Аф. После всего ныне сказанного предлежит тебе, Клиний, установление самых властей.
Кл. Так следует.
Аф. Государственное устроение заключает в себе два предмета: во-первых, установление самых властей и правителей, сколько их и каким образом должны быть избираемы; потом законы, которыми надлежит снабдить каждую часть правительства, соразмеряя их качество, число и силу. Прежде, нежели будем говорить о самом выборе, скажем что-нибудь приличное на сей случай...
Кл. Что такое?
Аф. Вот что. Всякому известно, как важно законодательство. Но если с сей стороны благоустроенное государство поручает неспособным властям мудрые законы, то не только не получит от них пользы и подвергнется посмеянию других, но отселе произойдут для него величайшие несчастья и гибель.
Кл. Не иначе.
Аф. Представим себе, что сие может встретиться в устроении твоего государства, в твоем городе. Ты видишь, что те, кои прямым путем стремятся к получению властей, наперед должны представить опыты за род свой и за себя от самого детства до избрания. Избиратели должны быть наставлены в смысле законов, дабы они могли справедливо избирать или исключать достойных одного или другого. Но люди только сошедшиеся и не знакомые между собою могут ли неукоризненно избирать власти?
Кл. Без сомнения, не могут.
Аф. Но сражение, как говорят, уже не принимает отговорки. То же предлежит тебе и мне. Ты сам десятый, как сказал, твердо решился поселить город критскому народу. Я тебе сотрудник в настоящей нашей беседе. Итак, сколько зависит от меня, не оставлю своей речи без главы. Переходя от одного предмета к другому, она должна казаться весьма безобразною.
Кл. Ты прекрасно сказал сие, почтенный иноземец.
Аф. И не только сказал, но и сделаю по возможности.
Кл. Тем лучше, сделаем, как говорим.
Аф. Так и будет, если сие Богу угодно, и если мы столько преодолеем свою дряхлость.
Кл. О! верно Бог нам поможет.
Аф. Очень верно; с помощью Его возьмем в рассуждение...
Кл. Что такое?
Аф. Что мы смело и с великою опасностью населяем свой город.
Кл. В каком отношении и для чего особенно ты сказал сие?
Аф. В том отношении, что мы даем законы людям неопытным слишком легко и не думая, как они их примут. Всякому и несовершенному мудрецу известно, что люди сначала нелегко принимают законы. Ждать ли нам, доколе дети, вкусивши плоды их, воспитавшись в них и приобыкши друг к другу, будут в состоянии участвовать в государственных выборах? Сие, если только может совершиться надлежащим образом, я почитаю верною порукою за будущую прочность таким образом воспитанного государства.
Кл. Справедливо.
Аф. Рассмотрим же, каким образом можно привести это в исполнение? Я говорю, Клиний, что кносийцы особенно пред прочими критянами должны не только просить небесного благословения на населяемую ныне страну, но иметь величайшее попечение о первых чиноначалиях, об их твердости и незыблемости. Других властей избирать легко, но выбор первых законодателей необходимо требует всей строгости.
Кл. Какой же способ и какое слово найдем мы в сем случае?
Аф. Сии, как я думаю. Кноссийцы, как старейшие из всех прочих городов, вместе с пришедшими для поселения должны избрать из себя и из них всех тридцать семь мужей: девятнадцать из пришельцев, прочих из самого Кносса. Сих должны избрать твоему городу сами кноссийцы, убедив, или принудив умеренною силою, и тебя самого быть гражданином нового города и одним из восемнадцати.
Кл. А вы, Мегил и афинянин, разве не желаете участвовать в нашем Государствоустроении?
Аф. Афины и Спарта слишком горды, Клиний, притом обе отстоять слишком далеко; но тебе и прочим основателям поселения легко сие сделать. Таково должно быть устройство с самого начала.
В продолжение времени, когда государствоправление примет свой ход, выбор правителей должен происходить следующим образом: в нём участвуют все те, кои носят оружие, и конные и пешие, и те, кои прежде в летах силы и мужества были на сражениях. Местом выбора должен быть храм, отлично почитаемый во всем городе. Каждый, написав на таблице свой голос, также имя отца, колена, местопребывания того, кто им избирается, и подписав имя свое собственное, кладет ее на жертвенник божества. Кто найдет в данном голосе что-либо не по мысли своей, тот может взять его с жертвенника, и в течение тридцати дней опять выставить на площади. Таблицы, признанные первыми числом до трехсот, архонты показывают всему народу. По ним народ опять делает выбор по произволу. Избранные во второй раз числом сто объявляются всенародно; в третий раз таким же образом народ, рассматривая всех сто мужей, еще делает выбор: и тридцать семь избранных большинством голосов, объявляются архонтами (начальниками).
Но скажите, кто в нашем городе будет распоряжать выбором правителей? Кто займется испытанием их? Как ни нужны сии люди в созидаемом государстве, при всём том невозможно иметь их прежде всякого чиноположения. Однако ж они должны быть, и притом люди не худые, но совершенные. Говорят, что начало есть половина всего дела, мы всегда хвалим хорошее начало и хорошо начатому даже не находим достойной похвалы.
Кл. Весьма справедливо ты говоришь.
Аф. Зная сие, оставим ли в молчании, каким образом можно положить здесь хорошее начало? Я могу сказать только одно средство и необходимое и полезное в сем случае.
Кл. Какое?
Аф. Я говорю, что поселяемому городу вместо отца и матери служит город, от коего он происходит. Знаю притом, сколь часто бывали и бывают раздоры между тем и другим. Но ныне сей город, как сын, если и впадет в разногласие с родителями, то нужда воспитания заставит его полюбить их, и он опять любим. Прибегая к своим кровным, он всегда найдет в них себе единственную подпору. Сие отношение уже существует между кноссийцами, пекущимися об устройстве нового града и между жителями сего последнего. Я сказал и еще повторю, ибо нет вреда сказать дважды хорошее слово, что кноссийцы должны принять на себя сие попечение и между поселяющимися избрать мужей старейших и способнейших числом сто, к коим присоединяются других сто мужей из кноссийцев, и вместе имеют смотрение в новом государстве, чтоб власти были избираемы и утверждаемы законным образом. По устроении сего, кноссийцы возвращаются в Кносс, и новый город уже сам собою печется о благосостоянии своем и безопасности.
Избранные тридцать семь мужей, теперь и в последующее время, имеют такое назначение: они суть блюстители, во-первых, законов, потом таблиц, на которых всякий предъявляет правительству количество имения своего. Самое большое имение простирается до четырех мин дохода, второе до трех, третье до двух, четвертое до одной. Окажется ли у кого что выше написанного, то сие обращается в общественную казну. Сверх того виновный от добровольного истца подвергается суду, не легкому и маловажному, но постыдному, если он нарушает закон из лихоимства. Обвиняющий в лихоимстве производит суд пред законоблюстителями; обвиненный теряет свое участие в общем имении и во всяком разделе, какой только может случиться в городе, не лишаясь впрочем своего удела. Вина его во всё продолжение жизни остается написанною там, где бы всякий мог читать ее.
Законоблюстители удерживают власть свою не долее двадцати лет и приступать к ней никто не может моложе пятидесяти. Принимающий ее в шестьдесят лет, остается в сей должности только десять лет; семидесятилетний не должен и помышлять о вступлении в число сих начальств. Ограничимся сначала сими тремя назначениями для законоблюстителей. При дальнейшем ходе законов можно прибавлять для сих мужей другие обязанности сверх тех, о которых мы теперь сказали.
Теперь по порядку будем говорить о выборе других властей, как то: военачальников и помощников их на войне, конных и полковых начальников, рядоначальников, которые вообще называются таксиархами. Военачальников предлагают законоблюстители из самого города, выбирают же все участвующие или участвовавшие в войне. Если кто из непредставленных кажется кому лучше тех, коих представили, то он, назвав именно представленного, с клятвою противопоставляет ему другого. В выбор вступает тот из двух, у которого окажется преимущество голосов. Три мужа, имеющие самое большое количество голосов провозглашаются в военачальники и правители всех военных дел, и утверждаются также как законоблюстители.
Потом сии военачальники сами предлагают рядоначальников, таксиархов, всех двенадцать, по числу двенадцати колен. Противопоставление им других, рукоположение и выбор производятся таким же образом, как и военачальников. Собрание в настоящее время, когда еще нет ни притонеи, ни сената, назначают законоблюстители на месте священном и довольно обширном; там особо восседят конные, особо пешие, особо все прочие военные чины. В выборе военачальников подают голос все; в выборе рядоначальников участвуют только щитоносцы; полковых начальников избирает себе конница. Начальников для легковооруженных, для стрелков и для других военных должностей избирают себе сами военачальники. Остается еще сказать слово о постановлении начальников конницы. Их представляют те же, кои должны представлять военачальников. Таким же образом происходит противопоставление и утверждение их. Голоса подают только конные в присутствии пеших. Два мужа, имеющие самое большое количество голосов, делаются начальниками всей конницы. Спор в голосах может быть только два раза; если кто спорит и в третий раз, то решат те, в руках которых находится мера всякого избрания.
Сенат составляют тридцать додекад. Число триста шестьдесят весьма удобно для каждого разделения. Четвертая часть сего числа есть девяносто; и потому каждый класс представляет девяносто сенаторов. В первый день из первого класса необходимо должны выбирать все; отказывающийся от выбора подвергается известной пене. По написании избранные утверждаются. На другой день избирают из второго класса тем же порядком. В третий день из третьего класса избирают только желающие. Три класса имеют непременную обязанность присутствовать при выборах; из четвертого же всякий может отсутствовать без взыскания. В четвертый день избираешь класс с самым малым имением. Из третьего и четвертого класса не желающий подавать голоса свободен от всякой пени, платят только из второго и первого: из второго втрое более против обыкновенной пени, из первого же вчетверо. В пятый день архонты выставляют имена избранных на смотр всему народу; из них всякий еще избирает или платит пеню. Избрав в каждом классе сто восемьдесят мужей, и отделив от них по жребию половину, сих определяют на текущий год сенаторами.
Такой выбор составляет нечто среднее между выборами, кои бывают в монархии и демократии, это среднее должно быть основанием всякого правления. Ибо никогда не может быть истинной связи между господами и рабами, ни между людьми добрыми и худыми, ставшими на одной степени почестей. При неравных частях и равные делаются неравными без надлежащей соразмерности; и сия несоразмерность наполняет возмущениями государства. Весьма справедливо и сильно древнее изречение, что равенство рождает дружбу; но что есть это благодетельное равенство? Мы не знаем и заблуждаемся. Есть два равенства одноименные, в самом же деле совершенно разные: одно состоит в весе, числе и мере, всякий народ и законодатель может сохранять его, воздавая почести по жребию. Но истинное, лучшее равенство не всякий легко постигает; оно есть суд Божий и людям всегда мало открывается; и это малое бывает причиною всего доброго как вообще для всех, так и для каждого в частности: отдавая большему большее и меньшему меньшее, оно дает соразмерное природе каждого: отличнейшему в добродетели и почести отличнейшие, и соразмерное слабейшим в общеполезных заслугах и просвещении.
В сем состоит политическая справедливость, к которой мы должны стремиться; сие равенство должно иметь целью при поселении и нынешнего города, и всякого другого в будущем времени, соображая законодательство не со властью одного или многих, и не с силою народа, но единственно с сею справедливостью, которая, как мы сказали, состоит в том, чтобы неравным воздавать равное сообразное с природою каждого. Необходимо в государстве иногда прибегать к другому роду справедливости, ложно так именуемой, которая некоторым образом может предохранить его от возмущений. Ибо личное уважение, и снисходительность часто против всякого права, может быть нарушением точности и порядка. При упорстве народа необходимо, говорю, прибегать к жребию и молиться Богу и доброму счастью, чтоб они направили его к справедливости. Необходимо руководствоваться тем и другим равенством, но сколько можно реже тем, которое зависит от счастья. По сим причинам так должно действовать государство для своего благоденствия.
Но как корабль плывущий на море требует беспрерывной дневной и ночной стражи, так и город, обуреваемый волнами со стороны прочих городов и подверженный разным внутренним злоумышлениям, требует правителей, кои с утра до вечера и от вечера до утра должны сменяться одни другими и не перемежаясь принимать и передавать стражу. Народ неспособен к неусыпному хранению сего порядка, из сенаторов же многим нужно проводить большую часть времени восвояси и управлять своим имением. Итак, одна двенадцатая часть их в продолжение каждого месяца должна быть на страже и во всегдашней готовности принимать приходящего или из чужой какой страны, или из того же города, выслушивать предлагающих что-либо полезное для отечества, отвечать на требования других городов, и принимать ответы на свои собственные; упреждать разные перемены, всегда готовые возникнуть, извещать всех, если они возникли, и поправлять случившееся. Сии обязанности возлежат только на двенадцатой части сената, которая потом в течение одиннадцати месяцев покоится. Она же во всех как узаконенных, так и внезапно встретившихся обстоятельствах располагает собраниями и распущением их. Впрочем сии стражи во всех мерах, принимаемых для безопасности отечества, действуют с согласия прочих начальств. Сих постановлений касательно самого города кажется достаточно.
Но какое попечение и распорядок мы должны иметь о прочей стране? Так как весь город и вся страна разделены на двенадцать частей, то не должно ли назначить также попечителей для дорог, жилищ, для домостроительства, пристаней, площадей, источников, храмов и тому подобного?
Кл. Конечно.
Аф. Скажем, что в храмах должны быть служители: жрецы и жрицы. Для путей и зданий, и к охранению всего принадлежащего городу от всякой порчи со стороны скота и людей, для соблюдения благочиния как в самом городе, так и в окрестностях его, должно избрать три рода начальников: строителей для упомянутых предметов, приставов для устройства на торжищах, жрецов для богослужения.
Что касается до жрецов, должно оставлять их без перемен, если они получили от родителей сие звание. Но где их мало или совсем нет, как часто бывает в городах, вновь устрояемых, там они, равно как и жрицы, избираются для содержания храмов и богослужения. Выбор их совершается частью по голосам, частью по жребию. В выборе их участвуют и народ и не принадлежащие к народу из всякой страны и всякого города, дабы все соединялись единодушием. Дела священные препоручаются воле самого Бога и судьбе Его, чтоб Он сам творил Ему угодное. Из получающих жребии преимущественно одобряется полный гражданин, истый сын отечества, непричастный никакому убийству, никакому нарушению божественных законов, и от таких родителей, кои сами вели жизнь непорочную. Правила богослужения заимствуются из Дельфийского храма, и для сего учреждаются особенные истолкователи. Священнослужение не долее года остается у каждого. Блюститель всех священных обрядов по законной справедливости должен быть не моложе шестидесяти лет. Те же правила должны быть установлены относительно жриц.
Истолкователей избирают каждые четыре колена из двенадцати в трех заседаниях по четыре и, большинством голосов опять избрав из них по три, всех девять отправляют в Дельфы, дабы сам оракул назначил из каждых трех одного. Испытание их и время возраста наблюдается тем же образом, как жрецов. Они остаются в должности истолкователей по жизнь свою. Убудет ли из них кто, то на убылое место избирают те четыре колена, к которым он принадлежал. В хранители священных денег при всяком храме, заповедных полей и плодов, оттоле получаемых, откупов, избираются из высших состояний по три мужа для знатнейших храмов, по два, или по крайней мере по одному для меньших. Выбор их и утверждение производится так же, как выбор полководцев. Вот правила относительно богослужения.
Сколько возможно, ничто не должно оставаться без охранения. Стража города вверяется военачальникам, таксиархам, иппархам, строителям, пританее, коленоначальникам и приставам, когда они будут избраны. Прочая же область охраняется следующим образом: мы уже разделили всю страну на двенадцать равных округов, в каждом округе живущее колено ежегодно избираешь пять агрономов (земских начальников) и филархов (начальников колена). Каждый из сих пяти мужей избирает себе двенадцать юношей не моложе двадцати пяти лет и не старее тридцати, и ежемесячно по очереди осматривают каждую область, дабы чрез то приобрести опытность и сведение о всей стране: как стражи и повелители они остаются в сей должности в продолжение двух лет. Начиная с того округа, который кому достанется на часть, при наступлении каждого месяца они должны переменяться и переходить в новый округ в направлении в правую сторону. Сие направление сначала идет к востоку. По прошествии первого года на второй, дабы сия стража приобретала познание о стране не только в одно время года, но и при всех годовых переменах, начальники должны обратиться назад и слева обходить страну до истечения года. На третий год избираются другие агрономы и стражевые по пяти с двенадцатью своих подчиненных. Обходя каждый округ они занимаются следующими предметами: во-первых, твердо ограждают страну от неприятелей, для сего делают окопы, скапывают возвышенности, строят крепости для отвращения набегов и всякого вреда своим стяжаниям; на сии работы они употребляют лошадей и работников туземных, употребляют принуждение и притом стараются, сколько можно, не отвлекать жителей от собственных работ. Делая все страны непроходимыми для врагов, в то же время соделывают их удобнейшими для путешествия своим, как пешим, так колесницам и скоту, стараясь исправить все пути и сообщения. Чтоб небесные воды, стекая с высот на углубленные между горами равнины, не вредили, но еще и пользовали стране, они удерживают плотинами и каналами их стремление и таким образом приготовляют для низменных мест водохранилища и источники, коими могут напояться самые безводные степи, по берегам больших и малых рек сажают дерева, строят селения, и посредством искусственных каналов распространяют всюду изобилие. Находится ли где вблизи священный лес или храм, туда для украшения они проводят потоки чистой воды; во всех подобных местах устрояют гимназии для юношей и теплые омовения для стариков, запасаясь для сего сухим лесом. Такое омовение служит облегчением для страждущих болезнями и для измождивших члены свои трудами земледелия лучше всех пособий мудрого врача. Сии работы при всей пользе и красе страны суть только увеселение для работающих, главная же и важнейшая обязанность их следующая: сии шестьдесят мужей охраняют каждый свою страну не только от врагов, но и от тех, кои называют себя друзьями. Если кто или из соседних, или из граждан, свободный или раб обидит другого, то они дают суд обиженному, в маловажных делах одни пятиначальники, а в важнейших, если обвинение простирается выше трех мин, они присовокупляют к себе двенадцать стражевых и судят в числе семнадцати.
Всякий судья и начальник, кроме высших властей, как то царя, должен давать отчет в своем управлении и судопроизводстве; равно и агрономы не должны поступать самовольно, как то: делать насилие тем, о благе коих они пекутся, возлагать на них неравные повинности, без согласия земледельцев брать, что захотят с их полей, принимать дары ласкательства и давать несправедливый суд. За сие лицеприятие они подвергаются общему презрению граждан. За прочие обиды, доделываемые какому-либо месту до одной мины, они получают наказание от самих жителей; а за важнейшие, равно как и за малые, если не захотят добровольно подвергнуться наказанию, надеясь избежать его, переходя ежемесячно из одного места в другое, обиженный приносит жалобу в общие суды. Если обвиняемый будет осужден, то он платит вдвое против того, чего не хотел платить добровольно по первому приговору.
Стражевые и агрономы в течение двухлетней своей должности ведут такой образ жизни: во-первых, в каждом месте они имеют общие столы, кто отлучится от общего стола хотя на один день или проведет в другом месте хотя одну бы ночь без позволения начальства или без крайней какой-либо необходимости, того обличают пятиначальники и, написав имя его, как нарушителя стражи, выставляют на площади, и он как предатель отечества подвергается всеобщему бесчестию и безответно переносит удары от всякого, кто захочет бить его. Кто из самих начальников сделает сей беспорядок, на того должны обратить внимание все шестьдесят прочие. Кто из них первый приметит сие и не донесет, тот подвергается тому же наказанию и еще строжайшему: его объявляют неспособным ни к какой должности исправляемой молодыми людьми. Законоблюстители должны строго смотреть, чтоб подобные беспорядки не вкрадывались и вкравшиеся не оставались бы без наказания.
Всякий должен быть убежден, что не научившийся повиноваться никогда не будет управлять со славою, и что более чести приносит хорошее повиновение, нежели хорошее начальство: первое повиновение есть законам, сие истинное повиновение Богу, потом старейшим и отличившимся доброю жизнью. Ежедневная пища юного агронома в течение двух лет служения его должна быть не роскошная, но самая простая. Двенадцать мужей по избрании своем вместе с пятью старейшими должны дать себе обет, что они как служители не будут иметь при себе других слуг и рабов, и не употребят земледельцев и поселян на частные дела свои, но только на общественные; во всех же собственных нуждах будут пещись сами о себе и помогать друг другу взаимными услугами; с оружием летом и зимою они должны осматривать область свою, как для охранения, так и для того, чтоб короче познакомиться с местным её положением. Сие познание страны своей ничем не уступает никакой другой науке. Для сей же цели юноши должны любить псовою охоту не менее как для простого удовольствия или для пользы, которую доставляет звериная ловля. Сии обязанности должен исполнять со всею точностью агроном ли, или тайный чиновник и всякий другой, кто истинно хочет служить для блага и безопасности отечества.
Теперь по порядку следует говорить об избрании торговых приставов (агораномов) и строителей. На шестьдесят агораномов в городе следует избрать трех строителей, которые разделяют между собою двенадцать частей его и, соревнуя первым, пекутся о городских улицах, о дорогах, ведущих из окрестностей в город, о строении зданий по установленным правилам, пекутся о воде, которую проводят до города и здесь передают им на попечение земские стражи, чтобы она, притекая в достаточном количестве и в чистоте в общественные водохранилища, служила для пользы и украшения городу. Сии чиновники должны быть люди богатые, с обеспеченным состоянием, которое бы позволяло им совершенно посвятить себя на общее благо. Почему всякий предлагает в строители, кого пожелает, из первого класса. Из шести рукоположенных и большинством голосов избранных трое отделяются по жребию для исправления должности. Таким образом одобренные и утвержденные они действуют по данным законам.
Потом избираются агораномы (начальники торжищ) числом пять из первого и второго классов. Впрочем выбор их происходит так же, как и строителей: из десяти мужей, избранных по голосам, пятеро отделяются по жребию; всякий имеет право давать голос на всякого гражданина, отказывающийся от подавания голоса, если донесут о нём правительству, объявляется худым гражданином и платит пятьдесят драхм пени.
В собрание и на общие советы приходит всякий желающий: гражданин первого и второго класса приходит по непременной обязанности или за отсутствие платит десять драхм пени. Для третьего и четвертого класса нет в сем случае никакой необходимости, они могут отсутствовать, не подвергаясь пене, кроме тех случаев, когда архонты по каким-либо важным причинам назначают общее собрание. Начальники торжищ соблюдают на торжищах порядок, установленный законами, смотрят за целостью храмов и общественных водохранилищ, отвращая от них всякий вред; наказывают зловредных людей: рабов и пришельцев ударами и темницею, гражданина, который причинит подобный вред, сами имеют право осуждать на пеню до ста драхм, на двойную же сумму они по совещанию со строителями осуждают преступника. Такое же право наказывать и налагать пеню имеют со своей стороны строители: до одной мины они осуждают сами, а на двойную пеню вместе с начальниками торжищ.
Затем надлежит постановить начальников для музыки и гимнастики: одних для самого учения, других для состязания. Начальникам учения закон предназначает попечение о гимназиях и училищах, о благоприличии, порядке, смотрение за хождением и за самым местопребыванием отроков и девиц. Начальники состязания полагают награду атлетам в гимнастических и музыкальных упражнениях и разделяются на два класса: одни для музыки, другие для ратоборства. В ратоборстве одни начальники могут быть для людей и для животных, в музыке же одни должны быть для монодии (единопения) и мимики (подражательного пения), как то: судьи рапсодистов, лириков, играющих на свирели и сим подобных художников, другие для хороводов. Во-первых, изберем начальника для хоровода, для той части музыки, которая пляскам взрослых юношей и дев дает всю музыкальную стройность. Для сего достаточно одного начальника не моложе сорока лет, а для монодии не моложе тридцати лет; он должен вводить достойных в состязание и судить о преимуществе спорящих.
Начальник и вождь хороводов избирается следующим образом: любители сего художества сходятся в собраниях под опасением наказания, если не придут. Судиями здесь бывают законоблюстители. Из прочих нежелающий не имеет никакой обязанности приходить в сие собрание. Каждый со своей стороны предлагает отличнейшего художника, и по испытании его одобрение или неодобрение выражается кратко: знающ ли он или незнающ. Из десяти избранных большинством голосов один по жребию вступает в управление хороводами на год. Таким же образом избирается судья простого пения и инструментальной музыки, кому из представленных выпадет жребий, тот, показав пред правительством опыт своей способности, в течение одного года исправляет сию должность.
Потом надлежит избирать наградоположников для конских ристалищ и для телесных состязаний. Они избираются из второго и третьего класса. На выбор необходимо должны приходить три первые класса, последнему же сие предоставляется на произвол. Три мужа из числа двадцати избранных по голосам отделяются по жребию, но такие, которых одобряет общий голос. Если кто будет исключен из выбора на какую-либо должность, то вместо него избираются другие и одобрение их совершается таким же образом.
Остается еще власть, надзор за общим воспитанием детей обоего пола. Сей начальник по законам должен быть не моложе пятидесяти лет и отец семейства, притом предпочтительно отец сынов и дочерей или по крайней мере одного которого-либо из двух полов. Избираемый и избирающие должны помнить, что сия должность есть важнейшая в государстве: ибо во всём растущем первый возраст, направляемый сообразно с законами естества его, есть основание будущих успехов его. Сие бывает равно в растениях, в животных диких и домашних, и в людях. Человек, как животное общежительное, делается божественным, кротчайшим, если при счастливых природных дарованиях получает надлежащее воспитание, а без воспитания или с худым воспитанием он бывает лютейшим из всех животных, каких только земля производит. Посему законодатель должен почитать воспитание первым и важнейшим предметом своего попечения. Чтоб в точности исполнить сию обязанность, во-первых, он должен избрать мужа, во всех добродетелях отличнейшего, и поставить начальником и попечителем воспитания. Все начальства, кроме сената и пританеев, собравшись в храме Аполлона, тайно от законоблюстителей подают голоса, кого каждый почитает способнейшим управлять воспитанием. Тот, у кого будет более голосов, по испытании прочими избирательными начальствами, кроме законоблюстителей, управляет в продолжение пяти лет. В шестой год на его место таким же образом избирается другой.
Если кто, исправляя общественную должность, умрет за тридцать дней прежде, нежели кончится время правления его, то избирают другого на место его те, до коих сие относится. Если умрет опекун сирот, то родственники их и ближние со стороны отца и матери до двоюродных братьев в продолжение десяти дней избирают другого на место умершего, или всякий из них платит пеню по драхме за день, доколе не изберут опекуна.
Всякое государство перестает быть государством, если в нём нет порядка относительно судов. Судья безгласный, который в третейном суде не может сказать ничего на слова челобитчика, неспособен к суждению правоты. Нельзя ожидать справедливости от многих или малых, но худых судей. Предмет тяжбы должен быть ясно изложен с обеих спорящих сторон. Время, медленность и многократное рассмотрение много способствуют к объяснению сомнений. Для сего обвиняющие друг друга наперед должны обратиться к ближним своим, друзьям и к людям, короче знающим сомнительное положение их дела. Не получивший здесь удовлетворительного суда переходит в другое судилище, и если два судилища не могли решить спора, то третье полагает конец суждению. Установление судилищ некоторым образом есть то же, что выбор правителей, ибо всякий правитель необходимо бывает судьею некоторого рода дел, и судья — не начальник делается немаловажным начальником в тот день, когда своим определением оканчивает спор. Принимая судей за начальников, скажем что-нибудь об их личных достоинствах, о делах каждого и о числе их в каждом судилище.
Священнейшее судилище есть то, которое сами себе назначают спорящие стороны. Для прочих дел есть два судилища: одно, когда частный человек обвиняет в обиде частного и требует правосудия; другое, когда кто, видя общее благосостояние, нарушаемое кем-либо из граждане, вступается за общее дело.
Скажем, кто и каковы должны быть судьи? Первое судилище есть общее для всех, в третий раз не соглашающихся между собою, и составляется так: все власти, управляющие погодно и долее, после летнего поворота, при наступлении нового года с последнего числа на первое первого месяца собираются в один храм и дают клятву пред богом, что они представляют ему, так сказать, первенцев каждой власти, избирая от каждой единого признанного добродетельнейшим судьею, который праведно и беспристрастно будет судить тяжбы граждан в наступающем году. Избранные представляются на испытание. Если не одобрен один, то на место его таким же образом избирается другой. Утвержденные делают суд недовольным прочими судилищами, и приговоры свои произносят открыто пред всеми. Сенаторы и прочие начальники, избиратели судей необходимо должны быть слушателями и зрителями сих судопроизводств, из прочих же, кто пожелает. Обвиняющий другого в злоумышленном несправедливом суде, представляет свою жалобу законоблюстителям. Виновный в неправосудии обязан заплатить обиженному половину убытка его, и если он достоин большего наказания, то судящие определяют, что он должен или претерпеть сверх первой платы обиженному, или заплатить ему и казне.
Государственные преступления необходимо подлежать суду всего народа: ибо все бывают обижены, когда кто наносит обиду государству, оскорбительно быть отчужденным от сего суда. Начало и решение таких дел принадлежит народу, но самое судопроизводство находится в руках трех высших властей, единогласно избранных обвиняющим и обвиняемым; и если сии несогласны в своем выборе, то сенат сам назначает им судей. В частных тяжебных делах также по возможности все должны участвовать, ибо кто не имеет права подавать голоса на суде, тот почитает себя лишенным всех прав гражданина. По сей причине судилища должны быть устроены по коленам, и судьи, избранные по жребию, без лицеприятия немедленно должны решить возникающие споры. Окончательное решение всех таковых дел происходит в судилище, о котором мы уже говорили, в судилище беспристрастнейшем по возможности человеческой, коему предоставлено решить тяжбы, не решенные третейным и земским судом.
Итак, для сих судов, о коих трудно решительно сказать, власти ли они суть, или нет, теперь я представляю одно внешнее общее очертание, в котором иное объяснено, но многое опущено. Точное определение и разделение судов мы сделаем при конце законодательства и дотоле оставим этот предмет. Что касается до прочих властей, мы почти всё сказали. Полное и справедливое понятие о каждом предмете отдельно и вообще обо всех, относящихся до государства и устроения его, может быть представлено, когда целый ход рассуждения обоймет начало, средину и конец и разовьет все части их. Теперь дошедши до выбора властей, мы можем поставить его заключением предыдущему и без отлагательства, без отступлений приступим к самим законам.
Кл. Столь основательно ты говорил всё предыдущее, а теперь еще более пленяешь нас, соединяя конец с началом и столь очевидно связуя сказанное с тем, что остается сказать.
Аф. Итак, доселе хорошо идут наши стариковские умственные забавы.
Кл. Скажи лучше важные дела мужей цветущих.
Аф. Пусть так. Теперь возьмем в рассуждение нечто: согласны ль мы в своих мнениях?
Кл. Что? О каком предмете?
Аф. Мы знаем, что труд живописца в изображении какого-нибудь животного никогда не бывает окончательным, но или углубляя, или утончая тени, если так можно выразиться собственными словами сего художества, он никогда не почитает работы своей совершенною, так, чтоб в ней не оставалось ничего ни поправить, ни дополнить.
Кл. Помню, и я слышал то же, хотя сам никогда не упражнялся в сем искусстве.
Аф. Нет нужды, мимоходом коснемся его для сравнения: если б кто хотел произвести превосходную картину, которая бы с продолжением времени нимало не портилась, но становилась бы лучше и совершеннее: легко понять, что как смертный, если он не оставит по себе преемника, способного исправить попорченное временем и опущенное, по ограниченности искусства, сравнять с первым очертанием, то великий труд его будет весьма кратковремен.
Кл. Истинно.
Аф. Не то же ли предположение имеет и законодатель? Во-первых, написать законы со всею точностью, во-вторых, такие, кои в продолжении времени поверялись бы самым опытом. Ибо может ли быть законодатель столь несмысленный, который бы не знал, что по необходимости остается многое, требующее поправки от преемника, дабы порядок и устройство, им заведенные в государстве, не упадали, но улучшались беспрестанно.
Кл. Подлинно, и кто сего не пожелает?
Аф. Итак, если б кто мог делом или словом споспешествовать к сему и научить другого искусству хранить и исправлять законы, тот без сомнения не кончил бы о сем речи своей, не приведя ее в исполнение.
Кл. Не иначе.
Аф. И нам теперь надлежит делать то же.
Кл. Каким образом?
Аф. Мы желаем издавать законы, уже избраны у нас законоблюстители, мы уже на западе жизни своей, они же в сравнении с нами очень молоды, итак, мы должны и законодательствовать, и сколько можно стараться соделать их законодателями и законоблюстителями.
Кл. Да, если можем.
Аф. Но всё должно испытать и употребить старание.
Кл. Конечно.
Аф. Скажем же к ним так: «Любезные граждане, блюстители законов, нет сомнения, что мы предлагая законы о столь различных предметах, весьма многое пропустим, и нельзя иначе. Впрочем мы постараемся не опустить важнейшего, и целое по возможности представим в очертании. Вам предлежит дополнить очертанное. С какою целью вы должны трудиться, послушайте: Мегилл, я и Клиний, мы часто рассуждали о сем, и не нашли иной цели благороднейшей: мы желаем иметь в вас единомышленников, учеников и обратить ваше внимание на то, что, как мы согласились между собою, должно быть предметом законодателя и законоблюстителя. Всё, что мы сказали о сем, заключается в одном главном правиле: необходимо знать занятия, нравы, способ приобретения, желания, мнения и самое учение, кои могут соделать государство лучшим; всякий гражданин, мужчина и женщина, юный и старый к сей цели должны устремлять во всю свою жизнь все силы и старания, и ни во что ставить всё прочее, как препятствие к добродетельной жизни; лучше согласиться на изгнание из отечества, нежели видеть его под игом рабства, под владычеством худших, и изменить ему постыдным образом; лучше всё претерпеть, нежели переменить образ правления на такой, в котором люди делаются худшими. Вот, в чём мы все трое согласились, с сей точки зрения вы теперь хвалите или порицайте наши законы: порицайте слабые, кои не достигают сей цели, одобрите достаточные и, благосклонно принявши их, соображайте с ними жизнь свою; прочие же занятия и так называемые блага, оставьте в презрении».
Началом предлагаемых законов да будут нам дела священные. Во-первых, припомним прежнее число пять тысяч сорок и все те разделения, кои оно имеет вообще и по частным коленам. Двенадцатая часть всего числа равняется произведению двадцати одного на двадцать. Всё число разделяется на двенадцать частей, и двенадцать есть также число колен. Каждую часть должно представлять себе как дар, Богом благословенный, соответствующий течению месяцев и общему ходу вселенной. Таким образом всё государство связуется и движется родственным божеством, освящающим его. Иные, может быть, с большею или меньшею правильностью делали другие разделения и с большим или меньшим успехом освящали их. Для нас число пять тысяч сорок правильнее всех. Ибо оно делится на все числа, начиная от единицы до двенадцати, кроме одиннадцати, и сие разделение на одиннадцать требует весьма малой поправки: оно возможно, если мы отымем от делимого два. Что это истинно, то на досуге легко может поверить всякий. Приняв на веру настоящее слово и назвав каждое колено именем бога или сына богов, воздвигнем им жертвенники со всем принадлежащим к поклонению их; там собираясь, будем совершать жертвоприношения два раза в месяц, двенадцать раз празднуя разделение колен и двенадцать раз разделение города. Сие будем совершать, во-первых, прося милости у богов, и к исполнению священных обязанностей, во-вторых, для взаимной связи, для знакомства и для всякого сообщения. В выборе невесты и в женитьбе необходимо отклонять всякое неведение о ней, о родителях её и о том, за кого выдают ее, вообще должно, сколько можно, менее обманываться в сих случаях. На сей конец учреждаются игрища между юношами и девами, где они со всею невинностью сего возраста, и сколько позволит стыдливость, без покрова, имеют предлог видеть других и себя показать. Начальниками и распорядителями сих игрищ бывают начальники хороводов, кои, сообразуясь с намерением законодателя, дополнят частности, нами опущенные, ибо главный законодатель, как мы сказали, необходимо должен опустить многие маловажные частные случаи. Другие после него, ежегодно поверяя постановления его с самым опытом, могут исправлять, изменять их, доколе они не достигнуть до всего совершенства. Время же, достаточное для сего испытания частных и общих постановлений относительно жертвоприношений и хороводов, может быть десять лет. При жизни первого законодателя сии перемены делаются с согласия его. По смерти его каждая власть представляет законоблюстителям, что нужно поправить в своих обязанностях, доколе не придет всё в надлежащее устройство. Тогда сии постановления получают свою неизменяемость наравне с прочими законами, первоначально установленными законодателем, и переменять в них произвольно никому ничего не позволяется. Если встретится необходимость еще сделать перемену, то для сего должны собираться все власти, весь народ и жрецы всех богов, и делать ее с общего согласия, иначе никогда, и противящийся да будет укрощен силою закона.
Если кто из двадцатипятилетних юношей, видевший других и себя показавший, найдет по сердцу своему подругу для семейственной жизни, для будущих чад, то он, как и всякий, может и должен жениться до тридцати пяти лет, но наперед он должен знать, как найти себе приличную и совершенно соответствующую. Клиний заметил, что пред каждым законом хорошо ставить пристойное предисловие.
Кл. Ты весьма хорошо припомнил сие, почтенный иноземец, и, по моему мнению, выбрал время, самое приличное для сего слова.
Аф. Хорошо. «Юноша, — скажем мы сыну добрых родителей, — тебе приличен брак, прославляемый мужами мудрыми, которые советуют не бегать бедности и не искать супружества богатого, но если все прочие качества равны, то скорее предпочесть беднейшую и жениться на ней. Сие полезно как для государства, так и для семейственного счастья: равное и соразмерное несравненно ближе к добродетели, нежели чрезмерное. Юноша пламенный и слишком опрометчивый в своих предприятиях должен искать союза с родителями степенными, с противным расположением человек должен искать родства, которое может подстрекать его деятельность; вообще относительно брака есть одно краткое правило: должно искать супружества полезного отечеству, а не такого, которое нравится только самому себе. Ибо всякий по естественному влечению стремится к подобному себе, но богатство и обычаи поселяют великое неравенство между семействами составляющими государство. Мы не желаем себе тех несчастных последствий, коим подвергаются многие другие страны.
Весьма справедливо постановить законом, чтоб богатый не искал супруги богатой, ни человек сильный невесты из дому сильного. Но принуждать соединяться характеры пламенные с медлительными и медлительные с деятельными было бы смешно и возбудило бы в народе ропот. Не легко всякий поймёт, что государство походит на сосуд, в котором налитое кипящее вино пенится, бьет, но растворенное водою, богом трезвости, посредством сего прекрасного союза делается здоровым и приятным питьем. Таково действие от смешения характеров, но почти никто в сие не вникает. Почему закон необходимо должен опустить сие и убеждением заставляет каждого более любить равенство детей, нежели равные супружества, основанные на безмерных богатствах. Презрением, а не посредством положительного закона, должно отвращать сребролюбие в супружестве. Таковы и советы, и убеждения для супружества, немаловажно при сем и то, что прежде было сказано: что должно следовать вечнорождающей природе и, оставляя чад от чад своих, вечно представлять вместо себя Богу служителей.
Можно б было еще более распространить сие предисловие, но кто добровольно не убеждается сими советами и, живя в государстве особняком, человеком чуждым для общества, в тридцать пять лет еще не женился, тот ежегодно подвергается денежной пене. Гражданин первого класса платит сто драхм, второго восемьдесят, третьего шестьдесят, четвертого тридцать. Сии деньги посвящаются Юноне, не плативший год платит вдвое. Казнохранитель богини взыскивает сию сумму, и если не взыщет, то сам платит вдвое, и в точном исполнении сего закона дает отчет. Такова денежная пеня для бегающих женитьбы. Сверх того они теряют всё право на почтение от младших и ни от кого не могут требовать повиновения. Если б кто из них вздумал наказать другого, то за обиженного всякий вступается и защищает его, и незащищающий законом объявится как гражданин худой и малодушный.
О приданом уже прежде сказано, и теперь повторяю, что людям, снискивающим посредством трудолюбия себе пропитание, приданое воспрещается, но они довольствуются равным с обеих сторон. У них есть всё необходимое. От недостатка денег будет менее гордости в женах и менее низкого раболепства в мужьях. Следующий сим советам сделает хорошо, а неповинующийся, но или давший, или принявший более пятидесяти драхм для одежды, один платит мину, другой полторы мины, третий две мины, высшего класса гражданин сверх того столько же платит в общественную казну. Данное же или взятое посвящается Юноне или Юпитеру. Взыскания сии производят казнохранители сих божеств, как сказано было о неженящихся, с которых взыскивают жрецы Юноны или сами платят.
Поручительство главное при женитьбе есть поручительство отца, второе деда, третье братьев от одного отца. За недостатком сих поручительство с матерней стороны действительно в том же порядке. В необыкновенном каком-либо случае ближайшие родственники имеют сию власть вообще с опекунами. Что касается до обручения и до всех прочих священных обрядов прежде, во время и после брака, всякий да поставить себе долгом вопросить о сем истолкователей священнослужения и в точности следовать их наставлениям. На пиршества должно приглашать друзей и подруг не более пяти человек из тех и других и такое же число родственников и ближних обоего пола. Угощение бывает по состоянию каждого. Богатейшему оно стоит одной мины, иному только половину и так далее, смотря по состоянию каждого. Повинующийся сему закону заслуживает общую похвалу, а неповинующегося законоблюстители наказывают, как невежду и в законе брачных муз не наставленного.
Упиваться до пьянства не прилично и в других случаях, кроме празднества в честь бога-виноподателя, ищущие супружества, как невеста, так и жених, при столь важной перемене жизни особенно должны любить трезвость. Весьма важно, чтоб дети зачинались от родителей трезвых и разумных, кто знает, какая ночь или какой день при Божией помощи даст жизнь рождаемому. С телом, исполненным пьянства, не должно приступать к произведению детей, но рождаемое в первом зародыше должно быть спокойно, безмятежно и связно. Упоенный мятется во все стороны, беснуется телом и душою, оттого и семя его худо и непрочно, он производит чад увечных, уродливых, без всякой правильности в теле и характере. Потому во всю жизнь, в целый год по крайней мере, доколе продолжается деторождение, должно избегать всего, что подвергает произвольной болезни всякого распутства и вспыльчивости. Сие необходимо отпечатлевается на теле и на душе младенца и производит худородных чад. Особливо в известный день и в известную ночь должно воздерживаться от всего подобного. Начало и Бог, живущий в человеке, устрояют всё к лучшему концу, если имеют принадлежащую им честь от всякого тела.
Женящийся должен помнить, что одна половина жилья, доставшегося ему по жребию, назначается для рождения и воспитания детей. Отделясь от отца и матери, там он особо устрояет свой брак, жительство и живет с детьми своими. В дружестве есть ненасытное, подкрепляемое разлукою, стремление друг к другу, оно соединяет и связывает всякие характеры. Пресытившееся сожительство, не подкрепляющее взаимной любви разлукою, самою сытостью производить взаимное отвращение. Зная сие, разумные матери и отцы отпускают молодых в новые жилища их, как на поселение, и только при свидании надзирают за ними, чтобы они, передавая жизнь как светильник другим, и воспитывая детей, сохраняли по закону вечное богослужение.
Какие стяжания составляют прочную неотъемлемую собственность, в прочих случаях сие легко понять, и самое обладание безбедственно. Но трудность великая встречается в обладании рабами. Причиною сему есть то, что мы не имеем точного понятия о них. Ибо то, что говорится о рабах, доказывает и пользу их, и противное.
Мег. Но что мы можем сказать о них? Мы еще не знаем, какое ты имеешь об этом мнение.
Аф. Это неудивительно, Мегилл. Рабство у всех эллинов, особенно у лакедемонян, приводит нас в великое недоумение. У одних оно удачно, у других несчастно, не много спора производит рабство у фессалийцев и порабощение ираклиотами мариандинов. Взирая на сие, что мы постановим об обладании рабами? Я опустил это в своем слове, и ты правильно спросил, что я сказал бы о сем предмете? Вот что: мы все согласны что должно иметь рабов приверженных и способнейших. Многие из рабов во всякой добродетели бывали лучше братьев и детей, спасали господ своих, их имение и целые домы. Такие примеры нередки.
Мег. Точно так.
Аф. С другой стороны в рабской душе нет ничего здравого, и благоразумный человек никогда не должен верить рабам. Мудрейший из наших поэтов изъяснил сие, говоря о Зевесе: «Половину души отнимает всевидящий Зевес у тех, коих постигает рабское иго». Рассматривая сие, одни ни в чём не верят рабскому племени, но бичами, мучениями не три раза, но стократно сокрушают души слуг своих и порабощают их наподобие скотов. Другие же поступают совсем противным образом.
Кл. Если другие так не согласны, то мы что будем делать со своею страною, что постановим о приобретении и наказании рабов?
Аф. А что, Клиний? Человек есть животное самое неукротимое, и при простом определении, коим разделяются раб, свободный и господин, кажется, совсем нельзя желать рабства, и обладание ими весьма трудно. Опыт многократно показывал, сколь сильные возмущения происходили от мессинцев и какие опасности угрожают государствам, в которых много рабов одноплеменных и одноязычных, и теперь рассказывают все, какими грабежами и воровством наполнили всю Италию бежавшие рабы, поэтому легко всякий придет в недоумение, что делать в сих случаях. Есть только два средства: во-первых, чтоб хорошо могли служить рабы, они не должны быть между собою соотечественники, и как можно реже одним языком говорящие; во-вторых, должно давать им достаточное пропитание не для них, но более для самих себя. Хорошее обращение с ними состоит в том, чтоб не причинять им никакой несправедливости и оказывать им более снисхождения, нежели равным своим. Любящий чистосердечно и непритворно справедливость, не захочет быть несправедливым и к тем людям, которых он легко обижать может; чуждый всякого нечестия, и неправосудия относительно к поступкам и нравам рабов своих, есть человек самый способный насаждать семена добродетели. Сие можно сказать о господине, о государе и о всяком имеющем какую-либо власть над подчиненными. За вину мы должны наказать рабов, и не терять для них напрасно увещаний, которые мы даем свободным. Разговор с рабом должен состоять в одном приказании, мы не должны позволять себе никакой шутки с ними ни с мужчинами, ни с женщинами. Те, которые обходятся с ними слишком ласково, ослабляют чрез сие свою власть над ними и уменьшают в них повиновение.
Кл. Справедливо.
Аф. Устроив достаточное число рабов для отправления всяких работ, кажется, надлежит говорить о жилище.
Кл. Точно так.
Аф. Зодчество во всей его силе, можно сказать, должно быть употреблено при сооружении нового города, доселе необитаемого. Об этом должно бы говорить прежде брака, но так случилось в нашем разговоре, так и быть. На самом же деле, если Бог благословит совершиться нашему предприятию, мы устроим сие прежде браков, которые следуют после строения. Теперь представим краткое очертание всего, что относится к домостроительству.
Кл. Хорошо.
Аф. Священные храмы должны быть устроены вокруг одной площади, и весь город для крепости и чистоты в виде круга расположен на возвышенности. Подле храмов устрояются домы правителей и судебные места, в коих принимаются жалобы и изрекаются приговоры правосудия. Сии здания должны быть священны и по важности дел и по святости богов, в них живущих, здесь совершаются уголовные суды, назначается казнь за смертоубийство и за другие уголовные преступления. Что касается до стен, я согласен со Спартою, они должны покоиться в земле и не восставать. Прекрасно сказано о сем в одном стихотворении, что стены лучше должны быть медные и железные, нежели глиняные. С нашей стороны смешно бы казалось ограждать город стеною, после того, как мы установили ежегодно посылать по окрестностям юных людей для делания окопов, насыпей и крепостей, которые бы удерживали неприятеля и не позволяли ему переходить за границу. Во-первых, сие не полезно для здоровья, во-вторых, это располагает жителей к трусости, увлекая их к бегству, вместо того, чтоб мужественно отражать врагов. Они не будут искать спасения в неусыпной страже днем и ночью, но почитая себя безопасными за крепкою оградою, за непреодолимыми вратами, они спят, как будто совсем не родились ни для каких трудов и забывают, что покой приобретается заботами, и что постыдной беспечности обыкновенные следствия суть труды. Но если нельзя обойтись без стен, то для сего частные строения с самого начала располагаются так, чтоб весь город представлял одну беспрерывную стену, чтоб все домы одинаковой высоты и наружности были равно удобны к защищению по всем направлениям. Приятно смотреть на город представляющий вид одного дома. Сие имеет более удобств для стражи и несравненно полезнее для общей и частной безопасности.
При первоначальном строении города сами жители должны давать своим домам сей вид. Строители надсматривают за ними, побуждают их и отступающего от правил наказывают. Они же соблюдают чистоту, чтоб ни один частный человек ни строением, ни копанием не безобразил города, пекутся о стоках воды дождевой, одним словом, внимание их простирается на все жилища как внутри, так и вне города. Законоблюстители, изведав всё сие из самых опытов, дополнят прочие недостатки в сих законах.
Между тем частные и общественные здания, гимназии и прочие училища устроены и ожидают только посетителей, а театры зрителей. Мы, идя за нитью законодательства, опять приступим к тому, что следует после брака.
Кл. Хорошо.
Аф. Положим, что брак уже устроен. Теперь надлежит определить, какой образ жизни должны вести молодые, по крайней мере в первый год до рождения детей, в сем городе, которой будет отличнейшим из многих других городов? То, что я намерен сказать, едва ли кому понравится. И прежде встречалось много подобных трудностей, и теперь особенно восстанут все против нового постановления. Впрочем всячески должно сказать то, что мы находим истинным и законным.
Кл. Конечно.
Аф. Тот ошибается, кто желает дать государству законы только относительно общественной жизни и не думает о том, что нужно для частной, кто оставляет на волю каждому препроводить день, как он хочет, почитая излишним подчинять всё закону, кто, не сделав никаких правил для частных семейственных дел, думает, что граждане охотно будут поступать по законам в делах общественных. Но к чему я веду сие? Вот к чему: я говорю, что молодые супруги должны есть за общими столами, равно как до брака. Конечно сие постановление странно казалось при самом начале в ваших странах, как оно было введено у вас или войною, или другим каким несчастьем, от которого уменьшилось ваше народонаселение, но когда вы испытали его и принуждены были пользоваться общими столами, то перестали сомневаться в пользе сего закона, и таким образом они вошли у вас в обыкновение.
Кл. Кажется так.
Аф. Итак, постановление, которое сначала казалось странным и опасным, ныне законодателю не стоит никакого труда. Но наше предложение нелегко сказать и еще труднее исполнить, несмотря на прекрасные следствия его, если б оно совершилось. К несчастью мы нигде не находим сего, и законодатель остается в посмеянии, что он словами бьет только воздух, предписывая тысячи несодеянных законов.
Кл. Что ты, иноземец, хочешь сказать и медлишь?
Аф. Слушайте, я более не хочу мучить вас медленностью. Всё, подчиненное общему порядку и сообразное с законами, производить все благодетельные следствия в государстве, а беспорядочное и худо устроенное разрушает и прочие части. На сем утверждаю далее свою речь: у вас, Мегилл и Клиний, как я уже сказал, прекрасно, удивительно и какою-то божественною необходимостью учреждены общие трапезы для мужчин, но неправильно исключены из сего закона женщины, и не открыта ясно необходимость участвовать им в общих столах. Женский пол по слабости своей теперь составляет почти другой род, род скрытный и хитрый, и законодатель несправедливо оставил его без распоряжения. От сего опущения у вас теперь происходит многое, чего не было б или что могло б быть иначе при изданном законе. Не одну половину, как кажется, составляют сии просмотренные неустройства со стороны женщин, прекрасный пол чем слабее мужчин относительно к добродетели, тем более имеет влияния. Для благосостояния государства необходимо нужно исправить сей недостаток и постановить одни правила как для мужчин, так и для женщин. Но род человеческий нигде не был так счастлив, чтобы напасть на сей путь, во многих странах и государствах, где нет общих столов, благоразумие требует даже не напоминать о них. Можно ли где-нибудь, не подвергаясь посмеянию, принудить женщин показаться за общественными столами? Скорее они готовы претерпеть всё, нежели решиться на последнее. Привыкши жить в неизвестности и скрытно, они упорно противятся законодателю, который хочет их вывести на свет, и наконец восторжествуют над ним. Где бы я ни сказал сие справедливое слово, нигде не потерпят его, везде будут кричать против меня. Но у вас может быть послушают.
Если вы хотите, чтоб всё сказанное о целом государстве не осталось тщетным, по крайней мере на словах, то я изъясню вам, сколь важно и полезно такое учреждение, или перейдем к другим предметам.
Кл. Почтенный иноземец, мы с удовольствием желаем слушать тебя.
Аф. Итак, слушайте. Но не удивляйтесь, если я возьмусь за предмет с отдаленной стороны. Мы имеем досуг, нам ничто не мешает рассматривать законы со всех сторон и всяким образом.
Кл. Хорошо.
Аф. Итак, возвратимся к прежнему. Всякий должен предположить себе, что существование людей или не имело совсем никакого начала и конца иметь не будет, но было и будет вечно, или есть время, когда оно произошло, хотя время беспредельное.
Кл. Правда.
Аф. Не должно ли также предположить, что в сем беспредельном времени возникали и падали многие государства, изменялись разные обычаи и худые, и хорошие, переменялись вкусы в пище, и произошли многие круговращения времен, в течение которых животные весьма много изменились.
Кл. Предположим.
Аф. Мы верим также и тому, что винограду прежде не было, но потом он явился, равно оливы и дары Цереры, что некто Триптолем был распространителем их? Когда и этого не было, тогда, нельзя ли думать, что люди устремлялись на съедение друг друга?
Кл. Так.
Аф. А что люди приносят в жертву друг друга, это мы еще и теперь видим у многих. О нас напротив говорят, что мы не смели есть даже тельцов. Мы приносили богам в жертву не животных, но хлебы и плоды медом облитые, и другие чистые вещества. У нас воздерживались от мяс, есть их и обливать кровью жертвенники богов — почиталось бесчестием, у нас вели жизнь так называемую орфическую, употребляли в пищу только бездушное и воздерживались от всего одушевленного.
Кл. Многие говорят так, и это весьма вероятно.
Аф. Но к чему всё это сказано? — возразит нам кто-нибудь.
Кл. Правильно ты заметил сие.
Аф. Я, сколько могу, постараюсь сказать, что следует из сего.
Кл. Говори.
Аф. Мы видим, что у людей всё зависит от трех нужд или побуждений. Из порядочного направления сих побуждений происходит добродетель, из беспорядочного порок. Два первые побуждения суть голод и жажда, они рождаются с нами и в каждом животном производят естественное стремление неукротимое, не слушающее никакого голоса, кроме того, чтоб насытиться и удовлетворить свое желание. Третье побуждение самое сильное и пламенное есть любовь или побуждение к произведению подобных себе: оно возгорает последнее, распаляет человека бешенством и наполняет его чрезмерною отважностью. Сии три болезни, влекущие человека к удовольствию, должно направлять к добродетели, укротить их жар, остановить порывы тремя сильнейшими средствами: страхом, законом, и здравым смыслом — к которым должно присоединить муз и бога — покровителя гимнастики.
Итак, после брака мы положим рождение детей, их питание и учение. Таким образом, в продолжение нашей беседы каждый закон будет вести нас ближе к общим трапезам. Ознакомясь с ними короче, может быть, мы найдем, должны ли они быть только для мужчин или вместе и для женщин. Тогда мы дадим свое место и тому, на что еще нет законов, и как я сказал, рассмотревши все предметы, с большею подробностью для каждого из них положим приличные законы.
Кл. Весьма справедливо.
Аф. Сохраним же в памяти то, что мы сказали, может быть, нам это послужит к чему-нибудь.
Кл. Что прикажешь хранить в памяти?
Аф. То, что мы определили в трех словах: пищу, питье и побуждение любить.
Кл. Будем помнить, что велишь.
Аф. Хорошо. Приступим опять к супружеству. Показав свойства деторождения, если не подействуем убеждением, то прибегнем к угрозам закона.
Кл. Каким же образом?
Аф. Невеста и жених должны стараться доставить отечеству прекраснейших и благорожденных детей. Все люди участвуя в каком-либо деле, получают счастливый и желаемый успех, если обращают к нему и к себе возможное внимание, без старания же и ума всё бывает напротив. Итак, муж должен оказывать всё внимание к жене и к будущим своим детям; равно и жена со своей стороны, особенно пред родами. За сим имеют надзор избранные женщины, число коих бывает большее или меньшее смотря по тому, сколько их назначат архонты. Сии надзирательницы, собираясь во храме Илифии, проводят вместе третью часть дня и сообщают одна другой свои замечания, если какой муже или жена из рождающих живут не по предписанным законам и не по клятве данной при обручении.
Деторождение и смотрение за рождающими продолжается десять лет при плодовитом браке. Если в сие время супруги остаются бездетными, то они для взаимной пользы разводятся в присутствии родных и женщин-надзирательниц. Если произойдет несогласие между мужем и женою за выгоды принадлежащие тому и другому, то судят между ними десять законоблюстителей, коих определение в сем случае должно считаться удовлетворительным.
Жены-надзирательницы приходят в домы молодых, и своими советами и угрозами удерживают их от погрешностей и прекращают их буйства. Если сами не успеют, то доносят законоблюстителям, и сии должны возбранить. Если и сии не успеют, то жалуются на них всему народу, написывают имя их на площади и дают клятву, что не могли исправить такого-то гражданина. Написанный да будет бесчестным, если только не оправдается против своих обвинителей. Он лишается права ходить на свадьбы и на родины. Если ж пойдет, то всякий безнаказанно может бить его. То же наблюдается и с женою. Она не должна участвовать в прогулках с подругами и в женских почестях, не может ходить ни на свадьбу, ни на родины, если будет обличена в беспорядке и не оправдается.
Если муж, имеющий детей, сообщается с другою женою, или жена с другим мужем, то они подвергаются тому же наказанию. Целомудренная жизнь дает супругам права на все почести. Лишение чести и стыд постигает виновных. Доколе сии правила всеми соблюдаются, дотоле законодатель молчит, в противном случае он возвышает голос закона.
Началом жизни для каждого есть первый год, сей год записывается в отечественных храмах равно со стороны мальчиков и девочек. В каждом колене также на белой стене написывается число архонтов в порядке летосчисления. По мере как написываются живые, мертвые стираются.
Время супружества для девицы полагается от шестнадцати до двадцати лет, для жениха от тридцати до тридцати пяти. Для получения власти женщине назначается сорок лет, мужчине тридцать. Для военной службы мужчине назначается время от двадцати до шестидесяти лет, а для женщины, если необходимость сего потребует от них после чадорождения, кажется, можно положить срок до пятидесяти лет.