добіе древнѣйшихъ нравовъ и постановленій съ формами его государства. Возбуждаетъ сомнѣніе развѣ одинъ разсказъ объ Атлантидѣ, который особенно соблазняетъ и Зохера: тутъ въ самомъ дѣлѣ не вездѣ различишь, къ чему относятся отдѣльныя части описанія и въ какомъ сродствѣ состоятъ онѣ съ общею мыслью сочиненія. Но и это сомнѣніе устраняется очень легко. Счастіе и могущество древнихъ атлантидянъ не даромъ изображаются въ разсказѣ Критіаса такъ подробно: тѣмъ рѣшительнѣе Критіасъ могъ сдѣлать впослѣдствіи выводъ, что и самое большое богатство не приноситъ обыкновенно странѣ и ея гражданамъ истиннаго благоденствія, если обладаніе имъ не соединяется съ разсудительностію и справедливостію: напротивъ, одно такое богатство, безъ стремленія и любви къ вещамъ божественнымъ, пораждаетъ неумѣренную гордость, презрѣніе къ правамъ человѣческимъ и божественнымъ, и тѣмъ самымъ ускоряетъ паденіе государства. Кто же не согласится, что этотъ выводъ, очевидно подготовляемый заранѣе, совершенно соотвѣтствуетъ ученію Платона о томъ же предметѣ и относился бы прямо къ подтвержденію и объясненію его? — Если за всѣмъ тѣмъ и останется еще въ «Критіасѣ» что нибудь неясное или, на нашъ взглядъ, неумѣстное, то вспомнимъ, что вѣдь это сочиненіе не конченное, что это одно только начало и, можетъ быть, первый набросокъ. Будь оно закончено и отдѣлано, мы навѣрное и въ томъ, что̀ теперь имѣемъ, удивлялись бы образной и изящной рѣчи Платона. Въ настоящемъ же его видѣ, къ нему нельзя относиться слишкомъ придирчиво и строго.
Какимъ образомъ случилось, что это сочиненіе дошло до насъ неполнымъ? Могло быть, конечно, что остальная часть «Критіаса» съ теченіемъ времени утратилась; но могло быть и то, что Платонъ самъ, начавши его, не дописалъ и оставилъ неконченнымъ. Допустить первую причину трудно, — съ одной стороны, потому, что ни одинъ изъ древнихъ писателей не упоминаетъ о части затерянной, съ другой — въ
добие древнейших нравов и постановлений с формами его государства. Возбуждает сомнение разве один рассказ об Атлантиде, который особенно соблазняет и Зохера: тут в самом деле не везде различишь, к чему относятся отдельные части описания и в каком сродстве состоят они с общею мыслью сочинения. Но и это сомнение устраняется очень легко. Счастье и могущество древних атлантидян не даром изображаются в рассказе Критиаса так подробно: тем решительнее Критиас мог сделать впоследствии вывод, что и самое большое богатство не приносит обыкновенно стране и её гражданам истинного благоденствия, если обладание им не соединяется с рассудительностью и справедливостию: напротив, одно такое богатство, без стремления и любви к вещам божественным, порождает неумеренную гордость, презрение к правам человеческим и божественным, и тем самым ускоряет падение государства. Кто же не согласится, что этот вывод, очевидно подготовляемый заранее, совершенно соответствует учению Платона о том же предмете и относился бы прямо к подтверждению и объяснению его? — Если за всем тем и останется еще в «Критиасе» что-нибудь неясное или, на наш взгляд, неуместное, то вспомним, что ведь это сочинение не конченное, что это одно только начало и, может быть, первый набросок. Будь оно закончено и отделано, мы наверное и в том, что̀ теперь имеем, удивлялись бы образной и изящной речи Платона. В настоящем же его виде, к нему нельзя относиться слишком придирчиво и строго.
Каким образом случилось, что это сочинение дошло до нас неполным? Могло быть, конечно, что остальная часть «Критиаса» с течением времени утратилась; но могло быть и то, что Платон сам, начавши его, не дописал и оставил неконченным. Допустить первую причину трудно, — с одной стороны, потому, что ни один из древних писателей не упоминает о части затерянной, с другой —
