и желавшихъ выйти; ударъ не миновалъ и меня. Можетъ быть меня убили бы и на смерть, если бы я не назвала себя княгиней Дашковой. Это доказываетъ, что пресловутая французская вѣжливость не исходитъ изъ сердца. Жандармъ или стражникъ — не знаю кто онъ былъ — оправдывался передо мной незнаніемъ моей фамиліи и положенія. Я отвѣтила, что для огражденія моей безопасности достаточно, что я была въ самомъ простомъ женскомъ костюмѣ и что я желала выйти изъ театра. Онъ, испугавшись, что я пожалуюсь герцогу, сталъ усиленно просить прощенія и проводилъ меня до слѣдующей улицы. Я его отправила назадъ, обѣщавъ ему не жаловаться на него и посовѣтовавъ не бить женщинъ; его отсутствіе изъ вестибюля по крайней мѣрѣ спасло нѣсколькихъ женщинъ отъ ударовъ, такъ какъ въ театрѣ оказалось однимъ грубіяномъ меньше.
Наконецъ намъ удалось уговорить леди Райдеръ поѣхать въ Швейцарію.
Не стану ее описывать, такъ какъ объ этомъ позаботились уже болѣе талантливые авторы, и ограничусь тѣмъ, что назову лицъ, съ которыми я имѣла удовольствіе познакомиться.
На другой день по прибытіи своемъ въ Женеву я послала къ Вольтеру спросить разрѣшенія посѣтить его на слѣдующій день вмѣстѣ съ моими спутницами. Онъ былъ очень боленъ, однако велѣлъ мнѣ передать, что будетъ радъ меня видѣть и проситъ меня привести съ собой кого мнѣ будетъ угодно.
Съ первыхъ же дней я познакомилась со всѣми выдающимися людьми, жившими въ Женевѣ, между прочимъ съ г. Гюберомъ, по прозванію Птицеловъ. Это былъ человѣкъ весьма незауряднаго ума и обладавшій всевозможными талантами: онъ былъ и музыкантъ, и художникъ, и поэтъ, былъ очень чувствителенъ и прекрасно воспитанъ. Вольтеръ боялся его, такъ какъ Гюберъ зналъ всѣ его маленькія слабости; кромѣ того онъ часто сердилъ Вольтера
