Записки Екатерины Дашковой/1907 (ДО)/3 Царствование Екатерины II

Записки княгини Дашковой — Часть первая. 1744—1782. Царствованіе Екатерины II
авторъ Екатерина Дашкова, переводчикъ неизвѣстенъ

Оригинал: фр. Mon histoire. — См. Оглавленіе. Перевод опубл.: 1907. Источникъ: Е. Дашкова. Записки княгини Дашковой / под ред. Н. Д. Чечулина — СПб.: А. С. Суворина, 1907.

Въ шесть часовъ утра я приказала горничной приготовить мнѣ парадное платье. Узнавъ, что ея величество пріѣхала въ Измайловскій полкъ, единогласно провозгласившій ее императрицей, затѣмъ отправилась въ Казанскій соборъ, куда собрались всѣ гвардейскіе и армейскіе полки, чтобы принести ей присягу, я поѣхала въ Зимній дворецъ, куда должна была прибыть и императрица. Перо мое безсильно описать, какъ я до нея добралась; всѣ войска, находившіяся въ Петербургѣ, присоединившись къ гвардіи, окружали дворецъ, запрудивъ площадь и всѣ прилегающія улицы. Я вышла изъ кареты и хотѣла пѣшкомъ пройти черезъ площадь; но я была узнана нѣсколькими солдатами и офицерами и народъ меня понесъ черезъ площадь высоко надъ головами. Меня называли самыми лестными именами, обращались ко мнѣ съ умиленными, трогательными словами и провожали меня благословеніями и пожеланіями счастія вплоть до пріемной императрицы, гдѣ и оставили меня, comme une manchette perdue. Платье мое было помято, прическа растрепалась, но своимъ кипучимъ воображеніемъ я видѣла въ безпорядкѣ моей одежды только лишнее доказательство моего тріумфа; не имѣя времени привести въ порядокъ свой туалетъ, я предстала въ такомъ видѣ передъ императрицей.

Мы бросились другъ другу въ объятія: «Слава Богу! слава Богу!» могли мы только проговорить. Затѣмъ императрица разсказала мнѣ, какъ произошло ея бѣгство изъ Петергофа, а я въ свою очередь сообщила ей все, что знала, и сказала, что, несмотря на свое сильное желаніе, я не могла выѣхать ей навстрѣчу, такъ какъ мой мужской костюмъ не былъ еще готовъ.

Вскорѣ я замѣтила, что на ней была лента ордена св. Екатерины и что она еще не надѣла голубой андреевской ленты^[1]. Подбѣжавъ къ графу Панину, я попросила его снять свою ленту и одѣла ее на плечо императрицы. Такъ какъ при ней не было камеристки, она попросила меня спрятать въ карманъ ея екатерининскую ленту. Мы должны были, наскоро пообѣдавъ, отправиться въ Петергофъ во главѣ войскъ. Императрица должна была одѣть мундиръ одного изъ гвардейскихъ полковъ; я сдѣлала то же самое; ея величество взяла мундиръ у капитана Талызина, а я у поручика Пушкина, такъ какъ они были приблизительно одного съ нами роста. Я поспѣшила домой, чтобы переодѣться и имѣть возможность быть полезной императрицѣ при всякихъ случайностяхъ; когда я вернулась во дворецъ, ея величество совѣщалась съ сенаторами насчетъ манифестовъ, которые слѣдовало издать; Тепловъ исполнялъ обязанности секретаря. По всей вѣроятности Петру III были уже извѣстны бѣгство императрицы изъ Петергофа и событія, совершившіяся въ Петербургѣ. Мнѣ пришло въ голову, что кто-нибудь изъ его приближенныхъ могъ посовѣтовать ему пріѣхать въ Петербургъ, хотя бы и переодѣтымъ. Эта мысль такъ овладѣла мной, что я рѣшила, не дожидаясь конца засѣданія, войти въ залу, гдѣ происходило высокое собраніе, несмотря на то, что не имѣла на это никакого права. Два унтеръ-офицера, дежурившіе у двери, думая, что до меня не относится данное имъ приказаніе никого не впускать, открыли дверь. Я поспѣшно подошла къ ея величеству и сказала ей на ухо, что если она не приняла еще мѣръ, чтобы предупредить вышеозначенное событіе, ей слѣдовало бы немедля этимъ заняться. Ея величество подозвала Теплова и приказала ему написать два экземпляра указа и отдать его двумъ лицамъ, которые, получивъ предписаніе, какъ имъ поступать, должны были стать у устьевъ двухъ рѣкъ, по которымъ можно было бы пріѣхать въ столицу. Императрица, все предвидѣвшая, назвала меня присутствовавшимъ сенаторамъ, не узнавшимъ меня, и объяснила имъ, что, благодаря моей горячей дружбѣ, я подумала объ одномъ важномъ обстоятельствѣ, ускользнувшемъ отъ ея вниманія. Эти почтенные отцы отечества какъ одинъ человѣкъ встали со своихъ стульевъ и поклонились мнѣ^[2].

Вскорѣ засѣданіе кончилось. Императрица отдала приказанія, необходимыя для охраны столицы, мы сѣли на коней и поѣхали во главѣ двѣнадцатитысячнаго войска, не считая добровольцевъ, съ каждой минутой увеличивавшихся въ числѣ.

Вслѣдствіе того, что войска были на ногахъ ужъ болѣе двѣнадцати часовъ, мы сдѣлали трехчасовой привалъ въ десяти верстахъ отъ города, въ Красномъ Кабакѣ. Мы сами нуждались въ отдыхѣ. Я почти не спала послѣднія двѣ недѣли, и хотя не могла заснуть и въ данную минуту, но для меня было величайшимъ наслажденіемъ просто протянуться на постели. Въ этомъ скверномъ домикѣ, представлявшемъ изъ себя плохонькій кабакъ, была только одна широкая кровать. Ея величество рѣшила, что мы отдохнемъ на ней вдвоемъ не раздѣваясь. Постель не отличалась чистотой, такъ что, взявъ большой плащъ у капитана Карра, мы разостлали его на кровати и легли.

Едва только я успѣла протянуться, какъ замѣтила, что въ изголовьи кровати была маленькая дверь. Меня это встревожило и я попросила у государыни позволенія встать; отворивъ дверь, я убѣдилась, что она выходила въ маленькія темныя сѣни, ведущія во дворъ. Я поставила снаружи двухъ часовыхъ конно-гвардейскаго полка, приказавъ имъ не оставлять своего поста безъ моего приказанія и никого не подпускать къ двери. Затѣмъ я снова легла, но мы не могли уснуть и ея величество начала читать мнѣ цѣлый рядъ манифестовъ, которые подлежали опубликованію по нашемъ возвращеніи въ городъ; мы сообщали другъ другу и наши опасенія, которыя однако отнынѣ уступили нашимъ надеждамъ.

Дѣйствительно Петръ III обнаружилъ большую нерѣшительность и не послѣдовалъ совѣту фельдмаршала Миниха, который былъ при немъ. Онъ поѣхалъ въ Петергофъ, затѣмъ вернулся въ Ораніенбаумъ и наконецъ, согласившись съ мнѣніемъ нѣсколькихъ приближенныхъ, рѣшилъ отправиться въ Кронштадтъ, чтобы овладѣть крѣпостью и флотомъ. Но онъ пріѣхалъ въ Кронштадтъ, когда адмиралъ Талызинъ, посланный императрицей, уже принялъ командованіе надъ флотомъ. Онъ не позволилъ Петру высадиться, такъ что тотъ принужденъ былъ вернуться въ Ораніенбаумъ, откуда и отправилъ генерала Измайлова къ императрицѣ съ весьма покорными заявленіями и съ предложеніемъ, что онъ откажется отъ престола.

Измайловъ встрѣтилъ насъ по дорогѣ въ Петергофъ. Онъ держалъ намъ иную рѣчь, чѣмъ мой дядя канцлеръ, подоспѣвшій къ намъ, когда мы выѣзжали изъ города: канцлеръ старался образумить императрицу, но видя, что ему это не удастся, отказался присягать ей, увѣряя ее, что ничего не предприметъ противъ нея, но вмѣстѣ съ тѣмъ не измѣнитъ присягѣ, данной имъ Петру III. Онъ попросилъ императрицу приставить къ нему офицера, чтобы тотъ былъ свидѣтелемъ всего, что происходитъ у него въ домѣ, и вернулся въ Воронцовскій дворецъ съ спокойствіемъ, неразлучнымъ съ величіемъ души. Я тѣмъ болѣе преклонялась передъ достойнымъ поведеніемъ дяди, что я знала, какъ мало онъ уважалъ императора и насколько онъ, какъ истинный патріотъ, скорбѣлъ о неспособности государя управлять Россіей и о печальныхъ послѣдствіяхъ, сопряженныхъ съ его неумѣлостью и безпечностью.

Императрица отослала Измайлова къ государю, прося его убѣдить Петра III сдаться, чтобы предупредить неисчислимыя бѣдствія, которыхъ въ противномъ случаѣ нельзя будетъ предотвратить; она обязалась устроить ему пріятную жизнь въ какомъ-нибудь выбранномъ имъ самимъ дворцѣ, въ отдаленіи отъ Петербурга, и исполнять по мѣрѣ возможности всѣ его желанія.

Недалеко отъ Свято-Троицкаго монастыря насъ встрѣтилъ вице-канцлеръ, князь Голицынъ, съ письмомъ отъ императора; каждую минуту наше шествіе увеличивалось, такъ какъ къ нему присоединялись ежеминутно лица, добровольно покидавшія императора.

Ораніенбаумъ находится всего въ девяти верстахъ отъ Петергофа, такъ что Петръ III пріѣхалъ туда вскорѣ послѣ нашего прибытія. Его сопровождали генералъ Измайловъ и генералъ-адъютантъ Гудовичъ. Императора провели въ отдаленные аппартаменты, такъ что его почти никто ве видѣлъ, подали ему обѣдъ, и затѣмъ онъ уѣхалъ въ Ропшу, принадлежавшую ему еще въ бытность его великимъ княземъ. Онъ избралъ ее предпочтительно передъ всѣми другими дворцами. Ему сопутствовали Алексѣй Орловъ, капитанъ Пассекъ, князь Ѳедоръ Барятинскій и поручикъ Преображенскаго полка Баскаковъ, которымъ императрица поручила охранять особу государя. Я не видѣла его, хотя у меня была къ тому, возможность, но мнѣ говорили, что онъ ѣлъ съ аппетитомъ и, какъ всегда, пилъ много своего любимаго бургонскаго вина.

Онъ написалъ два или три письма своей августѣйшей супругѣ. Я упомяну только то изъ нихъ, въ которомъ онъ ясно и опредѣленно формулировалъ свое отреченіе отъ престола. Затѣмъ, указавъ нѣсколькихъ лицъ, которыхъ желалъ бы видѣть около себя, онъ просилъ императрицу назначить ихъ состоящими при немъ и не забылъ переименовать, какіе припасы хотѣлъ бы имѣть, между прочимъ бургонскаго вина, трубокъ и табаку.

Однако довольно объ этомъ несчастномъ государѣ, котораго судьба поставила на пьедесталъ, не соотвѣтствовавшій его натурѣ. Онъ не былъ золъ, но ограниченность его ума, воспитаніе и естественныя наклонности выработали изъ него хорошаго прусскаго капрала, а не государя великой имперіи.

Съ предыдущаго дня я все время была на ногахъ; но я чувствовала усталость только, когда сидѣла или стояла, до такой степени напряженіе умственной, духовной жизни подавляло всѣ физическія ощущенія. Мнѣ постоянно приходилось бѣгать съ одного конца дворца въ другой и спускаться къ гвардейцамъ, охранявшимъ всѣ входы и выходы. Побывавъ у принцессы Голштинской (родственницы императрицы), я возвращалась къ государынѣ, чтобы спросить, не приметъ ли она ее. Каково было мое удивленіе, когда въ одной изъ комнатъ я увидѣла Григорія Орлова, лежавшаго на канапе (онъ ушибъ себѣ ногу) и вскрывавшаго толстые пакеты, присланные, очевидно, изъ совѣта; я ихъ узнала, такъ какъ видѣла много подобныхъ пакетовъ у моего дяди въ царствованіе императрицы Елизаветы. Я спросила его, что онъ дѣлаетъ.

— Императрица повелѣла мнѣ открыть ихъ, — отвѣтилъ онъ.

— Сомнѣваюсь, — замѣтила я; — эти пакеты могли бы оставаться не распечатанными еще нѣсколько дней, пока императрица не назначила бы соотвѣтствующихъ чиновниковъ; ни вы, ни я не годимся для этого.

Затѣмъ я была принуждена выйти къ солдатамъ, которые, изнемогая отъ жажды и усталости, взломали одинъ погребъ и своими киверами черпали венгерское вино, которое принимали за легкій медъ; мнѣ удалось уговорить солдатъ вылить вино изъ киверовъ и вкатить бочки обратно въ погребъ, и послать за водой; я была поражена этимъ доказательствомъ ихъ привязанности и довѣрія ко мнѣ, тѣмъ болѣе, что ихъ офицеры до меня безуспѣшно останавливали ихъ. Я раздала имъ остатокъ сохранившихся у меня денегъ^[3] и вывернула карманы, чтобы показать, что у меня нѣтъ больше денегъ. Всего было 160 р., т. е. 16 золотыхъ имперіаловъ; я обѣщала, что по возвращеніи ихъ въ городъ имъ дадутъ водки на счетъ казны, и что всѣ кабаки будутъ открыты. Посѣтивъ другія кордегардіи, я раздала дукаты, оставшіеся у меня въ особомъ карманѣ. И тамъ мои убѣжденія привели къ желаемому результату.

Возвратившись во дворецъ, я увидѣла, что въ той же комнатѣ, гдѣ Григорій Орловъ лежалъ на канапе, былъ накрытъ столъ на три куверта. Я прошла, не показывая вида, что я это замѣтила. Вскорѣ ея величеству доложили, что обѣдъ поданъ; она пригласила и меня, и я къ своему огорченію увидѣла, что столъ былъ накрытъ у того самаго канапе. Моя грусть или неудовольствіе (скорѣй и то и другое, такъ какъ я искренно любила императрицу), очевидно, отразились на моемъ лицѣ, потому что государыня спросила меня, что со мной.

— Я сильно устала и не спала вотъ уже 15 дней, — отвѣтила я.

Затѣмъ она меня попросила поддержать ее противъ Орлова, который, какъ она говорила, настаивалъ на увольненіи его отъ службы.

— Подумайте, какую я выказала бы неблагодарность, если бы согласилась исполнить его желаніе.

Мой отвѣтъ былъ вовсе не таковъ, какого она желала бы. Я сказала, что теперь она имѣетъ возможность вознаградить его всевозможными способами, не принуждая его оставаться на службѣ. Съ той минуты я поняла, что Орловъ былъ ея любовникомъ, и съ грустью предвидѣла, что она не съумѣетъ этого скрыть.

Послѣ обѣда и отъѣзда Петра III мы отбыли изъ Петергофа и остановились на нѣсколько часовъ на дачѣ князя Куракина. Мы легли съ императрицей вдвоемъ на единственную постель, которая нашлась въ домѣ. Затѣмъ мы остановились въ Екатерингофѣ, гдѣ насъ встрѣтила безчисленная толпа народа, поджидавшаго насъ, чтобы стать на нашу сторону въ случаѣ сраженія между нашими войсками и голштинцами, пользовавшимися всеобщею ненавистью.

Въѣздъ нашъ въ Петербургъ невозможно описать. Улицы были запружены ликующимъ народомъ, благословлявшимъ насъ; кто не могъ выйдти — смотрѣлъ изъ оконъ. Звонъ колоколовъ, священники въ облаченіи на паперти каждой церкви, полковая музыка — производили неописуемое впечатлѣніе. Я была счастлива, что революція завершилась безъ пролитія и капли крови; желаніе поскорѣй увидѣть моего отца, дядю и дочь, множество чувствъ, обуревавшихъ меня, неимовѣрное физическое напряженіе, которое я испытала въ восемнадцать лѣтъ при моемъ слабомъ здоровья и необычайной впечатлительности, все это повергало меня въ лихорадку, которая не позволяла мнѣ ни видѣть, ни слышать, ни тѣмъ болѣе наблюдать происходившее вокругъ меня.

Пріѣхавъ въ Лѣтній дворецъ, я не дала императрицѣ войти въ свои аппартаменты и тутъ же въ сѣняхъ попросила у нея позволенія пересѣсть въ ея дорожную карету, слѣдовавшую за нами, и поѣхать навѣстить моихъ родныхъ и дочь. Ея величество разрѣшила мнѣ это и любезно попросила меня вернуться поскорѣй. Дворецъ моего дяди былъ неподалеку, такъ что я прежде всего заѣхала къ нему.

Я нашла его совершенно здоровымъ и спокойнымъ. Онъ говорилъ мнѣ о низложеніи Петра III какъ о фактѣ, котораго онъ давно ожидалъ и который предвидѣлъ. Затѣмъ началъ философствовать насчетъ «дружбы государей», которая вообще не отличается стойкостью и искренностью, увѣряя, что онъ лично въ томъ убѣдился, такъ какъ чистота его намѣреній и взглядовъ не спасла его отъ ядовитыхъ стрѣлъ интриги и зависти въ царствованіе императрицы, къ которой онъ былъ привязанъ смолоду и которая многимъ была ему обязана.

Отъ него я отправилась къ отцу; онъ былъ очень взволнованъ; къ нему для охраны былъ приставленъ офицеръ, на случай если бы въ двухъ гвардейскихъ полкахъ, расположенныхъ по сосѣдству съ его домомъ, возникли какіе-нибудь безпорядки; этотъ офицеръ, по фамиліи Какавинскій (впослѣдствіи его признали сумасшедшимъ), подъ предлогомъ, что у отца было много челяди, задержалъ въ его домѣ много солдатъ^[4], нуждавшихся въ отдыхѣ, такъ какъ мы оставили въ городѣ только количество солдатъ, необходимое для смѣны караула во дворцѣ и охраны великаго князя Павла, остававшагося въ городѣ со своимъ воспитателемъ. Входя во дворъ отцовскаго дома, я узнала ординарца подполковника Вадковскаго, командовавшаго всѣми гвардейцами, оставшимися въ городѣ во время нашего отсутствія. Онъ пришелъ требовать 30 солдатъ, совершенно ненужныхъ въ домѣ моего отца, которыми необходимо было смѣнить часовыхъ, остававшихся на своихъ постахъ двойное противъ обыкновеннаго количество времени. Я объявила Какавинскому, что онъ долженъ исполнить требованіе Вадковскаго, что нѣтъ никакой надобности охранять домъ моего отца сотней солдатъ. Войдя въ комнаты и увидѣвъ по солдату у каждой двери, я объяснила ему, что онъ невѣрно понялъ желаніе императрицы и ея инструкціи, въ силу которыхъ онъ долженъ былъ находиться въ домѣ для охраны отца, а не для того, чтобы держать его подъ арестомъ, какъ государственнаго преступника. Я объявила солдатамъ, что ихъ напрасно мучили и что только десять или двѣнадцать человѣкъ должны остаться въ домѣ впредь до новаго распоряженія.

Мой отецъ принялъ меня безъ малѣйшаго гнѣва, но выразилъ свою досаду по поводу того, что его 24 часа продержали подъ стражей, какъ государственнаго преступника, и жаловался на присутствіе въ домѣ моей сестры, графини Елизаветы. Я увѣрила его, что первая непріятность произошла по глупости Какавинскаго и что къ ночи не останется ни одного солдата въ домѣ. Что же касается второго, то я просила его принять во вниманіе настоящее положеніе моей сестры, вслѣдствіе котораго его домъ представлялся единственнымъ приличнымъ и естественнымъ убѣжищемъ для нея и что со временемъ ихъ обоюдное желаніе не жить подъ одной кровлей несомнѣнно будетъ приведено въ исполненіе съ сохраненіемъ приличій. Отецъ не хотѣлъ меня отпускать, но я ему объяснила, что должна навѣстить сестру, затѣмъ вернуться къ себѣ, повидаться съ дочерью и снять свой военный мундиръ; при томъ же императрица просила меня поскорѣй вернуться къ ней. Онъ съ трудомъ разрѣшилъ мнѣ пойти къ сестрѣ: онъ никогда не чувствовалъ особенной нѣжности къ ней, а полное невниманіе къ нему съ ея стороны въ царствованіе Петра III, когда онъ представлялъ изъ себя ноль безо всякаго вліянія, не послужило къ улучшенію ихъ отношеній. Въ комнатѣ моей сестры мнѣ пришлось выслушать длиннѣйшую жалобу. Я увѣрила сестру въ моей нѣжности къ ней и сказала, что не говорила еще съ императрицей о ней, потому что была убѣждена, что у государыни были самыя благожелательныя и великодушныя намѣренія по отношенію къ ней, и что все возможное будетъ для нея сдѣлано. Дѣйствительно, императрица потребовала только ея отсутствія во время коронаціонныхъ торжествъ и нѣсколько разъ присылала ей сказать, что не оставитъ ее. Черезъ нѣсколько времени моя сестра отправилась въ имѣніе моего отца, неподалеку отъ Москвы, Когда дворъ покинулъ Москву, она жила постоянно въ Москвѣ вплоть до своей свадьбы съ Полянскимъ, когда переселилась въ Петербургъ, гдѣ ея мужъ владѣлъ домами и имѣніями; ея величество была воспріемницей ея сына. По возвращеніи своемъ изъ-за границы я упросила императрицу сдѣлать ея дочь фрейлиной.

Оставивъ сестру, я направилась къ себѣ, чтобы обнять мою маленькую Анастасію. Эти три посѣщенія отняли столько времени, что стало темно и я не успѣла переодѣться, такъ какъ спѣшила во дворецъ. Моя горничная сказала мнѣ, что она утромъ въ карманѣ скинутаго мною платья нашла брилліантовый орденъ св. Екатерины. Это былъ орденъ императрицы и я взяла его съ собой.

Я вошла въ комнату, смежную съ той, въ которой была императрица, въ ту минуту какъ отъ ея величества выходили Григорій Орловъ и Какавинскій, и тутъ я убѣдилась въ томъ, что Орловъ мнѣ врагъ, такъ какъ кромѣ него никто не могъ провести Какавинскаго къ императрицѣ. Ея величество встрѣтила меня упрекомъ въ томъ, что я говорила съ Какавинскимъ по-французски при солдатахъ и тѣмъ вызвала у нихъ подозрѣніе, что я желаю ихъ удалить. Я отвѣтила сухо и мое лицо, какъ мнѣ потомъ передавали, выражало глубокое презрѣніе.

— Вы слишкомъ рано принимаетесь за упреки, ваше величество; врядъ ли всего черезъ нѣсколько часовъ послѣ вашего восшествія на престолъ, ваши войска, оказавшія мнѣ столь неограниченное довѣріе, усумнятся во мнѣ, на какомъ бы языкѣ я ни говорила. — Съ этими словами я подала ей орденъ св. Екатерины, чтобы прекратить разговоръ.

— Успокойтесь, — отвѣтила она, — вы должны, однако, сознаться въ томъ, что были неправы, удаляя солдатъ.

— Дѣйствительно, ваше величество, я теперь вижу, что мнѣ слѣдовало дать свободу дѣйствій этому глупому Каковинскому и, несмотря на настоянія Вадковскаго, оставить васъ безъ солдатъ, которые могли бы смѣнить караулъ, охранявшій васъ и вашъ дворецъ.

— Ну, будетъ, довольно объ этомъ. Я васъ упрекнула за вашу раздражительность, а теперь награждаю васъ за ваши заслуги, — сказала она, собираясь возложить на меня принесенный мною орденъ.

Я не стала на колѣни, какъ это полагалось въ подобныхъ случаяхъ, и отвѣтила:

— Простите мнѣ, ваше величество, то, что я вамъ сейчасъ скажу. Отнынѣ вы вступаете въ такое время, когда, независимо отъ васъ, правда не будетъ доходить до вашихъ ушей. Умоляю васъ, не жалуйте мнѣ этого ордена; какъ украшенію, я не придаю ему никакой цѣны; если же вы хотите вознаградить меня имъ за мои заслуги, то я должна сказать, что какими бы ничтожными онѣ ни являлись по мнѣнію нѣкоторыхъ лицъ, въ моихъ глазахъ имъ нѣтъ цѣны и за нихъ нельзя ничѣмъ, вознаградить, такъ какъ меня никогда нельзя было и впредь нельзя будетъ купить никакими почестями и наградами.

Ея величество поцѣловала меня.

— Позвольте мнѣ, по крайней мѣрѣ, удовлетворить мое чувство дружбы къ вамъ.

Я поцѣловала ей руку и очутилась въ офицерскомъ мундирѣ, съ лентой черезъ плечо, съ одной шпорой, похожая на четырнадцатилѣтняго мальчика.

Тогда ея величество сообщила мнѣ, что она уже отправила поручика въ догонку за моимъ мужемъ, чтобы вернуть его съ дороги и просить поскорѣй пріѣхать къ намъ. Эта новость такъ меня обрадовала, что я тутъ же забыла мое справедливое негодованіе на императрицу.

Мы провели еще приблизительно часъ съ государыней. Она объявила мнѣ, что для меня будутъ приготовлены аппартаменты во дворцѣ, но я попросила у нея позволенія остаться у себя до возвращенія моего мужа, когда мы уже вмѣстѣ съ нимъ переѣдемъ во дворецъ^[5].

Гетманъ графъ Разумовскій и Панинъ одновременно со мной вышли изъ аппартаментовъ императрицы. Я разсказала все, что видѣла въ Петергофѣ, разговоръ съ государыней во время обѣда и выразила увѣренность въ томъ, что Орловъ любовникъ ея величества.

— Вы не спали двѣ недѣли, вамъ 18 лѣтъ и ваше воображеніе усиленно работаетъ, — отвѣтилъ Панинъ.

— Прекрасно, — отвѣтила я, — пусть будетъ такъ; но когда вы убѣдитесь въ моей правотѣ, разрѣшите мнѣ сказать вамъ, что съ вашими спокойными умами оба вы глупцы.

Они согласилась и я поспѣшила вернуться домой и броситься въ постель. Я поужинала только цыпленкомъ, оставшимся отъ обѣда моей дочери, и, торопясь воспользоваться благодѣяніями Морфея, быстро раздѣлась и легла; но я была такъ взволнована, что мой сонъ былъ неспокоенъ и я поминутно просыпалась.

На слѣдующій день Григорій Орловъ явился къ обѣднѣ, украшенный орденомъ св. Александра Невскаго. По окончаніи церковной службы я подошла къ дядѣ и къ графу Разумовскому и, напомнивъ имъ наше вчерашнее условіе, сказала смѣясь:

— При всемъ моемъ уваженіи къ вамъ, должна вамъ сказать, что вы оба глупцы.

На четвертый день послѣ восшествія на престолъ императрицы Бецкій попросилъ у нея аудіенцію. На аудіенціи присутствовала только я одна. Каково было наше удивленіе, когда онъ бросился на колѣни передъ императрицей и спросилъ ее, кѣмъ, по ея мнѣнію, она была возведена на престолъ?

— Я обязана своимъ возвышеніемъ Богу и моимъ вѣрнымъ подданнымъ.

— Въ такомъ случаѣ, мнѣ нельзя больше носить этой ленты, — воскликнулъ Бецкій, снимая съ себя орденъ св. Александра Невскаго.

Императрица остановила его и спросила, что съ нимъ?

— Я самый несчастный человѣкъ, — отвѣтилъ онъ, — такъ какъ вы не знаете, что это я подговорилъ гвардейцевъ и раздавалъ имъ деньги.

Мы подумали и не безъ основанія, что онъ сошелъ съ ума. Императрица весьма ловко отъ него избавилась, сказавъ ему, что знаетъ и цѣнитъ его заслуги и поручаетъ ему надзоръ за ювелирами, которымъ была заказана новая большая брилліантовая корона для коронаціи. Онъ всталъ на ноги въ полномъ восторгѣ и тотчасъ же оставилъ насъ, очевидно, торопясь сообщить великую новость своимъ друзьямъ. Мы смѣялись отъ всего сердца и я искренно удивлялась искусной выдумкѣ императрицы, избавившей ее отъ надоѣдливаго безумца.

Петербургскій дворъ былъ очень интересенъ въ это время. Появилось множество лицъ, выдвинутыхъ переворотомъ, и другихъ, возвращенныхъ изъ ссылки, куда они были отправлены еще во времена императрицы Анны, регентства Бирона и царствованія Елизаветы. Они были вызваны еще Петромъ III и возвращались постепенно изъ болѣе или менѣе отдаленныхъ мѣстъ, такъ что каждый день ихъ появлялось нѣсколько человѣкъ. Это были живыя иллюстраціи прежнихъ временъ, пріобрѣтшіе особенный интересъ пережитыми ими превратностями судьбы и знавшіе множество кабинетныхъ и дворцовыхъ тайнъ. Наконецъ вернулся и бывшій канцлеръ, знаменитый графъ Бестужевъ. Сама императрица представила насъ другъ другу и у нея вырвалась фраза, которую Орловы охотно, затушевали бы, если бы это была возможно:

— Вотъ княгиня Дашкова! Кто бы могъ подумать, что я буду обязана царскимъ вѣнцомъ молодой дочери графа Романа Воронцова!

Современные французскіе писатели, лишающіе насъ утѣшенія и пользы отъ изученія исторіи, тѣмъ что нагромождаютъ цѣлый ворохъ лжи, увѣряютъ, что я интриговала противъ Петра III вмѣстѣ съ графомъ Бестужевымъ. Между тѣмъ онъ былъ сосланъ, когда мнѣ не было и 14 лѣтъ. Онъ былъ врагомъ моего дяди, такъ что я видѣла его всего одинъ разъ и то издали. Меня поразило его умное лицо и тонкое фальшивое выраженіе; я спросила, кто это такой, и такимъ только образомъ узнала его имя.

Фельдмаршалъ Минихъ и Лестокъ — послѣдняго я часто видала въ дѣтствѣ въ домѣ моего дяди, которому онъ былъ близокъ — казались мнѣ живыми мемуарами; въ ихъ разсказахъ я почерпала знаніе человѣческаго сердца, представлявшагося мнѣ раньше въ розовомъ свѣтѣ. Минихъ былъ почтенный старецъ; у него были внучки (дочери его сына) старше меня и онъ полюбилъ меня. Его просвѣщенный умъ, твердость его характера и утонченно вѣжливое обращеніе, свойственное стариннымъ вельможамъ (рѣзко отличавшимся отъ нѣкоторыхъ нашихъ заговорщиковъ) дѣлали изъ него очень пріятнаго и интереснаго собесѣдника. Эта картина, поражая быстрыми появленіями новыхъ лицъ и ихъ противуположностями, заставляла меня размышлять и укрѣпляла мой умъ.

Вскорѣ прибыло другое лицо, которое, можетъ быть невольно и даже само того не подозрѣвая, сдѣлалось источникомъ первыхъ испытанныхъ мной жгучихъ огорченій, противъ которыхъ безсильно мужество, свойственное женщинамъ. То была первая камеристка императрицы, въ бытность ея великой княгиней. Она была сослана одновременно съ графомъ Бестужевымъ и, какъ говорятъ, была въ дружескихъ отношеніяхъ съ моей матерью. Она была дворянскаго происхожденія и отличалась большимъ природнымъ умомъ; ею воспользовались, какъ орудіемъ, чтобы оклеветать меня передъ отцомъ; однако объ этомъ послѣ^[6].

Возвращеніе моего мужа и кровопусканіе, которому я принуждена была себя подвергнуть, вскорѣ успокоили мои нервы и мою кровь. Мы переѣхали въ аппартаменты, приготовленные для насъ во дворцѣ. Мы обѣдали у императрицы; а такъ какъ государыня не ужинала, то намъ подавали ужинъ на нашей половинѣ и мы приглашали къ нему всегда отъ 10—12 персонъ. Мой мужъ получилъ командованіе кирасирскимъ полкомъ, въ которомъ сама императрица числилась полковникомъ.

Этотъ полкъ при императрицѣ Елизаветѣ и Петрѣ III былъ полонъ нѣмцевъ. Ея величество пожелала, чтобы командовалъ имъ русскій вельможа; это назначеніе доставило большое удовольствіе Дашкову; онъ привлекъ въ полкъ молодыхъ русскихъ дворянъ; солдаты и офицеры его боготворили и онъ не жалѣлъ расходовъ на лошадей и пр., чтобы сдѣлать свой полкъ самымъ блестящимъ изъ всей кавалеріи.

Поручикъ Михаилъ Пушкинъ служилъ въ одномъ полку съ моимъ мужемъ. Онъ былъ очень уменъ и благодаря его тонкому уму и остроумной бесѣдѣ пользовался большимъ успѣхомъ среди молодежи. Между нимъ и моимъ мужемъ установились частыя и фамильярныя отношенія, которыя, пожалуй, можно было принять и за дружбу. По просьбѣ мужа я упросила французскаго посла при нашемъ дворѣ, маркиза Лопиталя, прекратить процессъ, начатый противъ Пушкина первымъ французскимъ негоціантомъ въ Петербургѣ, Гейнберомъ, и поддержанный запиской отъ того же посла. Дѣло было серьезно, такъ какъ Пушкинъ вмѣсто того, чтобы заплатить негоціанту слѣдуемыя ему деньги, выгналъ его вонъ изъ дому. Въ то время я была только еще невѣстой князя. Я видѣла маркиза каждый день въ домѣ канцлера и путемъ настойчивыхъ просьбъ мнѣ удалось уговорить его написать командиру полка, маіору князю Меньшикову, что такъ какъ Гейнберъ удовлетворенъ поручикомъ Пушкинымъ, онъ, французскій посолъ, не изъявляетъ никакихъ дальнѣйшихъ претензій и проситъ князя Меньшикова прекратить дѣло и не безпокоить болѣе Пушкина. Я привожу этотъ маленькій инцидентъ во 1-хъ, чтобы обрисовать характеръ этого человѣка, ставшаго причиной второй неосновательной придирки ко мнѣ со стороны императрицы. Я въ этихъ запискахъ не хочу ничего скрывать и разскажу о незначительныхъ недоразумѣніяхъ, происходившихъ между государыней и мной; изъ нихъ станетъ ясно, что я никогда не впадала въ немилость, какъ то утверждали нѣкоторые писатели; она потому только не осыпала меня матеріальными благами, что ей было извѣстно мое безкорыстіе; во 2‑хъ потому, что я безъ ложной скромности могу обнаружить и свое сердце, нетронутое среди придворной жизни, прощавшее и врагамъ и неблагодарнымъ людямъ; я сама ничѣмъ не навлекла на себя ихъ недоброжелательство, но мои всемогущіе враги съумѣли обратить противъ меня и тѣхъ, кому я оказала серьезныя услуги; это не помѣшало мнѣ еще въ теченіе сорока двухъ лѣтъ дѣлать все добро, какое было въ моей власти, часто не мало стѣсняя себя въ своихъ болѣе чѣмъ скромныхъ средствахъ. Наконецъ, у Пушкина (отецъ его потерялъ свое мѣсто и попалъ подъ судъ за лихоимство въ послѣдніе годы царствованія императрицы Елизаветы) денежныя дѣла были очень разстроены; отецъ не могъ ему ничего давать; жалованье его было невелико и мой мужъ великодушно выручалъ изъ денежныхъ затрудненій какъ его, такъ и его брата.

Еще въ царствованіе Петра III Панинъ возымѣлъ мысль окружить своего воспитанника образованными молодыми людьми, знакомыми съ иностранной литературой. Императрица какъ-то разъ заговорила со мной объ этомъ и я указала на Михаила Пушкина, какъ на человѣка въ этомъ случаѣ вполнѣ подходящаго.

Спустя нѣсколько недѣль послѣ нашего разговора, Пушкинъ оказался замѣшаннымъ въ очень скандальной исторіи. Желая угодить мужу, хотя я лично не любила Пушкина, я посовѣтовалась съ императрицей о томъ, какъ его выгородить изъ нея, и намъ это удалось. Такимъ образомъ и я, и мой мужъ оказали ему цѣлый рядъ благодѣяній, что, однако, не помѣшало ему подвести меня самымъ недостойнымъ образомъ. Послѣ восшествія императрицы на престолъ, когда мы жили во дворцѣ, онъ пришелъ однажды ко мнѣ очень разстроенный и печальный. На мои разспросы онъ отвѣтилъ, что вѣроятно его несчастная судьба никогда не измѣнится, такъ какъ мое обѣщаніе устроить его при великомъ князѣ все еще не осуществляется. По своей обычной довѣрчивости я думала, что мои утѣшительныя и ласковыя слова могутъ вызвать только благодарность съ его стороны. Я и сказала ему, что если его участіе въ происшедшей несчастной исторіи и воспрепятствуетъ назначенію его къ особѣ великаго князя, все-таки онъ можетъ, надѣяться на какое-нибудь другое, очень хорошее мѣсто, которое дастъ ему возможность обнаружить свои таланты и познанія. Надо сказать, что за нѣсколько недѣль до воцаренія императрицы Панинъ находился однажды вечеромъ со своимъ воспитанникомъ у ея высочества. Разговоръ коснулся воспитанія великаго князя и Панинъ выразилъ мнѣніе, что великій князь потому такъ застѣнчивъ и нелюдимъ, что мало видитъ народу и что слѣдовало бы приставить къ нему нѣсколькихъ образованныхъ молодыхъ людей; въ числѣ прочихъ онъ назвалъ Михаила Пушнина (по просьбѣ моего мужа, горячо рекомендовавшаго Пушкина моему дядѣ передъ отъѣздомъ своимъ въ Константинополь).

— Я охотно вѣрю, — отвѣтила императрица на упоминаніе о Пушкинѣ, — что вся эта некрасивая исторія окажется выдуманной; но достаточно и того, что она огласилась, и что на Пушкина падаетъ и тѣнь сомнѣнія, чтобы лишить его возможности быть товарищемъ моего сына.

Я напомнила императрицѣ, что я предложила кандидатуру Пушкина задолго до этой исторіи, что и мужъ мой также до своего отъѣзда, четыре мѣсяца тому назадъ, говорилъ о немъ своему дядѣ; соглашаясь отъ всего сердца съ мнѣніемъ государыни, я поставила ей на видъ, что въ случаѣ, если вся исторія окажется клеветой, будетъ жаль если небогатый, но способный молодой человѣкъ лишится возможности служить своему отечеству. Императрица и дядя согласились со мной. Въ вышеупомянутомъ разговорѣ съ Пушкинымъ я дала ему понять, что ему не слѣдуетъ очень надѣяться на это мѣсто, такъ какъ императрица, при всемъ своемъ расположеніи къ нему, врядъ ли найдетъ возможнымъ предоставить его ему. Читатель видитъ, какъ много этотъ господинъ былъ обязанъ мнѣ и моему мужу! Что же онъ сдѣлалъ? Выйдя отъ меня, онъ на лѣстницѣ встрѣтилъ Зиновьева и, съ такимъ же печальнымъ лицомъ разсказавъ ему свои невзгоды, прибавилъ, что онъ тѣмъ болѣе несчастенъ, что только что узналъ отъ меня, что императрица вѣритъ скандальнымъ слухамъ, распространившимся на его счетъ. Зиновьевъ предложилъ свести его къ фавориту, Григорію Орлову, съ которымъ онъ былъ въ дружескихъ отношеніяхъ. Орловъ разспросилъ Пушкина, въ чемъ дѣло. Тотъ употребилъ все свое краснорѣчіе, которое оказало тѣмъ болѣе успѣшное дѣйствіе, что Орловъ всегда искалъ случая мнѣ повредить. Онъ увѣрилъ Пушкина, что ея величество думаетъ совершенно иначе, обѣщалъ ему, что въ тотъ же вечеръ переговоритъ съ ней и надѣется, что докажетъ ему это.

Вечеромъ, когда мы съ мужемъ собирались ложиться спать, камердинеръ князя передалъ ему письмо. Оно было отъ Пушкина и повергло насъ въ безпредѣльное изумленіе. Онъ писалъ, что Зиновьевъ увлекъ его къ Орлову и что онъ, не помня въ точности своихъ словъ, все же опасается, что они могутъ навлечь на меня непріятности, вслѣдствіе чего онъ готовъ, изъ благодарности къ намъ и повинуясь чувству справедливости, письменно отказаться отъ всего, что говорилъ у Орлова. Онъ предлагалъ моему мужу прислать къ нему на слѣдующее утро за этимъ документомъ. Я совѣтовала не дѣлать этого, но мой мужъ нашелъ, что не слѣдуетъ лишать его возможности оправдаться. Когда на слѣдующее утро я по обыкновенію пошла къ императрицѣ, она спросила меня, зачѣмъ я причиняю безпокойство ея подданнымъ, увѣряя ихъ, что она плохого о нихъ мнѣнія, и огорчила Пушкина, давъ ему понять, что она дурно о немъ думаетъ. Меня ея слова удивили, но я сдержала себя и удовольствовалась тѣмъ, что напомнила императрицѣ, что во вниманіе къ давнишнимъ близкимъ отношеніямъ моего мужа съ Пушкинымъ — хотя, сказать мимоходомъ, я думаю, что мой мужъ не очень ими гордился — я поставила себѣ задачей устроить его судьбу, и предоставляю ей самой судить о его поведеніи въ отношеніи меня; зная ея чувствительный и просвѣщенный умъ, я спросила, можетъ ли она осуждать слова, сказанныя для успокоенія смятенной души, тѣмъ болѣе, что я вовсе и не говорила ему, что ея величество вѣритъ исторіи, столь повредившей ему въ глазахъ общества; я обѣщала ему, взамѣнъ назначенія къ великому князю, доставить ему какое-нибудь другое мѣсто, которое дастъ ему возможность проявить свои таланты.

Этотъ разговоръ меня взволновалъ. Я оставила покои императрицы и ничуть не была удивлена, когда мой мужъ встрѣтилъ меня словами:

— Ты вѣрнѣе поняла Пушкина, чѣмъ я; онъ негодяй: онъ сказалъ посланному, что не можетъ дать письма, обѣщаннаго мнѣ наканунѣ.

— Забудемъ, милый другъ, — отвѣтила я, — этого человѣка, который былъ недостоинъ общенія съ тобой даже въ дѣтствѣ.

Впослѣдствіи, благодаря покровительству Орлова, ему было поручено завѣдываніе мануфактуръ-коллегіей; пользуясь оказаннымъ ему довѣріемъ и данной властью, онъ велѣлъ фабриковать заграницей фальшивыя ассигнаціи, за что былъ сосланъ въ Сибирь, гдѣ и провелъ остатокъ своихъ дней.

Ея величество уѣхала въ Москву на коронацію въ сентябрѣ. Я ѣхала съ ней въ каретѣ, мой мужъ также былъ въ ея свитѣ.

По дорогѣ, во всѣхъ городахъ и селахъ, населеніе проявляло такую восторженную радость, что императрица не могла не остаться ею довольной.

Не въѣзжая въ Москву, государыня остановилась въ помѣстьѣ графа Разумовскаго, куда собрались всѣ должностныя лица Москвы и масса приглашенныхъ.

Мой мужъ поѣхалъ навѣстить свою мать и вернулся на слѣдующій день. Я сказала ея величеству, что и мнѣ слѣдуетъ съѣздить въ Москву на одинъ день. Императрица хотѣла отговорить меня отъ этой поѣздки, ссылаясь на мое утомленіе отъ дороги, но ей удалось задержатъ меня лишь до полудня, такъ какъ я стремилась поскорѣе увидѣть моего маленькаго Михаила, котораго я оставила на попеченіи бабушки. Послѣ обѣда императрица позвала меня и мужа въ отдѣльную комнату и тутъ, попытавшись еще разъ отговорить меня отъ поѣздки, осторожно объявила мнѣ о смерти моего сына Михаила.

Это извѣстіе меня глубоко огорчило, но не поколебало моего намѣренія повидаться со свекровью, которая безъ сомнѣнія была также удручена потерей внука, съ которымъ не разлучалась со дня его рожденія.

Я не вернулась болѣе въ Петровское (имѣніе Разумовскаго), гдѣ императрица оставалась до своего торжественнаго въѣзда въ Москву; мнѣ удалось не только избѣгнуть участія въ этомъ торжествѣ, но и уклониться отъ переѣзда въ помѣщеніе, приготовленное для меня во дворцѣ.

Ея величество въѣхала въ Москву за нѣсколько дней до своего коронованія.

Я ее видѣла каждый день. Орловы, думая унизить меня, внушили церемоніймейстеру, что орденъ св. Екатерины не даетъ мнѣ права на особенное мѣсто во время церемоніи коронованія; онъ, дѣйствительно, не давалъ никакого особаго преимущества въ этомъ отношеніи, но уже 50 лѣтъ считался высшей наградой. Петръ I, желая привлечь дворянство къ службѣ, особенно къ военной, установилъ нѣмецкій этикетъ, согласно которому въ высокоторжественные дни приглашенные размѣщались сообразно чинамъ, жены — по чинамъ своихъ мужей, а дѣвицы — по чинамъ своихъ отцовъ; такимъ образомъ на торжествѣ коронованія я должна была занимать мѣсто жены полковника. Все относительно на этомъ свѣтѣ; мѣсто жены полковника было самое послѣднее въ соборѣ; имъ отводился послѣдній рядъ на высокомъ помостѣ, сооруженномъ въ церкви. Мои друзья думали, что я обижусь этимъ, и находили даже, что мнѣ не слѣдуетъ ѣхать въ церковь.

— Я непремѣнно поѣду, — отвѣчала я; — я непремѣнно хочу видѣть церемонію, которую никогда не видѣла и, надѣюсь, никогда не увижу болѣе. Мнѣ совершенно безразлично, на какомъ мѣстѣ я буду сидѣть; я настолько горда, что думаю, что я своимъ присутствіемъ украшу самое послѣднее мѣсто и сдѣлаю его равнымъ самому первому. Не меня вѣдь будутъ бранить за это, такъ что мнѣ не придется краснѣть, и я настолько великодушна, что желаю, чтобы и другихъ за это не журили.

22 сентября, въ день коронаціи, я, по обыкновенію, отправилась къ императрицѣ, только гораздо раньше обычнаго часа. При выходѣ ея изъ внутреннихъ покоевъ я слѣдовала непосредственно за ней (великій князь былъ боленъ, а императорской фамиліи не было). Въ соборѣ я, весело улыбаясь, отправилась на свое скромное мѣсто, которое не уготовало мнѣ никакихъ непріятностей, за исключеніемъ одной: я не знала никого изъ дамъ, занимавшихъ мѣста наравнѣ со мной. Я разсуждала, что если бы въ театрѣ давали оперу, которую мнѣ такъ бы хотѣлось видѣть, и не оставалось бы хорошихъ мѣстъ, я, со своей страстной любовью къ музыкѣ, согласилась бы скорѣй занять мѣсто въ райкѣ, чѣмъ вовсе пропустить спектакль. Здѣсь было почти то же самое. Тѣ, кто согласится со мной, что можно быть униженнымъ только собственными поступками, не удивятся тому, что я отнеслась такъ равнодушно къ этому инциденту.

По выходѣ изъ церкви ея величество сѣла на тронъ; тутъ же я была назначена статсъ-дамой^[7]. Было много новыхъ назначеній. Мой мужъ былъ сдѣланъ камеръ-юнкеромъ съ чиномъ бригадира; ему вмѣстѣ съ тѣмъ было оставлено и командованіе кирасирскимъ полкомъ.

Въ продолженіе нѣсколькихъ недѣль шли безпрерывныя празднества. Москва была довольна и зима проходила среди всеобщаго веселія. Въ это время графъ Бестужевъ, о которомъ я уже упоминала, прочелъ нѣкоторымъ лицамъ вздорную челобитную на имя императрицы, въ которомъ ее всеподданнѣйше, всепочтительнѣйше и всенижайше просили избрать себѣ супруга, въ виду слабаго здоровья великаго князя. Нѣсколько вельможъ подписали ее, но когда онъ явился съ этой челобитной къ моему дядѣ канцлеру, эта безумная и опасная затѣя была навсегда уничтожена мужественнымъ его поведеніемъ. Онъ прервалъ графа Бестужева и просилъ его не нарушать покой, столь необходимый ему, вслѣдствіе его болѣзни, и не волновать его столь нелѣпыми и опасными для спокойствія и счастія родины проектами; онъ не захотѣлъ слушать дальнѣйшаго чтенія фантастической челобитной и, повернувъ Бестужеву спину, вышелъ изъ комнаты. Бестужевъ вообразилъ, что дядя столь рѣшительно отвергъ его проектъ, опираясь на могущественную партію. Между тѣмъ онъ почти никого не видѣлъ по болѣзни; въ городѣ уже упорно держались слухи, что Бестужевъ былъ орудіемъ честолюбія Григорія Орлова. По уходѣ Бестужева дядя велѣлъ заложить карету и, несмотря на болѣзнь, поѣхалъ просить аудіенціи у императрицы, немедленно принявшей его. Онъ разсказалъ императрицѣ странное заявленіе, которое сдѣлалъ ему Бестужевъ, представилъ ей, сколько затрудненій явилось бы, еслибы она поставила надъ собой повелителя въ лицѣ мужа, и выразилъ мнѣніе, что по всей вѣроятности народъ не пожелаетъ видѣть Орлова ея супругомъ. Императрица увѣрила его, что она никогда не уполномочивала этого стараго интригана на подобный шагъ, и сказала, что не забудетъ откровеннаго и благороднаго образа дѣйствій дяди, въ которомъ она усматриваетъ и чувство дружбы лично къ ней. Дядя отвѣтилъ, что онъ исполнилъ только свой долгъ и предоставляетъ теперь ей самой подумать надъ этимъ, и удалился. Подобное поведеніе канцлера вызвало всеобщее одобреніе и уваженіе къ нему.

Тѣмъ временемъ заболѣла младшая сестра моего мужа, княжна Анастасія. Невѣжество ея врача привело къ тому, что ея сильный организмъ лишь нѣсколько оттянулъ смерть. Она цѣлый мѣсяцъ прожила въ мукахъ и конвульсіяхъ. Я не отходила отъ нея, потому что одна имѣла на нее вліяніе; такъ какъ я сама болѣла до этого и была беременна, то просила мужа никого не принимать. Самъ князь, между глубоко огорченною матерью и умирающею сестрою, которую онъ нѣжно любилъ, былъ очень опечаленъ; мы видѣли только самыхъ близкихъ родныхъ, и такимъ образомъ ничего не знали про множество самыхъ разнорѣчивыхъ слуховъ, ходившихъ по Москвѣ. Моя невѣстка умерла въ апрѣлѣ. Свекровь переселилась на нѣкоторое время къ своему брату, генералу Леонтьеву. Я была огорчена смертью любезной моей невѣстки, измучена безсонными ночами, что въ связи съ моей беременностью и печальными хлопотами по случаю похоронъ окончательно подорвало мои силы и я слегла въ постель. Болѣзнь и смерть моей невѣстки и собственное недомоганіе избавили меня отъ частыхъ посѣщеній Хитрово, пріѣзжавшаго совѣтоваться со мной насчетъ тѣхъ мѣръ, которыя слѣдовало принять, чтобы помѣшать считавшемуся уже дѣломъ рѣшеннымъ браку императрицы съ Григоріемъ Орловымъ; германскій императоръ пожаловалъ ему титулъ князя священной Римской имперіи.

Этотъ Хитрово былъ однимъ изъ самыхъ безкорыстныхъ заговорщиковъ. Онъ былъ очень прямодушенъ, красивъ собой и обладалъ благородными и утонченными манерами, что можетъ быть и вызвало ревность Орловыхъ. Его двоюродный братъ Ржевскій, присоединившійся къ Орловымъ и Хитрово въ заговорѣ противъ Петра III, передалъ Алексѣю Орлову, что Хитрово предложилъ всѣмъ участникамъ переворота собраться и умолять императрицу не приводить въ исполненіе проекта Бестужева и въ случаѣ, если императрица отъ своего намѣренія не отступится, убить Григорія Орлова. Хитрово былъ арестованъ и допрошенъ Алексѣемъ Орловымъ; говорили даже, что Орловъ грубо съ нимъ обошелся. Онъ не только ничего не отрицалъ, но даже съ гордостью объявилъ, что первый вонзитъ шпагу въ сердце Орлова и самъ готовъ скорѣй умереть, чѣмъ примириться съ унизительнымъ сознаніемъ, что вся революція послужила только къ опасному для отечества возвышенію Григорія Орлова.

Во время болѣе офиціальнаго допроса, которому его подвергъ Суворовъ (отецъ знаменитаго фельдмаршала), его спросили, не сообщалъ ли онъ мнѣ своихъ плановъ и какого я была мнѣнія о нихъ. Онъ отвѣтилъ:

— Я былъ три раза у княгини, чтобы спросить ея совѣтовъ, даже ея приказаній на этотъ счетъ, но меня ни разу къ ней не допустили. Я впослѣдствіи узналъ, что она никого не принимала. Если бы я имѣлъ честь ее увидать я бы сообщилъ ей свои мысли на этотъ счетъ и убѣжденъ, что услышалъ бы изъ ея устъ только слова, продиктованныя патріотизмомъ и величіемъ души.

Я не знаю, чему приписать слѣдующій поступокъ Суворова: встрѣтивъ на слѣдующій день во дворцѣ мужа, онъ передалъ ему подъ секретомъ содержаніе вышеописаннаго допроса, ссылаясь на свою благодарность къ покойному отцу князя, за оказанныя ему услуги.

12-го мая я родила сына, а 13-го мой мужъ схватилъ ангину, которой страдалъ каждый годъ; у него былъ сильный жаръ. Три дня спустя пріѣхалъ Тепловъ, первый секретарь императрицы, съ письмомъ отъ государыни и велѣлъ просить мужа выйти къ нему на улицу въ виду того, что у него есть вѣскія основанія доставить ему это безпокойство и не входить самому въ домъ (потому ли, что государыня приказала передать письмо секретно, или потому, что Тепловъ не желалъ встрѣтитъ у насъ Паниныхъ). Князь, лежавшій въ комнатѣ смежной съ моей, безшумно одѣлся и вышелъ къ Теплову на улицу. Мужъ былъ въ негодованіи отъ содержанія письма, въ которомъ императрица выражала надежду, что не окажется вынужденной забыть мои заслуги и потому проситъ мужа повліятъ на меня въ томъ смыслѣ, чтобы и я не забывалась, такъ какъ до нея дошли слухи, что я осмѣливаюсь ей угрожать. Я ничего не знала о письмѣ и появленіи Теплова до вечера, когда пріѣхали оба графа Панины и стали тихо разговаривать въ сосѣдней комнатѣ, какъ бы опасаясь, чтобы я ихъ не услышала. Моя невѣстка, княжна Александра, вышла ко мнѣ изъ комнаты брата и я ее спросила, кто тамъ. Она отрицала присутствіе кого бы то ни было. Это меня встревожило и, вообразивъ, что мужъ очень боленъ, я собиралась вскочить съ постели, чтобы идти къ нему. Тогда княжна Александра сказала, что мужу гораздо лучше, но что у него оба Панины, которые о чемъ-то оживленно разговариваютъ съ ея братомъ. Я попросила ее передать Панинымъ, что я бы хотѣла съ ними поговорить. Они вошли ко мнѣ и разсказали о письмѣ и посѣщеніи Теплова. Я гораздо больше вознегодовала на то, что Тепловъ вызвалъ мужа на улицу, несмотря на его болѣзнь, чѣмъ на несправедливость императрицы; меня она не удивила; я вѣдь знала, что Орловы были моими врагами. Я хотѣла прочесть письмо, но генералъ Панинъ отвѣтилъ на это:

— Князь сдѣлалъ то, что и я бы сдѣлалъ на его мѣстѣ: онъ разорвалъ записку и отвѣтилъ Теплову твердо и съ достоинствомъ.

Должна сознаться, что я была покойнѣе, чѣмъ была бы всякая другая при подобныхъ обстоятельствахъ, и поручила графу Панину спросить императрицу, слѣдуетъ ли послать моего сына для обряда крещенія во дворецъ, въ виду того, что сама государыня предложила мнѣ крестить моего ребенка.

— Я увѣрена, — сказала я, — что она не позволитъ себѣ отказать въ этомъ. Когда ушли Панины, мой мужъ всталъ съ постели и, пока ее оправляли, пришелъ ко мнѣ; онъ былъ такъ блѣденъ, что я не вѣрила улучшенію его здоровья. Я не позволила ему долго сидѣть возлѣ меня и уговорила выпить бульону, когда ляжетъ въ кровать. Его блѣдность встревожила меня и не дала мнѣ уснуть въ обычный часъ.

Не успѣла я наконецъ задремать, какъ меня разбудили какіе-то пьяные крики подъ окномъ. То были ткачи; которыхъ Орловы, жившіе въ собственномъ дом (одинъ только Григорій жилъ во дворцѣ) вызывали къ себѣ, заставляли пѣть и плясать, затѣмъ напаивали ихъ и отпускали домой. Теперь они шли домой, и къ несчастью окно моей спальни выходило на улицу и я отъ шума и крика вскочила въ испугѣ. Я почувствовала сильныя внутреннія боли и судороги въ рукѣ и ногѣ. Я послала мою старушку, спавшую возлѣ меня, за полковымъ хирургомъ (онъ жилъ у насъ въ домѣ) и велѣла впустить его ко мнѣ въ другую дверь, не черезъ комнату мужа. Когда хирургъ меня увидалъ, онъ совершенно растерялся и хотѣлъ послать за докторомъ и разбудить князя. Я не позволила ни того, ни другого; однако въ шесть часовъ мнѣ стало хуже и, думая, что я умираю, я велѣла разбудить мужа. Мой докторъ, будучи вмѣстѣ съ тѣмъ и придворнымъ лекаремъ, жилъ во дворцѣ въ большомъ разстояніи отъ насъ; онъ пріѣхалъ только послѣ девяти часовъ; онъ меня спасъ, но поправлялась я долго и очень медленно.

Императрица и великій князь крестили моего сына. Въ день, назначенный ея величествомъ, графиня Панина поѣхала ко двору и отвезла моего сына императрицѣ; но ея величество не справилась о моемъ здоровьѣ.

Вскорѣ дворъ уѣхалъ въ Петербургъ. Я осталась въ Москвѣ, каждый день принимала ванны, но силы мои не возвращались. Въ іюлѣ мужъ мой уѣхалъ въ Петербургъ и затѣмъ въ Дерптъ, гдѣ квартировалъ его полкъ. Я же переѣхала въ наше имѣніе, лежавшее въ 7 верстахъ отъ Москвы. Дѣвица Каменская съ сестрами раздѣляли мое уединеніе. Чистый воздухъ, холодныя ванны и правильная жизнь благотворно повліяли на мое здоровье. Въ декабрѣ я, хотя еще и не совсѣмъ окрѣпши, уѣхала въ Петербургъ, въ сопровожденіи старшей дѣвицы Каменской. Мужъ мой нанялъ для меня домъ Одара, помѣстительный и заново отдѣланный^[8].

Вслѣдствіе смерти Августа, короля польскаго, польскій престолъ оказался вакантнымъ, что конечно представило широкое поле политическимъ интригамъ. Саксонская династія желала сохранить польскую корону въ своей семьѣ; прусскій король желалъ противоположнаго. Часть польскихъ вельможъ, подкупленные щедротами саксонскихъ курфюрстовъ, склонялась въ ихъ пользу. Другіе же, будучи горячими патріотами, находили, что, въ случаѣ избранія короля изъ Саксонскаго дома, польская корона окажется почти наслѣдственной въ саксонской династіи, что противорѣчило бы принципамъ польской конституціи, и желали возведенія на престолъ одного изъ Пястовъ. Вѣнскій кабинетъ, стремившійся пріобрѣсти дружбу и довѣріе нашего Двора, не задумываясь также объявилъ себя сторонникомъ Пястовъ, можетъ быть имѣя въ виду одного изъ князей Чарторыжскихъ. Императрица, не объявляя еще своего намѣренія возвести на престолъ Понятовскаго, высказалась только за конституціонное избраніе одного изъ Пястовъ, но когда она сказала это въ совѣтѣ, князь Орловъ вдругъ выставилъ сильные доводы противъ возвышенія Понятовскаго. Военный министръ, графъ Захаръ и его братъ, графъ Иванъ Чернышевы, видя, какое вліяніе имѣетъ Орловъ на императрицу, стали (правда, не совсѣмъ открыто) на сторону Орлова; были пущены въ ходъ всѣ мѣры, вплоть до посылки войскъ въ Польшу, чтобы, избѣгая, однако, явнаго неповиновенія, помѣшать осуществленію плановъ императрицы. Приближалось время собранія сейма и императрица находила, что во главѣ войскъ долженъ стоять энергичный человѣкъ, который будетъ дѣйствовать не сообразуясь съ желаніями фаворита. Ея выборъ палъ на моего мужа и она такъ секретно повела съ нимъ переговоры, что онъ уѣхалъ изъ Петербурга прежде, нежели узнали о его назначеніи. Князь былъ польщенъ довѣріемъ императрицы. Онъ быстро собрался въ путь и восторжествовалъ надъ всѣми препятствіями. Князю Волконскому, получившему командованіе надъ войсками, которыя должны были вступить въ Польшу и поддерживать патріотовъ и конституціонныя права Польши, было повелѣно остановиться въ Смоленскѣ. Мой мужъ имѣлъ въ своемъ распоряженіи количество войскъ, необходимое для экспедиціи. Его полномочія устранили всѣ затрудненія, возникшія вслѣдствіе того, что подъ его начальствомъ очутились генералы и бригадиры, старшіе его по службѣ; до своего прибытія въ Варшаву онъ долженъ былъ отдавать отчетъ въ своихъ дѣйствіяхъ только непосредственно самой императрицѣ и своему дядѣ, министру, графу Панину.

Разлука съ мужемъ и болѣзнь моей дочери разстроили меня настолько, что я нашла нужнымъ перемѣнить климатъ; но, не желая удаляться отъ Петербурга, гдѣ скорѣй всего могла получать свѣдѣнія о мужѣ, я попросила у моего двоюроднаго брата, князя Куракина, разрѣшенія поселиться въ его помѣстьяхъ въ Гатчинѣ, ставшей теперь столь великолѣпной.

Тогда еще не было чудесной и значительно сокращенной дороги, которую провели впослѣдствіи, когда императрица купила Гатчину послѣ смерти князя Куракина, такъ что Гатчина была въ 60 верстахъ отъ Петербурга. Я удалилась туда съ госпожей Каменской и моими двумя дѣтьми и жила въ Гатчинѣ до возвращенія императрицы изъ ея путешествія въ Ригу, въ полномъ уединеніи, выѣзжая изъ дому только для прогулки въ экипажѣ или верхомъ.

За нѣсколько мѣсяцевъ до этого, генералъ Панинъ былъ назначенъ сенаторомъ и членомъ совѣта. Такъ какъ у него не было своего дома, а моя квартира была чрезвычайно помѣстительна, я предложила ему занять ее, не желая дѣлать пріемовъ, ни тратить много денегъ въ отсутствіе моего мужа, а сама переселилась съ дѣтьми во флигель, гдѣ была и баня, необходимая для дѣтей.

Генералъ Панинъ занималъ мой домъ до отъѣзда императрицы въ Ригу, куда онъ ее сопровождалъ. Въ качествѣ сенатора онъ каждый день принималъ большое количество просителей; наши входы и выходы были на противоположныхъ концахъ дома; кромѣ того пріемъ дяди происходилъ въ весьма ранніе часы, такъ что я никогда не видала его просителей и не знала даже, кто они. Въ числѣ ихъ, какъ оказалось впослѣдствіи, былъ и Мировичъ, ставшій знаменитымъ вслѣдствіе своего нелѣпаго и преступнаго замысла вернуть престолъ Іоанну, заключенному въ Шлиссельбургскую крѣпость. Это обстоятельство снова чуть не создало мнѣ огорченія, возбудивъ подозрѣнія, которыхъ я рѣшительно ничѣмъ не вызвала. Но моихъ принциповъ не понимали, а высокое положеніе при дворѣ неминуемо сопряжено съ горестями и непріятностями. Я слишкомъ много сдѣлала для императрицы и во вредъ собственнымъ интересамъ, чтобы не стать мишенью для злобы и клеветы.

Дворъ вернулся въ Петербургъ, куда и я переѣхала черезъ нѣсколько дней. Мой дядя, генералъ Панинъ, жилъ уже въ своемъ домѣ и его жена пріѣхала къ нему изъ Москвы. Эта почтенная женщина, бывшая для меня искреннимъ другомъ и отличавшаяся, кромѣ всѣхъ качествъ, присущихъ женщинамъ, необычайной кротостью и благодушіемъ, имѣла слабыя легкія и, со времени нашего отъѣзда изъ Москвы, ея болѣзнь сдѣлала большіе успѣхи. Генералъ, много бывая при дворѣ, принужденъ былъ часто отлучаться изъ дому, вслѣдствіе чего я удѣляла много времени его супругѣ, которую искренно любила.

Однажды дядя сказалъ мнѣ, что во время своего пребыванія въ Ригѣ императрица получила письмо отъ Алексѣя Орлова, сообщавшее ей про заговоръ Мировича; это извѣстіе очень встревожило императрицу и она передала письмо своему первому секретарю, Елагину; письмо содержало приписку, гласившую, что видѣли, какъ Мировичъ нѣсколько разъ рано утромъ бывалъ у меня въ домѣ. Елагинъ сталъ увѣрять ея величество, что это, по всей вѣроятности, ошибка, такъ какъ врядъ ли княгиня Дашкова, не принимавшая почти никого, допустила бы до себя никому неизвѣстнаго и повидимому не совсѣмъ нормальнаго человѣка. Елагинъ не удовольствовался этимъ честнымъ и прямодушнымъ поступкомъ и прямо отъ императрицы пошелъ къ генералу Панину и разсказалъ ему все. Тотъ уполномочилъ его передать императрицѣ, что, дѣйствительно, Мировичъ бывалъ рано по утрамъ въ моемъ домѣ, но онъ приходилъ къ нему, Панину, по одному дѣлу въ сенатѣ. Къ тому же Панинъ вызывался, если императрица пожелаетъ, сообщить свѣдѣнія о Мировичѣ, который былъ адъютантомъ полка, состоявшаго подъ командованіемъ Панина въ Семилѣтнюю войну. Елагинъ отправился къ императрицѣ и передалъ ей, что графъ Панинъ можетъ удовлетворить ея любопытство насчетъ Мировича.

Дѣйствительно, государыня послала за Панинымъ; онъ разсказалъ ей все, что зналъ и, если съ одной стороны онъ уничтожилъ въ ней всякое подозрѣніе въ моемъ сообществѣ съ Мировичемъ, то съ другой — врядъ ли доставилъ ей удовольствіе, обрисовавъ ей портретъ Мировича, составлявшій точный снимокъ съ Григорія Орлова, самонадѣяннаго вслѣдствіе своего невѣжества и предпріимчиваго вслѣдствіе того, что не умѣлъ измѣрить глубину и обширность замысловъ, которые онъ думалъ легко исполнить съ помощью своего скуднаго ума.

Меня это все повергло въ печаль. Я увидѣла, что мой домъ или скорѣй домъ графа Панина былъ окруженъ шпіонами Орловыхъ; я жалѣла, что императрицу довели до того, что она подозрѣвала даже лучшихъ патріотовъ, а когда Мировича казнили, я радовалась тому, что никогда не видѣла его, такъ какъ это былъ первый человѣкъ, казненный смертью со дня моего рожденія, и еслибы я знала его лицо, можетъ быть оно преслѣдовало бы меня во снѣ подъ свѣжимъ впечатлѣніемъ казни.

Этотъ заговоръ такъ ничѣмъ и не кончился, а публичный судъ надъ Мировичемъ (его допросъ и весь процессъ происходилъ при участіи не только всѣхъ сенаторовъ, но всѣхъ президентовъ и вице-президентовъ коллегій и генераловъ петербургской дивизіи) не оставилъ никому въ Россіи ни малѣйшаго сомнѣнія насчетъ этого дѣла: всѣ ясно увидѣли, что легкость, съ которою Петръ III былъ низложенъ съ престола, внушила Мировичу мысль, что и ему удастся сдѣлать то же самое въ пользу Іоанна. За границей же, искренно ли или притворно, приписывали всю эту исторію ужасной интригѣ императрицы, которая будто бы обѣщаніями склонила Мировича на его поступокъ и затѣмъ предала его. Въ мое первое путешествіе за границу въ 1770 г. мнѣ въ Париж стоило большого труда оправдать императрицу въ этомъ двойномъ предательствѣ. Всѣ иностранные кабинеты, завидуя значенію, какое пріобрѣла Россія въ царствованіе просвѣщенной и дѣятельной государыни, пользовались всякимъ самымъ ничтожнымъ поводомъ для возведенія клеветы на императрицу. Я говорила въ Парижѣ (и до этого еще Неккеру и его женѣ, которыхъ видѣла въ Спа), что странно именно французамъ, имѣвшимъ въ числѣ своихъ министровъ кардинала Мазарини, приписывать государямъ и министрамъ столь сложные способы избавиться отъ подозрительныхъ людей, когда они по опыту знаютъ, что стаканъ какого-нибудь напитка приводить къ той же цѣли гораздо скорѣй и секретнѣе.

Изъ иностранцевъ я видѣлась только съ польскимъ посломъ, графомъ Ржевусскимъ, такъ какъ онъ могъ доставлять мнѣ свѣдѣнія о моемъ мужѣ. Онъ сообщилъ мнѣ, что благодаря энергіи князя, планъ императрицы несомнѣнно удастся, что порядокъ и дисциплина въ его войскахъ привлекли къ нимъ всѣ сердца и что графъ Понятовскій былъ въ особенности обязанъ ему. Императрица также отзывалась о мужѣ съ похвалой и называла его своимъ «маленькимъ фельдмаршаломъ». Но Провидѣнію не было угодно, чтобы онъ воспользовался плодами своихъ трудовъ и благороднаго безкорыстія.

Въ сентябрѣ въ Петербургъ пріѣхалъ (вслѣдъ за курьеромъ, возвѣстившимъ избраніе Понятовскаго на польскій престолъ) курьеръ отъ нашего посла въ Варшавѣ графа Кейзерлинга, и его коллеги князя Репнина съ извѣстіемъ, что мой мужъ, совершая усиленные переходы не взирая на сильную лихорадку, наконецъ палъ жертвой рвенія, которое онъ приложилъ къ исполненію воли императрицы. Однажды утромъ моя тетка, графиня Панина, пріѣхала ко мнѣ, грустная и разстроенная, и предложила мнѣ прокатиться съ ней въ экипажѣ и затѣмъ отобѣдать у нея. Я думала, что она чувствуетъ себя хуже, не предполагая, что я была достойна жалости больше ея. Я быстро одѣлась и, пріѣхавъ къ ней, застала обоихъ дядей; ихъ растерянный и печальный видъ внушилъ мнѣ опасенія.

Послѣ обѣда, при разныхъ приготовленіяхъ, придуманныхъ ими для сообщенія мнѣ самой ужасной для меня катастрофы, я узнала о смерти моего мужа. Я была въ состояніи истинно достойномъ сожалѣнія. Лѣвая нога и рука, уже пораженныя послѣ родовъ, совершенно отказались служить и висѣли, какъ колодки. Мнѣ приготовили постель, привели дѣтей, но я 15 дней находилась между жизнью и смертью. Моя добрая тетка, не взирая на свою слабость, и г‑жа Каменская день и ночь ухаживали за мной. Докторъ Крузе своимъ искусствомъ, и уходомъ спасъ мнѣ жизнь. Мои дѣти со своимъ штатомъ и все необходимое для меня было перевезено въ домъ Паниной, пока я еще не пришла въ сознаніе. Меня помимо моей воли помѣстили въ покояхъ тети, оставившей для себя только одну маленькую комнатку. Пятнадцать дней спустя ей самой стало рѣшительно хуже и она почти не покидала уже постели. Я приказывала носить себя къ ней каждый день, а черезъ недѣлю не стало моего нѣжнаго друга. На слѣдующій день послѣ ея смерти меня перенесли въ карету и я вернулась къ себѣ домой.

Меня долгое время оставляли въ невѣдѣніи относительно разстроеннаго матеріальнаго положенія, въ которомъ мужъ оставилъ меня и дѣтей. Вслѣдствіе своего великодушія по отношенію къ офицерамъ, онъ помогалъ имъ, дабы они не причиняли безпокойства жителямъ, и надѣлалъ много долговъ. Въ концѣ концовъ пришлось сообщить мнѣ цифру долговъ. Покинутая своей семьей^[9], я могла ждать совѣтовъ и помощи только отъ графовъ Паниныхъ. Мужъ, умирая, написалъ графу Панину, министру, письмо, въ которомъ, обвиняя себя въ разстройств дѣлъ, просилъ его привести ихъ въ порядокъ, не покидать меня и дѣтей и постараться заплатить кредиторамъ, не лишая насъ нѣкотораго достатка. Онъ назначалъ его опекуномъ надъ имѣніями и дѣтьми. Тотъ попросилъ своего брата быть опекуномъ совмѣстно съ нимъ и, оба, показавъ мнѣ письмо мужа, объяснили, что и мнѣ необходимо принять участіе въ опекѣ, въ виду того, что они по своей должности обязаны жить въ Петербургѣ, а я могла ѣздить и въ Москву и въ свои имѣнія и слѣдовательно могла принести больше пользы, нежели они. Старшій графъ Панинъ, думая, что ея величество, узнавъ, въ какомъ положеніи я осталась съ дѣтьми, поспѣшитъ меня выручить, испросилъ у нея указъ, дозволявшій опекѣ продать земли для уплаты долговъ. Я была этимъ крайне недовольна и, когда мнѣ принесли указъ, объявила, что я никогда не воспользуюсь этой царской милостью и предпочитаю ѣсть одинъ хлѣбъ, чѣмъ продать родовыя помѣстья моихъ дѣтей.

Мнѣ удалось уѣхать изъ Петербурга только въ мартѣ 1765 г., и то подвергаясь большой опасности, такъ какъ настала оттепель и переправа черезъ рѣки была весьма рискована. Едва я начала вставать на нѣсколько часовъ съ постели, у моего сына образовался глубокій нарывъ. Операція была болѣзненна и опасна, но благодаря уходу Крузе и искусству хирурга Кельхена жизнь его была спасена.

Эта болѣзнь отсрочила еще мое выздоровленіе; я отдала тремъ главнымъ кредиторамъ моего мужа все его серебро и свои немногія драгоцѣнности, оставивъ себѣ только вилки и ложки на четыре куверта, и уѣхала въ Москву, твердо рѣшивъ уплатить всѣ долги мужа, не продавая земель и не прибѣгая къ помощи казны.

Пріѣхавъ въ Москву, я хотѣла поселиться въ деревнѣ, но узнала, что домъ совсѣмъ развалился; тогда я велѣла выбрать крѣпкія балки и выстроить изъ нихъ маленькій деревянный домъ, и слѣдующей весной поселилась въ немъ на восемь мѣсяцевъ. Я ассигновала на себя и на дѣтей всего 500 р. въ годъ, и благодаря моимъ сбереженіямъ и продажѣ серебра и драгоцѣнностей, къ моему крайнему удовольствію, всѣ долги были уплачены въ теченіе 5 лѣтъ. Еслибы мнѣ сказали до моего замужества, что я, воспитанная въ роскоши и расточительности, съумѣю въ теченіе нѣсколькихъ лѣтъ (несмотря на свой двадцатилѣтній возрастъ) лишать себя всего и носить самую скромную одежду, я бы этому не повѣрила; но подобно тому, какъ я была гувернанткой и сидѣлкой моихъ дѣтей, я хотѣла быть и хорошей управительницей ихъ имѣній и меня не пугали никакія лишенія.

На меня обрушилась еще одна непріятность. Моя свекровь, находя, что вслѣдствіе какой-то ошибки при совершеніи купчей на домъ, пріобрѣтенный покойнымъ ея мужемъ, она имѣетъ право располагать имъ по своему усмотрѣнію, подарила его своей внучкѣ, Глѣбовой, вслѣдствіе чего у меня не стало больше пристанища въ городѣ. Я не только не жаловалась на это, но рѣшила не произносить при моей свекрови слова «домъ» и только этой деликатностью отомстила ей за ущербъ, причиненный ею моимъ дѣтямъ. Я купила участокъ земли на той же улицѣ съ полуразрушеннымъ зданіемъ и выстроила себѣ на окраинѣ участка деревянный домъ, чтобы жить въ немъ въ ожиданіи времени, когда мнѣ представится возможность выстроить каменный. Три года спустя моя свекровь, которой понадобилось временно оставить, вслѣдствіе какихъ-то передѣлокъ, свои покои въ монастырѣ, куда она удалилась по смерти сына, не добилась разрѣшенія жить въ домѣ своего зятя Глѣбова и помѣстилась у меня, въ домѣ, смежномъ съ моимъ и очень выгодно кулленномъ мною въ предыдущемъ году.

Въ 1768 г. я тщетно просила разрѣшенія поѣхать за границу: я надѣялась, что перемѣна климата и путешествіе благотворно подѣйствуютъ на моихъ дѣтей, у которыхъ была англійская болѣзнь. Мои письма остались безъ отвѣта. Тогда я съѣздила въ Кіевъ, что въ оба конца составило почти 2000 верстъ, такъ какъ я сворачивала съ прямого пути, чтобы видѣть разные города и въ особенности нѣмецкія колоніи, основанныя императрицей и чрезвычайно меня интересовавшія.

Мое пребываніе въ Кіевѣ было для меня очень пріятно. Мѣстный губернаторъ генералъ Воейковъ, родственникъ моего мужа, былъ очень образованный человѣкъ; въ молодости онъ служилъ по коллегіи иностранныхъ дѣлъ и ему поручались деликатныя дѣла съ иностранными дворами, вслѣдствіе чего онъ много путешествовалъ и видѣлъ множество людей. Веселый характеръ, который онъ съумѣлъ сохранить несмотря на преклонный возрастъ, и интересный, поучительный разговоръ дѣлали изъ него весьма пріятнаго собесѣдника. Мы проводили съ нимъ цѣлые дни и онъ даже сопровождалъ меня при осмотрѣ пещеръ. Онѣ очень любопытны; это цѣлый рядъ углубленій, высѣченныхъ въ горѣ, на которой выстроенъ городъ. Въ нѣкоторыхъ изъ нихъ лежатъ тѣла святыхъ, жившихъ въ нихъ, удивительно хорошо сохранившіяся. Соборъ Печерскаго монастыря замѣчателенъ старинной мозаикой, покрывающей стѣны. Въ одной изъ церквей есть фрески, изображающія вселенскіе соборы до отдѣленія церквей. Эти фрески необыкновенно красивы и написаны вѣроятно великими художниками.

Въ Кіевѣ давно уже была академія и университетъ, въ которыхъ нѣсколько сотъ студентовъ обучались даромъ. Въ мое время еще существовалъ у нихъ обычай пѣть каждый день подъ окнами богатыхъ обывателей псалмы и духовные стихи; ихъ за это щедро награждали, а они отдавали деньги своимъ наставникамъ. Наука проникла въ Кіевъ изъ Греціи задолго до ея появленія у нѣкоторыхъ европейскихъ народовъ, съ такой готовностью называющихъ русскихъ варварами. Философія Ньютона преподавалась въ этихъ школахъ въ то время, какъ католическое духовенство запрещало ее во Франціи. Кромѣ Печерской лавры я посѣтила много замѣчательныхъ монастырей и церквей. Я употребила на это путешествіе почти три мѣсяца и съ удовольствіемъ замѣтила, что оно очень благотворно повліяло на здоровье моихъ дѣтей и обошлось не особенно дорого, такъ какъ я все время ѣхала на своихъ лошадяхъ.

На слѣдующій годъ я отправилась въ Петербургъ, твердо рѣшившись добиться разрѣшенія поѣхать за границу. Какъ дворянка, я имѣла на это полное право, но какъ кавалерственная дама я обязана была испросить на то позволеніе императрицы. Я отложила свою просьбу до годовщины восшествія на престолъ, которая праздновалась въ Петергофѣ. Предварительно я говорила всѣмъ о своемъ желаніи попутешествовать за границей и на вопросъ, имѣла ли я на то разрѣшеніе государыни, отвѣчала, что я ее еще объ этомъ не просила, но что врядъ ли она мнѣ откажетъ, такъ какъ я ничего не сдѣлала, что могло бы лишитъ меня права, присвоеннаго каждому дворянину. Въ день восшествія на престолъ, на балу въ Петергофѣ, я какъ бы нечаянно стала рядомъ съ иностранными министрами и вступила съ ними въ разговоръ. Императрица подошла къ нимъ и, между прочимъ, заговорила и со мной. Я отвѣчала на ея вопросъ и, боясь упустить удобный случай, немедленно же однимъ духомъ попросила ее отпустить меня на два года въ иностранные края для поправленія здоровья моихъ дѣтей. Она не рѣшилась отказать мнѣ.

— Мнѣ очень жаль, что такая причина принуждаетъ васъ путешествовать,— отвѣтила она, — но, конечно, княгиня, вы свободны уѣхать, когда пожелаете.

Когда императрица отошла всего на нѣсколько шаговъ, я попросила камергера Талызина^[10] сказать моему дядѣ, министру графу Панину, чтобы онъ велѣлъ приготовить мой паспортъ, такъ какъ я только что получила разрѣшеніе ея величества ѣхать заграницу.

Планъ мой удался. Вскорѣ я уѣхала изъ Петербурга въ Москву и Троицкое, чтобы устроить свои дѣла и съ первымъ саннымъ путемъ отправиться за границу. Когда графъ Панинъ и другія лица, принимавшія во мнѣ участіе, спрашивали меня, хватитъ ли у меня средствъ на поѣздку, я отвѣчала, что буду путешествовать подъ чужимъ именемъ и буду тратить деньги только на ѣду и на лошадей.

Я вернулась въ Петербургъ въ декабрѣ и въ томъ же мѣсяцѣ отправилась въ Ригу, За нѣсколько дней до моего отъѣзда помощникъ секретаря кабинета принесъ мнѣ отъ имени ея величества четыре тысячи рублей. Не желая раздражать императрицу отказомъ отъ этой смѣхотворной суммы, я принесла счета моего сѣдельника и золотыхъ дѣлъ мастера, доставившаго мнѣ нѣсколько серебряныхъ дорожныхъ вещей.

— Вы видите эти счета, — сказала я ему; — они еще не оплачены; потрудитесь положить на столъ нужную для ихъ оплаты сумму, а остальное возьмите себѣ.

Наконецъ я уѣхала. Я предприняла свое путешествіе, главнымъ образомъ, съ цѣлью осмотрѣть разные города и остановиться на томъ изъ нихъ, гдѣ я могла бы воспитать дѣтей, зная, что лесть челяди, баловство родныхъ и отсутствіе въ Россіи образованныхъ людей не позволятъ мнѣ дать моимъ дѣтямъ дома хорошее воспитаніе и образованіе.

До Риги я доѣхала на почтовыхъ. Отдохнувъ нѣсколько дней, я взяла лошадей до Берлина. Въ Кенигсбергѣ я, по просьбѣ графини Кейзерлингъ, пробыла шесть дней. Тутъ мнѣ пришлось бросить полозья, такъ какъ даже колеса съ трудомъ катились по глубокимъ пескамъ Пруссіи.

Въ Данцигѣ я жила въ лучшей гостиницѣ «Россія», гдѣ останавливались вс русскіе и вообще знатные путешественники. Тѣмъ болѣе меня удивило, что въ залѣ висѣли двѣ картины, изображавшія битвы, проигранныя русскими войсками; раненые и умирающіе на колѣняхъ просили пощады у побѣдоносныхъ пруссаковъ. Я спросила у нашего повѣреннаго въ дѣлахъ, Ребиндера, какъ онъ это терпитъ, но онъ отвѣтилъ, что не можетъ вмѣшиваться въ это дѣло и что графъ Алексѣй Орловъ, проѣзжая черезъ Данцигъ, останавливался въ той же гостиницѣ и сердился при видѣ этихъ картинъ.

— И онъ ихъ не купилъ, — спросила я, — и не бросилъ въ огонь? Въ сравненіи съ нимъ я очень бѣдна и не могу дѣлать такихъ ненужныхъ покупокъ: такъ какъ мои доходы и доходы моихъ дѣтей недостаточны для моего путешествія, то я оставила полномочіе на продажу моего дома въ Петербургѣ; но все-таки я это устрою!

Когда Ребиндеръ уѣхалъ, я поручила секретарю миссіи, Волчкову, и совѣтнику Штеллингу (сопутствовавшему мнѣ до Берлина, гдѣ онъ былъ прикомандированъ къ нашему посольству) купить синей, зеленой, красной и бѣлой масляной краски и послѣ ужина они оба и я, хорошенько заперевъ дверь, перекрасили мундиры на картинахъ, такъ что пруссаки, мнимые побѣдители, превратились въ русскихъ, а побѣжденныя войска — въ пруссаковъ. Мы проработали почти всю ночь; не знаю, что подумали хозяинъ и мои люди, видя, что я заперлась съ этими господами; но я была счастлива и боялась, чтобы мнѣ не помѣшали, какъ ребенокъ, дѣлающій что-нибудь запрещенное. На слѣдующій день я велѣла разложить въ этой комнатѣ мои сундуки и подъ этимъ предлогомъ не впускала ни хозяина, ни людей. Черезъ день я уѣхала изъ Данцига, но передъ отъѣздомъ показала нашему резиденту совершенную мною метаморфозу. Не знаю, что подумалъ хозяинъ, увидѣвъ, что пруссаки вдругъ проиграли обѣ битвы, но я была собой очень довольна.

Со мной путешествовали госпожа Каменская, мои дѣти и мой двоюродный братъ, Воронцовъ, атташе нашей миссіи въ Гаагѣ.

Въ Берлинѣ я пробыла два мѣсяца. Посланникомъ нашего двора былъ въ то время князь Долгоруковъ, справедливо пользовавшійся всеобщей любовью и уваженіемъ. Онъ осыпалъ насъ любезностями, исходившими отъ искренняго и теплаго сердца. Не знаю, любопытство ли видѣть неотесаннаго медвѣдя (какъ я часто называла себя, чтобы подразнить своихъ даузей), но королева, принцессы и принцъ Генрихъ съ супругой неотступно просили князя Долгорукова убѣдить меня пріѣхать ко двору. Я знала, что этикетъ берлинскаго двора воспрещалъ частнымъ лицамъ представляться ко двору подъ другимъ именемъ; я же путешествовала подъ именемъ госпожи Михалковой (названіе небольшой подмосковной, принадлежавшей моимъ дѣтямъ), во-первыхъ, потому, что не хотѣла ѣздить къ иностраннымъ дворамъ, и во-вторыхъ — во избѣжаніе лишнихъ расходовъ. Я отвѣтила, что не могу ѣхать ко двору подъ именемъ Михалковой, а если перемѣню его, чтобы немедленно снова взять его, то уподоблюсь настоящей искательницѣ приключеній. Королева и принцессы поговорили по этому поводу съ министромъ иностранныхъ дѣлъ, графомъ Финкельштейномъ, а онъ обратился къ королю. Фридрихъ Великій былъ въ то время въ Санъ-Суси; онъ отвѣтилъ:

— Этикетъ — это глупости; княгиню Дашкову надо принять подъ какимъ угодно именемъ.

На слѣдующій день я обѣдала у англійскаго посланника, Митчеля, гдѣ былъ и графъ Финкельштейнъ. Онъ сообщилъ мнѣ рѣшеніе короля и желаніе всей королевской семьи познакомиться со мной. Слѣдовательно всѣ пути къ отступленію были отрѣзаны. Я купила новое черное платье (я всегда носила трауръ по старинному обычаю). Королева приняла меня самымъ любезнымъ образомъ и пригласила остаться ужинать. Принцы и принцессы также оказывали мнѣ всевозможные знаки вниманія и вскорѣ я должна была отказывать частнымъ лицамъ и иностраннымъ министрамъ, такъ какъ была постоянно приглашена то къ тому, то къ другому двору.

Самая большая моя заслуга въ глазахъ королевы и ея сестры, вдовы королевскаго принца и матери принцессы Оранской, и принца, восшедшаго на престолъ по смерти Фридриха (безъ сомнѣнія самаго, великаго государя, т. е. наиболѣе достойнаго имъ быть по своему генію и по постояннымъ заботамъ о счастіи своихъ подданныхъ, отъ которыхъ никакія страсти его не отвлекали), самая большая моя заслуга передъ ними заключалась въ томъ, что я ихъ понимала, несмотря на недостатки ихъ рѣчи (они заикались и шепелявили), такъ что камергеру, всегда стоявшему рядомъ съ посторонними лицами, не надо было передавать мнѣ ихъ слова. Я понимала ихъ отлично и сейчасъ же имъ отвѣчала. Ея величество и ея сестра вслѣдствіе этого не стѣснялись меня; я всегда съ удовольствіемъ и благодарностью буду вспоминать мое пребываніе въ Берлинѣ и любезности, которыми меня осыпали.

Я съ сожалѣніемъ уѣхала изъ Берлина съ цѣлью воспользоваться водами и купаньемъ въ Ахенѣ и Спа.

Мы проѣхали черезъ Вестфалію и я не нашла ее столь грязной, какъ то рисуетъ авторъ путевыхъ очерковъ въ письмахъ, баронъ Баръ. Въ Ганноверѣ мы остановились только для починки экипажей; узнавъ, что въ этотъ день была опера, я поѣхала послушать ее съ госпожей Каменской. Воронцовъ былъ нездоровъ и остался дома. Насъ сопровождалъ только лакей, умѣвшій говорить лишь по-русски, вслѣдствіе чего не могъ насъ выдать. Я приняла эти мѣры потому, что принцъ Эрнестъ Мекленбургскій предупредилъ меня, что его старшій братъ, правитель Ганновера, желалъ бы со мной познакомиться, а это вовсе не входило въ мои планы. Мы взяли мѣста въ ложу, въ которой уже были двѣ дамы, потѣснившіяся, чтобы дать намъ мѣсто, и очень вѣжливо обходившіяся съ нами. Во второмъ актѣ изъ ложи принца вышелъ молодой человѣкъ и направился къ намъ. Обратившись къ намъ съ привѣтствіемъ, онъ спросилъ: «Сударыня, не иностранка ли вы?»

— Да, сударь.

— Его высочество желалъ бы знать, съ кѣмъ я имѣю честь говорить?

— Наши фамиліи не могутъ имѣть никакого значенія ни для васъ, ни для его высочества, — отвѣтила я, — а такъ какъ мы женщины и слѣдовательно имѣемъ право не называть нашихъ именъ, хотя бы мы входили даже въ крѣпость, то я надѣюсь, вы позволите намъ не сообщать вамъ ихъ.

Онъ немного смутился и ушелъ. Обѣ дамы смотрѣли на насъ съ удивленіемъ. Во время послѣдняго акта, я предупредила госпожу Каменскую по-русски, чтобы она мнѣ не противорѣчила, и затѣмъ сказала дамамъ, что хотя я и отказалась назваться принцу, но, въ виду ихъ любезнаго обращенія съ нами, скажу имъ, что я пѣвица, а моя спутница — танцовщица, и что мы ищемъ выгоднаго ангажемента. Госпожа Каменская вытаращила глаза отъ изумленія, а обѣ дамы сразу перестали быть съ нами любезными и даже повернулись къ намъ спиной, насколько это возможно было въ тѣсной ложѣ.

Наша остановка въ Ганноверѣ была столь непродолжительна, что я не успѣла ничего осмотрѣть. Однако, я замѣтила, что мѣстныя, даже крестьянскія лошади были красивой породы и земля была хорошо воздѣлана. Этимъ и ограничивались мои наблюденія надъ этимъ курфюршествомъ.

Въ Ахенѣ я заняла домъ, расположенный напротивъ помѣщенія ваннъ. Двое ирландцевъ, служившихъ въ Голландіи и жившихъ въ Ахенѣ, г. Коллинсъ и полковникъ Нюженъ (Nugent), отецъ вѣнскаго министра при прусскомъ дворѣ, проводили съ нами цѣлые дни. Благодаря ихъ веселому характеру и утонченно-вѣжливому обращенію,общество ихъ было весьма пріятно.

Въ Спа я сошлась съ госпожей Гамильтонъ, дочерью архіепископа туамскаго, и съ госпожей Морганъ, дочерью г. Тисдэля, королевскаго генералъ-прокурора въ Ирландіи, гдѣ онъ пользовался большимъ уваженіемъ.

Наши отношенія съ самаго этого времени (1770 г.) являли въ глазахъ всѣхъ знавшихъ насъ примѣръ самой вѣрной и неразрывной дружбы.

Въ Спа я познакомилась съ четой Неккеръ, но я была дружна лишь съ англійскими семьями. Мы ежедневно видѣлись съ лордомъ и леди Суссексъ; съ помощью французскаго и нѣмецкаго языка я стала вскорѣ понимать все, что читала по-англійски, не исключая и Шекспира. Обѣ мои пріятельницы приходили поочередно каждое утро, читали со мной по-англійски и исправляли мой выговоръ; онѣ были моими единственными учительницами англійскаго языка, которымъ я впослѣдствіи владѣла довольно свободно.

Я рѣшила поѣхать въ Англію, хотя бы на нѣсколько недѣль, вмѣстѣ съ семьей Тисдэль и обѣщала госпожѣ Гамильтонъ провести съ ней зиму въ Эксѣ въ Провансѣ, гдѣ архіепископъ, ея отецъ, долженъ былъ жить по предписанію докторовъ. Мы переѣхали Па-де-Кале вмѣстѣ на одномъ кораблѣ. Я въ первый разъ ѣхала по морю и все время страдала, а моя добрая подруга самоотверженно ухаживала за мной.

Въ Лондонѣ нашъ министръ, Пушкинъ, уже приготовилъ мнѣ домъ вблизи посольства. Его супруга (первая его жена) была особа, достойная всякаго уваженія и любви и вскорѣ сдѣлалась моимъ другомъ. За весь періодъ пребыванія г. Тисдэля въ Лондонѣ, я проводила время съ госпожами Морганъ и Пушкиной. Когда госпожѣ Морганъ пришлось уѣхать съ отцомъ въ Дублинъ, я посѣтила Батъ, Бристоль, Оксфордъ и всѣ ихъ окрестности^[11].

Вернувшись въ Лондонъ, я пробыла въ немъ всего десять дней. Я не поѣхала ко двору и все свое время употребила на осмотръ достопримѣчательностей этого интереснаго города. Я познакомилась съ герцогомъ и герцогиней Нортумберландъ.

Нашъ переѣздъ изъ Дувра въ Кале не былъ столь счастливъ, какъ въ первый разъ; намъ пришлось бороться съ сильнымъ вѣтромъ, который былъ попутнымъ только переходу на западъ, въ Индію. Послѣ 26 часовъ опасности, когда волны почти заливали нашу каюту, — ее пришлось закрыть наглухо — мы пришли въ Кале. Я ненадолго остановилась въ Брюсселѣ и Антверпенѣ и поселилась очень скромно въ Парижѣ. Мой двоюродный братъ, не заѣзжая въ Парижъ, прямо поѣхалъ въ Эксъ, въ Провансѣ, чтобы приготовить мнѣ хорошую квартиру.

Въ Парижѣ я пробыла всего 17 дней, и не хотѣла видѣть никого, за исключеніемъ Дидро. Я посѣщала церкви и монастыри, гдѣ можно было видѣть статуи, картины и памятники. Я была и въ мастерскихъ знаменитыхъ художниковъ, и въ театрѣ, гдѣ занимала мѣсто въ райкѣ. Скромное черное платье, такая же шаль и самая простая прическа скрывали меня отъ любопытныхъ глазъ.

Однажды Дидро сидѣлъ со мной вдвоемъ; мнѣ доложили о пріѣздѣ госпожъ Неккеръ и Жоффренъ. Дидро поспѣшно приказалъ слугѣ ихъ не принимать.

— Но я познакомилась съ m-me Неккеръ еще въ Соа, — отвѣтила я, — а m‑me Жоффренъ находится въ перепискѣ съ императрицей; слѣдовательно знакомство съ ней не можетъ мнѣ повредить.

— Вамъ остается пробыть въ Парижѣ девять или десять дней, — отвѣтилъ Дидро, — слѣдовательно вы успѣете ихъ видѣть всего два, три раза; онѣ васъ не поймутъ, а я терпѣть не могу богохульства надъ моими идолами. Если бы вы оставались здѣсь два мѣсяца, я съ радостью привѣтствовалъ бы ваше знакомство съ m‑me Жоффренъ, — она добрая женщина, но такъ какъ она одна изъ первыхъ кумушекъ Парижа, то мнѣ не хочется, чтобы она съ вами знакомилась кое-какъ.

Я велѣла сказать двумъ дамамъ, что больна и не могу ихъ принять. Однако, на слѣдующій день я получила очень лестную записку отъ m‑me Неккеръ, въ которой она увѣряла, что m‑me Жоффренъ не можетъ примириться съ мыслью, что, будучи въ одномъ городѣ со мной, не увидитъ меня, что она имѣетъ обо мнѣ высокое мнѣніе, что она будетъ въ отчаяніи, если со мною не познакомится. Я отвѣтила, что, желая сохранить ихъ лестное и вполнѣ незаслуженное мнѣніе обо мнѣ, я не могу показаться въ своемъ болѣзненномъ состояніи, когда я совершенно не была бы въ силахъ оправдать его, и потому должна отказать себѣ въ удовольствіи ихъ видѣть и прошу принять выраженія моего искренняго сожалѣнія. Вслѣдствіе этого мнѣ въ этотъ день пришлось просидѣть дома. Обыкновенно же я выходила изъ дому въ 8 ч. и до трехъ пополудни разъѣзжала по городу, затѣмъ останавливалась у подъѣзда Дидро; онъ садился въ мою карету, я везла его къ себѣ обѣдать и наши бесѣды съ нимъ длились иногда до двухъ, трехъ часовъ ночи.

Однажды разговоръ коснулся рабства нашихъ крестьянъ.

— У меня душа не деспотична, — отвѣтила я, — слѣдовательно вы можете мнѣ вѣрить. Я установила въ моемъ орловскомъ имѣніи такое управленіе, которое сдѣлало крестьянъ счастливыми и богатыми и ограждаетъ ихъ отъ ограбленія и притѣсненій мелкихъ чиновниковъ. Благосостояніе нашихъ крестьянъ увеличиваетъ и наши доходы; слѣдовательно, надо быть сумасшедшимъ, чтобы самому изсушить источникъ собственныхъ доходовъ. Дворяне служатъ посредниками между крестьянами и казной и въ ихъ интересахъ защищать ихъ отъ алчности губернаторовъ и воеводъ.

— Но вы не можете отрицать, княгиня, что, будь они свободны, они стали бы просвѣщеннѣе и вслѣдствіе этого богаче.

— Еслибы самодержецъ, — отвѣтила я, — разбивая нѣсколько звеньевъ, связывающихъ крестьянина съ помѣщиками, одновременно разбилъ бы звенья, приковывающія помѣщиковъ къ волѣ самодержавныхъ государей, я съ радостью и хоть бы своею кровью подписалась бы подъ этой мѣрой. Впрочемъ, простите мнѣ, если я вамъ скажу, что вы спутали слѣдствія съ причинами. Просвѣщеніе ведетъ къ свободѣ; свобода же безъ просвѣщенія породила бы только анархію и безпорядокъ. Когда низшіе классы моихъ соотечественниковъ будутъ просвѣщены, тогда они будутъ достойны свободы, такъ какъ они тогда только съумѣютъ воспользоваться ею безъ ущерба для своихъ согражданъ и не разрушая порядка и отношеній, неизбѣжныхъ при всякомъ образѣ правленія.

— Вы отлично доказываете, дорогая княгиня, но вы меня еще не убѣдили.

— Въ нашихъ законахъ — продолжала я, — существовалъ противовѣсъ деспотизму помѣщиковъ, и хотя Петръ I и уничтожилъ нѣкоторые изъ этихъ законовъ и даже цѣлый порядокъ судопроизводства, въ которомъ крестьяне могли приносить жалобы на своихъ помѣщиковъ, въ настоящее царствованіе губернаторъ, войдя въ соглашеніе съ предводителемъ дворянства и депутатами своей губерніи, можетъ изъять крестьянъ изъ-подъ деспотическаго давленія помѣщика и передать управленіе его имѣніями и крестьянами особой опекѣ, состоящей изъ выбранныхъ самими дворянами лицъ. Боюсь, что я не съумѣю ясно выразить свою мысль, но я много думала надъ этимъ и мнѣ представляется слѣпорожденный, котораго помѣстили на вершину крутой скалы, окруженной со всѣхъ сторонъ глубокой пропастью; лишенный зрѣнія, онъ не зналъ опасностей своего положенія и безпечно ѣлъ, спалъ спокойно, слушалъ пѣніе птицъ и иногда самъ пѣлъ вмѣстѣ съ ними. Приходитъ несчастный глазной врачъ и возвращаетъ ему зрѣніе, не имѣя, однако, возможности вывести его изъ его ужаснаго положенія. И вотъ — нашъ бѣднякъ прозрѣлъ, но онъ страшно несчастенъ; не спитъ, не ѣстъ и не поетъ больше; его пугаютъ окружающая его пропасть и доселѣ невѣдомыя ему волны; въ концѣ концовъ онъ умираетъ въ цвѣтѣ лѣтъ отъ страха и отчаянія.

Дидро вскочилъ при этихъ словахъ со своего стула, будто подброшенный невидимой пружиной. Онъ заходилъ по комнатѣ большими шагами и, сердито плюнувъ на землю, воскликнулъ:

— Какая вы удивительная женщина! Вы переворачиваете вверхъ дномъ идеи, которыя я питалъ и которыми дорожилъ цѣлыхъ двадцать лѣтъ!

Все мнѣ нравилось въ Дидро, даже его горячность. Его искренность, неизмѣнная дружба, проницательный и глубокій умъ, вниманіе и уваженіе, которыя онъ мнѣ всегда оказывалъ, привязали меня къ нему на всю жизнь. Я оплакивала его смерть и до послѣдняго дня моей жизни буду жалѣть о немъ. Этого необыкновеннаго человѣка мало цѣнили; добродѣтель и правда были двигателями всѣхъ его поступковъ, а общественное благо было его страстною и постоянною цѣлью. Вслѣдствіе живого своего характера онъ впадалъ иногда въ ошибки, но всегда былъ искрененъ и первый страдалъ отъ нихъ. Однако, не мнѣ воздавать ему хвалу по заслугамъ; другіе писатели, несравненно выше меня, не преминутъ это сдѣлать.

Въ другой разъ, когда онъ тоже былъ у меня вечеромъ, мнѣ доложили о пріѣздѣ Рюльера. Рюльеръ былъ въ Россіи атташе при французскомъ посольствѣ, въ бытность посломъ барона Бретейля. Онъ бывалъ у меня въ Петербургѣ, а въ Москвѣ я его видала еще чаще въ домѣ госпожи Каменской. Я не знала, что по возвращеніи своемъ изъ Россіи онъ составилъ записки о переворотѣ 1762 года и читалъ ихъ повсюду въ обществѣ. Я хотѣла было сказать лакею, чтобы его приняли, но Дидро прервалъ меня и, крѣпко стиснувъ мою руку, сказалъ:

— Одну минуту, княгиня. Намѣреваетесь ли вы вернуться въ Россію по окончаніи вашихъ путешествій?

— Какой странный вопросъ, — отвѣтила я, — развѣ я имѣю право лишать моихъ дѣтей ихъ родины?

— Въ такомъ случаѣ, — возразилъ онъ, — скажите Рюльеру, что не можете его принять и я вамъ объясню, почему.

Я ясно прочла на его лицѣ участіе и дружбу ко мнѣ и я такъ довѣряла правдивости и честности Дидро, что закрыла свою дверь передъ стариннымъ знакомымъ, оставившимъ во мнѣ самыя пріятныя воспоминанія.

— Знаете ли вы, — спросилъ меня Дидро, — что онъ написалъ книгу о восшествіи на престолъ императрицы?

— Нѣтъ, — отвѣтила я, — но въ такомъ случаѣ мнѣ вдвойнѣ хотѣлось бы его видѣть.

— Я вамъ передамъ ея содержаніе. Васъ онъ восхваляетъ и кромѣ талантовъ и добродѣтелей вашего пола видитъ въ васъ и всѣ качества нашего; но онъ отзывается совершенно иначе объ императрицѣ, которая, черезъ посредство Бецкаго и вашего посланника князя Голицына, предложила ему купить это произведеніе. Переговоры велись такъ неумѣло, что Рюльеръ сдѣлалъ предварительно три копіи, изъ которыхъ одну отдалъ на сохраненіе въ министерство иностранныхъ дѣлъ, вторую — госпожѣ де-Граммонъ, а третью — парижскому архіепископу. Послѣ этой неудачи ея величество поручила мнѣ вступать въ переговоры съ Рюльеромъ и мнѣ удалось только взять съ него обѣщаніе не издавать его книги при жизни императрицы. Онъ также дурно отзывается и о королѣ польскомъ и подробно говоритъ о его связи съ императрицей еще въ бытность ея великой княгиней. Вы понимаете, что, принимая Рюльера у себя, вы тѣмъ самымъ санкціонировали бы сочиненіе, внушающее безпокойство императрицѣ и очень извѣстное въ Парижѣ, такъ какъ на вечерахъ у m‑me Жоффренъ, куда собирается лучшее общество и всѣ иностранцы и знатные путешественники, онъ ихъ читалъ, несмотря на дружбу хозяйки съ Понятовскимъ, котораго она величаетъ въ своихъ письмахъ своимъ сыномъ, и самъ король называетъ себя также въ своихъ письмахъ къ ней.

— Но какъ же согласовать это? — спросила я.

— Мы всѣ вѣдь легкомысленны, — возразилъ Дидро, — и возрастъ въ этомъ отношеніи не имѣетъ на насъ никакого вліянія.

Я выразила Дидро свою благодарность за новое доказательство его дружбы ко мнѣ, оградившей меня отъ непріятностей, которыя я совершенно безвинно могла навлечь на себя. Рюльеръ еще два раза былъ у меня, но не былъ принятъ; вернувшись въ Петербургъ, 15 мѣсяцевъ спустя, я убѣдилась, что справедливо оцѣнила услугу Дидро; я узнала отъ одного лица (пользовавшагося довѣріемъ Ѳеодора Орлова, которому я въ прежнее время имѣла счастье оказать нѣкоторыя услуги), что послѣ моего отъѣзда изъ Парижа Дидро въ письмѣ къ ея величеству много говорилъ обо мнѣ и о моей привязанности къ императрицѣ и выразилъ мнѣніе, что вслѣдствіе моего отказа принять Рюльера вѣра въ правдивость его сочиненія была сильно поколеблена, чего десять Вольтеровъ и пятнадцать жалкихъ Дидро были бы не въ силахъ достичь. Онъ ничего не сказалъ мнѣ о своемъ намѣреніи писать объ этомъ императрицѣ и приписывать мнѣ заслугу, заключавшуюся лишь въ томъ, что я послѣдовала его совѣту. Его деликатность и дѣятельное участіе, которое онъ принималъ въ своихъ друзьяхъ, — онъ причислилъ къ нимъ и меня, — сдѣлала мнѣ его память драгоцѣнной до конца моей жизни.

Мнѣ хотѣлось видѣть Версаль, но совершенно инкогнито. Нашъ повѣренный въ дѣлахъ Хотинскій объявилъ мнѣ, что это невозможно, такъ какъ за всѣми иностранцами, пріѣзжавшими въ Парижъ, былъ установленъ строгій надзоръ, а тѣмъ болѣе за мной. Я же увѣрила его, что добьюсь своего. И дѣйствительно, я попросила Хотинскаго только, чтобы его лошади ожидали меня за предѣлами города, но не доѣзжая заставы, ведущей въ Версаль; затѣмъ, давъ множество порученій моему наемному лакею, которыя заняли его въ продолженіе нѣсколькихъ часовъ, я взяла своего русскаго лакея, знавшаго только свой родной языкъ, и, сѣвъ въ карету съ обоими дѣтьми и старикомъ маіоромъ Францемъ, знавшимъ меня съ малолѣтства (онъ жилъ въ домѣ Чоглоковой, двоюродной сестры моей тетки, и случайно находился въ это время въ Парижѣ), велѣла кучеру поѣхать за городъ, гдѣ и встрѣтила Хотинскаго, который прогуливался въ ожиданіи насъ; его лошадей припрягли къ нашимъ, онъ сѣлъ въ мою карету и мы велѣли ѣхать къ какимъ-нибудь воротамъ Версальскаго парка; мы погуляли въ паркѣ, а въ обѣденный часъ короля, когда всѣхъ впускали въ столовую, мы вошли въ числѣ остальной публики, безусловно не принадлежавшей къ изысканному обществу, и я видѣла, какъ Людовикъ XV, дофинъ, его супруга, принцессы Аделаида и Викторія вошли, сѣли за столъ и кушали съ аппетитомъ. Я сдѣлала замѣчаніе насчетъ того, что принцесса Аделаида пила бульонъ изъ кружки; окружавшія меня дамы спросили меня:

— А развѣ вашъ король и ваши принцессы не дѣлаютъ также?

— У меня нѣтъ ни короля, ни принцессъ, — отвѣтила я.

— Значитъ вы голландка?

— Можетъ быть.

По окончаніи королевскаго обѣда мы сѣли въ карету и вернулись въ Парижъ. Никто не зналъ объ этой экскурсіи и я часто съ удовольствіемъ вспоминала о томъ, какъ мнѣ удалось провести пресловутую французскую полицію.

Герцогъ Шуазель, бывшій тогда первымъ министромъ, врагъ нашего двора, при всякомъ удобномъ случаѣ бранившій императрицу и нелюбимый ею, не хотѣлъ вѣрить моей экскурсіи. Онъ передалъ мнѣ множество любезностей черезъ нашего повѣреннаго въ дѣлахъ и просилъ пріѣхать къ нему, обѣщая дать по этому случаю блестящій праздникъ. Я велѣла его поблагодарить и объявить, что госпожа Михалкова не можетъ ни принимать у себя, ни выѣзжать и что она желаетъ пока только осмотрѣть достопримѣчательности города, а не знакомиться съ высокопоставленными лицами, которыхъ она умѣетъ уважать и цѣнить по заслугамъ.

Всѣ 17 дней моего пребыванія въ Парижѣ были для меня крайне пріятными, такъ какъ я посвятила ихъ осмотру достопримѣчательностей, а послѣдніе 10—12 дней провела всецѣло въ обществѣ Дидро. Затѣмъ я уѣхала въ Эксъ.

Для меня былъ приготовленъ домъ маркиза Гидона. Онъ выходилъ на площадь и къ фонтанамъ. Я осталась довольна помѣщеніемъ и была рада тому, что моя пріятельница, m‑me Гамильтонъ, уже была въ Эксѣ со своимъ отцомъ архіепископомъ, съ теткой леди Райдеръ и съ братомъ. Кромѣ того тамъ были леди Карлейль съ дочерью, леди Оксфордъ и другія англійскія семьи. Такъ какъ парламентъ былъ высланъ отсюда, мы могли занять лучшіе дома, и отлично проводили свое время. Я совершенствовалась въ англійскомъ языкѣ; m‑me Гамильтонъ сопутствовала мнѣ въ моихъ поѣздкахъ въ Монпелье, Марселъ и Гьеръ и въ моей экскурсіи по королевскому каналу. Я аккуратно подучала даже свои парижскія письма, несмотря на подозрительное отношеніе правительства къ перепискѣ парижанъ съ жителями столицы Прованса, бывшей мѣстопребываніемъ парламента. Не могу умолчать о доказательствахъ довѣрія, какія далъ мнѣ Дидро въ своихъ письмахъ. Въ особенности одно изъ его писемъ, полученное мною вскорѣ по моемъ пріѣздѣ въ Эксъ, заслуживаетъ извѣстности, такъ какъ въ немъ выразилась глубина и разносторонность его ума. Оно было написано въ эпоху изгнанія парламента. Онъ описываетъ чувства, которыя должны были испытать честные умы, пружины, дѣйствовавшія въ этомъ событіи, и неминуемыя его послѣдствія и все письмо представляетъ собою пророчество послѣдующихъ событій во Франціи, не революціи, а результатовъ различныхъ конвульсивныхъ движеній, представлявшихъ изъ себя цѣлый рядъ революцій и расшатавшихъ страну, умы и основные принципы, оставивъ послѣ себя какую-то неустойчивость мыслей, которыя, хотя и противорѣча одна другой, существуютъ и понынѣ.

Когда весной мы собрались ѣхать въ Швейцарію, мы не могли достать нужнаго намъ количества лошадей, а почтмейстеръ позволялъ намъ нанять ихъ или выписать только подъ условіемъ, что мы заплатимъ ему за все количество лошадей, обозначенное въ подорожной, хотя онъ и не поставитъ ихъ намъ полностью. Онъ оправдывался тѣмъ, что долженъ былъ отдать лошадей для проѣзда принцессы Пьемонтской, невѣсты графа д'Артуа. Ему это было приказано и, платя много денегъ королю за свое мѣсто, онъ не считалъ себя обязаннымъ терять доходы, приносимые ему путешественниками. Мнѣ приходилось согласно подорожной платить за 16 лошадей. Кромѣ того въ Эксѣ была королевская почта, вслѣдствіе чего мили считались вдвойнѣ. Мнѣ пришлось бы еще заплатить за дѣйствительный наемъ лошадей, что въ общемъ составляло большую сумму и требовало размышленій, тѣмъ болѣе, что это было распоряженіе самовольное и падало на насъ точно на французскихъ подданныхъ. Госпожа Гамильтонъ и лэди Райдеръ должны были ѣхать вмѣстѣ со мной, но согласились отсрочить свой отъѣздъ на нѣсколько дней, въ теченіе которыхъ намъ удалось уговорить почтмейстера дать мнѣ 5 лошадей и 4 вола, за что я обѣщала ему заплатить, какъ за 16 лошадей. Отецъ и тетка моей подруги также поѣхали на тѣхъ же условіяхъ на волахъ. Лэди Райдеръ спѣшила въ Ліонъ на праздники, которые давались тамъ въ честь принцессы при ея проѣздѣ; меня они не особенно прельщали, но я не хотѣла отказать себѣ въ удовольствіи путешествовать по Швейцаріи съ моей подругой и поэтому склонилась на просьбу ея тетки, которая, несмотря на свои почти 70 лѣтъ, все хотѣла видѣть, всѣмъ интересовалась, была очень умна, удивительно весела и обладала всѣми качествами, достойными уваженія.

Не будемъ говорить о переѣздѣ въ Ліонъ, на которомъ не стоитъ останавливаться. Въ Ліонѣ же мы видѣли всѣ лучшія произведенія его фабрикъ, приготовленныя либо въ подарокъ принцессѣ, либо для выставки. Капитанъ гвардіи, герцогъ ***, посланный Людовикомъ XV для встрѣчи принцессы, былъ уже тамъ и, узнавъ о моемъ прибытіи, запретилъ отбирать для свиты приготовленную мнѣ квартиру, посѣтилъ меня немедленно по моемъ пріѣздѣ и предложилъ мнѣ ложи на всѣ спектакли въ честь высокой путешественницы. Герцогъ былъ чрезвычайно любезенъ со мной и мнѣ очень совѣстно, что я забыла его фамилію.

Наконецъ прибыла и принцесса. Всѣ жители стремились ей представиться или полюбоваться принцессой, входившей въ семью Людовика, носившаго прозвище «возлюбленнаго» (le bien aimé) и котораго впослѣдствіе злые шутники прозвали «неудачно нареченнымъ» (le mal nommé), но большая часть націи считала своимъ священнымъ долгомъ обожать своихъ королей и ей и въ голову не приходила мысль гильотинировать одного изъ нихъ.

Въ первый же спектакль мы отправились въ театръ: леди Райдеръ, m‑me Гамильтонъ, госпожа Каменская и я; но каково было наше удивленіе, когда въ отведенной намъ ложѣ я нашла четырехъ ліонскихъ дамъ, расположившихся въ ней; на представленіе моего проводника, что ложа эта предназначена герцогомъ для знатныхъ иностранныхъ дамъ, онѣ, будто глухонѣмыя, не двигались съ мѣста и ничего не отвѣчали. Я попросила проводника болѣе не безпокоиться, говоря, что спектакль не представляетъ для меня особеннаго интереса, и рѣшила вернуться домой. Леди Райдеръ и госпожа Каменская остались стоять за этими дерзкими женщинами, а мы съ m‑me Гамильтонъ вернулись къ себѣ. Въ вестибюлѣ насъ ожидали не только непріятности, а даже нѣкоторая опасность. Стражники, дѣйствуя прикладами ружей, не впускали толпу, которая во что бы то ни стало хотѣла войти въ театръ (спектакль былъ даровой) и чуть не выломала дверь залы. Эти господа, отъ излишка ли усердія или въ видѣ милой игрушки, били прикладами какъ желавшихъ войти, такъ и желавшихъ выйти; ударъ не миновалъ и меня. Можетъ быть меня убили бы и на смерть, если бы я не назвала себя княгиней Дашковой. Это доказываетъ, что пресловутая французская вѣжливость не исходитъ изъ сердца. Жандармъ или стражникъ — не знаю кто онъ былъ — оправдывался передо мной незнаніемъ моей фамиліи и положенія. Я отвѣтила, что для огражденія моей безопасности достаточно, что я была въ самомъ простомъ женскомъ костюмѣ и что я желала выйти изъ театра. Онъ, испугавшись, что я пожалуюсь герцогу, сталъ усиленно просить прощенія и проводилъ меня до слѣдующей улицы. Я его отправила назадъ, обѣщавъ ему не жаловаться на него и посовѣтовавъ не бить женщинъ; его отсутствіе изъ вестибюля по крайней мѣрѣ спасло нѣсколькихъ женщинъ отъ ударовъ, такъ какъ въ театрѣ оказалось однимъ грубіяномъ меньше.

Наконецъ намъ удалось уговорить леди Райдеръ поѣхать въ Швейцарію.

Не стану ее описывать, такъ какъ объ этомъ позаботились уже болѣе талантливые авторы, и ограничусь тѣмъ, что назову лицъ, съ которыми я имѣла удовольствіе познакомиться.

На другой день по прибытіи своемъ въ Женеву я послала къ Вольтеру спросить разрѣшенія посѣтить его на слѣдующій день вмѣстѣ съ моими спутницами. Онъ былъ очень боленъ, однако велѣлъ мнѣ передать, что будетъ радъ меня видѣть и проситъ меня привести съ собой кого мнѣ будетъ угодно.

Съ первыхъ же дней я познакомилась со всѣми выдающимися людьми, жившими въ Женевѣ, между прочимъ съ г. Гюберомъ, по прозванію Птицеловъ. Это былъ человѣкъ весьма незауряднаго ума и обладавшій всевозможными талантами: онъ былъ и музыкантъ, и художникъ, и поэтъ, былъ очень чувствителенъ и прекрасно воспитанъ. Вольтеръ боялся его, такъ какъ Гюберъ зналъ всѣ его маленькія слабости; кромѣ того онъ часто сердилъ Вольтера тѣмъ, что неизмѣнно обыгрывалъ его въ шахматы. У него была собака; онъ совалъ ей въ ротъ кусокъ сухого сыру и, поворачивая его въ разныя стороны, вынималъ поразительно схожій бюстъ Вольтера, казавшійся копіей въ миніатюрѣ съ извѣстнаго бюста, работы знаменитаго скульптора Пигалля.

Въ назначенный день я отправилась къ Вольтеру. Меня сопровождали m‑me Гамильтонъ, леди Райдеръ, госпожа Каменская, мой двоюродный братъ Воронцовъ и господинъ Кэмпбелль-Шауфильдъ. Въ предъидущую ночь Вольтеръ потерялъ болѣе фунта крови, но запретилъ объ этомъ гововорить, опасаясь, что я не приду. Больной и слабый, онъ лежалъ на кушеткѣ^[12]. Войдя въ комнату и увидѣвъ, въ какомъ онъ состояніи, я выразила свое сожалѣніе, что его потревожила, тѣмъ болѣе, что, попросивъ меня отложить свое посѣщеніе на день или на два, онъ тѣмъ самымъ засвидѣтельствовалъ бы свое уваженіе ко мнѣ, доказавъ, что считаетъ меня способной понять, насколько драгоцѣнно его здоровье и жизнь. Онъ поднялъ обѣ руки театральнымъ жестомъ, какъ бы подчеркивая тѣмъ свое удивленіе, и воскликнулъ: «Какъ! у нея и голосъ ангельскій!» Онъ меня привелъ въ смущеніе, такъ какъ я пришла послушать и поклониться ему и мнѣ и въ голову не приходило, что онъ будетъ восхвалять даже мой голосъ. Я ему это высказала и онъ, сказавъ мнѣ какой-то комплиментъ, заговорилъ объ императрицѣ. Часа черезъ полтора, два я собралась уходить; онъ не отпустилъ меня и попросилъ перейти на половину его племянницы, m‑me Дени, и отужинать въ его замкѣ, отнынѣ вполнѣ заслуживающемъ это наименованіе; онъ обѣщалъ придти также, но предупредилъ, что, не имѣя возможности сидѣть, онъ будетъ стоять на колѣняхъ на креслѣ возлѣ меня. Дѣйствительно, недолго пробыла я съ m‑me Дени (она была довольно тяжеловѣсна умомъ для племянницы столь великаго генія), какъ Вольтеръ пришелъ, поддерживаемый лакеемъ, и сталъ напротивъ меня на колѣни на креслѣ, повернутомъ спинкой въ мою сторону; за ужиномъ онъ стоялъ въ томъ же положеніи возлѣ меня^[13]. Все это, въ связи съ присутствіемъ за ужиномъ двухъ крупныхъ парижскихъ откупщиковъ, оригиналовъ двухъ портретовъ, висѣвшихъ въ гостиной m‑me Дени, за которыми ухаживали племянница и даже дядя, помѣшало мнѣ такъ испытывать удовольствіе и такъ удивляться, какъ я того ожидала. Когда я собиралась уѣзжать, Вольтеръ спросилъ меня, увидитъ ли онъ меня еще. Воспользовавшись этимъ, я попросила у него разрѣшенія навѣщать его по утрамъ, чтобы говорить съ нимъ вдвоемъ. Онъ согласился и я пользовалась его разрѣшеніемъ во все время моего пребыванія въ Женевѣ. Въ эти часы онъ былъ совершенно другимъ и въ его кабинетѣ или въ саду я находила того Вольтера, котораго рисовало мнѣ мое воображеніе при чтеніи его книгъ.

Днемъ мы всѣмъ нашимъ обществомъ и съ г. Гюберомъ ѣздили по Женевскому озеру. Гюберъ оказалъ мнѣ любезность — съ помощью и по указаніямъ Воронцова прикрѣпилъ на самомъ большомъ суднѣ русскій флагъ. Онъ пристрастился къ русской музыкѣ и, слушая, какъ я и госпожа Каменская пѣли русскія пѣсни, вскорѣ выучилъ ихъ наизусть, благодаря отличному слуху.

Мы съ большимъ сожалѣніемъ разстались съ Женевой и съ друзьями, остававшимися въ ней; въ числѣ ихъ былъ и одинъ русскій, по имени Веселовскій. Опасаясь необузданнаго гнѣва Петра I, вызывавшаго его къ себѣ изъ Вѣны, куда онъ былъ посланъ императоромъ съ порученіемъ, онъ скрылся въ Голландію, женился тамъ и, отказавшись отъ своей родины, основался въ Женевѣ. Его старшая дочь была замужемъ за Крамеромъ, извѣстнымъ своей типографіей и еще больше — своей дружбой и ссорами съ Вольтеромъ.

Покинувъ Швейцарію, мы спустились внизъ по Рейну на двухъ большихъ баркахъ; на одной изъ нихъ помѣщались наши экипажи и кухня; другую же мы раздѣлили перегородками на нѣсколько частей и оклеили красивыми обоями. Мужчины ночевали въ прибрежныхъ селеніяхъ, а насъ охраняли всего двое лодочниковъ и мои люди. Мы останавливались и осматривали замѣчательные города. Госпожа Каменская и я были отдѣты въ черныя платья и соломенныя шляпы; насъ сопровождалъ одинъ только русскій лакей, вслѣдствіе чего мы вполнѣ сохраняли свое инкогнито и ради забавы иногда сами покупали провизію для стола. Кэмпбель взялся говорить по-нѣмецки, такъ какъ я, полагая, что отвыкла отъ него, стѣснялась говорить, но когда я увидѣла, что Кэмпбель до неузнаваемости коверкаетъ слова, я запаслась мужествомъ и была переводчикомъ во все время путешествія.

Желая осмотрѣть знаменитый Карлсруэ, мы наняли почтовыхъ лошадей и мѣстные экипажи. Не успѣли мы занять наши комнаты въ гостиницѣ, какъ гофмейстеръ маркграфа Баденскаго явился ко мнѣ съ привѣтствіемъ отъ имени ихъ свѣтлостей и съ приглашеніемъ посѣтить ихъ въ замкѣ. Я извинилась, отговариваясь тѣмъ, что мы взяли съ собой только дорожныя платья, вслѣдствіе того, что намѣревались пробыть въ Карлсруэ всего нѣсколько часовъ для осмотра города и сада. Часа черезъ полтора послѣ его ухода пріѣхалъ шталмейстеръ ихъ свѣтлостей въ великолѣпной каретѣ, запряженной шестерикомъ, и сообщилъ мнѣ, что маркграфиня, зная, что госпожа Михалкова и княгиня Дашкова одно и то же лицо, желаетъ со мной познакомиться и надѣется, что я не откажу ей въ этомъ, въ виду того, что императрица всероссійская пожаловала и ей орденъ св. Екатерины; въ случаѣ же, если я рѣшительно откажусь пріѣхать въ замокъ, она проситъ меня воспользоваться экипажемъ для осмотра обширнаго парка и услугами шталмейстера, который покажетъ всѣ достопримѣчательности. Я не могла отказаться отъ этой новой любезности маркграфини и воспользовалась послѣднимъ предложеніемъ. Мы поѣхали кататься въ чудномъ экипажѣ и дорогой я постаралась выразить шталмейстеру, насколько я была чувствительна къ любезности маркграфини, столь извѣстной своимъ просвѣщеннымъ умомъ^[14]. Не успѣли мы въѣхать въ паркъ, какъ изъ боковой аллеи выѣхала намъ навстрѣчу другая такая же карета и оба экипажа остановились. Въ ней сидѣли ихъ свѣтлости, наслѣдный принцъ и нѣсколько придворныхъ. Маркграфиня, съ свойственной ей граціей и умомъ, сказала:

— Вы по крайней мѣрѣ позволите намъ, княгиня, показать вамъ достопримѣчательности этого парка, которымъ мы такъ гордимся.

Я вышла изъ своего экипажа, а наслѣдный принцъ занялъ мое мѣсто. Мы провели въ этомъ великолѣпномъ саду болѣе часа; въ теченіе его я не могла довольно надивиться высокимъ дарованіямъ ея свѣтлости; затѣмъ мы подъѣхали ко дворцу и я не могла отказаться войти въ него; я всегда дѣлаю это неохотно, но ихъ свѣтлости были такъ добры ко мнѣ. Вечеромъ былъ прекрасный концертъ и великолѣпный ужинъ, и въ общемъ мы провели время чрезвычайно пріятно. Насъ осыпали любезностями, а когда я собралась уѣзжать, маркграфиня объявила мнѣ, что наши люди уже перевезены въ замокъ и что она ни за что не разрѣшитъ намъ ночевать въ скверной гостиницѣ; такъ какъ я спѣшила, она соглашалась отпустить насъ на слѣдующій день въ какой угодно ранній часъ, не повидавшись со мной еще разъ, и просила только сказать, къ которому часу намъ приготовить завтракъ и лошадей.

Мои друзья и я были размѣщены роскошно и удобно.

На слѣдующее утро мы уѣхали такъ рано, что весь дворъ почивалъ еще въ объятіяхъ Морфея. Я не стану говорить о прекрасной странѣ, которую мы видѣли, и объ удовольствіи, какое испытываешь, наслаждаясь разнообразными картинами, когда ѣдешь внизъ по Рейну. Все эго описано перомъ, лучшимъ чѣмъ мое.

Въ Дюссельдорфѣ я посѣтила картинную галлерею и не могла не замѣтить ея директору, что онъ помѣстилъ въ амбразурѣ окна великолѣпнаго Рафаэля, изображавшаго Іоанна Крестителя, котораго онъ не съумѣлъ распознать, вслѣдствіе того, что картина была написана его второй манерой.

Не стану разсказывать, какіе города я посѣтила и проч., такъ какъ вовсе не намѣреваюсь давать подробное описаніе своего путешествія. Во Франкфуртѣ я съ удовольствіемъ свидѣлась съ госпожей Вейнахтъ, вдовой негоціанта, прожившаго 20 лѣтъ въ Россіи. Я знавала ее въ дѣтствѣ и ради нея пробыла лишній день во Франкфуртѣ; дѣтство мое было счастливѣе моей послѣдующей жизни, вслѣдствіе чего мое воображеніе естественно искало свѣтлой точки въ прошломъ, чтобы остановиться на ней.

Я познакомилась также и съ младшимъ изъ братьевъ Орловыхъ, Владиміромъ. Онъ былъ человѣкъ ограниченный, вынесшій изъ своего пребыванія въ нѣмецкихъ университетахъ только педантичный тонъ и ни на чемъ не основанную увѣренность въ своей учености. Онъ вступалъ въ споры со мной, какъ и со всѣми своими собесѣдниками. Онъ принималъ всѣ софизмы Ж.‑Ж. Руссо за силлогизмы и въ полномъ объемѣ воспринялъ всѣ разсужденія этого краснорѣчиваго, но опаснаго писателя. Въ то время я далека была отъ мысли, что онъ будетъ стоять во главѣ Академіи Наукъ въ Петербургѣ, что послѣ него будетъ занимать это мѣсто директора такая бездарность, какъ Домашневъ, ставленникъ Орловыхъ, и что, наконецъ, я вступлю въ эту должность послѣ него.

Въ Спа я познакомилась съ принцемъ Эрнестомъ Мекленбургъ-Стрелицкимъ и съ принцемъ Карломъ шведскимъ, впослѣдствіи герцогомъ Зудерманландскимъ, занимавшимъ половину дома, нанятаго мною въ Ахенѣ. Онъ также пріѣхалъ въ Спа лечиться отъ ревматизма. При немъ состоялъ гувернеромъ господинъ Шверинъ, а свита его состояла изъ капитана Гамильтона и еще одного офицера. Шверинъ очень стѣснялъ его въ расходахъ, такъ какъ, очевидно, не располагалъ большой суммой для путешествія принца. Мы по цѣлымъ днямъ были вмѣстѣ и я хорошо узнала его. Онъ не любилъ ни королевы, своей матери, ни старшаго брата и увѣрялъ, что имѣетъ всѣ шансы взойти на престолъ, такъ какъ его братъ, будто бы, не могъ имѣть дѣтей. Когда его братъ объявилъ намъ войну, а онъ, будучи тогда уже герцогомъ Зудерманландскимъ, командовалъ шведскимъ флотомъ, я раскрыла императрицѣ его характеръ и она увидѣла, какъ ей легко будетъ обратить его противъ своего брата.

Приближалось время, когда моимъ друзьямъ приходилось уѣзжать изъ Спа, а мнѣ — возвращаться въ Россію; мы очень грустили при мысли о предстоявшей разлукѣ. Однажды вечеромъ, мы во время прогулки съ печалью говорили о нашемъ отъѣздѣ. На «Promenade de Sept Heures» былъ заложенъ фундаментъ дома, довольно большихъ размѣровъ. Я обратилась къ m‑me Гамильтонъ со словами:

— Обѣщаю вамъ, что черезъ пять лѣтъ я вернусь въ Спа и найму этотъ домъ для васъ и для меня. Кажется, въ немъ свободно помѣстятся обѣ наши семьи. Если вы пріѣдете раньше меня, наймите его для насъ двухъ.

Я сдержала свое слово; не прошло пяти лѣтъ, когда я вернулась въ Спа и, пріѣхавъ раньше m‑me Гамильтонъ, наняла черезъ посредство своего банкира назначенный домъ.

Изъ Спа я поѣхала въ Дрезденъ на нѣсколько дней, которые провела почти цѣликомъ въ картинной галлереѣ, на которую я не могла довольно насмотрѣться и надивиться.

Въ Берлинѣ меня приняли такъ же любезно, какъ и въ первый разъ. Нашъ министръ, князь Долгоруковъ, былъ мнѣ очень преданъ, и я со своей стороны искренно цѣнила его добродушіе и просвѣщенный умъ. Изъ Берлина я не останавливаясь поѣхала въ Ригу. Меня ожидали тамъ письма отъ моего брата Александра, совершенно ошеломившія меня. Онъ писалъ, что уѣхалъ изъ Москвы, гдѣ объявилась чума, въ Андреевское, великолѣпное имѣніе моей матери въ 140 верстахъ отъ Москвы. Мой управляющій сообщалъ мнѣ, что 45 человѣкъ изъ моей дворни умерли отъ чумы, вслѣдствіе чего ему нельзя будетъ ничего прислать мнѣ въ Петербургъ до моего пріѣзда, тѣмъ болѣе что и люди и вещи будутъ задержаны въ карантинѣ на шесть недѣль. Эти извѣстія въ связи съ безпокойствомъ о моемъ братѣ такъ потрясли меня, что я опасно заболѣла и пробыла въ Ригѣ три недѣли. Я написала своей сестрѣ Полянской и просила ее помѣстить въ своемъ домѣ, пока я не найму квартиру^[15], меня и людей, и только десять дней спустя пришла въ сознаніе и вспомнила, что у меня не било ни крова, ни обстановки.

Наконецъ я пріѣхала въ Петербургъ и поселилась у своей сестры, а госпожа Каменская — у своей. Императрица была столь милостива, что освѣдомилась о моемъ здоровьѣ и прислала мнѣ десять тысячъ рублей на первое обзаведеніе. Большимъ утѣшеніемъ для меня было свиданіе съ отцомъ; онъ ни въ чемъ не помогъ мнѣ матеріально, но сдѣлалъ больше: отнесся ко мнѣ съ любовью и добротой, которыхъ я была лишена одно время, благодаря сплетнямъ и пересудамъ. Я уже упоминала въ этихъ запискахъ о госпожѣ К., вернувшейся изъ ссылки и можетъ быть невольно повліявшей на мою жизнь. Она разсказывала, что графъ Панинъ, до своего отъѣзда за-границу по случаю его назначенія посланникомъ, состоялъ въ связи съ моей матерью и что я была его дочерью; хочу вѣрить, что это неправда, такъ какъ глубоко уважаю память моей матери, хотя и не имѣла счастья ее знать (мнѣ было всего два года, когда она умерла). Орловы внушили моему отцу, черезъ приспѣшниковъ, что я этимъ горжусь, хотя съ другой стороны они распространяли слухъ, что между мной и графомъ Панинымъ существуетъ любовная интрига, несмотря на то, что онъ по возрасту могъ быть не только моимъ отцомъ, но и отцомъ моихъ старшихъ сестеръ, такъ какъ былъ на нѣсколько лѣтъ старше моего отца. Надѣюсь, что въ глубинѣ души отецъ не считалъ меня способной ни на какой безнравственный поступокъ; но онъ долгое время не хотѣлъ видѣть меня, несмотря на многократныя и почтительныя мои просьбы. Не хочу болѣе распространяться на этотъ счетъ и благодарю небо, что по крайней мѣрѣ впослѣдствіи пользовалась уваженіемъ и довѣріемъ моего отца, которыя были бы для меня драгоцѣнны, даже если бы онъ не былъ моимъ отцомъ, потому что онъ былъ надѣленъ выдающимся и просвѣщеннымъ умомъ, а его великодушный и открытый характеръ былъ чуждъ мелочности и надменности, служащихъ вѣрнымъ показателемъ низменной души.

Предаю забвенію все остальное и обращаюсь къ своему возвращенію въ Петербургъ. Я была очень слаба и не могла выходить; но я надѣялась на лучшее будущее, такъ какъ князь Орловъ не былъ болѣе фаворитомъ. Когда я пріѣхала ко двору, императрица обошлась со мной милостиво. Мнѣ нельзя было еще въ теченіе нѣсколькихъ мѣсяцевъ ѣхать въ Москву, такъ какъ не мало дворовыхъ умерло отъ чумы въ моемъ домѣ. Я наняла очень посредственный домъ, купила мебель, бѣлье, кухонную посуду и пр. и пр., и наняла людей въ дополненіе къ тѣмъ, которые пріѣхали изъ Москвы; но не могу сказать, чтобы все устроилось удобно и пріятно для меня. Вскорѣ императрица прислала мнѣ 60 тысячъ рублей на покупку земли въ мою собственность. Можетъ быть, она только теперь узнала, что кромѣ болота въ окрестностяхъ Петербурга мнѣ принадлежалъ только деревянный домъ въ Москвѣ, или же, не будучи болѣе подъ вліяніемъ Орловыхъ, она хотѣла увеличить мое благосостояніе. Меня это крайне удивило, такъ какъ не походило на обхожденіе со мной въ теченіе десяти лѣтъ, прошедшихъ со времени восшествія императрицы на престолъ. Я обрадовалась, главнымъ образомъ, тому, что получила возможность вывести изъ затрудненія отца, которому недоставало 23 тысячъ для удовлетворенія предъявленной къ нему казной претензіи.

Весной я поселилась на своей маленькой дачѣ, гдѣ мой сынъ заболѣлъ сильнѣйшей горячкой. Къ сожалѣнію Крузе и Кельхенъ, лечившіе его съизмальства, переѣхали со дворомъ въ Царское Село. Я пришла въ отчаяніе и теряла голову, но къ счастью меня посѣтила жена адмирала Нольса; видя мое безпокойство, она посовѣтовала мнѣ пригласить молодого доктора Роджерсона, только что пріѣхавшаго изъ Шотландіи, и предложила немедленно поѣхать и прислать мнѣ его. Онъ пріѣхалъ въ двѣнадцать часовъ ночи и хотя не скрылъ отъ меня опаснаго положенія моего сына, но не отчаявался въ его спасеніи. Я провела 17 дней около его постели почти безъ пищи. Господь сжалился надо мной: искусство и уходъ Роджерсона вернули мнѣ сына. Съ тѣхъ поръ этотъ почтенный докторъ сталъ моимъ искреннимъ другомъ и наша дружба, основанная на взаимномъ уваженіи, осталась непоколебимой и понынѣ. По выздоровленіи моего сына я заплатила дань природѣ: отъ утомленія, безпокойства и безсонныхъ ночей я слегла въ постель.

Тѣмъ временемъ князь Потемкинъ, тогда еще генералъ-маіоръ, вернулся изъ арміи съ извѣстіемъ о полной побѣдѣ нашихъ войскъ надъ турками и о ихъ согласіи на миръ на какихъ угодно условіяхъ. Я не могла лично поздравить императрицу съ блестящими успѣхами ея оружія, но написала ей письмо по этому случаю и послала чудную картину Анжелики Кауфманъ, изображавшую красивую гречанку. Я намекала въ письмѣ и на себя и на освобожденіе грековъ или, по меньшей мѣрѣ, на улучшеніе ихъ судьбы. Молодая и прелестная художница не была еще извѣстна въ Россіи и ея картина доставила императрицѣ большое удовольствіе.

Осенью слѣдующаго года я отправилась въ Москву, гдѣ нашла свою свекровь удивительно бодрой для ея лѣтъ. Я отдала деньги, пожалованныя мнѣ императрицей, въ вѣрныя руки съ тѣмъ, чтобы сохранить ихъ для моей дочери и не выдѣлять ей больше приданаго изъ состоянія отца, которое мнѣ хотѣлось цѣликомъ передать сыну. Покончивъ съ нѣкоторыми дѣлами, я поѣхала въ Троицкое, откуда каждыя двѣ недѣли возила дѣтей къ свекрови, чтобы не навлекать на себя упрековъ въ томъ, что я отдаляю ихъ отъ бабушки. Вернувшись изъ Троицкаго въ Москву, я познакомилась у моего дяди, генерала Еропкина, съ генераломъ Потемкинымъ^[16], который сдѣлался впослѣдствіи столь могущественнымъ и получилъ княжескій титулъ отъ императора германскаго, ставъ фаворитомъ и даже болѣе — другомъ Екатерины Великой.

Графъ Румянцевъ, облеченный всѣми полномочіями, заключилъ миръ, и въ теченіе слѣдующаго лѣта императрица пріѣхала въ Москву съ тѣмъ, чтобы отпраздновать его возможно роскошнѣе и пышнѣе. Фельдмаршалъ графъ Румянцевъ, генералы и вообще вся армія были осыпаны безпримѣрно щедрыми наградами. Мой братъ, графъ Семенъ, получилъ повышеніе, а его полкъ былъ причисленъ къ лейбъ-гренадерскому корпусу. Императрица предприняла нѣсколько поѣздокъ, между прочимъ въ Калугу, гдѣ остановилась въ великолѣпномъ помѣстьѣ моего дяди, графа Ивана Воронцова. Я въ этотъ разъ не сопровождала ее, по случаю опасной болѣзни моей свекрови. Она прохворала три недѣли; несмотря на то, что я сама страдала нервной перемежающейся лихорадкой, я большую половину дня проводила у ея постели; въ это время она высказала мнѣ свое уваженіе и привязанность ко мнѣ и вполнѣ одобрила всѣ мои дѣйствія касательно воспитанія моихъ дѣтей и управленія ихъ состояніемъ. Она умерла у меня на рукахъ, выразивъ желаніе быть похороненной въ Ново-Спасскомъ монастырѣ, гдѣ были погребены ея мужъ и предки князей Дашковыхъ. Согласно новому распоряженію императрицы, покойниковъ хоронили за городомъ; въ чертѣ города можно было хоронить только въ одномъ монастырѣ, дававшемъ гостепріимство людямъ богатымъ и суевѣрнымъ, не желавшимъ покидать Москвы и послѣ смерти. Монастыри при этомъ соблюдали извѣстную очередь, въ цѣляхъ справедливаго распредѣленія доходовъ между ними; въ данный годъ очередь не была за Ново-Спасскимъ монастыремъ и я тщетно просила разрѣшенія похоронить въ немъ свекровь.

Не имѣя возможности въ точности исполнить ея волю, я рѣшила, несмотря на свое недомоганіе, похоронить ее въ монастырѣ, въ 70‑ти верстахъ отъ Москвы, гдѣ также были погребены предки князей Дашковыхъ. Я вообще приняла за незыблемое правило — поступать съ родными моего мужа такъ, какъ, по моимъ предположеніямъ, онъ самъ поступалъ бы съ ними, и потому не тяготилась этой грустной поѣздкой.

По возвращеніи ея величества въ Москву, я попросила у нея разрѣшенія поѣхать за границу, чтобы дать моему сыну классическое и высшее образованіе. Мнѣ это было разрѣшено чрезвычайно холодно, такъ какъ императрица не любила, когда я уѣзжала изъ Россіи. Меня даже не допустили проститься съ ней отдѣльно и я откланялась ей во время общей прощальной аудіенціи, когда всѣмъ рѣшительно было дано разрѣшеніе приложиться къ рукѣ государыни, и зала была биткомъ набита народомъ (черезъ нѣсколько дней императрица уѣзжала въ Петербургъ). Принцъ Ангальтъ-Бернбургскій, узнавъ объ этомъ, выразилъ мнѣ свое удовольствіе по поводу того, что со мной поступили прямодушно, а не играли комедіи, и высказалъ увѣренность, что отношеніе ко мнѣ измѣнится и мнѣ наконецъ отдадутъ должную справедливость.

Я вернулась въ Троицкое, гдѣ выдала свою дочь замужъ за бригадира Щербинина. Вслѣдствіе дурного обращенія съ нимъ его родителей у него сложился меланхолическій, но кроткій характеръ, и я надѣялась, что онъ дастъ моей дочери тихую и мирную жизнь. Она физически развилась неправильно и имѣла недостатокъ въ строеніи тѣла, вслѣдствіе чего врядъ ли могла разсчитывать, что болѣе молодой и веселый мужъ станетъ ее любить и баловать. Меня побудило къ этому браку и мое намѣреніе пробыть за границей девять, можетъ быть, даже десять лѣтъ для образованія сына. Конечно, я мечтала о лучшемъ бракѣ для моей дочери, но и этотъ бракъ представлялъ то огромное преимущество, что дочь моя могла оставаться со мной и я имѣла возможность оберегать ея молодость. Отецъ Щербинина охотно согласился отпустить своего сына, тѣмъ болѣе, что я объявила, что ему не придется дѣлать никакихъ расходовъ, такъ какъ процентовъ съ капитала моей дочери хватитъ на содержаніе ихъ обоихъ при совмѣстной жизни со мной. Къ сожалѣнію этотъ бракъ причинилъ мнѣ немало огорченій, помимо сплетенъ и клеветы, которыя я могла презирать, твердо сознавая чистоту своихъ намѣреній и будучи увѣрена въ томъ, что я хорошая мять. Однако я рѣшила только вскользь упоминать о самыхъ жгучихъ горестяхъ моей жизни и потому продолжаю: мы поѣхали по Псковской дорогѣ, съ тѣмъ, чтобы остановиться на нѣкоторое время въ великолѣпномъ помѣстьѣ Щербинина, находившемся въ этой губерніи.

По дорогѣ произошелъ случай, причинившій мнѣ немало безпокойства. Лакей Танѣева, ѣхавшій со мной, упалъ, и два нашихъ экипажа переѣхали черезъ него. На первой почтовой станціи не было хирурга, на второй — также. Переломовъ у него не было, такъ какъ наши экипажи были легкіе и на полозьяхъ, но лѣвая рука и почти вся лѣвая сторона тѣла были помяты и такъ сильно распухли, что можно было снять рубашку, только разрѣзавъ весь рукавъ сверху до низу. Онъ не могъ бы выдержать дальнѣйшаго путешествія; я вспомнила, что у моего сына, въ его англійскомъ портфелѣ, былъ ланцетъ, и тщетно просила, чтобы кто-нибудь пустилъ ему кровь; никто не рѣшался, и мнѣ пришлось самой сдѣлать эту операцію; я счастливо вскрыла вену, но сама послѣ этого имѣла сильные припадки, о которыхъ однако не сокрушалась, такъ какъ цѣною ихъ спасла жизнь человѣку.

Я чрезвычайно скучала въ обществѣ стариковъ Щербининыхъ въ ихъ имѣніи и сократила свое тамъ пребываніе. Не доѣзжая Гродны, мой сынъ меня сильно напугалъ: у него открылась корь; помощи не было никакой въ этомъ почти варварскомъ краю, гдѣ царствовали неимовѣрная грязь и нищета, а мужики не обладали ни смѣтливостью, ни гостепріимствомъ, свойственными русскимъ крестьянамъ. По дорогамъ можно было ѣздить только въ мѣстныхъ бричкахъ, и мои экипажи проѣзжали по нимъ, благодаря помощи 30 казаковъ, которые, опережая меня на полдня, срубали придорожные кусты и деревья и такимъ образомъ расширяли дороги въ этихъ огромныхъ лѣсахъ. Къ счастью я нашла въ Гроднѣ отличнаго доктора, выписаннаго королемъ изъ Брюсселя для кадетскаго корпуса, основаннаго имъ въ этомъ городѣ. Я пробыла въ немъ пять недѣль, вслѣдствіе того, что моя дочь, не покидавшая постели своего брата, также заразилась корью.

Затѣмъ я поѣхала черезъ Вильну въ Варшаву. Это былъ юбилейный годъ и, хотя мы и не застали шумныхъ празднествъ, я имѣла удовольствіе часто наслаждаться пріятной и поучительной бесѣдой съ королемъ. Его величество два-три раза въ недѣлю пріѣзжалъ ко мнѣ, и мы нѣсколько часовъ проводили съ нимъ вдвоемъ. Его племянникъ, князь Станиславъ, очень любезный и образованный молодой человѣкъ, генералъ Комаржевскій и свита оставались въ другихъ комнатахъ съ моими дѣтьми; должна сознаться, что мнѣ пришлось неоднократно удивляться великимъ душевнымъ качествамъ короля. У него было благородное, отзывчивое сердце, просвѣщенный умъ, а любовь къ искусствамъ, въ которыхъ онъ былъ тонкій знатокъ и цѣнитель, придавала разнообразіе и всесторонній интересъ его разговору. Онъ заслуживалъ счастья, а польская корона была для него скорѣе проклятьемъ, чѣмъ радостью. Если бы онъ остался частнымъ человѣкомъ, онъ, благодаря способностямъ, дарованнымъ ему природой и усовершенствованнымъ воспитаніемъ, пользовался бы всеобщей любовью. Сдѣлавшись королемъ безпокойнаго народа, выдѣлявшаго изъ своей среды самые противорѣчивые характеры, онъ не снискалъ его любви, такъ какъ народъ не былъ способенъ его оцѣнить. Будучи сосѣдомъ двухъ великихъ державъ, онъ часто принужденъ былъ дѣйствовать вопреки своимъ принципамъ и желаніямъ, а благодаря интригамъ польскихъ магнатовъ ему приписывали многія ошибки, которыхъ онъ вовсе не совершалъ. Я съ сожалѣніемъ оставила Варшаву. Меня привязывали къ ней король, его племянникъ Станиславъ и всеобщее уваженіе къ памяти моего мужа.

Въ Берлинѣ меня ожидалъ такой же дружескій пріемъ, какъ и въ первый мой пріѣздъ. Я заранѣе написала моему банкиру, чтобы онъ нанялъ мнѣ въ Спа новый домъ на «Promenade de Sept Heures», и поселялась въ немъ раньте m‑me Гамильтонъ. Я наняла весь домъ, и когда она пріѣхала, она увидѣла, что я сдержала свое обѣщаніе по всѣмъ пунктамъ. Въ Спа Щербининъ получилъ цѣлый рядъ писемъ отъ своихъ родителей, настойчиво вызывавшихъ его въ Россію, и онъ съ грустью разстался съ нами. Моя дочь не пожелала послѣдовать за нимъ и осталась со мной. Изъ Спа я написала историку Робертсону, ректору Эдинбургскаго университета, что осенью пріѣду въ Эдинбургъ и поселюсь въ немъ на долгое время, пока мой сынъ не закончитъ свое образованіе; ему было всего 13 лѣтъ и я просила Робертсона руководить его образованіемъ въ теченіе нѣсколькихъ лѣтъ и дать мнѣ всѣ необходимыя свѣдѣнія. Въ отвѣтъ на его письмо, въ которомъ онъ совѣтовалъ мнѣ отложить поступленіе моего сына въ университетъ, а сперва подготовить его, я съ радостной для матери гордостью написала, что мой сынъ вполнѣ способенъ слушать университетскій курсъ, такъ какъ отлично знаетъ латинскій языкъ, математическія науки, исторію, географію, французскій и нѣмецкій языки, и англійскій настолько, что все понимаетъ, хотя и не достаточно бѣгло на немъ говоритъ.

По окончаніи сезона въ Спа я поѣхала въ Англію. Пробывъ недолго въ Лондонѣ, я по дорогѣ въ Шотландію остановилась на нѣсколько дней въ замкѣ лорда и леди Суссексъ, гдѣ я имѣлъ удовольствіе познакомиться съ мистеромъ Вальмотомъ, отцомъ моего молодого друга, изъ любви къ которой я поборола свое нежеланіе писать настоящія воспоминанія. Мистеръ Вильмотъ былъ родственникомъ Суссекса и жилъ у нихъ все время, пока и мы у него гостили. Оттуда я поѣхала въ Эдинбургъ, гдѣ и поселилась на нѣсколько лѣтъ въ старинномъ королевскомъ замкѣ, Голирудгоузъ. Живя въ немъ,я не разъ вспоминала о неразумной и несчастной королевѣ Маріи. Къ моей квартирѣ примыкалъ ея кабинетъ и лѣстница, съ которой былъ сброшенъ ея фаворитъ итальянецъ. Робертсонъ нашелъ, къ моему большому удовольствію, что сынъ былъ вполнѣ подготовленъ для поступленія въ университетъ. Я познакомилась съ профессорами университета, людьми, достойными уваженія, благодаря ихъ уму, знаніямъ и нравственнымъ качествамъ. Имъ были чужды мелкія претензіи и зависть, и они жили дружно, какъ братья, уважая и любя другъ друга, чѣмъ доставляли возможность пользоваться обществомъ глубокихъ, просвѣщенныхъ людей, согласныхъ между собой; бесѣды съ ними представляли изъ себя неисчерпаемые источники знанія. Лѣтомъ, когда лекціи въ университетѣ прекратились, мы поѣхали путешествовать въ горы. Не стану описывать здѣсь этой поѣздки, такъ какъ къ этимъ запискамъ будетъ приложено описаніе ея, сдѣланное мною для моего друга, m‑me Морганъ, приславшей мнѣ впослѣдствіи копію съ него, списанную ею собственноручно.

Безсмертный Робертсонъ, Блэръ, Смитъ и Фергюсонъ приходили ко мнѣ два раза въ недѣлю обѣдать и проводить весь день. Герцогиня Беклёй, леди Скоттъ, леди Лосіанъ и леди Мэри Ирвинъ своимъ обществомъ скрашивали мою жизнь еще больше; это былъ самый спокойный и счастливый періодъ, выпавшій мнѣ на долю въ этомъ мірѣ. Мой другъ,m‑me Гамильтонъ, вскорѣ своимъ пріѣздомъ еще увеличила счастье моей жизни, которое даже сильнѣйшій ревматизмъ, схваченный мною въ горахъ, не въ силахъ былъ омрачить; я привыкла къ физическимъ страданіямъ, и такъ какъ жила внѣ себя, т. е. только для другихъ и любовью къ дѣтямъ, я способна была смѣяться и шутить во время сильныхъ приступовъ боли.

На слѣдующій годъ знаменитый докторъ Кулленъ предписалъ мнѣ воды Букстона и Матлока, а затѣмъ морскія купанья въ Скарборо. Я принялась за это леченіе, такъ какъ имѣла возможность начать и закончить его въ каникулярное время; m‑me Гамильтонъ меня сопровождала, и ея нѣжный уходъ за мной, когда я лежала больная при смерти съ Скарборо, спасъ мнѣ жизнь. Леди Мюльгрэвъ, жившая послѣ смерти своего мужа въ имѣніи одной своей подруги, узнавъ, что я опасно больна, пріѣхала въ Скарборо, несмотря на то, что сама страдала подагрой и была подавлена своимъ горемъ, и осталась до тѣхъ поръ, пока не убѣдилась, что опасность миновала. Она уговорила меня сдѣлать крюкъ на обратномъ пути и погостить нѣсколько дней у ея подруги. Я обѣщала и, какъ только силы позволили мнѣ предпринять эту поѣздку, я уѣхала изъ Скарборо къ леди Мюльгрэвъ. Она упросила меня остаться два дня; оттуда я по большой дорогѣ поѣхала прямо въ Эдинбургъ, куда и прибыла до начала занятій.

Хотя я и страдала еще отъ ревматизма, поразившаго главнымъ образомъ колѣнные суставы, и мой желудокъ не пришелъ еще въ полный порядокъ, я принялась съ энергіей за свои обязанности матери и наставницы. Мой спокойный, ровный и веселый характеръ приводилъ въ изумленіе моихъ друзей и знакомыхъ. Профессора приходили ко мнѣ два раза въ недѣлю; съ цѣлью доставить моему сыну развлеченіе я каждую недѣлю давала балы. Кромѣ того мой сынъ ѣздилъ верхомъ въ манежѣ и черезъ день бралъ уроки фехтованья у отличнаго учителя, случайно находившагося въ Эдинбургѣ. Этими упражненіями я не только сохранила его здоровье, но и укрѣпила его настолько, что онъ тогда уже обладалъ значительной силой. Я сама принуждена была подвергать себя всевозможнымъ лишеніямъ, но ничуть этимъ не тяготилась, такъ какъ всей душой была предана материнской любви и обязанностямъ. Я была всецѣло поглощена стремленіемъ дать моему сыну самое лучшее образованіе и воспитаніе; незначительность средствъ моихъ дѣтей и собственная бѣдность меня не огорчали: въ Шотландіи жизнь не дорога и, соблюдая порядокъ и экономію, я могла вполнѣ свободно содержать нашъ домъ, но для совершенія путешествія въ Ирландію, по окончаніи моимъ сыномъ университета, мнѣ пришлось прибѣгнуть къ мелкому кредиту, которымъ а пользовалась, будучи коротко знакома со своими банкирами, Форбсомъ и Гунтеромъ. Передъ отъѣздомъ они предложили мнѣ свою помощь и я заняла у нихъ 2000 ф. ст., которые и выслала имъ черезъ нѣсколько мѣсяцевъ изъ Голландіи. Я уплатила имъ свой денежный долгъ, но, конечно, никогда и ничѣмъ не сумѣю вознаградить ихъ въ достаточной мѣрѣ за ихъ дружбу, предупредительность и доброту ко мнѣ.

Въ маѣ 1779 г. мой сынъ выдержалъ публичный экзаменъ въ университетѣ. Собраніе было очень многолюдно и его блестящіе отвѣты по всѣмъ отраслямъ науки вызвали шумные аплодисменты аудиторіи (что было воспрещено). Онъ получилъ первую ученую степень (maître lès-arts); мое счастье можетъ быть понято и оцѣнено только матерью. Такимъ образомъ закончились мои обязанности и функціи наставницы и въ началѣ іюня мы уѣхали въ Ирландію. Мы высадились въ Донагади, куда мнѣ навстрѣчу выѣхала моя пріятельница m‑me Морганъ. Затѣмъ мы осмотрѣли Колерэнъ и шоссе Великановъ, которое стоитъ посмотрѣть. Въ Дублинѣ для меня былъ уже приготовленъ очень красивый и удобный домъ. Мое пребываніе въ Дублинѣ представляется мнѣ до сихъ поръ счастливымъ и очень реальнымъ сномъ, продолжавшимся цѣлый годъ; благодаря заботамъ моихъ дорогихъ друзой, m‑me Гамильтонъ и m‑me Морганъ, и вниманію ихъ родителей, дни мои текли спокойно и радостно, не оставляя желать ничего лучшаго. Я нашла въ Дублинѣ отличнаго учителя танцевъ, недавно вернувшагося изъ Парижа, и онъ два раза въ недѣлю обучалъ моего сына; кромѣ того онъ учился по-итальянски и каждое утро повторялъ съ мистеромъ Гринфильдомъ курсы наукъ, прослушанныхъ имъ въ Эдинбургѣ, и читалъ съ нимъ греческихъ и латинскихъ классиковъ. Дни его были наполнены полезными занятіями; по вечерамъ мы часто ѣздили къ знакомымъ и въ театръ; каждую недѣлю у насъ устраивался балъ, благодаря чему дѣти были здоровы и веселы.

Я имѣла счастье заслужить любовь леди Арабеллы Денни, свѣтской женщины, достойной самаго глубокаго почтенія получившей его выраженіе, когда парламентъ отправилъ къ ней депутацію, чтобы поблагодарить ее за многочисленныя ея благодѣянія и полезныя учрежденія, основанныя ею, о которыхъ она неусыпно заботилась несмотря на свой преклонный возрастъ. Мы часто ѣздили къ ней пить чай. Ея любезность, ясная душа и здравый смыслъ привлекали къ ней сердца всѣхъ близко знавшихъ ее. Особенно ее интересовало убѣжище Магдалины, которое, благодаря ея умѣнію, приносило дѣйствительную пользу. Она мнѣ показывала его нѣсколько разъ и, питая слишкомъ высокое мнѣніе о моихъ скромныхъ талантахъ, просила меня написать музыку на слова любимаго ея гимна, который она часто заставляла пѣть въ пріютѣ. Я не могла, отказаться, такъ какъ малѣйшее ея желаніе было священно для меня, и написала четырехголосую музыку на слова гимна; она велѣла его разучить и черезъ двѣ недѣли его пѣли въ церкви при большомъ стеченіи публики, которой было интересно послушать сочиненіе «русскаго медвѣдя». Сборъ былъ очень великъ и въ тотъ вечеръ леди Арабелла была въ самомъ счастливомъ настроеніи духа.

Я часто ѣздила въ парламентъ слушать ораторовъ, среди которыхъ блисталъ тогда Грэттанъ. Концерты и чтеніе съ моими подругами наполняли мое время, и цѣлый годъ пролетѣлъ съ волшебной быстротой.

Я съ тяжелымъ сердцемъ покинула Дублинъ, но мой долгъ обязывалъ меня совершить еще путешествіе съ моимъ сыномъ, прежде чѣмъ представить его государынѣ. Мы осмотрѣли Килкенни, Килларни съ его чернымъ озеромъ, Коркъ съ его рейдомъ, Лимернэ и многія другія мѣста.

Въ началѣ 1780 г. мы разстались съ Ирландіей и, переплывъ каналъ, высадились въ Голигедѣ. Дорога до Лондона крайне интересна и Валлисъ представляетъ множество великолѣпныхъ видовъ.

Въ Лондонѣ я представилась ихъ величествамъ, принявшимъ меня съ свойственными имъ добротой и любезностью. Я сказала имъ, что пользовалась необыкновеннымъ спокойствіемъ и удовольствіемъ въ ихъ владѣніяхъ, что мой сынъ въ особенности извлекъ громадную пользу для своего образованія изъ пребыванія въ англійскомъ университетѣ, вслѣдствіе чего я на всю жизнь сохраню благодарность, доступную только сердцу матери, и что къ чувству почтенія къ ихъ величествамъ я присоединяю и чувство глубокой признательности. Королева отвѣтила мнѣ:

— Я уже знаю и своими словами вы подтверждаете, что вы рѣдкая мать.

Я возразила, что врядъ ли заслуживаю подобнаго отзыва и что въ свою очередь слышала, что королева была примѣрной матерью, и что ея прекрасная семья вполнѣ заслуживаетъ и оправдываетъ ея великую нѣжность. Королева заговорила о своихъ многочисленныхъ дѣтяхъ и усомнилась, знаю ли ихъ всѣхъ. Я отвѣтила утвердительно и выразила желаніе ихъ видѣть; королева обѣщала нарочно выписать ихъ изъ Кью, чтобы показать ихъ мнѣ. Дѣйствительно она приказала леди Голдернесъ привезти ихъ на слѣдующій день къ завтраку и предупредить меня объ ихъ пріѣздѣ. Я, какъ могла, выразила королевѣ свою благодарность за ея доброту. Я видѣла ея прелестныхъ дѣтей, дѣйствительно похожихъ на ангеловъ. Мы поѣхали въ Батъ и Бристоль и посѣтили всѣ замки и королевскія резиденціи; откланявшись королю и королевѣ, мы поѣхали въ Маргэтъ и оттуда на кораблѣ въ Остендэ.

Оттуда мы пріѣхали въ Брюссель, гдѣ, пробывъ нѣсколько дней, оставили экипажи и часть людей, а сами отправились черезъ Антверпенъ въ Голландію, которую объѣхали всю: мы посѣтили Роттердамъ, Дельфтъ, Гаагу, Лейденъ, Утрехтъ, поселеніе братьевъ гернгутеровъ, Гаарлемъ. Я получила письмо отъ нашего посланника въ Голландіи, князя Голицына, очень позабавившее насъ. Онъ съ большимъ юморомъ писалъ про инциндентъ съ купцомъ, котораго я пріютила въ нанятомъ мною помѣщеніи на суднѣ и который, пріѣхавъ къ князю, передалъ ему нижайшее почтеніе отъ имени русской женщины, пользующейся его покровительствомъ и путешествующей благодаря его щедротамъ. Князь долгое время не могъ понять добраго голландца и счелъ его даже за сумасшедшаго, но, разспросивъ его, гдѣ онъ меня видѣлъ и кто былъ со мной, онъ наконецъ догадался, что это была я, и смутилъ бѣднаго купца, сказавъ ему мое имя. Дѣло въ томъ, что въ ту минуту, какъ «трешкоутъ», въ которомъ я наняла комнату (руффъ)^[17], собирался тронуться въ путь, прибѣжалъ человѣкъ, очевидно спѣшившій уѣхать. Оставалось свободнымъ только одно мѣсто на крышѣ; тогда, видя его безпокойство, я попросила его войти въ мою комнату, что онъ и сдѣлалъ съ видимымъ удовольствіемъ. Онъ объяснилъ мнѣ — на половину по-голландски, на половину на плохомъ нѣмецкомъ языкѣ, — что неотложныя дѣла требуютъ его присутствія въ извѣстный день въ Гаагѣ; мнѣ пришла мысль скрыть свое имя и я просила его пойти къ нашему министру (онъ увѣрялъ меня, что его знаетъ) и сказать ему, что русская женщина, пользующаяся его покровительствомъ, кланяется ему и проситъ его адресовать свои письма въ Амстердамъ. Намъ предстояло подняться по другому каналу, находившемуся на другомъ концѣ города; чтобы попасть на него, приходилось пройти черезъ весь городъ пѣшкомъ, а такъ какъ до отхода слѣдующаго трешкоута оставалось два часа, я спросила его, какъ обыкновенно пассажиры проводятъ это время.

— Туземцы имѣютъ здѣсь либо дѣла, либо знакомыхъ и родныхъ, — отвѣтилъ онъ; — но такъ какъ вы иностранцы, я поведу васъ въ одинъ трактиръ недалеко отъ пристани.

Я приняла его предложеніе и мы едва могли удержаться отъ смѣха, когда онъ сталъ насъ угощать пивомъ, хлѣбомъ и сыромъ.

Вернувшись въ Гаагу, я свидѣлась еще разъ съ принцессой Оранской, которую искренно любила и уважала. Оба раза, когда я была въ Гаагѣ, она настояла на томъ, чтобы я ее посѣтила, хотя я отговаривалась неимѣніемъ съ собой другихъ платьевъ, кромѣ дорожныхъ; но она прислала ко мнѣ свою воспитательницу, мадамъ Дункельманъ, пользовавшуюся полнымъ довѣріемъ принцессы-матери въ дѣлѣ воспитанія принцессы Оранской. Не распространяясь о всѣхъ ея прекрасныхъ качествахъ, скажу только, для ея характеристики, что она состояла въ перепискѣ съ Фридрихомъ Великимъ, дядей принцессы Оранской. По ея настоянію, я рѣшила пренебречь этикетомъ по части костюма и поѣхала съ дочерью во дворецъ въ каретѣ мадамъ Дункельманъ.

Мы ужинали у принцессы какъ въ этотъ день, такъ и во всѣ послѣдующіе, пока оставались въ Гаагѣ, а также и по возвращеніи изъ помянутой круговой поѣздки. Принцъ Оранскій ужиналъ съ нами; обыкновенно онъ за ужиномъ засыпалъ, несмотря на ранній часъ, но въ этотъ разъ онъ, сидя рядомъ со мной, даже не дремалъ. Онъ сказалъ мнѣ, что любитъ засыпать за столомъ, но что я была такъ добра, что отогнала Морфея отъ его вѣждъ. Я выразила сожалѣніе, что онъ приноситъ мнѣ такую большую жертву, а когда принцесса спросила меня, что мнѣ говорилъ принцъ, я, стѣсняясь повторить его слова, сказала только, что онъ говорилъ мнѣ любезности.

Я забыла упомянуть, что, намѣреваясь остаться въ Лейденѣ всего два дня, чтобы повидать кой-кого изъ тѣхъ, съ кѣмъ я сблизилась въ первую поѣздку, я приняла предложеніе моего родственника, князя Шаховского, занятъ его аппартаменты. Послѣ завтрака, я отправилась къ знаменитому врачу Гобіеусу, котораго я искренно уважала. Старая служанка, открывшая мнѣ дверь, сказала, что его нѣтъ дома, но я возразила ей, что знаю, что онъ не выходитъ и что онъ вѣроятно будетъ радъ меня видѣть, и попросила ее доложить, что княгиня Дашкова желаетъ съ нимъ проститься. Онъ услышалъ изъ сосѣдней комнаты мой голосъ и вышелъ ко мнѣ. Когда служанка открывала дверь, я увидѣла во внутреннихъ комнатахъ князя и княгиню Орловыхъ, очевидно пришедшихъ посовѣтоваться съ докторомъ. Удивленіе мое было безгранично, тѣмъ болѣе, что я не знала, что они уѣхали изъ Россіи. Мои немногіе русскіе корреспонденты не сообщали мнѣ никакихъ подробностей о придворной жизни. Будучи увѣрена въ томъ, что Россія въ царствованіи Екатерины могла только процвѣтать, и всецѣло поглощенная заботами о воспитаніи сына, я просила ихъ писать мнѣ лишь о себѣ и о моихъ родныхъ и друзьяхъ. Я увидѣлась съ Гобіеусомъ съ удовольствіемъ, но, не желая прерывать его занятій, я не вошла въ комнаты и, простившись съ нимъ, пошла прогуляться пѣшкомъ по городу и затѣмъ вернулась домой.

Не успѣли мы сѣсть за обѣдъ, какъ вошелъ князь Орловъ. Не знаю, прочелъ ли онъ на моемъ лицѣ, всегда ясно отражавшемъ мои мысли и чувства, что его посѣщеніе было столь же неожиданно, сколь непріятно, или онъ по обыкновенію произнесъ первую фразу, пришедшую ему на умъ, но онъ сказалъ:

— Я пришелъ къ вамъ другомъ, а не врагомъ.

Никто ничего не отвѣтилъ. Онъ взглянулъ на моего сына, и можетъ быть совѣсть его заговорила, когда онъ вспомнилъ все зло, что онъ мнѣ причинилъ.

— Судя по мундиру вашего сына, — продолжалъ онъ, — онъ еще въ кирасирскомъ полку; я путешествую ради здоровья моей жены, состою еще на службѣ и числюсь командиромъ конно-гвардейскаго полка; если желаете, княгиня, я напишу императрицѣ и попрошу ее перевести его въ мой полкъ, вслѣдствіе чего онъ сразу будетъ повышенъ на два чина.

Я поблагодарила князя и, объявивъ, что по этому предмету я должна поговорить съ нимъ наединѣ, встала изъ-за стола, попросила остальныхъ продолжать обѣдъ, не дожидаясь меня, и удалилась въ свою комнату съ княземъ Орловымъ. Я не знаю, понялъ ли онъ мою деликатность; поблагодаривъ его еще разъ, я попросила его отложить на время свои хлопоты, такъ какъ я уже обратилась къ князю Потемкину, какъ къ президенту военной коллегіи, съ просьбой сообщить мнѣ, на что можетъ надѣяться мой сынъ, котораго я предназначала къ военной службѣ и который, благодаря своему образованію, имѣлъ возможность въ ней отличиться; поэтому я не могла переводить его изъ одного полка въ другой и должна была предоставить государынѣ, его крестной матери, рѣшить его судьбу; своей поспѣшностью я могла бы обидѣть Потемкина и оказаться невѣжливой по отношенію къ нему. Но князь возразилъ, что не видитъ, чѣмъ бы Потемкинъ могъ обидѣться.

Я знала, что Орловъ и Потемкинъ были въ очень дурныхъ отношеніяхъ, потому и сочла своимъ долгомъ сообщить Орлову, что я уже написала президенту военной коллегіи. Увидѣвъ, что я только теряю время въ попыткахъ объяснить ему свои мотивы, я сократила наше свиданіе, попросивъ его сообщить мнѣ свой адресъ, дабы я могла освѣдомить его объ отвѣтѣ изъ Петербурга, и сохранить свое доброе расположеніе къ моему сыну, которымъ мнѣ можетъ быть придется воспользоваться.

— Обѣщаю вамъ это, — отвѣтилъ онъ, — трудно предоставить себѣ болѣе красиваго юношу, чѣмъ князь Дашковъ.

Его красота не мало безпокоила меня впослѣдствіи и была источникомъ огорченій и тревоги для меня. Я еще разъ увидѣла князя Орлова въ Брюсселѣ, гдѣ онъ остановился проѣздомъ въ Парижъ, а оттуда въ Швейцарію, гдѣ его жена должна была лечиться у Тассо; тутъ же былъ еще Мелиссино, попечитель московскаго университета, его жена съ племянникомъ, фрейлина Протасова, и дѣвица Каменская. Все это общество сразу наводнило мою комнату, когда я и не знала, что онъ въ Брюсселѣ; изъ нихъ я была рада свидѣться только съ Мелиссино, человѣкомъ очень образованнымъ, ровнаго и веселаго характера; въ теченіе нѣсколькихъ лѣтъ онъ черезъ день бывалъ у меня, но я не могла заниматься съ нимъ однимъ и среди разговора князь Орловъ вдругъ повергъ меня въ неописуемое смущеніе. Глядя въ упоръ на моего сына, онъ сказалъ:

— Я жалѣю, князь, что меня вѣроятно не будетъ въ Петербургѣ, когда вы туда пріѣдете; я убѣжденъ, что вы затмите фаворита, а такъ какъ съ нѣкоторыхъ поръ мнѣ вмѣнили въ обязанность вести переговоры съ отставленными фаворитами и утѣшать ихъ, я съ удовольствіемъ занялся бы этимъ, если бы онъ принужденъ былъ уступить вамъ свое мѣсто.

Эта странная рѣчь заставила меня жалѣть, что сынъ при ней присутствовалъ; я поскорѣе выслала его изъ комнаты, прежде чѣмъ онъ самъ успѣлъ отвѣтить, и поручила ему написать доктору Бюртену, чтобы напомнить ему его обѣщаніе придти на слѣдующій день въ 9 ч. и поѣхать съ нами осматривать сосѣднія возвышенности, гдѣ находилось много красивыхъ мѣстностей. Когда мой сынъ вышелъ, я выразила князю свое удивленіе, что онъ обращается съ подобными словами къ семнадцатилѣтнему мальчику и компрометируетъ императрицу; причемъ добавила, что я никогда не знала этихъ фаворитовъ; если нѣкоторые ея генералъ-адъютанты и жили во дворцѣ, то тому было причиной довѣріе къ нимъ императрицы; попросила его никогда не говорить такъ въ моемъ присутствіи и еще менѣе въ присутствіи моего сына, котораго я воспитываю въ самомъ безпредѣльномъ уваженіи и преданности къ своей государынѣ и крестной матери, и что я надѣюсь, что онъ будетъ любимцемъ только хорошихъ людей. Отвѣтъ князя Орлова былъ въ его обычномъ стилѣ, и, слѣдовательно, не стоитъ его повторять. Черезъ нѣсколько дней онъ, къ моему удовольствію, уѣхалъ въ Парижъ, а я осталась въ Брюсселѣ еще нѣкоторое время, такъ какъ мнѣ туда должны были переслать деньги.

Каждое утро мы отправлялись съ докторомъ Бюртеномъ въ окрестности города и составляли гербарій изъ растеній, не виданныхъ мною у насъ. По полученіи денегъ мы поѣхали въ Парижъ. Я остановилась только на два дня въ Лиллѣ, спѣша поскорѣй въ Парижъ, гдѣ для меня была уже нанята квартира. Я съ удовольствіемъ узнала, что Орловъ со свитой уже уѣхали, и была рада, что мой добрый старикъ Мелиссино съ женой остались въ Парижѣ. Съ невыразимой радостью я увидѣла Дидро, поцѣловавшаго меня съ той теплой сердечностью, которою отличались его отношенія къ друзьямъ. Я встрѣтила также въ г. Малербѣ, въ его сестрѣ, въ m‑me Неккеръ и другихъ старинныхъ знакомыхъ тѣ же дружескія чувства, которыми они почтили меня и въ мое первое путешествіе.

Въ это время въ Парижѣ было много русскихъ, между прочимъ графъ Салтыковъ (впослѣдствіи главнокомандующій и генералъ-губернаторъ въ Москвѣ), его жена, Самойловъ (племянникъ Потемкина) и графъ Андрей Шуваловъ съ супругой. Послѣдній жилъ въ Парижѣ уже два года, не заслуживъ ни уваженія, ни любви. Такъ какъ онъ причинилъ мнѣ, хотя и мимолетное, но мучительное безпокойство, я считаю не лишнимъ обрисовать здѣсь его характеръ. Это былъ человѣкъ большого ума, въ совершенствѣ владѣвшій французскимъ языкомъ, съ удивительной легкостью писавшій стихи, довольно образованный, знавшій хорошо въ особенности французскую литературу, самолюбивый, надменный, жестокій съ подчиненными и искательный и раболѣпный передъ высшими — наиболѣе вліятельный въ данную минуту человѣкъ всегда былъ для него божествомъ, — капризный и скорый на заключеніе; часто дѣйствовалъ онъ вопреки здравому смыслу, такъ какъ умъ его не обладалъ устойчивостью, порождающей здравое и прямое сужденіе. Онъ въ концѣ концовъ помѣшался и такъ и умеръ сумасшедшимъ, не оплакиваемый даже семьей. Меня посѣщали многіе знакомые и мнѣ приходилось отдавать имъ визиты, что отнимало много времени, между тѣмъ какъ оно было драгоцѣнно вслѣдствіе моего намѣренія оставаться въ Парижѣ недолго. Мнѣ дали понять, что мнѣ слѣдуетъ явиться въ Версаль. Я отвѣтила, что, несмотря на то, что была графиней Воронцовой по отцу и княгиней Дашковой по мужу, я всегда чувствовала себя неловко при дворѣ. Наконецъ, мнѣ ясно сказали, что королева желаетъ со мной познакомиться; на это я такъ же ясно объявила, что, хотя для меня лично всякое мѣсто безразлично, лишь бы оно не было слишкомъ неудобно, и хотя я не придавала значенія знатности рожденія, такъ что вполнѣ равнодушно могла видѣть, что французская герцогиня, дочь разбогатѣвшаго откупщика, сидитъ на почетномъ мѣстѣ (при Версальскомъ дворѣ имъ считался табуретъ), но, въ качествѣ статсъ-дамы императрицы Россійской, не могу безнаказанно умалять свой рангъ.

Нѣсколько дней спустя m‑me де-Сабранъ, съ которой я вмѣстѣ завтракала у аббата Рейналя, сказала мнѣ, что королева желаетъ, чтобы я пріѣхала въ Версаль къ m‑me де-Полиньякъ, гдѣ будетъ находиться и она, и что вслѣдствіе отсутствія придворнаго этикета мы обѣ будемъ чувствовать себя свободнѣе. Я часто завтракала у аббата Рейналя. Дидро, несмотря на слабое здоровье, посѣщалъ меня почти ежедневно. Когда я сидѣла по вечерамъ дома, у меня собиралось цѣлое общество; по утрамъ я посѣщала мастерскія лучшихъ артистовъ, кромѣ тѣхъ дней, когда Гардель обучалъ танцамъ моихъ дѣтей, а одинъ ученикъ Даламбера повторялъ съ моимъ сыномъ математику и геометрію. У меня очень много времени отнималъ и Гудонъ, дѣлавшій по настоянію моей дочери мой бронзовый бюстъ. Когда онъ былъ готовъ, я не могла не замѣтить, что французскіе артисты обладаютъ слишкомъ изящнымъ вкусомъ, чтобы изобразить меня такою, какою меня создалъ Господь Богъ, и что онъ изобразилъ французскую, декольтированную герцогиню, а не ту скромную и простую Нинетту, какою я была.

У Неккера я познакомилась съ епископомъ Отенскимъ и съ Гиберомъ, авторомъ тактики, столь нашумѣвшей. Встрѣтилась я и съ Рюльеромъ, котораго я знавала въ періодъ его пребыванія въ Россіи въ эпоху восшествія на престолъ императрицы. Я замѣтила, что онъ былъ въ смущеніи, вѣроятно, вспомнивъ, что я отказалась его принять въ первое свое пребываніе въ Парижѣ. Подойдя къ нему, я сказала, что я слишкомъ горда и слишкомъ хорошаго мнѣнія о немъ, чтобы думать, что мои друзья 1762 г. перестали быть ими; что я очень рада его видѣть, и если госпожа Михалкова (подъ этимъ именемъ я путешествовала въ первый разъ), не желая никому показываться, пожертвовала удовольствіемъ, которое ей доставило бы его общество, то у княгини Дашковой нѣтъ никакихъ основаній поступать такъ же. Я сказала ему, что буду съ удовольствіемъ принимать его когда ему угодно, но не стану ни читать, ни слушать его книги, несмотря на то, что мѣстами она, вѣроятно, представила бы для меня большой интересъ. Рюльеръ остался доволенъ моими словами и посѣтилъ меня нѣсколько разъ. Малербъ, его сестра, еще нѣсколько лицъ, въ особенности Дидро, который былъ достоинъ довѣрія вслѣдствіе своей природной искренности и дружбы ко мнѣ, увѣряли меня, что Рюльеръ отзывался обо мнѣ самымъ лестнымъ образомъ, но привели мнѣ нѣсколько сужденіи объ императрицѣ, которыя я не могла распространять. Каково было мое удивленіе, когда 20 лѣтъ спустя, въ эпоху, когда все во Франціи было перевернуто вверхъ дномъ и когда клевета, неприличіе, разнузданность, — плоды разногласій и партійности, — говорили и печатали все, что диктовали имъ злобныя страсти, каково, говорю, было мое удивленіе, когда я прочла въ брошюрѣ, озаглавленной «Мемуары о революціи 1762 г.» Рюльера, что я была любовницей графа Панина, дяди моего мужа, который по возрасту могъ быть его отцомъ, не только что моимъ, и что я была беременна отъ него (въ такомъ случаѣ я должна была носить своего сына 11½ мѣсяцевъ, такъ какъ онъ родился 12 мая). Кромѣ того въ этой книгѣ было и еще много всякой лжи. Однако я вспомнила, что Рюльеръ нѣсколько лѣтъ прослужилъ въ министерствѣ иностранныхъ дѣлъ и что онъ со своимъ умомъ и знаніемъ не могъ бы написать, что при бракосочетаніи Петра III съ принцессой Цербтской (впослѣдствіи Екатериной II) въ контрактъ было включено условіе, что въ случаѣ смерти императора престолъ переходитъ къ ней; самый невѣжественный новичокъ въ дипломатіи не могъ бы написать подобной нелѣпости, такъ что я утѣшилась и сняла всякую вину съ памяти Рюльера; онъ бывалъ у меня почти каждый день въ этотъ періодъ, видѣлъ мою любовь къ мужу и зналъ мои принципы вообще; поэтому я и не сомнѣвалась болѣе, что это мнимое сочиненіе Рюльера было апокрифическое.

Въ назначенный часъ я съ дѣтьми поѣхала въ Версаль. Королева ожидала меня въ аппартаментахъ Жюля Полиньяка. Ея величество пошла ко мнѣ навстрѣчу и обошлась со мной очень ласково. Я сидѣла рядомъ съ ней на диванѣ, дѣти мои съ другой стороны вокругъ круглаго столика, и мы непринужденно болтали. Она говорила съ моими дѣтьми о танцахъ, въ которыхъ, какъ она слышала, они были особенно искусны, и прибавила, что къ ея большому сожалѣнію ей вскорѣ придется лишить себя этого удовольствія.

— Почему же? — спросила я королеву.

— Къ сожалѣнію во Франціи нельзя танцовать послѣ 25 лѣтъ.

Я, какъ настоящая простушка, забывъ пристрастіе королевы къ картамъ, возразила, что слѣдуетъ танцовать, пока ноги не отказываются служить, и что танцы гораздо полезнѣе и естественнѣе азартныхъ игръ.

Королева отвѣтила, что она смотритъ точно такъ же, и когда я потомъ думала и старалась припомнить, не была ли королева недовольна тѣмъ, что я сказала, я не могла припомнить ни малѣйшаго признака недовольства въ ея лицѣ или въ голосѣ. На слѣдующій день, пріѣхавъ въ Парижъ, я узнала, что всѣ ужъ передавали другъ другу вырвавшуюся у меня фразу. Доказательство вниманія ко мнѣ публики, которымъ это, быть можетъ, объясняется, не произвело на меня такого впечатлѣнія, чтобы уравновѣшивалось непріятное чувство, какое я испытывала при повтореніи этого разсказа, такъ какъ похоже было, будто я хотѣла дать урокъ королевѣ. Ея величество продолжала любезно обходиться со мной и благодаря ей я получила разрѣшеніе повести моего сына осмотрѣть воспитательное заведеніе Сенъ-Сиръ, куда мужчинамъ не было доступа. Насъ повезли туда изъ Версаля въ придворныхъ каретахъ; госпожи де-Полиньякъ и де-Сабранъ съ каждымъ своимъ пріѣздомъ въ Парижъ передавали мнѣ любезныя привѣтствія отъ ея величества.

Я узнала отъ Дидро, что Фальконетъ и его ученица m‑lle Колло находились въ Парижѣ; я велѣла имъ передать, что они доставятъ мнѣ большое удовольствіе, если пріѣдутъ ко мнѣ на чашку чаю. Они приняли мое приглашеніе и m‑lle Колло разсказала мнѣ, что она наканунѣ встрѣтила у одной подруги бывшую гувернантку дѣтей графа Шувалова, получавшую отъ него маленькую пенсію и часто посѣщавшую домъ Шуваловыхъ, и имѣла съ ней очень горячій споръ о насъ и о моемъ сынѣ. Я никогда не видала этой особы и потому, любопытствуя знать, что она могла говорить на мой счетъ, я попросила m‑lle Колло сообщить мнѣ предметъ спора и изъ ея словъ заключила, что гувернантка несомнѣнно повторяла слышанное ею въ домѣ графа Шувалова. Она утверждала, что я намѣрена провести моего сына въ фавориты и внушаю ему честолюбивые замыслы, но что достаточно только огласить подобные планы, чтобы они никогда не осуществились бы. M‑lle Колло, которую я постоянно видала въ мастерской Фальконета въ Петербургѣ и у себя въ домѣ, проживъ долгое время въ Россіи, умѣла оцѣнить меня и знала, что мои принципы не позволяли мнѣ, ни какъ постороннему человѣку, ни тѣмъ болѣе какъ матери, проводить князя Дашкова въ фавориты; я всегда чуждалась и тѣхъ, которые были у Екатерины Великой, дѣлавшей мнѣ честь иногда стѣснять себя для меня во многихъ случаяхъ. Дѣйствительно, ея величество, даже когда мы оставались втроемъ съ фаворитомъ, обращалась съ нимъ при мнѣ какъ съ генераломъ, пользующимся ея довѣріемъ и уваженіемъ. Слова m‑lle Колло повергли меня въ сильное волненіе. Само собой разумѣется, что меня тревожилъ не страхъ, что мой сынъ не попадетъ въ фавориты, а опасеніе, что настоящій фаворитъ, боясь соперничества сына, будетъ тормозить его службу и даже вовсе удалитъ его отъ императрицы подъ тѣмъ предлогомъ, что я питаю оскорбительные для ея величества замыслы; мое безпокойство было тѣмъ болѣе простительное, что я уже испытала на себѣ могущество фаворитовъ, прикрывавшихъ свое честолюбіе личиной любви. M‑lle Колло удивилась моему волненію, но когда я объяснила ей, въ чемъ дѣло, она нашла его вполнѣ естественнымъ и искренно сочувствовала мнѣ; мою тревогу увеличивало еще то обстоятельство, что я все еще не получала отвѣта отъ Потемкина, а я, сознаюсь, была настолько тщеславна, что думала, что, несмотря на небрежность Потемкина, онъ не посмѣлъ бы такъ поступить со мной, если бы не былъ убѣжденъ въ своей безнаказанности и въ равнодушіи императрицы ко мнѣ.

Тотчасъ по уходѣ m‑lle Колло я послала сказать Мелиссино, что желала бы переговорить съ нимъ и прошу его зайти ко мнѣ вечеромъ. Я сообщила ему мою тревогу, которую онъ однако значительно облегчилъ.

— Напрасно, княгиня, васъ тревожитъ эта сплетня, — отвѣтилъ онъ: — источникъ ея извѣстенъ; я могу засвидѣтельствовать, съ какимъ негодованіемъ вы отвергли въ Брюсселѣ эту мысль, высказанную княземъ Орловымъ. Впрочемъ, вы сейчасъ же можете совершенно уничтожить значеніе словъ графа Андрея Шувалова; онъ повторяетъ ихъ за княземъ Орловымъ, сказавшимъ ихъ въ моемъ присутствіи за обѣдомъ у Шувалова; онъ объявилъ себя даже готовымъ держать пари, что князь Дашковъ будетъ фаворитомъ, сообщая это конфиденціально Самойлову. Самойловъ былъ у меня сегодня; онъ намѣревается зайти къ вамъ; если вамъ угодно, я также приду и, сдѣлавъ видъ, что вы мнѣ ничего не говорили объ этой глупой сплетнѣ, когда вы заговорите съ нимъ о ней, я просто разскажу все, что знаю о ней, какъ очевидецъ сцены въ Брюсселѣ.

Я послѣдовала совѣту Мелиссино. На слѣдующій день я сказала Самойлову, какъ я была непріятно поражена наканунѣ, узнавъ, что какая-то нелѣпая мысль Орлова получила распространеніе и могла повредить служебной карьерѣ моего сына. Самойловъ увѣрилъ меня, что какъ Орловъ, такъ и Шуваловъ (несмотря на свой поэтическій талантъ) нерѣдко высказывали необыкновенныя мысли, съ которыми никто не могъ согласиться.

— Но какъ же сдѣлать извѣстнымъ гдѣ слѣдуетъ, что этотъ планъ составляетъ измышленіе князя Орлова и къ несчастію попалъ на языкъ Шувалову? Какъ мнѣ объяснить, не дѣлая сплетенъ, недостойныхъ и императрицы и меня, что я не только не строю столь нелѣпыхъ плановъ, но и прихожу въ ужасъ отъ того, что они зародились въ головѣ Орлова.

— Императрица знаетъ васъ слишкомъ хорошо, княгиня, — отвѣтилъ Самойловъ, — чтобы повѣрить этому; впрочемъ я вернусь въ Петербургъ за годъ до вашего возвращенія туда; если вы позволите, я передамъ все, что слышалъ сейчасъ, моему дядѣ Потемкину и буду счастливъ доказать на дѣлѣ все мое уваженіе и благодарность къ вамъ и вмѣстѣ съ тѣмъ предупрежу князя о томъ, что на васъ взводятъ эту клевету.

Я поблагодарила его за участіе и согласилась на его предложеніе, но не могла не высказать, что не привыкла къ тому, чтобы мнѣ не отвѣчали на мои письма, въ виду того, что даже коронованныя лица относились ко мнѣ иначе. Самойловъ съ живостью отвѣтилъ, что Потемкинъ не могъ не отвѣтить мнѣ и письмо его вѣроятно затерялось.

Самойлову хотѣлось видѣть модели и планы укрѣпленій, которыхъ нельзя было осмотрѣть безъ особаго разрѣшенія отъ двора. Шуваловъ цѣлыхъ восемь мѣсяцевъ все обѣщалъ ему достать разрѣшеніе; я объявила ему, что мною уже получено позволеніе для моего сына и что на слѣдующій день онъ можетъ вмѣстѣ съ нимъ пойти ихъ смотрѣть. Я пригласила его къ обѣду на слѣдующій день и вечеромъ въ оперу. Въ моемъ распоряженіи была ложа маршала Бирона въ Оперѣ и во Французскомъ театрѣ. Этотъ Биронъ представлялъ изъ себя типъ стариннаго изысканно-воспитаннаго вельможи; онъ очень полюбилъ мою дочь; она дѣлала изъ него все, что хотѣла, такъ что онъ нерѣдко пѣвалъ арію: «quand Biron voulut danser, quand Biron…» и т. д. и самъ танцевалъ подъ собственное пѣніе.

Въ началѣ марта я уѣхала изъ Парижа, мы поѣхали черезъ Верденъ, Мецъ, Нанси, Безансонъ въ Швейцарію. Я останавливалась по дорогѣ во всѣхъ городахъ, имѣвшихъ военное значеніе, дабы мой сынъ могъ ознакомиться съ военнымъ искусствомъ во Франціи. Мы получили разрѣшеніе на осмотръ всего, интересовавшаго насъ, а въ Люневиллѣ намъ показали даже маневры, чего никогда не дѣлали для частныхъ лицъ.

Въ Бернѣ я встрѣтилась съ нѣкоторыми старыми знакомыми, а въ Женевѣ — съ Крамерами и Гюберомъ, прозваннымъ Птицеловомъ, вслѣдствіе того, что любилъ соколиную охоту и отлично зналъ жизнь птицъ. Этотъ замѣчательный своимъ умомъ и способностями человѣкъ питалъ ко мнѣ искреннюю дружбу; онъ подарилъ мнѣ портретъ Вольтера своей работы и мы разстались самымъ сердечнымъ образомъ. Остервальдъ, извѣстный своими процессами противъ Фридриха Великаго, въ которыхъ онъ отстаивалъ свои дворянскія права, сопровождалъ меня изъ Невшателя вглубь страны, чтобы осмотрѣть интересныя деревни Локль и Шо-де-Фонъ и ихъ окрестности. Мы съ этой цѣлью наняли мѣстные экипажи, такъ какъ дороги были немного узки. Благодаря здравому смыслу, познаніямъ и добродушію этого славнаго старичка, поѣздка наша была весьма пріятна. Его дочь помогала ему въ управленіи его типографіей. Я купила у него нѣсколько книгъ и, заплативъ за нихъ впередъ, попросила его послать ихъ въ Амстердамъ моимъ банкирамъ Паю, Рику и Вилькиксону.

Я съ удовольствіемъ и нѣкоторой грустью снова увидала Женеву и Лозанну, такъ какъ эти два города напоминали мнѣ то счастье, которое я испытала въ нихъ въ обществѣ моего друга m‑me Гамильтонъ.

Мы поѣхали въ Туринъ черезъ Савойю и Монъ-Сенисъ. Я встрѣтила очень любезный пріемъ со стороны ихъ величествъ и всей королевской семьи. Въ это время при туринскомъ дворѣ не было русскаго министра, такъ что меня представилъ ко двору англійскій министръ, сынъ лорда Бюта и племянникъ министра Мекензи, съ которымъ я была очень дружна въ Лондонѣ. Мы осмотрѣли военную школу и по приказанію короля намъ показали все, что было въ ней достопримѣчательнаго. Молодой баронъ Эльмптъ, ливонецъ по рожденію, подданный императрицы и сынъ генерала барона (а впослѣдствіи графа) Эльмпта, слушалъ лекціи въ королевской военной академіи. Онъ дурно себя велъ и надѣлалъ глупостей, которыя могли бы повести къ исключенію его изъ академіи и стыду для него; я попросила британскаго министра, мистера Стюарта (Stewart), взять его подъ подъ свое покровительство, пока я не напишу его отцу, пользовавшемуся большимъ уваженіемъ въ Россіи, чтобы онъ его отозвалъ. — Король сардинскій очень гордился укрѣпленіями, сооруженными имъ въ Александріи, и ревниво оберегалъ ихъ отъ постороннихъ глазъ, такъ что ихъ показывали иностранцамъ только съ особаго разрѣшенія короля. Онъ былъ настолько добръ, что при нашемъ проѣздѣ черезъ Александрію велѣлъ показать моему сыну всѣ безъ исключенія укрѣпленія. Мы поѣхали черезъ Нови и Геную и остановились на нѣсколько дней какъ въ Генуѣ, такъ и въ Миланѣ, чтобы осмотрѣть въ подробностяхъ всѣ достопримѣчательности. Графъ Фирміанъ, министръ императора, управлявшій герцогствомъ, былъ очень хорошій и просвѣщенный человѣкъ; его обожали въ области. Онъ былъ очень любезенъ съ нами и помогъ намъ осуществить нашу поѣздку на озера Маджіоре и Лугано и на Борромейскіе острова; на этомъ пути не было почтовыхъ станцій и лошадей; онъ велѣлъ поставить смѣны лошадей въ извѣстныхъ пунктахъ и мы удобно и безъ задержекъ совершили нашу поѣздку. Красоты природы привели насъ въ восторгъ и мы съ трудомъ разстались съ этой мѣстностью, показавшейся намъ земнымъ раемъ. На открытомъ воздухѣ росли всевозможные сорта лимонныхъ и апельсинныхъ деревьевъ такъ же свободно, какъ у насъ береза и липа; одни стояли въ цвѣту, другія были покрыты спѣлыми фруктами. Огромное зданіе, начатое однимъ изъ Борромеевъ и не доведенное имъ до конца, казалось, было слишкомъ обширнымъ для лѣтней резиденціи даже коронованныхъ особъ и размѣры его могутъ быть объяснены развѣ только тѣмъ, что онъ былъ племянникомъ папы, который въ тѣ отдаленныя времена могъ удовлетворять самые широкіе и расточительные замыслы.

Мы пробыли по два дня въ Пармѣ и Моденѣ и остановились во Флоренціи, гдѣ посвятили цѣлую недѣлю осмотру знаменитой картинной галлереи, церкви, библіотеки и велико-герцогскаго кабинета естественной исторіи. Его королевское высочество приказалъ дать мнѣ всѣ дублеты, которые я пожелаю имѣть, вслѣдствіе чего я получила много окаменѣлостей, не только мѣстныхъ, но со всего земного шара, собранныя великимъ Комо, благодаря которому возродилась и расцвѣла наука въ Италіи.

Затѣмъ мы отправились въ Пизу. Это красивый городъ съ 15-титысячнымъ населеніемъ и считается вторымъ въ Тосканѣ. Страбонъ говоритъ, что онъ былъ основанъ аркадянами по возвращеніи съ Троянской войны. Другіе ученые увѣряютъ, что онъ былъ основанъ значительно раньше Пелопсомъ, сыномъ фригійскаго царя Тантала. Какъ бы то ни было, Пиза значилась въ числѣ двѣнадцати главныхъ городовъ Этруріи. Послѣ паденія имперіи въ одиннадцатомъ столѣтіи она господствовала на морѣ. Въ 1509 г. она перестала быть республикой и Медичи, желая обезопасить себя отъ пизанцевъ (въ 1609 г. обнаружившихъ стремленіе къ независимости), постоянно старались ее ослабить. Пиза городъ довольно большой и красиво выстроенный, но вслѣдствіе малочисленности жителей, сравнительно съ его величиной, онъ кажется немного пустыннымъ. Промышленности у него нѣтъ никакой, хотя рѣка Арно, протекающая посреди города, казалось, могла бы способствовать ея развитію. Въ немъ есть только фабрика стальныхъ издѣлій. Къ самымъ замѣчательнымъ памятникамъ старины относится соборъ, выстроенный въ одиннадцатомъ вѣкѣ и украшенный добычею, отнятою пизанцами у сарацынъ. У него три великолѣпныя бронзовыя двери работы Джіованни да-Болонья, изображающія Страсти Господни. Весь соборъ мраморный и украшенъ 74 колоннами; изъ нихъ 62 сдѣланы изъ восточнаго гранита. Въ соборѣ есть двѣ колонны изъ порфира и четыре картины Андреа дель Сарто. Любитель естественной исторіи замѣтитъ, что одна изъ маленькихъ колоннъ, поддерживающихъ каѳедру, составлена изъ кусочковъ разныхъ сортовъ порфира, соединенныхъ менаду собой пастой изъ простого порфира. Коммиссаръ далъ въ мою честь великолѣпный обѣдъ, а послѣ обѣда повелъ насъ на дворъ г‑жи Розальмииа смотрѣть на игры — il jocco del ponte, — устроенныя спеціально для меня. Противники, носящіе названіе своихъ приходскихъ церквей, Санта Марія и Санто Антоніо, вступаютъ въ бой на мосту. На нихъ каски и шлемы, они одѣты въ длинные плащи. Единственное ихъ оружіе состоитъ изъ плоской дубины съ двумя рукоятками. Пизанцы такъ любятъ эти турниры, что нерѣдко въ нихъ принимаютъ участіе вельможи. Они происходили каждыя пять лѣтъ, но кажется будутъ прекращены; великій герцогъ, не воспрещая вовсе, затрудняетъ однако ихъ осуществленіе, объявивъ, что 48 депутатовъ отъ обѣихъ сторонъ обязаны нести отвѣтственность за послѣдствія турнира, возмѣщать убытки и содержать семьи убитыхъ не только мѣстныхъ крестьянъ, но и флорентійскихъ и ливорнскихъ, нерѣдко пріѣзжающихъ помѣриться силами съ пизанцами. Часто эти игры порождали ссоры и дуэли. Все высшее общество принимало въ нихъ участіе и дамы носили цвѣта своихъ приходовъ. Матери и сестры ссорились между собой, если по мужу принадлежали къ разнымъ приходамъ. — Я провела время большихъ жаровъ и маляріи на морскихъ купаньяхъ въ Пизѣ. Въ этотъ періодъ времени путешествіе является небезопаснымъ въ виду свирѣпствующей маляріи. Въ Пизѣ я жила у нашего представителя, графа Мочениго. У него былъ собственный домъ, гдѣ мы и расположились очень удобно. Этотъ хорошій, честный человѣкъ жилъ съ своей семьей по стариннымъ обычаямъ. Онъ занималъ съ женой и дочерью одну комнату, другую предоставилъ своему сыну, а третья служила ему кабинетомъ. Остальную же часть дома онъ предоставилъ мнѣ. На берегу моря я наняла отличный домъ. Намъ отпускали изъ герцогской и публичной библіотеки и изъ разныхъ монастырей всѣ книги, какія я только хотѣла. Я установила цѣлую систему чтенія въ хронологическомъ порядкѣ и по предметамъ чтенія. Въ 8 ч. утра, послѣ завтрака, мы съ дѣтьми отправлялись въ самую большую комнату на сѣверной сторонѣ дома. Въ одиннадцать часовъ мы закрывали ставни и читали поочередно вслухъ до четырехъ часовъ. Затѣмъ мы одѣвались и въ 5 ч. обѣдали. Послѣ обѣда мы еще занимались чтеніемъ одинъ часъ; тогда уже наставало время, когда можно было, не задыхаясь отъ жары, открывать окна и гулять вдоль канала. Это мѣсто было единственнымъ, гдѣ можно было дышать свѣжимъ воздухомъ; но оно было запущено и завалено всякимъ мусоромъ. Я велѣла его расчистить на свой счетъ, посыпать гравіемъ и поставить скамейки. Мы задыхались отъ жары и недостатка воздуха, такъ что я писала одной своей подругѣ, что если ночью мы и не жаримся отъ солнца, то, вѣроятно, какой-нибудь злой духъ выкачивалъ изъ Пизы весь воздухъ пневматической машиной.

Несмотря на это, я всегда съ удовольствіемъ вспоминаю о пребываніи нашемъ на этихъ купаньяхъ, такъ какъ смѣю сказать, что въ эти девять недѣль на нашихъ чтеніяхъ мой сынъ прочелъ столько книгъ, что для прочтенія ихъ любому молодому человѣку понадобился бы цѣлый годъ, и что чтеніе это производилось по такой строгой системѣ, что онъ вынесъ изъ него несомнѣнную пользу.

28 іюня, въ день восшествія на престолъ императрицы, я дала большой балъ въ общественной залѣ, на который пригласила всю знать Пизы, Лукки и Ливорно. Всего было 460 человѣкъ; несмотря на это расходъ былъ невеликъ, такъ какъ его потребовалось только на угощеніе, на иллюминацію во дворѣ и на свѣчи. Жизнь наша вообще текла монотонно, если не считать этого бала и поѣздки на иллюминацію собора, представляющую изъ себя дѣйствительно поразительное зрѣлище, и на лодочныя гонки на Арно^[18]. Мы посѣтили Лукку^[19] и Ливорно, отличающійся густымъ населеніемъ, въ 43.000 жителей.

Торговля очень оживленная вслѣдствіе porto franco и другихъ благопріятныхъ обстоятельствъ. Я осмотрѣла и новый карантинный госпиталь, основанный герцогомъ Леопольдомъ^[20], и бъ особенности любовалась порядкомъ и чистотой, царившими въ немъ. Въ это время въ немъ находилось нѣсколько лицъ, пріѣхавшихъ изъ зараженныхъ мѣстъ. Я вспрыснула платки моихъ дѣтей уксусомъ vinaigre des quatre voleurs, и пока мы были въ зданіи, поминутно давала имъ нюхать уксусу съ камфорой и комендантъ госпиталя, сопровождавшій насъ и, по приказанію герцога, показывавшій мнѣ великолѣпное зданіе, въ которомъ не была упущена ни одна предосторожность, выразилъ свое удивленіе моему мужеству. Повидимому ему было приказано сообщать герцогу всѣ замѣчанія знатныхъ посѣтителей, такъ какъ когда я, похваливъ это благодѣтельное учрежденіе, высказала желаніе имѣть его уставъ и правила, для сообщенія ихъ русской императрицѣ, въ виду того, что цѣлый рядъ ея великихъ завоеваній приближалъ насъ съ каждымъ днемъ къ климатической полосѣ, богатой разными эпидеміями — черезъ нѣсколько дней комендантъ принесъ мнѣ отъ имени герцога планъ госпиталя и всѣ подробности, касающіяся управленія имъ; впрочемъ, я сказала это скорѣе, какъ комплиментъ, чѣмъ какъ мысль, которую бы надѣялась дѣйствительно осуществить. Я поручила ему передать герцогу мою глубокую благодарность и сказать ему, что при первомъ случаѣ я перешлю все это императрицѣ.

Черезъ нѣсколько дней я дѣйствительно послала ихъ къ государынѣ съ Львовымъ, возвращавшимся въ Петербургъ. Я написала императрицѣ письмо, въ которомъ, надѣясь на ея снисходительность, сказала, что я восемь мѣсяцевъ тому назадъ писала военному министру князю Потемкину, чтобы отрекомендовать ему моего сына и узнать, былъ ли мой сынъ повышенъ въ чинѣ за послѣднія 12 лѣтъ, такъ какъ ея величество, назначивъ его въ лейбъ-кирасирскій полкъ, велѣла повышалъ его въ чинахъ, какъ будто онъ находился на дѣйствительной службѣ; не получая отвѣта и признаваясь императрицѣ, что я слишкомъ горда, чтобы допустить мысль о томъ, что меня хотятъ унизить, я писала, что испытываю гораздо болѣе тягостное ощущеніе и глубокую печаль при мысли, что ея величество равнодушна ко мнѣ и моимъ дѣтямъ; я умоляла императрицу успокоить меня на этотъ счетъ, повысивъ сына въ чинахъ и взявъ его подъ свое покровительство, такъ какъ я приложила всѣ усилія къ тому, чтобы дать ему воспитаніе, которое позволило бы ему быть полезнымъ своему отечеству и отличиться какъ талантами, такъ и усердіемъ. Наконецъ, я смѣло и открыто попросила ее увѣдомить меня, на что я могу разсчитывать для моего сына, составлявшаго единственный предметъ моихъ заботъ, который, возвращаясь на родину послѣ того, какъ ему всюду оказывали почетъ, не долженъ былъ оказаться въ приниженномъ положеніи, соотвѣтственномъ чину, который онъ получилъ, когда былъ четырехлѣтнимъ ребенкомъ.

Мы поѣхали въ Римъ черезъ Сіенну. Изъ всѣхъ лицъ, оказавшихъ намъ вниманіе, особенной любезностью отличался кардиналъ Берни. Его кротость, вѣжливость и умъ привлекали къ нему всѣ сердца. Я часто обѣдала у него, а онъ нерѣдко сидѣлъ у меня по вечерамъ. Онъ былъ польщенъ, когда я цитировала одно изъ его посланій, помѣщенныхъ въ собраніи сочиненій аббата Берни. Тамъ же я познакомилась съ Байерсомъ. Это былъ очень образованный англичанинъ, жившій въ Римѣ уже 25 лѣтъ и безумно любившій искусство. Благодаря ему мнѣ не надо было никакого чичероне.

Въ соборѣ св. Петра я видѣла папу; онъ обошелся со мной очень милостиво и, повидимому, былъ доволенъ похвалой, съ которой я отозвалась о предпріятіи его святѣйшества очистить всю Via Appia, пролегающую по Понтинскимъ болотамъ. Я сказала папѣ, что желаю непремѣнно ее видѣть и сочту для себя счастьемъ и честью первой проѣхать по ней въ Неаполь.

— Предупредите меня за нѣсколько дней до вашего отъѣзда, — отвѣтилъ онъ мнѣ, — чтобы васъ вездѣ ожидали лошади, такъ какъ нѣтъ еще ни почты, ни приспособленій, необходимыхъ для путешественниковъ.

Онъ долго, какъ знатокъ и цѣнитель, говорилъ со мной о драгоцѣнныхъ памятникахъ искусства въ Римѣ; онъ положилъ основаніе музею въ Ватиканѣ, гдѣ онъ уже собралъ много отличныхъ статуй, вазъ, картинъ и проч.

Время въ Римѣ прошло для меня весьма пріятно. Я не выѣзжала въ свѣтъ и, слѣдовательно, не теряла временя на визиты. Въ 8 ч. утра, а иногда и раньше, мы въ экипажахъ ѣвдили осматривать памятники искусства либо въ городѣ, либо въ окрестностяхъ. Эти поѣздки продолжались до 3½ ч.; затѣмъ я спѣшила обѣдать, такъ какъ послѣ обѣда ко мнѣ пріѣзжали художники пить чай, который я получала изъ Россіи съ каждымъ курьеромъ. Два Гакерта, одинъ съ рѣзцомъ, другой съ карандашомъ, Гамильтонъ съ пастелью работали въ моей гостинной и превращали ее въ очень привлекательную мастерскую. Я спрашивала ихъ мнѣнія насчетъ произведеній искусства, видѣнныхъ утромъ, а мой сынъ учился у Гакерта дѣлать офорты.

Я познакомилась и съ m-me Дамеръ, путешествовавшей со своей теткой, леди…; глубокія познанія соединялись у ней съ умомъ, талантомъ и необычайной скромностью. Она была отличнымъ скульпторомъ, превосходя многихъ даже извѣстныхъ товарищей по искусству, и прекрасно владѣла латинскимъ и греческимъ языкомъ.

Я была два раза въ Тиволи. Все свободное отъ моихъ поѣздокъ время я проводила въ соборѣ св. Петра; я не могла вдоволь налюбоваться его размѣрами и пропорціональностью, благодаря которой онъ не казался такимъ громаднымъ; я болѣе всего увлекалась архитектурой, къ которой питала особое пристрастіе. Я встрѣтила одного молодого русскаго художника, ученика петербургской академіи художествъ, и выхлопотала ему позволеніе копировать и изучать картины во дворцахъ разныхъ вельможъ. Однажды Байерсъ сопровождалъ меня въ одной изъ моихъ поѣздокъ; когда мы ее завершили, времени все-таки оставалось еще много.

— Куда намъ пойти? — спросила я его. — До обѣда остается еще цѣлый часъ.

Онъ предложилъ мнѣ поѣхать на виллу Фарнезе. На мое заявленіе, что я уже ее посѣтила, онъ мнѣ отвѣтилъ, что я врядъ ли ходила въ ея подвалы, гдѣ были скульптуры, которыя, несмотря на свое плачевное состояніе, по совершенству превосходятъ многіе цѣльные экземпляры. Я велѣла кучеру ѣхать на виллу; сходя въ подвалъ, я споткнулась и ушибла ногу о камень, который приняла за большой кусокъ серпантина.

— Этотъ камень не сто̀итъ того, чтобы объ него ушибаться, — сказала я смѣясь.

— Мнѣ очень досадно, что вы ушиблись, — сказалъ онъ, — но долженъ вамъ сказать, что это самородный изумрудъ, привезенный изъ Африки Комо Великому однимъ изъ ученыхъ, которыхъ онъ послалъ во всѣ страны свѣта, дабы они принесли ему все, что они найдутъ замѣчательнаго; этотъ камень по наслѣдству перешелъ къ Неаполитанскому королю. Вамъ бы слѣдовало купить его, такъ какъ никто не знаетъ, что это такое, и его принимаютъ за старое стекло, за серпантинъ и даже за плохой шпатъ.

— Да зачѣмъ? — спросила я.

— Если позволите, я распилю его на два и сдѣлаю вамъ такіе два стола, какихъ нѣтъ и не будетъ ни у одного государя, и этимъ хоть отчасти воздамъ за то, что вы для меня сдѣлали.^[21]

Я согласилась, имѣя въ виду преподнести ихъ императрицѣ, и поручила ему покупку камня. Черезъ годъ по моемъ возвращеніи въ Петербургъ, онъ прислалъ мнѣ эти столы черезъ Ливорно, но, несмотря на всѣ мои настоянія и просьбы, императрица изъ деликатности не согласилась принять столь цѣнный подарокъ.

Осмотрѣвъ всѣ достопримѣчательности Рима и его окрестностей, побывавъ и на бѣгахъ и въ театрѣ (женскія роли исполнялись мужчинами, такъ что представленія были довольно противныя), мы поѣхали въ Неаполь по новой дорогѣ. Мы вышли изъ экипажа, чтобы осмотрѣть портъ Террачино, который недавно очистили отъ тины, покрывавшей его столь долгое время. Въ стѣну, сложенную изъ красиваго камня, были вдѣланы на извѣстномъ разстояніи другъ отъ друга блестящія мѣдныя кольца, для ошвартованія судовъ. Нельзя было бы и замѣтить, что она устроена недавно, если бы она не стояла гораздо дальше отъ города, чѣмъ это значилось у подлинныхъ авторовъ тѣхъ временъ. Мнѣ показалось, что рисунокъ съ настоящими его размѣрами представлялъ бы большой интересъ; поэтому я и попросила Байерса велѣть снять планъ секретнымъ образомъ, такъ какъ его не было еще даже у папы, и намѣревалась послать его императрицѣ. — Въ Неаполѣ для меня былъ приготовленъ отличный домъ на набережной, съ которой открывался видъ на бухту и на Везувій. Тамъ тоже оказалось много старыхъ знакомыхъ: нашъ министръ и чрезвычайный посланникъ, графъ Андрей Разумовскій, m‑me Дамеръ съ теткой и почтенный старикъ Сакрамоза. Я познакомилась съ англійскимъ министромъ Гамильтономъ и его супругой (его первая жена), съ аббатомъ Галіани и еще нѣсколькими писателями и художниками. Утромъ мы дѣлали экскурсіи, заканчивавшіяся обыкновенно въ мастерской m‑me Дамеръ: её мы заставали не въ будуарѣ, а за работой надъ мраморомъ, которому она придавала какую хотѣла форму, подчиняя его своимъ желаніямъ; но она была такъ скромна и такъ неохотно выставляла на показъ свои таланты и познанія, что открывала это святилище только для немногихъ близкихъ друзей. Однажды я привела ее въ смущеніе, открывъ произведеніе греческаго поэта, поля котораго были испещрены ея замѣтками.

— Какъ, вы читаете по-гречески и скрыли это отъ меня? — спросила я. — Вы, вѣроятно, боялись меня унизить? но я вѣдь васъ предупредила, что я круглая невѣжда.

Она покраснѣла и смутилась, точно ее накрыли въ чемъ-нибудь предосудительномъ.

Я съ большимъ интересомъ осмотрѣла безцѣнныя сокровища въ Портили, найденныя въ Геркуланумѣ, Помпеѣ и др. мѣстахъ. Дворъ жилъ въ Казертѣ. Ихъ величества приняли насъ милостиво. Меня представила герцогиня Феролете (по обычаю неаполитанскаго двора, иностранки должны были являться ко двору въ сопровожденіи какой-нибудь знатной неаполитанской дамы). Я купила нѣсколько картинъ, статуй и эстамповъ. Мои ежедневныя поѣздки не утомляли меня; напротивъ, день казался мнѣ слишкомъ короткимъ. У Гамильтона была драгоцѣнная колекція древностей; изъ нихъ я особенно восхищалась кольцомъ съ астреей; такъ какъ, несмотря на превосходное описаніе этого камня Плиніемъ, его никакъ не удавалось найти, то рѣшили, что его вовсе не существуетъ въ природѣ и что этотъ великій натуралистъ видѣлъ его во снѣ. Вотъ какимъ образомъ обращаются съ истинами, которымъ вслѣдствіе лѣни или невѣжества не находятъ объясненія: конечно, гораздо удобнѣе и проще ихъ вовсе отрицать.

Мой сынъ часто ѣздилъ съ королемъ на охоту, а мы съ дочерью проводили вечера у леди Гамильтонъ въ обществѣ m me Дамеръ, которая вмѣстѣ съ хозяйкой своимъ образованіемъ, любезностью и сердечнымъ расположеніемъ очаровывала насъ. Однажды я позволила себѣ сказать ихъ величествамъ, что слѣдовало бы утроитъ количество рабочихъ, производившихъ раскопки въ Помпеѣ, и когда она будетъ совершенно очищена отъ пепла, поставить на мѣста всю мебель и утварь и приставить стражу къ этимъ сокровищамъ, а затѣмъ объявить по всей Европѣ, что за извѣстную плату можно видѣть подлинную картину обычаевъ, утвари, жизни обитателей стариннаго города, сохранившагося въ неприкосновенности вплоть до объявленій на домахъ; я полагала, что этимъ расходы вернутся сторицей, такъ какъ со всего свѣта стекутся знатоки, любители и просто зѣваки, чтобы полюбоваться картиною, такъ сказать, говорящею, какую не могло бы замѣнить ни одно описаніе; можно было бы видѣть прямо, какъ люди жили; а король этимъ сдѣлалъ бы просто нѣчто волшебное, вырвавъ изъ рукъ времени и забвенія живую картину столь далекой дѣйствительности. Король, очевидно забывъ, что я говорю по-итальянски, обратился къ ближайшему сосѣду на этомъ языкѣ и сказалъ:

— Какая умная женщина. Она, кажется, права, а всѣ антикваріи, хотя и сходятъ съ ума по всѣмъ этимъ вещамъ, не придумали ничего подобнаго.

Изъ этихъ словъ я заключила, что король не разсердился на меня; не отвѣтивъ ничего на мои слова, онъ сказалъ:

— Есть изданіе въ нѣсколькихъ томахъ съ гравюрами всѣхъ предметовъ, найденныхъ до сихъ поръ; я велю послать вамъ этотъ сборникъ.

Я искренно поблагодарила короля за этотъ подарокъ, являвшійся для меня болѣе цѣннымъ, чѣмъ всевозможныя украшенія.

Моя поѣздка на вершину Везувія чуть не стала для меня роковой. Я уже нѣсколько дней чувствовала себя плохо, а эта утомительная экскурсія окончательно подорвала мои силы. Я не хотѣла звать неаполитанскихъ докторовъ, такъ такъ мое недовѣріе ко всѣмъ врачамъ вообще сказывалось еще сильнѣе по отношенію къ этимъ; но, склоняясь на просьбы дѣтей и m‑me Дамеръ, я согласилась пригласить нѣкоего Друммонда, англичанина, который не практиковалъ открыто, но съ большимъ самоотверженіемъ и рвеніемъ лечилъ своихъ друзей и соотечественниковъ. Онъ спасъ мнѣ жизнь, заставивъ меня принять во время дозу кастороваго масла, а климатъ и діэта вскорѣ возстановили мое здоровье и позволили мнѣ возобновить свои экскурсіи.

Вскорѣ пришло и лучшее лекарство для меня. Курьеръ привезъ мнѣ очень утѣшительное письмо отъ императрицы, писавшей мнѣ, что она никогда не перестанетъ принимать искреннее участіе въ моихъ дѣтяхъ, и что по пріѣздѣ моемъ въ Петербургъ она поставитъ моего сына на такую ногу, что я останусь довольна; а пока она назначала его камеръ-юнкеромъ съ чиномъ бригадира. Она благодарила меня за планъ и уставъ ливорнскаго госпиталя и все ея письмо вообще было крайне милостиво. Я поспѣшила ей отвѣтить и излить ей всю свою благодарность, умоляла ее не жаловать сыну придворнаго званія, такъ какъ воспитаніе, которое я ему дала, не выработало изъ него царедворца, а зачислить его въ гвардію, дабы онъ могъ посвятить себя военной службѣ, къ которой чувствовалъ призваніе; я закончила письмо увѣреніемъ, что черезъ годъ буду у ногъ ея величества. Съ этой минуты я рѣшила не терять времени, откланялась королевской четѣ и вернулась въ Римъ.

Министръ испанскаго короля при папѣ, г. Азара, преподнесъ мнѣ свои произведенія и сочиненія Винкельмана. Я съ удовольствіемъ увидѣла снова моего друга Байерса и кардинала Берни и дольше, чѣмъ предполагала, пользовалась ихъ обществомъ, такъ какъ вскорѣ въ Римъ пріѣхалъ курьеръ, возвѣстившій о скоромъ прибытіи въ Римъ ихъ императорскихъ высочествъ, великаго князя Павла съ супругой, и мнѣ неприлично было покинуть Римъ за нѣсколько дней до ихъ пріѣзда. Три дня спустя они пріѣхали и я представила имъ своихъ дѣтей. Они пробыли въ Римѣ недолго, намѣреваясь остановиться въ немъ подольше по возвращеніи изъ Неаполя. Черезъ нѣсколько дней послѣ ихъ отъѣзда уѣхала и я.

Мы остановились въ Лоретто всего на 36 часовъ для осмотра сокровищницы и гардероба Мадонны, которую переодѣвали въ разные туалеты чуть не каждый день. Я любовалась чудными изумрудами въ колоннахъ на золотыхъ цоколяхъ, пожертвованными Мадоннѣ какимъ-то испанскимъ королемъ. Въ Болоньѣ мы пробыли два дня съ половиной, дабы осмотрѣть произведенія мастеровъ болонской школы. Въ Феррарѣ мы провели также два дня, а въ Венеціи нашъ представитель, маркизъ Маруцци, приготовилъ для насъ свой домъ, окруживъ насъ роскошью и великолѣпіемъ. Онъ былъ очень многимъ обязанъ покойному моему дядѣ, государственному канцлеру графу Воронцову, и я приписывала великолѣпіе оказаннаго намъ пріема его благодарности и тщеславію. Онъ только что получилъ орденъ св. Анны и поэтому всюду въ его домѣ, на дверяхъ, на воротахъ, на экипажахъ красовались либо лента, либо звѣзда этого ордена. Онъ мнѣ доставилъ самое большое удовольствіе, которое было въ его власти (и я имъ пользуюсь и понынѣ) уступкой двухъ великолѣпныхъ картинъ Каналетти. Я накупила старинныхъ эстамповъ первыхъ граверовъ, дабы по своей коллекціи прослѣдить развитіе этого искусства вплоть до настоящей степени совершенства. Въ венеціанскихъ церквахъ и монастыряхъ, несмотря на ихъ мрачный внѣшній видъ, есть много великолѣпныхъ картинъ. Я осмотрѣла нѣкоторыя изъ нихъ, пользуясь для этихъ поѣздокъ гондолами; подобныя прогулки были всегда весьма пріятны. Не стану говорить про республиканское управленіе Венеціей и ея достопримѣчательности, такъ какъ я избѣгала во всей своей книгѣ пользоваться правомъ путешественниковъ — разсказывать все въ подробностяхъ не щадя читателя; не отступлю и теперь отъ этого правила и прямо изъ Венеціи отправлюсь черезъ Падую, Виченцу и Верону въ Вѣну.

Намъ пришлось ѣхать по Тирольскимъ горамъ; любезный пріемъ нашего посла, князя Дмитрія Голицына, вскорѣ заставилъ насъ забыть утомленіе отъ этого путешествія. Онъ доставилъ намъ всѣ возможныя удобства и удовольствія. Вслѣдствіе своего долгаго пребыванія въ Вѣнѣ, онъ совершенно свыкся съ нею и пользовался общей любовью; своими манерами онъ напоминалъ утонченныхъ царедворцевъ Людовика XIV; ограниченность ума скрадывалась большой привычкой къ свѣту и самой изысканной любезностью. Чрезъ него мы вскорѣ познакомились со всѣмъ высшимъ обществомъ Вѣны. Императоръ Іосифъ по болѣзни глазъ не могъ выходить и не выносилъ сильнаго свѣта, вслѣдствіе чего я думала, что мнѣ не придется его увидѣть, хотя графъ Кегловичъ (знавшій меня съ дѣтства, такъ какъ въ качествѣ атташе своего посольства въ Петербургѣ, бывалъ у моего дяди почти каждый день) и сказалъ мнѣ, что императоръ, съ которымъ онъ проводилъ всѣ вечера, очень хочетъ со мной познакомиться и даже выражался такъ по этому поводу: «Было бы невѣроятно и нелѣпо, если бы я упустилъ случай увидѣть такое историческое лицо, какъ княгиню Дашкову, когда она находится въ Вѣнѣ одновременно со мной.»

Премьеръ-министръ, князь Кауницъ, оставилъ у меня свою карточку; онъ этого никогда не дѣлалъ ни для кого, такъ какъ былъ тщеславенъ и избалованъ императрицей Маріей-Терезіей, которая прощала ему многое, потому что понимала, что нѣтъ ему равнаго по уму и по глубокимъ познаніямъ въ политикѣ. Царствующій императоръ также относился къ нему съ величайшимъ почтеніемъ, и онъ привыкъ ни съ кѣмъ не стѣсняться. Когда папа Пій VI былъ въ Вѣнѣ, князь Кауницъ далъ въ честь его обѣдъ, но не постѣснялся въ тотъ же день отправиться къ себѣ въ увеселительный дворецъ для обычной верховой ѣзды въ манежѣ, остался тамъ долѣе обыкновеннаго, пріѣхалъ послѣ 5½ часовъ, заставилъ ждать папу и явился въ сапогахъ и съ хлыстомъ въ рукѣ, которымъ и указывалъ своимъ гостямъ любимыя картины. Я отдала ему визитъ и онъ пригласилъ меня къ себѣ обѣдать. Я приняла его приглашеніе, поставивъ ему условіемъ, что если, пріѣхавъ къ нему, не застану его свѣтлость, то чтобы онъ не прогнѣвался, что я не буду ждать его долѣе четырехъ часовъ, а отправлюсь домой обѣдать, такъ какъ завтракаю рано и не могу сидѣть безъ пищи столь долгое время. Въ назначенный день я поѣхала къ князю въ 3½ часа; онъ уже ждалъ меня въ гостиной и, кажется, былъ не только удивленъ, но и слегка обиженъ на меня за то, что я назначила часъ для обѣда, а не согласилась подчиниться его капризамъ.

За столомъ онъ все время говорилъ о Россіи и, заговоривъ о Петрѣ I, сказалъ, что русскіе ему всѣмъ обязаны, такъ какъ онъ создалъ Россію и русскихъ.

Я отрицала это и высказала мнѣніе, что эту репутацію создали Петру I иностранные писатели, такъ какъ онъ вызвалъ нѣкоторыхъ изъ нихъ въ Россію, и они изъ тщеславія величали его создателемъ Россіи, считая и себя его сотрудниками въ дѣлѣ возрожденія Россіи. Задолго до рожденія Петра I русскіе покорили Казанское, Астраханское и Сибирское царство. Самый воинственный народъ, именующійся Золотой Ордой (вслѣдствіе того, что у нихъ было много золота, такъ что имъ было украшено даже ихъ оружіе), былъ побѣжденъ русскими, когда предки Петра I еще не были призваны царствовать. Въ монастыряхъ хранятся великолѣпныя картины, относящіяся еще къ тому отдаленному времени. Наши историки оставили больше документовъ, чѣмъ вся остальная Европа взятая вмѣстѣ.

— Еще 400 лѣтъ тому назадъ, — сказала я, — Батыемъ были разорены церкви, покрытыя мозаикой.

— Развѣ вы не считаете ни во что, княгиня, — возразилъ онъ, — что онъ сблизилъ Россію съ Европой и что ее узнали только со временъ Петра I.

— Великая имперія, князь, имѣющая столь неизсякаемые источники богатства и могущества, какъ Россія, не нуждается въ сближеніи съ кѣмъ бы то ни было. Столь грозная масса, какъ Россія, правильно управляемая, притягиваетъ къ себѣ кого хочетъ. Если Россія оставалась неизвѣстной до того времени, о которомъ вы говорите, ваша свѣтлость, это доказываетъ — простите меня, князь, — только невѣжество или легкомысліе европейскихъ странъ, игнорировавшихъ столь могущественное государство. Въ доказательство того, что у меня нѣтъ предубѣжденія противъ Петра I, я искренно выскажу вамъ свое мнѣніе о немъ. Онъ былъ геніаленъ, дѣятеленъ и стремился къ совершенству, но онъ былъ совершенно невоспитанъ и его бурныя страсти возобладали надъ его разумомъ. Онъ былъ вспыльчивъ, грубъ, деспотиченъ и со всѣми обращался, какъ съ рабами, обязанными все терпѣть; его невѣжество не позволяло ему видѣть, что нѣкоторыя реформы, насильственно введенныя имъ, со временемъ привились бы мирнымъ путемъ въ силу примѣра и общенія съ другими націями. Если бы онъ не ставилъ такъ высоко иностранцевъ надъ русскими, онъ не уничтожилъ бы безцѣнный, самобытный характеръ нашихъ предковъ. Если бы онъ не мѣнялъ такъ часто законовъ, изданныхъ даже имъ самимъ, онъ не ослабилъ бы власть и уваженіе къ законамъ. Онъ подорвалъ основы уложенія своего отца и замѣнилъ ихъ деспотическими законами; нѣкоторые изъ нихъ онъ самъ же отмѣнилъ. Онъ почти всецѣло уничтожилъ свободу и привилегіи дворянъ и крѣпостныхъ; у послѣднихъ онъ отнялъ право жалобы въ судъ на притѣсненія помѣщиковъ. Онъ ввелъ военное управленіе, самое деспотическое изъ всѣхъ, и, желая заслужить славу создателя, торопилъ постройку Петербурга весьма деспотичными средствами: тысячи рабочихъ погибли въ этомъ болотѣ и онъ разорилъ дворянъ, заставляя ихъ поставлять крестьянъ на эти работы и строить себѣ каменные дома въ Петербургѣ; это было ужасно тяжело. Онъ построилъ адмиралтейство, хотя вода въ Невѣ такъ мелка, что на этихъ верфяхъ строятъ только корпуса судовъ, которыя затѣмъ съ величайшимъ трудомъ и расходами, заключаютъ въ камели и перетаскиваютъ, въ Кронштадтъ — этого онъ могъ и не дѣлать, зная, что даже большія или сильно нагруженныя суда не могутъ дойти до Петербурга. При Екатеринѣ II городъ увеличился въ четыре раза и украсился великолѣпными строеніями, и все это совершилось безъ насилія, поборовъ и не вызывая неудовольствія.

Я замѣтила, что мои слова произвели нѣкоторое впечатлѣніе на Кауница. Ему очевидно хотѣлось заставить меня еще говорить, такъ какъ онъ замѣтилъ, что монархъ, работающій самолично на верфи, представляетъ великолѣпное зрѣлище.

— Я убѣждена, что вы говорите это шутя, — возразила я, — такъ какъ сами знаете, что время монарха слишкомъ драгоцѣнно, чтобы тратить его на работы простого мастерового. Петръ I могъ привлечь къ себѣ не только плотниковъ и строителей, но и адмираловъ. Онъ пренебрегалъ своими прямыми и важнѣйшими обязанностями, работая въ Саардамѣ, чтобы стать плотникомъ и испортить русскій языкъ, примѣшивая къ нему голландскіе окончанія и термины, которыми переполнены его указы и все, относящееся до морского дѣла. Ему незачѣмъ было посылать дворянъ изучать ремесла садовника, кузнеца и т. п.; каждый дворянинъ съ удовольствіемъ уступилъ бы двухъ-трехъ своихъ крѣпостныхъ, чтобы научить ихъ этому дѣлу.

Князь Кауннцъ перемѣнилъ тему разговора, чему я была рада, такъ какъ не хотѣла высказывать всего, что лежало у меня на сердцѣ касательно Петра I.

Мы посѣтили картинную галлерею и музей императора. Графъ Кегловичъ передалъ мнѣ, что князь Кауницъ послѣ обѣда сообщилъ императору запиской нашъ разговоръ съ нимъ. Я отвѣтила на ото, что я вовсе не такъ самообольщаюсь, чтобы думать, что такой выдающійся по своему образованію министръ, какъ князь Кауницъ, найдетъ нужнымъ сообщать мои слова просвѣщенному монарху, и что я потому такъ горячо возразила князу, что люблю одинаково истину и свою родину. Съ того времени графъ Кегловичъ каждое утро освѣдомлялся о распредѣленіи моего дня.

Наканунѣ моего отъѣзда онъ настаивалъ на томъ, чтобы я его отложила по крайней мѣрѣ еще на нѣсколько дней, такъ какъ императоръ еще не выздоровѣлъ; я ему отвѣтила, что путешествую не для своего удовольствія, а что намѣтила себѣ планъ, какъ мать и наставница; всѣ мои поѣздки преслѣдовали одну цѣль, поглощавшую меня всецѣло: образованіе и воспитаніе моего сына, что я въ письмахъ къ его величеству королю прусскому еще изъ Италіи просила его позволить моему сыну сопровождать его на маневры и, получивъ отъ него милостивое на то разрѣшеніе, не могла терять ни минуты; я объявила, что въ тотъ же вечеръ осмотрю еще разъ чудную императорскую колекцію и затѣмъ буду ужинать у князя Голицына. Я просила и его пріѣхать туда, чтобы провести вмѣстѣ послѣдніе часы, такъ какъ должна была уѣхать съ разсвѣтомъ на слѣдующій день.

Послѣ нашего обѣда мы пошли въ музей, куда сейчасъ же вслѣдъ за нами вошелъ императоръ съ зеленымъ шелковымъ зонтомъ на глазахъ. Его величество наговорилъ мнѣ много любезностей, но такъ ласково, просто и сердечно, что хотя я и сознавала, что его похвалы преувеличены и не заслужены, я не смутилась. Онь сказалъ, что очень сожалѣетъ, что не могъ пользоваться моимъ обществомъ; объ императрицѣ онъ говорилъ съ благоговѣніемъ, украшая своими отзывами о ней тѣ немногіе часы, которые я провела въ его обществѣ. Затѣмъ онъ мнѣ предложилъ выбрать изъ его кабинета какіе угодно дублеты и простился со мной, заявивъ, что, зная мою любовь къ естественнымъ наукамъ, не рѣшается дальше отнимать у меня драгоцѣнное время. Я выбрала кое-какіе образцы минераловъ Венгріи и другихъ провинцій.

Мы отужинали у нашего посла и на слѣдующій день отправились въ Прагу, гдѣ остановились сколько нужно было, чтобы мой сынъ могъ узнать подробности военнаго искусства въ Австріи и осмотрѣть крѣпость, стоявшую на стражѣ Богеміи. Я купила здѣсь очень дешево коллекцію окаменѣлостей различныхъ породъ деревьевъ и образцы мрамора; затѣмъ мы поѣхали въ Саксонію. Я пробыла нѣсколько дней въ Дрезденѣ, гдѣ князь Сакенъ далъ въ нашу честь рядъ великолѣпныхъ празднествъ. Мы нѣсколько разъ посѣтили картинную галлерею; галлереи графа Брюля уже не было въ Дрезденѣ; она была пріобрѣтена Екатериной Великой, которая любила и поощряла искусство и обогатила Россію сокровищами живописи и скульптуры, о которыхъ въ Россіи до нея не имѣли и понятія.

Подходило время смотровъ и маневровъ въ Пруссіи, такъ что намъ нельзя было дольше оставаться въ Дрезденѣ, и мы поспѣшили въ Берлинъ. Королевская семья встрѣтила меня съ обычной любезностью. Мы съ удовольствіемъ увидѣли нашего дорогого князя Долгорукова на томъ же посту посланника. Его дружба ко мнѣ и моимъ дѣтямъ была искренна; онъ представилъ моего сына министру (королевская семья его уже знала), а генералъ-адъютантъ короля, графъ Герцъ, представилъ его Фридриху Великому въ Потсдамѣ. Его величество принялъ его очень милостиво и объявилъ, что будетъ радъ взять его съ собой на маневры.

Вскорѣ король пріѣхалъ въ Берлинъ на смотръ 42-тысячнаго войска, происходившій въ Тиргартенѣ.

Во время смотровъ король никогда не принималъ дамъ; однако онъ выразилъ желаніе видѣть меня и объявилъ, что, если мнѣ любопытно быть на смотру, меня возьметъ съ собой супруга наслѣдника и что тамъ его величество меня и увидитъ. Графу Финкенштейну было повелѣло объяснить принцессѣ, гдѣ и когда король подойдетъ ко мнѣ.

Въ день, назначенный для столь лестнаго для меня событія, принцесса (впослѣдствіи прусская королева) заѣхала за мной въ гостиницу. Каково было мое удивленіе, когда экипажъ остановился въ Тиргартенѣ и принцесса сказала мнѣ:

— Выходите теперь, княгиня; здѣсь старикъ дядя съ вами будетъ говорить; я сама прокачусь, такъ какъ у меня нѣтъ никакого желанія видѣть это старое чучело.

Выходя изъ экипажа, я, къ моему большому удовольствію, увидѣла князя Долгорукова, стоявшаго тутъ же. Перезъ полчаса король, не отпустивъ еще войска, подъѣхалъ ко мнѣ, слѣзъ съ лошади и, снявъ шляпу, вступилъ со мною въ разговоръ, къ удивленію всей арміи: никогда еще король не разговаривалъ съ женщиной во время смотра. Когда король ушелъ, принцесса пріѣхала за мной. На слѣдующій день я ужинала у королевы, которая, подобно всей королевской семьѣ, обходилась со мной не только милостиво, но ласково и сердечно, какъ со старой знакомой.

Супруга принца Генриха сказала мнѣ за ужиномъ, что мое имя будетъ отмѣчено въ исторіи, такъ какъ король сдѣлалъ для меня исключеніе изъ общаго правила. Вскорѣ мой сынъ уѣхалъ съ королемъ на маневры.

Я съ сожалѣніемъ и грустью покинула Берлинъ, но, сѣвъ въ экипажъ, такъ спѣшила догнать сына, что въѣзжала въ ворота города *** въ ту минуту, какъ король выѣзжалъ изъ него. Онъ любезно раскланялся мнѣ и сказалъ потомъ князю Долгорукову, что только такая хорошая мать, какъ я, можетъ такъ точно разсчитать время и не потерять ни минуты, чтобы обнять сына. Я нашла его совершенно здоровымъ, въ восторгѣ отъ короля; онъ воздавалъ должное прусскимъ войскамъ и офицерамъ, съ которыми старался ближе познакомиться.

Отдохнувъ одинъ день, мы отправились въ Кенигсбергъ, гдѣ генералъ Меллендорфъ сказалъ мнѣ, что король выразился о моемъ сынѣ, какъ о молодомъ человѣкѣ, обѣщающемъ отличиться въ военномъ дѣлѣ. Впослѣдствіи я узнала, что король писалъ то же самое своему посланнику въ Петербургѣ.

Черезъ нѣсколько дней мы поѣхали черезъ Мемель въ Ригу. Губернаторъ Броунъ уговорилъ меня остаться два дня въ столицѣ Ливоніи, гдѣ имя моего отца пользовалось глубокимъ уваженіемъ, такъ какъ онъ всегда защищалъ интересы ливонцевъ въ Сенатѣ и успѣшно боролся съ мнѣніемъ нѣкоторыхъ своихъ товарищей. Онъ былъ слишкомъ образованъ и великодушенъ, чтобы уничтожать цѣлый рядъ привиллегій, дарованныхъ и подтвержденныхъ нашими государями, только потому, что русское дворянство было лишено ихъ. Екатерина Великая даровала ему эти права и тѣмъ сравняла насъ съ дворянствомъ ливонскимъ. Въ царствованіе императрицы Елизаветы ливонское дворянство приняло моего отца въ свою среду.

Покинувъ Ригу, мы останавливались только ночевать и безпрепятственно прибыли въ Петербургъ.

Такимъ образомъ закончилось путешествіе, которое я имѣла мужество предпринять для образованія моего сына, располагая скудными средствами, и которое довела до конца, сдѣлавъ только немного долговъ, которые я легко могла выплатить въ нѣсколько лѣтъ, живя уединенно въ деревнѣ, что я и намѣревалась сдѣлать.

---

Примѣчанія

1. Супруга императора не носила голубой ленты и имѣла только ленту ордена св. Екатерины, учрежденнаго Петромъ I для своей жены. Павелъ I впервые пожаловалъ его своей супругѣ, а Александръ I, слѣдуя его примѣру, далъ его императрицѣ Елизаветѣ.
2. Въ мундирѣ я была похожа на пятнадцатилѣтняго мальчика и имъ, конечно, казалось страннымъ, что такой молодой гвардейскій офицеръ, котораго они къ тому же никогда и не видали, могъ войти въ это святилище и говорить на ухо ея величеству. Замѣчу, кстати, что то былъ прежній мундиръ преображенцевъ, который они носили со временъ Петра I вплоть до царствованія Петра III, замѣнившаго его мундиромъ прусскаго образца. Странно, что какъ только императрица пріѣхала въ Петербургъ, солдаты сбросили свои новые мундиры и переодѣлись въ старые, отыскавъ ихъ Богъ вѣсть какъ и гдѣ.
3. Я не просила и не получала денегъ отъ императрицы; тѣмъ менѣе приняла бы я ихъ отъ французскаго министра, какъ то увѣряли нѣкоторые писатели. — Мнѣ ихъ предлагали и открывали огромный кредитъ; но я неизмѣнно отвѣчала, что, съ моего вѣдома и согласія, никакія иностранныя деньги, отъ какой бы державы онѣ ни исходили, не будутъ употреблены на поддержаніе переворота.
4. Впослѣдствіи, во время нашего пребыванія въ Москвѣ, Какавинскій позволилъ себѣ публично отречься въ католическомъ костелѣ отъ православной вѣры и перейти въ католическую.
5. Я забыла упомянуть, что на обратномъ пути изъ Петергофа въ Петербургъ мы сѣли въ карету, чтобы немного отдохнуть; съ нами были графъ Разумовскій и князь Волконскій. Ея величество спросила меня, что она можетъ для меня сдѣлать, чтобы отблагодарить меня. «Доставьте счастіе моей родинѣ, отвѣтила я, и сохраните добрыя чувства ко мнѣ — тогда я буду совсѣмъ счастлива». — «Но это вѣдь мой прямой долгъ, — возразила она, — а я хочу облегчить тяжесть, которую чувствую». — «Я не думала, что дружественныя услуги окажутся для васъ тягостными». — «Словомъ, — отвѣтила императрица цѣлуя меня, — просите у меня, чего хотите; я не буду покойна, если вы мнѣ тутъ же не укажете, что я могу сдѣлать, чтобъ доставить вамъ удовольствіе». — «Въ такомъ случаѣ, воскресите моего дядю, который не умеръ». — «Это загадка», — сказала государыня. — «Князь Волконскій ее вамъ разрѣшитъ», —возразила я; я просила этой милости не для себя, все-таки мнѣ это было непріятно. Волконскій разсказалъ императрицѣ, что генералъ Леонтьевъ, родной дядя моего мужа, отличившійся въ войнѣ съ пруссаками, благодаря капризамъ своей жены, былъ лишенъ седьмой части своихъ помѣстій и четвертой части движимости и капитала, которыя ей слѣдовало бы получить только послѣ его смерти. Петръ III тѣмъ охотнѣе согласился на эту несправедливость, что онъ относился непріязненно ко всѣмъ генераламъ, дѣйствовавшимъ успѣшно противъ пруссаковъ. Императрица, признавъ справедливость моей просьбы, обѣщала, что въ одномъ изъ первыхъ указовъ, подписанныхъ ею, возстановитъ права моего дяди. — «Вы меня этимъ очень обрадуете, ваше величество, такъ какъ генералъ Леонтьевъ единственный и любимый братъ моей свекрови». Я была весьма довольна, что имѣла возможность доказать матери моего мужа мою привязанность къ ея семьѣ и вмѣстѣ съ тѣмъ уклонилась отъ наградъ, претившихъ моему нравственному чувству. На слѣдующій день Панинъ получилъ графскій титулъ и 5 тыс. руб. пенсіи; князь Волконскій и графъ Разумовскій получили ту же пенсію. Остальные заговорщики перваго разряда получили по 600 душъ или взамѣнъ ихъ 24 тыс. и 2 тыс. руб. пенсіи. Къ моему удивленію я была причислена къ этому разряду. Я не воспользовалась разрѣшеніемъ взять земли или деньги, твердо рѣшивъ не трогать этихъ 24 тыс. руб. Нѣкоторые изъ участниковъ переворота не одобряли моего безкорыстія, такъ что, для того, чтобы прекратить дальнѣйшіе толки и не возбуждать неудовольствія императрицы, я велѣла составить списокъ долговъ моего мужа и назначила эту сумму для выкупа векселей по обязательствамъ, даннымъ моимъ мужемъ своимъ кредиторамъ, что и было исполнено кабинетомъ ея величества.
6. Когда получилось извѣстіе о смерти Петра III, я была въ такомъ огорченіи и негодованіи, что, хотя сердце мое и отказывалось вѣрить, что императрица была сообщницей преступленія Алексѣя Орлова, я только на слѣдующій день превозмогла себя и поѣхала къ ней. Я нашла ее грустной и растерянной, и она мнѣ сказала слѣдующія слова: «Какъ меня взволновала, даже ошеломила эта смерть!». — «Она случилась слишкомъ рано для вашей славы и для моей», отвѣтила я. Вечеромъ въ аппартаментахъ императрицы я имѣла неосторожность выразить надежду, что Алексѣй Орловъ болѣе чѣмъ когда-либо почувствуетъ, что мы съ нимъ не можемъ имѣть ничего общаго, и отнынѣ не посмѣетъ никогда мнѣ даже кланяться. Всѣ братья Орловы стали съ тѣхъ поръ моими непримиримыми врагами, но Алексѣй, по возвращеніи изъ Ропши, несмотря на свое нахальство, въ продолженіе двадцати лѣтъ ни разу не осмѣлился со мной заговорить. Если бы кто-нибудь заподозрилъ, что императрица повелѣла убить Петра III или какимъ бы то ни было образомъ участвовала въ этомъ преступленіи, я могла бы представить доказательства ея полной непричастности къ этому дѣлу: — письмо Алексѣя Орлова, тщательно сохраненное ею въ шкатулкѣ, вскрытой Павломъ послѣ ея смерти. Онъ приказалъ князю Безбородко прочесть бумаги, содержавшіяся въ шкатулкѣ, и когда онъ прочелъ вышеупомянутое письмо, Павелъ перекрестился и сказалъ: «Слава Богу! это письмо разсѣяло и тѣнь сомнѣнія, которая могла бы еще сохраниться у меня». Оно было написано собственноручно Алексѣемъ Орловымъ; онъ писалъ, какъ лавочникъ, а тривіальность выраженій, безтолковость, объясняемая тѣмъ, что онъ былъ совершенно пьянъ, его мольбы о прощеніи и какое-то удивленіе, вызванное въ немъ этой катастрофой, придаютъ особенный интересъ этому документу для тѣхъ людей, кто пожелалъ бы разсѣять отвратительныя клеветы, въ изобиліи взводимыя на Екатерину II, которая хотя и была подвержена многимъ слабостямъ, но не была способна на преступленіе. Пьяный, не помня себя отъ ужаса, Алексѣй отправилъ это драгоцѣнное письмо ея величеству тотчасъ же послѣ смерти Петра. Когда, ужъ послѣ кончины Павла, я узнала, что это письмо не было уничтожено и что Павелъ I велѣлъ прочесть его въ присутствіи императрицы и послать Нелидовой и показалъ его великимъ князьямъ и графу Ростопчину, я была такъ довольна и счастлива, какъ рѣдко въ моей жизни.
   ‎Примѣчаніе редакціи. Повидимому, тутъ говорится о письмѣ, напечатанномъ въ XXI кн. «Архива кн. Воронцова», стр. 430, по копіи, сообщенной гр. Ѳ. В. Ростопчинымъ гр. С. Р. Воронцову; графъ Ростопчинъ имѣлъ это письмо, по его словамъ, въ своихъ рукахъ четверть часа; императоръ сжегъ затѣмъ это письмо, о чемъ очень сожалѣлъ впослѣдствіи. Вотъ оно: «Матушка милосердная Государыня! Какъ мнѣ изъяснить, описать, что случилось: не повѣришь вѣрному своему рабу, но какъ передъ Богомъ скажу истину. Матушка! Готовъ идти на смерть; но самъ не знаю, какъ эта бѣда случилась. Погибли мы, когда ты не помилуешь. Матушка, его нѣтъ на свѣтѣ. Но никто сего не думалъ, и какъ намъ задумать поднять руки на Государя! Но, Государыня, свершилась бѣда. Онъ заспорилъ за столомъ съ князь Ѳедоромъ; не успѣли мы разнять, а его ужъ и не стало. Сами не помнимъ, что дѣлали; но всѣ до единаго виноваты, достойны казни. Помилуй меня хоть для брата. Повинную тебѣ принесъ и разыскивать нечего. Прости или прикажи скорѣе окончить. Свѣтъ не милъ: прогнѣвили тебя и погубили души на вѣкъ».
7. Это высшее назначеніе при Петербургскомъ дворѣ, потону что статсъ-дама занимаетъ мѣсто сейчасъ за императорской фамиліей.
8. Покажется, пожалуй, страннымъ, что у княгини Дашковой не было собственнаго дома и что она была вынуждена нанять домъ своего же протеже, который получилъ его отъ щедротъ императрицы.
9. Моего брата, графа Александра, который относился ко мнѣ всегда съ неизменнымъ вниманіемъ и дружбой, не было въ то время въ Россіи; онъ занималъ постъ чрезвычайнаго и полномочнаго министра въ Голландіи.
10. У его жены была интрига съ дядей, что не мѣшало моимъ врагамъ выдавать меня то за его дочь, то за его любовницу.
11. Эта поѣздка заняла всего 13 дней. Сына своего я оставила на попеченіи нашего министра. Въ особенности его жена была достойна этого довѣрія съ моей стороны. Каждые два дня я получала отъ нея извѣстія, съ приложеніемъ записокъ отъ моего сына, въ которыхъ онъ описывалъ все, что видѣлъ. Чтобы утѣшить его (мое отсутствіе не было ему безразлично, такъ какъ мы въ первый разъ съ нимъ разлучались), графиня повезла его на скачки и къ герцогинѣ Куиасбери. Онъ описалъ мнѣ свою поѣздку очень мило для семилѣтняго мальчика.
12. Предупреждаю читателей, что записки эти будутъ напечатаны лишь послѣ моей смерти (если онѣ вообще будутъ опубликованы); поэтому прошу разрѣшенія, не навлекая на себя обвиненій въ тщеславіи, передать слова и событія въ такомъ видѣ, въ какомъ они, дѣйствительно, произошли или были сказаны.
13. Онъ страдалъ сильнымъ геморроемъ.
14. Ея свѣтлость, маркграфиня, была въ перепискѣ съ учеными всевозможныхъ національностей, наперерывъ преклонявшимися передъ ея умомъ.
15. Мой домъ былъ проданъ въ мое отсутствіе по довѣренности, оставленной мной графу Панину; я надѣялась, что продажа дома покроетъ путевые расходы, на которые не хватало доходовъ, получаемыхъ мною и моими дѣтьми; но госпожа Талызина, фаворитка моего дяди, съумѣла убѣдить его продать домъ за полцѣны одному изъ ея друзой.
16. Знакомство наше было весьма поверхностное; но генералъ Левашовъ, также присутствовавшій на обѣдѣ, сообщилъ мнѣ, что Потемкинъ торопится вернуться въ Петербургъ, потому что спѣшитъ занять мѣсто фаворита. Я дала ему одинъ совѣтъ; будучи принятъ къ свѣдѣнію, онъ устранилъ бы сцены, которыя великій князь, впослѣдствіи Павелъ I, не преминулъ сдѣлать, къ общему соблазну, чтобы повредить Потемкииу и огорчить свою мать.
17. Трешкоуты представляютъ изъ себя большія барки, которыя тянутъ лошадьми. Они состоять изъ одной чистенькой комнаты для богатыхъ людей и большой общей комнаты, гдѣ каждый пассажиръ платитъ за свой проѣздъ небольшую сумму денегъ; кромѣ того были мѣста на крышѣ, стоившія еще дешевле. Эти барки отправлялись ежедневно въ извѣстные часы и прибывали въ сосѣдніе города также въ опредѣленное время.
18. Призомъ служилъ кусокъ красной матеріи, приблизительно въ 50 дукатовъ. Магистраты города стояли частью у мѣста отправки, частью у конечнаго пункта; къ нашему удивленію и смущенію гребца были безъ рубашекъ и имѣли на себѣ только кальсоны.
19. Прежде всего мы посѣтили соборъ. Съ внѣшней стороны онъ не особенно красивъ, внутри поражаетъ пріятнымъ готическимъ стилемъ. Куполъ раскрашенъ уроженцами Лукки, Колли и Санкашіани. На лѣвой сторонѣ собора стоитъ маленькая часовня, въ которой хранится чудотворное распятіе Volto Santo; оно находилось сперва въ церкви С.‑Фреддіанно и само перенеслось въ то мѣсто, гдѣ хранится теперь. Его показываютъ всего только три раза въ годъ или въ случаяхъ особенной опасности для государства. Въ церкви Santa Maria Corte Landini есть картина Гвидотти «Рождество Христово» и двѣ картины Гвидо. Дворецъ республики — самое замѣчательное зданіе города. Управленіе страной аристократическое; члены совѣта не должны быть моложе 25 лѣтъ. Въ настоящее время около 240 совершеннолѣтнихъ дворянъ; дворянское достоинство наслѣдственно, хотя его и можно пріобрѣсти иногда за извѣстную сумму денегъ или въ награду за особенныя заслуги. Дворяне раздѣляются на двѣ конгрегаціи, состоящія каждая изъ 90 лицъ и 30 помощниковъ, которые поочередно исполняютъ обязанности членовъ совѣта на одинъ годъ; они выбираютъ членовъ новой конгрегаціи изъ числа дворянъ, не участвовавшихъ въ послѣдней, такъ какъ нельзя числиться въ конгрегаціи два года къ ряду. Должностныя лица также выбираются каждый годъ изъ числа дворянъ, кромѣ высшей магистратуры, состоящей изъ 9 старѣйшинъ (anziani) и гонфалоньера, мѣняющихся каждые два мѣсяца. Лица, предназначаемыя для занятія должностей гонфалоньера и старѣйшинъ, выбираются совѣтомъ изъ 36 лицъ, которыя съ помощью еще 18 товарищей выбираютъ еще нѣсколько магистратовъ. Эти выборы производятся съ большой торжественностью, носятъ названіе «rinnovazione della pasca», такъ какъ по зтому случаю возобновляется и избирательный ящикъ. Смотря по количеству подданныхъ, эта «rinnavazione» происходитъ каждые два съ половиной или три года. Выбираются 180 дворянъ, изъ которыхъ 9 должны произвести выборы; они носятъ названіе «assortitori»; прежде всего они выбираютъ гонфалоньера, а затѣмъ и членовъ высшей магистратуры (sopremo magistrato). «Assortitori» подъ большимъ секретомъ опускаютъ билетики съ именами десяти избранныхъ ими лицъ; каждые два мѣсяца изъ ящика вынимаютъ 10 билетиковъ для образованія совѣта 9 старцевъ и гонфалоньера, которыхъ въ свою очередь выбираютъ изъ числа лицъ избранныхъ во время «rinnovazione». Законодательная и высшая власть принадлежитъ соединенному совѣту обѣихъ конгрегацій. Большинство законовъ могутъ пройти только при наличности 80 дворянъ и тремя четвертями голосовъ всего собранія. Гонфалоньеръ и старѣйшины, представляя князя или государство, имѣютъ право предложить тотъ или другой проектъ на обсужденіе. Гонфалоньеръ носитъ титулъ князя и ему воздаютъ почести какъ главѣ государства, но онъ совершенно лишенъ возможности злоупотреблять своимъ положеніемъ. Входъ во дворецъ республики, гдѣ онъ живетъ, охраняется стражей, состоящей изъ 70 швейцарцевъ, находящихся на иждивеніи государства. Исполнительная власть принадлежать старѣйшинамъ и гонфалоньеру, но отчасти и разнымъ магистратамъ. — Третья государственная власть, судебная, принадлежитъ всецѣло пяти аудиторамъ. Одинъ изъ нихъ, подеста, вѣдаетъ уголовныя дѣла, остальные четверо — гражданскія. Судьи — всегда изъ другихъ областей, какъ и во многихъ другихъ итальянскихъ городахъ, дабы они не оказались пристрастными вслѣдствіе родственныхъ и дружескихъ связей. Когда подеста произноситъ смертный приговоръ, онъ его посылаетъ въ сенатъ, который исполняетъ его или милуетъ преступника. Въ торжественныхъ случаяхъ подеста несетъ въ рукахъ серебряный жезлъ съ девизомъ республики «Свобода» и съ изображеніемъ пантеры, символа силы, на концѣ. — Полиція въ Луккѣ очень строгая, она состоитъ изъ 40 сбировъ; два небольшихъ отряда сбировъ ходятъ по городу ночью въ сопровожденіи гайдука въ ливреѣ главы республики. Въ случаѣ надобности онъ бываетъ свидѣтелемъ. Ношеніе оружія воспрещено, вслѣдствіе чего гражданинъ, у котораго обнаружено холодное оружіе, на слѣдующій же день приговаривается къ каторжнымъ работамъ, а такъ какъ въ Луккской республикѣ нѣтъ каторги, то преступниковъ посылаютъ въ Геную, гдѣ ихъ охотно принимаютъ. Если же у него найдено огнестрѣльное оружіе, его также приговариваютъ на каторгу, но предварительно три раза вздергиваютъ на дыбу. Иностранцамъ нѣсколько лѣтъ тому назадъ разрѣшено носить шпаги. Въ республикѣ болѣе 120,000 жителей; изъ нихъ 26—29 тысячъ живутъ въ городѣ, такъ что въ общемъ на каждую квадратную версту приходится 5.283 человѣка; во Франціи ихъ всего 900. Земледѣліе въ цвѣтущемъ состояніи; земля родитъ самъ 15, самъ 20 и одно и то же поле даетъ три урожая въ два года. Въ Луккѣ выдѣлывается отличное масло; она славится и своими шелками. Большая часть товаровъ отправляется въ Ливорно, другая въ Віареджіо, который расположенъ въ 4 верстахъ отъ Лукки и служитъ ей портомъ. Иностранцамъ оказывается широкое гостепріимство, а когда бываютъ спектакли, то, по словамъ свѣдущихъ людей, выборъ пьесы всегда превосходный.
20. Герцогъ, кажется, осторожнѣе и разумнѣе своего брата, императора Іосифа. Онъ пользуется любовью и уваженіемъ своихъ подданныхъ, благодаря чему онъ могъ запретить чтеніе въ страстной четвергъ во всѣхъ церквахъ буллы папы Григорія VIII in cœnum domini, провозглашавшей преимущество папской власти надъ свѣтскою.
21. Благодаря мнѣ, у Байерса была куплена цѣликомъ его колекція античныхъ камней. По моей рекомендаціи ео пріобрѣла императрица.