Сокр. Одинъ, два, три; но четвертый-то[1] гдѣ же у насъ, 17. любезный Тимей, — четвертый изъ вчерашнихъ гостей — сегодняшнихъ хозяевъ[2]?
Тим. Съ нимъ случилась какая-то болѣзнь, Сократъ. Вѣдь добровольно онъ не отсталъ бы отъ этой бесѣды.
Сокр. Такъ не лежитъ ли на тебѣ, вмѣстѣ съ другими, обязанность выполнить и то, что падаетъ на долю отсутствующаго?
B.Тим. Конечно; и мы, по мѣрѣ силъ, ничего не упустимъ. Да и несправедливо было бы, если бъ остальные изъ насъ, принявъ отъ тебя вчера приличное угощеніе, не постарались угостить тебя взаимно.
Сокр. А помните ли все, что я предложилъ вашему обсужденію?
Тим. Иное помнимъ, а что̀ забыли, то теперь ты напомнишь намъ. Но лучше, если это тебѣ не въ тягость, пройди опять все, въ краткихъ словахъ, сначала, чтобы оно сильнѣе напечатлѣлось въ насъ.
C.Сокр. Такъ и будетъ[3]. Сущность вчерашнихъ моихъ разсужденій о государствѣ заключалась, кажется, въ вопросѣ: какое и въ составѣ какихъ мужей, по моему мнѣнію, бываетъ оно наилучшее?
Тим. И что̀ было сказано, пришлось намъ всѣмъ, Сократъ, очень и очень по мысли.
Сокр. Не отдѣлили ли мы въ немъ сперва дѣло землепашцевъ и всѣ другія искусства отъ класса людей, имѣющихъ быть воинами?
Тим. Да.
D.Сокр. И, примѣнительно къ природнымъ наклонностямъ, давая каждому лишь одно подходящее по свойствамъ занятіе и одно искусство, о людяхъ, обязанныхъ вести за всѣхъ войну, сказали, что имъ слѣдуетъ быть только стражами города, внѣ ли его кто, или внутри вздумаетъ злодѣйствовать; но судить милостиво имъ подвластныхъ, какъ друзей по природѣ, и быть строгими единственно къ встрѣчающимся въ битвахъ врагамъ.18.
Тим. Совершенно такъ.
Сокр. Вѣдь природа-то души у стражей, — какъ мы, думаю, говорили, — должна, съ одной стороны, быть раздражительною, съ другой — преимущественно философскою, чтобы они могли являться въ отношеніи къ однимъ насколько слѣдуетъ кроткими, а въ отношеніи къ другимъ строгими.
Тим. Да.
Сокр. А что же по поводу воспитанія? Не то ли (сказали мы), что они должны быть воспитаны и въ гимнастикѣ, и въ музыкѣ, и во всѣхъ наукахъ, какія пригодны имъ?
Тим. Конечно.
Сокр. Воспитанные же такимъ-то образомъ, — сказано было, B. кажется, — не должны думать о пріобрѣтеніи въ личную собственность ни золота, ни серебра, ни другаго какого бы то ни было имущества, но, какъ союзники (гражданъ), получая отъ охраняемыхъ ими сторожевую плату, достаточную для людей умѣренныхъ, обязаны издерживать ее сообща[4], содержаться столомъ и жить вмѣстѣ, и, не предаваясь инымъ занятіямъ, всегда заботиться о добродѣтели.
Тим. И это сказано было такъ.
Сокр. Равнымъ образомъ мы упомянули и о женщинахъ[5], C. что онѣ близки по природѣ къ мужчинамъ; что поэтому всѣ общественныя занятія надобно приспособить и къ нимъ, и всѣмъ имъ назначить общее (съ мужчинами) дѣло какъ на войнѣ, такъ и въ другихъ родахъ жизни.
Тим. Та̀къ, говорено было и объ этомъ.
Сокр. Но что еще о дѣторожденіи[6]? По необычайности положеній, не памятно ли намъ то, что, въ отношеніи браковъ и дѣтей постановили мы общее все для всѣхъ, въ тѣхъ D. видахъ, чтобы ни для кого не было собственнаго своего родства, но всѣ считали всѣхъ сродниками, — именно, сестрами и братьями — тѣхъ, кто находится въ соотвѣтственномъ тому возрастѣ, — родившихся раньше и старѣйшихъ — отцами и родителями отцовъ, а позднѣйшихъ по рожденію — дѣтьми и отродіемъ дѣтей?
Тим. Да, по указанной тобою причинѣ, и это памятно.
Сокр. А чтобы по возможности сряду же раждались у насъ люди съ природою наилучшею, не помнимъ ли, мы говорили, что правители и правительницы должны, для E. устройства браковъ, хитро придумать такіе жребіи[7], по которымъ худые и добрые, тѣ и другіе, соединялись бы отдѣльно съ подобными себѣ, такъ чтобы, причиною сочетанія почитая случай, они изъ-за этого не питали другъ къ другу никакой вражды?
Тим. Помнимъ.
19.Сокр. Говорили мы также, что дѣти добрыхъ должны быть воспитываемы, а дѣти худыхъ тайно распредѣляемы по другимъ сословіямъ города[8]. За подрастающими надобно постоянно наблюдать и достойныхъ снова возводить, а недостойныхъ у себя отсылать на мѣсто повышенныхъ.
Тим. Такъ.
Сокр. Что же? не изложили ли мы все уже дѣло по вчерашнему, обозрѣвъ его снова въ главныхъ чертахъ? Или чувствуемъ недостатокъ еще въ чемъ нибудь, любезный Тимей, что было сказано, а теперь пропущено?
Тим. Нѣтъ, говорено было это самое, Сократъ.
B.Сокр. Такъ затѣмъ выслушайте, по поводу разсмотрѣннаго государства, какое производитъ оно на меня впечатлѣніе. Это впечатлѣніе-то у меня такого же рода, какъ если бы кто, смотря на прекрасныхъ животныхъ, воспроизведенныхъ ли живописью, или дѣйствительно живыхъ, только остающихся въ спокойномъ состояніи, желалъ видѣть, какъ они движутся и совершаютъ въ борьбѣ тѣ дѣйствія, которыя естественно совершать ихъ тѣламъ. Такъ настраиваетъ и меня C. разсмотрѣнный нами городъ. Вѣдь съ удовольствіемъ послушалъ бы я, если бы кто раскрылъ словомъ, ка̀къ нашъ городъ, рѣшаясь, по обстоятельствамъ, вести войну, подвизался бы въ этой борьбѣ противъ другихъ городовъ, и ка̀къ въ теченіе войны, и въ совершеніи самыхъ дѣлъ, и въ словесныхъ сношеніяхъ, по отношенію къ каждому изъ городовъ, велъ себя достойно своего образованія и воспитанія. Въ этомъ-то, Критіасъ и Ермократъ, я не довѣряю самъ себѣ, D. буду ли въ силахъ достаточно восхвалить тѣхъ мужей и тотъ городъ. Впрочемъ, что касается меня, это и не удивительно; но такое же мнѣніе получилъ я и о поэтахъ, — какъ жившихъ въ древности, такъ и живущихъ теперь. Я не унижаю рода поэтическаго; но всякій ясно видитъ, что подражающая масса, въ какихъ воспитана понятіяхъ, тому легче и лучше подражаетъ; а тому, что̀ встрѣчаешь внѣ E. условій своего воспитанія, трудно съ успѣхомъ подражать и дѣлами, а еще труднѣе словомъ. Родъ же софистовъ почитаю я хотя и очень опытнымъ въ краснорѣчіи и другихъ прекрасныхъ искусствахъ, но боюсь, какъ бы эти люди, бродящіе по городамъ и нигдѣ не основывающіе себѣ собственнаго жительства, не ошибались въ своихъ догадкахъ, ка̀къ и что̀, на войнѣ и въ битвахъ, должны дѣлать и говорить философы и вмѣстѣ политики, при ихъ дѣятельныхъ и словесныхъ сношеніяхъ съ другими. За тѣмъ остаются люди вашего званія, которымъ и по природнымъ свойствамъ и по воспитанію 20. доступно то и другое. Вѣдь этотъ Тимей, — гражданинъ Локровъ[9], благоустроеннѣйшаго города въ Италіи, своимъ богатствомъ и происхожденіемъ не уступающій никому изъ тамошнихъ, — достигъ въ городѣ величайшей власти и почестей, и въ философіи, всей вообще, поднялся, по моему мнѣнію, до высшаго предѣла. О Критіасѣ[10] тоже всѣ мы здѣсь знаемъ, что ему очень не чужды предметы, о которыхъ говоримъ. Что, наконецъ, Ермократъ[11] ко всему B. этому способенъ и по природѣ и по воспитанію, въ томъ убѣждаетъ насъ множество свидѣтельствъ. И потому-то вчера, склоняясь на вашу просьбу разсмотрѣть вопросъ о государствѣ, я охотно уступилъ вамъ, зная, что, если вы захотите, никто удовлетворительнѣе васъ не раскроетъ дальнѣйшее. Вѣдь изъ нынѣшнихъ одни только вы могли бы, поставивъ городъ приличнымъ образомъ въ войну, дать о немъ справедливый во всѣхъ подробностяхъ отчетъ. Такъ вотъ, раскрывъ то, что мнѣ было задано, я задалъ и вамъ, въ свою очередь, урокъ, о которомъ говорю. Вы согласились, по взаимному между собою уговору, заплатить мнѣ C. сегодня за мои изслѣдованія гостепріимнымъ словомъ: вотъ для этого я и явился теперь сюда, принаряженный, и совершенно готовъ принять угощеніе.
Ерм. И право, Сократъ, въ усердіи-то съ нашей стороны, — какъ сказалъ Тимей, — недостатка не будетъ, да и нѣтъ у насъ предлога не сдѣлать этого. Такъ что и вчера, какъ только пришли отсюда въ гостиное помѣщеніе къ Критіасу, гдѣ остановились, да и ранѣе того, на пути, мы D. опять разсуждали объ этомъ. И онъ тутъ сообщилъ намъ одно древнее преданіе, которое, Критіасъ, ты перескажи теперь и Сократу, чтобы Сократъ обсудилъ вмѣстѣ съ нами, годится ли оно для его урока, или не годится.
Крит. Надобно сдѣлать это, если того же мнѣнія будетъ и третій товарищъ, Тимей.
Тим. Конечно, того же.
Крит. Выслушай же[12], Сократъ, сказаніе, хоть и очень странное, но совершенно достовѣрное, какъ заявилъ нѣкогда мудрѣйшій изъ семи мудрыхъ — Солонъ. Онъ былъ E. родственникъ и короткій другъ прадѣду нашему Дропиду[13], о чемъ и самъ нерѣдко упоминаетъ въ своихъ стихотвореніяхъ. Дропидъ сообщалъ нашему дѣду Критіасу, а старикъ Критіасъ передавалъ опять намъ, что велики и удивительны были древнія дѣла нашего города, теперь, отъ времени и гибели человѣческихъ поколѣній, пришедшія въ забвеніе; но изъ всѣхъ величайшее было одно, припоминаніемъ котораго 21. можемъ мы теперь прилично выразить тебѣ нашу благодарность и вмѣстѣ съ тѣмъ, при настоящемъ празднествѣ, достойно и истинно, не хуже чѣмъ гимнами, восхвалить самую богиню[14].
Сокр. Хорошо сказано. Но о какомъ же это древнемъ дѣлѣ разсказывалъ Критіасъ, въ значеніи не только преданія, но подвига, нѣкогда, по свѣдѣніямъ Солона, дѣйствительно совершеннаго этимъ городомъ?
Крит. Я сообщу тебѣ древнее преданіе, которое слышалъ не отъ молодаго человѣка; потому что Критіасу было тогда, B. по его словамъ, уже подъ девяносто лѣтъ, а мнѣ — много что десять. Случилось это у насъ въ третій день апатуріевъ[15], называемый куреотисъ. Обычное для насъ, дѣтей, празднованіе этого дня повторилось и на тотъ разъ; потому что отцы выставили намъ награды за чтеніе рапсодій. Изъ многихъ поэтовъ и много тогда прочитано было стихотвореній; а какъ нѣкоторую новость для того времени, пропѣли многіе изъ насъ, дѣтей, и стихотворенія Солона. И вотъ, при этомъ случаѣ, кто-то изъ товарищей по фратріи, — былъ ли онъ въ самомъ дѣлѣ того мнѣнія, или хотѣлъ также польстить Критіасу, — сказалъ, что считаетъ Солона не только величайшимъ мудрецомъ въ другихъ C. отношеніяхъ, но и въ поэзіи наиболѣе благороднымъ изъ всѣхъ поэтовъ. А старикъ, — это я живо помню, — принявъ такое замѣчаніе съ большимъ удовольствіемъ, разсмѣялся и сказалъ: если бы, другъ Аминандръ, занимался онъ поэзіею не между дѣломъ, а серьезно, какъ другіе, и обработалъ сказаніе, принесенное имъ сюда изъ Египта; и если бы не возмущенія и другія бѣдствія, которыя засталъ онъ здѣсь по возвращеніи, и которыя принудили его бросить поэзію, то, по моему мнѣнію, не былъ бы знаменитѣе D. его ни Исіодъ, ни Омиръ, и никакой другой поэтъ. — Что же это за сказаніе, Критіасъ? спросилъ Аминандръ. — Сказаніе, отвѣчалъ онъ, о величайшемъ и по справедливости славнѣйшемъ изъ всѣхъ подвиговъ, и этотъ подвигъ дѣйствительно совершилъ нашъ городъ, только повѣсть о немъ, за отдаленностью времени и за гибелью его исполнителей, до насъ не достигла. — Разсказывай сначала, примолвилъ тотъ, что, какъ и отъ кого, въ качествѣ достовѣрнаго E. сказанія, слышалъ, по его словамъ, Солонъ.
Въ Египтѣ, началъ онъ, на Дельтѣ, угломъ которой разрѣзывается теченіе Нила, есть область, называемая Саитской[16], а главный городъ этой области — Саисъ, откуда былъ родомъ и царь Амазисъ. Жители этого города имѣютъ свою покровительницу богиню, которая по-египетски называется Нейѳъ[17], а по-эллински, какъ говорятъ они, Аѳина. Они выдаютъ себя за истинныхъ друзей аѳинянъ и за родственный имъ, до нѣкоторой степени, народъ. Прибывъ туда, Солонъ, по его словамъ, пользовался у жителей большимъ 22. почетомъ, а распрашивая о древностяхъ наиболѣе свѣдущихъ въ этомъ отношеніи жрецовъ, нашелъ, что о такихъ вещахъ ни самъ онъ, ни кто другой изъ эллиновъ, просто сказать, ничего не знаютъ. Однажды, желая вызвать ихъ на бесѣду о древнихъ событіяхъ, Солонъ принялся разсказывать про греческую старину: говорилъ о Форонеѣ[18], такъ называемомъ первомъ, и о Ніобѣ, затѣмъ, B. послѣ потопа, о Девкаліонѣ и Пиррѣ, какъ они спаслись; потомъ прослѣдилъ ихъ потомство и, соображая время, старался опредѣлить, сколько минуло лѣтъ тому, о чемъ говорилось. Но на это одинъ очень старый жрецъ сказалъ: О Солонъ, Солонъ! вы, эллины, всегда дѣти, и старца эллина нѣтъ. Услышавъ это, Солонъ спросилъ: какъ это? что ты хочешь сказать? — Всѣ вы юны душою, примолвилъ онъ; потому что не имѣете вы въ душѣ ни одного стараго мнѣнія, которое опиралось бы на древнемъ преданіи, и ни C. одного знанія, посѣдѣвшаго отъ времени. А причиною этому вотъ что. Многимъ и различнымъ катастрофамъ подвергались и будутъ подвергаться люди; величайшія изъ нихъ случаются отъ огня и воды, а другія, болѣе скоротечныя, — отъ множества иныхъ причинъ. Вѣдь и у васъ передается сказаніе, будто нѣкогда Фаэтонъ, сынъ Солнца, пустивъ колесницу своего отца, но не имѣя силы направить ее по пути, котораго держался отецъ, пожегъ все на землѣ, да погибъ и самъ, пораженный молніями. Это разсказывается, конечно, въ видѣ миѳа; но подъ нимъ скрывается та истина, что свѣтила, движущіяся въ небѣ и кругомъ земли, D. уклоняются съ пути, и чрезъ долгіе промежутки времени истребляется все находящееся на землѣ посредствомъ сильнаго огня[19]. Тогда обитатели горъ, высокихъ и сухихъ мѣстностей гибнутъ больше, чѣмъ живущіе у рѣкъ и морей. Что касается насъ, то Нилъ, хранящій насъ также въ иныхъ случаяхъ, бываетъ нашимъ спасителемъ и въ этой бѣдѣ. Когда же опять боги, для очищенія земли, затопляютъ ее водою, то спасаются живущіе на горахъ, пастухи и волопасы, люди же, обитающіе у васъ по городамъ, уносятся потоками воды въ море. Но въ этой странѣ, ни тогда, ни въ другое время, вода не изливается на поля сверху, а E. напротивъ, вся наступаетъ обыкновенно снизу[20]. Оттого-то и по этимъ-то причинамъ здѣсь, говорятъ, все сохраняется отъ самой глубокой древности. Но дѣло вотъ въ чемъ: во всѣхъ мѣстностяхъ, гдѣ не препятствуетъ тому чрезмѣрный холодъ или зной, въ большемъ или меньшемъ числѣ, всегда живутъ люди; и что̀ бывало прекраснаго и великаго, или замѣчательнаго въ иныхъ отношеніяхъ, — у 23. васъ или здѣсь, или въ какомъ другомъ мѣстѣ, о которомъ доходятъ до насъ слухи, — то все съ древняго времени записано и сохраняется здѣсь въ храмахъ; у васъ же и у другихъ, каждый разъ, едва лишь упрочится письменность и другія средства, нужныя (для этой цѣли) городамъ, какъ опять, чрезъ извѣстное число лѣтъ, будто болѣзнь, низвергся на васъ небесный потокъ, и оставилъ изъ васъ въ живыхъ B. только неграмотныхъ и неученыхъ; такъ что вы снова какъ будто молодѣете, не сохраняя въ памяти ничего, что происходило въ древнія времена — какъ здѣсь, такъ и у васъ. Вотъ и теперь, напримѣръ, все, что ты разсказалъ, Солонъ, о вашихъ древнихъ родахъ, мало чѣмъ отличается отъ дѣтскихъ побасенокъ: во первыхъ, вы помните только объ одномъ земномъ потопѣ, тогда какъ до C. того было ихъ нѣсколько; потомъ, вы не знаете, что въ вашей странѣ существовало прекраснѣйшее и совершеннѣйшее въ человѣчествѣ племя, отъ котораго произошли и ты, и всѣ вы съ вашимъ городомъ, когда оставалась отъ него одна ничтожная отрасль. Отъ васъ это утаилось, потому что уцѣлѣвшая часть племени, въ теченіе многихъ поколѣній, сходила въ гробъ безъ письменной рѣчи. Вѣдь нѣкогда, Солонъ, до великой катастрофы потопа, у нынѣшнихъ аѳинянъ былъ городъ, сильнѣйшій въ дѣлахъ военныхъ, но особенно сильный отличнымъ по всѣмъ частямъ законодательствомъ. Ему приписываютъ прекраснѣйшія дѣла и прекраснѣйшее гражданское устройство, изъ всѣхъ, D. какія, по дошедшимъ до насъ слухамъ, существовали подъ солнцемъ.
Выслушавъ это, Солонъ, — по его словамъ, — удивился и со всѣмъ усердіемъ просилъ жрецовъ, чтобы они по порядку и подробно разсказали ему все о дѣлахъ древнихъ его согражданъ. — Жрецъ отвѣчалъ: ничего не скрою, Солонъ, но разскажу охотно, и ради тебя, и ради вашего города, и особенно ради богини[21], которая, получивъ на свою долю города̀ — и вашъ и здѣшній, воспитала и образовала оба, — вашъ тысячью годами прежде, взявъ для васъ E. сѣмя отъ Геи и Ифеста[22], а здѣшній послѣ. Время устроенія здѣшняго-то города у насъ, въ священныхъ письменахъ, опредѣляется числомъ восьми тысячъ лѣтъ. Что касается твоихъ согражданъ, жившихъ за девять тысячъ лѣтъ, то я изъясню тебѣ вкратцѣ ихъ законы и прекраснѣйшее изъ совершенныхъ ими дѣлъ. Подробно же все мы разсмотримъ 24. на досугѣ, когда нибудь въ другой разъ, взявъ самыя записки[23]. О ихъ законахъ заключай по здѣшнимъ; потому что здѣсь теперь найдешь ты много образцовъ того, что было тогда у васъ: найдешь, во первыхъ, классъ жрецовъ, отдѣльный отъ прочихъ сословій; потомъ, классъ художниковъ, работающій по каждому художеству отдѣльно, — не смѣшивая одного съ другимъ; далѣе, сословія пастуховъ, охотниковъ и земледѣльцевъ; да и классъ людей военныхъ, ты видишь, обособленъ здѣсь отъ всѣхъ сословій, и этимъ B. людямъ законъ вмѣняетъ въ долгъ не имѣть попеченія ни о чемъ больше, какъ только о дѣлахъ военныхъ. Тѣ же и виды оружія ихъ — щиты и копья, которыми мы первые изъ жителей Азіи[24] стали вооружаться, — по указанію богини, впервые научившей тому людей, какъ въ этой странѣ, такъ и у васъ. Что касается разумности, то ты видишь, какую о ней заботливость тотчасъ же, съ самаго начала, здѣсь проявилъ законъ, открывъ всѣ пути къ познанію міра, даже до наукъ провѣщанія и попеченія о C. здоровьѣ, съ приложеніемъ этихъ божественныхъ знаній къ цѣлямъ человѣческимъ, и овладѣвъ всѣми прочими, прикосновенными къ этимъ науками. Такой-то строй и порядокъ основала въ тѣ времена богиня, даруя его вамъ первымъ; она избрала и мѣсто для вашего жительства, — то, изъ котораго вы происходите, — убѣдившись, что тамошнее благораствореніе воздуха будетъ производить мужей разумнѣйшихъ. D. Любя и войну, и мудрость, богиня выбрала (тамъ) мѣсто, которое должно было давать мужей, наиболѣе ей подобныхъ, и его-то сперва и населила. И вотъ вы тамъ жили, пользуясь такими законами и все совершенствуя свое благоустройство, такъ что превзошли всякою добродѣтелію всѣхъ людей, какъ оно и подобало вамъ, въ качествѣ сыновъ и питомцевъ боговъ. Удивительны сохранившіяся E. здѣсь описанія многихъ и великихъ дѣлъ вашего города: но выше всѣхъ, по величію и доблести, особенно одно. Записи говорятъ, какую городъ вашъ обуздалъ нѣкогда силу, дерзостно направлявшуюся разомъ на всю Европу и на Азію со стороны Атлантическаго моря. Тогда вѣдь море это было судоходно, потому что предъ устьемъ его, которое вы, по своему, называете Иракловыми столпами[25], находился островъ. Островъ тотъ былъ больше Ливіи и Азіи, взятыхъ вмѣстѣ, и отъ него открывался плавателямъ доступъ къ прочимъ островамъ, а отъ тѣхъ 25. острововъ — ко всему противолежащему материку, которымъ ограничивается тотъ истинный понтъ. Вѣдь съ внутренней стороны устья, о которомъ говоримъ, море[26] представляется (только) бухтой, чѣмъ-то въ родѣ узкаго входа; а то̀ (что̀ съ внѣшней стороны) можно назвать уже настоящимъ моремъ, равно какъ окружающую его землю, по всей справедливости, — истиннымъ и совершеннымъ материкомъ. На этомъ-то Атлантидскомъ островѣ сложилась великая и грозная держава царей, власть которыхъ простиралась на весь островъ, на многіе иные острова и на нѣкоторыя части материка. Кромѣ того, они и на здѣшней сторонѣ владѣли Ливіею до Египта и Европою до B. Тирриніи. Вся эта держава, собравшись въ одно, вознамѣрилась и вашу страну, и нашу, и все по сю сторону устья пространство земли поработить однимъ ударомъ. Тогда-то, Солонъ, воинство вашего города доблестію и твердостію прославилось передъ всѣми людьми. Превосходя всѣхъ мужествомъ и хитростью военныхъ пріемовъ, городъ вашъ то воевалъ во главѣ эллиновъ, то, когда другіе отступались, C. противостоялъ по необходимости одинъ и подвергалъ себя крайнимъ опасностямъ; но наконецъ, одолѣвъ наступающихъ враговъ, торжествовалъ побѣду надъ ними, воспрепятствовалъ имъ поработить еще не порабощенныхъ, и намъ всѣмъ вообще, живущимъ по эту сторону Иракловыхъ, предѣловъ, безусловно отвоевалъ свободу. Въ послѣдствіи же времени, когда происходили страшныя землетрясенія и потопы, въ одинъ день и бѣдственную ночь, вся ваша воинская сила разомъ провалилась въ землю, да и островъ Атлантида исчезъ, погрузившись въ море. Потому D. и тамошнее море оказывается теперь несудоходнымъ и неизслѣдимымъ: плаванію препятствуетъ множество окаменѣлой грязи, которую оставилъ за собою осѣвшій островъ[27].
E.Теперь, Сократъ, ты слышалъ, въ краткомъ очеркѣ, что̀, по преданію отъ Солона, передавалъ старикъ Критіасъ. Вчера, когда говорилъ ты о государствѣ и о тѣхъ мужахъ, которыхъ изображалъ, я, припоминая разсказанное мною сейчасъ, удивлялся при мысли, какъ это ты въ преслѣдованіи своей цѣли, по какому-то чудесному случаю, сошелся во многомъ съ Солономъ, изъ того, о чемъ тотъ говорилъ. Но я не хотѣлъ разсказать все это тотчасъ же, 26. потому что, по давности времени, недостаточно хорошо помнилъ: и рѣшилъ про себя, что прежде надо мнѣ все возстановить надлежащимъ образомъ въ своей памяти, да тогда и сказывать. Оттого-то такъ скоро и согласился я на твое вчерашнее предложеніе: я думалъ, мы будемъ имѣть полную возможность сдѣлать то, что составляетъ главную трудность во всѣхъ подобныхъ задачахъ, это — положить въ основаніе (бесѣды) нѣкоторое изслѣдованіе, отвѣчающее нашимъ цѣлямъ. Поэтому тоже вчера, — какъ сообщилъ B. Ермократъ, — уходя отсюда, я тотчасъ передалъ этимъ, что припоминалъ; по возвращеніи же домой, въ продолженіи ночи, обдумывалъ и почти все возстановилъ. Въ самомъ дѣлѣ, свѣдѣнія, пріобрѣтенныя въ дѣтствѣ, имѣютъ, по пословицѣ, какую-то чудную силу: вѣдь не знаю, могъ ли бы я овладѣть снова въ памяти всѣмъ тѣмъ, что слышалъ вчера; другое дѣло — все выслушанное мною встарину: я очень удивился бы, если бы что нибудь изъ того ускользнуло отъ меня. Тогда было это прослушано съ большимъ удовольствіемъ и вмѣсто забавы; старикъ охотно наставлялъ меня C. по всѣмъ вопросамъ, какіе то и дѣло я задавалъ ему; такъ что все запечатлѣлось во мнѣ неизгладимо, какъ бы въ выжженныхъ чертахъ. Это самое нынѣ поутру я тотчасъ же разсказалъ и имъ, чтобы и они, подобно мнѣ, запаслись рѣчами. Такъ вотъ, Сократъ, — къ тому-то все и говорилось, — я готовъ теперь изложить дѣло не только въ общихъ чертахъ, но со всѣми подробностями, о которыхъ слышалъ. Тотъ городъ съ гражданами, который вчера D. представилъ ты намъ будто въ сказкѣ, мы перенесемъ сюда въ дѣйствительность и примемъ его за тотъ самый, и тѣхъ гражданъ, какъ ты ихъ понималъ, признаемъ за этихъ дѣйствительныхъ нашихъ предковъ, о которыхъ разсказывалъ жрецъ. Они придутъ съ этими въ совершенную гармонію, и мы не нарушимъ ея, если скажемъ, что это тѣ самые граждане, что̀ жили въ то время. Принимаясь за дѣло сообща, постараемся же всѣ, кому это тобою предложено, исполнить его, по мѣрѣ силъ, удовлетворительно. Такъ слѣдуетъ разсудить, Сократъ, приходится ли эта задача намъ E. по мысли, или вмѣсто того надо еще изслѣдовать что нибудь другое.
Сокр. Да какую же иную задачу, лучше этой, можемъ мы выбрать, когда она и по содержанію такъ близко и такъ хорошо подходитъ къ нынѣшнему жертвоприношенію богинѣ? Да и то весьма важно, что это не вымышленная сказка, а истинная повѣсть. Если откажемся отъ этихъ преданій, какъ и откуда добудемъ мы другія? Это невозможно; нѣтъ, въ добрый часъ, вамъ надо говорить, а мнѣ, въ награду за вчерашнія разсужденія, теперь спокойно слушать.
Крит. И посмотри, Сократъ, въ какомъ порядкѣ 27. расположили мы для тебя угощеніе. Намъ показалось, что Тимей, какъ самый сильный между нами знатокъ астрономіи и человѣкъ особенно предавшійся задачѣ познать природу вселенной[28], долженъ говорить первый, и начавъ отъ рожденія космоса, окончить природою человѣка. А я, послѣ него, принявъ людей, уже получившихъ по его изслѣдованію бытіе и нѣкоторыхъ между ними отлично воспитанныхъ B. тобою, согласно съ разсказомъ и закономъ Солона, поставлю ихъ предъ васъ — судей и покажу въ нихъ гражданъ этого города, какъ бы дѣйствительныхъ тогдашнихъ аѳинянъ, — тѣхъ, что̀ вывело на свѣтъ изъ забвенія сказаніе священныхъ книгъ, — и далѣе буду уже говорить о нихъ какъ о согражданахъ и настоящихъ аѳинянахъ.
Сокр. Я получу, какъ видно, полное и блистательное возмездіе за свое словесное угощеніе. И такъ, Тимей, кажется, C. за тобою будетъ слово, когда сдѣлаешь, по обычаю, воззваніе къ богамъ.
Тим. Это-то, Сократъ, всѣ дѣлаютъ, въ комъ есть хоть немного разсудительности, — всѣ, при началѣ всякаго, малаго и большаго, дѣла, всегда призываютъ Бога. Мы же, намѣреваясь вести рѣчь о всемъ, какъ оно произошло, или не происходитъ, если только не сбились совсѣмъ съ пути, должны необходимо взывать къ богамъ и богинямъ и молить ихъ, чтобы всѣ наши рѣчи были вполнѣ по мысли имъ и удовлетворительны для насъ. Это самое, что мы сказали, пусть и будетъ нашимъ воззваніемъ къ богамъ. По D. отношенію же къ себѣ, пожелаемъ, чтобы и вамъ легче понимать меня, и мнѣ, въ той же мѣрѣ, яснѣе высказывать о предметѣ то, что я о немъ думаю.
Прежде всего, по моему мнѣнію, надо различать: что̀ всегда существуетъ и никогда не происходитъ, и что̀ всегда происходитъ, но никогда не существуетъ. Первое постигается, при помощи разума, мышленіемъ, какъ всегда 28. тожественное въ самомъ себѣ, а второе, при посредствѣ неразумнаго чувства, подлежитъ мнѣнію, какъ нѣчто раждающееся и погибающее, но дѣйствительно вовсе не существующее. Далѣе, все происходящее бываетъ необходимо отъ какой нибудь причины; потому что происходить всему безъ причины невозможно. И если зиждитель какой нибудь вещи имѣетъ всегда въ виду тожественное, и пользуясь именно такого рода образцомъ, создаетъ ея образъ и сущность, то все такимъ образомъ выходитъ, по необходимости, прекраснымъ; B. а что зиждетъ онъ, имѣя въ виду раждающееся и пользуясь образцомъ рожденнымъ, то — не прекраснымъ. Но все небо, или космосъ, или какъ бы мы ни назвали его, — если кто найдетъ лучшимъ иное имя, — относительно его должно прежде всего изслѣдовать, (что̀ надо изслѣдывать первымъ дѣломъ и во всѣхъ вопросахъ), было ли оно всегда, такъ что въ своемъ бытіи не имѣло вовсе начала, или оно произошло, исшедши изъ какого нибудь начала. Произошло: потому что оно есть нѣчто видимое, осязаемое и тѣлесное, а все такое чувственно; чувственное же, воспринимаемое мнѣніемъ при посредствѣ чувства, оказалось C. происходящимъ и рожденнымъ. А происшедшее, говоримъ, необходимо является отъ какой нибудь причины. Но Творца и Отца этой вселенной открыть трудно, да и открывши, объяснить его всѣмъ невозможно. Такъ по отношенію къ вселенной надобно опять разсмотрѣть, по которому изъ образцовъ созидалъ ее Зиждитель, — по тому ли, что всегда тожественно и одинаково, или по образцу того, что 29. произошло. Если этотъ космосъ прекрасенъ и Зиждитель его благъ, — значитъ, онъ обращалъ взоръ на вѣчное; а если бъ мы предположили, что̀ грѣшно и выговорить, — то на происшедшее. Впрочемъ всякому ясно, что на вѣчное, потому что космосъ — самый прекрасный предметъ изъ рожденныхъ, а Зиждитель — совершеннѣйшая изъ причинъ. Такъ-то произошелъ онъ, созданный по образцу того, что постигается мышленіемъ и разумомъ и само въ себѣ тожественно. При такихъ B. условіяхъ, космосъ, совершенно неизбѣжно, долженъ быть образомъ чего нибудь. Но самое важное — начинать дѣло согласно съ его природою[29]. Такъ по отношенію къ образу и его образцу надобно принять за правило, что рѣчи съ тѣмъ самымъ и сродны, чему онѣ служатъ истолкованіемъ. Рѣчи о томъ, что̀ постоянно, прочно и открыто уму, естественно должны быть также постоянны, неперемѣнчивы и сколько возможно неопровержимы, неколебимы, такъ что въ этомъ отношеніи — не представлять недостатковъ; а что̀ говорится о вещахъ, хотя и произведенныхъ по этому образцу, C. но составляющихъ, въ сущности, одно его подобіе, то̀, по аналогіи съ ними, можетъ быть только вѣроятно; ибо что̀ существованіе — по отношенію къ происхожденію, то же представляетъ истина по отношенію въ вѣрѣ. Поэтому не удивляйся, Сократъ, если, послѣ многаго, что сказано уже многими о богахъ и о происхожденіи всего[30], мы не въ состояніи будемъ высказать о нихъ вполнѣ и во всемъ между собою согласныхъ и достаточно опредѣленныхъ мыслей. Будемъ довольны уже и тѣмъ, если представимъ D. ничуть не менѣе правдоподобныя, помня, что и я, говорящій, и вы, судьи, имѣемъ природу человѣческую и что поэтому намъ, принимая правдоподобную повѣсть о такихъ предметахъ, не слѣдуетъ искать чего либо далѣе этой черты.
Сокр. Превосходно, Тимей; это должно быть принято, какъ ты требуешь, безусловно. — И такъ, твою прелюдію мы приняли съ большимъ удовольствіемъ; теперь продолжай, и спой намъ самую пѣсню.
Тим. Объяснимъ же, ради какой причины Устроитель устроилъ происхожденіе вещей и это все. Онъ былъ добръ; въ добромъ же никакой ни къ чему и никогда не бываетъ E. зависти. И вотъ, чуждый ея, онъ пожелалъ, чтобы все было по возможности подобно ему. Кто принялъ бы отъ мужей мудрыхъ ученіе, что это именно было кореннымъ началомъ происхожденія вещей и космоса, тотъ принялъ бы это весьма правильно. Пожелавъ, чтобы все было хорошо, а худаго по возможности ничего не было, Богъ такимъ-то 30. образомъ все подлежащее зрѣнію, что̀ засталъ не въ состояніи покоя, а въ нестройномъ и безпорядочномъ движеніи, изъ безпорядка привелъ въ порядокъ, полагая, что послѣдній всячески лучше перваго. Но существу превосходнѣйшему какъ не было прежде, такъ не дано и теперь дѣлать что иное, кромѣ одного прекраснаго. Поэтому, на счетъ видимаго по природѣ, размысливъ, онъ вывелъ заключеніе, B. что нѣчто неразумное, никогда, какъ твореніе, не будетъ прекраснѣе того, что имѣетъ умъ, если сравнивать и то и другое какъ цѣлое; а ума не можетъ быть ни въ чемъ безъ души. Слѣдуя такой мысли, умъ вселилъ онъ въ душу, а душу — въ тѣло[31], и построилъ вселенную такъ именно, чтобы произвесть нѣчто по природѣ прекраснѣйшее и чтобы твореніе вышло совершеннымъ. Такимъ-то образомъ, ограничиваясь вѣроятностью, надобно полагать, что этотъ космосъ, промышленіемъ божіимъ, получилъ бытіе какъ животное одушевленное и по истинѣ одаренное умомъ.C.
Принявъ это, надобно вслѣдъ за симъ показать, по подобію котораго изъ животныхъ Устроитель устроилъ его. Ничто изъ того, что по природѣ подходитъ подъ понятіе части, мы не найдемъ достойнымъ этого преимущества; ибо что подобно несовершенному, то уже не могло бы быть прекрасно. Но къ чему, напротивъ, какъ части, относятся другія животныя, поодиночкѣ и по родамъ, тому мы признаемъ его подобнымъ всего болѣе; ибо вѣдь то объемлетъ D. и содержитъ въ себѣ всѣхъ мыслимыхъ животныхъ[32], какъ этотъ космосъ соединилъ въ себѣ насъ и всѣ прочія творенія видимыя. И вотъ, въ желаніи уподобить его ближе именно самому прекрасному изъ мыслимаго и во всѣхъ отношеніяхъ совершенному, Богъ устроилъ изъ видимаго одно животное, заключающее въ себѣ все живое, сродное съ нимъ по природѣ.
31.Но правильно ли упомянули мы объ одномъ небѣ, или вѣрнѣе было бы говорить о многихъ и безчисленныхъ? — Нѣтъ, правильно — объ одномъ, если оно будетъ создано по своему образцу; потому что этотъ, обнимая все мыслимое живое, не можетъ никогда быть нѣчто второе при чемъ либо другомъ. Иначе къ этимъ двумъ потребовалось бы опять другое, котораго оба тѣ были бы частями; и уже правильнѣе было бы говорить, что небо уподоблено не тѣмъ, а B. этому, ихъ объемлющему. И такъ, чтобы, по своему единству, оно уподоблялось животному совершенному, для этого Творящій сотворилъ не два космоса и не безчисленное множество ихъ, — но есть и будетъ на дѣлѣ одно единородное небо[33].
Происшедшее должно быть тѣлообразно, видимо и осязаемо. Но видимымъ ничто не можетъ быть безъ огня, осязаемымъ — безъ нѣкоторой твердости, а твердымъ — безъ земли. Поэтому, начавъ созидать тѣло вселенной, Богъ творилъ его изъ огня и земли. Но хорошо связать только два предмета, безъ третьяго, невозможно; потому что въ C. срединѣ между обоими должна быть соединяющая ихъ связь. Прекраснѣйшая же изъ связей — та, которая и связуемое и самоё себя дѣлала бы именно однимъ. А свойство производить это наилучшимъ образомъ имѣетъ пропорція. Вѣдь когда изъ трехъ какихъ либо чиселъ, либо массъ, либо площадей, среднее относится къ послѣднему такъ же, какъ 32. первое къ нему самому, и опять наоборотъ, послѣднее относится къ среднему, какъ среднее къ первому, причемъ среднее становится первымъ и послѣднимъ, а послѣднее и первое въ свою очередь среднимъ, — въ такомъ случаѣ всѣ по необходимости окажутся тожественными, а ставши тожественными одно другому, образуютъ всѣ вмѣстѣ одно. И вотъ если бы тѣлу вселенной надлежало быть поверхностію, не имѣющею вовсе глубины, то одной средины было B. бы достаточно, чтобы связать и приложенныя къ ней крайности и себя самоё. Но космосу надлежало быть тѣлообразнымъ; тѣла же сплачиваются не одною, но всегда двумя срединами[34]. Поэтому въ срединѣ между огнемъ и землею Богъ помѣстилъ воду и воздухъ, установивъ между этими стихіями по возможности одинаковое отношеніе, чтобы, т. е., огонь относился къ воздуху, какъ воздухъ къ водѣ, и воздухъ къ водѣ, какъ вода къ землѣ, — и такимъ образомъ связалъ ихъ и построилъ видимое и осязаемое небо. Вотъ для чего тѣло космоса рождено изъ этихъ, и C. такихъ именно по качеству, и четырехъ по числу, началъ, съ пропорціональною между ними связью, и отсюда-то получило оно свой согласный строй; такъ что, пришедши къ тожеству само съ собою, оно не можетъ быть разрѣшено никѣмъ другимъ, кромѣ того, кто связалъ его.
Составъ космоса принялъ въ себя каждую изъ этихъ четырехъ стихій въ ихъ цѣлости. Составитель составилъ его именно изъ всего огня, воды, воздуха и земли, не оставивъ внѣ его ни одной частицы или силы чего-либо, — въ той мысли, во первыхъ, чтобы цѣлое было животнымъ D. особенно совершеннымъ, по совершенству частей, и, кромѣ 33. того, единымъ, за отсутствіемъ остатковъ, изъ которыхъ могло бы образоваться другое такое же; затѣмъ, — чтобы оно не старѣло и не болѣло, ибо зналъ, что жаръ и холодъ, и все, имѣющее великую силу, когда находится извнѣ и приражается неблаговременно, разрѣшаетъ тѣла на ихъ составныя части и, приводя болѣзни и старость, заставляетъ ихъ гибнуть. По этой-то причинѣ и на такомъ основаніи создалъ онъ космосъ однимъ цѣлымъ изъ всѣхъ вмѣстѣ цѣлостей, — цѣлымъ совершеннымъ, не старѣющимся и не болѣющимъ. И образъ также далъ ему приличный и B. сродный. Животному, имѣющему вмѣщать въ себѣ всѣхъ животныхъ, приличенъ именно такой образъ, который бы обнималъ собою всѣ, какіе есть, образы. Потому и его сдѣлалъ шаровиднымъ, закругленнымъ, съ равнымъ повсюду протяженіемъ отъ средоточія къ оконечностямъ, — далъ ему образъ изъ всѣхъ самый совершенный и наиболѣе себѣ подобный, полагая, что подобное въ тысячу разъ прекраснѣе неподобнаго. Съ внѣшней же стороны сдѣлалъ его C. круго̀мъ, по многимъ причинамъ, совершенно гладкимъ. Вѣдь ему не нужно было ни глазъ, потому что внѣ его не оставалось ничего видимаго, ни органовъ слуха, потому что не было ничего слышимаго, не имѣлось вокругъ него и воздуха, который требовалъ бы дыханія. Не нуждался онъ опять ни въ какомъ органѣ, чтобы принимать въ себя пищу, или извергать прежнюю, переварившуюся: вѣдь ничто и не убывало у него и не прибывало къ нему ни откуда, такъ какъ ничего и не было. Онъ сдѣланъ съ такимъ искусствомъ, что собственное его разрушеніе доставляетъ ему пищу и что все онъ претерпѣваетъ и совершаетъ самъ D. собою и въ самомъ себѣ; ибо Сложившій его находилъ, что ему гораздо лучше быть достаточнымъ самому для себя, чѣмъ имѣть нужду въ чемъ иномъ. Создатель не находилъ также надобности придавать ему напрасно рукъ, которыя не нужны были ни чтобы брать что либо, ни чтобы защищаться, — тоже ногъ и вообще орудій ходьбы. Движеніе же 34. далъ ему такое, какое свойственно его тѣлу, и изъ семи[35] особенно близкое къ уму и разумности. Потому-то, вращая его по одному и тому же пути, въ томъ же мѣстѣ и въ немъ самомъ, заставилъ его совершать движеніе круговое, а прочія шесть движеній всѣ устранилъ, чтобы онъ не сбивался ими. И такъ какъ для этого круговращенія не требуется вовсе ногъ, то онъ и родилъ его безъ голеней и безъ ногъ.
Весь этотъ помыслъ о имѣющемъ нѣкогда родиться богѣ[36] побудилъ вѣчнаго Бога сотворить его тѣло гладкимъ, B. равномѣрнымъ, отъ средоточія равнымъ, цѣлымъ по составу и изъ тѣлъ совершенныхъ совершеннымъ. И вложивъ въ средину его душу, онъ распространилъ ее чрезъ все цѣлое, и даже съ внѣшней стороны кругомъ прикрылъ ею тѣло; и установилъ одно, единичное, отдѣльное, вращающееся круговымъ движеніемъ небо, способное удовлетворяться связью съ самимъ собою и не нуждающееся ни въ чемъ другомъ, знающее себя[37] и достаточно дружественное себѣ. Такъ что, въ силу всѣхъ этихъ свойствъ, онъ родилъ его богомъ блаженнымъ.
А на счетъ души не слѣдуетъ думать, что, какъ мы теперь принимаемся говорить о ней уже послѣ, такъ и Богъ C. задумалъ ее позднѣе: вѣдь онъ не допустилъ бы, чтобы старшее находилось подъ управленіемъ младшаго, съ которымъ связано. Мы же, подвергаясь во многомъ дѣйствію случая, и говоримъ какъ-то все наудачу. Напротивъ, душу, которая и по происхожденію и по природнымъ силамъ первѣе и старше тѣла, онъ поставилъ надъ нимъ, какъ госпожу и начальницу надъ подначальнымъ, образовавъ ее вотъ изъ чего и вотъ какимъ образомъ. Изъ недѣлимой и 35. всегда себѣ тожественной сущности и изъ сущности дѣлимой, пребывающей въ тѣлахъ, Богъ образовалъ, чрезъ смѣшеніе, третій видъ сущности, средній между обѣими, причастный и природѣ тожественнаго и природѣ инаго[38], и, согласно сему, поставилъ его въ срединѣ между тѣмъ, что недѣлимо, и тѣмъ, что, по тѣлесной природѣ, дѣлимо. Потомъ, взявъ эти три начала, онъ смѣшалъ ихъ всѣ въ одинъ видъ, при чемъ природу инаго, не поддающуюся смѣшенію, согласовалъ съ природою тожественнаго насильно[39]; B. смѣшавъ же съ сущностію и изъ трехъ сдѣлавши затѣмъ одно, это цѣлое раздѣлилъ онъ на сколько слѣдовало частей; такъ что каждая состояла изъ смѣси тожественнаго, инаго и сущности. А дѣлить началъ онъ такъ. Во первыхъ, отъ всего отдѣлилъ одну часть, потомъ двойную часть первой, далѣе, въ качествѣ третьей части, — полуторную часть второй и тройную первой, затѣмъ, въ качествѣ четвертой, — C. двойную второй, пятой — тройную третьей, шестой — восмерную первой, седьмой — двадцатиседьмичную первой. Послѣ 36. сего сталъ онъ наполнять двухстепенные и трехстепенные промежутки, отдѣляя части оттуда же и полагая ихъ между тѣми числами; такъ что во всякомъ промежуткѣ являлось два посредствующихъ члена: одинъ тою же частію былъ выше и ниже крайностей; другой равнымъ числомъ превосходилъ одну и уступалъ другой. Такъ какъ отъ этихъ связей въ прежнихъ разстояніяхъ произошли полуторныя, четырехтретныя и девятивосьминныя разстоянія, то всѣ четырехтретныя B. наполнилъ онъ девятивосьминными промежутками, оставляя частицу отъ каждаго изъ нихъ; остаточная же частица этого разстоянія представляетъ, въ числахъ, отношеніе двухъ сотъ пятидесяти шести къ двумъ стамъ сорока тремъ[40]. Такимъ образомъ смѣсь, отъ которой онъ отсѣкалъ это, была вся исчерпана. Разсѣкши наконецъ весь этотъ составъ по длинѣ надвое и серединами приладивъ тѣ отсѣки одинъ къ другому, въ видѣ буквы x, Богъ согнулъ и тотъ и другой въ кругъ, причемъ, на сторонѣ противоположной (первому) соприкосновенію, связалъ и самихъ съ собою и другъ съ другомъ; затѣмъ обхватилъ ихъ C. вокругъ равномѣрнымъ и въ томъ же пространствѣ совершающимся движеніемъ, сдѣлавъ одинъ — кругомъ внѣшнимъ, другой — внутреннимъ. Движенію внѣшнему опредѣлилъ онъ выражать природу тожества, а внутреннему — природу инаго. Природу тожества повелъ онъ по сторонѣ направо, а природу инаго — по діагонали налѣво. Но владычество предоставилъ онъ круговращенію тожества и подобія, потому что D. это одно оставилъ неразсѣченнымъ; внутреннее же разсѣкъ онъ шесть разъ, — на семь неравныхъ круговъ, — всѣ — на разстояніяхъ двухстепенной и трехстепенной прогрессій, которыхъ по три въ каждой, и повелѣлъ этимъ кругамъ идти по взаимно противнымъ направленіямъ[41], — тремъ съ одинаковою скоростію[42], а четыремъ, по отношенію какъ другъ къ другу, такъ и къ тѣмъ тремъ, съ неодинаковою, хотя и соразмѣрною.
Когда весь составъ души образовался по мысли Создателя, тогда построилъ онъ внутри ея все тѣловидное и, сложивъ середину съ серединою, привелъ съ нею въ согласіе. И душа, разлившись повсюду отъ средоточія къ крайнему E. небу, покрывъ его вокругъ и вращаясь сама въ себѣ[43], вступила въ божественное начало непрерывной и разумной жизни на все время. И тѣло неба сдѣлалось, конечно, видимо, но сама душа, участница мышленія и гармоніи, 37. (осталась) незрима, какъ наилучшее изъ твореній, рожденное наилучшимъ изъ доступныхъ одному мышленію, вѣчныхъ существъ. Будучи смѣшана изъ природы тожества, природы инаго и изъ сущности, — изъ этихъ трехъ частей, — раздѣлена и связана пропорціонально, и вращаясь около себя самой, душа, при соприкосновеніи съ чѣмъ либо, имѣющимъ ту или другую сущность, — разлагающуюся или недѣлимую, — B. дѣйствіемъ всей своей природы открываетъ[44], чему что тожественно и отъ чего что отлично, къ чему особенно, гдѣ, какъ и когда можетъ что относиться, дѣятельно или страдательно, каждое къ каждому, все равно принадлежитъ оно къ природѣ раждающагося, или пребывающаго всегда тожественнымъ. И когда это мышленіе, одинаково истинное въ приложеніи и къ тожественному и къ различному, возносясь беззвучно и безшумно въ самодвижущемся (кругу), обращается къ чувственному, а кругооборотъ инаго, въ своемъ правильномъ теченіи, возвѣщаетъ о томъ всей душѣ, C. — тогда являются прочныя и вѣрныя мнѣнія и предположенія; а когда обращается оно къ умственному, и даетъ знать о томъ дѣйствующій исправно кругооборотъ тожественнаго, — необходимо получается разумѣніе и знаніе. На счетъ существа, въ которомъ возникаютъ и то и другое явленіе, — кто призналъ бы его чѣмъ инымъ кромѣ души, сказалъ бы скорѣе все, чѣмъ правду.
Когда въ полной движенія и жизни вселенной родившій D. ее Отецъ призналъ образъ безсмертныхъ боговъ, онъ возрадовался и, въ добромъ своемъ расположеніи, придумалъ сдѣлать ее еще болѣе похожею на образецъ. Такъ какъ самый образецъ есть существо вѣчное, то и эту вселенную вознамѣрился онъ сдѣлать по возможности такою же. Но природа-то этого существа дѣйствительно вѣчная; а это свойство сообщить вполнѣ существу рожденному было невозможно; такъ онъ придумалъ сотворить нѣкоторый подвижный образъ вѣчности, и вотъ, устрояя заодно небо, создаетъ пребывающей въ одномъ вѣчности вѣчный, восходящій въ числѣ образъ, — то, что назвали мы временемъ. Вѣдь и дни и ночи, и мѣсяцы и годы, которыхъ до появленія неба E. не было, — тогда, вмѣстѣ съ установленіемъ неба, подготовилъ онъ и ихъ рожденіе. Все это части времени, а что мы называемъ было и будетъ, — только рожденные его виды, которые мы, безъ сознанія, неправильно переносимъ на вѣчную сущность. Мы вѣдь говоримъ: она была, есть и будетъ; 38. но по истинѣ идетъ къ ней только есть; а было и будетъ прилично прилагаются собственно къ рожденію, идущему во времени, такъ какъ это — движенія; всегда неподвижно тожественному не свойственно являться во времени ни старѣе ни моложе, ни быть происшедшимъ нѣкогда, ни произойти теперь, ни получить происхожденіе въ будущемъ, — не свойственно вообще то, что̀ рожденіе придало предметамъ, движущимся въ области чувства; это все виды (лишь) подражающаго вѣчности и вращающагося по законамъ числа времени. Да кромѣ того и такія выраженія, какъ B. явившееся есть явившееся, происходящее есть происходящее, имѣющее быть есть имѣющее быть, не сущее есть не сущее, — все это говорится далеко не точно. Но входить относительно ихъ въ подробныя объясненія теперь было бы, пожалуй, неблаговременно.
И такъ, время произошло съ небомъ, чтобы, вмѣстѣ родившись, вмѣстѣ имъ и разрушиться, если ужъ наступитъ когда ихъ разрушеніе, — и произошло по образцу природы вѣчной, такъ чтобы уподобиться ему сколько возможно болѣе. Вѣдь образецъ-то — это существующее во всю вѣчность; а его образъ — это непрестанно, въ предѣлахъ всего времени, бывшее, сущее и имѣющее быть. Въ силу этой-то C. мысли и такого намѣренія Божія на счетъ рожденія времени, чтобы дать ему начало, явились солнце, луна и пять прочихъ свѣтилъ, носящихъ имя планетъ[45], которыя опредѣляютъ и блюдутъ числа времени. Сотворивъ тѣло каждаго изъ нихъ, Богъ назначилъ имъ орбиты на пути, по которому направлялось кругообращеніе инаго, семи свѣтиламъ — D. семь и орбитъ: лунѣ — ближайшую около земли, солнцу — вторую надъ землею; утренней звѣздѣ и той, что посвящается Гермесу, — орбиты, дающія круговой оборотъ, одинаковый съ солнцемъ по скорости, но одаренный враждебной ему силой; оттого солнце, звѣзда Гермеса и денница взаимно обгоняютъ и обгоняются другъ другомъ[46]. Но если бы сталъ кто изслѣдывать, гдѣ и по какимъ причинамъ водружены прочія звѣзды, это изысканіе, постороннее для дѣла, представило бы (теперь) больше трудностей, чѣмъ E. можетъ дать результатовъ. Раскрыть этотъ предметъ достойнымъ образомъ намъ, можетъ быть, удастся на досугѣ впослѣдствіи. И такъ, когда всѣ свѣтила, тѣ, что нужны были для образованія времени, вступили каждое на приличный путь, и связанныя одушевленными узами тѣла̀ явились живыми существами и поняли, что было имъ предписано, тогда, по направленію косвеннаго пути[47] инаго, пересѣкающаго 39. путь тожественнаго, которому онъ подчиненъ, стали они описывать — одно кругъ большій, другое меньшій, причемъ дѣлавшее меньшій кругъ обращалось скорѣе, а большій — медленнѣе. Но, вслѣдствіе движенія тожественнаго, казалось, что тѣла, обращающіяся весьма быстро и опережающія болѣе медленныя, сами какъ будто ими опережаются; ибо, направляя всѣ круги ихъ спиралью, такимъ дважды обратнымъ ихъ движеніемъ, оно (движеніе тожественнаго) производило то, что тѣло, удаляющееся всего медленнѣе отъ него, движенія самаго быстраго, представлялось наиболѣе B. къ нему близкимъ[48]. А чтобы была какая нибудь очевидная мѣра относительной медленности и скорости, съ которою текутъ они по восьми путямъ, Богъ на второй отъ земли орбитѣ возжегъ свѣтъ, который теперь получилъ у насъ имя солнца; дабы онъ по возможности озарялъ все небо, и животныя, которымъ это свойственно, дѣлались причастны числу, узнавая его изъ круговращенія C. тожественнаго и подобнаго. Такъ-то и оттого явились ночь и день, — оборотъ одного разумнѣйшаго вращенія; такъ произошелъ мѣсяцъ, — когда луна, совершая свой кругъ, настигнетъ солнце, и годъ, — когда свой кругъ сдѣлаетъ солнце. Оборотовъ же другихъ свѣтилъ (звѣздъ), за исключеніемъ немногихъ между многими, люди не уразумѣли; они и не называютъ ихъ, и не опредѣляютъ числами, съ помощію наблюденій, взаимнаго ихъ отношенія, такъ что, просто сказать, имъ неизвѣстно, чтобъ блужданіе этихъ несчетныхъ D. по множеству и дивныхъ по разнообразію звѣздъ означало время. Тѣмъ не менѣе впрочемъ можно понять, что полное-то число времени завершитъ полный годъ тогда, когда взаимно восполнившіяся скорости всѣхъ восьми оборотовъ, находя себѣ мѣру въ оборотѣ движенія тожественнаго и подобнаго, придутъ вмѣстѣ къ своему началу[49]. Такъ вотъ какъ и для чего рождены тѣ звѣзды, которыя, протекая по небу, совершаютъ тамъ свои повороты: цѣль та̀, чтобы эта вселенная, по подражанію природѣ вѣчной, E. наиболѣе уподобилась тому совершенному мысленному существу[50].
И все прочее, до рожденія времени, было уже сдѣлано по подобію того, чему служило образомъ; но космосъ еще не обнималъ всѣхъ бывшихъ внутри его животныхъ, и въ этомъ отношеніи былъ еще не похожъ на свой образецъ. Такъ Богъ, образуя его природу по природѣ образца, восполнилъ и этотъ въ немъ недостатокъ. И вотъ, какъ его разумъ усмотрѣлъ, что животному самому въ себѣ присуще столько-то и такихъ-то видовъ, онъ положилъ, что столько 40. же такихъ же видовъ должно содержать и образу. А видовъ было четыре: одинъ — небесный родъ боговъ, другой — родъ пернатый и летающій въ воздухѣ, третій — видъ водяной, четвертый — пѣшій и живущій на землѣ. Родъ божественнаго почти весь образовалъ онъ изъ огня, чтобы это было нѣчто самое свѣтлое на видъ и самое прекрасное; уподобляя вселенной, онъ сотворилъ его совершенно круглымъ, вложилъ въ него разумѣніе наилучшаго и стремленіе къ нему и назначилъ ему въ удѣлъ кругомъ все небо, такъ чтобы, украшенное по всему пространству этимъ родомъ, оно представляло собою истинный космосъ. Движеніе же сообщилъ каждому (тѣлу) двоякое: одно — въ томъ же мѣстѣ и по тому же направленію, свойственное тому, что мыслитъ въ себѣ всегда то же о томъ же самомъ; другое — поступательное, въ зависимости отъ оборота тожественнаго и B. подобнаго. Въ отношеніи же пяти движеній[51] сдѣлалъ тѣла непоколебимыми и устойчивыми, чтобы каждое изъ нихъ вышло по возможности лучшимъ. Въ силу этой-то причины явились не блуждающія изъ звѣздъ, — существа божественныя и вѣчныя, которыя, вращаясь одинаково, всегда пребываютъ въ томъ же мѣстѣ. Тѣ же, что блуждаютъ такимъ образомъ въ своемъ круговращеніи, возникли такъ, какъ сказано было прежде. Землю, нашу кормилицу, утвержденную на протянутой чрезъ вселенную оси[52], поставилъ онъ стражемъ и творцомъ ночи и дня, первымъ и старѣйшимъ C. въ средѣ боговъ, сколько ихъ ни создано внутри неба. Но говорить о хороводахъ этихъ самыхъ боговъ и взаимныхъ ихъ сочетаніяхъ, о обратномъ вступленіи ихъ въ свой круговой путь и выступленіи, о томъ, которые изъ боговъ, при своихъ встрѣчахъ, сближаются, и которые отходятъ въ противныя стороны[53], какіе какими взаимно заслоняются и порознь скрываются отъ насъ по временамъ, а тамъ снова появляются, внушая страхъ, и тѣмъ, кто умѣетъ расчитывать, посылая знаменія грядущихъ за тѣмъ событій, — D. говорить обо всемъ этомъ, не имѣя передъ глазами воспроизводящихъ эти явленія изображеній[54], — былъ бы напрасный трудъ. Довольно съ насъ и этого, — и сказанному такимъ образомъ о природѣ видимыхъ и рожденныхъ боговъ пусть тутъ будетъ конецъ.
Говорить затѣмъ о прочихъ геніяхъ и вывѣдывать ихъ происхожденіе, — это свыше нашихъ силъ; тутъ надобно вѣрить прежнимъ сказателямъ, которые сами, по ихъ словамъ, произошли отъ боговъ и предковъ-то своихъ, вѣроятно, близко знали. Такъ что невозможно не вѣрить дѣтямъ боговъ[55]: и хотя ихъ разсказы не опираются на правдоподобныхъ и убѣдительныхъ доказательствахъ, но какъ они повѣствуютъ, E. по словамъ ихъ, о своемъ, — то, слѣдуя закону, надо имъ вѣрить. Посему о рожденіи этихъ боговъ пусть полагается и говорится у насъ такъ, какъ они передали. Дѣти Геи (земли) и Урана (неба) были Океанъ и Теѳиса; а дѣти этихъ — Форкисъ, Кроносъ (время), Рея и другіе за ними; а отъ Кроноса и Реи произошли Зевсъ, Ира и всѣ, которыхъ мы знаемъ подъ названіемъ ихъ братьевъ, и отъ 41. которыхъ произошли еще иные.
И вотъ, какъ скоро получили бытіе всѣ боги, — тѣ, что открыто обтекаютъ небо, и тѣ, что являются, когда хотятъ, по произволу, — Родившій эту вселенную вѣщаетъ имъ: Вы, боги, божіе племя[56]! созданія, имѣющія во мнѣ своего зиждителя и отца, которыя, какъ мое рожденіе, пребываете неразрѣшимы, по моему именно желанію! Все, что связано, конечно, можетъ быть и разрѣшено; но желать разрѣшить то, что прекрасно сложено и само въ себѣ хорошо, — дѣло не доброе. Поэтому, хотя вы не безсмертны и не совсѣмъ B. неразрѣшимы, такъ какъ произошли: однакожъ все-таки не разрѣшитесь и не подпадете жребію смерти, потому что связаны моею волею, — и эта связь еще сильнѣе и владычественнѣе тѣхъ, которыми вы скрѣплены при рожденіи. Узнайте же, что̀ я теперь скажу и объявлю вамъ. Три еще смертныхъ рода остаются не рожденными; и пока они не произойдутъ, небо не будетъ совершенно, потому что не будетъ содержать въ себѣ всѣхъ родовъ животныхъ; между тѣмъ оно должно, если слѣдуетъ ему быть вполнѣ C. совершеннымъ. Но если бы они произошли и получили жизнь отъ меня, — имъ пришлось бы сравняться съ богами. Поэтому, чтобы были они смертны, а эта вселенная была дѣйствительно все, — къ созданію животныхъ, согласно своей природѣ, обратитесь вы, подражая моему могуществу, явленному при вашемъ рожденіи. А то, что должно въ нихъ быть соименнаго безсмертнымъ, — что̀ называется божественнымъ и владычествуетъ именно въ людяхъ всегда расположенныхъ повиноваться правдѣ и вамъ, — то̀, посѣявъ и зачавъ, передамъ вамъ я; остальное же довершите вы, прививая D. смертное къ безсмертному, и произведите животныхъ; доставляя имъ пищу, возращайте ихъ, а тѣхъ, которыя истощатся, принимайте обратно.
Сказалъ это, и въ прежнюю чашу, въ которой замѣшана и составлена была душа вселенной, вливъ опять остатки отъ прежняго, смѣшалъ ихъ почти такимъ же образомъ; но это не была уже болѣе чистая, какъ тогда, смѣсь, а вторая E. и третья по достоинству. Составивъ все, отдѣлилъ онъ равное звѣздамъ число душъ, каждой назначилъ по одной и, посадивъ какъ бы на колесницу, открылъ ихъ разумѣнію природу вселенной, причемъ изрекъ (слѣдующіе) роковые законы: что первое рожденіе будетъ установлено одно для всѣхъ, чтобы никоторая не была имъ уничижена[57]; — надо, чтобы, распредѣлившись по органамъ времени, какой каждой соотвѣтствуетъ, онѣ произвели богопочтительнѣйшее 42. изъ животныхъ; — а такъ какъ природа человѣка двоякая, то высшимъ долженъ быть тотъ родъ, который впослѣдствіи получитъ имя мужчины; — какъ скоро (души), по необходимости[58], поселены будутъ въ тѣла, а въ тѣлѣ ихъ, должно одно прибывать, другое убывать, то, во первыхъ, всѣмъ имъ понадобится имѣть одно чувство, родившееся изъ неотвратимыхъ впечатлѣній; во вторыхъ, смѣшанную изъ удовольствія и скорби любовь; кромѣ того, страхъ и гнѣвъ, и все, что къ нимъ относится или что по существу имъ противоположно; — и тѣ, что одержатъ верхъ надъ этими чувствованіями, будутъ вести жизнь праведную, а покорившіеся имъ — жизнь неправедную; — и кто проживетъ положенное ему время хорошо, тотъ отправится опять для жительства на содружественную ему звѣзду и тамъ будетъ проводить блаженную и обычную свою жизнь[59]; а не устоявшій въ этомъ отношеніи, при второмъ рожденіи, перейдетъ въ природу женщины; — если же и тутъ еще не C. удержится отъ зла, то, по подобію того испорченнаго нрава, который онъ создалъ себѣ порочною жизнью, будетъ онъ всегда превращаться въ какую нибудь подходящую по свойствамъ животную природу; — и, превращаясь, не прежде избавится онъ отъ своей бѣды, какъ если, уступивъ присущему въ немъ круговороту тожественнаго и подобнаго[60], побѣдитъ разумомъ тяжкую смуту, безпорядочную и несмысленную, что̀ приразилась ему впослѣдствіи отъ огня, воды, воздуха и земли, и достигнетъ того первоначальнаго, D. наилучшаго состоянія[61]. — Узаконивъ для нихъ все это, чтобы не нести на себѣ вины, если потомъ въ которой либо возникнетъ зло, Богъ посѣялъ души — которыя по землѣ, которыя по лунѣ, которыя по другимъ органамъ времени. Послѣ этого посѣва, предоставилъ онъ младшимъ богамъ образовать какъ смертныя тѣла, такъ и остальное, что еще нужно было человѣческой душѣ, а когда и это, и все за E. тѣмъ слѣдующее создадутъ, управлять и, по возможности, прекрасно и наилучшимъ образомъ руководить этимъ смертнымъ животнымъ, поскольку само оно не будетъ виновникомъ своихъ золъ.
Но самъ онъ, устроивъ все это, пребылъ въ обычномъ ему состояніи. И между тѣмъ какъ онъ пребывалъ, дѣти, уразумѣвъ предначертанный Отцемъ порядокъ, послѣдовали ему и, принявъ безсмертное начало смертнаго животнаго, по подражанію своему Зиждителю, заимствовали отъ космоса, подъ условіемъ возвратить опять[62], частицы огня, земли, воды и воздуха, и взявъ, склеили ихъ вмѣстѣ, — но 43. сплотили не тѣми неразрѣшимыми узами, какими держались сами, а частыми, невидимыми по малости скрѣпленіями: изъ всѣхъ этихъ стихій, образовавъ, какъ нѣчто единое, каждое тѣло, они этому тѣлу, подверженному приливу и отливу, сообщили обороты безсмертной души[63]. Эти же (обороты), будучи привязаны къ могучему потоку[64], не могли ни одолѣть его, ни подчиниться его власти, но насильственно B. то увлекались имъ, то увлекали за собою; такъ что въ цѣломъ животное хотя и пришло въ движеніе, но подвигалось куда случится, безпорядочно и неразумно, совершая всего шесть движеній: оно двигалось, именно, впередъ и назадъ, затѣмъ направо и налѣво и, наконецъ, вверхъ и внизъ, блуждая всюду по этимъ шести направленіямъ. Какъ ни великъ былъ приливъ и отливъ волны, доставлявшей пищу; но еще большее возмущеніе производили въ C. каждомъ животномъ приражавшіяся извнѣ впечатлѣнія, когда чье либо тѣло случайно попадало на чуждый внѣ его огонь, или на твердое вещество земли и на влажное стремленіе водъ, или схватываемо было бурнымъ дыханіемъ носимыхъ воздухомъ вѣтровъ, причемъ движенія, производимыя всѣмъ этимъ въ тѣлѣ, приражались черезъ него душѣ. Потому-то эти всѣ движенія были потомъ названы, и теперь еще называются чувствами[65]. Производя такимъ образомъ и въ то время величайшее и сильнѣйшее движеніе и, въ союзѣ съ тѣмъ непрерывно льющимся потокомъ, волнуя и D. сильно потрясая обороты души, они (чувства), противнымъ направленіемъ своего теченія, рѣшительно препятствовали обращенію тожественнаго и мѣшали его господству и движенію впередъ, оборотъ же отличнаго возмущали такъ, что промежутки двухстепеннаго и трехстепеннаго многочленовъ, по три въ каждомъ[66], равно трехполовинныя, четырехтретныя и девятивосьминныя посредства и связи, — ужъ такъ какъ совершенно разрѣшиться, помимо причины связавшей, они не могли, — подверглись всевозможнымъ извращеніямъ и E. тѣмъ произвели всяческія, какія были только возможны, переломы и отклоненія въ круговыхъ путяхъ[67]. Посему, едва держась взаимною связью, (все это) хотя и двигалось, но двигалось безпорядочно, по пути то противному, то косвенному, то превратному. Все равно какъ если бы кто, перевернувшись, поставилъ голову на землѣ, а ноги поднялъ кверху, и уперся ими во что нибудь: тогда и находящемуся въ такомъ состояніи и зрителямъ, каждому представляется правое для того и другаго лѣвымъ, а лѣвое правымъ. Испытывая въ сильной степени это самое и другое этому подобное, круговращенія, когда встрѣчаются съ чѣмъ нибудь внѣшнимъ изъ рода тожественнаго или отличнаго, 44. означаютъ тожественное чему либо и отличное отъ чего либо противными истинѣ именами и оказываются лживыми и несмысленными, и тогда нѣтъ въ нихъ оборота господствующаго и руководящаго. Если (при этомъ) какія нибудь ощущенія, приносясь и приражаясь извнѣ, увлекутъ, во всемъ ея объемѣ, и душу, они хотя и состоятъ въ подчиненіи, получаютъ тогда видъ господствующихъ; и душа, это первое время, когда она находится въ узахъ смертнаго тѣла, въ B. силу всѣхъ тѣхъ впечатлѣній, бываетъ вначалѣ неразумною[68]. Но когда притокъ роста и пищи ослабѣетъ, а обороты, пользуясь этимъ затишьемъ, пойдутъ собственнымъ путемъ и пріобрѣтутъ, съ теченіемъ времени, больше твердости, тогда круговращенія, совершаясь уже по фигурѣ круговъ, идущихъ каждый согласно съ своей природой, и вѣрно распознавая тожественное и отличное, того, кто имѣетъ ихъ, дѣлаютъ разумнымъ. И если это подкрѣпится еще C. правильною пищею образованія, то такой человѣкъ, избѣжавъ величайшей болѣзни, дѣлается вполнѣ благополучнымъ и здоровымъ; а кто, напротивъ, пренебрежетъ имъ, тотъ пройдетъ хромая свой жизненный путь и отправляется опять въ преисподнюю несовершеннымъ и безуспѣшнымъ. Но это бываетъ уже послѣ. Мы должны разсмотрѣть точнѣе то, что теперь намъ представляется: какъ образовались тѣла, въ ихъ составныхъ частяхъ, а душа, по какой побудительной причинѣ и изъ какихъ видовъ божественнаго промысла она возникла, если судить о томъ, придерживаясь наиболѣе D. вѣроятнаго, — вотъ что, слѣдуя этому условію, надлежитъ намъ прежде изслѣдовать.
Подражая круглой формѣ вселенной, оба божественные оборота привязали они (боги) къ шаровидному тѣлу, тому, что называемъ мы теперь головою, — части наиболѣе божественной, которая господствуетъ у насъ надо всѣмъ прочимъ. Собравъ для него служебные органы[69], этому тѣлу поручили боги и весь тѣлесный составъ, въ той мысли, чтобы оно принимало участіе во всѣхъ, какія могутъ быть, движеніяхъ. И чтобы, катаясь по землѣ, имѣющей разнаго рода выпуклости и впадины, не затруднялось оно E. переходить чрезъ однѣ и выходить изъ другихъ, — дали ему этотъ переносный снарядъ[70] и удобоподвижность. Оттого тѣло получило протяженность и, по мысли божества, предначертавшаго для него орудія движенія, произрастило четыре прямыхъ и гибкихъ члена; придерживаясь ими и опираясь на нихъ, оно получило способность ходить повсюду, причемъ обитель божественнѣйшаго и священнѣйшаго носитъ на себѣ вверху. Вотъ какъ и для чего приращены всѣмъ 45. голени и руки. Но, переднюю сторону признавая болѣе достойной и болѣе способной къ первенству, противъ задней, боги въ этомъ направленіи дали намъ бо̀льшую подвижность. И надо было, чтобы передняя сторона отдѣлялась и не походила у человѣка на прочія части тѣла. Для этого, первымъ дѣломъ, у свода головы, предначертавши тамъ лицо, они приладили къ нему органы для всѣхъ промыслительныхъ дѣйствій души и постановили, чтобы оно, будучи, по своей природѣ, обращено впередъ, принимало B. участіе въ управленіи. Изъ органовъ прежде всего устроили они свѣтоносные глаза, которые приладили сюда по слѣдующей причинѣ. По ихъ замыслу, должно было явиться тѣло, которое не имѣло бы жгучихъ свойствъ огня, но доставляло бы кроткій свѣтъ, свойственный всякому дню[71]. И боги именно сдѣлали, что родственный тому чистый огонь, находящійся внутри насъ, вытекаетъ свободно чрезъ глаза, C. которыя, при всей ихъ плотности, сгустили особенно въ срединѣ, такъ чтобы они задерживали всю прочую, грубѣйшую его часть и пропускали его только въ такомъ чистомъ состояніи. И вотъ, когда дневной свѣтъ окружаетъ потокъ зрѣнія, тогда подобное, исходя къ подобному, соединяется съ нимъ и, по прямому направленію зрачковъ, образуетъ въ связи съ родственнымъ одно тѣло, — гдѣ бы падающее изнутри ни натолкнулось на то, что встрѣчаетъ его извнѣ. И какъ скоро все вмѣстѣ, по подобію, приходитъ въ состояніе подобное, то, прикасается ли къ чему само, или D. что другое прикасается къ нему, дѣйствія тѣхъ предметовъ распространяетъ оно чрезъ все тѣло, до души, и производитъ то чувство, которое мы называемъ зрѣніемъ[72]. А когда сродный ему огонь на ночь отходитъ, — этотъ обособляется; потому что, исходя къ неподобному, онъ и самъ измѣняется и гаснетъ, не соединяясь болѣе съ ближнимъ воздухомъ, такъ какъ въ немъ нѣтъ огня. Теперь онъ не только перестаетъ видѣть, но еще является возбудителемъ сна. Вѣдь когда вѣки, — этотъ охранительный снарядъ, который E. для глазъ придумали боги, — когда они сомкнутся, — это ставитъ преграду дѣйствію внутренняго огня; и оно умѣряетъ тогда и уравниваетъ внутреннія движенія, а съ уравненіемъ ихъ, наступаетъ покой. И если покой будетъ глубокій, то является сонъ съ легкими грезами; если же остались еще какія нибудь движенія болѣе сильныя, то, смотря 46. по тому, какія и въ какихъ мѣстахъ остались, такія и въ такомъ же количествѣ пораждаютъ они, по подобію, внутреннія представленія, которыя удерживаются памятью и на яву, по пробужденіи. Затѣмъ не трудно уже составить понятіе о томъ какъ происходятъ образы на зеркалахъ, и относительно всего, что свѣтло и гладко. Вѣдь все подобное является необходимо изъ взаимнаго общенія B. внутренняго и внѣшняго огня, причемъ тотъ и другой на гладкой поверхности, различнымъ образомъ преломляясь, образуютъ всякій разъ одно, — когда, напримѣръ, огонь, исходящій отъ лица, на чемъ либо гладкомъ и свѣтломъ сливается съ огнемъ, исходящимъ во взглядѣ. Правое же представляется лѣвымъ оттого, что стороны зрѣнія и зримаго соприкасаются, противъ обычнаго способа сближенія, въ обратномъ порядкѣ. Напротивъ, правое является правымъ и лѣвое лѣвымъ, если свѣтъ примѣшивающійся мѣняется положеніемъ съ тѣмъ, C. къ которому примѣшивается: это бываетъ, когда гладкая поверхность зеркалъ, выдаваясь съ того и съ другаго края[73], правое отбрасываетъ къ лѣвой сторонѣ зрѣнія, и наоборотъ. Будучи же обращено по протяженію лица, это самое зеркало представляетъ его совсѣмъ въ обратномъ видѣ, отбрасывая нижнюю сторону свѣта кверху, а верхнюю опять — книзу.
Все это относится къ числу вспомогательныхъ причинъ, которыми Богъ пользуется, какъ служебными средствами, чтобы осуществить по возможности идею наилучшаго. D. Между тѣмъ очень многіе думаютъ, что охлаждающее и согрѣвающее, сгущающее и разрѣшающее и все, что производитъ подобныя явленія, — все это не вспомогательныя причины всего существующаго. Но вѣдь ни смысла, ни разума онѣ ни въ какомъ отношеніи имѣть не могутъ; ибо изъ вещей существующихъ, единственнымъ существомъ, которому дано имѣть разумъ, надобно признавать душу. Душа же невидима; а огонь, вода, земля, воздухъ, — все это образуетъ видимыя тѣла. Кто любитъ разумъ и знаніе, тотъ E. необходимо преслѣдуетъ прежде всего причины разумной природы, а причинамъ, которыя происходятъ отъ чего либо приводимаго въ движеніе и, по необходимости, сообщающаго его другимъ вещамъ, отводитъ второе мѣсто. Та̀къ надо сдѣлать и намъ: надобно допустить оба разряда причинъ, но отличать тѣ, которыя являются разумными творцами прекраснаго и добраго, отъ тѣхъ, которыя, будучи лишены разумѣнія, производятъ всегда одно безпорядочно-случайное.
И такъ, пусть это будетъ у насъ сказано о вспомогательныхъ причинахъ зрѣнія, — почему именно глаза обладаютъ той силой, какая имъ теперь досталась. Затѣмъ надобно сказать о наиболѣе полезномъ дѣлѣ ихъ служенія, ради котораго 47. Богъ намъ даровалъ ихъ. Зрѣніе, по моему мнѣнію, явилось причиною величайшей для насъ пользы, ибо изъ теперешнихъ нашихъ разсужденій о вселенной не было бы произнесено ни слова, если бы мы не видѣли ни звѣздъ, ни солнца, ни неба. При посредствѣ же зрѣнія, день и ночь, мѣсяцы и годовые обороты открыли намъ теперь число и понятіе о времени, и дали возможность изслѣдывать природу B. вселенной. А отсюда мы произвели родъ философіи, — благо, выше котораго и не сходило и не сойдетъ никогда къ смертному роду, въ даръ отъ боговъ. Такъ это я называю величайшимъ благодѣяніемъ очей. Зачѣмъ распространяться еще о прочихъ, менѣе важныхъ, которыя слѣпецъ-не-философъ «горько оплакивалъ бы въ безсильной скорби»[74]. Порѣшимъ лучше на томъ, что Богъ изобрѣлъ и даровалъ намъ зрѣніе именно по указанной причинѣ, дабы мы, наблюдая въ небѣ круговращенія разума, извлекли изъ нихъ пользу для оборотовъ мышленія въ насъ самихъ, въ стройныхъ C. оборотахъ имѣли образецъ для родственныхъ имъ разстроенныхъ, а затѣмъ, изучивъ ихъ и достигнувъ естественной правильности сужденій, по подражанію совершенно неколебимымъ круговращеніямъ божества, могли установить и свои собственные, уклонившіеся съ пути обороты. То же надобно сказать опять о голосѣ и слухѣ, дарованныхъ намъ богами по тѣмъ же самымъ причинамъ и для той же цѣли. Ибо рѣчь имѣетъ ту же цѣль и содѣйствуетъ очень много ея достиженію; что же касается пользы голоса музыкальнаго, то она связана съ слухомъ, ради гармоніи. D. Гармонія же, заключающая въ себѣ движенія, родственныя оборотамъ нашей души, даруется музами тому, кто обращается съ ними разумно, не для безцѣльнаго наслажденія, — которому служитъ, кажется, теперь, — а въ качествѣ пособницы, приводящей въ порядокъ и въ согласіе съ собою разстроенное круговращеніе нашей души. Также и ритмъ данъ ими какъ средство противъ того нестройнаго и неудовлетвореннаго состоянія духа, которому мы во многихъ E. случаяхъ подпадаемъ.
Все до сихъ поръ сказанное, за немногими исключеніями, указывало на явленія, созданныя силою разума; но изслѣдованіе наше надо распространить и на то, что является въ силу необходимости[75]. Вѣдь 48. этотъ космосъ получилъ смѣшанную природу, родившись изъ сочетанія именно необходимости и разума. Такъ какъ разумъ одержалъ верхъ надъ необходимостію, побудивъ ее бо̀льшую часть явленій направлять къ наилучшимъ цѣлямъ, то вотъ такимъ образомъ и въ такомъ порядкѣ, чрезъ подчиненіе необходимости разумнымъ вліяніямъ, и сложилась вначалѣ эта вселенная. Но если кто спроситъ, какъ дѣйствительно было дѣло, то надо будетъ привнести въ изслѣдованіе и видъ причины уклончивой, съ свойственными ея природѣ стремленіями. Такъ вотъ намъ надобно вернуться снова назадъ, чтобы, выходя изъ инаго, приличнаго предмету начала, какъ было B. и при тогдашнемъ изслѣдованіи, обсудить такимъ образомъ этотъ вопросъ еще разъ, съ первыхъ его основаній. Мы должны разсмотрѣть, какова была самая природа огня, воды, воздуха и земли и каково состояніе ихъ до рожденія неба. Ибо донынѣ никто еще, кажется, не показалъ ихъ образованія; но мы прямо называемъ ихъ началами и принимаемъ за стихіи вселенной, какъ будто знаемъ, что̀ такое C. огонь и каждое изъ этихъ тѣлъ; а на дѣлѣ и человѣкъ мало мыслящій не укажетъ для нихъ подобія сколько нибудь близкаго хотя бы въ частяхъ слога[76]. И такъ, наше дѣло теперь будетъ состоять вотъ въ чемъ: о началѣ или о началахъ всего, — или какъ угодно назовите это, — рѣчи теперь не будетъ, ни почему больше, какъ потому, что трудно было бы, при настоящемъ ходѣ изслѣдованія, раскрыть ясно, что о томъ думаешь. Такъ не считайте меня обязаннымъ говорить объ этомъ, какъ и я едва ли бы убѣдилъ себя самого, что могу по праву принять и возложить на D. себя такое дѣло. Оставаясь вѣрнымъ первоначальному условію — держаться въ предѣлахъ вѣроятнаго, я именно попытаюсь дать отчетъ обо всемъ вмѣстѣ и порознь ничуть не менѣе вѣроятный, въ сравненіи съ чьими бы то ни было, только гораздо ближе ихъ восходящій къ началу. Такъ, призвавъ и теперь опять Бога, чтобы онъ поддержалъ насъ, и чрезъ это странное и необычайное повѣствованіе привелъ E. къ опредѣленію вѣроятнаго, начнемъ сызнова свое изслѣдованіе.
Новое начало рѣчи о всемъ пусть будетъ у насъ отличаться болѣе дробнымъ противъ прежняго дѣленіемъ. Вѣдь тогда различили мы два вида; а теперь надо намъ показать еще третій особый родъ. Для прежняго изслѣдованія было достаточно и тѣхъ двухъ, которые полагались — одинъ какъ видъ образца, постигаемый мышленіемъ и существующій всегда тожественно, а другой — какъ подражаніе образцу, 49. имѣющее происхожденіе и видимое. Третьяго мы тогда не различили, полагая, что достаточно будетъ двухъ; но теперь ходъ рѣчи принуждаетъ насъ, кажется, взяться за опредѣленіе труднаго и темнаго вида[77]. Какъ же мы полагаемъ, — въ чемъ, по его природѣ, должно состоять его значеніе? Въ томъ главнымъ образомъ, что онъ есть пріемникъ всякаго рожденія, — какъ бы кормилица. Выражено-то это вѣрно; B. нужно только яснѣе относительно его высказаться. А это трудно, какъ по другимъ причинамъ, такъ и потому, что необходимо, въ такомъ случаѣ, возникаетъ недоумѣніе по отношенію къ огню и другимъ связаннымъ съ огнемъ стихіямъ. Вѣдь сказать о каждой изъ нихъ, что̀ дѣйствительно слѣдуетъ назвать скорѣе водою, чѣмъ огнемъ, и что̀ скорѣе тѣмъ или этимъ именемъ, чѣмъ всѣми вмѣстѣ, — такъ, чтобы по отношенію къ каждой употреблять выраженіе опредѣленное и твердое, — это трудно. Какъ же, на какомъ основаніи и что скажемъ мы объ этомъ самомъ, предаваясь относительно стихій справедливымъ недоумѣніямъ? Во первыхъ, C. мы видимъ, что то, что̀ носитъ теперь имя воды, сгущаясь, какъ мы полагаемъ, превращается въ камни и землю, а будучи растворено и разрѣшено, то же самое становится вѣтромъ и воздухомъ, воспламенившійся же воздухъ — огнемъ; затѣмъ огонь, сжатый и погашенный, переходитъ обратно въ образъ воздуха, а воздухъ, сдавленный и сгущенный, является облакомъ и туманомъ, изъ которыхъ, при еще большемъ сгущеніи, течетъ вода; изъ воды же происходятъ опять земля и камни. Такимъ образомъ эти стихіи, какъ видно, идутъ кругомъ и послѣдовательно даютъ рожденіе одна другой. И такъ какъ ни одна изъ нихъ никогда не представляется тою же, то кто не постыдится D. передъ самимъ собою рѣшительно утверждать, что которая нибудь изъ нихъ есть именно то, а не другое? Нѣтъ, гораздо безопаснѣе положить за правило выражаться о нихъ такъ: что̀, какъ мы видимъ, постоянно является то тѣмъ, то другимъ, — хотя бы огонь, — называть въ каждомъ случаѣ не этимъ, а такимъ[78] огнемъ, равно и воду — не этою, но всегда такою водою, — такъ же точно и прочее; — т. е. не принимать стихіи въ значеніи предметовъ, имѣющихъ E. нѣкоторое постоянство, что̀ именно мы думаемъ выразить употребленіемъ словъ тотъ и этотъ, когда на что либо указываемъ. Вѣдь онѣ ускользаютъ отъ насъ, не терпя выраженій то, этого, тому и всѣхъ другихъ, которыя выставляютъ ихъ въ качествѣ сущностей не преходящихъ. Не будемъ же называть каждую порознь этимъ; но ко всѣмъ, какъ порознь, такъ и вмѣстѣ, будемъ прилагать равно понятіе всегда совершающаго свой кругъ такого. Значитъ, и огонь постоянно такой, и такое все, чему свойственно рожденіе. Только то, въ чемъ всѣ отдѣльныя явленія получаютъ, какъ мы видимъ, рожденіе и откуда опять исчезаютъ, — только это слѣдуетъ означать приложеніемъ именъ то и 50. это; а что либо качественное, теплое или бѣлое, либо иное, противоположное этому, и все, что изъ того происходитъ, — ничего подобнаго не именовать такимъ образомъ. Постараюсь однакожъ высказаться объ этомъ еще яснѣе. Пусть бы кто, отливъ изъ золота всевозможныя фигуры, не переставалъ переливать ихъ каждую во всѣ остальныя, а кто нибудь другой, указывая на одну изъ нихъ, спросилъ, что̀ это такое: въ видахъ истины, гораздо безопаснѣе было бы B. сказать, что это золото, — но не называть трехугольникъ[79] и всякія другія фигуры, какъ бы онѣ дѣйствительно существовали, ибо въ минуту ихъ признанія онѣ уже мѣняютъ свою форму, и удовлетворяться хоть тѣмъ, если онѣ могутъ принять безопасно понятіе такого. То же скажемъ и о сущности, принимающей въ себя всѣ тѣла: ее надобно назвать всегда тожественною, потому что она ни въ какомъ случаѣ не выступаетъ изъ своей природы. Она постоянно C. все въ себя принимаетъ, и никогда, никакимъ образомъ и никакой не усвоиваетъ формы въ уподобленіе тому, что въ нее входитъ; ибо назначеніе ея, по природѣ, въ томъ, чтобы служить всему (принимающему образъ) матеріаломъ, который получаетъ движеніе и внѣшнія формы отъ входящаго, и подъ его дѣйствіемъ представляется то такимъ, то другимъ. А входящее и выходящее представляютъ собою всегда подражанія сущностямъ, снятыя съ нихъ какимъ-то необъяснимымъ и чудеснымъ способомъ, который мы разсмотримъ потомъ. — Теперь пока надо имѣть въ виду три рода: бывающее, то, въ чемъ оно бываетъ, то, по подобію D. чего происходитъ бывающее. Начало воспринимающее можно приличнымъ образомъ уподобить матери, то, отъ чего воспринимается, — отцу, а природу, что̀ занимаетъ мѣсто между ними, — порожденію. И надобно думать, что если снимку предстоитъ имѣть видъ пестраго разнообразія, то то̀ именно, въ чемъ онъ получается, будетъ хорошо подготовлено къ своему дѣлу не иначе, какъ при условіи, если будетъ свободно отъ формъ всѣхъ тѣхъ идей, которыя готовится E. принять отвнѣ. Вѣдь если бъ было оно подобно чему нибудь изъ привходящаго, то, принимая предметы противоположной или совершенно отличной природы, какіе когда придутъ, оно воспроизводило бы ихъ худо, ибо привносило бы въ нихъ собственное свое обличіе. Поэтому, пріемлющее въ себя всѣ роды должно быть чуждо всякихъ формъ. Такъ, при составленіи благовонныхъ мазей, сначала искусственнымъ путемъ добиваются того, чтобы влага, имѣющая принять благовоніе, сама, по возможности, не издавала запаха. А кто намѣревается на какомъ нибудь мягкомъ веществѣ произвести изображенія, рѣшительно не потерпитъ на немъ никакой явной фигуры, но, уравнивая, доведетъ вещество до возможной гладкости. Точно также и 51. тому, что̀ множество разъ всѣмъ своимъ существомъ имѣетъ принимать вѣрныя изображенія всѣхъ, даже вѣчныхъ существенностей, пристало по природѣ быть чуждымъ всякихъ формъ. Посему эту мать и воспріемницу всего, что явилось видимымъ и вполнѣ чувствопостигаемымъ, мы не назовемъ ни землею, ни воздухомъ, ни огнемъ, ни водою, ни тѣмъ, что произошло изъ нихъ, или изъ чего произошли они сами; но, если скажемъ, что она есть нѣкоторый видъ — незримый, безформенный, всепріемлющій, какимъ-то неизслѣдимымъ образомъ причастный начала мыслимаго и неуловимый, — мы не выскажемъ ничего ложнаго. Насколько можно изъ прежде сказаннаго заключать о его природѣ, B. было бы, кажется, всего правильнѣе выразиться такъ, что огнемъ въ каждомъ случаѣ является воспламенившаяся его же часть, водою — часть увлажнившаяся; является онъ также землею и воздухомъ, поскольку принимаетъ подобія этихъ стихій. Но, чтобы судить о стихіяхъ, нужно точнѣе высказаться относительно слѣдующаго: существуетъ ли огонь C. самъ по себѣ, да и все, къ чему ни прилагаемъ мы это выраженіе, говоря о каждомъ явленіи, что оно существуетъ само по себѣ? — или же такое истинное бытіе имѣетъ только то, что мы видимъ и вообще чувствуемъ посредствомъ тѣла, — и кромѣ этого нѣтъ ровно ничего другаго, такъ что мы напрасно въ каждомъ случаѣ для каждаго явленія полагаемъ нѣкоторый мыслимый видъ, — это одно пустое слово? Не годилось бы, съ одной стороны, оставляя настоящій вопросъ безъ разсмотрѣнія и разрѣшенія, утверждать положительно, что это такъ; но нельзя же, съ другой, и безъ D. того уже длинное разсужденіе еще растягивать такимъ же длиннымъ побочнымъ. Если бы какое нибудь существенное разграниченіе далось въ немногихъ словахъ, это было бы какъ нельзя болѣе кстати. Я-то, съ своей стороны, рѣшаю такъ: если разумъ и истинное мнѣніе — два отдѣльные рода, то существуютъ непремѣнно и эти виды сами по себѣ, не подлежащіе нашимъ чувствамъ, но только мыслимые; когда же истинное мнѣніе, какъ представляется нѣкоторымъ, ничѣмъ не различается отъ разума, — все, что воспринимаемъ мы чрезъ тѣло, надо почитать вполнѣ достовѣрнымъ. Но то и другое слѣдуетъ полагать за два, потому что они E. явились отдѣльно и не подобны по свойствамъ. Вѣдь одно внѣдряется въ насъ чрезъ наставленіе, а другое — чрезъ убѣжденіе; одно сопровождается всегда истиннымъ пониманіемъ, а другое несмысленно; одно не поддается убѣжденію, а другое переубѣждается; одного надобно полагать причастнымъ всякаго человѣка, а причастными разума — боговъ, и только небольшой разрядъ людей. Если же это такъ, то 52. должно согласиться, что есть одинъ видъ — тожественный, не раждающійся и неразрушающійся, не принимающій въ себя ни откуда иного и самъ нигдѣ не входящій въ иное, невидимый и никакъ иначе не чувствуемый, такой, который наблюдать выпало на долю мышленія. Соименный же и подобный ему второй видъ есть видъ чувствопостигаемый, рожденный, всегда подвижный, являющійся въ какомъ либо мѣстѣ и опять оттуда исчезающій, — тотъ, что̀ воспринимается мнѣніемъ въ связи съ чувствомъ. Третій же родъ представляетъ всегда родъ пространства, не принимающій B. разрушенія, дающій мѣсто всему, что имѣетъ рожденіе, самъ же уловляемый безъ посредства чувства, путемъ нѣкотораго поддѣльнаго сужденія, — родъ, едва вѣроятный[80]. Взирая на него, мы точно грезимъ, и полагаемъ, что все существующее должно неизбѣжно находиться въ какомъ нибудь мѣстѣ и занимать какое нибудь пространство, а что не находится ни на землѣ, ни на небѣ, то и не существуетъ. Вслѣдствіе такихъ грезъ, мы, и по пробужденіи, не можемъ опредѣленно выражать правду, отличая всѣ эти и сродныя имъ представленія отъ не сонной, дѣйствительно C. существующей природы. Въ самомъ дѣлѣ, если то самое, что воспроизводитъ собою образъ, не принадлежитъ самому образу, но является въ немъ всегда какъ призракъ чего-то инаго, то образъ, по этому самому, чтобы какъ нибудь удержаться въ сущности, необходимо долженъ раждаться въ чемъ-то иномъ, — или уже не быть вовсе. Истинно же существующему опорою служитъ то строго вѣрное положеніе, что, пока одно отлично отъ другаго, они не могутъ находиться ни то̀ въ этомъ, ни это въ томъ и являться въ одно и то же время чѣмъ-то единымъ, въ самомъ себѣ тожественнымъ, и вмѣстѣ двоякимъ.[81].D.
И такъ, изъ поданнаго мною мнѣнія вытекаетъ, въ сущности, такой выводъ: сущее, пространство и рожденіе являются, какъ три троякія начала, еще до происхожденія неба. Кормилица же раждаемаго[82], разливаясь влагою и пылая огнемъ, принимая также формы земли и воздуха и испытывая всѣ другія состоянія, какія приходятъ съ этими стихіями, представляется, правда, на видъ всеобразною; но E. такъ какъ ее наполняютъ силы неподобныя и неравновѣсныя, то она не имѣетъ равновѣсія ни въ какой изъ своихъ частей, а при неравномъ повсюду вѣсѣ, подвергается, подъ дѣйствіемъ этихъ силъ, сотрясеніямъ, и колеблясь, въ свою очередь, потрясаетъ ихъ. Чрезъ сотрясеніе же онѣ разъединяются и разбрасываются туда и сюда, — все равно какъ при просѣиваніи и провѣваніи посредствомъ ситъ, и служащихъ для чистки зерна орудій, плотныя и 53. твердыя зерна падаютъ на одно мѣсто, а слабыя и легкія — на другое. Точно такъ и тѣ четыре рода, будучи сотрясаемы этою пріемницею, которая движется какъ бы встряхивающее орудіе, раздѣляютъ (въ себѣ) наиболѣе неподобное возможно дальше одно отъ другаго, а наиболѣе подобное собираютъ по возможности въ одно. Оттого-то эти различныя вещества заняли и различныя мѣста, еще прежде, чѣмъ возникъ изъ нихъ упорядоченный міръ. Но до этого все было чуждо всякаго порядка и мѣры; когда предпринималось B. устроеніе вселенной, огонь, земля, воздухъ и вода, хотя и представляли ужъ нѣкоторыя черты своей природы, находились вначалѣ совершенно въ томъ состояніи, въ какомъ естественно находиться всему, чему не присуще божество. При такомъ-то состояніи онѣ впервые опредѣлены были видами и числами. И что Богъ привелъ ихъ, по возможности, въ самое лучшее и прекраснѣйшее сочетаніе, изъ противоположнаго тому состоянія, это пусть будетъ нашею общею мыслію, въ продолженіе всего изслѣдованія. А теперь попытаюсь необычнымъ способомъ[83] раскрыть вамъ C. назначеніе и происхожденіе каждой изъ тѣхъ стихій; и такъ какъ вамъ знакомы пути, открываемые образованіемъ, на которые необходимо намъ вступить для разъясненія предмета, то вы будете за мною слѣдовать.
Что, во первыхъ, огонь, земля, вода и воздухъ суть тѣла, это ясно для всякаго. Но всякій видъ тѣла имѣетъ и глубину; всякая опять глубина необходимо заключаетъ въ себѣ природу поверхности[84], а построенная на прямыхъ линіяхъ поверхность состоитъ изъ трехугольниковъ. Трехугольники же всѣ получаютъ начало изъ двухъ трехугольниковъ, у которыхъ обоихъ одинъ уголъ прямой, а два острыхъ: D. первый изъ трехугольниковъ въ каждомъ остромъ углѣ содержитъ по (половинной) части прямаго угла, раздѣленнаго сторонами равными; а другой отдѣляетъ имъ неравными сторонами части неравныя. Идя, по необходимости, путемъ вѣроятнаго, въ этомъ предполагаемъ мы начало огня и прочихъ тѣлъ; а начала еще выше этихъ знаетъ Богъ, да развѣ тотъ изъ людей, кто ему близокъ. Надо намъ разсудить, E. какъ могли возникнуть эти прекраснѣйшія четыре тѣла, которыя хотя и не подобны другъ другу, могутъ однакожъ, разрѣшаясь, происходить одно изъ другаго. Вѣдь если мы будемъ знать правду относительно рожденія земли и огня, равно какъ стихій, занимающихъ, по пропорціи, среднія между ними мѣста; то тогда уже никому не уступимъ, чтобы какія либо видимыя тѣла были прекраснѣе ихъ, въ томъ смыслѣ, что каждое представляетъ особый родъ[85]. Такъ надобно постараться составить эти четыре рода тѣлъ, отличающіеся своею красотою, чтобы затѣмъ объявить, что мы достаточно поняли ихъ природу. — Изъ тѣхъ двухъ треугольниковъ, равнобедренному дана одна природа, а 54. удлинненному — безконечное множество. Такъ изъ этого множества, — если хотимъ начать какъ слѣдуетъ, — надо предварительно избрать самое прекрасное. Но кто могъ бы избрать и назвать для состава стихій что нибудь болѣе прекрасное, тотъ покоритъ насъ себѣ не какъ врагъ, а какъ сильный другъ[86]. Мы изъ многихъ трехугольниковъ[87], минуя прочіе, полагаемъ какъ самый прекрасный одинъ, изъ котораго B. равносторонній составился самъ третій[88]. Почему, — это было бы долго объяснять; но кто насъ опровергнетъ и обличитъ, что это не такъ, награда тому будетъ въ нашей дружбѣ. Такъ пусть же у насъ избраны два трехугольника, какъ формы, изъ которыхъ слагаются тѣло огня и тѣла прочихъ стихій, одинъ — равнобедренный, другой — тотъ, у котораго квадратъ большей стороны всегда втрое больше квадрата меньшей. Теперь надобно раскрыть точнѣе то, что прежде высказывалось неопредѣленно. Вслѣдствіе неправильнаго представленія о стихіяхъ, намъ именно казалось, будто эти четыре рода раждаются всякимъ образомъ одинъ изъ другаго C. и одинъ черезъ другой. Но вѣдь изъ трехугольниковъ, которые мы отличили, происходятъ (также) четыре рода[89], и именно три — изъ одного, имѣющаго стороны неравныя, четвертый же одинъ слагается изъ трехугольника равнобедреннаго. Всѣ они такимъ образомъ не могутъ разрѣшаться одинъ на другой, обращаясь изъ многихъ малыхъ величинъ въ немногія большія, и наоборотъ, — а три могутъ; ибо всѣ эти, по природѣ, произошли изъ одного (трехугольника). Вѣдь по разрѣшеніи бо̀льшихъ величинъ, изъ нихъ составится множество малыхъ, которыя принимаютъ свойственныя имъ формы; но какъ скоро это множество малыхъ D. распредѣлится опять по трехугольникамъ, то извѣстное число послѣднихъ, нужное для извѣстной массы, можетъ образовать одинъ большой видъ, уже иной противъ прежняго природы. Такъ это все — по вопросу о взаимномъ рожденіи. Затѣмъ слѣдуетъ объяснить, какимъ каждый изъ нихъ становится видомъ и изъ стеченія какихъ чиселъ. Впередъ пойдетъ у насъ первый и наименѣе сложный видъ: стихіею ему служитъ трехугольникъ, котораго гипотенуза вдвое длиннѣе его меньшей стороны. Если два такихъ трехугольника будутъ сложены вмѣстѣ по гипотенузѣ, и это повторено E. будетъ три раза, такъ чтобы гипотенузы и меньшія ихъ стороны сходились въ той же точкѣ, какъ въ центрѣ; то отсюда произойдетъ одинъ равносторонній трехугольникъ, состоящій, по числу, изъ шести тѣхъ трехугольниковъ[90]. А четыре равностороннихъ трехугольника, соединенные тремя углами поверхности, образуютъ одинъ уголъ тѣлесный, который, по размѣру, занимаетъ мѣсто вслѣдъ за самымъ 55. тупымъ изъ угловъ поверхности[91]. Чрезъ образованіе четырехъ такихъ угловъ составился первый тѣлесный видъ, по всей своей сферѣ дѣлящійся на равныя и подобныя части. Второй за тѣмъ происходитъ изъ тѣхъ же равностороннихъ трехугольниковъ, когда они соединяются въ числѣ восьми, образуя одинъ тѣлесный уголъ изъ четырехъ угловъ поверхности; и шестью такими углами заканчивается образованіе втораго тѣла. Третій является изъ состава дважды-шестидесяти B. основныхъ трехугольниковъ[92], да двѣнадцати тѣлесныхъ угловъ, изъ которыхъ каждый замыкается пятью плоскими равносторонними трехугольниками, причемъ виду этому служатъ основаніемъ равносторонніе трехугольники въ числѣ двадцати. И давъ рожденіе этимъ тѣламъ, одинъ изъ основныхъ трехугольниковъ на томъ покончилъ; равнобедренный же произвелъ природу четвертаго вида. Для сего онъ сложился въ числѣ четырехъ, свелъ къ центру прямые углы и образовалъ одинъ равносторонній четвероугольникъ; а соединенные между собою шесть такихъ C. четвероугольниковъ составили восемь тѣлесныхъ угловъ, причемъ каждый уголъ образовался чрезъ соединеніе трехъ прямыхъ поверхностныхъ. Фигура составившагося такимъ образомъ тѣла вышла кубической, которая имѣетъ въ основаніи шесть четвероугольныхъ равностороннихъ поверхностей. Но такъ какъ оставалось еще одно — пятое соединеніе, то Богъ употребилъ его для очертанія вселенной[93].
Если бы кто, соображая все это внимательно, былъ въ недоумѣніи, принимать ли безпредѣльное или опредѣленное число міровъ, то рѣшеніе въ пользу безпредѣльнаго числа D. міровъ призналъ бы за приговоръ невѣжества дѣйствительно безпредѣльнаго[94] — въ отношеніи вещей, которыя должно знать; но надо ли принимать одинъ, или пять дѣйствительно существующихъ міровъ, — на этотъ счетъ всякій имѣлъ бы болѣе права усомниться. На нашъ взглядъ, оказывается, что, по условіямъ вѣроятія, естественно долженъ быть одинъ міръ; но кто нибудь другой, въ виду другихъ основаній, можетъ полагать иначе. Впрочемъ этотъ вопросъ надо оставить; — теперь открытые нашимъ изслѣдованіемъ роды мы раздѣлимъ на огонь, землю, воду и воздухъ.
Землѣ предоставимъ мы видъ кубическій, потому что E. земля, изъ четырехъ родовъ, всѣхъ болѣе неподвижна, и между тѣлами — самое пластическое[95]; а такія именно свойства необходимо представляетъ тѣло, имѣющее наиболѣе твердыя основанія. Но между основаніями, которыя слагаются изъ предположенныхъ вначалѣ трехугольниковъ, естественно тверже то, въ которомъ эти трехугольники равносторонніе, противъ того, въ которомъ неравносторонніе; да и составленная изъ того и другаго равносторонняя поверхность, какъ въ частяхъ, такъ и въ цѣломъ, выходитъ непремѣнно устойчивѣе при четырехъ сторонахъ, нежели 56. при трехъ. Поэтому, мы соблюдемъ условія вѣроятія, если этотъ видъ предоставимъ на долю земли, водѣ назначимъ видъ самый неудоподвижный изъ остальныхъ, самый удобоподвижный — огню, а средній между этими — воздуху; самое малое тѣло по объему усвоимъ огню, самое большое — водѣ, а среднее — воздуху; также, самое острое — огню, второе по остротѣ — воздуху и третье — водѣ. Это сводится къ тому, что видъ, имѣющій всего менѣе основаній, какъ самый рѣзкій и по всѣмъ направленіямъ самый острый изъ всѣхъ, необходимо долженъ быть по природѣ и самый B. удобоподвижный, да и самый легкій, такъ какъ состоитъ изъ наименьшаго числа тѣхъ частей; второй долженъ по этимъ свойствамъ быть вторымъ, а третій — третьимъ. Значитъ, и по прямымъ къ тому основаніямъ и по началамъ вѣроятія, тѣлесный видъ пирамиды долженъ у насъ быть стихіею[96] и сѣменемъ огня; затѣмъ, второй по рожденію видъ признаемъ стихіею воздуха, а третій — воды. Но всѣ эти виды надобно мыслить столь малыми, что каждый единичный видъ C. каждаго изъ родовъ, по малости, не доступенъ нашему зрѣнію, и мы видимъ только массы ихъ, при скопленіи множества единицъ. То же — и пропорціональное ихъ соотношеніе, по количеству, движеніямъ и другимъ свойственнымъ имъ силамъ: давъ имъ во всѣхъ подробностяхъ совершеннѣйшее устройство, насколько допускала это, непринужденно и безъ сопротивленія, природа необходимости, Богъ, надо думать, сложилъ ихъ во всѣхъ отношеніяхъ пропорціонально.
Изъ всего, что до сихъ поръ сказано у насъ о родахъ, D. по силѣ вѣроятія, можно заключить по крайней мѣрѣ вотъ что. Земля (въ ея элементахъ), приражаясь къ огню и разрѣшаясь его остротою, должна находиться въ броженіи, все равно, растворена ли она въ самомъ огнѣ, или въ массѣ воздуха, либо воды, пока части ея, встрѣтясь какимъ нибудь образомъ и соединясь между собою, не станутъ опять землею; ибо въ другой-то видъ перейти она не можетъ. Вода же, будучи раздѣлена огнемъ, или также воздухомъ, E. при соединеніи частей можетъ составить одно тѣло огня и два — воздуха. Доли воздуха, изъ одной разрѣшенной его части, образуютъ опять два тѣла огня. И наоборотъ, когда огонь, окруженный воздухомъ, водою, или какими либо частями земли, немногій среди многаго, тревожимый ихъ движеніемъ, борющійся и все-таки побѣждаемый, наконецъ будетъ ими подавленъ, тогда два тѣла огня соединяются въ одинъ видъ воздуха; а если побѣжденъ и раздробленъ воздухъ, то изъ двухъ съ половиною его частей сплотится одинъ цѣльный видъ воды[97]. — Разсудимъ же о нихъ опять съ этой стороны. Если какой либо изъ другихъ родовъ, будучи охваченъ огнемъ, разсѣкается остріемъ его угловъ 57. и сторонъ, то перестанетъ разсѣкаться, какъ скоро превратится въ его природу; потому что всякій подобный и тожественный въ самомъ себѣ родъ не можетъ ни производить перемѣну, ни самъ что либо испытывать въ своихъ отношеніяхъ къ тому, что совершенно съ нимъ сходно. А пока нѣчто слабѣйшее, при переходѣ въ другую природу, еще борется съ чѣмъ либо сильнѣйшимъ, оно не перестаетъ разрѣшаться. И когда опять что либо меньшее окружено B. бо́льшимъ, или немногое многимъ и гаснетъ черезъ дробленіе, оно перестаетъ уже гаснуть, готовясь перейти въ образъ сильнѣйшаго, и становится — изъ огня воздухомъ, а изъ воздуха водою; но если на него нападаетъ и борется съ нимъ нѣчто равносильное изъ другихъ родовъ, то разрѣшеніе не прекращается, пока окончательно отброшенное и разрѣшенное не отбѣжитъ къ сродному, или роды побѣжденные, ставши изъ многихъ однимъ, подобнымъ побѣдившему, не водворятся съ нимъ рядомъ. И въ силу этихъ-то свойствъ C. все мѣняетъ, конечно, свое мѣсто; ибо масса каждаго отдѣльнаго рода удаляется въ особое мѣсто движеніемъ начала принимающаго[98], и что̀, въ каждомъ случаѣ, становится неподобно самому себѣ и подобно иному, стремится, вслѣдствіе сотрясенія, къ мѣсту того, чему уподобляется[99].
Всѣ, сколько ихъ есть, тѣла простыя и первоначальныя произошли отъ такихъ причинъ; а что видамъ ихъ прирождены еще различные роды, причину того надобно полагать D. въ построеніи обѣихъ основныхъ формъ, ибо оно дало съ самаго начала, въ томъ и другомъ случаѣ, не по одному только трехугольнику извѣстной величины, но трехугольникъ и бо̀льшій и меньшій, которыхъ столько же числомъ, сколько заключается родовъ въ видахъ. Оттого, въ своихъ соединеніяхъ сами съ собою и одинъ съ другимъ, они представляютъ, безконечное разнообразіе, наблюдать которое обязательно для тѣхъ, кто намѣренъ судить о природѣ на началахъ вѣроятія.
Но если не условиться относительно движенія и стоянія, E. какимъ образомъ и въ какомъ случаѣ то и другое происходитъ, — это можетъ сильно затруднить дальнѣйшее разсужденіе. Нѣчто о нихъ было уже сказано, и къ этому прибавимъ еще вотъ что. При равномѣрности, никогда не является стремленія къ движенію; потому что имѣющее быть движимымъ безъ имѣющаго двигать, какъ и имѣющее двигать безъ имѣющаго быть движимымъ допустить трудно, — даже невозможно; а гдѣ нѣтъ того и другаго, тамъ нѣтъ и движенія. Но стихіи быть равномѣрными никогда не могутъ. Такимъ образомъ стояніе мы будемъ относить всегда къ равномѣрности, а движеніе къ неравномѣрности. Причина 58. же неравномѣрной природы лежитъ въ неравенствѣ. Но происхожденіе неравенства мы уже раскрыли; а почему недѣлимыя, и разошедшись по родамъ, все-таки не перестаютъ, подъ вліяніемъ другъ друга, двигаться и перемѣщаться, — о томъ еще не сказали. Такъ объяснимъ это снова — такимъ образомъ. Предѣлы вселенной, обнявъ собою всѣ роды (стихій) и, при своей круговидной формѣ, стремясь отъ природы сомкнуться въ самихъ себѣ, сжимаютъ все (въ нихъ содержащееся) и не допускаютъ, чтобы оставалось гдѣ либо пустое пространство. Оттого огонь по преимуществу B. пропиталъ собою все, за нимъ воздухъ, какъ вторая по тонкости стихія, а тамъ и прочія, въ соотвѣтствующей мѣрѣ. Вѣдь то, что образовалось изъ частей крупнѣйшихъ, допустило въ своемъ строеніи наибольшіе пустые промежутки, а что изъ мельчайшихъ — наименьшіе; и вотъ насильственное скученіе сгоняетъ мелкіе роды въ пустые промежутки крупныхъ. А когда такимъ образомъ роды мелкіе располагаются рядомъ съ крупными, — причемъ меньшіе разъединяютъ большіе, большіе же сжимаютъ меньшіе, — тогда все передвигается и сверху внизъ и снизу вверхъ, C. чтобы занять свое мѣсто; ибо недѣлимое, перемѣняя величину, перемѣняетъ вмѣстѣ съ тѣмъ и свое положеніе мѣстное. Такимъ-то путемъ постоянно поддерживаемое явленіе неравномѣрности даетъ стихіямъ движеніе, которое какъ продолжается теперь, такъ и будетъ продолжаться непрерывно.
Засимъ надо принимать въ соображеніе, что есть много родовъ огня, — напримѣръ, пламень и нѣчто истекающее изъ пламени, — что̀ не жжетъ, но доставляетъ свѣтъ очамъ, — далѣе, то, что, вслѣдъ за угасшимъ пламенемъ, остается D. отъ него въ горящихъ тѣлахъ. Такъ же точно есть и родъ воздуха — наиболѣе чистый, который носитъ имя эѳира, и родъ самый мутный, называемый туманомъ и мглою; есть и другіе, безъимянные виды воздуха, происшедшіе отъ неравенства трехугольниковъ. Родовъ воды прежде всего два: одинъ родъ — жидкій, другой — плавкій[100]. Жидкій, принявъ въ себя роды воды исключительно мелкіе и притомъ неравные, въ силу этой неравномѣрности и самаго характера (ихъ) фигуры, сдѣлался подвижнымъ, какъ самъ по себѣ, такъ и для вліяній стороннихъ. Плавкій же, составившійся изъ родовъ крупныхъ и равномѣрныхъ, въ силу ихъ E. равномѣрности, вышелъ устойчивѣе того и тяжелымъ. Но когда теряетъ эту равномѣрность подъ дѣйствіемъ привходящаго и разрѣшающаго его огня, онъ получаетъ больше подвижности, и, сдѣлавшись подвижнымъ, уступаетъ давленію ближайшаго воздуха и разливается по землѣ. По тому и другому состоянію, онъ принимаетъ имя: плавимаго — по разрѣшимости своей массы и текучаго — по растяжимости своей на землѣ. Когда же огонь исторгается изъ него обратно, 59. тогда тѣснимый имъ (огнемъ) ближайшій воздухъ, — ибо вѣдь огонь выходитъ не въ пустоту, — гонитъ еще подвижную жидкую массу въ мѣста, которыя занималъ огонь и смѣшиваетъ ее съ нимъ. И масса, сжимаясь подъ этимъ давленіемъ и, за удаленіемъ причины неравномѣрности — огня, получая снова равномѣрность, приходитъ опять къ тожеству съ собою. Это удаленіе огня называется у насъ охлажденіемъ, а сжатіе массы, вслѣдъ за удаленіемъ огня, какъ бы оледененіемъ. Но изъ всего того, что назвали мы B. плавкими водами, плотнѣе другихъ и изъ частей наиболѣе тонкихъ и равномѣрныхъ сложилось, процѣживаясь черезъ камни, золото, — одновидный родъ, принявшій блестящій желтый цвѣтъ, — наиболѣе чтимая у насъ цѣнность. Отрасль же золота, вслѣдствіе своей плотности очень твердая и чернаго цвѣта, называется адамантомъ[101]. Нѣчто близкое къ золоту по составнымъ частямъ, но представляющее болѣе одного вида, а по плотности стоящее еще выше золота, принявшее въ себя, чтобы быть тверже, малую и тонкую часть C. земли, но, вслѣдствіе большихъ внутри промежутковъ, болѣе, по сравненію съ нимъ, легкое и составившее собою одинъ изъ родовъ блестящей затвердѣвшей воды есть мѣдь: то же, что̀ примѣшалось къ нему изъ земли, — когда отъ давности оба рода опять отдѣлятся одинъ отъ другаго и примѣсь оказывается явно чѣмъ-то особымъ, — называется ржавчиною. Вовсе не трудно дать себѣ отчетъ и въ другихъ такого рода явленіяхъ, если держаться началъ сужденія вѣроятнаго. И кто, ради отдыха, отложивъ разсужденія о вѣчно существующемъ, доставилъ бы себѣ это невинное удовольствіе — соображать вѣроятное по отношенію къ D. вещамъ раждаемымъ, тотъ создастъ для себя въ жизни развлеченіе порядочное и разумное. Предавшись ему и въ настоящемъ случаѣ, мы вслѣдъ за симъ изложимъ, что̀ есть вѣроятнаго далѣе по отношенію къ тѣмъ вещамъ. Вода, въ смѣшеніи съ огнемъ, отличаясь тонкостью и подвижностью, отъ своей способности къ движенію и отъ пути, который пролагаетъ по землѣ, получаетъ названіе жидкой[102]; также мягкой — оттого, что основанія ея, не столь E. твердыя, какъ у земли, легче подаются. Когда же вода, отдѣлившись отъ огня, обособится также отъ воздуха, и сдѣлается равномѣрнѣе, она, подъ давленіемъ выдѣлившихся изъ нея частей, сжимается сама въ себѣ, и такимъ образомъ окрѣпнувъ, если приходитъ въ это состояніе надъ землею, называется обыкновенно градомъ, а на землѣ — льдомъ; когда же окрѣпнетъ менѣе, и только вполовину, то надъ землею опять — снѣгомъ, а на землѣ, гдѣ образуется изъ росы, — инеемъ. Затѣмъ, множество разновидностей воды, смѣшавшихся между собою, которыя просачиваются чрезъ выходящія изъ земли растенія, получаютъ, какъ цѣлый особый родъ, названіе соковъ. Отличаясь, по различію смѣсей, одинъ 60. отъ другаго, соки эти представляютъ много и другихъ, не имѣющихъ имени родовъ, но четыре изъ нихъ, — разновидности огненной природы и по большей части прозрачныя, получили особыя названія: это, во первыхъ, вино, согрѣвающее душу вмѣстѣ съ тѣломъ; затѣмъ, родъ гладкій, легко воспринимаемый зрѣніемъ и потому свѣтлый на видъ, блестящій и лоснящійся, — родъ именно маслянистый, т. е. смола, конопъ, самое масло и другія вещества того же свойства; далѣе, то, что пріятно размягчаетъ соединенные въ B. устахъ органы вкуса, производя этимъ способомъ впечатлѣніе сладости, и носитъ по преимуществу общее имя меда; — наконецъ, отдѣльный отъ всѣхъ соковъ, пѣнистый родъ, разлагающій тѣло жженіемъ, который называется опосъ[103].
Что касается видовъ земли, то пропитанная водою земля обращается въ каменное тѣло такимъ образомъ. Когда примѣшавшаяся къ землѣ вода распустится, въ смѣшеніи она принимаетъ видъ воздуха, а образовавшійся воздухъ стремится C. вверхъ, на принадлежащее ему мѣсто. Но пустоты въ стихіяхъ нѣтъ; поэтому онъ долженъ потѣснить воздухъ сосѣдній, а этотъ, какъ тѣло тяжелое, подавшись и излившись на массу земли, сильно ее сдавитъ и вгонитъ въ тѣ помѣщенія, изъ которыхъ вышелъ новообразовавшійся воздухъ. Сдавленная воздухомъ настолько, что ужъ не разрѣшается водою, земля становится камнемъ — болѣе красивымъ, если, отъ равенства и равномѣрности частей, онъ выходитъ прозрачнымъ, и менѣе красивымъ — въ противномъ случаѣ. Но когда, подъ быстрымъ дѣйствіемъ огня, земля теряетъ всю влагу и принимаетъ болѣе хрупкій, противу того вида, составъ, является родъ, которому мы дали названіе глины. Бываетъ также, что земля расплавится отъ огня, пока еще остается влага, — тогда, по охлажденіи, она D. становится камнемъ, имѣющимъ черный цвѣтъ[104]. И наконецъ, когда вещество, такимъ же точно образомъ отрѣшившееся, послѣ смѣшенія, отъ избытка воды, оказывается, вслѣдствіе большой тонкости земляныхъ частицъ, солоноватымъ, отвердѣваетъ не вполнѣ и сохраняетъ способность снова распускаться подъ дѣйствіемъ воды, тогда является частію родъ селитры, имѣющій свойство очищать масло и землю[105], частію же боголюбезное[106], по общепринятому мнѣнію, тѣло соли, которое такъ пріятно удовлетворяетъ E. сосредоточенные во рту органы вкуса.
Тѣла, состоящія изъ этихъ двухъ началъ[107], нерастворимыя въ водѣ и уступающія лишь огню, — держатся такъ крѣпко вотъ по какой причинѣ. Огонь и воздухъ не расплавляютъ массъ земли; потому что въ отдѣльныхъ своихъ частицахъ оказываются гораздо мельче пустыхъ промежутковъ въ ея строеніи и проходятъ чрезъ нее широкимъ путемъ, безъ всякаго усилія, такъ что, оставляя землю не разрѣшенною, и не плавятъ ея; напротивъ, вода, такъ какъ частицы ея по природѣ крупнѣе и пролагаютъ себѣ этотъ 61. путь насильно, разрѣшаетъ ее и плавитъ. Такимъ образомъ землю недостаточно плотную разрѣшаетъ насильно одна вода, плотную же не разрѣшаетъ ничто, кромѣ огня; ибо входъ въ нее доступенъ только огню. Далѣе, составъ воды наиболѣе сжатый распускаетъ только огонь, а относительно слабый — обѣ стихіи, огонь и воздухъ: причемъ первый дѣлитъ по промежуткамъ, а послѣдній даже по трехугольникамъ. Насильственно сжатый воздухъ ничто не разрѣшаетъ обратно на основныя формы[108], а не насилуемый расплавляется однимъ огнемъ. Что же касается тѣлъ, смѣшанныхъ изъ земли и воды, то, пока вода держится въ насильно занятыхъ ею промежуткахъ земли, части воды, прибывающія B. отвнѣ, не находя доступа въ самую землю, обтекаютъ кругомъ ея массу и оставляютъ ее не размягченной; но части огня входятъ въ промежутки воды, — причемъ огонь дѣйствуетъ на воздухъ точно такъ же, какъ вода на землю, — и становится единственною причиною того, что составное (изъ земли и воды) тѣло расплавляется и течетъ. Бываютъ между этими тѣлами такія, что содержатъ меньше воды, чѣмъ земли, — это весь родъ стеклообразный и то, что зовется C. плавкими видами камней; и такія опять, въ которыхъ больше воды, — все, что слагается по образу восковидныхъ и ароматическихъ тѣлъ.
Такъ вотъ и формы, и всѣ виды, въ разнообразіи ихъ соединеній и превращеній изъ одного въ другой, у насъ почти уже показаны; затѣмъ надобно постараться выяснить, отъ какихъ причинъ происходятъ ихъ свойства[109]. Но вѣдь, прежде всего, въ основаніи нашихъ сужденій лежитъ непремѣнно чувство; между тѣмъ мы еще не разсмотрѣли ни происхожденія плоти и того, что къ ней относится, ни происхожденія души, поскольку она смертна[110]. И выходитъ такъ, что ни этого нельзя объяснить D. удовлетворительно, безъ тѣхъ свойствъ, воспринимаемыхъ чувствами, ни этихъ послѣднихъ безъ того; а то и другое раскрывать вмѣстѣ почти невозможно. Такъ предварительно надо выставить лишь предположеніе по одному изъ вопросовъ; впослѣдствіи же мы опять вернемся къ предположенному. И чтобы представить свойства въ ихъ послѣдовательности по родамъ, пусть будутъ у насъ первыми тѣ, что касаются тѣла и души. И такъ, во первыхъ, отчего огонь называется у насъ теплымъ? Разсмотримъ это такимъ образомъ, — принявъ именно въ соображеніе то разлагающее и рѣжущее дѣйствіе, которое оказываетъ онъ на наше E. тѣло. А что при этомъ испытывается нѣчто острое, — это почти всѣ мы чувствуемъ. Надо принять въ расчетъ тонкость его сторонъ и остроту угловъ, также мелкость частей и быстроту движенія, — качества, благодаря которымъ онъ становится сильнымъ и рѣзкимъ и тонко разсѣкаетъ всегда все встрѣчающееся, — также припомнить происхожденіе его 62. фигуры, имѣя въ виду, что преимущественно эта, а не иная природа, разлагаетъ и дробитъ на мелкія части наши тѣла, — и представится вѣроятнымъ, что она-то и произвела то, что̀ называется теперь теплотою, — какъ самое свойство, такъ и его имя[111]. Противоположное этому явленіе намъ хорошо извѣстно; но пусть и оно не останется безъ объясненія. Влага, что̀ окружаетъ наше тѣло, состоящая изъ болѣе крупныхъ частей, привходитъ въ тѣло и оттѣсняетъ влагу, по составу болѣе мелкую; но, не будучи въ состояніи B. проникнуть на ея мѣсто, она сжимаетъ нашу влагу и, дѣлая ее изъ неравномѣрной и подвижной, отъ равномѣрности и стѣсненія, недвижимою, сообщаетъ ей плотность. Сжатая же вопреки своей природѣ влага борется, по требованію своей природы, стремясь привести самоё себя въ состояніе противное. Этой-то борьбѣ и этому сотрясенію дано имя дрожи и озноба, а все это состояніе, вмѣстѣ съ тѣмъ, что его производитъ, названо холодомъ.
Далѣе, твердымъ почитается то, чему уступаетъ наша плоть; а мягкимъ — то, что уступаетъ плоти. Такъ и всѣ предметы по отношенію другъ къ другу. Но уступаетъ все, что движется на маломъ основаніи; напротивъ, тѣла, сложенныя C. изъ основаній четвероугольныхъ, способныя къ твердому движенію, представляютъ собою видъ самый упорный, который, достигнувъ наибольшей плотности, обнаруживаетъ и особенно сильную упругость.
Понятіе о тяжеломъ и легкомъ лучше всего выяснится, если его изслѣдуемъ въ связи съ природою того, что называется верхомъ и низомъ. Вѣдь совершенно несправедливо мнѣніе, будто есть какія-то два взаимно противоположныя по природѣ мѣста, которыя дѣлятъ вселенную на двѣ половины, — именно, низъ, куда стремится все, что имѣетъ нѣкоторую тѣлесную массивность, и верхъ, куда все поднимается насильственно; ибо, какъ скоро небо въ своемъ цѣломъ сферовидно, все, что образовано въ равномъ разстояніи отъ средины, должно по природѣ быть одинаково оконечностью, а срединою надо считать то, что занимаетъ мѣсто всѣмъ оконечностямъ противоположное, удаляясь отъ нихъ на одну и ту же мѣру протяженія. Если же таковы естественныя свойства космоса, то допускающій помянутыя понятія о «верхѣ» и «низѣ» не прилагаетъ ли къ вещамъ E. имена, какъ мы въ правѣ думать, вовсе не подходящія? Ибо о среднемъ въ немъ (космосѣ) мѣстѣ нельзя съ полнымъ основаніемъ сказать, что оно находится внизу или вверху, — оно въ серединѣ; а объ окружности — ни что она въ серединѣ, ни что можетъ содержать ту или другую часть, которая отклонялась бы отъ нея по направленію къ серединѣ болѣе, нежели какая либо изъ частей противолежащихъ. Такъ можно ли тому, что во всѣхъ своихъ частностяхъ является одинаковымъ, придавать имена, одно другому противоположныя, и какимъ это образомъ, — если кто 63. хочетъ судить здраво? Вѣдь если бы въ срединѣ вселенной даже находилось что нибудь твердое, само въ себѣ равновѣсное, — оно, по совершенному равенству оконечностей, не потянуло бы ни къ которой изъ нихъ. Но тотъ, кто ходилъ бы кругомъ по этому твердому тѣлу, нерѣдко, становясь антиподомъ самого себя, называлъ бы на немъ одно и то же мѣсто и верхнимъ и нижнимъ. Вѣдь если цѣлое-то, какъ мы сейчасъ сказали, сферовидно, то противно будетъ разсудку говорить, что одно его мѣсто ниже, другое выше. А откуда же взялись эти выраженія и отъ какого расположенія предметовъ, — что мы привыкли допускать подобное дѣленіе, говоря даже о цѣломъ небѣ? — Чтобы B. согласиться на этотъ счетъ, предположимъ вотъ что. Если бы кто находился въ томъ мѣстѣ вселенной, которое досталось въ удѣлъ по преимуществу природѣ огня, и гдѣ должны быть сосредоточены наибольшія его массы, къ которымъ онъ стремится; — если бы кто, утвердившись надъ тѣмъ мѣстомъ и обладая достаточной для того силой, отдѣлилъ нѣкоторыя части огня, положилъ на вѣсы и, поднимая коромысло, повлекъ огонь насильственно въ среду несроднаго ему воздуха; то, C. очевидно, меньшую часть огня онъ осилилъ бы легче, чѣмъ бо́льшую. Ибо когда двѣ вещи поднимаетъ одновременно одна и та же сила, меньшая, неизбѣжно, скорѣе, а бо́льшая слабѣе подчиняется, при этой тягѣ, насилію, — и про болѣе массивную говорятъ, что она тяжела и стремится книзу, а про мелкую, — что легка и вверхъ. Но мы должны себя уличить, что то же самое дѣлаемъ и на этомъ мѣстѣ[112]. Вѣдь, ходя по землѣ, мы отдѣляемъ отъ нея земляныя породы, а иногда и самую землю насильственно и вопреки природѣ увлекаемъ въ среду неподобнаго ей воздуха, тогда какъ изъ обѣихъ этихъ стихій D. каждая стремится къ тому, что ей сродно. Но этому принужденію войти въ среду неподобную скорѣе и легче крупнаго уступаетъ мелкое; и вотъ мы назвали его легкимъ, а мѣсто, въ которое его увлекаемъ, — верхнимъ, противоположное же тому — тяжелымъ и нижнимъ. Все необходимо бываетъ такимъ относительно, оттого именно, что многочисленные роды могутъ занимать мѣста взаимно противоположныя: такъ, мы найдемъ, что легкое въ одномъ мѣстѣ и легкое въ другомъ, также тяжелое и тяжелое, нижнее и нижнее, верхнее и верхнее, все образуется и существуетъ. E. одно по отношенію къ другому, въ противоположномъ, косвенномъ и самыхъ разнообразныхъ направленіяхъ. Но въ отношеніи ко всѣмъ имъ надо имѣть въ виду одно, — что именно отъ стремленія къ началу родственному, которое присуще каждому роду, становится родъ въ своемъ стремленіи тяжелымъ, а мѣсто, куда онъ стремится, нижнимъ, и обратное тому — обратнымъ. Такъ для этихъ собственно свойствъ пусть будутъ положены у насъ эти причины.
Причину гладкости и шероховатости всякій, должно быть, замѣчаетъ и былъ бы въ состояніи объяснить ее другому: одно-то вѣдь свойство производитъ жесткость въ смѣшеніи съ неравномѣрностію, а другое — равномѣрность, соединенная съ плотностію.
64.Послѣ того, что̀ мы разсмотрѣли, изъ общихъ, относящихся до всего тѣла свойствъ, остается еще важнѣйшее — причина впечатлѣній пріятныхъ и тяжелыхъ, то̀, что создаетъ ощущенія, при посредствѣ частицъ нашего тѣла, и содержитъ въ себѣ сопровождающія ихъ скорби и удовольствія. Но причины всякаго воспринимаемаго и не воспринимаемаго чувствомъ свойства мы поймемъ, когда припомнимъ, что̀ различали прежде подъ видомъ природы подвижной B. и неудободвижимой[113], — ибо этимъ именно путемъ надлежитъ намъ преслѣдовать все, что думаемъ теперь уловить. Вѣдь подвижное-то по природѣ, если подвергается даже и мимолетному воздѣйствію, выдѣляетъ кругомъ по частицѣ другимъ частицамъ, которыя, въ свою очередь, дѣлаютъ то же самое, пока наконецъ, дошедши до начала разумнаго, не выразятъ ему силы дѣятеля. Противное же тому, по своей косности, не подаваясь никуда кругомъ, страдаетъ одно, и ничего посторонняго въ сосѣдствѣ своемъ не движетъ; такъ что, безъ выдѣленія частицъ, однѣхъ въ другія, C. первоначальное впечатлѣніе не переходитъ изъ нихъ во все животное и не даетъ ему воспринять чувствомъ испытанное. Это бываетъ съ костями, волосами и со всѣми другими, какія въ насъ есть, землистыми по преимуществу частями; а сказанное передъ этимъ примѣняется главнымъ образомъ къ зрѣнію и слуху, ибо въ нихъ сильнѣйшими дѣятелями являются огонь и воздухъ[114]. — Такъ чувства удовольствія и скорби надо представлять себѣ такимъ образомъ. Впечатлѣніе, дѣйствующее разомъ — насильственно и вопреки природѣ, D. бываетъ для насъ тяжело, а разомъ же наступающій затѣмъ возвратъ въ естественное состояніе пріятенъ; если дѣйствуетъ спокойно и постепенно, впечатлѣніе нечувствительно, если же обратнымъ тому образомъ, бываетъ обратнымъ. Все, дѣйствующее съ легкостію, воспринимается чувствомъ особенно живо, но ни скорби ни удовольствія не доставляетъ, — каковы, напримѣръ, впечатлѣнія того зрѣнія, о которомъ сказали мы раньше, что оно образуетъ у насъ днемъ связное тѣло[115]. Вѣдь органу зрѣнія не причиняетъ боли сѣченіе, и жженіе, и все другое, что онъ испытываетъ, какъ не доставляетъ и удовольствія — если онъ возвращается E. къ прежнему состоянію; но получаются только сильнѣйшія и яснѣйшія ощущенія, поскольку онъ что либо выноситъ, или, направившись въ то или въ другое мѣсто, схватываетъ самъ; ибо разложеніе и соединеніе его частицъ совершается безъ всякаго насилія. — Части же тѣла, состоящія изъ болѣе крупныхъ частицъ, которыя съ трудомъ уступаютъ тому, что на нихъ дѣйствуетъ, однакожъ передаютъ движеніе цѣлому, 65. испытываютъ удовольствія и скорби: и именно скорби — когда выводятся изъ своей нормы, и удовольствія — когда возвращаются опять въ прежнее состояніе. То, что подвергается отливу и опустѣнію понемногу, восполняется же разомъ и въ избыткѣ, и что не чувствуетъ поэтому опустѣнія, но чувствуетъ полноту, не причиняетъ смертной части души скорбей, напротивъ, доставляетъ ей величайшія удовольствія; — это очевидно на благоуханіяхъ[116]. Но когда тѣла выходятъ изъ своей нормы разомъ, возвращаются же къ прежнему своему состоянію лишь съ трудомъ и понемногу, B. тогда все происходитъ обратно прежнему, — что̀ обнаруживается ясно на прижиганіяхъ и сѣченіяхъ тѣла.
И такъ, объ общихъ для всего тѣла свойствахъ и о названіяхъ, присвояемыхъ тому, что ихъ производитъ, почти все сказано; теперь попытаемся, насколько возможно, раскрыть то, что происходитъ въ отдѣльныхъ частяхъ нашего тѣла, — и самыя впечатлѣнія, и причины, которыя ихъ производятъ. C. И вотъ, во первыхъ, надо разъяснить по возможности, что мы опустили выше, говоря о сокахъ, именно особенныя ихъ свойства по отношенію къ языку. По видимому, и они, какъ многое другое, происходятъ въ силу нѣкоторыхъ соединеній и разложеній, и притомъ больше, нежели что либо иное, условливаются шероховатостью и гладкостью. Ибо все то изъ природы частицъ землистыхъ, что D. проникаетъ въ жилки, — въ эти какъ бы проводники языка, протянутые къ сердцу, — и что, попадая во влажныя и нѣжныя части плоти и распускаясь въ нихъ, стягиваетъ и изсушаетъ эти жилки, оказывается, если бываетъ нѣсколько шероховато, терпкимъ, а если менѣе шероховато, — горькимъ. Далѣе, тотъ родъ частицъ, что̀ имѣетъ свойства чистительныя и смываетъ все съ языка, — если онъ дѣйствуетъ такимъ образомъ свыше мѣры и настолько сильно, что разлагаетъ E. самую его природу, — каково, напримѣръ, дѣйствіе селитры, — называется вообще ѣдкимъ. То же, что уступаетъ селитрѣ въ силѣ дѣйствія и проявляетъ чистительную способность умѣреннѣе, представляется намъ, при отсутствіи этой жесткой ѣдкости, даже пріятнымъ — соленымъ. Что вступаетъ въ общеніе съ теплотою рта и умѣряется имъ, что заимствуется теплотою и обратно горячитъ согрѣвающее его, что отъ легкости поднимается вверхъ, къ органамъ чувства въ головѣ, и разлагаетъ все, съ чѣмъ встрѣчается, — все 66. такое, благодаря этому своему дѣйствію, получило имя крѣпкаго. Бываетъ и такъ, что эти же частицы, обмельчавъ напередъ отъ гніенія, проникаютъ въ тонкія жилки и соединяются въ извѣстной мѣрѣ съ находящимися тамъ частицами землистыми и воздушными, такъ что, давъ имъ движеніе другъ около друга, приводятъ ихъ въ смѣшеніе: въ смѣшеніи же эти частицы переталкиваются, одна проникаетъ въ другую, оставляя другъ друга полыми и окружая то, что въ нихъ привзошло; и вотъ, когда полая влага замыкаетъ въ себѣ воздухъ, — будетъ ли она чиста, или B. землистаго состава, образуются влажные воздушные сосуды, въ видѣ полыхъ, шарообразныхъ капель воды, и однѣ изъ нихъ, прозрачныя, что̀ смыкаются изъ чистой влаги, носятъ имя пузырей, а другія, что̀ изъ землистой, которая притомъ волнуется и вздымается, получаютъ названіе броженія и кипѣнія; причина же такихъ свойствъ называется остротою. Впечатлѣніе, противоположное всѣмъ тѣмъ, о которыхъ сказано, происходитъ и отъ причины противоположной: C. когда, то есть, составъ привходящихъ въ жидкомъ видѣ веществъ бываетъ приспособленъ къ естественному состоянію языка и, намащая его, уравниваетъ его шероховатость, а все то, что осѣло или разлилось по языку противъ требованій его природы, одно разводитъ, другое собираетъ, и приводитъ все въ положеніе, по возможности согласное съ его природой, — тогда такого рода врачеваніе насильственныхъ возбужденій, пріятное для всякаго, называется сладостью.
D.Это все такъ. Что же касается дѣятельности ноздрей, то тутъ нѣтъ видовъ: ибо все, что относится къ запахамъ, имѣетъ половинную природу, и ни одной изъ стихій не дано должной соразмѣрности для того, чтобы издавать какой либо запахъ. Служащіе этому отправленію сосуды наши слишкомъ тѣсны для родовъ земли и воды, а для родовъ огня и воздуха слишкомъ широки: потому отъ этихъ родовъ никто никакого запаха не чувствуетъ; но запахи являются всегда, если что нибудь или растворяется, или гніетъ, E. или плавится, или курится. Вѣдь это бываетъ въ промежуткахъ, при переходѣ воды въ воздухъ, или воздуха въ воду, и всѣ вообще запахи суть дымъ или туманъ: туманъ — именно то изъ нихъ, что переходитъ изъ воздуха въ воду, а дымъ — что въ воздухъ изъ воды. Оттого всѣ запахи тонѣе воды и грубѣе воздуха. Это обнаруживается, когда почему либо точно сопрется дыханіе, и человѣкъ усиленно потянетъ въ себя духъ: ибо въ этомъ случаѣ не привходитъ съ нимъ никакого запаха, но притекаетъ одинъ, свободный отъ запаховъ, духъ. Такимъ образомъ являются лишь двѣ разновидности запаховъ, не имѣющія точнаго имени и 67. не содержащія въ себѣ большаго числа простыхъ видовъ; — тутъ, очевидно, можетъ быть рѣчь только о двухъ родахъ: о пріятномъ и объ отвратительномъ. Послѣднее дѣйствуетъ раздражительно и тягостно на всю полость тѣла, лежащую у насъ между теменемъ головы и пупкомъ; а первое, напротивъ, успокоиваетъ ее и пріятнымъ образомъ приводитъ ее снова въ согласіе въ природою.
Разсматривая область слуха какъ третій отдѣлъ нашего чувства, мы должны сказать, отъ какихъ причинъ B. происходятъ относящіяся сюда явленія. Итакъ, звукъ будемъ считать вообще за ударъ, черезъ уши, посредствомъ воздуха, мозга и крови, передаваемый душѣ, а за слухъ — возбуждаемое имъ движеніе, идущее отъ головы и оканчивающееся въ области печени[117]. И быстрый ударъ будетъ высокимъ звукомъ, а медленный — низкимъ, C. равномѣрный — ровнымъ и мягкимъ, а противный тому — рѣзкимъ, сильный — громкимъ, а противоположный сильному — слабымъ. Что же касается сочетанія звуковъ, то говорить о немъ надо въ связи съ тѣмъ, что еще будетъ сказано впослѣдствіи.
Остается намъ разнять еще четвертый родъ чувства, — родъ, содержащій въ себѣ множество разновидностей, которыя, всѣ въ совокупности, называемъ мы именемъ цвѣтовъ: это — пламя, истекающее отъ каждаго изъ тѣлъ, которому, чтобы оно воспринималось чувствомъ, даны соразмѣрныя зрѣнію частицы. На счетъ зрѣнія было уже D. говорено раньше, отъ какихъ причинъ оно происходитъ; такъ теперь, относительно цвѣтовъ, будетъ всего правдоподобнѣе и приличнѣе разсуждать такимъ образомъ. Тѣ частицы, что̀ несутся отъ различныхъ предметовъ и падаютъ на зрачокъ, должны быть однѣ меньше, другія больше, а нѣкоторыя равны частямъ самаго зрачка. Части равныя не ощутимы, почему мы и называемъ ихъ прозрачными, а части E. бо̀льшія и меньшія — однѣ съуживаютъ, другія расширяютъ зрачокъ, такъ что родственны тѣмъ частицамъ, которыя по отношенію къ плоти оказываются теплыми и холодными, а по отношенію къ языку — терпкими и горячащими, или, какъ мы назвали ихъ за это свойство, крѣпкими[118]; бѣлыя и черныя выражаютъ эти же самыя дѣйствія въ другой области чувства и только потому представляются иными. Мы должны, слѣдовательно, означать это такимъ образомъ: Что̀ расширяетъ зрачокъ, есть бѣлое, а противное тому — черное. Болѣе же быстрое стремленіе огня, и притомъ огня чуждаго, которое, поражая зрачокъ, расширяетъ его до самаго глазнаго овала, насильственно раздвигаетъ и расплавляетъ 68. самые проходы глазъ, исторгая оттуда смѣсь огня и воды, называемую у насъ слезами, само же по себѣ есть одинъ огонь, въ столкновеніи противоположныхъ своихъ теченій, когда съ одной стороны онъ исторгается какъ бы молніею, съ другой проникаетъ впередъ и гаснетъ во влагѣ, причемъ изъ этого смѣшенія возникаютъ различные цвѣта̀, — такое состояніе называемъ мы блескомъ, а то, что его производитъ — блестящимъ и свѣтлымъ. Родъ огня, средній между этими, который достигаетъ влаги очей и смѣшивается B. съ нею, но не блеститъ, а издаетъ сіяніе чрезъ влагу, представляющее, отъ примѣси къ ней огня, цвѣтъ крови, мы называемъ багровымъ. Цвѣтъ сіяющій, въ смѣшеніи съ багровымъ и бѣлымъ, образуетъ ярко-желтый (алый). Но означать, въ какой мѣрѣ привходитъ каждый, если бы мы это и знали, не имѣло бы смысла, ибо никто не могъ бы объяснить это удовлетворительно изъ какихъ либо необходимыхъ или хотя вѣроятныхъ основаній. Цвѣтъ багровый, въ смѣшеніи съ чернымъ и бѣлымъ, даетъ пурпуровый; C. затѣмъ, темнобурый, — когда эта смѣсь будетъ подожжена[119], да будетъ прибавлено къ ней побольше чернаго. Цвѣтъ красный происходитъ изъ смѣси ярко-желтаго и сѣраго, сѣрый — изъ смѣси чернаго и бѣлаго, а блѣдно-желтый — изъ смѣшенія бѣлаго и яркожелтаго. Когда съ сіяющимъ сочетается бѣлый, и эта смѣсь сойдется съ густымъ чернымъ, — получается цвѣтъ синій, отъ смѣшенія синяго и бѣлаго — голубой, а краснаго и чернаго — зеленый. По этимъ цвѣтамъ можно судить и объ остальныхъ, изъ какой смѣси со всею вѣроятностію долженъ произойти тотъ или другой. D. Но кто пытался бы изъяснить эти вещи путемъ опыта, тотъ упускалъ бы изъ виду различіе между человѣческою и Божескою природою: потому что Богъ, обладая знаніемъ и могуществомъ, можетъ и многое смѣшивать въ одно и опять одно разрѣшать на многое; а изъ людей никто не въ состояніи сдѣлать ни того ни другаго, ни теперь, ни когда либо въ послѣдующія времена.E.
Все, что вытекаетъ такимъ же точно образомъ изъ природы необходимости, Зиждитель прекраснаго и наилучшаго воспринималъ тогда въ бытномъ, создавая этого самодовлѣющаго и совершеннѣйшаго бога; но, пользуясь при этомъ подходящими служебными причинами, онъ высшее устроительство всего бытнаго предоставлялъ себѣ. Поэтому надо различать два вида причины: причину необходимую и причину божественную; и божественной надо искать во всемъ, чтобы достигнуть блаженной жизни, насколько допускаетъ ее наша природа, а ради этого искать также и необходимой, — 69. имѣя въ виду, что, безъ послѣдней, и самая та причина, которой мы добиваемся, не можетъ быть ни мыслима, ни постигнута, ни какъ либо иначе быть намъ доступна.
Такъ какъ теперь предъ нами, будто строевой матеріалъ передъ плотниками, лежатъ уже готовые роды причинъ, изъ которыхъ и предстоитъ намъ сложить дальнѣйшее разсужденіе, то возвратимся вкратцѣ опять къ началу, перенесемся быстро къ тому, отъ чего пришли сюда, и постараемся приладить къ нашему разсказу уже послѣднюю, B. заключительную главу, которая увѣнчала бы собою наши прежнія положенія. И такъ, въ самомъ началѣ было сказано, что, когда все находилось еще въ безпорядкѣ, Богъ придалъ каждой стихіи извѣстную соразмѣрность какъ въ самой себѣ, такъ и въ отношеніи къ другимъ стихіямъ, въ силу чего и открылась возможность взаимнаго между ними соотношенія и согласія. Ибо вѣдь тогда ничто не было этому причастно, развѣ только случаемъ, и ни одна изъ вещей, называемыхъ нынѣ такъ или иначе, каковы, напр., огонь, вода C. и другія, не заслуживала вообще какого либо имени. Но онъ сперва все это устроилъ, а потомъ составилъ изъ всего эту вселенную, единое животное, содержащее въ себѣ всѣхъ животныхъ, смертныхъ и безсмертныхъ. И зодчимъ существъ божественныхъ былъ онъ самъ, а сотворить породу смертныхъ поручилъ своимъ созданіямъ. Эти же, по подражанію ему, воспринявъ безсмертное начало души, обернули его смертнымъ тѣломъ, предали все тѣло душѣ, какъ бы D. колесницу, и образовали въ немъ еще иной видъ души — смертный, вмѣщающій въ себѣ могучія, неизбѣжныя страсти: во первыхъ, удовольствіе — сильнѣйшую приманку къ злу, потомъ, скорби — гонители благъ, далѣе, отвагу и робость — этихъ двухъ опрометчивыхъ совѣтниковъ, наконецъ, неудержимый гнѣвъ и обманчивую надежду. Смѣшавъ эти страсти, по необходимости, съ несмысленною впечатлительностью и на все предпріимчивой любовью, они составили такимъ образомъ смертную часть души. Но при этомъ, страшась осквернить, безъ всякой въ томъ необходимости, часть божественную, они поселили смертную отдѣльно отъ нея, въ E. особую тѣлесную обитель, и построили перешеекъ и границу между головой и грудью, помѣстивъ въ промежутокъ шею, чтобы разобщить ихъ. Въ грудь, или въ такъ называемый панцырникъ, ввели они смертный родъ души; а такъ какъ въ этой душѣ одно по природѣ лучше, другое хуже, то разгородили опять и полость панцырника, какъ бы раздѣляя 70. половины женскую и мужскую, и преградою между ними положили грудобрюшную перепонку. Причастную мужества и отваги, — бранелюбивую часть души, помѣстили они ближе къ головѣ, между перепонкою и шеею, чтобы, внимая уму, она, общими съ нимъ силами, сдерживала родъ пожеланій, если бъ тотъ не хотѣлъ никакъ добровольно подчиняться повелѣнію и слову, выходящимъ изъ акрополя. А сердце, — узелъ всѣхъ жилъ и вмѣстѣ съ тѣмъ источникъ быстро льющейся по всѣмъ членамъ крови, — поставили на B. постъ стража, чтобы въ случаяхъ, когда вдругъ разгорится неистовство страсти, по поводу ли какого нибудь несправедливаго дѣйствія извнѣ, или въ силу одного изъ внутреннихъ пожеланій, все, что имѣетъ въ тѣлѣ способность чувствовать и доступно внушеніямъ и угрозамъ, тотчасъ покорялось, по призыву ума, и устремлялось всюду по этимъ узкимъ проходамъ, давая возможность управлять всѣмъ этимъ началу наилучшему. Затѣмъ, изыскивая средство противъ C. біенія сердца, въ случаяхъ ожиданія чего нибудь страшнаго и возбужденія страсти, и зная напередъ, что всякій такой приростъ страсти будетъ зависѣть отъ дѣйствія огня, боги произрастили въ груди природу легкихъ, которыя сначала мягки и безкровны, а затѣмъ, подобно губкѣ, пронизываются сквозными порами, для того, чтобы, принимая въ себя воздухъ и питье, легкія прохлаждали сердце и, въ воспламененномъ состояніи, доставляли ему успокоеніе и облегченіе. D. И съ этой-то цѣлію проложили они къ легкимъ каналы горла, и самыя легкія, какъ мягкія пружины, размѣстили около сердца, дабы въ то время, какъ возрастетъ въ сердцѣ страсть, оно, ударяясь о тѣло подающееся, и охлаждаясь, умѣряло свои движенія и въ состояніи страсти могло легче покоряться уму. Часть же души, требующую пищи, питья и всего, что для нея нужно по природѣ тѣла, поселили они между грудобрюшною перепонкой и предѣлами, лежащими въ направленіи къ пупку, устроивъ во всей этой области какъ бы ясли, E. для кормленія тѣла; и здѣсь такого рода душевность привязали они, какъ бы дикую скотину, кормить которую, доколѣ она на привязи, необходимо, если ужъ долженъ существовать смертный родъ. И именно для того, чтобы, питаясь всегда у яслей, она находилась сколько можно далѣе отъ части правительственной, чтобы производила такимъ образомъ какъ можно менѣе шуму и крику и давала началу высшему возможность спокойно обдумывать рѣшенія, полезныя 71. для всѣхъ частей вообще, — съ этою именно цѣлію боги опредѣлили ей и это мѣсто. Но зная это животное, — зная, что оно не пойметъ внушеній разума, а если и причастно будетъ нѣкотораго чувства, то все же ему не свойственно, по природѣ, заботиться о чемъ нибудь разумномъ, и что будетъ оно дни и ночи увлекаться лишь призраками и мечтами, — сообразивъ это, Богъ связалъ съ нимъ природу B. печени, и помѣстилъ ее въ его же жилищѣ. Онъ устроилъ ее плотной, гладкой, блестящей и сладкой, но съ нѣкоторымъ придаткомъ горечи, — дабы нисходящая изъ ума сила помысла, въ ней, будто въ зеркалѣ, воспринимающемъ формы и передающемъ зрѣнію ихъ образы, устрашала собою то животное, причемъ, пользуясь прирожденною долею горечи, въ видахъ угрозы, распускала ее внезапно по всей печени и наводила (на нее) желчный цвѣтъ, сжимая, всю ее C. дѣлала морщинистой и шероховатой, а лопасть печени, пріемники ея и ворота[120] частію выводила изъ ихъ естественнаго положенія и стягивала, частію заваливала и запирала, причиняя тѣмъ сильныя боли и тоску. Когда же нѣкоторымъ какъ бы наитіемъ кротости, исходящимъ изъ ума, вызваны будутъ видѣнія совершенно обратныя, тогда эта сила помысла должна, съ одной стороны, успокоивать горечь, уже въ силу того, что не можетъ естественно ни приводить въ движеніе, D. ни касаться противной себѣ природы, а съ другой — дѣйствовать на животное прирожденною печени сладостію, выпрямлять, сглаживать и приводить въ естественное положеніе всѣ части органа, прояснять и смягчать поселенную около печени часть души, такъ чтобы она, не будучи причастна мысли и разума, пользовалась за то по ночамъ, когда ведетъ жизнь ровную, пророчественными сновидѣніями. Вѣдь создавшія насъ существа, помня волю Отца, который повелѣлъ имъ устроить смертную нашу природу какъ только могутъ лучше, усовершили даже и эту худшую нашу часть, — и вотъ, чтобы она входила такъ или иначе въ соприкосновеніе E. съ истиной, помѣстили въ ней даръ пророчества. Есть и достаточное доказательство тому, что силу прозрѣнія Богъ присвоилъ именно человѣческому неразумію: ибо вѣдь никто въ трезвомъ состояніи ума не владѣетъ даромъ боговдохновеннаго и истиннаго прорицанія, а владѣютъ имъ люди либо тогда, какъ сила ихъ мышленія связана бываетъ сномъ, либо въ состояніи извращенія, приносимаго болѣзнію или извѣстнаго рода восторгомъ. Но затѣмъ дѣло человѣка мыслящаго — припомнить и обсудить, что изрекла ему, во снѣ или наяву, эта провѣщательная или боговдохновенная природа, и для всѣхъ, какія были, видѣній доискаться 72. разгадки, какимъ образомъ и при какихъ условіяхъ могутъ они означать что либо доброе или злое, въ будущемъ, прошедшемъ или настоящемъ. Человѣку же изступленному, пока онъ находится еще въ изступленіи, не дѣло судить о своихъ собственныхъ представленіяхъ и словахъ; вѣдь уже изстари совершенно справедливо говорится, что дѣлать и вмѣстѣ познавать свое дѣло и самого себя пристало только мудрецу. Потому-то и законъ поставилъ судіями боговдохновенныхъ B. пророчествъ особый классъ провозвѣстниковъ, хотя иные и ихъ самихъ называютъ пророками, вовсе не зная, что они лишь толкователи загадочныхъ изрѣченій и видѣній, и должны бы по всей справедливости называться не пророками собственно, а провозвѣстниками пророчествъ. — Такъ вотъ для чего печени дана такая природа и предоставлено то мѣсто, о которомъ говоримъ: — это для провѣщанія. И пока кто живетъ, его печень, тоже живая, представляетъ болѣе ясные знаки; лишившись же жизни, она становится темна C. и даетъ провѣщанія не настолько отчетливыя, чтобы въ нихъ выражалось что нибудь ясно.
Устройство и положеніе части внутренностей, сосѣдней съ печенью и лежащей именно влѣво отъ нея, опредѣляются самымъ ея назначеніемъ — соблюдать печень постоянно свѣтлой и чистой: это какъ бы губка, приспособленная къ зеркалу и лежащая при немъ всегда наготовѣ. Потому-то, когда отъ болѣзни тѣла скопляются около печени какія либо нечистоты, пористое тѣло селезенки, чтобы очистить печень, вбираетъ ихъ всѣ въ себя, такъ какъ оно устроено D. пустымъ и безкровнымъ. Вслѣдствіе этого, наполнясь отчищеннымъ, селезенка увеличивается въ объемѣ и разбухаетъ; но затѣмъ, съ освобожденіемъ тѣла отъ нечистотъ, она опять сокращается и входитъ въ естественный свой объемъ.
Такъ вотъ что̀ думаемъ мы о душѣ, — о томъ, что есть въ ней смертнаго и что божественнаго, и какимъ образомъ, въ связи съ какими частями и для чего то и другое начало помѣщены отдѣльно. Упорно отстаивать эти мысли, какъ сущую истину, стали бы мы развѣ тогда, если бы ихъ, по пословицѣ, подтвердилъ самъ Богъ. Но что положенія наши правдоподобны, это можемъ мы смѣло утверждать уже и E. теперь, прежде дальнѣйшаго изслѣдованія, — и утверждаемъ. Такимъ же точно образомъ мы разсмотримъ, что стоитъ за тѣмъ на очереди. А на очереди были у насъ прочія части тѣла, — именно вопросъ о ихъ устройствѣ. Всего вѣрнѣе, что части эти образованы по слѣдующему расчету.
Созидавшіе нашъ родъ существа знали будущую нашу невоздержность относительно питья и пищи, — знали, что мы, по жадности, будемъ потреблять (ихъ) далеко свыше 73. мѣры и необходимости. И вотъ, чтобы не послѣдовало быстраго разрушенія отъ болѣзней, и смертный родъ, еще недоразвитый, тотчасъ же не вымеръ, предвидѣвшіе это боги для остатковъ пищи и питья помѣстили въ такъ называемомъ нижнемъ чревѣ пріемникъ и намотали около него кишки, — въ той мысли, какъ бы скорый выходъ пищи не заставилъ тѣло скоро и нуждаться въ другой, и пріучивъ его къ ненасытной жадности, не сдѣлалъ всего нашего рода равнодушнымъ къ философіи и музамъ и непокорнымъ тому, что въ насъ есть самаго божественнаго.
Относительно костей, плоти и всякой подобной природы надо думать такъ. Начало всего этого есть мозгъ; потому B. что жизненныя узы, связывающія душу съ тѣломъ и поддерживающія смертный родъ, закрѣплены именно въ мозгу. Самый же мозгъ произошелъ изъ иныхъ началъ: такъ, именно, тѣ изъ простыхъ трехугольниковъ, которые, по своей твердости и ровности, были особенно способны къ совершенному образованію огня, воды, воздуха и земли, Богъ отдѣлилъ каждый отъ его рода, смѣшалъ ихъ между собою C. соразмѣрно и, въ намѣреніи образовать общій сѣмянникъ для всего смертнаго рода, произвелъ изъ нихъ мозгъ. Затѣмъ онъ посѣялъ въ мозгу и привязалъ къ нему роды душъ, и сколько формъ долженъ былъ тотъ имѣть, такихъ или другихъ по каждому виду, столько такихъ именно формъ, еще при самомъ началѣ дѣленія, выдѣлилъ онъ въ мозгу. И той части мозга, которая должна была, подобно нивѣ, содержать въ себѣ сѣмя божественное, далъ онъ форму со всѣхъ сторонъ закругленную и наименовалъ ее мозгомъ D. головнымъ, потому что у каждаго окончательно созданнаго животнаго головѣ опредѣлено было служить для него сосудомъ. Мозгъ же, имѣвшій содержать въ себѣ остальную, смертную часть души, раздѣлилъ на фигуры и круглыя и продолговатыя, наименовалъ все это вообще мозгомъ, и отсюда, какъ отъ якорей, разбросавъ нити всей души, и напередъ прикрывъ его отовсюду плотнымъ костянымъ покровомъ, около всего этого создалъ уже и наше тѣло. А кость E. составилъ онъ такъ: просѣявъ землю, онъ напиталъ ее, въ этомъ чистомъ и тонкомъ видѣ, мозгомъ и смѣшалъ съ нимъ; затѣмъ эту смѣсь положилъ въ огонь, а послѣ того погрузилъ въ воду, далѣе — опять въ огонь, и опять въ воду, и перенося ее такимъ образомъ много разъ изъ одной стихіи въ другую, довелъ до того, что она не разрѣшалась ни отъ той ни отъ другой. Пользуясь этимъ составомъ, онъ выточилъ изъ него вокругъ головнаго мозга костяную сферу, оставивъ 74. только узкій изъ нея выходъ; также и вокругъ затылочнаго и спиннаго мозга образовалъ изъ него же позвонки, какъ бы воротныя петли, протянувъ ихъ отъ головы вдоль всего туловища. И такимъ образомъ все сѣмя, для сохранности, окружилъ онъ камневидною оградой, и вдѣлалъ (въ нее) суставы, примѣняя здѣсь, въ видахъ подвижности и гибкости, природу (чего-то) инаго — какъ бы посредствующаго[121]. B. Находя, однакожъ, что природа кости слишкомъ уже хрупка и негибка что, при своей способности воспламеняться и опять охладѣвать, она должна подвергаться порчѣ и допускать порчу заключеннаго въ ней сѣмени, Богъ, во вниманіе къ этому, измыслилъ родъ сухожилій и плоти: первыя — съ тою цѣлію, чтобы, связавъ ими всѣ члены и давъ членамъ возможность стягиваться и растягиваться на тѣхъ петляхъ, сообщить тѣлу гибкость и растяжимость, а плоть — чтобы она была C. защитою отъ зноя, оградою отъ стужи и, въ случаяхъ паденія, дѣйствовала такъ же, какъ войлочные покровы, мягко и покойно уступая давленію тѣлъ, — лѣтомъ, освобождая наружу содержащуюся въ ней теплую влагу и орошаясь ею, доставляла всему тѣлу пріятную прохладу, зимою же, при помощи того же огня, отражала съ успѣхомъ окружающую тѣло и приражающуюся извнѣ стужу. Въ этой мысли, нашъ Зодчій смѣшалъ и связалъ пропорціонально землю съ водою и огнемъ, затѣмъ составилъ и примѣшалъ къ нимъ закваску изъ остроты и соли, и образовалъ изъ этого мягкую D. и сочную плоть; а природу сухожилій составилъ онъ изъ неокисленной смѣси кости и плоти, — одну изъ нихъ обѣихъ, и среднюю между ними по силѣ, причемъ употребилъ въ дѣло желтый цвѣтъ. Оттого сухожилія имѣютъ бо̀льшую тягучесть и вязкость, нежели плоть, но мягче и влажнѣе, чѣмъ кости. Ими Богъ обхватилъ кости и мозгъ, связавъ то и другое сухожиліями, и все это потомъ прикрылъ E. сверху плотью; и наиболѣе одушевленныя изъ костей[122] оградилъ онъ самою скудною плотію, а тѣ, что наименѣе одушевлены внутри, — самою обильною и плотною; также и по составамъ костей, — гдѣ только разумъ не обнаруживалъ какую либо особую въ ней надобность, вездѣ положилъ онъ мало плоти: чтобы, съ одной стороны, она не препятствовала сгибамъ и не стѣсняла тѣла въ его движеніяхъ, дѣлая его неповоротливымъ, а съ другой, чтобы обильная, крѣпкая и сильно скученная плоть не породила своею твердостію безчувственности и не сдѣлала части, прикосновенныя къ мышленію, безпамятливѣе и тупѣе. Потому также бедра, 75. голени и части, относящіяся къ природѣ лядвей, плечевыя и локтевыя кости, и все, что ни есть у насъ изъ костей безсоставнаго и что, по малому содержанію души въ мозгу, не причастно разумности, — все это избыточествуетъ плотію; — напротивъ, что разумно, на томъ ея меньше, — развѣ ужъ гдѣ Создатель образовалъ плоть въ видѣ самостоятельнаго члена, собственно ради чувствованія, каковъ, напримѣръ, языкъ. Большею же частію бываетъ такъ, какъ мы сказали; ибо возникшая изъ необходимости и развиваемая B. по ея законамъ природа никоимъ образомъ не допускаетъ при плотной кости и обильной плоти да еще остраго чувства. Вѣдь если бы то и другое могло совмѣщаться, то этого всего скорѣе потребовало бы строеніе нашей головы, и человѣческій родъ въ такомъ случаѣ, имѣя на себѣ крѣпкую, богатую плотью и сухожиліями голову, наслаждался бы жизнію вдвое и даже во много разъ дольшею, и болѣе здоровою, чѣмъ теперь, и болѣе безпечальною. Но виновники нашего бытія, взвѣшивая вопросъ, сдѣлать ли нашъ родъ долговѣчнѣе и хуже, или кратковременнѣе и лучше, C. сошлись на томъ, что всякій непремѣнно предпочтетъ жизни многолѣтней, но дурной, жизнь маловременную, но хорошую; и потому-то нашу голову, у которой нѣтъ даже и сгибовъ, они покрыли, правда, тонкою костью, но не облекли ея ни плотію, ни сухожиліями. По всѣмъ этимъ причинамъ, тѣлу каждаго человѣка придана голова хотя и болѣе чувствительная и разумная, но за то (въ той же мѣрѣ) и болѣе слабая. А сухожилія, на этомъ основаніи, Богъ расположилъ D. у оконечности головы, и связалъ ихъ равномѣрно въ одинъ кругъ около шеи; ими же онъ скрѣпилъ концы челюстей подъ лицомъ, а прочія за тѣмъ распредѣлилъ по всѣмъ частямъ тѣла, соединяя при ихъ помощи одинъ членъ съ другимъ. Затѣмъ, дѣятельность нашего рта устроители образовали, согласно съ теперешнимъ его устройствомъ, при помощи зубовъ, языка и губъ, въ видахъ какъ необходимаго, такъ и наилучшаго, — предначертавъ въ немъ входъ именно для необходимаго и выходъ для наилучшаго. Ибо необходимое-то вѣдь все то, что входитъ, доставляя пищу тѣлу; а вытекающій наружу и служащій разумности потокъ E. рѣчи есть прекраснѣйшій и наилучшій изъ всѣхъ потоковъ. Было однакожъ невозможно оставлять голову при одномъ обнаженномъ костяномъ покровѣ, въ виду непомѣрныхъ отклоненій къ обѣимъ крайностямъ, совершающихся во временахъ года, какъ нельзя было допустить и того, чтобы, прикрытая, она доходила до отупѣнія и безчувственности, вслѣдствіе чрезмѣрнаго обилія плоти. И вотъ 76. отъ плотовидной, не сохнущей природы выдѣлена была нароставшая кругомъ кора, называемая теперь кожею; эта-то кора, разрастаясь кругомъ, при помощи обливающей головной мозгъ влаги, и соединяясь сама въ себѣ, одѣла голову; а влага между тѣмъ, поднимаясь къ швамъ (черепа), орошала ее и, какъ бы стягивая узелъ, замкнула кожу на макушкѣ. Многоразличный видъ швовъ образовался силою оборотовъ и питанія, отъ большей борьбы которыхъ бываетъ ихъ больше, а отъ меньшей — меньше[123]. Всю эту B. кожу кругомъ Богъ пронизалъ огнемъ: когда же чрезъ нее, въ этомъ скважистомъ состояніи, стала выходить наружу мокрота, — все, что было тутъ влажнаго и теплаго въ чистомъ видѣ, уходило, а что было смѣшано изъ тѣхъ же частей, какъ и кожа, увлекаемое стремленіемъ наружу, растягивалось въ длину, сохраняя тонкій объемъ, соотвѣтствующій размѣру скважины; но, вслѣдствіе медленнаго своего развитія, будучи отражаемо окружающимъ внѣшнимъ воздухомъ, C. оно протѣснялось обратно внутрь, подъ кожу, гдѣ и пускало корень; и при такихъ-то условіяхъ возрасла на кожѣ порода волосъ, родственная ей въ своей ремневидности, но болѣе жесткая и плотная, вслѣдствіе того сжатаго состоянія, въ которомъ затвердѣлъ каждый волосъ, охладившись вдали отъ кожи. Такимъ образомъ, пользуясь указанными причинами, строитель сдѣлалъ нашу голову волосатою, въ той мысли, чтобы этотъ легкій покровъ служилъ, D. вмѣсто плоти, охраною для головнаго мозга и доставлялъ ему какъ лѣтомъ, такъ и зимою достаточную тѣнь и защиту, не полагая вмѣстѣ съ тѣмъ никакой помѣхи живой дѣятельности чувства. Въ томъ сплетеніи сухожилій, кожи и кости, которое находится около пальцевъ, изъ застывшей смѣси этихъ трехъ родовъ, произошла одна, причастная имъ всѣмъ, жесткая кожа: при дѣйствіи этихъ вспомогательныхъ причинъ, она образована верховною причиною — разумомъ — ради того, что имѣло быть еще впереди. Ибо созидавшіе насъ знали, что нѣкогда отъ мужчинъ родятся E. женщины и прочія животныя, и предвидѣли, что многимъ скотамъ во многихъ случаяхъ нужны будутъ когти; поэтому въ людяхъ, при самомъ ихъ происхожденіи, они предначертали природу когтей. Вотъ по какимъ причинамъ и по какимъ побужденіямъ произвели они на поверхности членовъ кожу, волоса и ногти.
Когда, затѣмъ, всѣ части и члены смертнаго животнаго 77. были естественнымъ образомъ соединены и проводить жизнь пришлось ему, по необходимости, въ огнѣ и воздухѣ, такъ что, тая и пустѣя подъ ихъ дѣйствіемъ, оно должно было погибнуть, — тогда боги придумали ему помощь. Они раждаютъ именно природу, сродную человѣческой, но соединяютъ ее съ иными формами и чувствами, такъ чтобы выходило другое животное. Теперешнія подручныя намъ дерева, растенія и сѣмена стали намъ близки лишь послѣ того, какъ ихъ воспитало земледѣліе; а прежде были однѣ только дикія породы, болѣе стараго происхожденія, чѣмъ воздѣланныя. Вѣдь все, что только причастно жизни, можетъ по B. справедливости и совершенно правильно называться животнымъ; а то, о чемъ теперь говоримъ, конечно, причастно души третьяго рода, которая, какъ мы сказали, помѣщена между грудобрюшной перепонкой и пупкомъ, и въ которой нѣтъ ничего въ родѣ мнѣнія, смысла и ума, а есть лишь чувство пріятнаго и непріятнаго въ соединеніи съ пожеланіями. Вѣдь растеніе находится всегда въ состояніи страдательномъ, вращается само въ себѣ и около себя[124] и, отталкивая внѣшнее движеніе, слѣдуетъ только своему собственному, такъ что ему отъ рожденія не дано C. способности познавать свою природу и судить о чемъ либо къ нему относящемся. Поэтому хотя оно и живетъ, и ничѣмъ не разнится отъ животнаго, но держится неизмѣнно и крѣпко тамъ, гдѣ пустило корни, будучи лишено самопроизвольнаго движенія.
Существа высшія, насадивъ всѣ эти роды, съ цѣлію доставить пищу намъ, нисшимъ, прорѣзали затѣмъ самое тѣло наше, будто садъ, каналами, чтобы оно орошалось D. будто бы водами изливающагося чрезъ нихъ потока. И прежде всего провели они эти скрытые подъ сплетеніемъ кожи и плоти каналы — двѣ спинныя жилы, соотвѣтственно двойному дѣленію самаго тѣла — на правую и лѣвую половины. Жилы тѣ спустили они вдоль по хребту и ими обхватили родотворный мозгъ, чтобы этотъ находился въ возможно лучшихъ условіяхъ и чтобы притокъ, распространяясь оттуда свободно, какъ по наклонной плоскости, на другія части, доставлялъ имъ равномѣрное орошеніе. Затѣмъ, развѣтвивъ E. тѣ жилы кругомъ головы и переплетши ихъ между собою въ противоположныхъ направленіяхъ, пустили ихъ, повернувъ — однѣ съ правой стороны тѣла на лѣвую, другія съ лѣвой на правую, дабы онѣ въ то же время, вмѣстѣ съ кожею, служили связію между туловищемъ и головою, которая не была вѣдь кругомъ, до самой макушки, одѣта сухожиліями, а также чтобъ и дѣйствія чувства передавались съ той и другой стороны всему тѣлу. И отсюда уже устроили они орошеніе приблизительно такимъ образомъ. 78. Впрочемъ мы легче поймемъ его устройство, если напередъ согласимся въ слѣдующемъ. Все, что состоитъ изъ мельчайшихъ частицъ, задерживаетъ болѣе крупное, а что изъ крупнѣйшихъ, задерживать болѣе мелкаго не можетъ. Но огонь мельче всѣхъ стихій по составу; поэтому онъ проходитъ и чрезъ воду, и чрезъ воздухъ, и чрезъ землю, и чрезъ все, что составлено изъ этихъ стихій, и ничто не можетъ задерживать его. То же надобно думать и о нашемъ желудкѣ: когда попадаютъ въ него пища и питье, — онъ B. задерживаетъ ихъ: а огня и духа, которые мельче его по составу, задержать не можетъ. Такъ этими-то стихіями и воспользовался Богъ, чтобы проводить влагу изъ желудка въ жилы. Онъ сплелъ изъ воздуха и огня плетенку, на подобіе рыбацкой верши, содержащую, по направленію къ входному отверстію, два внутренніе рукава, изъ которыхъ одинъ расплелъ опять надвое; и отъ этихъ рукавовъ протянулъ кругомъ черезъ всю плетенку, до самыхъ ея краевъ, какъ бы бичевки[125]. Все внутреннее содержаніе этого C. сплетенія составилъ онъ изъ огня, а рукава и полость сдѣлалъ воздухообразными. И взявъ, расположилъ его вокругъ устроеннаго имъ животнаго такимъ образомъ. Снарядъ рукавовъ привелъ онъ въ сообщеніе съ гортанью, и такъ какъ тотъ былъ двойной, то одинъ рукавъ пустилъ по жиламъ въ легкія, а другой — мимо жилъ — въ желудокъ. Раздѣливъ этотъ первый рукавъ на вѣтви, онъ однакоже обѣ части снаряда отвелъ вмѣстѣ къ каналамъ носа, дабы въ случаѣ, когда первая часть не откроетъ сообщеніе со ртомъ, D. всѣ теченія этой восполняемы были тою. Прочія же части, именно полость верши, врастилъ онъ кругомъ во впадины нашего тѣла, и сдѣлалъ такъ, что либо вся она мягко приливаетъ въ рукава, поколику они воздушные, либо рукава отливаютъ обратно въ вершу, и плетенка, по рыхлости нашего тѣла, то подается чрезъ него внутрь, то выходитъ опять наружу; а между тѣмъ привязанные внутри лучи огня слѣдуютъ за воздухомъ по тому и другому его направленію, и это не прерывается до тѣхъ поръ, покуда держится E. смертное животное. Такъ вотъ мы думаемъ, что такого рода движенію тотъ, кто прилагалъ названія, далъ имя вдыханія и выдыханія. Все это, какъ дѣйствіе, такъ и страданіе, направлено къ тому, чтобы наше тѣло, будучи орошаемо и освѣжаемо, питалось и жило; ибо когда внутренній огонь, при вдыханіи и выдыханіи, устремляется по слѣдамъ воздуха и, въ этомъ безпрерывномъ передвиженіи, проникая въ желудокъ, захватываетъ пищу и питье, онъ разлагаетъ то и другое, дѣлитъ на мелкія частицы, проводитъ ихъ 79. чрезъ выходы, въ которые проходитъ самъ, и такимъ образомъ, какъ бы изъ родника въ каналы, разливая ихъ по жиламъ, гонитъ эти жильные потоки черезъ тѣло, будто по водопроводнымъ трубамъ.
Но взглянемъ еще разъ на отправленіе дыханія, — по какимъ причинамъ явилось оно такимъ, каково теперь. Вотъ эти причины. Такъ какъ нѣтъ нигдѣ пустоты, въ которую могло бы проникать что либо движущееся, а духъ движется у насъ наружу, то засимъ ясно уже всякому, что онъ B. выходитъ не въ пустоту, а оттѣсняетъ съ мѣста, что лежитъ рядомъ; оттѣсняемое же гонитъ опять сосѣднее, причемъ, въ силу этого непреложнаго закона, все влечется кругооборотомъ въ то мѣсто, изъ котораго вышелъ духъ, проникаетъ туда, наполняетъ его и (опять) слѣдуетъ за духомъ; и это все происходитъ, на подобіе вращаемаго колеса, отъ того, что нѣтъ нигдѣ пустоты. Такимъ образомъ C. грудь и легкія, испуская наружу духъ, восполняются снова при помощи окружающаго тѣло воздуха, который круговымъ движеніемъ отгоняется и проникаетъ внутрь, черезъ рыхлую ихъ плоть; но будучи отраженъ обратно и выходя чрезъ тѣло наружу, воздухъ нагнетаетъ дыханіе снова D. внутрь, чрезъ проходы рта и ноздрей. Причину, давшую начало этимъ явленіямъ, надобно полагать вотъ въ чемъ. Всякое животное содержитъ внутри, при крови и жилахъ, очень много теплоты, такъ какъ бы имѣло въ себѣ нѣкоторый источникъ огня. Это-то и уподобили мы плетеной вершѣ, средина которой, на всемъ ея протяженіи, сплетена изъ огня, а прочія, внѣшнія части изъ воздуха. Но относительно теплоты надобно согласиться, что она, по природѣ, стремится наружу, въ свою область, къ началу ей сродному. А такъ какъ наружу — два выхода, — одинъ чрезъ тѣло, другой E. чрезъ ротъ и ноздри, то, стремясь выйти которымъ нибудь однимъ путемъ, она переталкиваетъ круговымъ движеніемъ то, что лежитъ по другому. При этомъ передвинутое, подпадая дѣйствію огня, согрѣвается, а исходящее остываетъ. Но какъ скоро теплота перемѣняетъ мѣсто, и теплѣе становится то, что у другаго выхода, — болѣе теплое снова уходитъ туда, стремясь къ сродной ему природѣ, и передвигаетъ то, что у противоположнаго выхода. Такимъ образомъ одно и то же состояніе постоянно то испытывается, то причиняется, и является непрерывное круговое колебаніе туда и сюда, которое обнаруживается при томъ и при другомъ условіи вдыханіемъ и выдыханіемъ.
80.Здѣсь же, конечно, надо искать причину и явленій, вызываемыхъ врачебными кровопускательными банками, причину глотанія (пищи), паденія тѣлъ, почему одни изъ пущенныхъ тѣлъ стремятся вверхъ, а другія на землю, — также звуковъ, какіе намъ представляются скорыми и медленными, какіе высокими и низкими, — то несвязными, отъ неподобія возбуждаемыхъ ими въ насъ движеній, то стройными — отъ подобія. Вѣдь звуки болѣе медленные, вступающіе въ строй позднѣе, настигаютъ и поддерживаютъ движенія звуковъ болѣе раннихъ и болѣе быстрыхъ, въ то время, какъ B. тѣ уже прекращаются, переходя къ подобію: но, настигая эти звуки, сами не привносятъ въ строй движенія инаго, имъ враждебнаго, а только пріобщаютъ по подобію начало стремленія медленнѣйшаго къ началу болѣе быстраго и прерывающагося стремленія и сочетаніемъ высокаго звука съ низкимъ производятъ одно впечатлѣніе, въ которомъ доставляютъ утѣху людямъ пустымъ и наслажденіе людямъ разумнымъ, такъ какъ тутъ въ смертныхъ движеніяхъ является подражаніе гармоніи божественной. То же и всякое теченіе водъ, паденіе молніи, удивительная притягательная сила, обнаруживаемая янтаремъ и камнемъ ираклейскимъ[126]: изъ C. всѣхъ этихъ веществъ ни одно само по себѣ не имѣетъ способности притяженія; скорѣе въ полномъ отсутствіи пустоты, въ томъ, что эти вещества, круговымъ движеніемъ, взаимно тѣснятъ другъ друга, что, раздѣляясь и соединяясь, всѣ они передвигаются и стремятся каждое въ свое мѣсто, — во взаимодѣйствіи этихъ вліяній скорѣе откроются внимательному изслѣдователю явленія, которымъ такъ дивятся.
Такъ и для того, какъ сказано было выше, совершается D. и процессъ дыханія, — съ котораго началась наша рѣчь. Раздробляя пищу, огонь по слѣдамъ воздуха носится внутри, и своимъ подъемомъ наполняетъ жилы изъ желудка, вычерпывая оттуда, что уже раздробилось; и такимъ образомъ у всякаго животнаго пища разливается жидкими потоками по всему тѣлу. Только что раздробленныя вещества, даже родственнаго происхожденія, — отъ плодовъ или отъ травъ, E. которыя Богъ и произрастилъ именно для того, чтобы они служили намъ пищею, — принимаютъ черезъ смѣшеніе разнообразныя цвѣта; но сильнѣе всего распространяется здѣсь цвѣтъ красный, который обязанъ своей природою рѣжущей силѣ огня и представляетъ выраженіе его во влагѣ. Поэтому и цвѣтъ жидкости, текущей по тѣлу, представляется такимъ по виду, какъ мы сказали. Жидкость эта, называемая у насъ кровью, служитъ источникомъ питанія для плоти и для всего тѣла, съ помощью котораго всѣ орошаемыя 81. части пополняютъ мѣста веществъ выбывающихъ. Это пополненіе и выдѣленіе совершается точно такъ же, какъ и движеніе всего во всемъ, гдѣ все связанное сродствомъ стремится къ самому себѣ. Вѣдь окружающее насъ внѣшнее непрерывно насъ разлагаетъ и разноситъ, отсылая каждую частицу, по сродству, къ соотвѣтствующему виду; а кровяное существо, разлагаясь внутри насъ и будучи охвачено, какъ будто небомъ[127], каждымъ живымъ созданіемъ, должно B. по необходимости подражать движенію вселенной. И такимъ образомъ, силою стремленія каждой изъ частицъ, отдѣляющихся внутри, къ сродному ей началу, восполняется снова то, что въ данное время опросталось. И когда выбываетъ болѣе, нежели сколько прибываетъ, цѣлое скудѣетъ, а когда меньше, оно преуспѣваетъ. Пока тѣлесный составъ животнаго еще молодъ и имѣетъ новые трехугольники, взятые какъ бы изъ самаго основанія стихій, онъ содержитъ ихъ въ C. состояніи крѣпкаго взаимнаго сцѣпленія; въ цѣломъ же масса его мягка[128], ибо образована изъ мозга такъ еще недавно и воспитана на молокѣ. Принимая въ себя трехугольники, привходящіе извнѣ, въ составѣ пищи и питья, — трехугольники болѣе старые и слабые, нежели его, — онъ разсѣкаетъ и преодолѣваетъ ихъ своими новыми, отчего животное, питаясь множествомъ подобныхъ ему частицъ, дѣлается большимъ. Но когда эти основные трехугольники, вслѣдствіе многократной и долговременной борьбы противъ множества другихъ трехугольниковъ, наконецъ ослабѣваютъ, D. такъ что не могутъ уже разсѣкать на подобныя имъ части тѣхъ, что привходятъ съ пищею, и, напротивъ, сами легко разрѣшаются подъ дѣйствіемъ входящихъ извнѣ; тогда всякое уступающее такимъ вліяніямъ животное истощается, и это состояніе называется старостію. Наконецъ, когда связи, которыми соединены трехугольники въ мозгу, расторгаемыя долгимъ трудомъ, уже не выдерживаютъ болѣе, съ ними ослабляются также и узы души, и душа, разрѣшенная E. отъ нихъ самою природою, съ удовольствіемъ отлетаетъ; ибо все, что совершается вопреки природѣ, бываетъ скорбно, но что — согласно съ природою — бываетъ пріятно. Такъ-то и смерть, — если приключается отъ болѣзней и ранъ, она бываетъ актомъ скорбнымъ и насильственнымъ; а когда приходитъ естественно, къ концу старости, то изъ всѣхъ смертей бываетъ самая безболѣзненная и приноситъ съ собою больше удовольствія, нежели скорби.
А откуда являются болѣзни, это ясно, думаю, для всякаго. Такъ какъ въ составъ нашего тѣла входятъ четыре стихіи, — земля, огонь, вода и воздухъ; то 82. противоестественный избытокъ ихъ, или недостатокъ, также перемѣщеніе ихъ — изъ своего мѣста въ чужое, т. е. и огня и другихъ стихій, которыхъ вѣдь болѣе одной, — ведетъ къ тому, что каждая стихія принимаетъ положеніе ей несвойственное, и ко всѣмъ вытекающимъ отсюда явленіямъ, — возмущеніямъ и болѣзнямъ. Вѣдь когда всякая является и перемѣщается вопреки естественному порядку, тогда становится теплымъ, что было прежде холодно, что было сухо, дѣлается B. влажнымъ, что легко, — тяжелымъ, и все принимаетъ всевозможныя перемѣны. Ибо только то, что, какъ тожественное, прибываетъ и убываетъ въ тожественномъ тожественно, одинаково и въ надлежащей мѣрѣ, — только то, полагаемъ, оставитъ тожественное въ его тожественности цѣлымъ и невредимымъ; а всякое въ этомъ отношеніи уклоненіе по отливу или приливу извнѣ повлечетъ за собой многоразличныя измѣненія и безчисленныя поврежденія и болѣзни.
Но такъ какъ есть опять отъ природы вторичныя соединенія[129], то желающій понимать болѣзни находитъ и C. второе для нихъ объясненіе. Вѣдь изъ упомянутыхъ стихій сложились и мозгъ, и кость, и плоть, и сухожилія, да и кровь образовалась изъ нихъ же, хотя инымъ путемъ; и если очень многія другія болѣзни объясняются изъ причинъ, сейчасъ указанныхъ, то самыя главныя и трудныя происходятъ такимъ образомъ. Эти части тѣла повреждаются тогда, когда образованіе ихъ идетъ путемъ обратнымъ. Вѣдь плоть и сухожилія образуются по природѣ изъ крови, — D. сухожилія, по сродству, — изъ волоконъ (крови), а плоть — изъ сгущенія того, что остается по отдѣленіи волоконъ. Отъ сухожилій и плоти отдѣляется опять клейкое и тучное вещество, которое прикрѣпляетъ плоть къ природѣ костей, равно какъ питаетъ и раститъ самую кость, окружающую мозгъ. Оно же орошаетъ мозгъ, просачиваясь чрезъ кости, изъ которыхъ выдѣляется и изливается, благодаря ихъ плотности, чистѣйшимъ, легчайшимъ и тучнѣйшимъ родомъ E. трехугольниковъ. Когда все это происходитъ такъ, бываетъ большею частію здоровье, а когда наоборотъ, — болѣзни. Ибо если плоть, подвергаясь разложенію, извергаетъ продукты его обратно въ жилы, жильная кровь, принимающая столь разнообразную окраску подъ дѣйствіемъ горечи, остротъ и солей, а вмѣстѣ съ кровью и дыханіе даютъ желчь, сукровицу и всякаго рода слизи. Вѣдь когда все пошло наоборотъ и испортилось, тогда прежде всего разрушается 83. самая кровь, и эти соки, уже не доставляющіе никакого питанія тѣлу, не сдерживаемые болѣе естественнымъ порядкомъ обращенія, стремятся по жиламъ всюду — во враждѣ и съ самими собой, — такъ какъ не находятъ въ своей средѣ взаимнаго удовлетворенія, — и со всѣмъ тѣмъ, что есть въ тѣлѣ устойчиваго, твердаго на своемъ мѣстѣ, — что̀ они портятъ и разрушаютъ. Подвергаясь разрушенію, части плоти наиболѣе старыя, и потому не легко разложимыя, принимаютъ, отъ долговременнаго жженія, темную B. окраску; разрѣшившись же окончательно, своею горечью дѣйствуютъ въ тѣлѣ губительно на все, что не подпало еще порчѣ. Иногда, если горькое начало бываетъ нѣсколько разбавлено, черная окраска, вмѣсто горечи, представляетъ остроту; иногда же горечь, будучи подкрашена кровью, получаетъ цвѣтъ красноватый, а съ примѣсью къ нему чернаго, также желчный; съ горечью сочетается еще и цвѣтъ желтый, когда отъ огня, дѣйствующаго при воспаленіяхъ, распускается молодая плоть. И общее имя для всѣхъ этихъ C. явленій есть желчь, — имя, данное имъ или кѣмъ либо изъ врачей, или, пожалуй, тѣмъ, кто умѣетъ, всматриваясь во многое, хотя бы и не подобное, различать во всемъ одинъ родъ, заслуживающій названія[130]. Прочіе такъ называемые виды желчи получаютъ каждый, смотря по цвѣту, отдѣльное имя. Изъ водянистыхъ отдѣленій, сыворотка крови есть вещество мягкаго свойства, сыворотка же острой черной желчи, когда, при помощи теплоты, она смѣшивается съ сущностью соли, обнаруживаетъ ѣдкость: такое выдѣленіе называется острою мокротою. Ту опять, что, съ помощью D. воздуха, отдѣляется изъ молодой и нѣжной плоти, когда она вспухаетъ и охватится кругомъ влагою, и когда въ этомъ состояніи образуются на ней пузырьки, отдѣльно, по малости, невидимые, но всѣ вмѣстѣ представляющіе видимую массу и имѣющіе отъ образовавшейся пѣны бѣлый на видъ цвѣтъ, — все это выдѣленіе нѣжной плоти, въ состояніи смѣшенія съ воздухомъ, называемъ мы бѣлою мокротою. Далѣе, E. сыворотка отъ вновь образовавшихся мокротъ — это потъ, слезы и все прочее, что очищающееся тѣло изливаетъ изъ себя ежедневно. И все это служитъ орудіями болѣзней, — когда кровь пополняется не пищею и питьемъ, какъ того требуетъ природа, но получаетъ свое содержаніе путемъ обратнымъ, вопреки естественнымъ законамъ. Затѣмъ, если отъ болѣзней разлагается всякая плоть, но остаются еще ея основанія, разрушеніе дѣйствительно только на половину; потому что допускаетъ еще очень легко возстановленіе плоти. Но когда болѣзнь поражаетъ связь костей и плоти[131], 84. когда это выдѣленіе плоти и сухожилій не служитъ болѣе пищею для костей, а для плоти связію между нею и костями, но, черствѣя отъ скуднаго питанія, изъ тучнаго, гладкаго и клейкаго вещества становится грубымъ и соленымъ; тогда все такое (вещество), страдающее этой болѣзнію, стираясь и отдѣляясь отъ костей, само идетъ обратно подъ плоть и сухожилія, плоть же, отторженная отъ своихъ B. корней, оставляя сухожилія обнаженными и полными соли, въ свою очередь, вливается обратно въ потокъ крови и такимъ образомъ еще усиливаетъ упомянутыя болѣзни. Какъ ни тяжки бываютъ страданія отъ этихъ болѣзней, но еще тяжелѣе тѣ, что идутъ передъ ними, — когда кость, отъ плотности плоти, не получая достаточнаго количества воздуха, подъ дѣйствіемъ воспаляющаго ее гніенія, перегараетъ и уже не принимаетъ пищи, — напротивъ, сама, стираясь, переходитъ обратно въ пищу[132], пища же, въ C. свою очередь, переходитъ въ плоть, а плоть впадаетъ въ кровь, что̀ и дѣлаетъ всѣ упомянутыя болѣзни болѣе тяжкими. Но самое крайнее положеніе — когда, вслѣдствіе недостатка или избытка чего либо, заболѣваетъ естество мозга: это производитъ наиболѣе сильныя, грозящія смертельнымъ исходомъ, болѣзни, такъ какъ тутъ теченія всего тѣла совершаются по необходимости обратнымъ порядкомъ.
Третій видъ болѣзней происходитъ, надобно думать, троякимъ D. образомъ: отъ духа, отъ мокроты и отъ желчи. Вѣдь когда распорядитель духа въ тѣлѣ — легкое, спертое теченіями, не представитъ для него свободныхъ проходовъ, тогда духъ, не проникая въ одни мѣста, проходитъ въ другія, въ большемъ, чѣмъ слѣдуетъ, количествѣ: и что не получаетъ (черезъ него) охлажденія, онъ предаетъ гніенію; за то, съ другой стороны, насильственно вторгается въ жилы, сводитъ ихъ и, расплавляя тѣло, захватываетъ мѣсто въ E. срединѣ его, до грудобрюшной перепонки, — чѣмъ причиняетъ обыкновенно множество трудныхъ болѣзней, соединенныхъ съ обильнымъ потомъ. Часто и духъ, образующійся внутри тѣла, вслѣдствіе разложенія плоти, не будучи въ состояніи выйти наружу, производитъ тѣ же боли, какія происходятъ отъ входящаго, — и особенно сильныя, когда онъ, занявъ тамъ мѣсто около сухожилій и жилокъ и раздувшись, натягиваетъ такимъ образомъ мускулы и прилежащія сухожилія по противному ихъ природѣ направленію. Отъ такого-то состоянія напряженности и самыя болѣзни эти получили имя судороги и корчи[133]. И врачевство для 85. нихъ тяжелое: потому что за такими болѣзнями слѣдуютъ и ихъ обыкновенно устраняютъ горячки[134]. Затѣмъ, бѣлая мокрота бываетъ или тягостнѣе, — когда духъ, развивающійся въ пузыряхъ, задерживается, или легче, — когда онъ изъ тѣла находитъ себѣ выходъ наружу; но она испещряетъ тѣло бѣлыми наростами и лишаями и производитъ сродныя съ этими явленіями болѣзни[135]. Если мокрота эта, въ смѣшеніи съ черною желчью, распространяется на тѣ круговороты божественные, что̀ совершаются въ головѣ[136], и B. возмущаетъ ихъ, то дѣйствіе ея бываетъ легче въ сонномъ состояніи, нападеніе же на бодрствующихъ отражается съ большимъ трудомъ. И такъ какъ это болѣзнь священной природы[137], то и называется вполнѣ основательно священною. Мокроты острая и соленая служатъ источникомъ всѣхъ болѣзней, сопряженныхъ съ истеченіями; по различію же мѣстъ, куда истеченія направляются, болѣзни эти получили и различныя наименованія. Но все, что называется въ тѣлѣ C. воспаленіями, происходитъ отъ жженія и паленія, чрезъ посредство желчи. Когда желчь находитъ себѣ отдушину наружу, она нагоняетъ своимъ кипѣніемъ различные нарывы; спертая же внутри, производитъ много болѣзней воспалительныхъ. Самая сильная изъ этихъ болѣзней та, когда желчь, смѣшавшись съ чистою кровью, вытѣсняетъ изъ отведеннаго ей мѣста породу кровяныхъ волоконъ, которыя разсѣяны въ крови собственно для того, чтобы она оставалась въ должной мѣрѣ и жидка и плотна, и такимъ образомъ, въ качествѣ жидкой влаги, подъ вліяніемъ теплоты, не вытекала чрезъ поры тѣла, а въ качествѣ болѣе плотной матеріи, не теряла свою подвижность и не слишкомъ медлительно D. обращалась въ жилахъ. Надлежащую мѣру въ томъ и другомъ отношеніи, по существу своей природы, охраняютъ именно волокна. Если поэтому, даже въ омертвѣвшей и застывшей крови соединить ихъ вмѣстѣ, — вся остальная кровь разливается; будучи же предоставлены самимъ себѣ, они скоро скрѣпляютъ кровь, при помощи окружающаго ее холода. При такомъ значеніи волоконъ въ составѣ крови, желчь, преобразовавшаяся по своему существу въ старую кровь, и переплавившаяся въ кровь обратно изъ плоти[138], теплая и жидкая сначала, сгущается потомъ E. силою волоконъ, если только вливается понемногу; сгущенная же и насильственно погашенная, она производитъ внутри холодъ и дрожь; но если желчь приливаетъ въ большемъ количествѣ, такъ что присущая ей теплота одерживаетъ верхъ, она потрясаетъ своимъ кипѣніемъ и повергаетъ въ безпорядокъ волокна. Когда при этомъ ей удается удержать до конца свое господство, она, простираясь на самый мозгъ, отрѣшаетъ отъ него своимъ жженіемъ узы души, будто причалы корабля, и отпускаетъ ее на свободу. Но въ случаѣ относительной своей слабости, когда плавимое тѣло противостоитъ ей, побѣжденная, она или распространяется по всему тѣлу, или, чрезъ жилы, тѣснимая въ нижнюю либо въ верхнюю часть живота, бѣжитъ изъ тѣла, будто бѣглецъ изъ возмущеннаго города, и пораждаетъ 86. поносы, желудочныя разстройства и всѣ болѣзни этого рода.
Тѣло, страдающее преимущественно отъ избытка огня, подвергается горячкамъ и лихорадкамъ непрерывнымъ, страдающее отъ избытка воздуха — перемежающимся двудневнымъ, страдающее отъ избытка воды — тридневнымъ, потому что вода медленнѣе воздуха и огня, а страдающее отъ избытка земли, — стихіи, которой принадлежитъ по подвижности четвертое мѣсто, — выдерживаетъ четырехдневный періодъ болѣзни, называемой четырехдневною лихорадкою, которая съ трудомъ излѣчивается.
Такъ-то обыкновенно происходятъ болѣзни тѣлесныя; а B. душевныя, въ связи съ состояніемъ тѣла, возникаютъ слѣдующимъ образомъ. Надобно согласиться, что болѣзнь души есть безуміе; безуміе же бываетъ двухъ родовъ: одинъ — бѣшенство, другой — глупость. И такъ, все, что человѣкъ испытываетъ подъ вліяніемъ того или другаго страданія, слѣдуетъ называть болѣзнію. Но чрезмѣрныя чувства удовольствія и скорби надо признать величайшими изъ болѣзней души; потому что человѣкъ, предающійся чрезмѣрной C. радости или испытывающій противоположное чувство, въ состояніи скорби, стремясь не въ пору достигнуть того или избѣжать другаго, не можетъ ни видѣть, ни слышать ничего правильно, — онъ неистовствуетъ и всего менѣе способенъ въ то время къ здравому сужденію. У кого сѣмя въ области мозга родится въ огромномъ изобиліи, такъ что онъ отъ природы похожъ на дерево, свыше мѣры отягощаемое плодами, тотъ въ своихъ пожеланіяхъ и въ ихъ естественныхъ выраженіяхъ находитъ для себя много всякихъ и скорбей D. и удовольствій, и подъ сильнѣйшимъ дѣйствіемъ тѣхъ и другихъ неистовствуетъ бо̀льшую часть своей жизни: онъ болѣетъ и безумствуетъ душою благодаря тѣлу, и ошибаются тѣ, кто считаетъ такого человѣка произвольно дурнымъ, а не больнымъ. На самомъ дѣлѣ, невоздержность въ любовныхъ удовольствіяхъ становится душевною болѣзнью по большей части собственно оттого, что одинъ изъ соковъ въ тѣлѣ, благодаря неплотности костей, переходитъ въ состояніе жидкой влаги. Да и почти все, что подвергается осужденію подъ именемъ невоздержности въ удовольствіяхъ E. и произвольнаго зла, осуждаютъ въ людяхъ несправедливо. Вѣдь злымъ не бываетъ никто добровольно: злой дѣлается злымъ въ силу какого-то неблагопріятнаго состоянія тѣла и худо направленнаго воспитанія, — что̀ противно всякому и для всякаго составляетъ зло. Также опять и въ отношеніи скорбей, душа терпитъ много зла черезъ тѣло. Вѣдь если блуждающіе въ тѣлѣ соки, изъ породы острыхъ и соленыхъ мокротъ, или горькіе и желчные, не найдутъ себѣ 87. отдушины наружу, но задержатся внутри и примѣшаютъ, приразятъ свои испаренія къ движенію души, то они зараждаютъ въ душѣ разнообразныя, болѣе или менѣе сильныя и обильныя числомъ болѣзни. При этомъ, проникая во всѣ три обители души, они, по прираженію каждаго къ той или другой, чрезвычайно разнообразятъ и виды душевнаго нерасположенія и разстройства, и виды дерзости и робости, и, наконецъ, виды забывчивости и тупоумія. Если же, при такой слабости тѣлеснаго состава, плохо также гражданское устройство и въ городѣ частно и публично произносятся B. худыя рѣчи, если, затѣмъ, съ юности люди вовсе не пріобрѣтаютъ познаній, способныхъ врачевать это зло, — то, значитъ, всѣ мы, если худы, бываемъ худы совершенно невольно, и отъ двухъ причинъ. Винить въ этомъ слѣдуетъ всегда больше родителей, чѣмъ рожденныхъ, больше воспитателей, чѣмъ воспитываемыхъ[139]; и, разумѣется, надо стараться, сколько кто можетъ, и путемъ воспитанія, и путемъ занятій и наукъ, убѣгать отъ зла и достигать противнаго ему. Но этотъ предметъ потребовалъ бы уже другой рѣчи.
Теперь будетъ естественно и умѣстно поставить на видъ C. и обратную сторону дѣла, — именно, сказать о врачеваніи тѣлъ и мыслительныхъ силъ, какими, т. е., средствами они поддерживаются; потому что приличнѣе вообще направлять вниманіе на доброе, нежели на злое. Доброе вѣдь все прекрасно, прекрасное же не можетъ не быть соразмѣрно. Значитъ, и въ животномъ, чтобы оно было прекрасно, надо допустить соразмѣрность. Между тѣмъ соразмѣрность въ малыхъ вещахъ мы различаемъ и расчитываемъ, а въ важнѣйшихъ и величайшихъ упускаемъ совсѣмъ изъ виду. Такъ, что касается здоровья и болѣзней, добродѣтелей и D. пороковъ, нигдѣ соразмѣрность и несоразмѣрность не важны въ такой степени, какъ въ отношеніяхъ самой души къ самому тѣлу. Но мы на это не смотримъ, и не хотимъ понять, что, когда относительно слабый и ничтожный (тѣлесный) видъ носитъ въ себѣ сильную и во всѣхъ отношеніяхъ великую душу, или когда оба эти вида соединяются при обратныхъ свойствахъ, животное въ своемъ цѣломъ уже не прекрасно, — потому что не отвѣчаетъ условіямъ соразмѣрности въ самомъ главномъ; — при противномъ тому строеніи животнаго, для человѣка, способнаго это различать, не можетъ быть предмета прекраснѣе его и привлекательнѣе. Представимъ себѣ, напримѣръ, тѣло съ слишкомъ длинными E. ногами или несоразмѣрное вслѣдствіе какого нибудь другаго излишества: оно было бы и безобразно, и кромѣ того, подвергая себя, при общей работѣ (всѣхъ членовъ), усиленному труду, частымъ напряженіямъ и, вслѣдствіе своей неуклюжести, даже паденіямъ, создавало бы само для себя бездну неудобствъ. То же надобно думать и объ этомъ двухстороннемъ 88. существѣ, которое мы называемъ животнымъ: душа, преобладающая надъ тѣломъ, когда волнуется страстью, потрясаетъ изнутри весь тѣлесный составъ животнаго и наполняетъ его болѣзнями; если углубляется съ напряженіемъ въ какія нибудь науки и изслѣдованія, расплавляетъ тѣло; наконецъ, когда учитъ и препирается при помощи рѣчей публичныхъ или частныхъ, раждающимся при этомъ задоромъ и соревнованіемъ воспламеняетъ его и разрѣшаетъ, — такъ что производитъ истеченія, которыми обманываетъ очень многихъ такъ называемыхъ врачей, заставляя ихъ приписывать все причинамъ противоположнымъ. Если же, напротивъ, большое, преизбыточествующее надъ душою тѣло соединяется отъ природы съ малымъ и B. слабымъ умомъ; то, при двухъ прирожденныхъ человѣку видахъ пожеланій, — пожеланіи пищи, исходящемъ отъ тѣла, и пожеланіи разумности, исходящемъ отъ божественнаго въ насъ начала, — движенія природы болѣе сильной, стремясь одержать верхъ и расширяя свое вліяніе, тѣмъ самымъ природу душевную дѣлаютъ тупой, несмыслящей, безпамятной и пораждаютъ величайшую изъ всѣхъ болѣзней — невѣжество. И одно средство служитъ противъ того и другаго зла: не приводить въ движеніе ни души безъ тѣла, ни тѣла безъ души, чтобы, взаимно ограничиваясь, они приходили къ равновѣсію C. и здоровью. Поэтому человѣкъ, изучающій науки, или напрягающій свой умъ надъ какими нибудь другими занятіями, обязанъ отдавать природѣ должное и движеніемъ тѣлеснымъ, упражняясь въ гимнастикѣ; а кто, наоборотъ, ревностно развиваетъ свое тѣло, тотъ пусть отплачивается движеніями души, занимаясь сверхъ того музыкою и всѣмъ, что относится къ философіи, — если хочетъ справедливо прослыть человѣкомъ не только красивымъ, но и нравственно добрымъ. Такія же мѣры попеченія нужно принимать и въ отношеніи частей, подражая при этомъ образу вселенной. Вѣдь тѣло то разгорячается, то остываетъ внутренно подъ D. вліяніемъ того, что въ него входитъ, отъ внѣшнихъ же причинъ то сохнетъ, то увлажняется, также испытываетъ всѣ послѣдствія этихъ перемѣнъ, подъ дѣйствіемъ обоихъ указанныхъ движеній; и если кто предаетъ тѣло въ состояніи полнаго покоя этимъ движеніямъ, оно уступаетъ силѣ и разрушается. Но если кто, напротивъ, подражая тому, что назвали мы кормилицею и воспитательницею міра, пуще всего, никогда не оставляетъ своего тѣла въ покоѣ, но приводитъ его въ движеніе, сообщая ему постоянно, по всему протяженію, нѣкотораго рода сотрясенія, чѣмъ воздерживаетъ естественныя въ тѣлѣ движенія, направляющіяся E. снаружи и изнутри, и ровнымъ сотрясеніемъ приводитъ въ гармоническій порядокъ, по взаимному сродству, блуждающія въ области тѣла вліянія и разрозненныя частицы: тотъ, по общему закону, указанному нами выше для вселенной[140], не допуститъ, чтобы начала взаимно враждебныя, соединяясь, пораждали въ тѣлѣ распри и болѣзни; но сдѣлаетъ то, что соединятся начала именно дружественныя и 89. принесутъ тѣлу здоровье. Наилучшее изъ движеній есть движеніе въ себѣ самомъ и отъ себя, потому что оно ближе всѣхъ подходитъ къ движенію и мысли и вселенной; ниже его — то, которое производится силою чего либо другаго; самое же нисшее — это движеніе, возбуждающее тѣло силою другаго, въ той или другой его части, когда само оно лежитъ и находится въ покоѣ. Поэтому изъ способовъ очищенія и укрѣпленія тѣла наилучшій есть движеніе, сопряженное съ гимнастическими занятіями; второй за нимъ — качаніе, какъ при морскомъ плаваніи, такъ и при всякой вообще не требующей усилій ѣздѣ; третій видъ движенія хотя B. и бываетъ полезенъ временемъ, если кто сильно въ немъ нуждается, но мимо этого условія человѣкъ здравомыслящій отнюдь не долженъ имъ пользоваться, — это видъ врачебный, видъ очищенія тѣла при помощи лѣкарственныхъ средствъ. Вѣдь болѣзни, если онѣ не представляютъ большихъ опасностей, не должно раздражать лѣкарствами: ибо все строеніе болѣзней въ нѣкоторомъ родѣ сходно съ природою животныхъ. И составъ этихъ послѣднихъ слагается точно также на извѣстный, предуставленный для его жизни срокъ, какъ у цѣлой породы, такъ и у каждаго животнаго въ отдѣльности, которое получаетъ, при самомъ рожденіи, уже предограниченную жизнь, — если не принимать въ расчетъ C. несчастій, истекающихъ отъ внѣшняго рока: ибо трехугольники, образующіе жизненную силу каждаго животнаго, въ самомъ началѣ, сряду же слагаются такъ, чтобы держаться только до извѣстнаго времени, далѣе котораго никто не могъ бы продлить свою жизнь. Тѣ же черты представляетъ и строеніе болѣзней. Если кто, вопреки предопредѣленнымъ для болѣзней срокамъ, будетъ портить его лѣкарствами, болѣзни легко обращаются изъ малыхъ въ большія и изъ рѣдкихъ въ частыя. Потому на всѣ подобныя явленія надо дѣйствовать мѣрами діэтетическими, насколько позволяетъ D. это намъ время, а не раздражать лѣкарствами и безъ того упорное зло.
И такъ, что касается животнаго въ его совокупности и собственно тѣлесной его части, — какимъ образомъ управлять и ею и самимъ собою, чтобы жить сколько возможно разумнѣе, — на счетъ всего этого удовольствуемся сказаннымъ. Но самое начало, на которомъ лежать будетъ руководительство, надо вѣдь прежде подготовить, чтобы сообщить E. ему способность возможно лучшаго и совершеннаго управленія. Раскрыть настоящій вопросъ обстоятельно — это одно уже само по себѣ составило бы порядочную задачу. Но какъ вопросъ побочный, — если такъ именно, по прежнимъ примѣрамъ, поставимъ и это дѣло, — можно бы, пожалуй, не безъ основанія порѣшить его слѣдующимъ разсужденіемъ. Мы говорили уже не одинъ разъ, что три вида души поселены у насъ въ трехъ обителяхъ и что каждому виду свойственны движенія; такъ и теперь такимъ же образомъ скажемъ коротко, что каждый изъ видовъ, пребывающій въ бездѣйствіи и покоющійся отъ своихъ движеній, по необходимости долженъ быть очень слабымъ, а видъ 90. упражняющійся — наиболѣе сильнымъ; — потому-то слѣдуетъ наблюдать, чтобы всѣ виды поддерживали въ себѣ движенія взаимно соразмѣрныя. О господствующемъ же у насъ видѣ души должно мыслить такъ, что въ немъ каждому Богъ даровалъ генія, — въ немъ, въ томъ началѣ, которому и обитель-то мы отвели въ верхней части тѣла, совершенно правильно полагая, что оно поднимаетъ насъ отъ земли, какъ насажденіе не земное, а небесное, къ родственной намъ въ небесахъ природѣ; — ибо, придавая намъ оттуда, гдѣ B. восприняла свое начало душа, также и голову — корень нашей жизни, Богъ выпрямляетъ все тѣло. Такъ вотъ, кто постоянно занятъ своими пожеланіями и страстями и усиленно упражняетъ эти наклонности, у того по необходимости раждаются одни смертныя мнѣнія; и дѣйствительно, насколько лишь возможно сдѣлаться смертнымъ человѣку, тутъ онъ находитъ для этого всѣ до послѣдняго условія, развивая себя въ такомъ направленіи. Но кто, напротивъ, ревностно преданъ стремленіямъ любознанія и испытанію истины, и эти именно изъ своихъ наклонностей упражняетъ всего болѣе, тотъ, ища истины, совершенно неизбѣжно, направляетъ свои C. мысли на безсмертное и божественное, и, насколько опять способна человѣческая природа причащаться безсмертія, онъ достигаетъ этого безъ ограниченій, такъ какъ, служа постоянно божественному и содержа въ должномъ почетѣ этого сожительствующаго ему генія, бываетъ чрезвычайно счастливъ. Врачевство же для всѣхъ случаевъ, конечно, одно: давать каждому виду пищу и движенія, какія ему D. свойственны. Движенія, сродныя божественному въ насъ началу, это помыслы и кругообороты вселенной. Имъ-то и долженъ слѣдовать всякій, — долженъ, именно, познавая гармоніи и кругообороты вселенной, исправлять собственные обороты, поврежденные въ нашей головѣ рожденіемъ, мыслящее стараться сдѣлать, согласно съ первоначальною его природою, точнымъ подобіемъ мыслимаго[141] и этимъ уподобленіемъ достигать наилучшей жизни, какая предуставлена для людей E. богами на настоящее время и на послѣдующее.
И такъ, задача, поставленная намъ вначалѣ, — разсмотрѣть образованіе вселенной вплоть до рожденія человѣка, — теперь пожалуй что и исполнена. Ибо о томъ, какъ произошли прочія животныя, надо упомянуть лишь вкратцѣ, — это не требуетъ вовсе пространнаго изложенія. Этакъ, можно думать, въ отношеніи къ разсматриваемому предмету, будетъ лучше соблюдена мѣра. Будемъ же о подобныхъ вещахъ разсуждать такъ: Изъ происшедшихъ на свѣтъ мужчинъ, всѣ, кто оказался малодушнымъ и провелъ жизнь неправедно, по всему вѣроятію, переродились, при второмъ рожденіи, въ женщинъ. 91. И поэтому боги въ то же время родили страсть совокупленія и поселили это одушевленное животное и въ насъ (мужчинахъ) и въ женщинахъ, устроивъ его въ тѣхъ и другихъ вотъ какимъ образомъ. Каналъ, принимающій питье на его пути черезъ легкія подъ почки и въ мочевой пузырь и выбрасывающій оттуда подъ давленіемъ вдыхаемаго воздуха, B. боги соединили полостью съ мозгомъ, тянущимся изъ головы чрезъ шею и становую кость, который въ прежнихъ нашихъ разсужденіяхъ мы называли сѣменемъ; мозгъ же, какъ тѣло одушевленное, нашедши себѣ отдушину въ той части, которою сообщается съ воздухомъ, возбудилъ въ ней животворное стремленіе къ изліянію, чѣмъ и создалъ страсть дѣторожденія. Оттого-то природа мужскихъ дѣтородныхъ частей, неукротимая и самовластная, будто животное, не покоряющееся разсудку, подъ возбуждающимъ дѣйствіемъ вожделѣній, готова одолѣвать все. По тому же самому C. и у женщинъ такъ называемые матка и дѣтородный каналъ, это жаждущее дѣторожденія животное, — если оно долго, свыше естественнаго срока, остается безплоднымъ, — выноситъ свое положеніе съ тяжкимъ неудовольствіемъ, бродя всюду по тѣлу, запираетъ пути для дыханія, а стѣсненіемъ дыханія повергаетъ тѣло въ крайне трудныя положенія и пораждаетъ въ немъ другія разнообразныя болѣзни. Это происходитъ, пока вожделѣніе и страсть того и другаго пола, произведши все равно будто плодъ изъ дерева и D. потомъ сорвавъ его, не посѣютъ въ матку, точно въ пашню, невидимыхъ по малости и еще безформенныхъ животныхъ, которыхъ, разъединивъ снова, выращаютъ внутри, а затѣмъ изводятъ на свѣтъ, и заканчиваютъ этимъ дѣло рожденія. Такъ, конечно, явились женщины и весь женскій полъ. А племя птицъ образовалось, поросши перьями вмѣсто волосъ, изъ мужчинъ — правда не дурныхъ, но легкомысленныхъ, E. которые хотя и занимаются небесными явленіями, но свидѣтельства, о нихъ представляемыя зрѣніемъ, считаютъ, по простодушію, вполнѣ надежными. Далѣе, порода ходящихъ по землѣ животныхъ и звѣрей произошла отъ людей, которые совсѣмъ не обращаются къ философіи и не останавливаютъ вниманія ни на какихъ явленіяхъ небесной природы, потому что еще не пользовались пока оборотами, совершающимися въ головѣ, а слѣдовали внушеніямъ только частей души, расположенныхъ въ области груди[142]. Въ соотвѣтствіе такому образу жизни, передними своими членами и головою, по влеченію сродства, уперлись они въ землю, а темя ихъ приняло разнообразныя продолговатыя формы, въ зависимости отъ того, насколько у каждаго отъ 92. бездѣйствія стѣснены были его кругообороты. Изъ этихъ условій возникла вся ихъ порода — какъ четвероногихъ, такъ и многоногихъ, причемъ болѣе неразумнымъ Богъ придавалъ и болѣе подпоръ, чтобы они сильнѣе привлечены были къ землѣ. Самые же неразумные между ними, совершенно, всѣмъ своимъ тѣломъ, привлекаемые къ землѣ, не имѣютъ даже надобности и въ ногахъ, и потому Богъ создалъ ихъ совсѣмъ безногими и пресмыкающимися по землѣ. Наконецъ, четвертая порода, именно водяныхъ животныхъ, произошла B. изъ людей особенно безсмысленныхъ и невѣжественныхъ, которыхъ виновники перерожденія не признали достойными даже и чистаго дыханія, такъ какъ душа ихъ осквернена была всякими пороками, но, вмѣсто тонкаго и чистаго дыханія воздуха, предали ихъ мутному и густому дыханію воды. Отсюда возникло племя рыбъ, устрицъ и всѣхъ существъ, живущихъ въ водѣ, за крайнюю несмысленность получившихъ въ удѣлъ и самое крайнее жилище. Такимъ-то порядкомъ животныя, какъ тогда, такъ и теперь, переходятъ одно въ другое, мѣняя свой образъ силою того, что̀ они отвергали и пріобрѣтали, — умъ ли, или безуміе.
C.И вотъ мы можемъ объявить, что разсужденіе о всемъ у насъ приведено теперь уже къ концу: ибо, принявъ въ себя существъ смертныхъ и безсмертныхъ и исполнившись ими, этотъ космосъ, какъ существо видимое, объемлющее собою видимыхъ, какъ чувственный богъ, — образъ бога мыслимаго, — сталъ существо величайшее и превосходнѣйшее, прекраснѣйшее и совершеннѣйшее, — вотъ это единое, единородное небо.
Примѣчанія
- ↑ Разговоръ представляется происходившимъ на другой день послѣ передачи Сократомъ его бесѣдъ о Государствѣ. Это видно и изъ указаній на стр. 17 C и 25 D. Тамъ время разговора относится къ 22 числу мѣсяца таргеліона, въ которое, по свидѣтельству Прокла, праздновались меньшія панаѳинеи; изъ «Государства» же мы знаемъ, что въ 20 день этого мѣсяца, въ праздникъ вендидій, Сократъ заходитъ въ домъ Кефала и ведетъ тамъ бесѣду о государствѣ и справедливости, а 21 числа пересказываетъ ее Тимею, Критіасу, Ермократу и еще одному собесѣднику, имя котораго не упомянуто. Сократъ, думавшій встрѣтить опять всѣхъ вчерашнихъ друзей, не досчитывается теперь этого послѣдняго. Гевзде полагаетъ (Init. philosoph. Plat. vol. III, p. 23), что подъ четвертымъ отсутствующимъ собесѣдникомъ Платонъ разумѣлъ самого себя, — что̀ весьма вѣроятно.
- ↑ Слова хозяинъ (ἑστιάτωρ) и гость (δαιτυμών) берутся здѣсь въ смыслѣ метафорическомъ. Ἑστιάτορες угощаютъ своихъ гостей умными рѣчами и разсужденіями, а δαιτυμόνες съ наслажденіемъ слушаютъ ихъ (ср. Phaedr. p. 227 B; Lysid. p. 211 C, аl.).
- ↑ Этимъ краткимъ изложеніемъ бесѣды о государствѣ, веденной наканунѣ, Платонъ самъ устанавливаетъ связь между его «Государствомъ» и «Тимеемъ». Въ чемъ именно полагаетъ онъ эту связь, видно далѣе изъ словъ Критіаса, — p. 27 A, — гдѣ онъ указываетъ порядокъ приготовленнаго для Сократа угощенія. Все, что говорится въ «Государствѣ» о совершенной добродѣтели человѣческаго рода, подтверждается и дополняется въ «Тимеѣ», причемъ рѣчь сводится сперва на рожденіе универса вещей, потомъ на происхожденіе человѣческой природы. Въ книгахъ «Государства» показывалось, какое значеніе имѣетъ или можетъ имѣть идея добра въ человѣческой жизни, общественной и частной; теперь, въ «Тимеѣ», раскрывается мысль, что эта идея правитъ всѣмъ универсомъ вещей, почему проявляется и въ человѣческой природѣ.
- ↑ Сократъ имѣетъ въ виду мѣсто De rep. III, p. 415 D — 417 B.
- ↑ Объ этомъ говорится De rep. V, p. 451—457. Съ этимъ мѣстомъ полезно сравнить Legg. VI, p. 781 A; 802 E; 804 E; 814 B.
- ↑ Объ этомъ предметѣ философъ разсуждаетъ De rep. V, p. 457 sqq., p. 466.
- ↑ О жребіяхъ для устройства браковъ см. De rep. V, p. 460 A.
- ↑ По другимъ сословіямъ города; — въ этомъ смыслѣ мы принимаемъ употребленное здѣсь выраженіе εἰς τὴν ἄλλην πόλιν (ср. De rep. III, p. 415 A, B; V, p. 461 A).
- ↑ Проклъ говорить о Локрахъ: «Локры — городъ несомнѣнно благоустроенный, потому что законодателемъ его былъ Залевкъ» (ср. Legg. I, p. 638 A). Что касается философа Тимея, онъ былъ, по свидѣтельству самого Платона, глубокій знатокъ астрономіи и всѣ свои труды направлялъ къ изученію природы. Макробій въ своихъ Сатурналіяхъ (I, 1) не допускаетъ, чтобы онъ могъ жить въ одномъ вѣкѣ съ Сократомъ. Но этотъ писатель ошибается, если только справедливо, что̀ утверждаетъ Цицеронъ (De Fin. V, 20, Tuscul. I, 37, De rep. I, 10), — именно, что этого Тимея Платонъ слушалъ въ Италіи. Впрочемъ, по свидѣтельству Іонсія (Hist. philosoph. scriptorr. p. 32 и 125), между древними греками было нѣсколько лицъ, пользовавшихся большею или меньшею извѣстностью, которыя носили имя Тимея.
- ↑ О родѣ Критіаса мы говорили во введеніи къ «Хармиду» (т. I, стр. 268). Это былъ человѣкъ ученый и краснорѣчивый, хорошо знакомый съ методою Сократовыхъ разсужденій, какъ утверждаетъ Цицеронъ (Orat. III. 34). Но, при всѣхъ своихъ преимуществахъ и дарованіяхъ, впослѣдствіи, достигнувъ высшихъ степеней власти, онъ позволилъ себѣ непростительныя злоупотребленія (см. Xenoph. Hell, II, 3, 18 sqq.) Схоліастъ, въ примѣчаніи къ этому мѣсту, говоритъ: Κριτίας ἦν μὲν γενναίας καὶ ἁδρᾶς φύσεως, ἥπτετο δὲ καὶ φιλοσόφων συνουσιῶν, καὶ ἐκαλεῖτο ἰδιώτης μὲν ἐν φιλοσόφοις, φιλόσοφος δὲ ἐν ἰδιώταις.
- ↑ Проклъ и Схоліастъ къ эт. м. говорятъ: Ὁ Ἑρμοκράτης Συρακούσιος ἐστὶ στρατηγὸς, κατὰ νόμον ζῆν ἐφιέμενος. — Thucyd. IV, 58; VI, 32 и 72. Xenoph. Hist. Graec. I, 1, 27 sq.
- ↑ Сократъ желалъ, чтобы собесѣдники показали ему, достаточно ли сильно будетъ описанное имъ общество для отраженія внѣшнихъ враговъ. Этотъ вопросъ Критіасъ ставитъ теперь наглядно, сообщая любопытное преданіе о доблести древнихъ Аѳинянъ, — которое впрочемъ набрасывается здѣсь только въ общихъ чертахъ, а развивается окончательно въ особомъ діалогѣ «Критіасъ».
- ↑ Родословную таблицу Платона и Критіаса, уже приведенную нами во введеніи къ «Хармиду» (т. I, стр. 268), воспроизводимъ снова, съ нѣкоторыми дополненіями по парижскому кодексу:
Эксекестидъ.Солонъ. Дропидъ.IКритіасъ I.Каллесхръ. Главконъ.I IКритіасъ II. Периктіона. Хармидъ.Платонъ. Главконъ. Адимантъ.
- ↑ Восхвалить самую богиню, — то есть, Аѳину, покровительницу города.
- ↑ Апатуріи праздновались ежегодно, въ мѣсяцѣ піанепсіонѣ, т. е. октябрѣ, въ теченіе трехъ дней. Названіе праздника надо производить отъ слова πατήρ (ὁμοπατούρια), а не отъ ἀπάτη (обманъ), какъ производили въ шутку нѣкоторые комическіе поэты, а за ними, по недоразумѣнію, и многіе ученые (см. Meurs. Graecia Feriat. I, p. 34. Xenoph. Hist. Gr. I, 7, 8). Первый день праздника назывался δόρπεια, такъ какъ онъ, по свидѣтельству Свиды, открывался ночными пирушками (δόρπη) членовъ фратрій. Второму было имя ἀνάρρυσις — отъ выраженія τοῦ ἄνω ἐρύειν или θύειν (приносить жертву), потому что въ этотъ день совершались жертвоприношенія Зевсу, покровителю фратрій, и Аѳинѣ. Третій назывался κουρεώτις, оттого что въ этотъ день юноши (κοῦροι) и дѣвы (κόραι) записывались въ члены фратрій. Родители имѣли обыкновеніе въ этотъ третій день устраивать для болѣе возрастныхъ дѣтей состязанія въ произнесеніи стиховъ, причемъ лучшимъ чтецамъ назначались награды. Этотъ обычай установленъ былъ, вѣроятно, съ тѣмъ намѣреніемъ, чтобы дѣти могли выставить публично нѣкоторые образцы и доказательства полученнаго ими образованія.
- ↑ О Саитской области см. Herod. II, с. 17, 163, 169.
- ↑ О египетской богинѣ, которой имя было Нейѳъ, упоминаютъ еще Геродотъ (II, 169 sq. 175), Страбонъ (XVII, p. 802), Плутархъ (De Isid. et Osirid. p. 354), принимая ее за одно съ Минервою. О ней см. Creuzer, Symbol. т. II, p. 658, 661, 675 sqq.
- ↑ Схол.: «Фороней — сынъ Инаха и Меліи, царь аргивянъ. Ніоба — дочь Форонея и Тилодики, дочери Ксута». Схоліастъ впрочемъ ошибается, считая жену Форонея дочерью Ксута, потому что Ксутъ приходился внукомъ Форонею, жившему до Девкаліонова потопа. По Аполлодору (II, 1), Фороней родилъ Апію и Ніобу отъ нимфы Лаодики; Павзаній же женою его называетъ Церду (II, 21). Фороней славился у грековъ какъ основатель города Аргоса и какъ царь, издавшій первые законы и установившій жертвоприношенія богамъ. Вообще, заслуги Форонея по отношенію къ образованію и устройству гражданъ цѣнились очень высоко, такъ что дѣла его воспѣвались и передавались потомству въ стихахъ (см. Pausan. II, 15. Hygin. Fab. 143. Tertullian. Adv. gentes, 60. Euseb. Praep. evang. X, 10).
- ↑ Мнѣніе, что чрезъ извѣстные періоды времени универсъ вещей долженъ измѣнять свой порядокъ, высказано философомъ также въ другихъ мѣстахъ (см. Politic. p. 269 sqq. Legg. III, p. 677 A sqq). Того же мнѣнія держались, кажется египтяне, судя по разсказамъ Геродота (II, 143). Изъ грековъ его поддерживали многіе, — напр., орфики и Гераклитъ, — полагая, что земля будетъ разрушаться либо отъ огня, либо отъ воды (Plutarch. De defect. orac. p. 415; Clem. Al. Strom. V, p. 549).
- ↑ Египетъ, при совершенномъ почти отсутствіи дождей, обязанъ, какъ извѣстно, своею производительностью только тому, что воды Нила періодически выступаютъ изъ береговъ, оставляя на землѣ слой влажнаго и плодотворнаго ила. На это именно намекаетъ употребленный выше въ приложеніи къ Нилу эпитетъ «хранителя» или «спасителя» (σωτὴρ).
- ↑ Разумѣется опять Аѳина или Минерва, у египтянъ носившая имя Нейѳъ.
- ↑ То есть, отъ земли и огня, представляющихъ, по ученію самого философа (ниже, p. 31 B), коренныя стихіи тѣлъ.
- ↑ То есть, священныя, хранившіяся въ храмахъ жреческія книги, въ которыхъ всѣ эти событія глубокой древности изложены подробнѣе.
- ↑ Египетъ у древнихъ причислялся также къ Азіи. Всю землю дѣлили они вообще на двѣ части, — на Азію и Европу, причемъ Ливію относили то къ Азіи, то къ Европѣ. Этого понятія о географическомъ дѣленіи земли, кажется, держится въ настоящемъ случаѣ и Платонъ, хотя вслѣдъ за тѣмъ, сказавши, что войско атлантянъ грозило вмѣстѣ и Европѣ и Азіи, тамъ же отличаетъ Ливію отъ Азіи, говоря: «островъ тотъ былъ больше Азіи и Ливіи, взятыхъ вмѣстѣ» (ср. Gorg. 523 E).
- ↑ О Геркулесовыхъ столпахъ много ходило разнорѣчивыхъ толковъ еще между древними: «Геркулесовы столпы, говоритъ Гезихій, одни принимаютъ за двойные столбы (στήλας διστόμους), другіе за острова; одни признаютъ наноснымъ иломъ, другіе — выступами материка; наконецъ, принимаютъ также за города, и нѣкоторые за одинъ, другіе за два, за три и за четыре». Ученымъ образомъ разсмотрѣлъ этотъ вопросъ J. Fr. Fischer (Index ad Palaeph.). Платонъ именемъ Геркулесовыхъ столбовъ обозначаетъ только Гадитанскій проливъ; это и есть конечно то устье, о которомъ тутъ говорится.
- ↑ Разумѣется Средиземное море. Подобнымъ образомъ Phaedon, p. 109 B.
- ↑ Можно ли считать подлиннымъ этотъ разсказъ о древней Атлантидѣ, или онъ вымышленъ Платономъ, — объ этомъ спорили еще древніе его толкователи. Проклъ говоритъ (p. 24), что первый толкователь Платона, Кранторъ, находилъ сказаніе это совершенно достовѣрнымъ, но другіе отвергали и оспаривали его мнѣніе. Впрочемъ ни Страбонъ, ни Посидоній не отказывались безусловно вѣрить Платону (см. Strab. II, p. 102), какъ отказался въ наше время Гиссманъ (въ книгѣ Neue Welt und Menschengeschichte, I, p. 173—186), выразивъ мнѣніе, что вся эта исторія — чистый вымыселъ. Почему же однакожъ не допустить, что Платонъ почерпнулъ содержаніе ея изъ чужихъ, и именно изъ египетскихъ источниковъ? Весьма возможно, что древніе египтяне имѣли уже нѣкоторое понятіе объ Америкѣ, если молва о какихъ-то Атлантическихъ островахъ держалась вообще такъ упорно и дошла, какъ мы знаемъ, до позднѣйшихъ временъ древности (см. Diodor. III, p. 207, cap. 54 sqq.; Plutarch. Sector. c. 8; Ammian. Marcell. XVII, et al.). Нельзя во всякомъ случаѣ не согласиться, что всѣ подробности этого описанія, все, что разсказываетъ Платонъ о положеніи и пространствѣ страны, о ея величіи, могуществѣ и богатствѣ, удивительно близко могло бы подходить къ Америкѣ. Такъ что если не предполагать для этихъ фактовъ какихъ нибудь историческихъ источниковъ, мы должны были бы допустить въ Платонѣ даръ какой-то невѣроятной прозорливости. Впрочемъ мы не будемъ защищать той части сказанія, которая повѣствуетъ о высокихъ доблестяхъ древнихъ аѳинянъ: вся эта часть представляетъ или чистый вымыселъ, или, можетъ быть, и преданіе, дѣйствительно существовавшее, но здѣсь совершенно переработанное, ради спеціальныхъ цѣлей сочиненія.
- ↑ Міръ, или универсъ, означается въ «Тимеѣ» разными именами: иногда называется τὸ πᾶν (p. 29, 31, 37, 41, 47, 48, 55, 81, 88, 90), въ другихъ мѣстахъ ὁ οὐρανός, (p. 31, 32, 36, 38, 41, 48, 62, 63, 81, 92); весьма часто также употребляется названіе ὁ κόσμος. Впрочемъ въ тѣ времена слово κόσμος употреблялось собственно въ значеніи звѣзднаго неба, какое, говорятъ, впервые придалъ ему Пиѳагоръ (Ernesti ad Xenoph. Memorab. I, 1, 11). Происхожденіе имени κόσμος философъ объясняетъ въ «Горгіасѣ», p. 508 A, и ниже — Tim. p. 40 A.
- ↑ Начинать дѣло согласно съ его природою, — ἄρξασθαι κατὰ φύσιν ἀρχὴν. Т. е., мы должны начинать дѣло, зная напередъ, чего можемъ отъ него ожидать. Такъ и теперь оговоримся заранѣе, что въ разсужденіяхъ своихъ, по самой природѣ изслѣдываемаго предмета, не можемъ идти далѣе простой вѣроятности.
- ↑ Здѣсь надо видѣть намекъ прежде всего на теоріи философовъ іонійской школы, и отчасти на ученіе ихъ преемниковъ — элейцевъ и пиѳагорейцевъ.
- ↑ Не забудемъ, что космосъ разсматривается пока какъ цѣлое, какъ самостоятельный, завершенный въ самомъ себѣ организмъ, и если рѣчь идетъ здѣсь объ умѣ, душѣ и тѣлѣ, то, конечно, не индивидуальныхъ, а міровыхъ.
- ↑ Философъ говоритъ о мірѣ, такъ сказать, въ идеѣ, подводя подъ это понятіе всю сложность частныхъ идей и представляя себѣ этотъ идеальный міръ — тоже въ видѣ живаго, цѣльнаго организма (ζῷον), обнимающаго собою всѣ подчиненныя существа, по одиночкѣ и по родамъ (καθ᾽ ἕν καὶ κατὰ γένη) (сн. p. 39 E). Этотъ міръ мыслимый онъ полагаетъ какъ первообразъ міра видимаго, представляющаго собою его подобіе. Такимъ же образомъ Эмпедоклъ полагалъ κόσμον νοητόν, какъ παράδειγμα ἀρχέτυπον κόσμου αἰσθητοῦ.
- ↑ Существуетъ только одинъ, а не нѣсколько независимыхъ другъ отъ друга міровъ. Это единство міра выводится изъ того, что и идея вселенной, обнимающая собою все, у насъ одна. Есть свидѣтельства, что такъ учили тоже Анаксагоръ и Пиѳагоръ. Замѣтимъ, что этотъ чисто логическій выводъ древней философіи о единствѣ мірозданія находитъ себѣ полное подтвержденіе въ опытныхъ изслѣдованіяхъ нашихъ новыхъ наукъ: по крайней мѣрѣ наша астрономія не знаетъ ни одного небеснаго тѣла, даже между самыми отдаленными, которое стояло бы, такъ сказать, внѣ строя и не тяготѣло бы къ общему для всѣхъ міровому центру.
- ↑ Огонь и землю считали основными элементами творенія также Демокритъ, Анаксагоръ и Парменидъ. — Изъ этихъ двухъ началъ Богъ положилъ, по словамъ Платона, составить міръ. Но такъ какъ они слишкомъ не сходны по своей природѣ, то явилась необходимость въ посредствующихъ, болѣе близкихъ къ нимъ по природѣ элементахъ, которые поддерживали бы между ними связь. Сколько же нужно было такихъ связующихъ элементовъ, и почему недостаточно было одного? Платонъ находитъ рѣшеніе этому вопросу въ законахъ образованія непрерывной геометрической пропорціи. Онъ обращается къ пропорціи потому, что она имѣетъ способность именно связывать и приводить къ стройному единству разрозненныя величины, такъ что не допускаетъ никакой перестановки, никакого увеличенія или уменьшенія въ одной изъ частей, которое не влекло бы за собою соотвѣтственнаго измѣненія и для другихъ. Эти свойства пропорціи Платонъ принимаетъ за выраженіе общихъ дѣйствующихъ въ мірѣ законовъ единства и порядка. Чтобы связать пропорціею какія либо двѣ величины и , необходима вообще по крайней мѣрѣ одна посредствующая величина. Пусть это будетъ ; тогда получится пропорція , члены которой могутъ быть размѣщены и такъ: ; ; . Теперь, такъ какъ рѣчь идетъ у насъ не объ отвлеченныхъ величинахъ, а о стихіяхъ міра, замѣнимъ членовъ нашей пропорціи основными геометрическими величинами — прямыми линіями. Изъ произведенія ихъ мы получимъ уравненіе , выражающее уже равенство площадей. Значитъ, если бы міръ можно было принять за геометрическую площадь, имѣющую только два измѣренія, то для установленія связи между основными его элементами, огнемъ и землею, достаточно было бы и одного посредствующаго начала. Но міръ, какъ и его элементы, представляетъ собою не площадь, а геометрическое тѣло съ тремя измѣреніями. Подставимъ же въ нашу пропорцію, на мѣстѣ крайнихъ членовъ, которые она связываетъ, геометрическія тѣла, въ ихъ тройномъ линейномъ измѣреніи: на мѣсто — тѣло , а на мѣсто — тѣло . Въ такомъ случаѣ средніе члены могутъ быть выражены не иначе, какъ двумя величинами и , и мы получимъ пропорцію: . Что эти средніе члены пропорціи дѣйствительно не тожественны, это намъ представится еще нагляднѣе, если геометрическія тѣла, служащія крайними членами пропорціи, мы выразимъ въ простѣйшей формѣ кубовъ (какъ сейчасъ къ формѣ квадрата сводилось произведеніе линій) и положимъ, что каждое изъ трехъ измѣреній перваго есть одна и та же линія , а послѣдняго — линія . Въ такомъ случаѣ наша послѣдняя пропорція получитъ слѣдующій видъ: , — гдѣ средніе члены слѣдуетъ принимать за паралелипипеды, очевидно, неодинаковаго объема (ибо равенство ихъ сводилось бы къ равенству и ). Непрерывная же пропорція изъ всѣхъ четырехъ членовъ сложится такъ: . И такъ, оказывается, что для установленія непрерывной пропорціональной связи между двумя данными геометрическими тѣлами, выраженными въ линейной мѣрѣ, недостаточно одного, но необходимы по крайней мѣрѣ два посредствующіе члена. — Едва ли нужно прибавлять, что этимъ выводомъ вовсе не исключается возможность геометрической пропорціи какъ между линіями и площадями при разныхъ среднихъ членахъ, такъ, наоборотъ, между тѣлами — при одинаковыхъ среднихъ членахъ. Платонъ вовсе не ставитъ своего вывода общимъ и непреложнымъ закономъ для пропорціи; онъ только пользуется однимъ изъ случаевъ ея образованія, чтобы подтвердить и разъяснить имъ свой взглядъ на устройство міра. Такимъ образомъ и между огнемъ и землею, двумя основными міровыми стихіями, являются, въ видѣ необходимой связи, два посредствующія начала, именно воздухъ и вода. Эти четыре стихіи стоятъ въ такомъ же другъ къ другу отношеніи, какъ четыре члена непрерывной геометрической пропорціи, чѣмъ и поддерживается, по мысли Платона, ихъ единство (Hier. Müller. Platons Werke. 1857. VI, 259—263).
- ↑ О прочихъ шести направленіяхъ движенія говорится ниже, p. 43 B sqq.
- ↑ О имѣющемъ нѣкогда явиться богѣ, — τὸν ποτὲ ἐσόμενον θεόν: богомъ здѣсь называется одаренная жизнью, сознаніемъ и душою вселенная, которую вѣчный Богъ, какъ мы видѣли выше (p. 30), сотворилъ по своему подобію.
- ↑ Знающее себя, или извѣстное себѣ, — γνώριμον αὑτῷ, — т. е. сознающее самоё себя.
- ↑ Мы принимаемъ это мѣсто въ чтеніи Штальбаума, которое имѣетъ за себя авторитетъ и Секста Эмпирика, — съ пропускомъ предлога περὶ и съ перемѣною αὖ на ὄν, — именно въ такомъ видѣ: τῆς τε ταὐτοῦ φύσεως (αὖ) ὄν (περὶ) καὶ τῆς θατέρου.
- ↑ Душа міра, по мысли Платона, явилась ранѣе міровой матеріи, потому что начало управляющее непремѣнно должно быть старше начала подчиненнаго. Во всякомъ случаѣ и ей тоже приписывается рожденіе, — какъ это видно изъ книги «О законахъ» (X, p. 904 A), гдѣ душа признается хотя и безсмертною по природѣ, но не вѣчною. Далѣе объясняется самая природа міровой души. Въ основаніе ея положены, по словамъ Платона, два начала: одно — постоянное, чуждое всякаго движенія (ἡ ταὐτοῦ φύσις), другое — измѣнчивое (ἡ θατέρου), которое сближается съ природою тѣлъ. Первое — источникъ идей, какъ неизмѣнныхъ, нормальныхъ образовъ видимаго міра, послѣднее — какъ бы простое отвлеченіе присущей явленіямъ способности видоизмѣняться и принимать разнообразныя формы (сравн. p. 37 A sqq., 45 C sqq). При этихъ двухъ, Платонъ полагаетъ еще третье, среднее начало, которое изъ нихъ обоихъ рождается и служитъ имъ связью. Подъ нимъ разумѣется отвлеченно какъ бы дѣйствительная сущность явленій, которыя состоятъ всегда изъ смѣшенія двухъ крайнихъ началъ. Въ этихъ положеніяхъ Платона замѣчается весьма близкое сродство съ ученіемъ Филолая и другихъ пиѳагорейцевъ, которые природу міра выводили, въ соотвѣтствіе тремъ началамъ Платона, изъ началъ: конечнаго (τοῦ πεπερασμένου), безконечнаго (τοῦ ἀπείρου) и смѣшаннаго (τοῦ συμμεμιγμένου). Кромѣ того, замѣчая во всѣхъ сочетаніяхъ конечнаго и безконечнаго присутствіе какого-то мудраго закона, они полагали еще начало причины (τὸ αἴτιον), которому у Платона соотвѣтствуетъ понятіе о божественномъ умѣ, какъ творцѣ міровой души, давшемъ ей извѣстное гармоническое устройство (сн. Phileb. p. 25 sqq., 27 B. и введеніе къ этому разговору, т. V, стр. 20—25).
- ↑ Пиѳагоръ, какъ извѣстно, первый подмѣтилъ количественное отношеніе между тонами различной высоты. Выходя изъ этого наблюденія, онъ построилъ теорію гармоніи, которая высоту тоновъ сводила къ простѣйшимъ математическимъ величинамъ и представляла такую близкую аналогію съ системою чиселъ, что гармонія и число сдѣлались для пиѳагорейцевъ понятіями почти тожественными. Количественныя отношенія, открытыя въ области звука, пиѳагорейцы перенесли потомъ и на все мірозданіе, положивъ, что планеты и другія небесныя тѣла, въ своемъ стройномъ движеніи, должны точно также представлять извѣстныя гармоническія сочетанія, которыя если не доступны нашему слуху, то постигаются умомъ. Такъ возникло извѣстное ученіе о гармоніи сферъ, которое принималъ, въ главныхъ его основаніяхъ, и Платонъ, и которое еще долго послѣ того поддерживалось философами. Дѣленіе, которому подвергается у него міровая душа, вытекаетъ прямо изъ этого ученія. Оно даетъ, какъ мы видимъ изъ текста, прежде всего такой рядъ чиселъ: 1, 2, 3, 4, 9, 8, 27. Изъ этихъ семи чиселъ пиѳагорейцы выводили всѣ основныя гармоническія сочетанія. Отношеніе 1 : 2, такъ же какъ слѣдующія за нимъ 2 : 4 и 4 : 8 представляетъ собою интервалъ октавы. Октава, въ отношеніи 2 : 4, распадается, какъ мы видимъ, на два интервала, 2 : 3 и 3 : 4, которые представляютъ собою: первый квинту, а второй кварту. Въ отношеніи 4 : 8 интервалъ 8 : 9 служитъ показателемъ отношенія между квинтой и квартой (3/2 : 4/3 = 9/8) и составляетъ, какъ сейчасъ увидимъ, одинъ тонъ. Отношеніе 9 : 27, или, въ сокращеніи, 1 : 3, состоитъ изъ сложнаго интервала октавы съ квинтой (1 : 2 : 3). Вся система дѣленія (1 : 27) обнимаетъ четыре октавы (1 : 2 : 4 : 8 : 16) и интервалъ 16 : 27, состоящій изъ квинты 16 : 24 (или 2 : 3) и одного тона 24 : 27 (или 8 : 9) и образующій такимъ образомъ сексту. — Подъ двухстепенными (διπλάσια) и трехстепенными (τριπλάσια) промежутками, о которыхъ говорится далѣе въ текстѣ, разумѣются интервалы двухъ геометрическихъ прогрессій, входящихъ въ приведенный выше семичленъ: потому что если мы возьмемъ числа этого семичлена черезъ одно, то различимъ въ немъ, дѣйствительно, при общемъ первомъ членѣ, двѣ отдѣльныя четырехчленныя прогрессіи (τετρακτύς): 1, 2, 4, 8 и 1, 3, 9, 27, которыя образуются — первая множителемъ 2, а вторая множителемъ 3. Интервалы этихъ прогрессій и восполняются далѣе гармоническими тонами. Это дѣлается такъ, что между каждыми двумя членами прогрессіи вставляются среднія пропорціональныя величины: ариѳметическая и такъ называемая гармоническая. Подъ именемъ средней гармонической разумѣется такая величина, которая образуетъ разность съ двумя другими, большею и меньшею, на пропорціонально одинаковыя ихъ доли (таково будетъ число b по отношенію къ числамъ a и c, если ab-a = cc-b, такъ что b = 2aca+c ). Среднія пропорціональныя числа двухъ первыхъ членовъ первой прогрессіи, 1 и 2, будутъ: ариѳметическое — 1½, гармоническое — 1⅓. Мы видимъ, что октава 1 : 2 дѣлится такимъ образомъ на три интервала 1 : 1⅓ : 1½ : 2, или, въ цѣлыхъ числахъ, 6 : 8 : 9 : 12, причемъ 6 : 9 и 8 : 12 сокращаясь въ 2 : 3, составляютъ квинты, а 6 : 8 и 9 : 12, или 3 : 4, — кварты, интервалъ же 8 : 9, какъ разность между квинтами и квартами, образуетъ одинъ тонъ. Въ послѣдовательномъ порядкѣ, получаются: кварта, тонъ и кварта. Такимъ же образомъ интервалъ первыхъ двухъ членовъ второй прогрессіи, 1 : 3, средними пропорціональными 1½, (гармоническою) и 2 (ариѳметическою) дѣлится на интервалы 1 : 1½ : 2 : 3, или 2 : 3 : 4 : 6, представляющіе, въ послѣдовательномъ порядкѣ, квинту, кварту и квинту. Такъ какъ эти дѣленія интервала 1 : 3 совпадаютъ съ ариѳметическими дѣленіями интерваловъ 1 : 2 и 2 : 4, то на нихъ распространяются и гармоническія дѣленія этихъ послѣднихъ интерваловъ (1⅓ и 2⅔), т. е. каждая изъ квинтъ интервала 1 : 3 дѣлится также на кварту и одинъ тонъ. Затѣмъ интервалы всѣхъ квартъ остается наполнить интервалами тоновъ; но тѣ и другіе несоизмѣримы, такъ что на каждую кварту приходится не три, а только два полныхъ тона, и образуется остатокъ (λεῖμμα), какъ бы усѣченный тонъ. Изъ сравненія интерваловъ кварты 1 : 1⅓ и двухъ полныхъ тоновъ (1 : 117/64) не трудно убѣдиться, что интервалъ этого усѣченнаго тона составляетъ 256 : 243.
- ↑ Всѣ гармоническія дѣленія, о которыхъ мы говорили выше, древніе представляли наглядно, отлагая ихъ на прямой линіи, которая въ этомъ случаѣ получала названіе канона или монохорды. Не удивительно поэтому, что Платонъ, примѣняя къ міровой душѣ законы гармоніи, тотчасъ вслѣдъ за тѣмъ переноситъ на нее и эту схему, этотъ внѣшній образъ гармоніи, — прямую линію. Творецъ разсѣкаетъ ее, по словамъ Платона, надвое, въ длину, слагаетъ обѣ образовавшіяся линіи накрестъ, подъ острымъ угломъ, и сгибаетъ ту и другую въ круги, взаимно пересѣкающіеся въ двухъ противоположныхъ точкахъ. Но одному кругу дается первенствующее значеніе: онъ дѣлается внѣшнимъ и оставляется нераздѣльнымъ, постояннымъ, всегда себѣ тожественнымъ, — какъ бы основаніемъ мірозданія, тогда какъ другой, внутренній, выражая собою начало измѣнчивости, подраздѣляется на семь концентрическихъ сферъ (по числу пяти планетъ, солнца и луны), расположенныхъ въ порядкѣ гармоническихъ интерваловъ, но движущихся неодинаково, т. е. съ различною скоростью и въ разныхъ плоскостяхъ. Первый кругъ есть небесный экваторъ, лежащій въ одной плоскости съ земнымъ; второй надо представлять себѣ не линіею, а скорѣе поясомъ или кольцомъ, охватывающимъ орбиты нѣсколькихъ плоскостей: это такъ называемый зодіакъ. Если же удержимъ за нимъ понятіе линіи, то можемъ приравнять его къ эклиптикѣ, пересѣкающей экваторъ точно также подъ острымъ угломъ. Первый кругъ получаетъ движеніе, какъ сказано въ текстѣ, вправо по сторонѣ, второй — влѣво по діагонали. Подъ діагональю надо здѣсь разумѣть діаметръ эклиптики, соединяющій точки пересѣченія ея съ равноденственными кругами; подъ стороною — діаметръ того или другаго равноденственнаго круга, какъ сторону построеннаго на этой діагонали прямоугольника, которая будетъ лежать, очевидно, по одному направленію съ кругомъ экватора. Движеніе вправо придается внѣшнему, а не внутреннему кругу, конечно потому, что онъ представляетъ собою начало высшее. При этомъ правою стороною признается правая по отношенію къ Творцу, котораго Платонъ помѣщаетъ образно (ср. De rep. p. 617) внѣ созидаемаго міра.
- ↑ Древніе приписывали одинаковую скорость обращенія солнцу и планетамъ Меркурію и Венерѣ.
- ↑ Душѣ приписывается вращеніе въ самой себѣ — въ смыслѣ существованія абсолютнаго, не зависящаго ни отъ какихъ внѣшнихъ причинъ.
- ↑ Дѣйствіемъ всей своей природы открываетъ; — такъ мы переводимъ выраженіе: λέγει κινουμένη διὰ πάσης ἑαυτῆς (точнѣе: «движась всѣмъ своимъ существомъ, говоритъ»). Выраженія κινεῖν, κίνησις, στρέφειν, περιφορά, ἀνακυκλοῦσθαι и другія слова, выражающія движеніе, когда прилагаются къ душѣ, очень часто означаютъ у Платона собственно внутреннюю ея дѣятельность. Что касается глагола λέγει, то значеніе его въ настоящемъ случаѣ лучше всего опредѣляется собственными словами Платона въ «Софистѣ» (p. 263 E): διάνοια ὁ ἐντὸς τῆς ψυχῆς πρὸς αὑτὴν διάλογος ἄνευ φωνῆς γιγνόμενος (мысль есть внутренній, безгласный разговоръ души съ собою).
- ↑ Пять планетъ, извѣстныя во времена Платона, были: Венера (ἑωσφόρος), Меркурій (στίλβων), Марсъ (πυρόεις), Юпитеръ (φαέθων) и Сатурнъ (φαίνων).
- ↑ Планеты Венера и Меркурій являются на небѣ, какъ извѣстно, хотя и вблизи солнца, но иногда съ западной, иногда съ восточной его стороны и восходятъ то прежде, то послѣ него, почему Венера есть вмѣстѣ и утренняя и вечерняя звѣзда. Это зависитъ, по представленію Платона, отъ того, что обѣ планеты, при одинаковой съ солнцемъ орбитѣ и той же скорости движенія, одарены «враждебной ему силой» (ἐναντίαν εἰληχότας αὐτῷ δύναμιν), которая заставляетъ ихъ держаться отъ него въ отдаленіи, такъ что онѣ принуждены то обгонять его, то отставать отъ него на пути.
- ↑ Разумѣется путь, совершаемый небесными тѣлами въ площади эклиптики (или зодіака), на которомъ они пересѣкаютъ экваторъ подъ острымъ угломъ (въ косвенномъ направленіи).
- ↑ Планеты направляются, по видимому, то впередъ, отъ запада къ востоку, въ прямомъ порядкѣ знаковъ зодіака, то назадъ, отъ востока къ западу, въ обратномъ порядкѣ знаковъ. Переходя поперемѣнно изъ одного направленія въ другое, онѣ движутся, по отношенію къ неподвижнымъ звѣздамъ, какъ будто спиралью. Это видимое движеніе планетъ вытекаетъ изъ сочетанія движеній начала тожества и начала различія, которыя обращаются, какъ уже сказано, въ противоположныхъ направленіяхъ и во взаимно наклонныхъ плоскостяхъ. Отсюда же объясняется то явленіе, что наиболѣе быстрыя изъ планетъ, настигая на своемъ пути болѣе медленныя, не смотря на то какъ будто отстаютъ отъ нихъ. Такъ, напр., мѣсяцъ, совершающій свой полный оборотъ въ теченіе всего двадцати восьми дней, естественно, очень часто обгоняетъ Сатурна, для оборота котораго, по Теону смирнскому, требуется тридцать лѣтъ; но, силою суточнаго движенія неба, которое увлекаетъ планеты по противоположному ихъ пути направленію, Сатурнъ отодвигается съ каждымъ днемъ къ западу на разстояніе почти незамѣтное, мѣсяцъ же — почти на 13 градусовъ, такъ что онъ отстаетъ все болѣе и болѣе отъ Сатурна на томъ пути, которымъ идутъ планеты къ своему закату. Платонъ опредѣляетъ это такъ, что планеты наиболѣе медленныя и потому наиболѣе отдаляющіяся отъ самаго быстраго изъ оборотовъ, оборота тожества, вмѣстѣ съ тѣмъ оказываются и наиболѣе близкими къ нему по скорости движенія: и въ самомъ дѣлѣ, Сатурнъ, являющійся намъ ночь за ночью почти въ тѣхъ же знакахъ зодіака и такимъ образомъ медленнѣе всѣхъ отступающій отъ суточнаго движенія неба, по этому самому быстрѣе всѣхъ другихъ планетъ слѣдуетъ за этимъ быстрѣйшимъ изъ оборотовъ.
- ↑ Полный кругооборотъ начала тожественнаго въ экваторѣ выражается сутками, которыя служатъ намъ единицею для измѣренія кругооборотовъ всѣхъ небесныхъ тѣлъ. Такимъ образомъ началу тожества мы обязаны понятіями о времени и числѣ. Какъ каждое небесное тѣло имѣетъ свой годъ (ἐνιαυτός sc. κύκλος), соотвѣтствующій его кругообороту, такъ имѣетъ свой годъ и вселенная, взятая въ цѣломъ своемъ составѣ. Онъ совершается тогда, когда всѣ планеты, исполнивъ одновременно свои кругообороты, станутъ опять въ прежнее положеніе по отношенію другъ къ другу, т. е. въ тѣ самые знаки зодіака, изъ которыхъ онѣ вышли первоначально. Въ этотъ періодъ времени возстановляются также тѣ незначительныя уклоненія, которыя замѣчаются въ строѣ неподвижныхъ звѣздъ. Объемъ такого міроваго года Платонъ здѣсь не опредѣляетъ, но можно думать (ср. Phaedr. p. 248 E), что онъ ограничивалъ его, вмѣстѣ съ пиѳагорейцами, символическимъ числомъ 10,000 лѣтъ.
- ↑ Т. е., тому идеальному міру, по образцу котораго Богъ создалъ видимый міръ.
- ↑ О которыхъ говорится ниже — p. 43.
- ↑ Утвержденную — на оси, — γῆν δὲ — εἱλλομένην περὶ τὸν διὰ παντὸς πόλον τεταμένον. Изъ этого выраженія видно, что Платонъ помѣщаетъ землю въ средоточіи міра; но еще въ древности было вопросомъ, понимать ли причастіе εἱλλομένη (иначе: εἱλουμένη,- ἰλλο- ἰλλο εἱλλομένη) въ томъ смыслѣ, что земля вращается самостоятельно около оси, или въ томъ, что она утверждена (какъ бы прижата, σφιγγομένη) на міровой оси неподвижно (Arist. De coelo II, 13; Diog. L. III, 75; Cicer. Acad. IV, 39). Кажется, вѣрнѣе будетъ принять послѣднее толкованіе, потому что Платонъ нигдѣ, въ самыхъ близкихъ по содержанію мѣстахъ другихъ діалоговъ (ср. Phaedon. p. 109 A; Legg. X, p. 893 A, C), не упоминаетъ о вращеніи земли около оси, да и допускать это предположеніе ему не было никакой надобности, какъ скоро всѣ суточныя и годовыя перемѣны объясняются у него вполнѣ изъ одного движенія небесныхъ тѣлъ.
- ↑ Которые сближаются, и которые отходятъ въ противныя стороны, — ὁποῖοι κατ᾽ ἀλλήλους γιγνόμενοι καὶ ὃσοι καταντικρύ. Разумѣются такія положенія свѣтилъ, что они или заслоняютъ для насъ одно другое, или занимаютъ противоположныя по сторонамъ земля точки. То и другое положеніе (послѣднее не во всѣхъ случаяхъ) сопровождается затмѣніемъ свѣтилъ.
- ↑ Платонъ намекаетъ, очевидно, на модели, которыми пользовались его современники, чтобы представить себѣ наглядно движеніе небесныхъ тѣлъ. Особенно искусныя приспособленія для этой цѣли устроилъ впослѣдствіи Архимедъ (Cicer. Tuscul. I, 25, 63). Но первыя попытки изобразить наглядно движеніе небесныхъ тѣлъ приписываются милетцу Ѳалесу, жившему еще за 600 лѣтъ до Р. Х. Что касается временъ Платона, то изъ Цицерона мы знаемъ, что подобныя модели устраивалъ даже ближайшій другъ и ученикъ нашего философа, съ которымъ онъ посѣтилъ Египетъ, — пиѳагореецъ Евдоксъ, изъ Книда.
- ↑ Ср. Phileb. p. 16 D; De rep. III, p. 388 B; p. 391 A. — Cicer. Tusc. I, 12: «Antiquitas, quo propius aberat ab ortu et progenie divina, hoc melius forsitan ea, quae erant vera, cernebat».
- ↑ Вы, боги, божіе племя! — θεοὶ θεῶν! — Буквально можно бы перевести «боги отъ боговъ» или, пожалуй, «божьи боги», но не «боги боговъ», какъ казалось бы на первый взглядъ, потому что это θεοὶ θεῶν надо принимать въ смыслѣ именно θεοὶ θεῶν παῖδες, какъ перевелъ и Цицеронъ: dii, qui deorum satu orti sunt. — Вся слѣдующая за симъ τοῦ δημιουργοῦ δημιγορία вызвала въ разное время много различныхъ толкованій. Ее разбирали также нѣкоторые изъ церковныхъ писателей и отцевъ церкви (см. Euseb. Praep. Evang. XIII, p. 18; Athenag. Leg. pro Christ. p. 9; Clem. Alex. Strom. V, p. 225; Cyrill. C. Julian. II, p. 56, 58).
- ↑ Подъ первымъ рожденіемъ (γένεσις πρώτη) разумѣется, конечно, тотъ актъ соединенія душъ со звѣздами, о которомъ только что было сказано.
- ↑ Необходимость дать тѣламъ душу раскрыта выше — p. 30 D: тамъ назначеніе души поставляется именно въ томъ, чтобы тѣла, чрезъ ея посредство, пріобщались разума. Изъ природы тѣла далѣе выводится чувство, о которомъ см. также Phileb. p. 32 C. sqq. и ниже p. 43 C, D, E и p. 64 A sqq.
- ↑ Ср. Phaedr. p. 248; Phaedon. p. 107 B sqq.; Legg. X, p. 904, 614; De rep. X, p. 620; Politic. p. 270.
- ↑ Т. е., внушеніямъ разума.
- ↑ Ср. разсказъ памфилійца Ира, De rep. X, p. 614 B — 621 B.
- ↑ Возвратить опять, — т. е., со смертію тѣла, когда оно разложится снова на свои составныя части.
- ↑ Т. е., обороты началъ тожества и различія.
- ↑ Т. е., къ потоку тѣхъ непрерывныхъ перемѣнъ и колебаній, которымъ подвержена природа тѣлъ. — Ср. Phaedr. p. 248 A sqq., также Phaedon. p. 66 A sqq.
- ↑ Проклъ, въ своихъ комментаріяхъ, находитъ знаменательнымъ, что самое слово αἴσθησις (чувство, ощущеніе) образовано изъ четырехъ слоговъ (ἀ-ί-σθη-σις) и производитъ его отъ словъ ἀΐσσειν (приводить въ движеніе) и θέσις (поставленіе).
- ↑ Промежутки прогрессій: 1, 2, 4, 8 и 1, 3, 9, 27, о которыхъ говорилось выше — p. 35 B sqq.
- ↑ Философъ выражаетъ мысль, что естественныя перемѣны, которымъ непрерывно подвергается тѣло, и воспринимаемыя чрезъ тѣло впечатлѣнія возмущаютъ гармонію души и вносятъ разстройство въ дѣятельность какъ разумной такъ и чувственной природы ея существа.
- ↑ Т. е., душа возмущается до того, что теряетъ способность распознавать начала постоянства и случайности во внѣшнихъ явленіяхъ и отношеніе ея къ явленіямъ нисходитъ на степень непосредственнаго чувства.
- ↑ Собравъ для него служебные органы, — ὑπηρεσίαν αὐτῷ ξυναθροίσαντες. Боги одарили голову человѣка необходимыми служебными органами; къ нимъ, кромѣ остальныхъ членовъ тѣла, относятся также органы чувствъ, которые всѣ почти сосредоточены въ одной головѣ.
- ↑ Т. е., тѣлесный составъ.
- ↑ Платонъ сближаетъ въ этомъ мѣстѣ слова ἡμέρα (день) и ἥμερος (кроткій), указывая какъ будто на ихъ родство. То же и въ «Кратилѣ» — p. 418 D.
- ↑ Происхожденіе зрѣнія Платонъ объясняетъ по теоріи Эмпедокла агригентинскаго, которой, сколько извѣстно, держались также и Зенонъ и Галенъ. По этой теоріи, всѣ вообще физическія ощущенія происходятъ отъ того, что органы ихъ выдѣляютъ нѣкоторую тонкую матерію, которая сталкивается съ такими же выдѣленіями внѣшнихъ тѣлъ и въ смѣшеніи съ ними передается обратно органамъ тѣла, а черезъ нихъ душѣ.
- ↑ Рѣчь идетъ о вогнутомъ зеркалѣ.
- ↑ Выраженіе, взятое изъ Эврипида (Phoen. v. 1762).
- ↑ Въ силу необходимости, — т. е. въ силу ограничивающихъ явленія естественныхъ законовъ.
- ↑ Не укажетъ для нихъ подобія — хотя бы въ частяхъ слога, — προσῆκον αὐτοῖς οὐδ᾽ ὡς ἐν συλλαβῆς εἴδεσι — ἀπεικασθῆναι. Выраженіе это, во всякомъ случаѣ довольно темное, переводчики и комментаторы передаютъ неодинаково. По Штальбауму: iis conveniat, ut ne syllaba quidem iure comparari (cum rerum principiis) possint, — т. е., «они ничуть (т. ск., ни на іоту) не могутъ быть сравниваемы съ дѣйствительными началами вещей». По объясненію Линдау, quae hic agantur elementa tam sunt exigua ac difficilia perceptu, ut ne cum syllabae ἐν quidem partibus comparari possint (т. е. «не могутъ быть сравниваемы даже съ частями слога ἐν). Объясненіе, впрочемъ, слишкомъ натянутое. Іер. Мюллеръ переводитъ es ist doch nicht angemessen — den verschiedenen Gattungen der Silben sie zu vergleichen (т. е., «сравнивать съ различными родами слоговъ»), и объясняетъ мысль Платона такъ: «такъ называемыя стихіи — вовсе не основные элементы матеріи, потому что оказываются сложными тѣлами; съ другой стороны, ихъ нельзя сравнивать съ отдѣльными видами слоговъ, такъ какъ слогъ самъ по себѣ не представляетъ ничего цѣльнаго и самостоятельнаго; но, скорѣе всего, можно бы приравнять ихъ къ словамъ, какъ цѣльнымъ единицамъ, сложеннымъ изъ болѣе мелкихъ частей (буквъ и слоговъ)».
- ↑ Слѣдуетъ знаменитое разсужденіе о первобытной матеріи, которое всегда такъ занимало комментаторовъ Платона и служило предметомъ такихъ оживленныхъ споровъ. — Платонъ отличаетъ отъ матеріи конечной, принявшей уже извѣстныя формы и условія (τὸ πέρας ἔχον), матерію безконечную, свободную отъ всякихъ подобныхъ ограниченій (ἄπειρος). Прежде чѣмъ вступить въ первый изъ указанныхъ фазисовъ, міровая матерія должна была находиться въ этомъ свободномъ, такъ сказать, разрѣшенномъ состояніи, потому что только изъ безконечнаго можетъ вообще возникнуть и сложиться что либо конечное. Такимъ образомъ четыре основныя стихіи, различаемыя нынѣ въ составѣ міровой матеріи, нельзя считать первобытной матеріей: онѣ представляютъ собою уже позднѣйшіе ея виды и формы. Что же такое была первобытная матерія, послужившая имъ началомъ? Во первыхъ, какъ мы видимъ, ее слѣдуетъ представлять внѣ всякихъ формъ, условій и отношеній. И однакожъ, такъ какъ она послужила началомъ для всѣхъ видимыхъ явленій, мы должны признавать ее безконечно измѣнчивой и дѣлимой, — способной къ воспріятію всѣхъ тѣхъ ограниченій, въ которыхъ мы ей отказываемъ. Далѣе, матерія эта вмѣстѣ и вещественна и не вещественна: ее нельзя считать тѣломъ, потому что съ понятіемъ о тѣлѣ нераздѣльно понятіе о какой либо формѣ; но ясно, что ей нельзя также и отказывать въ тѣлесности. Человѣческій умъ, которому доступны только явленія конечныя, не можетъ имѣть яснаго представленія о такой матеріи, и если онъ постигаетъ ее, то постигаетъ, по выраженію Платона, нѣкоторымъ ложнымъ или искусственнымъ сужденіемъ, — νόθῳ τινὶ λογισμῷ, — т. е., другими словами, составляетъ понятіе о ней какъ бы насильственно, путемъ отрицанія. Поэтому ниже Платонъ прилагаетъ къ первобытной матеріи эпитетъ невидимой (ἀόρατον). Кромѣ того, онъ называетъ ее чѣмъ-то пространственнымъ (τὸ τῆς χώρας), матеріаломъ, изъ котораго образуются формы (ἐκμαγεῖον), матерью, также пріемникомъ и какъ бы питомникомъ (ὑποδοχὴ, οἷον τιθήνη) всѣхъ явленій, — опредѣленіе, которое было потомъ въ большомъ ходу у философовъ Платоновой школы. Эпитеты эти выражаютъ вообще мысль, что первобытная матерія служитъ необходимымъ посредствующимъ началомъ между міромъ явленій и идеями, такъ какъ только чрезъ нее идеи находятъ себѣ выраженіе въ явленіяхъ. Впрочемъ если что̀ подавало поводъ къ спорамъ и недоразумѣніямъ, то это именно обиліе эпитетовъ и опредѣленій, которыми характеризуется первобытная матерія у Платона. Упуская изъ виду поэтическій, образный характеръ этихъ эпитетовъ, многіе изъ комментаторовъ склонны были принимать ихъ въ слишкомъ узкомъ смыслѣ и потому не могли согласить между собою. Одни (напр., Теннеманъ и Рейхардтъ) находятъ, что Платонъ несомнѣнно впалъ въ ошибку, смѣшавъ понятія о матеріи и пространствѣ. Другіе (напр., Ибервегъ и Суземиль) считаютъ нужнымъ доказывать, что подъ именемъ первобытной матеріи Платонъ, въ сущности, не разумѣлъ ничего болѣе, какъ пространство.
- ↑ Называть не этимъ, а такимъ огнемъ, — μὴ τοῦτο ἀλλὰ τὸ τοιοῦτον προσαγορεύειν πῦρ. Понятіе этотъ, по мысли Платона, предполагаетъ безусловно бытіе извѣстнаго предмета; понятіе же такой указываетъ только на его качества. Называть предметъ такимъ значитъ поэтому допускать бытіе предмета лишь настолько, насколько оно проявляется въ его качествахъ, и такимъ образомъ ограничивать его извѣстнымъ моментомъ времени, такъ какъ качества явленій, а съ ними и ихъ сущность, непрерывно мѣняются.
- ↑ Трехугольникъ, — какъ основную форму всѣхъ тѣлъ, — о чемъ см. ниже — p. 53 C sqq.
- ↑ Насколько отлично мнѣніе отъ знанія, настолько же отличаются предметы чувствопостигаемые отъ идей. Но отъ тѣхъ и другихъ равно Платонъ отличаетъ τὴν χώραν, — пространство, вмѣщающее въ себѣ безконечную матерію, которое постигается только νόθῳ τινὶ λογισμῷ.
- ↑ Мѣсто это, несовсѣмъ ясное въ подлинникѣ, надо, кажется, понимать такъ: Установляя понятіе о безконечной матеріи въ пространствѣ, мы невольно нападаемъ на ложное представленіе, будто все существующее должно необходимо занимать гдѣ нибудь мѣсто и что самыя идеи какъ будто входятъ въ предположенное нами пространство. Но это ошибка. Если вещи чувствопостигаемыя совершенно отличны, по своей природѣ, отъ идей, по образцу которыхъ созданы, то, чтобы получить такую природу, онѣ должны были возникнуть непремѣнно изъ инаго, отличнаго отъ идей начала. Поэтому сами идеи, какъ сущности совершенно чуждыя этому началу, не могутъ въ немъ находиться.
- ↑ Т. е., то начало, которое сейчасъ названо было пространствомъ.
- ↑ Необычнымъ способомъ, — ἀήθει λόγῳ. Принятый далѣе способъ изслѣдованія называется необычнымъ потому, что основывается главнымъ образомъ на стереометріи, которая была во время Платона еще только въ зачаткахъ и знакома весьма немногимъ; — но Платонъ, какъ извѣстно, занимался ею съ особенною любовью.
- ↑ Т. е., тройное измѣреніе тѣлъ въ высоту, ширину и глубину необходимо предполагаетъ площадь, измѣряемую только въ высоту и ширину.
- ↑ Т. е., чтобы какія нибудь изъ видимыхъ тѣлъ лучше отвѣчали назначенію простѣйшихъ, основныхъ стихій.
- ↑ Οὐκ ἐχθρὸς ὤν, ἀλλὰ φίλος κρατεῖ: выраженіе это имѣло, кажется, характеръ провербіальный, точно такъ же какъ употребленное немного ниже: κεῖται φίλια τὰ ἆθλα (боевая награда въ дружбѣ).
- ↑ Т. е., изъ трехугольниковъ второй категоріи — прямоугольныхъ неравнобедренныхъ.
- ↑ Опустивъ перпендикуляръ отъ одного изъ угловъ равносторонняго трехугольника на противоположную углу сторону, мы получаемъ два равныхъ прямоугольныхъ трехугольника, примыкающихъ другъ къ другу стороною бо̀льшаго ихъ катета, — изъ которыхъ равносторонній трехугольникъ образуется такимъ образомъ самъ третій (ἐκ τρίτου). Особенность этихъ трехугольниковъ, отличаемыхъ Платономъ отъ всѣхъ другихъ прямоугольныхъ неравностороннихъ, состоитъ въ томъ, что меньшій ихъ катетъ составляетъ половину гипотенузы. Нѣсколько ниже они отличаются тѣмъ признакомъ, что квадратъ большей ихъ стороны (т. е. бо̀льшаго катета) всегда втрое больше квадрата меньшей (меньшаго катета). Въ самомъ дѣлѣ, если гипотенуза составляетъ 2 катета , то для катета изъ извѣстной пиѳагоровой формулы не трудно вывести уравненіе .
- ↑ Подъ четырьмя родами (γένη τέτταρα) разумѣются геометрическія тѣла: тетраедръ или пирамида, октаедръ, икосаедръ и кубъ, къ которымъ, какъ мы сейчасъ увидимъ, пріурочиваются стихіи — огонь, воздухъ, вода и земля. Какимъ образомъ и изъ какихъ формъ прямоугольника слагается каждое изъ этихъ тѣлъ, подробно объясняется далѣе. Какъ первыя три тѣла, вслѣдствіе того, что происходятъ изъ одной и той же основной формы, удобно разрѣшаются одно въ другое, такъ сравнительно легко переходятъ одна въ другую и соотвѣтствующія имъ стихіи, — что̀ выражается, напр., въ образованіи дыма, пара и т. п. явленій.
- ↑ Такое именно дѣленіе и составъ получаетъ равносторонній трехугольникъ, если изъ угловъ его опустимъ перпендикуляры на противоположныя угламъ стороны.
- ↑ Сумма плоскихъ угловъ, образующихъ уголъ правильнаго тетраедра, который теперь описывается, составляетъ, какъ извѣстно, два прямыхъ, т. е. растяженный уголъ — въ 180°, лежащій на границѣ между тупыми и выпуклыми углами.
- ↑ Икосаедръ, слагаясь изъ двадцати равностороннихъ трехугольниковъ, содержитъ, слѣдовательно, въ своемъ составѣ 120 тѣхъ элементарныхъ прямоугольниковъ, изъ которыхъ равносторонніе трехугольники образуются, такъ какъ въ каждомъ изъ послѣднихъ заключается ихъ по шести.
- ↑ Пятое соединеніе, — т. е. додекаедръ. Додекаедръ ближе остальныхъ правильныхъ геометрическихъ тѣлъ подходитъ къ формѣ сферы, и потому Богъ заключаетъ въ немъ стихіи.
- ↑ Въ подлинникѣ игра словомъ ἄπειρος которое значитъ и «безпредѣльный» и «неопытный», «несвѣдущій». — То же Phileb. p. 17 E.
- ↑ Только земля, благодаря своей косности, способна принимать различныя формы; другія же стихіи мы находимъ всегда въ состояніи расплывающихся, неопредѣленнаго вида массъ.
- ↑ Т. е., простѣйшею составною частью, атомомъ.
- ↑ Три болѣе легкія стихіи, разлагаясь на простѣйшія свои составныя части, могутъ переходить одна въ другую, причемъ требуютъ, для своего новаго образованія въ формахъ той или другой стихіи, столько же составныхъ частей, какъ и представляющія стихіи геометрическія тѣла. Такъ, изъ воды (икосаедръ), разлагающейся на двадцать частей, могутъ образоваться двѣ съ половиной единицы воздуха (октаедра), слагающагося только изъ восьми частей, а изъ воздуха — двѣ единицы огня (тетраедра), который слагается изъ четырехъ частей. И наоборотъ, для образованія воды нужны пять единицъ огня или двѣ съ половиной единицы воздуха.
- ↑ Начала принимающаго, — τῆς δεχομένης, — т. е. пространства (χώρας), которое представлялось выше пріемникомъ явленій.
- ↑ Какъ сказано объ этомъ выше — p. 53.
- ↑ Къ роду воды относятся такимъ образомъ всѣ тѣла, которыя находятся или могутъ находиться въ жидкомъ состояніи, не исключая металловъ, такъ что терминъ «вода» надо принимать въ широкомъ смыслѣ жидкости вообще.
- ↑ Подъ словомъ ἀδάμας (отъ словъ ἀ, δαμάω, — собственно «несмягчимый») разумѣлся у древнихъ видъ очень твердаго желѣза, который находили они вмѣстѣ съ золотомъ (см. Plin. Histor. natur. XXXVII, 4). Вотъ почему онъ называется у Платона «отраслью золота» (χρυσοῦ ὄζος). Въ приложеніи же къ алмазу едва ли не первый употребилъ это слово Ѳеофрастъ (De lapid. § 19). — Ср. Politic. p. 303 E; Epist. I, p. 310 A.
- ↑ Жидкой, — ὑγρὸν λέγεται. Словомъ жидкій дѣлается какъ будто намекъ на глаголъ ὕω (проливаю), въ которомъ заключается отчасти понятіе движенія.
- ↑ Ὀπὸς вообще значитъ растительное молоко, или тотъ молочнаго вида, — «пѣнистый», по выраженію Платона, сокъ, который даютъ нѣкоторыя растенія. Въ частности, этимъ именемъ означался собственно сокъ растенія σίλφιον (у римлянъ laser, laserpitium), который разумѣется, по видимому, и въ данномъ случаѣ. Но о σίλφιον намъ извѣстно очень немногое, и признаки, которыми характеризуется оно у древнихъ писателей такъ неопредѣленны и шатки, что мы не можемъ съ увѣренностью сказать, какое изъ извѣстныхъ намъ растеній разумѣли они подъ этимъ именемъ (см. описаніе его вида и свойствъ у Плинія Мл. — Hist. nat. XIX, 3; XXII, 23; также Dioscor. III, 94; намеки, напр., у Аристоф. Aves, v. 1475, Equit. v. 837). Многіе останавливаются на предположеніи, что это такъ называемое у насъ assa foetida. Во всякомъ случаѣ, сокъ σίλφιον принадлежалъ къ числу ѣдкихъ и острыхъ растительныхъ веществъ. Этимъ условливается то положеніе, которое даетъ ему Платонъ въ ряду другихъ растительныхъ соковъ. Послѣ началъ спиртнаго, маслянистаго и сахаристаго, въ ихъ представителяхъ — винѣ, маслѣ и медѣ, оставалось еще выдѣлить начало острое (уксусъ), представителемъ котораго и является у Платона ὀπὸς.
- ↑ Сказавъ уже о камняхъ вообще, Платонъ выдѣляетъ затѣмъ изъ породы этихъ тѣлъ «камень, имѣющій черный цвѣтъ» (τὸ μέλαν χρῶμα ἔχον λίθος). Послѣдній, какъ можно заключать изъ контекста, противополагается ближайшимъ образомъ глинѣ, причемъ характеристическимъ признакомъ той и другой породы принимается, вѣроятно, цвѣтъ, — ибо извѣстно, что къ категоріи глины (κέραμος) древніе относили также и всѣ мѣловыя образованія, отличающіяся бѣлымъ цвѣтомъ. По мнѣнію Штальбаума, напрасно будетъ задаваться вопросомъ, не разумѣлъ ли Платонъ подъ «чернымъ камнемъ» какую нибудь особую породу, настолько характерную, что о ней нельзя было не упомянуть особо. Если бъ это было такъ, слово λίθος было бы поставлено въ текстѣ съ членомъ.
- ↑ Объ употребленіи селитры въ древности см. Plin. Hist. nat. XXI, 10.
- ↑ Платонъ намекаетъ на установившійся у грековъ обычай употреблять соль при жертвоприношеніяхъ.
- ↑ Т. е., смѣшанныя изъ земли и воды.
- ↑ Мы принимаемъ, вмѣстѣ съ Астомъ, Линдау и Штальбаумомъ, чтеніе: οὐδὲν λύει πάλιν (вм. πλὴν) κατὰ τὸ στοιχεῖον. Можно бы также читать, вмѣсто πλῂν, πλέον, — что значило бы: aerem vi compressum nihil amplius solvit in etc.
- ↑ Т. е., какимъ образомъ тѣла вызываютъ въ насъ тѣ или другія впечатлѣнія.
- ↑ Т. е., чувственной природы души.
- ↑ Слово θερμός производится, очевидно, изъ слова θέρος (зной), составляющаго почти синонимъ огню.
- ↑ Т. е., на землѣ.
- ↑ См. p. 54 B sqq.
- ↑ Воздухъ и огонь, наиболѣе тонкія и подвижныя изъ четырехъ стихій, являются очень важными дѣятелями въ процессѣ зрѣнія и слуха, такъ какъ первый проводитъ къ органу слуха звуки, а послѣдній есть источникъ того свѣта, внѣшняго и внутренняго, изъ которыхъ, по изложенной выше теоріи (p. 45 B sqq.), слагается зрѣніе.
- ↑ См. p. 45 B, C.
- ↑ Ср. Phileb. p. 51 B, E.
- ↑ Слухъ обнимаетъ такимъ образомъ всѣ три органа души, — голову, сердце и печень, — о которыхъ говорится ниже, p. 69 sqq.
- ↑ См. p. 65 E — 66 A.
- ↑ Göthe. Farbenlehre[ВТ 1]: «Aus verbranntem Purpur und Schwarz entsteht nach Platon und Aristoteles das ὄρφνινον, die Farbe des Rauchtopases, wie im Lateinichen das verwandte furvum oft nur in der allgemeinen Bedeutung des Schwarzen und Dunkeln gebraucht wird».
- ↑ У печени различаютъ, какъ извѣстно, нѣсколько лопастей. Платонъ разумѣетъ, конечно, самую большую изъ нихъ, такъ называемую lobus dexterus (у римлянъ caput exterum), которая у грековъ играла особенно важную роль при волхвованіяхъ и носила имя λοβός по преимуществу. Воротами печени (fossa transversa s. porta hepatis) называется центральное ея углубленіе, чрезъ которое проходятъ воротная вена (vena portae) и почти всѣ главные питающіе органъ сосуды. Пріемники печени — желчный пузырь и небольшія внутреннія полости, собирающія продукты ея дѣятельности.
- ↑ Природу (чего-то) инаго — какъ бы посредствующаго, — τῇ θατέρου προσχρώμενος ἐν αὐτοῖς ὡς μέσῃ ἐνισταμένῃ δυνάμει. Штальбаумъ и І. Мюллеръ даютъ этому мѣсту нѣсколько изысканное объясненіе. По ихъ мнѣнію, твердая, крѣпкая кость и жидкій, подвижный мозгъ приравниваются здѣсь къ двумъ основнымъ началамъ мірозданія, — началу неподвижнаго и неизмѣннаго одного и началу вѣчно измѣнчиваго инаго. Суставы нашего тѣла, обладая и косностью и подвижностью, составляютъ какъ будто переходъ отъ одной природы къ другой, и имъ отводится поэтому среднее мѣсто между костью и мозгомъ, подобно тому, какъ сущность поставлялась выше на среднее мѣсто между началами тожества и инаго (p. 35 A). Но будетъ, кажется, вѣрнѣе принимать выраженіе: «природа инаго» (ἡ θατέρου δύναμις) не въ смыслѣ одного изъ міровыхъ началъ, — природы различія (какъ на стр. 28 A, 35 A и др.), а просто въ общемъ смыслѣ нѣкоторой силы, имѣющей отличныя отъ данныхъ свойства, — именно свойства подвижности и гибкости. Ею Творецъ пользуется, какъ связью, чтобы сообщить тѣ же свойства костямъ въ суставахъ. (Tim. und Krit. L. 1853, прим. къ эт. м.).
- ↑ Наиболѣе одушевленныя (ἐμψυχότατα) изъ костей, — т. е. части костяка, въ которыхъ поселено наиболѣе души, — каковы, напр., голова и грудь.
- ↑ Выраженіе довольно темное. Прежде всего для насъ не ясно, что понимаетъ тутъ Платонъ подъ «оборотами» (περίοδοι). Линдау предполагаетъ борьбу «питанія» съ умственною дѣятельностью души: по его мнѣнію, sentitur ejusmodi certamen in minori tunc et voluntate cogitandi et facultate. По Штальбауму, подъ оборотами слѣдуетъ разумѣть обращеніе вещества плоти. Іер. Мюллеръ склоняется къ тому же мнѣнію, совершенно отвергая объясненіе Линдау: онъ отказывается понять, какимъ образомъ «меньшая наклонность и способность къ мышленію» могли бы способствовать образованію черепныхъ швовъ, тѣмъ болѣе что образованіе ихъ надо относить ко времени, когда еще не можетъ быть и рѣчи ни о какомъ мышленіи, — ко времени пребыванія плода въ утробѣ матери. Онъ пытается воспроизвести мысль Платона такъ: «Изъ крови выдѣляется все, что нужно для питанія тѣла и его частей, и для ихъ роста. Такъ же точно питается и растетъ мозгъ. Но ростъ долженъ стѣснять и затруднять свободное обращеніе крови. Отсюда возникаетъ борьба между движеніемъ крови и развитіемъ питаемаго ею мозга, которая сопровождается перерывами въ ростѣ и образованіи черепа, и отъ перерывовъ этихъ являются черепные швы» (Plat. Werke, 1857, B. VI, S. 292). Но толкованіе это, намъ кажется, мало помогаетъ дѣлу. Все оно вытекаетъ изъ положенія, что «ростъ затрудняетъ свободное обращеніе крови», — положенія, на нашъ взглядъ, очень сомнительнаго, которое само не менѣе нуждалось бы въ толкованіи. Не подойдемъ ли мы ближе къ подлинной мысли Платона, если подъ «питаніемъ» въ разсматриваемомъ текстѣ будемъ разумѣть питаніе и образованіе собственно черепной кости, а подъ «оборотами» такое же, пожалуй, питаніе и образованіе мозга, но въ соединеніи съ тѣмъ внутреннимъ ростомъ и развитіемъ этого органа, которые могутъ условливаться дѣятельностью заключеннаго въ немъ ума, обыкновенно означаемой у Платона тѣмъ же терминомъ? Въ такомъ случаѣ «борьба» между «оборотами» и «питаніемъ» означала бы борьбу развивающагося мозга съ сжимающимъ его костянымъ покровомъ, — борьбу, въ которой покровъ вынужденъ бываетъ уступать мозгу и, раздаваясь, даетъ тѣмъ болѣе трещинъ или швовъ, чѣмъ сильнѣе развивается и чѣмъ больше поэтому сопротивленія оказываетъ ему мозгъ. Отъ этой мысли, какъ кажется, былъ весьма не далекъ и Линдау.
- ↑ Вращеніемъ, — τῷ στρέφεσθαι или τῷ κινεῖσθαι, — у Платона, какъ мы видимъ изъ «Теэтета» (p. 181 C), называется между прочимъ извѣстный кругъ или послѣдовательность перемѣнъ, совершающихся въ томъ или другомъ предметѣ. Въ такомъ именно смыслѣ выраженіе это прилагается здѣсь къ растеніямъ. Растенія вращаются въ самихъ себѣ и около себя, потому что они живутъ, по представленію Платона, совершенно замкнутою жизнью, развиваясь органически только изъ самихъ себя и не принимая никакихъ внѣшнихъ воздѣйствій. Понятно, что въ этомъ замкнутомъ состояніи растенія способны къ однимъ только животнымъ чувствамъ и совершенно чужды высшей, разумной жизни, такъ какъ разумъ можетъ дѣйствовать лишь въ непрерывномъ общеніи съ внѣшнимъ міромъ.
- ↑ Мѣсто это удачно объяснено еще Галеномъ, въ комментаріяхъ къ Платонову «Тимею», дошедшихъ до насъ въ небольшомъ отрывкѣ (изд. Даремберга. Пар. 1848). Въ виду его объясненія, приходится отвергнуть толкованія Штальбаума, Вагнера, Іер. Мюллера и другихъ позднѣйшихъ комментаторовъ, которые поняли мысль Платона очевидно невѣрно. Приводимъ объясненіе Галена со словъ Суземиля (Genet. Entwick. d. Plat. Philos., II, 454—456): Платонъ представляетъ тѣло человѣка погруженнымъ въ окружающій воздухъ какъ бы въ рыбачью сѣть (κύρτος). Сѣть эта имѣетъ два внутреннихъ рукава (ἐγκύρτια), сотканныхъ тоже изъ воздуха, изъ которыхъ одинъ проходитъ черезъ дыхательные каналы (κατὰ τὰς ἀρτηρίας) въ грудную полость, или собственно въ легкія, а другой вдоль этихъ каналовъ (παρὰ τὰς ἀρτηρίας), т. е., очевидно, черезъ пищепроводъ, въ брюшную полость. Оба рукава опускаются черезъ гортань, но такъ, что первый развѣтвленнымъ надвое (δίκρουν) отросткомъ сообщается при этомъ съ обѣими ноздрями. Тотъ и другой представляютъ собою не что иное, какъ вдыхаемый и выдыхаемый воздухъ, который, по взгляду Платона, проникаетъ такимъ образомъ въ тѣло не только черезъ дыхательный каналъ, но и черезъ пищепроводъ. На этомъ послѣднемъ пути дыханіе служитъ цѣлямъ пищеваренія. Внутреннее содержаніе верши составлено изъ огня и занимаетъ всѣ внутреннія пустоты нашего тѣла: это та жизненная теплота, что распространяется у насъ въ области груди и желудка. Наибольшую теплоту имѣетъ кровь въ жилахъ (p. 79 D), которыя проводятъ тепло лучеобразно черезъ полости тѣла: эти-то лучи тепла представляются подъ видомъ бичевокъ, протянутыхъ между внутренними и внѣшними частями сѣти. Затѣмъ, основываясь на общемъ физическомъ законѣ, недопускающемъ нигдѣ пустоты (которымъ объяснялось и обращеніе вещества во вселенной), Платонъ полагаетъ, что вдыхаемый холодный воздухъ нагнетаетъ внутренній теплый воздухъ въ полости легкихъ и желудка — такимъ образомъ, что тотъ необходимо выдыхается наружу. Вошедшій воздухъ вслѣдъ за тѣмъ нагрѣвается, а вышедшій охладѣваетъ. Ничего болѣе, какъ этотъ процессъ вдыханія и выдыханія, съ сопровождающимъ его явленіемъ согрѣванія и охлажденія воздуха, разумѣется подъ образомъ прилива верши къ внутреннимъ ея рукавамъ и обратнаго отлива послѣднихъ къ вершѣ. Но не этимъ однимъ путемъ, по взгляду Платона, проникаетъ воздухъ въ наше тѣло и выходитъ изъ него обратно; второй его путь — это поры: къ процессу respirationis присоединяется процессъ perspirationis, которые, въ силу того же общаго физическаго закона, условливаются одинъ другимъ. Вытѣсненный изъ груди теплый воздухъ, нагнетая внѣшній холодный воздухъ, тотчасъ же вгоняетъ его въ поры тѣла; послѣдній при этомъ согрѣвается и заступаетъ мѣсто вытѣсненнаго, а этотъ между тѣмъ охладѣваетъ; но, охладѣвъ, вытѣсненный воздухъ нагнетаетъ опять воздухъ, вошедшій въ тѣло; и изгоняетъ его обратно черезъ поры, причемъ послѣдній сообщаетъ внѣшнему холодному воздуху снова тотъ толчокъ, которымъ условливается его обратное вдыханіе (p. 79 A — E). На этотъ именно второй путь указываетъ Тимей, говоря (p. 78 D), что верша, «по рыхлости нашего тѣла», то входитъ въ него, то выходитъ обратно. Движеніе внутренняго тепла за воздухомъ по тому и другому пути, — о чемъ говорится далѣе въ текстѣ, — естественно связывается съ этимъ поперемѣннымъ согрѣваніемъ и охлажденіемъ воздуха при дыханіи. Кругооборотъ воздуха, поддерживая въ постоянномъ колебаніи присущую брюшной полости теплоту, направляетъ такимъ образомъ разлагающее дѣйствіе огня на частицы пищи, пока онѣ не мельчаютъ настолько, что проходятъ черезъ стѣнки сосудовъ въ кровь. — Мы видимъ, что процессъ пищеваренія, въ представленіи Платона, обходится безъ всякаго содѣйствія желчи, что Платону еще не извѣстно назначеніе кишекъ, которыя въ пищевареніи не играютъ у него никакой роли, и служатъ лишь простыми проводниками для пищи, принятой излишне и ненужной организму. Платонъ не ошибается, можетъ быть, только въ общей мысли, — въ томъ, что пищевареніе принимаетъ за нѣкоторый видъ горѣнія. Относительно дыханія, ему, какъ кажется, извѣстно, что дыхательный каналъ соединяется съ легкими двумя вѣтвями, — ибо не даромъ онъ ставитъ множественное τὰς ἀρτηρίας (p. 78 C), — и что вѣтви эти дробятся въ легкихъ еще на множество другихъ, болѣе мелкихъ развѣтвленій (p. 78 D). Но какъ отправленія дыхательнаго канала онъ придаетъ пищепроводу, такъ и пищепроводу приписываетъ ошибочно участіе въ дѣятельности дыхательнаго канала. По его мнѣнію, пищепроводъ, какъ и дыхательный каналъ, проводитъ внутрь вдыхаемый воздухъ; а дыхательный каналъ служитъ проводникомъ не только для воздуха, но и для питья, которое проходитъ чрезъ него въ легкія (p. 78 C), а оттуда черезъ почки въ мочевой пузырь (p. 91 A).
- ↑ Такъ назывался первоначально магнитъ, — отъ лидійскаго города Ираклеи, гдѣ находили его въ большомъ количествѣ. О магнитѣ говорится также въ «Іонѣ» — p. 533 D.
- ↑ Ср. выше p. 58 A — C.
- ↑ Мягка (ξυμπέπηγε δὲ ὁ πᾶς ὄγκος αὐτῆς ἁπαλός), т. е. не затвердѣла еще въ своихъ формахъ и способна къ дальнѣйшему развитію.
- ↑ Изъ основныхъ же стихій слагается органически и наше тѣло; — это вторичное ихъ соединеніе (см. p. 45 D). И какъ, при нормальномъ соединеніи и соотношеніи стихій, тѣло наше пользуется здоровьемъ, такъ всякое уклоненіе отъ этого нормальнаго строя производитъ въ тѣлѣ болѣзнь.
- ↑ Или тѣмъ, кто умѣетъ, и пр., — т. е. философомъ. — По видимому, слово χολή (желчь), въ этомъ значеніи, было еще ново и Платонъ, употребивъ его, находитъ нужнымъ оговориться. — Что касается видовъ желчи, о которыхъ говорится далѣе, то древніе врачи, какъ извѣстно, различали желчь желтую, бѣлесоватую, красную, черную и др.
- ↑ Связь, о которой говорилось выше — p. 82 D. Далѣе, вмѣсто τὸ ἐξ ἰνῶν αἷμα καὶ νεύρων ἀποχωριζόμενον, мы читаемъ, по совѣту Штальбаума, τὸ ἐκ σαρκῶν ἅμα καὶ νεύρων ἀποχωριζόμενον.
- ↑ Т. е. въ вещество, доставляющее питаніе костямъ.
- ↑ Имена этихъ болѣзней на греческомъ (τέτανος, ὀπισθότονος) происходятъ отъ общаго корня съ глаголомъ τείνειν (напрягать).
- ↑ То же самое, почти тѣми же словами, говорится у Иппократа (Aphorism. IV, 57).
- ↑ Бѣлыми лишаями и наростами, — λεύκας ἀλφούς τε. Cels. V, 28, 19: «ἀλφὸς vocatur, ubi color albus est, fere subasper et non continuus, ut quae, dam quasi guttae dispersae esse videantur, λεύκη habet quiddam simile ἀλφῷ, sed magis albida est, altius descendit, in eaque albi pili sunt et lanugini similes». На «сродныя этимъ болѣзни» мы находимъ указаніе у Иппократа (De affect. 525): «Проказа (λέπρη), зудъ (κνησμός), чесотка (ψώρη), короста (λειχῆνες), лишай (ἀλφός), — все это, говоритъ онъ, скорѣе срамъ, нежели болѣзни».
- ↑ См. выше p. p. 37 B, C. 42 D. 43 A. B. Ср. p. 90 D. 91 E.
- ↑ Болѣзнь священной природы (ἱερᾶς φύσεως), — священной потому, что она возникаетъ въ головѣ, въ обители благороднѣйшей и наиболѣе божественной части нашей души (см. p. 44 D). Болѣзнь этого органа, по мнѣнію древнихъ, могла являться только попущеніемъ божества, какъ выраженіе особаго гнѣва Божія, и потому не изгонялась ни жертвами, ни заклинаніями и никакими другими религіозными дѣйствіями. Отсюда Платонъ выводитъ самое имя священной болѣзни, подъ которымъ слыла у грековъ и римлянъ эпилепсія или падучая болѣзнь. О священной болѣзни написалъ особое сочиненіе Иппократъ, который, подобно Платону, объясняетъ ее дѣйствіемъ на мозгъ мокротъ и желчи.
- ↑ Ср. p. 83 A.
- ↑ Понятія «воспитатель» и «воспитываемый» надо здѣсь принимать въ самомъ широкомъ объемѣ. И тѣло тѣми или другими качествами или недостатками воспитываетъ тѣ или другія свойства въ душѣ; общество своими учрежденіями также воспитываетъ своихъ членовъ.
- ↑ См. p. p. 52 E — 53 B.
- ↑ Мыслящее — это мыслящій духъ человѣка, дѣятельность котораго разстроена, при рожденіи, соединеніемъ съ тѣлесною природою; мыслимое же — это божественное все, или космосъ.
- ↑ Т. е. нисшихъ частей души, τοῦ θυμικοῦ и τοῦ ἐπιθυμιτικοῦ.
Примѣчанія редакторовъ Викитеки
- ↑ [Goethe's Werke, Bd. 53–54. J. G. Cotta, 1833. Стр. 64.]