Съ «Тимеемъ» Платона въ самой близкой связи стоитъ его сочиненіе, надписанное именемъ Критіаса. Критіасъ обѣщалъ въ «Тимеѣ» (p. 26 A sqq.), что, когда наступитъ его очередь говорить, онъ подробно разсмотритъ бытъ древнихъ аѳинянъ и докажетъ, что они были почти таковы, какими Сократъ, въ своей бесѣдѣ о государствѣ, изображалъ гражданъ наилучшаго общества. Теперь, въ соименной ему книгѣ, Критіасъ старается это выполнить и предложенный въ «Тимеѣ» рисунокъ воспроизводитъ снова — въ болѣе тонкихъ чертахъ, съ необходимыми для дѣла оттѣнками и подробностями. Этотъ трудъ Платонъ не безъ основанія возлагаетъ на Критіаса: такъ какъ онъ и родъ свой производилъ издалека, считая себя потомкомъ Солона, и вращался въ рядахъ гражданскаго правительства, — хотя объ этомъ Платонъ благоразумно умалчиваетъ; — кромѣ того былъ ученъ, краснорѣчивъ, принаровился къ разсужденіямъ сократическимъ, и даже славился еще способностями поэтическими. По всему этому онъ лучше, нежели кто другой, могъ удовлетворить ожиданіямъ слушателей.
Черта, о которой упомянули мы на послѣднемъ мѣстѣ, то есть, что Критіасъ занимался поэзіею, весьма характеристична; она много поможетъ намъ правильнѣе оцѣнить и обсудить весь этотъ разсказъ объ островѣ Атлантидѣ и о жизни древнихъ аѳинянъ. Нѣкоторые ученые, выходя изъ мысли, что въ этой книгѣ все изложено на основаніи историческихъ данныхъ, старались непремѣнно доискаться, что̀ это у Платона за островъ, и на различныхъ частностяхъ описанія его строили свои догадки. Олафъ Рудбеккъ (t. 1 Atlanticae, c. 6) разумѣлъ подъ нимъ Свеонію (Швецію), и своему мнѣнію, такъ какъ былъ человѣкъ ученый и даровитый, съумѣлъ придать видъ нѣкотораго правдоподобія. Потомъ Кирхмайеръ (въ Exercitat. de Platonis Atlantide ad Timaeum et Critiam Platonis, 1685) Атлантидою призналъ сѣверные и западные берега Африки. Наконецъ, Бирхеродъ (Schediasm. de orbe novo non novo, 1683) и нѣкоторые другіе Атлантиду принимали за Америку. Были изслѣдователи и съ совершенно противоположнымъ воззрѣніемъ: такъ какъ разсказъ Критіаса придаетъ Атлантидѣ черты, которыя не подходятъ вполнѣ ни къ одной извѣстной странѣ, то они рѣшили, что вся исторія этого острова у Платона есть чистая выдумка, не имѣющая никакого реальнаго основанія. Таково было убѣжденіе многихъ, — между прочими, Гисмана и Тидемана, — и въ настоящее время такъ думаютъ вообще. Но, намъ кажется, какъ тѣ, такъ и другіе нѣсколько уклоняются отъ прямаго пути; истина должна быть въ срединѣ. Это, какъ мы сейчасъ сказали, можно съ вѣроятностію выводить изъ того, что рѣчь предоставляется именно Критіасу. Критіасъ, по складу душевныхъ своихъ свойствъ, былъ способенъ преувеличить, распространить, украсить то преданіе, которое, по его словамъ, наслѣдовалъ отъ предковъ; но его разсказамъ, каковы бы они ни были, придаетъ все-таки много авторитета древность его рода и прямая ссылка на Солона, какъ на ихъ основателя, принесшаго преданіе изъ Египта и передавшаго своимъ потомкамъ. Короче, мы приходимъ къ тому мнѣнію, что преданіе объ Атлантидѣ Платонъ самъ принялъ отъ какого нибудь изъ египетскихъ жрецовъ и положилъ его въ основаніе всего своего сочиненія; Критіасу же предоставляется изложить его такъ, съ такими отступленіями и видоизмѣненіями, чтобы оно соотвѣтствовало предположенной Платономъ цѣли діалога.
Кромѣ личности Критіаса, на это соображеніе наводятъ и нѣкоторыя другія обстоятельства. Въ самомъ дѣлѣ, не означаетъ ли Платонъ ясно, что происхожденіе этого разсказа — египетское? не говоритъ ли, что Солонъ хотѣлъ тоже сдѣлать его содержаніемъ обширнаго стихотворенія, въ которомъ то преданіе получило бы полное развитіе и объясненіе? — Все это въ нашихъ глазахъ настолько вѣско, что діалогъ, надписанный именемъ Критіаса, намъ представляется чѣмъ-то въ родѣ историческаго романа, въ основаніи котораго всегда надо предполагать сколько нибудь правды.
Если наше замѣчаніе справедливо, то не можемъ и мы не задаться вопросомъ: какой же островъ означался именемъ Атлантиды? Правда, по этому вопросу ничего рѣшительнаго сказать нельзя; но то, что̀ разсказывается о положеніи, величинѣ и могуществѣ Атлантиды, невольно наводитъ на мысль, что еще до древнѣйшихъ насельниковъ Азіи доходила какая-то глухая молва объ Америкѣ. Мы не отрицаемъ, что въ подобныхъ разсказахъ о западныхъ островахъ передавалось много баснословнаго; все же весьма замѣчательна та черта, что островамъ приписывались всегда необыкновенныя величина и могущество, какихъ сами древніе не видѣли нигдѣ и ни у кого. Чѣмъ неопредѣленнѣе были такіе слухи, тѣмъ болѣе конечно открывалось простора припоминать и придумывать всякую всячину о дѣлахъ тѣхъ государствъ и ихъ учрежденіяхъ. Этою-то растяжимостью темы воспользовался, по видимому, и Платонъ, чтобы примѣнить ее, въ подробностяхъ, къ своей цѣли. Подобнымъ же образомъ надо, кажется, судить и о той части разсказа, которая относится собственно къ дѣламъ древнихъ аѳинянъ, — если только не отказывать ей вовсе въ авторитетѣ древности.
Подлинность «Критіаса» была въ послѣднее время заподозрѣна. Іосифъ Зохеръ (De scriptis Platonis p. 369 sqq.) всю эту книгу отнялъ у Платона и приписалъ ее какому-то другому, неизвѣстному автору, который будто бы хотѣлъ пополнить и закончить ею разсказъ, предложенный въ «Тимеѣ». Этотъ остроумный критикъ утверждаетъ, что въ «Критіасѣ» не замѣтно и тѣни божественнаго генія Платона: здѣсь все сводится къ ничтожнымъ описаніямъ времени и мѣста, и нѣтъ даже намека на то, что предметъ можетъ быть затронутъ со стороны болѣе существенной. По его мнѣнію, съ сочиненія столь безсодержательнаго и бездарнаго надо, по справедливости, снять имя Платона. Признаемся, мнѣніе этого ученаго и намъ на первый взглядъ показалось основательнымъ. Но чѣмъ долѣе и пристальнѣе всматривались мы въ «Критіаса», тѣмъ болѣе убѣждаемся, что въ этомъ діалогѣ нѣтъ въ сущности ничего недостойнаго Платона. Возьмемъ, во первыхъ, хотя бы языкъ: правда, время очень обезобразило его и вызываетъ насъ на множество поправокъ и догадокъ; однако въ немъ все-таки нѣтъ ничего такого, что вовсе чуждо было бы или вѣку Платона, или рѣчи и образу выраженій самого философа. Одна уже эта черта довольно сильно говоритъ за подлинность и авторитетъ книги. Въ самомъ дѣлѣ, кто не замѣтилъ бы здѣсь хоть небольшихъ, но несомнѣнныхъ слѣдовъ обмана, если бы это сочиненіе было написано какимъ нибудь другимъ писателемъ? Но кромѣ того, особенности ума и характера какъ самого Критіаса, такъ и прочихъ лицъ бесѣдующаго общества обрисовываются тутъ такъ искусно, что и въ этой чертѣ изложенія легко узнаешь художественный талантъ Платона и поневолѣ усумнишься, могъ ли бы какой нибудь писатель позднѣйшаго времени такъ удачно поддѣлаться подъ него. Далѣе, состояніе древнихъ аѳинянъ описывается сообразно съ поставленной собесѣдниками задачей и съ совершеннымъ примѣненіемъ къ намѣренію самого Платона (Tim. p. 26 C. D) — доказать близкое подобіе древнѣйшихъ нравовъ и постановленій съ формами его государства. Возбуждаетъ сомнѣніе развѣ одинъ разсказъ объ Атлантидѣ, который особенно соблазняетъ и Зохера: тутъ въ самомъ дѣлѣ не вездѣ различишь, къ чему относятся отдѣльныя части описанія и въ какомъ сродствѣ состоятъ онѣ съ общею мыслью сочиненія. Но и это сомнѣніе устраняется очень легко. Счастіе и могущество древнихъ атлантидянъ не даромъ изображаются въ разсказѣ Критіаса такъ подробно: тѣмъ рѣшительнѣе Критіасъ могъ сдѣлать впослѣдствіи выводъ, что и самое большое богатство не приноситъ обыкновенно странѣ и ея гражданамъ истиннаго благоденствія, если обладаніе имъ не соединяется съ разсудительностію и справедливостію: напротивъ, одно такое богатство, безъ стремленія и любви къ вещамъ божественнымъ, пораждаетъ неумѣренную гордость, презрѣніе къ правамъ человѣческимъ и божественнымъ, и тѣмъ самымъ ускоряетъ паденіе государства. Кто же не согласится, что этотъ выводъ, очевидно подготовляемый заранѣе, совершенно соотвѣтствуетъ ученію Платона о томъ же предметѣ и относился бы прямо къ подтвержденію и объясненію его? — Если за всѣмъ тѣмъ и останется еще въ «Критіасѣ» что нибудь неясное или, на нашъ взглядъ, неумѣстное, то вспомнимъ, что вѣдь это сочиненіе не конченное, что это одно только начало и, можетъ быть, первый набросокъ. Будь оно закончено и отдѣлано, мы навѣрное и въ томъ, что̀ теперь имѣемъ, удивлялись бы образной и изящной рѣчи Платона. Въ настоящемъ же его видѣ, къ нему нельзя относиться слишкомъ придирчиво и строго.
Какимъ образомъ случилось, что это сочиненіе дошло до насъ неполнымъ? Могло быть, конечно, что остальная часть «Критіаса» съ теченіемъ времени утратилась; но могло быть и то, что Платонъ самъ, начавши его, не дописалъ и оставилъ неконченнымъ. Допустить первую причину трудно, — съ одной стороны, потому, что ни одинъ изъ древнихъ писателей не упоминаетъ о части затерянной, съ другой — въ виду яснаго свидѣтельства Плутарха. Онъ въ «Жизни Солона» (p. 96 E, с. 31 и 32) положительно говоритъ, что Платонъ застигнутъ былъ смертію, прежде чѣмъ окончилъ отдѣлку этого своего сочиненія. И такъ, изъ предположенныхъ причинъ намъ остается принять вторую. Впрочемъ, можно еще сомнѣваться въ точности приведеннаго сообщенія Плутарха. Еще задолго до смерти, Платонъ могъ, по особымъ причинамъ, просто отложить «Критіаса». Весьма, конечно, вѣроятно, что, написавъ «Тимея», онъ тотчасъ приступилъ къ изложенію «Критіаса»: такъ позволяетъ думать эта тѣсная внѣшняя и внутренняя связь между обѣими книгами. Но не менѣе вѣроятно и то, что онъ не прежде возвратился къ «Критіасу», какъ выполнивъ огромный свой трудъ о законахъ. По выполненіи этого труда, философъ хотѣлъ, по видимому, продолжить прерванный передъ тѣмъ разсказъ; но смерть остановила его на этомъ дѣлѣ.