Записки Екатерины Дашковой/1907 (ДО)/2 Царствавание Петра Феодоровича

Записки княгини Дашковой — Часть первая. 1744—1782. Царстваваніе Петра Ѳеодоровича
авторъ Екатерина Дашкова, переводчикъ неизвѣстенъ
Оригинал: фр. Mon histoire. — См. Оглавленіе. Перевод опубл.: 1907. Источникъ: Е. Дашкова. Записки княгини Дашковой / под ред. Н. Д. Чечулина — СПб.: А. С. Суворина, 1907.

[25]25-го декабря, въ день Рождества Христова, мы имѣли несчастіе потерять императрицу Елизавету. Я могу засвидѣтельствовать, какъ очевидецъ, что гвардейскіе полки, (изъ нихъ Семеновскій и Измайловскій прошли мимо нашихъ оконъ), идя во дворецъ присягать новому императору, были печальны, подавлены и не имѣли радостнаго вида, (какъ то утверждаютъ нѣкоторые авторы мемуаровъ о Россіи, записывавшихъ только то, что соотвѣтствовало ихъ образу мыслей, хотя девять десятыхъ жителей Петербурга могли бы засвидѣтельствовать совершенно [26]противоположное). Солдаты говорили всѣ вмѣстѣ, но какимъ-то глухимъ голосомъ, порождавшимъ сдержанный и зловѣщій ропотъ, внушавшій такое безпокойство и отчаяніе, что я была бы рада убѣжать за сто верстъ отъ своего дома, чтобы его не слышать. Мой мужъ былъ на другомъ концѣ города въ Преображенскомъ полку. Я еще не знала о смерти Елизаветы, но шествіе двухъ вышеупомянутыхъ полковъ возвѣстило мнѣ о ея кончинѣ. День Рождества Христова, считающійся у насъ однимъ изъ самыхъ большихъ праздниковъ, торжественно чтимымъ народомъ, казался мрачнымъ, траурнымъ днемъ; всѣ лица были печальны. Я была больна и не видѣла никого изъ своихъ. Государственный канцлеръ также лежалъ больной въ постели; на третій день его неожиданно посѣтилъ императоръ; онъ прислалъ и мнѣ сказать, чтобы я пріѣхала къ нему вечеромъ, но я отговорилась нездоровьемъ; на слѣдующій день повторилось то же самое; наконецъ, на шестой день моя сестра написала мнѣ, что государь недоволенъ тѣмъ, что я не пріѣзжаю, и не вѣритъ моей болѣзни. Не желая вызывать непріятнаго объясненія между императоромъ и моимъ мужежъ, я послѣ обѣда поѣхала сначала къ моему отцу и къ дядѣ, а затѣмъ отправилась во дворецъ; императрицу мнѣ не удалось видѣть, такъ какъ она выходила изъ своей комнаты, только чтобы поклониться тѣлу своей тетки и понаблюсти за исполненіемъ обычныхъ въ подобныхъ случаяхъ обрядовъ. Она все время плакала, и я имѣла свѣдѣнія о ней только черезъ ея лакея.

Когда я вошла въ гостиную, Петръ III сказалъ мнѣ нѣчто, что относилось къ моей сестрѣ и было такъ нелѣпо, что мнѣ не хочется и повторять его слова. Я притворилась что не поняла ихъ, и поспѣшила присоединитьоя къ игрѣ въ камни; она обходилась мнѣ немного дорого, такъ какъ ставка была въ десять имперіаловъ (100 рублей), причемъ всегда выигрывалъ императоръ, такъ какъ онъ не бралъ фишекъ, и когда проигрывалъ, то вынималъ изъ кармана имперіалъ, чтобы покрыть имъ пульку, но такъ какъ у [27]него въ карманѣ было, конечно, болѣе десяти имперіаловъ, онъ всегда въ концѣ концовъ срывалъ пульку. Когда его величество предложилъ сыграть вторую пульку, я попросила его избавить меня отъ участія въ ней; но государь настаивалъ, предлагая даже играть со мной пополамъ, но я, напустивъ на себя ребячески-глупый видъ, отвѣтила, что не достаточно богата, чтобы позволять такъ обирать себя, и что если бы его величество клалъ деньги на столъ, какъ всѣ мы, у насъ была бы еще возможность выиграть, но такъ какъ онъ игралъ, держа деньги въ карманѣ, и мы не могли угадать, сколько ихъ у него, то онъ, конечно, будетъ неизмѣнно выигрывать и пользоваться нашими ставками.

Сознаюсь, что это было нѣсколько дерзко; но надо себѣ представить, какое отвращеніе мнѣ внушала подобная низость со стороны государя; кромѣ того мой мужъ не пользовался доходами со своихъ имѣній, унаслѣдованныхъ имъ отъ отца, и, повинуясь своей сыновней почтительности и любви къ матери, предоставлялъ ихъ ей, несмотря на то, что у него самого было много долговъ, а самъ довольствовался той небольшой, сравнительно, суммой, которую она присылала на наше содержаніе; меня пугала одна мысль увеличить денежныя затрудненія моего мужа и это можетъ служить оправданіемъ моихъ смѣлыхъ словъ.

Государь не обидѣлся на меня и, по прежнему принимая меня за упорнаго и, пожалуй, глупаго ребенка (ему казалось, что онъ еще такъ недавно держалъ меня у купели), отвѣтилъ мнѣ какой-то плоской шуткой и разрѣшилъ не принимать участія въ игрѣ. Общество, какъ въ этотъ вечеръ, такъ и почти во всѣ послѣдующіе, состояло изъ двухъ братьевъ Нарышкиныхъ съ супругами, Измайлова съ женой, графини Елизаветы, Мельгунова, Гудовича, Унгерна, адъютанта императора, графини Брюсъ и еще двухъ, трехъ лицъ, которыхъ я не помню. Всѣ смотрѣли на меня съ удивленіемъ и я слышала, какъ они говорили между собой: «вотъ мужественная женщина!» (то же самое [28]говорили по-нѣмецки и гольштинскіе генералы въ Ораніенбаумѣ, думая, что я не понимаю ихъ языка.). Остальное общество было въ сосѣдней комнатѣ; проходя черезъ нее, мнѣ казалось, что я попала въ маскарадъ. На всѣхъ были другіе мундиры; даже старикъ князь Трубецкой былъ затянутъ въ мундирѣ, въ ботфортахъ со шпорами. Этотъ старый царедворецъ, никогда не бывшій военнымъ, захотѣлъ имъ сдѣлаться въ 70 лѣтъ. До самой смерти императрицы онъ лежалъ съ распухшими до невѣроятныхъ размѣровъ ногами, а въ день ея кончины побѣжалъ отдавать приказанія офицерамъ Измайловскаго полка, куда онъ незадолго передъ этимъ былъ назначенъ подполковникомъ. Гвардейскіе полки играли значительную роль при дворѣ, такъ какъ составляли какъ бы часть дворцоваго штата. Они не ходили на войну; князь Трубецкой, занимая одно время и гражданскую должность, не исполнялъ своихъ обязанностей командира. Меня даже увѣряли, что онъ, подобно нищимъ, зналъ средство, вызывающее опухоль на любой части тѣла.

Всѣ придворныя и знатныя городскія дамы, соотвѣтственно чинамъ своихъ мужей, должны были поочередно дежурить въ той комнатѣ, гдѣ стоялъ катафалкъ; согласно нашимъ обрядамъ въ продолженіе шести недѣль священники читали Евангеліе[1]; комната была вся обтянута черной матеріей, кругомъ катафалка свѣтилось множество свѣчей, что̀ въ связи съ чтеніемъ Евангелія придавало ей особенно мрачный, величественный и торжественный видъ. Императрица приходила почти каждый день и орошала слезами драгоцѣнные останки своей тетки и благодѣтельницы. Ея горе привлекало къ ней всѣхъ присутствующихъ. Петръ III являлся крайне рѣдко, и то только для того, чтобы шутить съ дежурными дамами, подымать на смѣхъ духовныхъ лицъ и придираться къ офицерамъ и [29]офицерамъ по поводу ихъ пряжекъ, галстуковъ или мундировъ.

Наибольшимъ расположеніемъ императора, послѣ прусскаго министра, пользовался англійскій, Кейтъ. Этотъ почтенный старецъ любилъ меня какъ родную дочь. Мы съ мужемъ и княгиня Голицына (о которой я упоминала выше) обѣдали у него каждую недѣлю; его звали Романомъ, какъ и моего отца, вслѣдствіе чего онъ въ шутку называлъ меня своей дочерью, когда не было постороннихъ. Онъ часто говорилъ въ интимномъ кругу, что императоръ точно намѣренно старается навлечь на себя всеобщее неудовольствіе, а можетъ быть и презрѣніе. Онъ бывалъ очень неучтивъ съ остальными иностранными министрами, которымъ, конечно, не могло нравиться его обращеніе съ ними.

Однажды императоръ послалъ сказать моему дядѣ канцлеру, что будетъ ужинать у него. Въ тотъ день дядя былъ боленъ и конечно не особенно радовался предстоявшему ужину. Онъ послалъ за моей сестрой, графиней Бутурлиной, и за моимъ мужемъ и мной. Императоръ пріѣхалъ въ 7 ч. и до ужина сидѣлъ въ комнатѣ больного; онъ разрѣшилъ дядѣ не присутствовать на немъ. Графиня Строганова, графиня Бутурлина и я, пользуясь отсутствіемъ дяди, не сѣли за столъ и подъ тѣмъ предлогомъ, что хотѣли угощать гостей, ходили кругомъ стола. Это даже пришлось по вкусу императора, ненавидѣвшаго всякій этикетъ и церемоніи. Я стояла за его стуломъ въ то, время, какъ онъ разсказывалъ австрійскому послу, графу Мерси, и прусскому министру, какъ въ бытность его въ Килѣ, въ Гольштиніи, еще при жизни своего отца, ему поручено было изгнать богемцевъ изъ города; онъ взялъ эскадронъ карабинеровъ и роту пѣхоты и въ одинъ мигъ очистилъ отъ нихъ городъ. Графъ Мерси блѣднѣлъ и краснѣлъ, не зная, подразумѣваетъ ли императоръ подъ богемцами — кочующихъ цыганъ, или подданныхъ его императрицы, королевы Венгріи и Богеміи. Ему было тѣмъ болѣе [30]неловко, что онъ зналъ, что уже отправленъ былъ приказъ объ отдѣленіи нашей арміи отъ австрійской. Не надо забывать, что въ обращеніи съ императоромъ я всегда принимала тонъ балованнаго, упрямаго ребенка и называла его «папой». Я наклонилась надъ нимъ и сказала ему тихо по-русски, что ему не слѣдуетъ разсказывать подобныя вещи ииостраннымъ министрамъ, и что если въ Килѣ и были нищіе цыгане, то ихъ выгнала, вѣроятно, полиція, а не онъ, который къ тому же былъ въ то время совсѣмъ ребенкомъ.

— Вы маленькая дурочка, — отвѣтилъ онъ — и всегда со мной спорите.

Онъ успѣлъ уже выпить много вина, и я была убѣждена, что онъ забудетъ на слѣдующій день нашъ разговоръ. Я отошла отъ его стула, какъ ни въ чемъ не бывало. Однажды, когда я была у государя, онъ къ величайшему удивленію всѣхъ присутствовавшихъ, по поводу разговора о прусскомъ королѣ, началъ разсказывать Волкову (въ предъидущее царствованіе онъ былъ первымъ и единственнымъ секретаремъ конференціи), какъ они много разъ смѣялись надъ секретными рѣшеніями и предписаніями, посылаемыми конференціею въ арміи; эти бумаги не имѣли послѣдствій, такъ какъ они предварительно сообщали о нихъ королю. Волковъ блѣднѣлъ и краснѣлъ, а Петръ III, не замѣчая этого, продолжалъ хвастаться услугами, оказанными имъ прусскому королю на основаніи сообщенныхъ ему Волковымъ рѣшеній и намѣреній совѣта.

Императоръ приходилъ въ придворную церковь лишь къ концу обѣдни; онъ гримасничалъ и кривлялся, передразнивая старыхъ дамъ, которымъ онъ приказалъ дѣлать реверансы на французскій ладъ вмѣсто русскаго наклоненія головы. Бѣдныя старушки едва удерживались на ногахъ, когда имъ приходилось сгибать колѣни, и я помню, какъ графиня Бутурлина, свекровь моей старшей сестры, чуть не упала, присѣдая передъ государемъ; къ счастью ее успѣли поддержать. [31]

Петръ III былъ совершенно равнодушенъ къ великому князю Павлу и никогда его не видалъ; за то маленькій князь каждый день видался съ матерью. Воспитателемъ его былъ старшій изъ братьевъ Паниныхъ, отозванный покойной императрицей, возложившей на него эти обязанности. Когда въ Петербургъ пріѣхалъ герцогъ Георгій Гольштейнъ-Готторпскій, родной дядя императора и императрицы (онъ былъ братъ матери государыни, принцессы Ангальтъ-Цербтской), Панинъ, чрезъ посредство Сальдерна, состоявшаго при особѣ принца Георгія (впослѣдствіи онъ игралъ большую роль и былъ русскимъ посломъ при польскомъ дворѣ), попросилъ принца Гольштейнъ-Готторпскаго и другого принца Гольштинскаго (болѣе отдаленнаго родственника ихъ величествъ) предложить государю присутствовать при экзаменѣ великаго князя. Императоръ склонился только на ихъ усиленныя просьбы, ссылаясь на то, что онъ ничего не пойметъ въ экзаменѣ. По окончаніи испытанія, императоръ громко сказалъ своимъ дядямъ:

— Кажется, этотъ мальчуганъ знаетъ больше насъ съ вами.

Онъ хотѣлъ наградить его чиномъ гвардейскаго унтеръ-офицера, и Панинъ съ трудомъ уговорилъ его не приводить своего намѣренія въ исполненіе, подъ предлогомъ, что подобная честь разовьетъ тщеславіе въ великомъ князѣ, и онъ, вообразивъ себя взрослымъ, не станетъ заниматься. Петръ III совершенно согласился съ этими доводами, не подозрѣвая того, что Панинъ смѣется надъ нимъ въ душѣ. Онъ вообразилъ также, что вознаградитъ самого Панина наилучшимъ образомъ, если возведетъ его въ чинъ генералъ-аншефа, что и было объявлено Панину Мельгуновымъ на слѣдующій день. Чтобы понять, насколько это было непріятно для Панина, надо знать, что ему было 48 лѣтъ, онъ былъ слабъ здоровьемъ, любилъ покой, всю свою жизнь провелъ при дворѣ или въ должности министра при иностранныхъ дворахъ, носилъ парикъ à trois marteaux, очень изысканно одѣвался, былъ вообще типичнымъ [32]царедворцемъ, нѣсколько старомоднымъ и напоминавшимъ собой придворныхъ Людовика XIV, ненавидѣлъ солдатчину и все, что отзывалось кордегардіей. Онъ объявилъ Мельгунову, что ему рѣшительно не вѣрится, чтобы императоръ удостоилъ именно его подобной милости, и что если ему нельзя будетъ уклониться отъ своей новой карьеры, онъ скорѣй рѣшится дезертировать въ Швецію. Императору казалось столь непонятнымъ, чтобы кто-нибудь могъ отказываться отъ генеральскаго чина, что онъ сказалъ:

— Мнѣ все твердили, что Панинъ умный человѣкъ. Могу ли я теперь этому вѣрить?

Его величество принужденъ былъ дать ему соотвѣтствующій гражданскій чинъ.

Пора мнѣ упомянуть о родственныхъ узахъ, которыми были связаны Панины съ моимъ мужемъ. Младшій братъ Панинъ былъ генераломъ въ арміи, находившейся въ Пруссіи. Оба они были двоюродными братьями моей свекрови; ихъ матери, рожденныя Еверлаковы, вышли замужъ за Леонтьева и Панина; слѣдовательно сыновья послѣдней приходились дядями моему мужу. Старшій изъ нихъ отправленъ былъ чрезвычайнымъ посломъ, еще когда я была въ колыбели; я познакомилась съ ними въ сентябрѣ мѣсяцѣ по возвращеніи нашемъ изъ Ораніенбаума и видалась съ ними очень рѣдко до той минуты, какъ въ царствованіе Петра III заговоръ сталъ принимать болѣе опредѣленную форму. Онъ очень любилъ моего мужа и сохранилъ благодарное воспоминаніе о добромъ отношеніи къ нимъ моего отца въ его молодые годы. Однако, несмотря на наши столь естественныя, родственныя отношенія и мою страсть къ мужу, послѣ переворота, когда я стала предметомъ всеобщей зависти, клевета называла этого почтеннаго дядю — то моимъ любовникомъ, то — моимъ отцомъ, такъ какъ онъ — яко бы — былъ любовникомъ моей матери. Онъ оказалъ серьезныя услуги моему мужу и былъ благодѣтелемъ моихъ дѣтей; не будь этого, я бы ненавидѣла Панина, потому что изъ-за него пятнали мою репутацію. Должна [33]сознаться, что я больше уважала старшаго брата, генерала, за его солдатскую простосердечность, откровенность и твердость характера, гораздо болѣе подходившаго къ моему характеру, и при жизни его первой жены, которую я любила и уважала отъ всего сердца, я бывала чаще въ обществѣ генерала Панина, чѣмъ его брата.

Но довольно объ этомъ предметѣ, который раздражаетъ меня еще и сейчасъ.

Однажды, въ первой половинѣ января, утромъ, въ то время какъ гвардейскія роты шли во дворецъ на вахтъ-парадъ и для смѣны караула, императору представилось, что рота, которою командовалъ князъ, не развернулась въ должномъ порядкѣ. Онъ подбѣжалъ къ моему мужу, какъ настоящій капралъ, и сдѣлалъ ему замѣчаніе. Князь отрицалъ это сначала довольно спокойно, но когда его величество сталъ настаивать, князь, который былъ очень несдержанъ, если дѣло касалось хоть самымъ отдаленнымъ образомъ его чести, отвѣтилъ съ такой горячностью и энергіей, что императоръ, который о дуэли имѣлъ понятія прусскихъ офицеровъ, счелъ себя повидимому въ опасности и удалился такъ же поспѣшно, какъ и подбѣжалъ.

Мои родители и я, узнавъ объ этой сценѣ, вывели изъ нея заключеніе, что императоръ не всегда будетъ отступать передъ моимъ мужемъ и что найдутся люди, которые объяснятъ государю, что онъ имѣетъ полную возможность заставить отступить моего мужа. Мы и рѣшили, что безопаснѣе всего будетъ разъединить ихъ на нѣкоторое время. Я въ особенности настаивала на этомъ, такъ какъ по какому-то вдохновенію была убѣждена въ томъ, что императоръ будетъ свергнутъ съ престола, и твердо рѣшила принять участіе въ его низложеніи. Я страстно желала, чтобы мой мужъ въ это время былъ за границей, чтобы въ случаѣ, если на меня обрушится несчастіе, онъ не раздѣлялъ бы его со мной. Такъ какъ не ко всѣмъ еще дворамъ были отправлены спеціальные послы для возвѣщенія о восшествіи на престолъ его величества, я [34]уговорила мужа принять подобное назначеніе и, заручившись его согласіемъ, попросила своего дядю канцлера представить и его въ числѣ кандидатовъ. Онъ мнѣ обѣщалъ и на слѣдующій же день мужъ получилъ извѣщеніе о назначеніи своемъ въ Константинополь — на послѣднее свободное мѣсто. Мнѣ не хотѣлось, чтобы онъ уѣзжалъ именно въ Турцію, но приходилось выбирать изъ двухъ золъ меньшее, и я предпочитала, чтобы онъ былъ въ Константинополѣ, чѣмъ въ Петербургѣ, гдѣ онъ подвергался опасности вслѣдствіе собственной горячности и въ случаѣ неудачи плановъ, наполнявшихъ мое сердце и мысли и причинявшихъ мнѣ безсонницы, немало способствовавшія какому-то странному упадку силъ и недомоганію, подтачивавшимъ мое здоровье. Князю было предоставлено право самому выбрать себѣ товарищей; они всѣ получили въ Петербургѣ деньги на дорогу и жалованье за шесть мѣсяцевъ впередъ, и въ февралѣ мѣсяцѣ князь отправился въ путь.

Я осталась въ Петербургѣ, грустная и больная; моя энергія поддерживалась только безчисленными планами, возникавшими въ моей головѣ и поглощавшими меня до такой степени, что я стойко могла перенести разлуку съ горячо любимымъ мужемъ. Князь ѣхалъ не спѣша, надолго остановился въ Москвѣ, откуда поѣхалъ съ матерью въ Троицкое, лежавшее на пути въ Кіевъ, и остался тамъ до начала іюля.

Черезъ два дня послѣ отъѣзда князя со мной случилась непріятность. Я оставила при себѣ немногочисленную прислугу; какіе-то матросы, работавшіе въ адмиралтействѣ въ Петербургѣ, взломали окно комнаты, гдѣ горничная хранила мое бѣлье, платье и даже деньги — я ей довѣряла рѣшительно все. Они унесли все бѣлье, всѣ деньги и шубу, крытую серебряной парчей; благодаря этой шубѣ воры были впослѣдствіи отысканы, но все-таки я осталась безъ денегъ и безъ бѣлья. Моя сестра, графиня Елизавета, прислала мнѣ кусокъ великолѣпнаго голландскаго полотна. Я послала ей [35]сказать, что мнѣ главнымъ образомъ нужны были одна или двѣ рубашки, пока прачка не принесетъ бѣлье, находившееся у нея во время кражи; сестра немедленно прислала ихъ мнѣ. Я упоминаю объ этомъ маленькомъ несчастіи потому, что я по этому случаю въ первый разъ почувствовала нужду, что̀ мнѣ пришлось испытать не разъ въ теченіе моей послѣдующей жизни. Къ тому же мнѣ тяжело было занимать деньги и этимъ увеличивать долги моего мужа.

Императоръ ничуть не измѣнился со времени своего воцаренія. По поводу мира съ прусскимъ королемъ онъ выражалъ прямо неприличную радостъ и рѣшилъ отпраздновать это событіе большимъ параднымъ обѣдомъ, къ которому были приглашены особы первыхъ трехъ классовъ и иностранные министры.

Императрица заняла свое мѣсто посреди стола; но Петръ III сѣлъ на противоположномъ концѣ рядомъ съ прусскимъ министромъ. Онъ предложилъ подъ громъ пушечныхъ выстрѣловъ съ крѣпости выпить за здоровье императорской фамиліи, его величества, короля Пруссіи, и за заключеніе мира. Императрица начала съ тоста за императорскую фамилію. Тогда Петръ III послалъ дежурнаго генералъ-адъютанта Гудовича, стоявшаго за его стуломъ, спросить императрицу, почему она не встала съ мѣста, когда пила за здоровье императорской фамиліи. Императрица отвѣтила, что такъ какъ императорская фамилія состоитъ изъ его величества, его сына и ея самой, она не предполагала, что ей нужно было встать. Гудовичъ сообщилъ ея отвѣтъ императору; тотъ велѣлъ ему передать государынѣ, что она «дура» и что ей слѣдовало бы знать, что къ императорской фамиліи принадлежатъ и оба его дяди, гольштинскіе принцы; опасаясь, однако, что Гудовичъ не передастъ императрицѣ его словъ, онъ самъ сказалъ ихъ ей громко на весь столъ. Императрица залилась слезами и, желая разсѣять свои тягостныя мысли, попросила дежурнаго камергера, графа Строганова, моего родственника, [36]стоявшаго за ея стуломъ, развлечь ее своимъ веселымъ, остроумнымъ разговоромъ, въ которомъ онъ былъ мастеромъ. Онъ былъ очень преданъ императрицѣ и на дурномъ счету у императора, тѣмъ болѣе, что его жена, ненавидѣвшая его, была очень дружна съ моей сестрой и съ Петромъ III; онъ превозмогъ огорченіе, которое ему причинила эта сцена, и приложилъ всѣ усилія къ тому, чтобы разсмѣшить императрицу. По окончаніи обѣда ему было повелѣно отправиться на свою дачу на Каменный Островъ и не выѣзжать изъ нея впрѣдь до новаго приказанія.

Всѣ эти событія сильно взволновали общество. Съ каждымъ днемъ росли симпатіи къ императрицѣ и презрѣніе къ ея супругу. Онъ какъ бы намѣренно облегчалъ намъ нашу задачу свергнуть его съ престола и это должно бы быть урокомъ для великихъ міра сего, что ихъ низвергаетъ не только ихъ деспотизмъ, но и презрѣніе къ нимъ, и къ ихъ правительствамъ, неизбѣжно порождающее безпорядки въ администраціи и недовѣріе къ судебной власти и возбуждающее всеобщее и единодушное стремленіе къ перемѣнамъ.

Каждый благоразумный человѣкъ, знающій, что власть, отданная въ руки толпы, слишкомъ порывиста или слишкомъ неповоротлива, безпорядочна вслѣдствіе разнообразія мнѣній и чувствъ, желаетъ ограниченнаго монархическаго правленія съ уважаемымъ монархомъ, который былъ бы настоящимъ отцомъ для своихъ подданныхъ и внушалъ бы страхъ злымъ людямъ; человѣкъ, знакомый съ измѣнчивостью и легкомысліемъ толпы, не можетъ желать иного правленія, кромѣ ограниченной монархіи съ опредѣленными ясными законами, и государемъ, уважающимъ самого себя и любящимъ и уважающимъ своихъ подданныхъ.

Императоръ посѣтилъ еще разъ моего дядю, государственнаго канцлера, въ сопровожденіи обоихъ гольштинскихъ принцевъ и обычной свиты. Императрица никогда не пріѣзжала съ нимъ и выходила изъ дворца только для короткихъ прогулокъ въ экипажѣ. Мнѣ нездоровилось [37]и я отказалась отъ чести ужинать съ императоромъ, что не доставляло мнѣ ни малѣйшаго удовольствія.

Каково было мое удивленіе, когда я узнала, что государь и его дядя, принцъ Георгій, какъ настоящіе прусскіе офицеры, изъ-за различія мнѣній въ разговорѣ, обнажили шпаги, и ужъ собрались было драться, но старый баронъ Корфъ (женатый на сестрѣ жены канцлера) бросился на колѣни между ними и, рыдая какъ женщина, объявилъ, что онъ не позволитъ имъ драться, пока они не проткнутъ шпагой его тѣло. Его величество и принцъ Гольштейнъ-Готторпскій оба любили Корфа; онъ прекратилъ эту глупую сцену, которая по всей вѣроятности сильно обезпокоила моего дядю, хотя и не присутствовавшаго при ней, такъ какъ онъ лежалъ больнымъ въ постели. Я очень тревожилась о немъ, такъ какъ узнала, что жена его въ испугѣ выбѣжала изъ комнаты въ самомъ началѣ сцены и сообщила ему Богъ знаетъ что; но вскорѣ подоспѣли другія лица и разсказали ему подвигъ Корфа, которому удалось совершенно примирить дядю и племянника.

Эта сцена не была единственной; за ней послѣдовали еще нѣсколько другихъ въ такомъ же родѣ до отъѣзда его величества въ Ораніенбаумъ, и оттуда въ Кронштадтъ на смотръ флота, отправлявшагося на войну съ Даніей. Императоръ настаивалъ на этой войнѣ, несмотря на то, что всѣ его отговаривали отъ нея, не исключая и Фридриха Великаго, употребившаго все свое краснорѣчіе въ письмахъ, чтобы убѣдить его не начинать войны.

Тѣмъ временемъ я, не теряя времени, старалась утвердить въ надлежащихъ принципахъ друзей моего мужа, капитановъ Преображенскаго полка Пассека и Бредихина (Бредихинъ приходился намъ родственникомъ по женѣ, рожденной княжнѣ Голицыной), братьевъ Рославлевыхъ, маіора и капитана Измайловскаго полка, и другихъ. Я видалась съ ними довольно рѣдко, и то случайно, до апрѣля мѣсяца, когда я нашла нужнымъ узнать настроеніе войскъ [38]и петербургскаго общества. Я часто посѣщала своихъ родныхъ и Кейта; словомъ, я взяла за правило показываться всюду, гдѣ меня привыкли видѣть, и только когда я оставалась одна, можно было замѣтить, что я поглощена планами, которые были какъ будто и выше моихъ силъ.

Въ числѣ иностранцевъ, прибывшихъ въ Россіи[2], былъ одинъ пьемонтецъ, по имени Одаръ, которому покровительствовалъ канцлеръ, доставившій ему мѣсто совѣтника комерцъ-коллегіи. Я познакомилась съ нимъ; онъ былъ образованный, тонкій, хитрый и живой человѣкъ уже не первой молодости. Вскорѣ онъ нашелъ, что занимаемое имъ мѣсто ему не подходило, такъ какъ онъ не зналъ ни продуктовъ, ни водяныхъ сообщеній и т. д., и попросилъ меня похлопотать, чтобы императрица взяла его въ свой штатъ; и поговорила о немъ съ государыней, совсѣмъ не знавшей его, предполагая, что она можетъ сдѣлать его своимъ секретаремъ, но она отвѣтила мнѣ, что переписывается только съ родными, такъ что ей секретарь не нуженъ и что во всякомъ случаѣ она навлекла бы на себя неудовольствіе и подозрѣніе, еслибы взяла на эту должность иностранца. Мнѣ однако удалось уговорить императрицу взять его къ себѣ на службу и поручить ему улучшить земли, которыя Петръ III только что далъ ей въ удѣлъ, и устроить на нихъ фабрики[3]. Онъ никогда не [39]былъ мнѣ ни другомъ ни совѣтчикомъ, какъ то увѣряли нѣкоторые авторы, подкупленные французами, которые, негодуя на то, что у Екатерины Великой были Суворовъ и русскіе какъ подданные и какъ солдаты, чтобы водворить порядокъ во Франціи и во всей Европѣ, распускали о ней клевету за клеветой. Они не оставили въ покоѣ и меня, думая, что Екатерина Великая будетъ недостаточно очернена, если въ придачу они не загрязнятъ и Екатерину маленькую (я носила тоже имя Екатерины).

Фельдмаршалъ Разумовскій, человѣкъ безпечный, съ которымъ государь обходился очень дружелюбно, несмотря на это не могъ не видѣть его полной неспособности управлять имперіей и опасностей, которымъ она подвергалась. Графъ Разумовскій любилъ свою родину, насколько ему это позволяли его апатія и лѣнь. Онъ командовалъ Измайловскимъ полкомъ, гдѣ пользовался всеобщей любовью; представлялось чрезвычайно важнымъ имѣть его на нашей сторонѣ, но всѣмъ намъ казалось почти невозможнымъ склонить его на это. Онъ былъ чрезвычайно богатъ, имѣлъ всѣ чины и ордена, ненавидѣлъ какую бы то ни было дѣятельность и содрогнулся бы отъ ужаса, если бы его посвятили въ заговоръ, въ которомъ онъ долженъ былъ бы играть одну изъ главныхъ ролей.

Однако я не отступила передъ этими трудностями. Два брата Рославлевы, одинъ маіоръ, другой капитанъ Измайловскаго полка, и Ласунскій, капитанъ того же полка, имѣли большое вліяніе на графа; они каждый день бывали у него на самой дружественной ногѣ, но не надѣялись заставить его дѣйствовать въ нашемъ смыслѣ. Я посовѣтовала имъ каждый день, сперва неопредѣленно, затѣмъ и болѣе подробно, говорить ему о слухахъ, носившихся по Петербургу насчетъ готовящагося большого заговора и переворота; я разсчитывала, что онъ, конечно, не станетъ доносить объ такихъ разговорахъ; когда же нашъ планъ созрѣетъ окончательно, они откроются ему и дадутъ ему почувствовать, что и онъ завлеченъ въ заговоръ и не можетъ отступить, [40]такъ какъ они сообщили остальнымъ его участникамъ о разговорахъ съ нимъ, не вызывавшихъ въ немъ протеста или неодобренія; они объяснятъ ему, что онъ находится въ такой же опасности, какъ и они, и рискуетъ менѣе, если станетъ во главѣ своего полка и будетъ дѣйствовать за одно съ нами. Они сдѣлали, какъ я ихъ научила, и нашъ планъ удался на славу.

Я продолжала посѣщать англійскаго министра Кейта. Однажды онъ мнѣ сообщилъ, что въ городѣ распространились слухи, что въ гвардіи готовится бунтъ, и что главной причиной его была нелѣпая война съ Даніей. Я спросила, не называютъ ли именъ главарей?

— Нѣтъ, — отвѣтилъ онъ, — и я думаю, что ихъ вовсе нѣтъ; офицеры и генералы не могутъ имѣть ничего противъ войны, которая дастъ имъ возможность отличиться. Вѣроятно, все кончится тѣмъ, что сошлютъ въ Сибирь нѣсколькихъ лицъ, да солдатъ накажутъ розгами. — Меня обезпокоило широкое распространеніе этихъ слуховъ, но дѣлать было нечего и приходилось торопиться насколько возможно съ развязкой.

Тѣмъ временемъ я вела образъ жизни, который долженъ былъ дурно отозваться на моемъ здоровьѣ; я такъ же часто, какъ и раньше, посѣщала родныхъ. Въ почтовые дни я писала длиннѣйшія письма моему мужу и плакала о разлукѣ съ нимъ. Остальные дни недѣли, за исключеніемъ немногихъ часовъ сна, я была поглощена выработкой своего плана и чтеніемъ всѣхъ книгъ, трактовавшихъ о революціяхъ въ различныхъ частяхъ свѣта. Такъ какъ я не отличалась крѣпкимъ здоровьемъ, румянецъ сбѣжалъ съ моихъ щекъ и я худѣла съ каждымъ днемъ; вскорѣ я схватила простуду, которая чуть не прикончила меня.

Между Петербургомъ и Краснымъ Кабакомъ на протяженіи десяти верстъ простирались сплошныя болота и и густые лѣса; кто-то посовѣтовалъ Петру III раздать ихъ. Большинство богатыхъ вельможъ, осушивъ ихъ, превратили въ прелестныя дачныя мѣста; одинъ участокъ былъ отданъ [41]одному изъ ораніенбаумскихъ гольштинцевъ[4]; но тотъ испугался расходовъ и предоставилъ правительству отдать его кому угодно. Мой отецъ пожелалъ, чтобы я его взяла; тщетно я объясняла ему, что не могу имъ заняться, такъ какъ денегъ у меня вовсе не было; онъ настоялъ на своемъ и обѣщалъ мнѣ выстроить маленькій деревянный домикъ.

Я исполнила желаніе отца, твердо рѣшившись, однако, не предпринимать ничего, что могло бы стѣснить моего мужа въ денежномъ отношеніи; кромѣ расходовъ на скромный столъ для меня, моей дочери и для прислуги, я ничего не тратила, такъ какъ носила еще платья моего приданаго. Въ то время въ Петербургѣ проживало около сотни крѣпостныхъ моего мужа, которые каждый годъ приходили на заработки; изъ преданности и благодарности за свое благосостояніе они предложили мнѣ, что поработаютъ четыре дня, чтобы выкопать канавы, и затѣмъ будутъ въ праздничные дни поочередно продолжать работы. Они работали съ такимъ усердіемъ, что вскорѣ болѣе высокая частъ земли обсушилась и была готова подъ постройку дома и службъ. Мнѣ пришла въ голову мысль не называть пока это первое мое имѣніе, и въ случаѣ удачи революціи дать ему имя того святого, чья память будетъ чтиться въ этотъ день. Однажды я поѣхала туда верхомъ съ графомъ Строгановымъ. Желая погулять по лугу, казавшемуся мнѣ уже обсохшимъ, я погрузилась въ болото по колѣно. Ноги у меня промокли и, возвратившись домой, я заболѣла. Императрица, узнавъ объ этомъ, написала мнѣ очень дружеское письмо, и въ своемъ безпокойствѣ о моемъ здоровьѣ была очень недовольна моимъ спутникомъ, графомъ [42]Строгановымъ, котораго она въ своихъ письмахъ называла обыкновенно «magot» (его уродливость и шутовство вполнѣ оправдывали это прозвище), обвиняя его въ недостаточно заботливомъ обо мнѣ попеченіи. Когда я получила это письмо, у меня былъ сильный жаръ и мой отвѣтъ на него былъ, вѣроятно, такъ же несвязенъ, какъ и мои мысли. Потомъ я помнила только, что писала частью по-русски, частью по-французски, стихами и прозой. Когда мнѣ стало получше, императрица спросила меня въ одной изъ своихъ послѣдующихъ записокъ, съ какихъ поръ я стала пророчествовать; она писала, что поняла русскіе стихи, продиктованные мнѣ моимъ пристрастіемъ къ ней, но, кромѣ этого доказательства моей нѣжной дружбы, она ничего не разобрала въ моемъ письмѣ и въ особенности не могла понять, что обозначаетъ упоминаніе о какомъ-то днѣ, который дастъ имя моему помѣстью.

Меня посѣщали мои родные и между ними и дядя, графъ Панинъ, какъ только позволяли его обязанности воспитателя. Такъ какъ для насъ было очень важно, чтобы человѣкъ его характера принадлежалъ нашей партіи, я нѣсколько разъ рѣшалась заговорить съ нимъ о вѣроятности низложенія съ престола Петра III и спросила его, какія послѣдствія повлекло бы за собой подобное событіе, и кто и какъ управлялъ бы нами. Мой дядя воображалъ, что будетъ царствовать его воспитанникъ, слѣдуя законамъ и формамъ шведской монархіи. Я забыла упомянуть объ одномъ обстоятельствѣ, привлекшемъ мнѣ довѣріе графа Панина, вслѣдствіе того, что его племянникъ, князь Репнинъ, котораго онъ очень любилъ и уважалъ, блестящимъ образомъ доказалъ мнѣ свое довѣріе и почтеніе.

Я часто встрѣчалась съ княземъ Репнинымъ у княгини Куракиной, у которой жила его жена, княгиня Репнина (она была сестра князя Куракина и приходилась двоюродной сестрой моему мужу). Онъ меня понялъ совершенно и увидѣлъ, что мною руководили строгіе принципы и восторженный патріотизмъ, а не личные интересы и мечты о [43]возвеличеніи своей семьи. Петру III показалось, что торжественнаго обѣда, о которомъ я упоминала, недостаточно было для отпразднованія заключенія мира съ прусскимъ королемъ, и въ Лѣтнемъ дворцѣ состоялся еще ужинъ въ присутствіи нѣсколькихъ городскихъ дамъ, любимыхъ генераловъ и офицеровъ и прусскаго министра; тутъ Петръ III по-своему изобразилъ свою радость и его въ четыре часа совершенно пьянаго вынесли на рукахъ, посадили въ карету и отвезли домой во дворецъ. Однако передъ отъѣздомъ изъ Лѣтняго дворца онъ наградилъ мою сестру, Елизавету, орденомъ св. Екатерины[5] и объявилъ князю Репнину, что назначаетъ его министромъ-резидентомъ въ Берлинъ съ тѣмъ, чтобы онъ исполнялъ всѣ приказанія и желанія прусскаго короля. Князь Репнинъ пріѣхалъ ко мнѣ прямо изъ Лѣтняго дворца въ пятомъ часу утра. Я еще спала, но онъ настоялъ на томъ, чтобы мнѣ доложили о его пріѣздѣ. Лакей постучался въ дверь уборной, смежной съ моей спальней, и я проснулась. Я подняла старушку, которая всегда спала около моей постели, и она, узнавъ, въ чемъ дѣло, объявила мнѣ, что меня желаетъ видѣть мой двоюродный братъ, князь Репнинъ. Я быстро накинула платье, вышла къ нему и была поражена, какъ его раннимъ посѣщеніемъ, такъ и новостями, которыя онъ мнѣ привезъ. Онъ былъ очень взволнованъ и прямо приступилъ къ дѣлу.

— Все потеряно; ваша сестра получила орденъ св. Екатерины, а меня посылаютъ министромъ и адъютантомъ короля прусскаго.

Какъ ни была я поражена этимъ извѣстіями, я не пожелала продлить посѣщеніе князя и сказала ему, что съ характеромъ Петра III трудно предвидѣть послѣдствія [44]его словъ и поступковъ, и не слѣдуетъ ихъ бояться; я посовѣтовала ему вернуться домой и на слѣдующій день разсказать о всемъ случившемся своему дядѣ, графу Панину.

Послѣ ухода князя Репнина я болѣе не ложилась спать и принялась раздумывать надъ различными проектами касательно завершенія переворота, предложенными нашими заговорщиками. Но все это были только предположенія и опредѣленнаго плана еще не было, хотя мы и согласились единодушно совершить революцію, когда, его величество и войска будутъ собираться въ походъ въ Данію. Я рѣшила открыться графу Панину при первомъ моемъ свиданіи съ нимъ.

Онъ стоялъ за соблюденіе законности и за содѣйствіе Сената. — Конечно, это было бы прекрасно. — отвѣтила я, — но время не терпитъ. Я согласна съ вами, что императрица не имѣетъ правъ на престолъ и по закону слѣдовало бы провозгласить императоромъ ея сына, а государыню объявить регентшей до его совершеннолѣтія; но вы должны принять во вниманіе, что изъ ста человѣкъ девяносто девять понимаютъ низложеніе государя только въ смыслѣ полнаго переворота. — При этомъ я назвала ему главныхъ заговорщиковъ: братьевъ Рославлевыхъ, Ласунскаго, Пассека, Бредихина, Баскакова, князя Барятинскаго, Хитрово и другихъ, и Орловыхъ, которыхъ они привлекли на свою сторону. Онъ былъ пораженъ и испугался, узнавъ, какъ я далеко зашла и что я ничего не сообщала императрицѣ о своихъ планахъ, боясь ее скомпрометировать.

Словомъ, я убѣдилась, что моему дядѣ при всемъ его мужествѣ не хватаетъ рѣшимости и, чтобы не вступать въ ненужные споры, я стала объяснять ему, какъ важно было бы имѣть на нашей сторонѣ Теплова[6] и, такъ какъ я [45]сама его видѣла очень рѣдко, онъ, графъ Панинъ, является единственнымъ человѣкомъ, который могъ его привлечь и вмѣстѣ съ нимъ и графа Разумовскаго, на котораго онъ имѣлъ несомнѣнное вліяніе. Я взяла съ моего дяди обѣщаніе, что онъ никому изъ заговорщиковъ не обмолвится ни словомъ о провозглашеніи императоромъ великаго князя, потому что подобное предложеніе, исходя отъ него, воспитателя великаго князя, могло вызвать нѣкоторое недовѣріе. Я обѣщала ему въ свою очередь самой переговорить съ ними объ этомъ; меня не могли заподозрить въ корысти, вслѣдствіе того, что всѣ знали мою искреннюю и непоколебимую привязанность къ императрицѣ. Я, дѣйствительно, предложила заговорщикамъ провозгласить великаго князя императоромъ, но Провидѣнію не угодно было, чтобы удался нашъ самый благоразумный планъ[7].

Новгородскій архіепископъ былъ человѣкъ очень образованный и пользовался всеобщимъ уваженіемъ и любовью духовенства. Его просвѣщенный умъ ясно понималъ, что въ царствованіе такого царя, какимъ былъ Петръ III, значеніе церкви неминуемо будетъ умалено. Онъ не скрывалъ своей скорби по этому поводу и былъ готовъ содѣйствовать намъ въ той мѣрѣ, въ какой ему позволяло его пастырское достоинство. Для насъ это было очень важно, такъ какъ, въ числѣ прочихъ качествъ, онъ обладалъ трогательнымъ и мужественнымъ краснорѣчіемъ, увлекавшимъ его слушателей.

На этомъ дѣло и стало. Въ теченіе десяти дней число заговорщиковъ увеличивалось, но окончательный и разумный планъ все еще не созрѣвалъ. Къ своему удовольствію я узнала отъ дяди моего мужа, князя Волконскаго, только что вернувшагося съ войны, что армія, нѣсколько лѣтъ [46]сражавшаяся противъ прусскаго короля и въ пользу Маріи-Терезіи, находила чрезвычайно страннымъ, что должна обращать теперь оружіе противъ нея; неудовольствіе въ арміи было всеобщее и я поняла, что самъ князь склоняется скорѣй на нашу сторону. Я сообщила это графу Панину, и намъ было уже легко убѣдить его принять дѣятельное участіе въ переворотѣ или по меньшей мѣрѣ появиться при развязкѣ.

Я черезъ день ѣздила въ мое имѣніе или скорѣй на мое болото, чтобы въ одиночествѣ записать нѣкоторыя мои мысли, представлявшіяся мнѣ не вполнѣ ясными. Эти постоянныя поѣздки убѣдили всѣхъ, что я была поглощена исключительно украшеніемъ и обработкой своей земли.

Я довольно часто получала извѣстія отъ императрицы; она была здорова и покойна; впрочемъ ей не о чемъ было тревожиться, такъ какъ она, какъ и мы всѣ, не подозрѣвала, что развязка такъ близка. Петръ III усиливалъ отвращеніе, которое къ нему питали, и вызывалъ всеобщее глубокое презрѣніе къ себѣ своими законодательными мѣрами. Въ царствованіе императрицы Елизаветы, народы Сербіи и та часть ихъ, которая нашла убѣжище въ Австріи, нѣкоторые венгерцы и другіе народы, исповѣдовавшіе греческую вѣру, отправили къ императрицѣ депутатовъ съ просьбой отвести имъ землю въ Россіи и позволить имъ на ней поселиться, такъ какъ они не въ силахъ были переносить долѣе притѣсненія, которымъ подвергало ихъ всемогущее въ царствованіе Маріи-Терезіи католическое духовенство. Хотя ея величество чувствовала большую симпатію къ Маріи-Терезіи, но ею руководило и религіозное чувство, заставившее ее взять подъ свое покровительство православныхъ, гонимыхъ за вѣру; имъ отвели великолѣпныя земли на югѣ Россіи и дали денегъ на переселеніе и на сформированіе нѣсколькихъ гусарскихъ полковъ.

Одинъ изъ депутатовъ, нѣкто Хорватъ, съумѣлъ втереться въ довѣріе высшихъ должностныхъ лицъ. Деньги были довѣрены ему. Когда нѣсколько тысячъ сербовъ [47]переселились на назначенныя имъ земли, получившія названіе «Новой Сербіи», Хорватъ сталъ обращаться съ ними какъ съ рабами и присвоилъ себѣ слѣдуемыя имъ деньги. Эти несчастные довели свои жалобы до императрицы, которая послала генерала князя Мещерскаго изслѣдовать ихъ на мѣстѣ; но болѣзнь Елизаветы, другія, болѣе важныя дѣла и, наконецъ, смерть императрицы воспрепятствовали сенату высказаться окончательно по поводу этого дѣла. По смерти императрицы Хорватъ пріѣхалъ въ Петербургъ и подарилъ по двѣ тысячи дукатовъ каждому изъ трехъ вельможъ, которые казались ему самыми вліятельными, а именно Льву Нарышкину, бывшему въ фаворѣ благодаря своему шутовству, генералу Мельгунову и генералъ-прокурору Глѣбову. Послѣдніе два сообщили объ этомъ Петру III. Онъ похвалилъ ихъ за то, что они не скрыли отъ него полученнаго ими подарка, потребовалъ себѣ половину и на слѣдующій день самъ отправился въ сенатъ и разрѣшилъ дѣло въ пользу Хорвата; такимъ образомъ Россія лишилась сотни тысячъ жителей, которые переселились бы къ намъ, если бы знали, что ихъ соотечественники пользуются обѣщаннымъ спокойствіемъ.

Узнавъ, что Нарышкинъ также получилъ деньги отъ Хорвата, Петръ III отнялъ у него всю сумму, не оставивъ ему и половины, какъ остальнымъ двумъ, и нѣсколько дней подъ рядъ издѣвался надъ нимъ, спрашивая его, куда онъ дѣлъ полученныя имъ деньги.

Подобные поступки заклеймили бы позоромъ всякое частное лицо. Насколько же эта штука, вскорѣ ставшая извѣстной всему городу, увеличила всеобщее презрѣніе къ государю! насмѣшки надъ императоромъ и его недостойнымъ шутомъ, Львомъ Нарышкинымъ, стали всеобщими.

Нѣсколько дней спустя онъ позволилъ себѣ невѣроятную выходку передъ всѣмъ Измайловскимъ полкомъ.

Фельдмаршалъ графъ Разумовскій, бывшій его шефомъ, былъ принужденъ, хотя онъ и не былъ военнымъ, наравнѣ съ [48]другими развернуть полкъ и произвести ему ученіе въ присутствіи государя; Петръ III остался доволенъ войсками. Всѣ были оживлены и обѣдъ обѣщалъ быть очень веселымъ, какъ вдругъ Петръ III замѣтилъ, что его арапъ дерется съ кѣмъ-то въ нѣкоторомъ разстояніи отъ него. Это его сперва позабавило, но когда ему сказали, что арапъ дерется съ профосомъ полка, онъ былъ положительно удрученъ:

— Нарциссъ потерянъ для насъ! — воскликнулъ онъ.

Никто не понималъ его словъ и Разумовскій попросилъ объясненій.

— Развѣ вы не знаете, — отвѣтилъ государь, — что ужъ ни одинъ военный не можетъ терпѣть его въ своемъ обществѣ, такъ какъ тотъ, къ кому прикоснулся профосъ, опозоренъ навсегда.

Графъ Разумовскій, дѣлая видъ, что раздѣляетъ предразсудки императора, предложилъ ему накрыть арапа полковымъ знаменемъ. Петръ III, обрадовавшись, расцѣловалъ графа за его прекрасную идею. Прекрасное расположеніе духа вернулось къ нему и онъ велѣлъ позвать своего арапа.

— Знаешь ли ты, — сказалъ онъ ему, — что ты былъ потерянъ для насъ, такъ какъ ты опозоренъ прикосновеніемъ профоса?

Нарциссъ (кажется, его звали такъ), ничего не понимая въ этой чепухѣ, утверждалъ, что онъ храбро защищался и хорошо проучилъ негодяя, ударившаго его. Онъ сталъ протестовать еще болѣе, когда ему объявили, что его три раза накроютъ знаменемъ и тѣмъ очиститъ отъ позора. Чтобы совершить надъ нимъ этотъ очистительный обрядъ, его пришлось держать; но императоръ этимъ не ограничился; онъ приказалъ уколоть его пикой, которой заканчивалось знамя, чтобы онъ кровью [своею][8] смылъ свой позоръ.

Нарциссъ кричалъ и бранился, а офицеры испыт[ывали][9] настоящія муки, не дерзая смѣяться, такъ какъ [49]императоръ смотрѣлъ на эту шутовскую сцену, какъ на торжественную и необходимую церемонію.

Легко себѣ представить, какія чувства онъ возбуждалъ во всемъ обществѣ подобными нелѣпыми выходками.

Мой отецъ не игралъ никакой роли при дворѣ; хотя государь и оказывалъ знаки вниманія моему дядѣ канцлеру, но не руководствовался ни его совѣтами, ни правилами здравой политики, которыхъ онъ и не слушалъ.

По утру бытъ первымъ капраломъ на вахтъ-парадѣ, затѣмъ плотно пообѣдать, выпить хорошаго бургонскаго вина, провести вечеръ со своими шутами и нѣсколькими женщинами и исполнять приказанія прусскаго короля — вотъ что составляло счастіе Петра III, и все его семимѣсячное царствованіе представляло изъ себя подобное безсодержательное существованіе изо дня въ день, которое не могло внушать уваженія. Его разбирало нетерпѣніе отвоевать у датскаго короля клочокъ земли, на который онъ заявлялъ свои права, и онъ не захотѣлъ даже дождаться коронаціи чтобы начать войну.

Послѣ отъѣзда двора въ Петергофъ и Ораніенбаумъ, у меня было больше свободнаго времени. Я ужъ не проводила своихъ вечеровъ у императора и была счастлива, что остаюсь въ Петербургѣ. Наружно все было спокойно, только нѣкоторые гвардейскіе солдаты съ нетерпѣніемъ ожидали дѣйствій.

Опасаясь, что ихъ внезапно отправятъ въ Данію, они тревожились насчетъ императрицы; офицеры нашей партіи наблюдали за ними и съ трудомъ ихъ сдерживали. Я велѣла имъ передать, что получаю каждый день извѣстія отъ императрицы и увѣдомлю ихъ, когда надо будетъ дѣйствовать.

Дѣла оставались въ такомъ положеніи вплоть до 27 іюня, являющагося днемъ навсегда памятнымъ для Россіи и исполненнымъ трепета и радости для заговорщиковъ, такъ к[акъ и]хъ[10] мечты наконецъ осуществились; за нѣсколько …[11] до переворота никто изъ насъ не зналъ, когда и [какъ] кончатся наши планы; въ этотъ день былъ [50]разрубленѣ гордіевъ узелъ, завязанный невѣжествомъ, несогласіемъ мнѣній насчетъ самыхъ элементарныхъ условій готовящагося великаго событія, и невидимая рука Провидѣнія привела въ исполненіе нестройный планъ, составленный людьми, не подходящими другъ къ другу, недостойными другъ друга, не понимающими другъ друга и связанными только одной мечтой, служившей отголоскомъ желанія всего общества. Они именно только мечтали о переворотѣ, боясь углубляться и разбирать собственныя мысли, и не составили яснаго и опредѣленнаго проекта. Если бы всѣ главари переворота имѣли мужество сознаться, какое громадное значеніе для его успѣха имѣли случайныя событія, имъ пришлось бы сойти съ очень высокаго пьедестала. О себѣ я должна сказать, что, угадавъ — быть можетъ раньше всѣхъ — возможность низвергнуть съ престола монарха, совершенно неспособнаго править, я много надъ этимъ думала, насколько восемнадцатилѣтняя головка вообще способна размышлять, но сознаюсь, что ни мое изученіе подобныхъ примѣровъ въ исторіи, ни мое воображеніе, ни размышленія никогда бы не дали тѣхъ результатовъ, къ которымъ привелъ арестъ Пассека.

27 іюня послѣ полудня Григорій Орловъ пришелъ сообщить мнѣ объ арестѣ капитана Пассека. Еще наканунѣ Пассекъ былъ у меня съ Бредихинымъ и, разсказавъ, съ какимъ нетерпѣніемъ гренадеры ждутъ низверженія съ престола Петра III, выразилъ мнѣніе, что стоило только повести ихъ въ Ораніенбаумъ и разбить голштинцевъ, чтобы успѣхъ былъ обезпеченъ и переворотъ былъ бы завершенъ. Онъ добавилъ, что слухи объ опасностяхъ, которымъ подвергалась императрица, волновали ихъ до такой степени, что скоро ихъ невозможно будетъ сдержать, и это броженіе среди нихъ, разоблачая нашъ планъ, подвергало насъ страшной опасности. Я поняла, что эти господа слегка трусятъ, и, желая доказать, что не боюсь раздѣлить съ ними опасность, попросила ихъ передать солдатамъ, отъ моего имени, что я только что получила извѣстіе отъ [51]императрицы, которая спокойно живетъ себѣ въ Петергофѣ, и что совѣтую и имъ держать себя смирно, такъ какъ минута дѣйствовать не будетъ упущена.

Пассекъ и Бредихинъ въ тотъ же день и говорили въ этомъ смыслѣ съ солдатами, что чуть не погубило все дѣло и побудило маіора Преображенскаго полка, Воейкова, арестовать капитана Пассека.

Когда Орловъ прибѣжалъ сообщить мнѣ эту тревожную вѣсть (не зная ни причины, ни подробностей ареста), у меня находился мой дядя Панинъ. Вслѣдствіе ли того, что по своему холодному и неподвижному характеру онъ не видѣлъ въ этомъ столько трагическаго, какъ я, потому ли, что онъ хотѣлъ скрыть отъ меня размѣры опасности, но онъ невозмутимо сталъ увѣрять меня въ томъ, что Пассекъ, вѣроятно, арестованъ за какое-нибудь упущеніе по службѣ. Я сразу увидѣла, что каждая минута была дорога и что придется много потратить времени, пока удастся убѣдить Панина въ томъ, что насталъ моментъ рѣшительныхъ дѣйствій. Я согласилась съ нимъ, что Орлову слѣдуетъ прежде всего отправиться въ полкъ, чтобы узнать, какого рода аресту подвергнутъ Пассекъ, чтобъ сразу можно было опредѣлить, задержанъ ли онъ, какъ провинившійся офицеръ или какъ преступникъ. Орловъ долженъ былъ сообщить мнѣ, что окажется, а — если дѣло серьезно — кто-нибудь изъ его братьевъ долженъ былъ извѣстить Панина.

Тотчасъ же послѣ ухода Орлова я объявила, что сильно нуждаюсь въ отдыхѣ, и попросила дядю извинить, если попрошу его меня оставить. Онъ немедленно ушелъ и я, не теряя ни минуты, накинула на себя мужскую шинель и направилась пѣшкомъ къ улицѣ, гдѣ жили Рославлевы[12]. [52]Не прошла я и половины дороги, какъ увидѣла, что какой-то всадникъ галопомъ несется по улицѣ. Меня осѣнило вдохновеніе, подсказавшее мнѣ, что это одинъ изъ Орловыхъ. Изъ нихъ я видѣла и знала одного только Григорія. Не имѣя другого способа остановить его, я крикнула: «Орловъ!» (будучи, Богъ вѣсть почему, твердо убѣждена, что это одинъ изъ нихъ). Онъ остановился и спросилъ: «Кто меня зоветъ?» Я подошла къ нему и, назвавъ себя, спросила его, куда онъ ѣдетъ и не имѣетъ ли онъ что сказать мнѣ.

— Я ѣхалъ къ вамъ, княгиня, чтобы сообщить вамъ, что Пассекъ арестованъ, какъ государственный преступникъ; у его дверей стоятъ четыре солдата и у каждаго окна по одному. Мой братъ поѣхалъ возвѣстить это графу Панину, а я уже былъ у Рославлева.

— Рославлевъ очень встревоженъ? — спросила я.

— Немного, — отвѣтилъ онъ; — но что же вы стоите на улицѣ, княгиня? Позвольте проводить васъ до дому.

— Да никого здѣсь нѣтъ, — возразила я; — кромѣ того не надо, чтобы мои люди видѣли васъ у меня. Впрочемъ нашъ разговоръ будетъ непродолжителенъ. Скажите Рославлеву, Ласунскому, Черткову и Бредихину, чтобы, не теряя ни минуты, они отправлялись въ свой Измайловскій полкъ [53]и что они должны встрѣтить тамъ императрицу (это первый полкъ на ея пути), а вы или одинъ изъ вашихъ братьевъ должны стрѣлой мчаться цъ Петергофъ и сказать ея величеству отъ меня, чтобы она воспользовалась ожидающею ее наемной каретой и безотлагательно пріѣхала въ Измайловскій полкъ, гдѣ она немедленно будетъ провозглашена императрицей; скажите ей также, что необходимо спѣшить и что я даже не пишу ей, чтобы васъ не задерживать; сообщите ей, что я остановила васъ на улицѣ и умоляла васъ ускорить пріѣздъ императрицы; тогда она пойметъ необходимость своего немедленнаго прибытія. Прощайте, я, можетъ быть, сегодня ночью выѣду навстрѣчу ей.

Когда я вернулась домой, взволнованная и тревожная, мнѣ было не до сна. Моя горничная объявила мнѣ, что портной не принесъ еще мужского костюма, что меня очень раздосадовало; для успокоенія моихъ людей я легла и отпустила ихъ. Не прошло и часу времени, какъ я услышала стукъ въ ворота. Я соскочила съ постели и, выйдя въ другую комнату, приказала впустить посѣтителя. То былъ какой-то незнакомый мнѣ видный молодой человѣкъ, оказавшійся четвертымъ братомъ Орловымъ. Онъ пришелъ меня спросить, не слишкомъ ли рано вызывать въ Петербургъ императрицу и не испугаемъ ли мы ее понапрасну. Я была внѣ себя отъ гнѣва и тревоги, услышавъ эти слова, и выразилась очень рѣзко насчетъ дерзости его братьевъ, медлившихъ съ исполненіемъ моего приказанія, даннаго Алексѣю Орлову.

— Теперь не время думать объ испугѣ императрицы, — воскликнула я, — лучше, чтобы ее привезли сюда въ обморокѣ и безъ чувствъ, чѣмъ, оставивъ ее въ Петергофѣ, подвергать ее риску быть несчастной всю жизнь или взойти вмѣстѣ съ нами на эшафотъ. Скажите же вашему брату, чтобы онъ карьеромъ скакалъ въ Петергофъ и немедленно привезъ императрицу, пока Петръ III не прислалъ ее сюда, послѣдовавъ разумнымъ совѣтамъ, или самъ не пріѣхалъ въ Петербургъ и не разрушилъ навсегда того, что, [54]кажется, само Провидѣніе устроило для спасенія Россіи и императрицы.

Онъ оставилъ меня, убѣжденный моими доводами и ручаясь за точное исполненіе его братомъ моихъ предписаній.

Послѣ его ухода я погрузилась въ самыя грустныя размышленія и мое воображеніе рисовало мнѣ мрачныя картины.

Примѣчанія править

  1. Евангеліе читается у гроба коронованныхъ особъ и епископовъ; по смерти частныхъ лицъ читаютъ псалмы.
  2. Видимо, опечатка. Либо «пребывающихъ въ Россіи» либо «прибывшихъ в Россію». Возможно, ошибка переводчика. — Примѣчаніе редактора Викитеки.
  3. Изъ нѣкоторыхъ писемъ ея величества видно, что я одна рекомендовала его императрицѣ, и когда графъ Строгановъ былъ сосланъ въ свои помѣстья, я посовѣтовала Одару поѣхать съ нимъ. Онъ не былъ близкимъ мнѣ человѣкомъ и не имѣлъ на меня никакого вліянія; я его даже мало видѣла, а въ послѣднія три недѣли передъ переворотомъ, когда все налаживалось для этого счастливаго событія, я его не видѣла ни разу. Я просто хотѣла дать ему кусокъ хлѣба и пріятное положеніе, но совѣтовъ его не спрашивала и онъ, конечно, имѣлъ бы еще меньше успѣха у меня, если бы посмѣлъ уговаривать меня отдаться моему дядѣ, графу Панину, какъ то утверждали авторы безсмысленныхъ и лживыхъ пасквилей, написанныхъ по образцу желчныхъ памфлетовъ, направленныхъ противъ Великой Екатерины.
  4. Эти гольштинцы были большею частью подмастерья или рабочіе, бѣжавшіе отъ своихъ хозяевъ; среди нихъ были и солдаты и унтеръ-офицеры, дезертировавшіе изъ армій маленькихъ германскихъ принцевъ; ихъ принимали въ Ораніенбаумѣ съ распростертыми объятіями, зачисляли въ армію Петра III, тогда еще великаго князя, и быстро повышали въ чинахъ.
  5. По статуту ордена, имъ могли быть награждены только особы императорской фамиліи и иностранныя принцессы; частныя же лица могли его получать только въ томъ случаѣ, если они спасли отъ опасности особу государя или оказали чрезвычайную услугу отечеству. Вслѣдствіе этого въ предъидущія царствованія не было нн одного случая награжденія орденомъ св. Екатерины.
  6. Онъ недавно былъ выпущенъ изъ Петропавловской крѣпости, куда его посадилъ Петръ III. Онъ писалъ очень свободно и краснорѣчиво и я думала назначить его секретаремъ императрицы на первое время, когда настанетъ необходимость быстро издавать манифесты, указы и т. п.
  7. Вслѣдствіе невольнаго предательства одного солдата; думая, что капитанъ Измайловъ принадлежитъ къ числу заговорщиковъ, онъ передалъ ему слышанное имъ отъ капитана Пассека. Пассека арестовали, и такъ какъ заговоръ оказался открытымъ, я ускорила событія и вызвала императрицу въ городъ.
  8. Из-за повреждения бумаги видна только буква «ю» и верхняя часть двух предыдущих букв. — Примѣчаніе редактора Викитеки.
  9. Конец слова не виден. — Примѣчаніе редактора Викитеки.
  10. Здесь и дальше на странице бумага повреждена. — Примѣчаніе редактора Викитеки.
  11. Возможно как «дней», так и «часовъ». — Примѣчаніе редактора Викитеки.
  12. Я должна оговориться, что наканунѣ солдаты, получивъ откуда-то ложныя извѣстія, будто императрицу хотятъ увезти изъ Петербурга куда-то очень далеко, собрались было идти выручать ее; ихъ офицерамъ стоило большого труда ихъ удержать и имъ это, пожалуй, и не удалось бы, если бы я не разрѣшила имъ сказать солдатамъ, что я въ тотъ же день имѣла свѣдѣнія о ней и сообщу имъ, когда придется дѣйствовать. Однако, не разсчитывая на то, что офицерамъ удастся удержать солдатъ, я написала госпожѣ Шкуриной, женѣ камердинера императрицы, чтобы она немедленно же послала своему мужу въ Петергофъ наемную карету, запряженную четверней, и сообщила бы ему, что я прошу его задержать карету, не выпрягая лошадей, чтобы въ случаѣ надобности императрица могла ею воспользоваться для пріѣзда въ Петербургъ, такъ какъ ей, конечно, нельзя было бы взять придворную карету. Панинъ, думая, что событіе совершится въ отдаленномъ будущемъ, призналъ эту мѣру совершенно ненужной; однако, не будь этой кареты, Богъ вѣсть, осуществились ли бы наши планы, такъ какъ завѣдующій дворцомъ въ Петергофѣ, Измайловъ, не отличался преданностью императрицѣ и воспрепятствовалъ бы ея бѣгству, въ случаѣ, если бы она спросила у него карету.