, напр., корпорации.
Прежде обыкновению думали, что, по самой сущности юридических лиц, отдельные члены их не имеют никакого участия в имуществе корпорации, на том основании, что юридическое лицо стоит в таком же самостоятельном, независимом положении относительно своих членов, как и относительно всякого третьего лица (см. у Salkowski. Bemerk. Z. Lehre v. d. Iur. Pers., p. 13—16). Но некоторые римские корпорации, как напр., societates publicanorum (vectigalium publicorum), aurifodinarum, argentifodinarum, salinarum и т. п. несомненно должны допускать участие к пользованию своими доходностями отдельных их членов, право на каковое участие эти последние могли осуществлять даже исками (pro socio или communi dividundo L. 63, § 8; L. 65, § 15 D. 17, 2). На такое участие направлена сама цель установления подобных обществ и поэтому каждый отдельный член их может требовать этого участия соразмерно своему вкладу, паю, pars (Cic. pro Rab. Post. с. 2; L. 9, § 4 D. 39, 4). Эту pars можно было даже отчуждать и унаследовать (Cic. in Vatin. с. 12; Cic. pro Rab. Post. с. 2; L. 59 pr. D. 17, 2). Все это заставило новейших ученых допустить, смотря по существу корпорации, участие ее членов в прибыли (Unger в Krit. Ueber. 6, p. 172, 174, 175), хотя иногда и отмечают этот класс корпораций особым названием, корпораций не в собственном смысле слова (uneigentliche Corporationen, напр., Gerber в Zeitschr. für. Civilr. u. Process N. F. Bd. XII, p. 206). Но нет необходимости устанавливать какие-то отклонения от правила, так как цели, с которыми соединяются отдельные лица в корпорацию, не могут влиять на самую конструкцию этого юридического лица. Раз союз людей является вовне, как самостоятельный правовой субъект, то всегда будем иметь дело с юридическим лицом, без внимания к целям, преследуемым отдельными членами его при установлении этого нового правового субъекта (ср. Salkowski cit. р. 17—19, ср. р. 41).
Установление юридических лиц. — Установление некоторых видов юридических лиц, как-то лежачего наследства, объясняется самым их понятием. Установление других, как-то государства, объясняется в государственном праве. Затем, учреждения устанавливаются посвящением определенного имущества определенным целям[381]. Наконец, о корпорациях мы говорим в случае ясно выраженного намерения нескольких лиц устроить такое сообщество, которое, в качестве идеального единства, рассматривалось бы как особый субъект прав[382]. Число требуемых для корпорации лиц не определяется общим правилом.
В L. 85 D. 50, 16 читаем: Neratius Priscus tres facere existimat collegium, et hoc magis sequendum est. Долго считали (напр., Kierulff. Civilr., р 132) это положение за общее правило об обязательных трех членах для всякой корпорации, но теперь остановились на том объяснении, что число три дает только основание для суждения о данном сообществе, как о коллегии; но и при всяком другом числе участников их сообщество с определенной целью может стать юридическим лицом (Arndts, Pand. § 44 п. 2).
Состоять членом нескольких коллегий не дозволялось[383].
Вопрос о том, насколько юридическая личность зависела в каждом случае от утверждения власти, разрешается следующим образом. Учреждения не требовали особого разрешения; самое их существование придавало им значение юридического лица. Корпорации следует подразделить на дозволенные и недозволенные (collegia licita, collegia illicita). Последними признавались те союзы, которые, уже с последних времен республики, имели стремление выродиться в политические клубы. Поэтому подобные союзы запрещено было открывать под страхом наказания[384] без особого разрешения императора или сената. К числу дозволенных корпораций принадлежали и такие, которых установление даже поощрялось со стороны императоров разными привилегиями, как-то многие виды ремесленных и торговых корпораций[385]. Поэтому для установления дозволенных корпораций едва ли требовалось особое какое-либо разрешение власти.
Вообще вопрос об участии государства при установлении юридических лиц весьма спорен. Так, по мнению Савиньи (cit. р. 275—279), для установления всякого юридического лица безусловно необходимо разрешение государственной власти. Главное теоретическое основание этому воззрению то, что юридическое лицо не носит, подобно физическому лицу, в самом себе естественных условий правоспособности. На него только путем фикции распространяется правоспособность физического лица, а такое распространение может исходить только от власти (см. другие основания этого воззрения у Salkowski. Bemerkung, р. 19—29). Но римское право положительно держится иного начала. Так, в частности учреждения, по ясным выражениям источников, могли устанавливаться без какого-либо участия власти (L. 23 С. 1, 2; L. 35, 46, 49 С. 1, 3. См. прежнюю спорность вопроса у Rosshirt в Archiv f. d. civilist. Praxis X, p. 325, 326). Так как Рим знал только благотворительные учреждения (см. выше), то сама похвальная цель их установления не могла дать повода к ограничению первоначальной свободы каждого по усмотрению устанавливать pia corpora. Теперь большинство романистов держатся этого мнения. — По вопросу об установлении корпораций высказанное мнение принадлежит Пухте (Kleine civ. Schriften, р. 512—515). Но многие ученые оспаривают это мнение (см. у Unger в Krit. Uebersch. 6, p. 148—156; Windscheid. Pandekt. 1 § 60 п. 2). Источники же дают основание думать, что римское законодательство шло путем ограничения первоначальной свободы основывать корпорации (противное доказывает Cohn. Vereinsr., p. 28—35), запрещая под страхом наказания известные их категории; откуда и название «недозволенные коллегии» (collegia illicita). Так, во время политических неурядиц были запрещены клубы с политическим влиянием, sodalitates (Cic. ad Quint. 2, 3) и вообще собрания политические (coetus factiosorum hominum Asconius in Cornel., p. 75 ed. Orelli). Подобные корпорации, подразумевалось, могли быть установлены только с разрешения власти (L. 3 pr. § 1 D. 47, 22), тогда как все остальные, как collegia licita, не требовали подобного разрешения, так как закона подобного не было. Вот смысл L. 1, 2, 3 D. 47, 22; L. 1 pr. D. 3, 4. (Ср. Cohn Vereinr., p. 80—100).
Конец юридического лица. Конец государства и лежачего наследства объясняется из самого их понятия. Остальные юридические лица прекращают свое существование, когда отпадают необходимые предположения их юридической личности: I) отпадает основа их личности и II) когда правовое предписание направлено на прекращение за ними характера самостоятельного правового субъекта.
I. Так, корпорация прекращает свое существование, когда выходят все ее члены смертью или заявлением. Простая перемена членов, хотя бы всех, не влечет за собой прекращения корпорации[386], так как корпорация, как особое лицо, требует для своего понятия наличности членов, но каких — настоящих, или последующих — это безразлично. Поэтому же корпорация продолжает свое существование, если останется хотя бы один член[387], и прекращается, если не останется налицо ни одного члена.
Многие писатели полагают, что и с выходом всех членов возможно еще продолжение корпорации, если не прекратилась ее цель, осуществлять которую в непродолжительном времени могут приступить новые члены (Savigny Syst. I, р. 280; Windscheid Р. 1 § 61; Arndts § 45 п. 1; Zrodlowski 1, р. 284). Но другие писатели основательно не признают существования корпорации за то время, когда выходят все ее члены, так как по самому понятию корпорации, она немыслима без личного состава (Pfeifer cit. р. 115; Brinz. Pand., р. 1147; см. Dernburg. Pand. I, p. 148 п. 2).
II. Прекращается корпорация, когда предписанием власти она лишается характера юридического лица, закрывается[388].
Помимо этих способов прекращения корпораций, в самом их установлении могут заключаться условия их прекращения, как-то наступление срока, на который были установлены, достижением цели, на которую были направлены.
Иногда в числе способов прекращения корпораций выставляют постановление о том членов корпорации (напр., Windscheid 1 § 61); но уже давно возражали против такого воззрения (особенно см. Puchta в Kleine civ. Schrift., р. 505). Воля членов корпорации имеет лишь то значение, что придает ей активное бытие, но нельзя эту волю рассматривать за волю самой корпорации, направленную на прекращение своей личности. Постановлением члены могут вызвать только косвенно прекращение корпорации, а именно, соглашаясь выйти из состава корпорации, но это не будет уже особый способ прекращать корпорацию (Zrodlowski, Р. 1, р. 285, 286).
Учреждения прекращаются[389], I когда нет более имущества.
Аналогический вопрос о продолжении учреждения при существовании цели (Brinz Р., р. 1137, 1138).
II. Когда преследуемая цель становится недозволенной или недостижимой.
Помимо этих способов прекращения, учреждение, по общим правовым началам перестает существовать с наступлением его срока или условия, под которым было установлено.
Судьба имущества юридического лица по его прекращении. По вопросу о преемственности в имуществе юридического лица источники римского права не имеют никаких данных[390]. Правильное решение состоит в следующем[391].
Прежде всего обращается внимание, не постановлено ли чего-либо в самом акте установления юридического лица о будущей судьбе имущества, или в частности для корпорации, не было ли пред прекращением юридического лица постановление о его имуществе. Но с прекращением юридического лица никоим образом не прекращаются права отдельных лиц, в том числе и членов его, установленные к имуществу юридического лица (напр., право сервитутов, или в случаях вообще товариществ на паях). Если не имеется ни того, ни другого, то имущество юридического лица, как выморочное (bonum vacans) идет в казну (имущества религиозных учреждений идут специально в fiscus ecclesiasticus).
Некоторые ученые (Böhlau cit. р. 41—51) полагают, что и в последнем случае имущество корпорации делится между ее членами. Но, выходя из принятой нами теоретической конструкции юридических лиц, мы не можем признать такого деления. С прекращением корпорации нет уже более того субъекта, которому исключительно принадлежало корпорационное имущество; а так как юридические лица не могут иметь ни завещательных, ни законных наследников, то остается одно из двух: или рассматривать данное имущество бесхозяйным, обязательства прекратившимися, или же считать его выморочным, bonum vacans, и как таковое передавать казне. Все юридические предположения говорят за выморочность (Puchta в Kleine civ. Schriften, р. 509—511).