Др. Откуда взялся ты, Сократъ? — Но что и 309. спрашивать? вѣрно съ ловли Алкивіадовой красоты? Я недавно видѣлъ его и, признаюсь, онъ показался мнѣ очень красивымъ мужчиною, — да, Сократъ, мужчиною, который, между нами будь сказано, уже обрастаетъ и бородою.
Сокр. Такъ чтожъ изъ этого? Развѣ ты не одобряешь Омира[1] по словамъ котораго, намъ особенно нравится тотъ возрастъ, когда у юноши начинаетъ пробиваться пушокъ на бородѣ, какъ теперь у Алкивіада?B.
Др. Да что мнѣ въ томъ? Вѣдь правда, что ты сей-часъ отъ него? Каково же расположенъ къ тебѣ[2] этотъ молодой человѣкъ?
Сокр. Мнѣ-то показалось, хорошо, — особенно нынѣ, потому что онъ много за меня говорилъ и мнѣ помогалъ. Я точно сей-часъ отъ него; но вотъ что странное хочу сказать тебѣ: находясь вмѣстѣ съ нимъ, я не обращалъ на него и вниманія, даже забылъ, что онъ со мною.
Др. Чтожъ бы это сдѣлалось съ вами? Ужь не C. встрѣтилъ ли ты въ нашемъ городѣ кого-нибудь прекраснѣе Алкивіада[3].
Сокр. Да и много прекраснѣе.
Др. Что ты говоришь? Аѳинянина, или иностранца?
Сокр. Иностранца.
Др. Откуда онъ?
Сокр. Изъ Абдеры.
Др. И этотъ иностранецъ такъ красивъ, что показался тебѣ прекраснѣе сына Клиніасова?
Сокр. Почему же, добрый другъ мой, самому мудрому не казаться самымъ красивымъ?
Др. А! такъ ты встрѣтился у насъ съ какимъ-нибудь мудрецомъ?
D.Сокр. Даже съ мудрѣйшимъ человѣкомъ нашего времени, если почитаешь такимъ Протагора.
Др. Что ты говоришь? Протагоръ пріѣхалъ?
Сокр. Еще третьяго дня[4].
Др. И ты сей-часъ съ нимъ бесѣдовалъ?
310.Сокр. Да, очень много говорилъ и слушалъ.
Др. Перескажи же намъ вашу бесѣду[5], если ничто не препятствуетъ тебѣ. Вели встать этому мальчику[6], и садись на его мѣстѣ.
Сокр. Пожалуй, и останусь благодарнымъ, если будете меня слушать.
Др. А мы останемся благодарными, если раскажешь.
Сокр. Стало-быть — обоюдное одолженіе. Слушайте же.
Рано по утру въ прошлую ночь, крѣпко постучался палкою въ дверь моей квартиры Иппократъ, сынъ Аполлодора, братъ Фасана; и когда отперли ему, — онъ торопливо вошелъ и громко вскричалъ: Сократъ! спишь ты, или B. нѣтъ? Узнавъ его по голосу, я сказалъ: это Иппократъ; — нѣтъ ли чего новаго[7]? — Ничего, кромѣ хорошаго, отвѣчалъ онъ. — Хорошо, если такъ; но что за причина столь ранняго посѣщенія? — Протагоръ пріѣхалъ, отвѣчалъ онъ, ставъ предо мною. — Еще третьяго дня; а ты только сей-часъ узналъ? — Нѣтъ, ради боговъ, вчера вечеромъ, отвѣчалъ онъ, и схвативъ подножную скамейку, сѣлъ у ногъ моихъ и продолжалъ: да, — уже вечеромъ, C. весьма поздо возвратившись изъ Эноэ[8]. Видишь, у меня бѣжалъ слуга мой, Сатиръ; и я-таки хотѣлъ было тогда же сказать тебѣ, что ѣду отыскивать его, но почему-то забылъ. Когда же возвратился домой, и мы, поужинавши, собирались спать, — братъ извѣстилъ меня о пріѣздѣ Протагора. Я хотѣлъ было въ туже минуту идти къ тебѣ, но подумалъ, что уже слишкомъ поздо. За то, едва послѣ D. усталости сонъ оставилъ меня, я немедленно всталъ и побѣжалъ сюда. — Зная рвеніе и пылкость Иппократа, я спросилъ его: такъ чтожъ тебѣ до того? Развѣ Протагоръ обидѣлъ тебя какъ-нибудь? — Да, клянусь богами, Сократъ, сказалъ онъ съ улыбкою, обидѣлъ; потому что самъ-то единственный мудрецъ, а меня такимъ не дѣлаетъ. — О, клянусь Зевсомъ, сдѣлаетъ и тебя мудрецомъ, лишь бы ты заплатилъ ему деньги и убѣдилъ ими. — Деньги? Зевсъ и боги! воскликнулъ Иппократъ. Если бы отъ этого зависѣло; — E. ихъ не осталось бы ни у меня, ни у друзей моихъ. Для того-то я теперь и пришелъ къ тебѣ, Сократъ, чтобы ты поговорилъ ему обо мнѣ. Самъ я еще молодъ, притомъ, никогда не видѣлъ и не слушалъ Протагора. Когда онъ пріѣзжалъ къ намъ въ первый разъ, я былъ еще ребенкомъ[9]. Но Сократъ, всѣ превозносятъ этого человѣка и почитаютъ его чрезвычайно мудрымъ въ словѣ. Пойдемъ 311. къ нему сей часъ, чтобы застать его дома. Я слышалъ, что онъ остановился у Калліаса, сына Иппоникова[10]; пойдемъ, сдѣлай милость. — Нѣтъ, добрый другъ мой, сказалъ я, туда еще не пойдемъ, потому что слишкомъ рано. Давай-ка встанемъ, да выдемъ на галлерею[11] и прогуляемся, пока не разсвѣнетъ; а потомъ отправимся къ Протагору. Онъ по большей части бываетъ дома; а потому не бойся, — мы, по всей вѣроятности, застанемъ его.
Итакъ мы встали, вышли на галлерею и начали прогуливаться. B. Желая испытать рѣшимость Иппократа, я пристально посмотрѣлъ на него и спросилъ: послушай, Иппократъ, ты намѣренъ теперь идти къ Протагору и заплатить ему за себя деньги: но знаешь ли, къ какому человѣку идешь, и чѣмъ желаешь сдѣлаться? Вотъ, если бы вздумалъ ты, напримѣръ, идти къ твоему тескѣ Иппократу кооскому, принадлежащему къ кастѣ Асклепіадовъ, съ намѣреніемъ платить ему за себя: и кто нибудь спросилъ бы себя: какому человѣку, въ лицѣ Иппократа, хочешь ты платить деньги? Что отвѣчалъ бы ты? — Врачу, сказалъ бы я. — А чѣмъ думаешь сдѣлаться самъ? — Врачемъ. — Еслибы равнымъ образомъ ты шелъ къ C. Поликлету аргосскому, или Фидіасу аѳинскому, желая платить имъ за себя; и кто-нибудь спросилъ бы тебя: какимъ людямъ, въ лицѣ Поликлета и Фидіаса, намѣренъ ты платить деньги? Какъ слѣдовало бы отвѣчать тебѣ? — Ваятелямъ, отвѣчалъ бы я. — А чѣмъ надѣешься сдѣлаться самъ? — Разумѣется, ваятелемъ. — Пусть такъ, сказалъ я; теперь оба мы пойдемъ къ Протагору, будучи готовы предложить ему за наставленіе тебя плату, лишь бы D. только достало нашихъ денегъ, и мы могли бы ими убѣдить его; въ случаѣ же недостатка, прибавимъ еще деньги друзей своихъ. Но что, если кто-нибудь, замѣтивъ въ насъ столь сильную заботливость въ этомъ отношеніи, спроситъ: скажите мнѣ, Сократъ и Иппократъ, какому человѣку, въ лицѣ Протагора, собираетесь вы платить деньги? Что будемъ отвѣчать? Какимъ еще именемъ, по E. слухамъ, называютъ Протагора? Фидіасъ называется ваятелемъ, Омиръ — поэтомъ, а Протагоръ чѣмъ? — Протагора-то, видишь, называютъ софистомъ, Сократъ, отвѣчалъ онъ. — Слѣдовательно мы идемъ платить деньги Протагору, какъ софисту? — Конечно. — А если кто-нибудь спроситъ тебя далѣе: отправляясь къ Протагору, какимъ же человѣкомъ надѣешься ты сдѣлаться самъ? — Иппократъ покраснѣлъ (это можно было замѣтить, потому что уже начинало разсвѣтать) и сказалъ: если мой отвѣтъ долженъ быть сообразенъ съ предыдущими; то я конечно буду отвѣчать, что хочу быть софистомъ. — Но, ради боговъ, Иппократъ, не стыдно ли тебѣ явиться между 312. Греками софистомъ? — Божусь Зевсомъ, Сократъ, стыдно, если ужъ надобно говорить, что думаю. — Впрочемъ, можетъ быть, на науку, которой намѣреваешься учиться у Протагора, ты смотришь такъ же, какъ смотрѣлъ на науки B. грамматика, цитриста и гимнастика[12], которымъ ты учился не для науки, что бы то-есть, самому быть общественнымъ наставникомъ[13], а для того, чтобы получить воспитаніе, приличное частному и свободному человѣку? — Въ самомъ дѣлѣ, Сократъ, я не иначе смотрю на науку Протагора. — Но понимаешь ли ты, что хочешь дѣлать, спросилъ я его, или не понимаешь? — А что? — Ты намѣреваешься C. ввѣрить попеченіе о душѣ своей, какъ говоришь, софисту; а удивительно, если знаешь, что такое софистъ. Когда же не знаешь; то, ввѣряя ему свою душу, равнымъ образомъ не можешь знать, доброму или худому человѣку[14] ввѣряешь ее. — Это-то, кажется, я знаю, сказалъ онъ. — Отвѣчай же, что такое, по твоему мнѣнію, софистъ? — Софистъ, какъ самое имя показываетъ[15], есть знатокъ мудрыхъ вещей. — Но то же можно сказать и о живописцахъ, и объ архитекторахъ, возразилъ я; потому что и они — знатоки мудрыхъ вещей. Такъ, если кто-нибудь D. спроситъ насъ: какія именно мудрыя вещи извѣстны живописцамъ? мы вѣроятно скажемъ: тѣ, которыя относятся къ рисованью картинъ. Такъ будемъ отвѣчать и на другіе подобные вопросы. Но когда спросятъ: какія мудрыя вещи знаетъ софистъ? что сказать? чего знатокъ онъ? — Чего болѣе, Сократъ, какъ не искуства убѣдительно говоритъ? — Да, можетъ быть, мы сказали бы и справедливо, только недостаточно, продолжалъ я; потому что изъ этого отвѣта вытекаетъ новый вопросъ: о чемъ именно софистъ учитъ убѣдительно говорить? Вотъ напримѣръ, цитристъ E. учитъ убѣдительно говорить о томъ, что онъ знаетъ, то-есть, объ игрѣ на цитрѣ: не правда ли, Иппократъ? — Правда. — Ну, а софистъ-то о чемъ учитъ убѣдительно говорить? конечно о томъ, что онъ знаетъ? — Вѣроятно такъ. — Скажи же теперь, въ чемъ состоитъ то знаніе, которое и самъ онъ имѣетъ, и ученику передаетъ? — Право не знаю, что сказать тебѣ на это, отвѣчалъ онъ. — Какъ? спросилъ я потомъ: но развѣ не видишь, какой опасности 313. подвергаешь свою душу? Если бы ты долженъ былъ ввѣрить кому нибудь свое тѣло и недоумѣвалъ, хорошо ли это будетъ, или худо; то долго думалъ бы, ввѣрять его или нѣтъ: ты призвалъ бы на совѣтъ друзей и родныхъ, и проводилъ бы цѣлые дни въ размышленіи. А душу-то ставишь ты выше тѣла: въ ней все твое, — и счастіе и несчастіе, смотря потому, хороша она будетъ, или худа: и вотъ, не посовѣтовался ты ни съ отцомъ, ни съ братомъ, B. ни съ однимъ изъ насъ, друзей твоихъ: ввѣрять ли ее, или нѣтъ, пріѣхавшему иностранцу? Но узнавъ о его прибытіи, какъ говоришь, вчера вечеромъ, и пришедши ко мнѣ сегодня до свѣта, ни однимъ словомъ не попросилъ моего совѣта: должно ли ввѣриться ему, или нѣтъ? а вознамѣрился истощитъ деньги и у себя и у друзей своихъ, какъ будто уже рѣшено, что надобно слушать Протагора котораго ты, по собственнымъ твоимъ словамъ, нисколько не знаешь, съ которымъ никогда не говаривалъ, и котораго называешь софистомъ, не понимая, что такое софистъ, C. коему хочешь ввѣриться. — Выслушавъ это, Иппократъ сказалъ: судя по твоимъ словамъ, Сократъ, это правда. — Но какъ тебѣ кажется? продолжалъ я: софистовъ нельзя ли назвать разношчиками, или рыночными торговцами[16], которые торгуютъ на площади съѣстными припасами для души? Вѣдь софистъ мнѣ кажется чѣмъ-то похожимъ на это. D. — Но чѣмъ питается душа[17], Сократъ? — Должно быть, познаніями[18], отвѣчалъ я; только смотри, добрый другъ мой, чтобы софистъ, выхваляя свой товаръ, не обманулъ насъ такъ же, какъ разношчикъ, или рыночный торговецъ, торгующій съѣстными припасами для тѣла. Привозя свой товаръ, купцы обыкновенно хвалятъ его, хотя сами не знаютъ, полезенъ ли онъ тѣлу, или вреденъ; да и покупатели, кромѣ врача и гимнастика, не болѣе разумѣютъ это дѣло. Подобнымъ образомъ поступаютъ и софисты, развозящіе по городамъ познанія[19]: барышничая ими и продавая ихъ охотникамъ, они выхваляютъ все, что продаютъ, хотя нѣкоторые изъ нихъ сами не знаютъ, полезенъ ли душѣ товаръ ихъ; да и покупатели, кромѣ врача души, E. столь же мало понимаютъ это. И такъ, если ты умѣешь отличать полезное отъ вреднаго; то можешь безопасно покупать познанія и у Протагора и у всякаго другаго: а когда не умѣешь, — смотри, добрый другъ мой, чтобы не подвергнуть гибели самое драгоцѣнное свое сокровище. При покупкѣ познаній можно вѣдь впасть въ гораздо 314. большую опасность, чѣмъ при покупкѣ пищи. Купивъ у разношчика, или рыночнаго торговца, съѣстные припасы и напитки, ты имѣешь возможность переложить ихъ въ другія хранилища и, еще не принимая въ свое тѣло, въ видѣ пищи или питья, сохранить ихъ дома и, призвавъ къ себѣ опытнаго человѣка, посовѣтоваться съ нимъ, что можно ѣсть или пить, и чего нельзя, когда что употреблять и сколько. При этой покупкѣ вообще — не много бѣды. Но B. познанія нельзя перелагать въ другое хранилище: заплативъ за урокъ[20], ты принимаешь его прямо въ свою душу и, научившись, выходишь непремѣнно или со вредомъ, или съ пользою. По этому познанія надобно подвергать изслѣдованію, и при томъ подъ руководствомъ старшихъ; потому что сами мы еще молоды для оцѣнки подобныхъ вещей. Теперь, утолимъ нашу жажду, Иппократъ: пойдемъ и послушаемъ Протагора, а послушавши, поговоримъ и съ другими; потому что Протагоръ тамъ не одинъ: мы C. найдемъ съ нимъ также Иппіаса элейскаго[21], а можетъ быть и Продика хіосскаго, и многихъ иныхъ мудрецовъ.
Съ этими мыслями[22] мы отправились и, пришедши къ подъѣзду, продолжали какой-то разговоръ, начатый дорогою. Чтобы не прервать его и войти не окончивши, мы остановились у подъѣзда и до тѣхъ поръ разсуждали, пока не согласились другъ съ другомъ. Привратникъ евнухъ[23], D. кажется, подслушивалъ насъ и, такъ какъ софисты часто обезпокоивали его, вѣроятно былъ сердитъ на приходящихъ. По этому, когда мы постучались въ дверь, онъ отворилъ ее и, видя насъ, сказалъ: ну вотъ! еще какіе-то софисты! Недосугъ самому![24] — и вдругъ, взявшись за дверь обѣими руками, захлопнулъ ее изо всей силы. Однакожъ мы опять постучались, и привратникъ сквозь запертую дверь закричалъ: ахъ какіе люди! развѣ вы не слышали, что самому недосугъ? — Но, любезный, сказалъ я, мы идемъ не къ Калліасу, да мы и не софисты; не бойся, намъ нужно видѣть Протагора: доложи ему. — Тогда слуга едва E. согласился отворить намъ дверь[25].
Какъ скоро мы вошли, — тотчасъ увидѣли, что Протагоръ расхаживалъ взадъ и впередъ вдоль перистиля залы[26]. Рядомъ съ нимъ ходили, съ одной стороны, Калліасъ сынъ 315. Иппоника, Паралосъ сынъ Перикла, братъ Калліаса по матери, и Хармидъ сынъ Главковъ[27]; съ другой — Ксантиппъ, второй сынъ Перикла, Филиппидъ, сынъ Филомела, и Антимеросъ изъ Мендеи[28], отличнѣйшій между учениками Протагора, учащійся для науки, съ цѣлію быть софистомъ. Позади ихъ[29] шли слушатели уроковъ, большею частію иностранцы, которыхъ Протагоръ беретъ изъ всѣхъ посѣщаемыхъ имъ городовъ, увлекая ихъ своимъ краснорѣчіемъ, какъ Орфей, и которые слѣдуютъ за нимъ, какъ очарованные. Въ этомъ послѣднемъ сонмѣ было нѣсколько B. человѣкъ и нашихъ соотечественниковъ. Я особенно любовался на эту заднюю шеренгу, смотря, какъ всѣ, ее составлявшіе, остерегались, чтобъ не опередить Протагора и не помѣшать его шествію, какъ чинно разступались они на право и на лѣво, когда онъ и его фланги дѣлали поворотъ назадъ, какъ стройно раздѣлялись они и всякій разъ красиво замыкали кругъ позади своего учителя.
Потомъ я узрѣлъ, сказалъ бы Омиръ[30], Иппіаса Элейскаго. C. Онъ возсѣдалъ на высокомъ престолѣ[31] на противуположной сторонѣ перистиля. Вокругъ его на скамьяхъ помѣщались, Эриксимахъ[32] сынъ Акумена, Федръ Мирринузскій, Андронъ сынъ Андротіона[33], а изъ иностранцевъ, нѣкоторые соотечественники Иппіаса и другіе. Они, какъ мнѣ казалось, вопрошали своего учителя о природѣ и предметахъ астрономическихъ; а онъ, возсѣдая на своемъ престолѣ, давалъ каждому отвѣтъ и разрѣшалъ всѣ вопросы.
Наконецъ вотъ я увидѣлъ и Тантала[34], — Продика хіосскаго. Онъ живетъ тамъ же, въ какомъ-то чуланѣ, D. который Иппонику служилъ кладовою, а теперь, по множеству пріѣзжихъ, очищенъ Калліасомъ и отданъ для жительства иностранцамъ. Продикъ былъ еще въ постелѣ, окутанный, какъ мнѣ казалось, многими мѣхами и одѣялами[35]. Подлѣ него, на ближнихъ диванахъ, возлежали — Павзаній керамисскій[36], а съ Павзаніемъ молодой человѣкъ, еще мальчикъ, имѣвшій, по моему замѣчанію, отличныя способности и весьма пріятную наружность. Его называли, какъ E. мнѣ послышалось, Агатономъ[37]; и не удивительно, если Павзаній любитъ его. И такъ, здѣсь находились — этотъ мальчикъ, оба Адиманты[38], дѣти Кипида и Левколофида, и еще нѣсколько человѣкъ. Но о чемъ они говорили, изъ другой комнаты нельзя было слышать, хотя я сильно желалъ послушать Продика, потому что онъ кажется мнѣ человѣкомъ мудрѣйшимъ и божественнымъ. Басистый 316. голосъ его производилъ такой гулъ въ его чуланѣ, что невозможно было разобрать ни одного слова.
Лишь только мы вошли, вдругъ въ слѣдъ за нами явились — прекрасный Алкивіадъ (какимъ ты называешь его, и въ чемъ я согласенъ съ тобою) и Критіасъ, сынъ Каллесхра[39]. Вошедши, мы не много постояли, на все насмотрѣлись, B. потомъ подошли къ Протагору, и я сказалъ ему: Протагоръ! мы съ Иппократомъ пришли къ тебѣ. — Угодно ли вамъ говорить со мною наединѣ, спросилъ онъ, или при всѣхъ? — Для насъ все равно, отвѣчалъ я: узнавши, за чѣмъ мы пришли, ты самъ рѣшишь этотъ вопросъ. — За чѣмъ же вы пожаловали? — Представляю тебѣ Иппократа, здѣшняго уроженца, сына Аполлодорова, отрасль знатнаго и богатаго дома. По душевнымъ дарованіямъ, не уступая своимъ сверстникамъ, онъ, кажется, C. желаетъ пріобрѣсть извѣстность въ городѣ, а для успѣшнѣйшаго достиженія этой цѣли, ему, какъ онъ думаетъ, нужны твои наставленія. И такъ, теперь смотри самъ, надобно ли объ этомъ говорить съ нами наединѣ, или при другихъ? — Ты справедливо заботишься обо мнѣ, Сократъ, сказалъ онъ. Тотъ иностранецъ въ самомъ дѣлѣ долженъ быть остороженъ, который, посѣщая большіе города, убѣждаетъ знатныхъ юношей, оставивъ уроки другихъ, родныхъ и чужихъ, старшихъ и младшихъ, обращаться къ D. его наставленіямъ, чтобы чрезъ то сдѣлаться лучшими; потому что отсюда можетъ проистекать сильная зависть, ненависть и коварство. Между тѣмъ софистическое искуство я почитаю древнимъ[40]; только въ древности люди, занимавшіеся имъ, боясь ненависти, старались прикрывать его и давали ему форму то поэзіи, какъ Омиръ, Исіодъ и Симонидъ, то таинствъ и священныхъ пѣснопѣній[41], какъ Орфей и Музей; нѣкоторые же, знаю, преподавали его даже подъ видомъ гимнастики, какъ Иккосъ тарентскій[42] и никому въ наше время не уступающій софистъ, Иродикъ силиврійскій[43], уроженецъ мегарскій; а E. вашъ Агаѳоклъ[44], на самомъ дѣлѣ великій софистъ, также Питоклидъ хіосскій[45] и многіе другіе, прикрывали его музыкою. Всѣ эти люди, говорю, боясь зависти, только прятались подъ искуствами; но я не согласенъ съ ними на 317. такое средство. Они, мнѣ кажется, не достигали того, къ чему стремились, — не могли утаиться отъ людей, имѣющихъ въ городѣ власть; хотя для нихъ-то собственно и прибѣгали къ скрытности: а чернь-то, просто сказать, ничего не понимаетъ, и только превозноситъ, что объявляютъ ей правители. Безразсудно предпріятіе человѣка бѣжать, когда онъ, не имѣя силъ уйти, только обнаружился бы, и еще болѣе раздражилъ бы противъ себя людей; потому B. что тогда сильно обвинили бы его за самое намѣреніе и сочли бы лукавымъ въ отношеніи ко всему другому. Я иду путемъ совершенно противуположнымъ: я признаю себя софистомъ — учителемъ людей; и эта осторожность, по моему мнѣнію, превосходнѣе той. Лучше признаться, чѣмъ запираться. Впрочемъ, я принималъ и другія мѣры осторожности[46], и вотъ, выдавая себя за софиста, слава Богу, не потерпѣлъ ничего худаго, хотя уже много таки лѣтъ C. преподаю свое искуство и вообще давно живу на свѣтѣ. Изъ всѣхъ васъ нѣтъ ни одного, кому бы я, по своимъ лѣтамъ, не годился въ отцы: По этому мнѣ будетъ весьма пріятно, Сократъ и Иппократъ, если объ этомъ вы согласитесь бесѣдовать со мною въ присутствіи всѣхъ моихъ посѣтителей.
Замѣтивъ, что Протагору хочется похвастаться и повеличаться предъ Продикомъ и Иппіасомъ нашею любовію къ его ученію, я сказалъ: А что? не пригласить ли намъ Продика, Иппіаса и собесѣдниковъ ихъ, въ число своихъ D. слушателей? — Очень хорошо, отвѣчалъ Протагоръ. — А намъ не позволите ли устроить мѣста, сказалъ Калліасъ, чтобы вы бесѣдовали сидя? — Это также показалось нужнымъ. И мы, обрадовавшись, что будемъ слушать мудрецовъ, сами[47] схватили скамьи и диваны[48], и разставили ихъ подлѣ Иппіаса, гдѣ нѣсколько скамей было и прежде. E. Между тѣмъ Калліасъ и Алкивіадъ подняли съ постели Продика и привели его къ намъ вмѣстѣ съ собесѣдниками.
Когда всѣ мы заняли мѣста, — Протагоръ сказалъ: Сократъ! объяви-ка теперь и въ присутствіи этихъ людей, что ты недавно говорилъ мнѣ касательно молодаго человѣка. — У меня тоже будетъ начало, Протагоръ, какое 318. было сей часъ, касательно того, зачѣмъ мы пришли, отвѣчалъ я. Этотъ Иппократъ имѣетъ сильное желаніе воспользоваться твоими наставленіями. Но ему пріятно было бы узнать, что изъ него выдетъ, если онъ будетъ твоимъ ученикомъ. Наша-то рѣчь въ этомъ и состояла. — Тогда Протагоръ, подхвативъ мое слово, сказалъ: Молодой человѣкъ! если ты будешь моимъ ученикомъ; то по прошествіи дня, проведеннаго со мною, возвратишься домой лучшимъ; тоже и на другой, тоже и каждый день, — все будешь лучше и лучше. — Выслушавъ это, я примолвилъ: Тутъ нѣтъ B. ничего удивительнаго, Протагоръ; такъ и должно быть. Ты самъ, при всей своей старости и мудрости, учась чему нибудь такому, чего прежде не зналъ, становился бы лучшимъ. Но не о томъ рѣчь. Представимъ, что Иппократъ въ эту самую минуту перемѣняетъ свое намѣреніе и хочетъ брать уроки у молодаго человѣка, Зевгзиппа ираклейскаго, который недавно къ намъ пріѣхалъ. Онъ идетъ къ нему, какъ теперь пришелъ къ тебѣ, и, услышавъ отъ него тоже, что отъ тебя, то есть, что чрезъ его уроки онъ съ каждымъ C. днемъ будетъ лучше и успѣшнѣе, спрашиваетъ его: въ чемъ же буду я лучше и успѣшнѣе? Зевгзиппъ скажетъ: въ живописи. Равнымъ образомъ представимъ, что Иппократъ учится у Ортагора ѳивскаго[49] и, слыша отъ него тоже, что отъ тебя, спрашиваетъ его: въ чемъ буду я съ каждымъ днемъ лучше, пользуясь твоими наставленіями? Тотъ скажетъ, что въ игрѣ на флейтѣ. Скажи же и ты, Протагоръ, что обѣщаешь этому юношѣ и мнѣ, D. спрашивающему тебя его именемъ? Въ чемъ, въ отношеніи къ чему возвратится Иппократъ домой лучшимъ и успѣшнѣйшимъ, по прошествіи перваго и каждаго, проведеннаго съ тобою дня? — Выслушавъ это, Протагоръ отвѣчалъ: Ты хорошо спрашиваешь, Сократъ; а на хорошіе вопросы пріятно и отвѣчать. Посѣщая меня, Иппократъ не потерпитъ ничего такого, что могъ бы потерпѣть въ бесѣдѣ другихъ софистовъ. Другіе портятъ юношей; потому что юноши бѣгаютъ E. отъ наукъ, а они снова обременяютъ ихъ науками и заставляютъ учиться ариѳметикѣ, астрономіи, геометріи, музыкѣ (говоря это, онъ взглянулъ на Иппіаса): напротивъ, приходящіе ко мнѣ учатся только тому, для чего приходятъ. Я преподаю имъ науку благоразумія въ дѣлахъ домашнихъ, то есть, какъ лучше управлять собственнымъ 319. домомъ, — и въ дѣлахъ общественныхъ, какъ искуснѣе дѣйствовать и говорить о дѣлахъ города. — Правильно ли я понимаю тебя? ты, кажется, говоришь о политикѣ и обѣщаешь сдѣлать своихъ учениковъ добрыми гражданами. — Это самое, Сократъ; таково мое объявленіе, отвѣчалъ онъ. — Прекрасную же науку изучилъ ты, если только изучилъ. Но позволь и тебѣ откровенно высказать, что я думаю. Мнѣ кажется, этому учить нельзя[50] хотя, слыша отъ тебя B. противное, не знаю какъ не вѣрить. А почему я думаю, что этому учить нельзя, что этого люди не могутъ передавать людямъ, — считаю нужнымъ сказать. Я, вмѣстѣ съ другими Эллинами, называю Аѳинянъ мудрыми[51]. Вотъ и смотрю, — въ народномъ собраніи, когда нужно разсуждать о какой нибудь постройкѣ, призываются архитекторы и требуется отъ нихъ совѣта касательно зданій; если же надобно строить корабли, то приглашаются корабельные мастера. Такъ бываетъ и во всемъ, чему, по мнѣнію C. Аѳинянъ, можно учиться и учить. Но когда вздумаетъ совѣтовать имъ такой человѣкъ, который не почитается мастеромъ, — они, не смотря ни на красоту его, ни на богатство и благородство, никакъ не принимаютъ его совѣта, но смѣются надъ нимъ и кричатъ до тѣхъ поръ, пока онъ, оглушенный крикомъ, или самъ не уйдетъ, или, по приказанію старѣйшинъ[52], не будетъ взятъ и выведенъ луконосцами[53]. Такъ дѣлаютъ Аѳиняне съ тѣми, кого они разумѣютъ, какъ художниковъ. Если же бываетъ нужно D. разсуждать о распорядкѣ политическомъ, то и плотникъ, и слѣсарь, и кожевникъ, и купецъ, и мореплаватель, и богатый, и бѣдный, и благородный, и неблагородный, — всѣ встаютъ и совѣтуютъ, и никто не запрещаетъ имъ, какъ прежде запрещали мѣшаться въ дѣла художниковъ, никто не говоритъ: какъ смѣетъ такой-то, ни гдѣ и ни у кого не учившись, подавать совѣты? Отсюда видно, что Аѳиняне не относятъ этого къ предметамъ науки. И нельзя сказать, что такъ думаетъ одна чернь: нѣтъ, даже мудрѣйшіе и превосходнѣйшіе изъ гражданъ не могутъ передать другимъ той добродѣтели, которую имѣютъ сами. Вотъ напримѣръ Периклъ[54], отецъ этихъ молодыхъ людей, далъ имъ прекрасное и успѣшное образованіе во всемъ, что зависѣло 320. отъ учителей; а собственной своей мудрости не научилъ ихъ ни самъ, ни чрезъ другаго: они бродятъ и питаются, какъ безпастушные[55], не нападутъ ли гдѣ нибудь случайно на добродѣтель. Вотъ, если угодно, и еще примѣръ: тотъ же самый Периклъ, заботясь о Клиніасѣ, младшемъ братѣ Алкивіада[56], и опасаясь, чтобы онъ не развратился въ сообществѣ послѣдняго, удалилъ его и ввѣрилъ для воспитанія Арифрону. Но послѣ того не прошло B. и шести мѣсяцевъ; какъ Арифронъ отослалъ его назадъ, не зная, что съ нимъ дѣлать. Могу наименовать тебѣ много и другихъ, которые, сами бывъ добродѣтельны, не могли сдѣлать лучшими никого, ни родныхъ, ни чужихъ. Смотря на такіе примѣры, я не думаю, Протагоръ, чтобы можно было учить добродѣтели. Впрочемъ, слыша отъ тебя противное, уступаю; потому что почитаю тебя такимъ человѣкомъ, который многое дозналъ опытомъ, многому учился, многое открылъ самъ. Итакъ, если можешь, докажи C. яснѣе, что добродѣтель точно пріобрѣтается ученіемъ: не скрывай этого, сообщи намъ. — Не скрою, Сократъ, сказалъ онъ: но долженъ ли я, какъ старшій, объяснить это вамъ младшимъ, посредствомъ притчи[57], или обыкновенною рѣчью? — Какъ тебѣ угодно, отвѣчали многіе изъ присутствующихъ. — Для меня пріятнѣе предложить вамъ притчу.
Было время, когда боги существовали, а смертные D. роды еще нѣтъ[58]. Но какъ скоро и для нихъ наступило предназначенное время рожденія, боги образовали ихъ въ земной утробѣ, изъ смѣшенія огня и земли, и изъ того, что могло соединиться съ огнемъ и землею[59]. Потомъ, вознамѣрившись вывесть ихъ на свѣтъ, они приказали Прометею и Эпиметею[60] украсить ихъ и дать каждому приличныя силы. Но Эпиметей упросилъ Прометея, чтобы онъ позволилъ ему одному сдѣлать раздѣлъ; а когда я раздѣлю, сказалъ, тогда посмотришь. Уговоривъ его, Эпиметей началъ дѣлить, и при раздѣлѣ, однимъ далъ E. крѣпость безъ быстроты, а слабыхъ снабдилъ быстротою; другихъ вооружилъ, а для невооруженныхъ придумалъ иныя средства самосохраненія, то есть, имѣвшимъ малое тѣло[61] далъ возможность летать на крыльяхъ, или жить въ нѣдрахъ земли; а снабженныхъ огромностію должна 321. была спасать самая огромность ихъ. Съ такимъ же равновѣсіемъ раздѣлилъ онъ и все прочее, заботясь о томъ, чтобы какой нибудь родъ не уничтожился. Поставивъ ихъ въ состояніе безопасности другъ отъ друга, Эпиметей придумалъ для нихъ средства и противъ перемѣнъ воздуха, то есть, одѣлъ ихъ густыми волосами и твердою кожею, что бы это могло защищать ихъ отъ холода и зноя, а во время сна служить естественною, самородною постелью; ноги же обложилъ то копытами, то щетками, B. или твердою и безкровною кожею. Наконецъ, различнымъ животнымъ назначилъ онъ и различную пищу: однимъ — растенія земли, другимъ — древесные плоды, инымъ — коренья, а нѣкоторымъ позволилъ пожирать животныхъ и, заботясь о сохраненіи родовъ, плотоядныхъ надѣлилъ меньшимъ плодородіемъ, а тѣхъ, которыхъ они должны были истреблять, большимъ. Но такъ какъ Эпиметей C. былъ не очень мудръ[62]; то забывшись, расточилъ всѣ дарованія (на животныхъ безсловесныхъ)[63]. Между тѣмъ родъ человѣческій оставался еще неодареннымъ. Что тутъ дѣлать? Онъ находился въ затрудненіи. Въ ту самую минуту приходитъ Прометей посмотрѣть на раздѣлъ, и видитъ, что прочія животныя заботливо снабжены всѣмъ, а человѣкъ — и безъ одежды, и безъ обуви, и безъ покрововъ, и безъ оружія: предназначенный же день, въ который надлежало и ему выйти изъ земли на свѣтъ, уже наступалъ. Находясь въ недоумѣніи, какое бы D. спасеніе найти для человѣка, Прометей похитилъ у Ифеста и Аѳины мудрость искуства[64] съ огнемъ (потому что владѣть и пользоваться ею безъ огня никому невозможно), и даровалъ ее человѣку. Такимъ образомъ человѣкъ получилъ мудрость житейскую, но еще не имѣлъ мудрости политической, потому что она хранилась у Зевса; а въ укрѣпленное жилище его Прометею входить не такъ-то позволялось, да и стражи Зевсовы[65] были страшны. Онъ E. вошелъ украдкою только въ общую рабочую Аѳины и Ифеста[66] и, похитивъ у той одно, у другаго другое огненное искуство, далъ ихъ человѣку. Съ того времени 322. человѣческая жизнь протекаетъ въ довольствѣ; а Прометей за похищеніе, сдѣланное ради ошибки Эпиметеевой, понесъ, говорятъ, наказаніе. Получивъ же божескій жребій, человѣкъ, по сродству съ Богомъ, одинъ изъ всѣхъ животныхъ призналъ боговъ, началъ воздвигать имъ жертвенники и кумиры; потомъ вскорѣ сталъ искуственно приводить въ порядокъ звуки и слова; изобрѣлъ себѣ жилища, одежды, обувь и покровы, а изъ земли извлекъ пищу. Устроившись такимъ образомъ, люди сначала жили раздѣльно (городовъ еще не было) и, будучи B. во всемъ слабѣе звѣрей, погибали отъ нихъ. Мастерство достаточно помогало имъ снискивать себѣ пищу, а для веденія войны съ звѣрями было недостаточно; потому что люди еще не имѣли искуства политическаго[67], коего часть есть — воинское. По этому они старались собираться въ общества и спасались, строя города: однакожь собравшись по мѣстамъ и не имѣя политическаго искуства, обижали другъ друга до того, что снова разсѣявались и снова были истребляемы. Тогда Зевсъ, C. опасаясь, чтобы не погибъ весь родъ нашъ, приказалъ Эрмію низвесть къ людямъ стыдъ и правду[68], которыя бы, служа украшеніемъ и союзомъ обществъ, водворили въ нихъ дружество. Но Эрмій спросилъ Зевса: какимъ образомъ даровать людямъ стыдъ и правду? Такъ ли раздѣлить ихъ, какъ раздѣлены искуства? (а искуства раздѣлены такъ, что получившій знаніе врачеванія достаточенъ былъ для другихъ, не имѣвшихъ этого знанія.) Тоже сдѣлано и касательно прочихъ искуствъ. Такимъ же ли образомъ сообщить людямъ стыдъ и правду, или дать ихъ всѣмъ? — Всѣмъ, D. сказалъ Зевсъ; пусть всѣ получатъ ихъ; потому что не бывать городамъ, если будутъ имѣть ихъ только нѣкоторые, какъ раздѣлены искуства. При томъ, постанови моимъ именемъ законъ, что не имѣющій стыда и правды долженъ быть убитъ, какъ зараза общества.
Такъ-то, Сократъ; вотъ потому Аѳиняне и другіе народы, разсуждая о добродѣтели плотнической, или о какомъ нибудь иномъ мастерствѣ, совѣтуются только съ немногими, и не терпятъ, какъ ты справедливо сказалъ, и какъ я E. говорю, чтобы люди, не принадлежащіе къ числу тѣхъ немногихъ, подавали имъ совѣты. Но когда они приступаютъ 323. къ совѣщанію о добродѣтели политической, которая должна выражаться въ справедливости и разсудительности[69]; тогда натурально допускаютъ каждаго подавать свой голосъ, потому что политическая добродѣтель должна быть достояніемъ всѣхъ, — а иначе не было бы и городовъ. Вотъ причина, Сократъ. А чтобы ты не подумалъ, будто я тебя обманываю, и убѣдился, что дѣйствительно всѣ люди почитаютъ каждаго человѣка причастнымъ разсудительности и прочихъ политическихъ добродѣтелей, — замѣть слѣдующій признакъ. Вотъ въ другихъ добродѣтеляхъ[70], если кто нибудь, какъ ты говоришь, выдаетъ себя за отличнаго игрока на флейтѣ, или за знатока въ иномъ подобномъ искуствѣ, B. между тѣмъ какъ онъ невѣжда въ этомъ; то его или осмѣиваютъ, или бранятъ, а ближніе подходятъ и усовѣщиваютъ, какъ помѣшаннаго. Что же касается до разсудительности и прочихъ политическихъ добродѣтелей, то, хотя бы и извѣстно было, что такой-то несправедливъ; однакожь какъ скоро вздумалъ бы онъ предъ народомъ говорить о себѣ правду, — его правду, которая въ первомъ случаѣ[71] отнесена была бы къ разсудительности, теперь сочли бы сумасшествіемъ и сказали, что всѣ должны казаться правыми, — таковы ли они на самомъ дѣлѣ, или нѣтъ: тотъ сошелъ съ ума, кто не прикидывается справедливымъ; потому что справедливость, хоть отчасти, необходимо[72] есть въ C. каждомъ, — иначе человѣкъ не былъ бы и человѣкомъ.
Доселѣ я говорилъ, что каждый человѣкъ справедливо допускается къ совѣщанію о добродѣтели этого рода; потому что ей причастны всѣ: а теперь постараюсь доказать, что она не врождена[73] и является не сама собою, но всякій, въ комъ она есть, пріобрѣтаетъ ее наукою и упражненіемъ. Извѣстно, что люди не сердятся другъ на друга D. за то зло, которое почитаютъ произшедшимъ отъ природы или случая, и подверженныхъ этому злу не усовѣщиваютъ, не наставляютъ и не наказываютъ, чтобы они не были такими, но жалѣютъ о нихъ. На примѣръ, какой безумецъ рѣшился бы подобнымъ образомъ поступать съ безобразными, малорослыми и слабосильными? Вѣрно всѣ знаютъ, что прекрасное и противуположное тому получается отъ природы и случая. Когда же дѣло идетъ о благахъ, пріобрѣтаемыхъ стараніемъ, упражненіемъ и наукою, — человѣкъ, имѣющій не эти добродѣтели, а противуположное E. имъ зло, испытываетъ гнѣвъ, подвергается наказанію и слушаетъ наставленія. Къ числу такихъ золъ относятся — несправедливость, нечестіе и вообще все, противуположное политической добродѣтели. Но если ради этой 324. добродѣтели[74] люди досадуютъ другъ на друга и другъ друга усовѣщиваютъ; то явно, что она достигается упражненіемъ и наукою. Размысли, Сократъ, къ чему клонятся наказанія преступниковъ, — и онѣ научатъ тебя, что люди почитаютъ B. добродѣтель пріобрѣтаемою. Никто не наказываетъ виновныхъ съ тою мыслію, и для того, что они неправы[75], развѣ будутъ бить человѣка безразсудно, какъ животное. Рѣшаясь наказать кого нибудь по правиламъ благоразумія, наказываютъ не за прошедшее преступленіе — что сдѣлано, того не передѣлаешь — а ради будущаго, чтобы, то есть, и самъ виновный не совершилъ снова преступленія, и другой, видѣвшій примѣръ наказанія, не рѣшился совершить его. Но кто имѣетъ такую мысль, тотъ конечно думаетъ, что добродѣтели можно учить, и наказываетъ для отвращенія C. отъ зла. Этою мыслію водятся всѣ наказывающіе и частно и публично. Всѣ люди преслѣдуютъ и наказываютъ того, кого почитаютъ виновнымъ; преслѣдуютъ и наказываютъ не менѣе и Аѳиняне, твои соотечественники; слѣдовательно и Аѳиняне принадлежатъ въ числу людей, увѣренныхъ, что добродѣтель пріобрѣтается наукою. И такъ теперь, мнѣ кажется, достаточно доказано, что твои сограждане, Сократъ, справедливо допускаютъ къ политическимъ D. совѣщаніямъ и мѣдника, и кожевника, и почитаютъ добродѣтель изучимою и пріобрѣтаемою.
Остается еще разрѣшить твое недоумѣніе касательно добродѣтельныхъ людей, почему они учатъ сыновей своихъ всему, что могутъ преподать имъ учители, и воспитываютъ ихъ мудрецами, а въ добродѣтели, которою сами прославились, не дѣлаютъ ихъ лучше другихъ? На этотъ разъ я буду говорить съ тобою не приточно, а прямою рѣчью. Размысли о слѣдующемъ: одному ли чему нибудь, E. или не одному должны быть причастны всѣ граждане, когда основывается городъ? — ибо именно съ этой стороны разрѣшается предложенное тобою недоумѣніе, а иначе ни съ которой. Если одному, и это одно не есть ни плотническое, ни мѣдническое, ни гончарное искуство, а справедливость, разсудительность и святость, — что все я 325. заключаю подъ общимъ именемъ человѣческой добродѣтели; если именно этому должны быть причастны всѣ люди, и съ этимъ дѣлать всякое дѣло, чѣмъ бы кто ни занимался, чему бы ни учился, а безъ этого не дѣлать ничего; если и дѣтей, и мужчинъ, и женщинъ, какъ скоро они[76] не имѣютъ этой добродѣтели, учатъ и наказываютъ, желая усовершенствовать наказываемыхъ и наставляемыхъ, а кто, не смотря на наказанія и наставленія, не слушается, того, какъ неизлѣчимаго, изгоняютъ изъ городовъ, или убиваютъ; B. если все это справедливо, и однакожъ, при такомъ порядкѣ вещей, добродѣтельные люди учатъ своихъ дѣтей другому, а этому не учатъ: то смотри, какъ странны бываютъ эти добряки[77]. Мы уже доказали, что политическую добродѣтель они признаютъ изучимою частно и публично; а между тѣмъ, будучи увѣрены, что ее можно преподавать и развивать, наставляютъ своихъ сыновей въ томъ, за что не положено смертной казни, хотя бы они того и не знали: C. напротивъ, что угрожаетъ ихъ дѣтямъ смертною казнію, ссылкою и, кромѣ смерти, конфискаціею имущества, или, какъ говорится, совершеннымъ разореніемъ семейства, когда они не будутъ учиться и успѣвать въ добродѣтели, — учатъ ли ихъ тому, и прилагаютъ ли къ тому всю свою заботливость? Извѣстно[78], Сократъ, что сыновей своихъ съ самаго ихъ малолѣтства, учатъ они и вразумляютъ до конца своей жизни: едва дитя начинаетъ понимать слова, какъ и кормилица, и мать, и педагогъ, и самъ отецъ, о томъ D. только и хлопочутъ, чтобы оно было отличнымъ. Они учатъ и вразумляютъ его каждымъ дѣломъ и словомъ, что вотъ это справедливо, а то несправедливо, это похвально, а то постыдно, это свято, а то нечестиво, это дѣлай, а того не дѣлай: и если дитя охотно повинуется, — хорошо[79]; а когда не повинуется, — исправляютъ его угрозами и ферулою, какъ искривившееся и худое дерево. Потомъ отсылаютъ дѣтей въ школу[80] и убѣдительно просятъ учителей заботиться болѣе объ ихъ благонравіи, чѣмъ о грамотности и игрѣ на цитрѣ. E. Учители дѣйствительно заботятся объ этомъ, — и едва дѣти начинаютъ разбирать и понимать написанное, какъ прежде понимали звуки, — даютъ имъ читать на скамьяхъ и заучивать поэмы лучшихъ писателей[81], въ которыхъ много наставительнаго, многое разсказывается о древнихъ 326. добродѣтельныхъ мужахъ и прославляются ихъ подвиги, чтобы дитя изъ соревнованія подражало имъ и само старалось сдѣлаться такимъ же. Къ этой самой цѣли, между прочимъ, стремятся и цитристы, питая разсудительность юношей и устраняя ихъ отъ шалости. Сверхъ того, выучившись играть на цитрѣ, юноши тотчасъ затверживаютъ творенія другихъ добрыхъ поэтовъ, чтобы пѣть ихъ подъ B. звуки инструмента и, пріучивъ свою душу къ риѳму и гармоніи, исполнить ее кротости, созвучія и согласія, а чрезъ то доставить ей пользу въ словѣ и дѣлѣ; потому что и вся жизнь человѣческая имѣетъ нужду въ риѳмѣ и гармоніи[82]. Послѣ того родители отправляютъ дѣтей въ гимназію, чтобы онѣ, развивъ свое тѣло, приготовили въ немъ лучшее орудіе для мысли, и чтобы на войнѣ, или въ другихъ C. дѣлахъ, тѣлесная неповоротливость не наводила на нихъ робости. И такимъ образомъ поступаютъ особенно тѣ, которые могутъ; а могутъ особенно тѣ, которые богаты. Дѣти ихъ, по возрасту, раньше всѣхъ начинаютъ посѣщать школу и позднѣе всѣхъ оставляютъ ее. Наконецъ, какъ скоро юноши вышли изъ школы, городъ тотъ же часъ заставляетъ ихъ изучать законы и жить по ихъ предписанію, D. чтобы они не дѣлали ничего сами собою, произвольно. Какъ дѣтямъ, еще не умѣющимъ писать, грамматисты[83] начертываютъ буквы карандашемъ[84] и приказываютъ выводить фигуры ихъ: такъ и юношамъ городъ, предписавъ законы — изобрѣтеніе добродѣтельныхъ законодателей древности[85], повелѣваетъ и управлять и управляться ими; а кто отъ нихъ уклоняется, того наказываетъ: — и это наказаніе, какъ у васъ, такъ и во многихъ другихъ мѣстахъ, отъ E. исправительнаго суда, называется исправленіемъ (εὺθῦναι). Обращая вниманіе на это частное и общественное попеченіе о добродѣтели, можешь ли удивляться, Сократъ, что добродѣтель изучима? Гораздо удивительнѣе было бы, когда бы она не относилась къ предметамъ науки.
Итакъ отъ чего же у хорошихъ отцовъ часто бываютъ худыя дѣти? — Замѣть слѣдующее. Нѣтъ ничего удивительнаго, что прежде сказанное мною справедливо, то есть, что по отношенію къ добродѣтели, когда составляется городъ, частныхъ лицъ быть не должно[86]. Если же слова мои 327. истинны, а истинность ихъ очевидна; то размысли теперь о всякомъ другомъ художествѣ и знаніи. Пусть городъ могъ бы существовать подъ тѣмъ только условіемъ, чтобы всѣ, кто какъ умѣетъ, играли на флейтѣ: въ такомъ случаѣ одни, и частно и публично, учили бы этому искусству другихъ, бранили бы того, кто нехорошо играетъ, и въ этомъ отношеніи не завидовали бы никому, какъ нынѣ не завидуютъ справедливому и законному, и не скрываютъ ихъ, какъ прочія художества; ибо взаимная справедливость и добродѣтель полезны намъ, а по тому всякій всякому охотно говоритъ и B. преподаетъ ихъ. Но если бы съ столь совершенною готовностію и безъ зависти мы учили другъ друга играть на флейтѣ; думаешь ли, Сократъ, что дѣти отличныхъ игроковъ были бы лучшими флейтистами, чѣмъ дѣти игроковъ худыхъ? Кажется, нѣтъ; но чей сынъ получилъ бы отъ природы большую способность къ этому искусству, тотъ сдѣлался бы и C. знаменитѣе въ немъ; а чей не имѣлъ бы подобной способности, тотъ и не прославился бы. Такимъ образомъ у хорошихъ игроковъ часто случались бы худые флейтисты, а у худыхъ — хорошіе, хотя всѣ они въ сравненіи съ людьми, которые не знаютъ этого дѣла[87] и вовсе не играютъ на флейтѣ, были бы достаточны. Такъ думай и о самомъ несправедливомъ человѣкѣ, какого только можешь вообразить себѣ подъ закономъ и между людьми: онъ справедливъ и исполнитель справедливости, если смотришь на него въ сравненіи D. съ тѣми, у которыхъ нѣтъ ни воспитанія, ни суда, ни законовъ, ни необходимости, заставляющей заботиться о добродѣтели, и которые походятъ на какихъ-то дикарей, представленныхъ въ прошломъ году въ праздникъ Діониса поэтомъ Ферекратомъ. Въ самомъ дѣлѣ, если бы ты жилъ между людьми, подобными мизантропамъ въ хорѣ Ферекратовомъ[88]; то былъ бы радъ встрѣтить хоть Эврибата и Фринонда[89] и со слезами искалъ бы развратности здѣшнихъ гражданъ: но теперь, когда всѣ учатъ добродѣтели, кто какъ можетъ, ты перебираешь и никѣмъ недоволенъ. Такимъ же E. образомъ, попытайся сыскать себѣ учителя эллинскаго языка, — вѣрно ни одинъ не понравится; или спроси, кто могъ бы далѣе учить сыновей ремесленника тому самому ремеслу, 328. которому они по возможности учились у отца и друзей его, занимающихся одинакимъ рукодѣльемъ, — не легко найти учителя, Сократъ: а учителей въ другихъ безчисленныхъ предметахъ, напримѣръ въ добродѣтели и тому подобныхъ, найти весьма не трудно. Впрочемъ, тотъ конечно достоинъ предъизбранія, кто хоть не много прямѣе можетъ весть насъ къ добродѣтели. Изъ такихъ учителей я почитаю себя однимъ, который лучше всѣхъ умѣетъ расположить къ B. похвальному и доброму, и котораго наставленія стоютъ требуемой имъ цѣны[90], а по мнѣнію самаго ученика, стоютъ и большей. По этому я опредѣлилъ и образъ уплаты денегъ за свои уроки: кто у меня учится; тотъ, если хочетъ, платитъ сумму, которой я требую; а когда не хочетъ, — идетъ въ храмъ и, показавъ клятвенно, чего стоютъ мои наставленія, представляетъ за нихъ такую и плату. Вотъ и приточное, и прямое доказательство, Сократъ, что добродѣтели учить можно, что и Аѳиняне такъ думаютъ о ней, и что нѣтъ C. ничего удивительнаго, когда у хорошихъ родителей бываютъ худыя, а у худыхъ хорошія дѣти. Положимъ, что сыновья Поликлета, сверстники моихъ слушателей, Паралоса и Ксантиппа, вовсе не равняются съ отцемъ своимъ; пусть тоже можно сказать о дѣтяхъ и другихъ отличныхъ людей: но не надобно обвинять ихъ; они еще подаютъ надежду, потому что молоды.
Высказавъ столько и такихъ вещей, Протагоръ D. замолчалъ; а я, обвороженный на долгое время, не переставалъ смотрѣть на него и все еще желалъ слушать, какъ будто бы онъ продолжалъ свою рѣчь. Но когда открылось, что Протагоръ въ самомъ дѣлѣ кончилъ, — я, едва собравшись съ духомъ, обратился къ Иппократу и сказалъ: О, какъ я благодаренъ тебѣ, сынъ Аполлодора, что ты уговорилъ меня прійти сюда; ибо дорого цѣню то, что теперь слышалъ отъ Протагора. Прежде мнѣ не вѣрилось, что добрые бываютъ добрыми отъ человѣческаго попеченія, а теперь убѣдился. Осталось E. только небольшое недоумѣніе, которое Протагоръ, объяснившій уже столь многое, конечно легко разрѣшитъ. Правда, случается, что когда разсуждаешь объ этомъ предметѣ съ однимъ изъ народныхъ ораторовъ, — вдругъ слышишь отъ него такія же рѣчи, какія услышалъ бы отъ Перикла, 329. или другаго краснорѣчиваго мужа: а если спросишь его о чемъ нибудь кромѣ того; то онъ, какъ книга, не въ состояніи ни отвѣчать, ни говорить. Потомъ, хоть слегка наведи рѣчь на сказанное имъ; — онъ какъ мѣдь зазвучитъ, и дотолѣ не умолкнетъ, пока кто нибудь не прерветъ его. Такъ бываетъ съ ораторами: вы спросили ихъ слегка, а они растянули вамъ рѣчь стадій на двѣнадцать. Но Протагоръ не таковъ: онъ можетъ говорить долго и прекрасно, какъ мы это теперь B. испытали; можетъ также отвѣчать на вопросъ и коротко, когда краткость рѣчи бываетъ достаточна, и спрашивая самъ, умѣетъ останавливаться и выслушивать отвѣты другихъ. Въ настоящемъ случаѣ, Протагоръ, мнѣ нужно немногое, чтобъ удовлетвориться во всемъ, если только согласишься отвѣчать. Ты говоришь, что добродѣтели учить можно, — въ чемъ я, если кому, то тебѣ вѣрю: но въ твоихъ словахъ нѣчто удивило меня; и потому восполни этотъ недостатокъ въ душѣ моей. Ты сказалъ, что Зевсъ послалъ людямъ правду и C. стыдъ; потомъ, въ продолженіе своей рѣчи, часто упоминалъ о правдѣ, о разсудительности, о святости и о всѣхъ подобныхъ вещахъ, какъ объ одномъ, — какъ объ одной добродѣтели. Объясни мнѣ точнѣе: думаешь ли ты, что добродѣтель одна, а правда, разсудительность и святость суть ея части? или, что всѣ упомянутыя мною добродѣтели надобно почитать только разными названіями одной и той же? Вотъ чего я хочу. — Легко отвѣчать, Сократъ, сказалъ онъ: всѣ D. исчисленныя тобою добродѣтели суть части одной. — Но части въ такомъ ли значеніи, спросилъ я, какъ уста, носъ, глаза и уши суть части лица, или въ такомъ, какъ части золота, отличающіяся однѣ отъ другихъ и отъ цѣлаго только величиною и малостію? — Мнѣ кажется, въ первомъ значеніи, Сократъ, какъ части лица относятся къ цѣлому лицу. — Итакъ, сказалъ я, люди пріобрѣтаютъ ли эти части добродѣтели, одинъ одну, другой другую, или, кто получилъ одну изъ E. нихъ, тотъ по необходимости имѣетъ и всѣ? — Отнюдь нѣтъ, отвѣчалъ онъ: есть много людей мужественныхъ безъ правды, а иные и справедливы, но не мудры. — Слѣдовательно, мудрость и мужество суть также части добродѣтели? спросилъ я. — Безъ всякаго сомнѣнія; отвѣчалъ онъ и 330. превосходнѣйшая изъ всѣхъ частей есть мудрость. — Между тѣмъ одна изъ нихъ — одно, а другая — другое? спросилъ я. — Да. — И каждая имѣетъ свое особенное значеніе, какъ часть лица? Извѣстно, что глазъ не походитъ на ухо, и значеніе ихъ не одно и тоже. Вообще, ни одна изъ частей лица не походитъ на другую, ни по значенію, ни по чему иному. Такъ ли и части добродѣтели не сходны между собою, ни сами по себѣ, ни по своимъ значеніямъ? Точно ли въ нихъ все соотвѣтствуетъ приведенному нами подобію? — Точно все соотвѣтствуетъ, Сократъ; я уже сказалъ. — Тогда я продолжалъ: по этому ни B. одна часть добродѣтели не такова, какъ или знаніе, или правда, или мужество, или разсудительность, или святость? — Не такова, отвѣчалъ онъ. — Давай же разсмотримъ вообще, сказалъ я, какова каждая изъ нихъ; — и во первыхъ: правда есть ли нѣчто, или ничто? Мнѣ кажется, нѣчто, а тебѣ? — И мнѣ, отвѣчалъ онъ. — Но если бы кто нибудь спросилъ меня и тебя: Протагоръ и Сократъ! скажите мнѣ, — то самое C. нѣчто, которое вы сей часъ назвали правдою, справедливо или несправедливо? Я отвѣчалъ бы: справедливо; а ты какое подалъ бы мнѣніе? одинакое со мною, или не одинакое? — Одинакое, сказалъ онъ. — По этому, я отвѣчалъ бы вопрошающему, что правда есть — быть справедливымъ: вѣрно и ты сказалъ бы тоже? — Да. — Потомъ, если бы онъ спросилъ насъ: вы такъ же думаете и о святости? мы сказали бы, что D. такъ же? — Конечно. — То есть, вы называете и ее чѣмъ-то? продолжалъ бы онъ. Что отвѣчали бы мы: да, или нѣтъ? — Да, сказалъ Протагоръ. — Но это самое нѣчто, по своей природѣ, свято или не свято? Такой вопросъ возбудилъ бы во мнѣ досаду, и я отвѣчалъ бы вопрошателю: скажи лучше, добрый человѣкъ, что едва-ли что нибудь можетъ быть свято, если не свята самая святость. А ты что сказалъ бы ему? E. не то же ли самое? — Безъ сомнѣнія, то самое. — Но представь, что послѣ этого онъ дѣлаетъ намъ новый вопросъ: какъ же вы недавно говорили? — впрочемъ, можетъ быть, я не разслушалъ? — Вы, кажется, говорили, будто части добродѣтели такъ относятся[91] между собою, что одна изъ нихъ не такова, какъ другая? — Я отвѣчалъ бы, что онъ все разслушалъ, кромѣ того, что будто и я утверждалъ тоже самое: утверждалъ Протагоръ, а я только спрашивалъ. И такъ, справедливо ли бы сказалъ онъ это, Протагоръ? Ты вѣдь говорилъ, 331. что одна часть добродѣтели не такова, какъ другая? Кажется, это твоя мысль? Что же ты отвѣчалъ бы ему? — Необходимость требуетъ признанія, Сократъ. — Но признавшись въ этомъ, что скажемъ на слѣдующія его заключенія: стало быть святость не такова, чтобы могла быть чѣмъ-то справедливымъ, и правда не такова, чтобы могла быть чѣмъ-то святымъ; но первая несправедлива, а послѣдняя не свята; или, первая неправедна, а послѣдняя нечестива? Что отвѣчать на это? За себя я сказалъ бы, что и правда свята, и святость праведна; да и за тебя, если позволишь, скажу тоже самое, то есть, что правда, или одно съ святостію, или B. подобна ей, а особливо, что правда есть какъ святость, и святость — какъ правда. Смотри же, запрещаешь ты мнѣ отвѣчать такимъ образомъ, или этотъ отвѣтъ и тебѣ нравится? — Не совсѣмъ нравится, Сократъ, сказалъ онъ. Мнѣ кажется, нельзя согласиться безусловно, что правда свята, а святость праведна; тутъ есть нѣкоторое различіе. Впрочемъ C. какая нужда? Если хочешь, прибавилъ онъ, пусть правда будетъ свята, а святость праведна. — О, нѣтъ, отвѣчалъ я; мнѣ нужно изслѣдовать не если хочешь и если тебѣ кажется; но чего хотимъ я и ты. Говорю, я и ты, и думаю, что дѣло рѣшится лучше, когда въ рѣшеніи его не будетъ если. — Такъ согласимся, что правда подобна святости, сказалъ онъ; ибо что нибудь непремѣнно подобно чему нибудь въ D.чемъ нибудь; даже бѣлое подобно въ чемъ нибудь черному, твердое мягкому, и все другое, по видимому противоположное. Стало быть и то, чему прежде мы приписывали особенныя значенія и говорили, что одно не таково, какъ другое, то-есть, и части лица въ чемъ нибудь также подобны, и одна изъ нихъ такова, какъ другая. Такимъ образомъ ты можешь, если угодно, доказать, что все подобно одно другому. Но и подобное по чему нибудь еще нельзя назвать подобнымъ, а E. неподобное по чему нибудь — не подобнымъ; хотя это подобіе и очень не велико[92]. — Удивившись этому, я сказалъ: слѣдовательно справедливое и святое, по твоему мнѣнію, такъ относятся одно къ другому, что между ими есть только малое сходство? — Не такъ малое, отвѣчалъ онъ, и не такъ великое, какимъ оно тебѣ, по видимому, представляется. — Но, кажется, ты затрудняешься этимъ предметомъ, примолвилъ 332. я; оставимъ же его и разсмотримъ нѣчто другое, тобою сказанное.
Ты называешь что нибудь безуміемъ? — Называю. — Не совершенно ли противуположна ему мудрость? — Кажется, совершенно, отвѣчалъ онъ. — Но когда люди поступаютъ справедливо и съ пользою; тогда, по твоему мнѣнію, разсудительны они, или неразсудительны? — Разсудительны, сказалъ онъ. — А разсудительны они конечно разсудительностію? — Необходимо. — Слѣдовательно поступающіе безумно поступаютъ несправедливо, и дѣлая такимъ образомъ бываютъ неразсудительны? B. — Мнѣ кажется, такъ. — Стало быть дѣятельность безумная противуположна дѣятельности разсудительной? — Конечно. — И такъ совершаемое безумно, совершается безуміемъ, а разсудительно — разсудительностію? — Согласенъ. — Значитъ, исполняемое силою, исполняется сильно, а слабостію — слабо? — Кажется. — Съ скоростію — скоро, съ медленностію — медленно? — Дѣйствительно. — И что какъ дѣлается, то тѣмъ и дѣлается? а дѣлаемое напротивъ производится противнымъ? — Подтверждаю. — Хорошо, сказалъ я: есть ли C. что нибудь похвальное? — Есть. — Противуположно ли ему что нибудь, кромѣ постыднаго? — Ничто. — Есть ли что нибудь доброе? — Есть. — Противоположно ли ему что нибудь, кромѣ худаго? — Ничто. — Есть ли что нибудь высокое въ звукѣ? — Есть. — Противуположно ли ему что нибудь, кромѣ низкаго? — Ничто. — И такъ, каждой изъ противуположностей противуположно только одно, а не многое? — Согласенъ. — Хорошо; сообразимъ же теперь все, въ чемъ мы согласились, сказалъ я. Мы согласились, что одному противуположно только одно, а не многое? — Согласились. — Что дѣлаемое напротивъ, D. совершается противнымъ? — Да. — Согласились также, что дѣлать безумно, значитъ, дѣлать противное тому, что дѣлается разсудительно? — Конечно. — И что исполняемое разсудительно исполняется разсудительностію, а безумно — безуміемъ? — Точно такъ. — Но что дѣлается напротивъ, то производится противнымъ? — Да. — А дѣлается одно разсудительностію, другое — безуміемъ? — Конечно. — И напротивъ? — Безъ E. сомнѣнія. — Тоже противнымъ? — Да. — Стало быть, безуміе и разсудительность противны? — Кажется. — Но помнишь ли, что сначала допущена противуположность между безуміемъ и мудростію? — Согласился. — И одно противуположно только одному? — Да. — Отъ чего же отказаться намъ, Протагоръ? отъ того ли, что одному противуположно только одно, или отъ того, что разсудительность есть иное, чѣмъ мудрость, что каждая изъ нихъ есть часть добродѣтели, что будучи 333. иными, они не сходны ни сами по себѣ, ни по своимъ значеніямъ, какъ части лица? Отъ чего отказаться намъ? Вѣдь эти положенія не очень въ музыкальномъ отношеніи между собою: онѣ не ладятъ и не гармонируютъ одно съ другимъ; да и какъ имъ ладить, если одному по необходимости противуположно только одно, а не многое; между тѣмъ какъ безумію, которое — одно, противополагаются и мудрость и разсудительность? Такъ ли, Протагоръ, или не такъ? сказалъ B. я. — Согласился, но очень неохотно. — Слѣдовательно разсудительность и мудрость должны быть одно? а прежде мы признали почти однимъ и тѣмъ же правду и святость. Но пусть такъ, продолжалъ я; не станемъ, Протагоръ, затруднять себя этимъ; изслѣдуемъ прочее. Кажется ли тебѣ, что человѣкъ, дѣлающій неправду, разсуждаетъ, когда дѣлаетъ ее? — Я стыдился бы, Сократъ, согласиться съ этимъ; однакожь многіе говорятъ такъ. — Но къ нимъ ли обратить мнѣ свою C. рѣчь, или къ тебѣ? — Изслѣдуй, если угодно, сперва мнѣнія людей. — Все равно, лишь бы ты отвѣчалъ, такъ ли тебѣ кажется, или не такъ. Прямая цѣль моя — изслѣдовать самое дѣло; а между тѣмъ, можетъ быть случится испытать и вопрошателя и отвѣтчика. — Отъ этого предложенія Протагоръ сперва скромно уклонялся, жалуясь на трудность предмета; D. но потомъ однакожь согласился отвѣчать. — И такъ, отвѣчай мнѣ сначала, сказалъ я: кажется ли тебѣ, что люди, поступающіе несправедливо, разсудительны? — Пустъ такъ. — А дѣйствовать разсудительно — не тоже ли, по твоему, что дѣйствовать благоразумно? — Тоже. — Но дѣятельность благоразумная, когда поступаютъ несправедливо, не есть ли дѣятельность доброжелательная? — Положимъ. — Несправедливому лучше ли наслаждаться добромъ, или зломъ? — Лучше добромъ. — Но признаешь ли ты что нибудь за добро? — Признаю. — То ли есть добро, что полезно людямъ, спросилъ я? — Да, клянусь Зевсомъ; однакожь я называю добро добромъ, хотя бы оно и не было полезно людямъ. Мнѣ показалось, что E. Протагоръ уже разсердился, горячится, и готовъ отказаться отвѣчать. Замѣтивъ это, я началъ спрашивать его осторожнѣе и тише. То ли почитаешь ты добромъ, Протагоръ, что никому не полезно, или то, что ни по чему не полезно? — 334. Нѣтъ, отвѣчалъ онъ, я знаю многое, что людямъ не полезно; но пища, питье, лѣкарства и множество другихъ вещей, полезны имъ. Иное людямъ — ни то ни сё, а лошадямъ; иное однимъ быкамъ, иное собакамъ, а иное никому изъ животныхъ, но деревамъ, — и въ деревахъ иное хорошо для корня, но худо для ростковъ; напримѣръ, навозъ, когда обкладываютъ B. имъ корень растеній, есть добро, а приложи его къ побѣгамъ и молодымъ вѣткамъ, — все пропадетъ. Равнымъ образомъ масло для всякаго растенія весьма вредно, даже враждебно и волосамъ животныхъ, кромѣ волосъ человѣческихъ, которымъ, какъ и всему тѣлу человѣка, оно помогаетъ. И такъ добро есть нѣчто различное и разнообразное: одно и тоже, по отношенію къ внѣшней сторонѣ тѣла — добро для человѣка, а по отношенію къ внутренней — зло. Отъ C. того-то всѣ врачи запрещаютъ больнымъ принимать масло, кромѣ самой малой мѣры во время стола, чтобы только заглушить непріятный запахъ пищи и питья, сообщающійся обонянію.
Когда Протагоръ кончилъ, — присутствующіе зашумѣли, въ знакъ того, что онъ хорошо говорилъ. А я сказалъ: Протагоръ! Ты видишь во мнѣ человѣка забывчиваго; такъ что если кто нибудь долго бесѣдуетъ, — я забываю, о чемъ была D. рѣчь. Если бы я былъ глухъ; то, желая разговаривать со мною, ты призналъ бы за необходимое говорить мнѣ громче, нежели другимъ: подобнымъ образомъ и теперь, — такъ какъ тебѣ пришлось имѣть дѣло съ безпамятнымъ, то раздѣляй отвѣты и сокращай ихъ, если хочешь, чтобы я слѣдовалъ за тобою. — Какъ же еще короче прикажешь отвѣчать? развѣ короче, чѣмъ нужно? — О нѣтъ, сказалъ я. — Значитъ столько, сколько нужно? — Да. — Но долженъ ли я отвѣчать E. столько, сколько самъ считаю нужнымъ, или сколько ты? — Я слышалъ, что ты можешь, если захочешь, долго разсуждать объ одномъ и томъ же предметѣ, такъ что въ словахъ у тебя недостатка не будетъ, и готовъ научить другихъ тому же: знаю, что ты въ состояніи говорить и кратко, такъ 335. что въ краткости никто не превзойдетъ тебя. Употреби же другой способъ — краткословіе[93], если угодно тебѣ разговаривать со мною. — Сократъ! сказалъ онъ, я уже пускалъ свое слово въ борьбу со многими людьми и, если бы мнѣ дѣлать, что ты приказываешь, то не превзойти бы другихъ, и имени Протагора не было бы между Греками. — Видя, что прежніе отвѣты Протагора не нравятся самому ему, и что онъ не думаетъ разговаривать, отвѣчая на мои вопросы, B. я не считалъ своимъ дѣломъ присутствовать при его разсужденіяхъ и сказалъ: Протагоръ! я не настаиваю, чтобы твоя бесѣда была несообразна съ твоимъ обычаемъ, но если бы тебѣ хотѣлось разговаривать такъ, что бы мнѣ можно было за тобою слѣдовать, — я принялъ бы участіе въ разговорѣ. Ты, какъ самъ говоришь, и какъ другіе говорятъ о тебѣ, умѣешь сообщать свои мысли и обширно и коротко, потому C. что ты мудрецъ: напротивъ я неспособенъ къ слушанію длинныхъ рѣчей, хотя бы и желалъ имѣть такую способность. Что бы бесѣда наша продолжилась, тебѣ, какъ сильному въ обоихъ родахъ, надлежало бы снизойти ко мнѣ. Если же ты не хочешь того, а у меня есть дѣло, и мнѣ нельзя выслушивать длинныхъ твоихъ рѣчей; то я и иду, хотя бы, можетъ быть, слушалъ тебя не безъ удовольствія.
Сказавъ это, я всталъ, чтобъ уйти. Но когда поднялся, — D. Калліасъ правою рукою схватилъ меня за руку, а лѣвою за этотъ плащь, и сказалъ: мы не пустимъ тебя, Сократъ; если ты уйдешь, то наша бесѣда будетъ не такова. Прошу же тебя, останься съ нами. Мнѣ ни кого не слушать съ такимъ удовольствіемъ, какъ тебя и Протагора, когда вы разговариваете другъ съ другомъ: доставь же всѣмъ намъ это удовольствіе. — Сынъ Иппоника! сказалъ я (въ эту минуту я уже всталъ и хотѣлъ уйти), для меня и всегда пріятно было E. твое любомудріе, и теперь хвалю его и люблю; по этому желалъ бы я угодить тебѣ, если бы ты требовалъ отъ меня возможнаго. Но въ настоящемъ случаѣ тебѣ какъ будто хочется, чтобы я слѣдовалъ за сильнымъ скороходомъ, Крисосономъ Имерейскимъ, или состязался съ тѣми, которые 336. могутъ пробѣгать двойное, либо цѣлодневное поприще[94]. Говорю, что я болѣе тебя радъ бы слѣдовать за этими скороходами; но право не могу. Если же тебѣ угодно видѣть меня и Крисона въ равномъ бѣгѣ; то проси послѣдняго о снисхожденіи, потому что я-то не въ состояніи бѣжать скоро, а онъ можетъ — медленно. Равнымъ образомъ, если ты желаешь слышать меня и Протагора; то проси послѣдняго, чтобы онъ отвѣчалъ столь же кратко, какъ прежде, и прямо на вопросъ: а иначе какой будетъ образъ разговора? B. Разговорное собесѣдованіе, по моему мнѣнію, отлично отъ народной рѣчи. — Но видишь, Сократъ, сказалъ онъ, Протагору-то кажется справедливымъ разговаривать, какъ онъ хочетъ, а тебѣ, какъ ты хочешь.
Ты не такъ говоришь, Калліасъ, возразилъ Алкивіадъ: Сократъ сознается, что онъ неспособенъ къ длиннословію, C. и въ этомъ уступаетъ Протагору; но для меня было бы удивительно, если бы онъ уступилъ кому нибудь изъ людей въ умѣньи весть разговоръ, или давать и принимать вопросы. Если и Протагоръ призна́ется, что онъ ниже Сократа въ разговорѣ; то для послѣдняго и довольно: когда же онъ но согласится съ этимъ, — пусть разговариваетъ, вопрошая и отвѣчая, а не растягиваетъ рѣчи послѣ каждаго вопроса, какъ бы уклоняясь отъ предмета и прямаго рѣшенія; пусть не D. распложаетъ ея до того, пока многіе изъ слушателей забудутъ, о чемъ говорено было. Впрочемъ я ручаюсь, что Сократъ не забывчивъ, хоть шутя и говоритъ, будто не можетъ помнить. Итакъ, по мнѣ, онъ правъ: пусть каждый объявитъ свое мнѣніе.
Послѣ Алкивіада говорилъ, кажется, Критіасъ: Продикъ и Иппіасъ! сказалъ онъ, Калліасъ, по видимому, слишкомъ на сторонѣ Протагора, а Алкивіадъ всегда упоренъ въ своихъ мысляхъ: напротивъ мы, не присоединяясь ни къ E. Сократу, ни къ Протагору, должны просить обоихъ, чтобы они не прекращали своей бесѣды на срединѣ. — На это Продикъ 337. отвѣчалъ: Ты хорошо говоришь, Критіасъ. Слушатели, присутствующіе при такихъ разсужденіяхъ, должны быть, по отношенію къ обоимъ разговаривающимъ лицамъ, общими, но не равными; потому что это — не одно и тоже. Надобно слушать вообще того и другаго, однакожъ не равно принимать мнѣніе каждаго, но съ мудрѣйшимъ соглашаться болѣе, а съ немудрымъ — менѣе. Я и самъ считаю нужнымъ согласиться, Протагоръ и Сократъ, что вы можете спорить, но не ссориться: спорятъ друзья съ друзьями и въ добромъ расположеніи; а ссорятся противники и враги. Такая бесѣда была бы для насъ весьма пріятна. Разговаривая подобнымъ образомъ, вы заслужили бы отъ насъ, слушателей, болѣе одобреніе, чѣмъ похвалу; ибо одобреніе происходитъ отъ души безпристрастной, а похвала заключается преимущественно въ словахъ, несообразныхъ съ убѣжденіемъ. И мы, слушатели, C. чувствовали бы отъ того больше удовольствіе, чѣмъ наслажденіе; ибо удовольствіе свойственно учащемуся, когда бываетъ доволенъ умъ его, а наслажденіе прилично вкушающему нѣчто такое, что пріятно дѣйствуетъ на его тѣло. — Когда Продикъ сказалъ это, весьма многіе изъ присутствующихъ согласились съ нимъ[95].
Послѣ Продика началъ говорить мудрый Иппіасъ: Мужи, находящіеся здѣсь! сказалъ онъ, я думаю, что всѣ вы родственники, ближніе и граждане не по закону, а по природѣ[96]: D. ибо подобное по природѣ сродно подобному; а законъ — тиранъ человѣковъ[97], онъ часто насилуетъ природу. И такъ, постыдно намъ, вѣдающимъ свойство вещей, мудрѣйшимъ изъ Эллиновъ, и потому стекшимся изъ цѣлой Эллады въ этотъ пританіумъ мудрости[98], а изъ цѣлаго города въ этотъ величайшій и благополучнѣйшій домъ, — постыдно намъ не проявить ничего достойнаго такой чести, но, какъ худшимъ E. изъ людей, разногласить другъ съ другомъ. Прошу и совѣтую, Протагоръ и Сократъ, позволить намъ, какъ посредникамъ, которые сближаютъ противныя стороны, свесть васъ на среднемъ пути: и ты, Сократъ, не требуй точно того 338. рода слишкомъ краткихъ разговоровъ, какой не нравится Протагору, но опусти и ослабь бразды слова, чтобы оно казалось намъ величественнѣе и рисовалось; и Протагоръ не долженъ поднимать всѣ паруса[99] и, при благопріятномъ вѣтрѣ пускаясь въ море рѣчи, терять изъ вида землю: обоимъ вамъ надобно рѣзать середину. Если вы рѣшитесь дѣлать такъ; то довѣрьте мнѣ избрать судію[100], распорядителя и начальника, который будетъ стараться о посредственной B. длиннотѣ рѣчей того и другаго изъ васъ.
Это понравилось присутствующимъ; всѣ одобрили мнѣніе Иппіаса, и Калліасъ сказалъ, что онъ не отпуститъ меня, что надобно избрать распорядителя. Но я отвѣчалъ: стыдно избирать судію рѣчей; потому что если избранный будетъ хуже насъ, то покажется несправедливымъ худшему судить лучшихъ: а когда онъ будетъ равенъ намъ, то и въ этомъ не много правды; потому что равный намъ и выполнитъ равное, стало быть избраніе его будетъ дѣломъ C. лишнимъ. Но вы изберете лучшаго, чѣмъ мы? Избрать кого нибудь мудрѣе Протагора, думаю, вамъ по истинѣ невозможно. Если же въ самомъ дѣлѣ не изберете лучшаго, а только укажете; то пристыдите Протагора, поставивъ надъ нимъ, какъ будто надъ пустымъ человѣкомъ, какого нибудь судію. Что же касается до меня, то мнѣ все равно. Чтобы наша бесѣда и разговоры, которыхъ вы желаете, могли состояться, D. я готовъ поступить такъ: если Протагоръ не хочетъ давать отвѣтовъ, то пусть вопрошаетъ, а я буду отвѣчать и вмѣстѣ постараюсь показать ему, какимъ образомъ, по моему мнѣнію, отвѣчающій долженъ выполнять свое дѣло. Мои отвѣты будутъ продолжаться дотолѣ, пока онъ не перестанетъ предлагать вопросы; а потомъ пусть обѣщается передать мнѣ право вопрошателя, и если окажется неготовымъ отвѣчать, то и я, и вы, будемъ съобща просить его, какъ теперь просите E. меня, чтобы онъ не разрушалъ нашей бесѣды. Для этого не нужно никакого распорядителя; всѣ вы будете распоряжаться. — Присутствующіе согласились со мною, и Протагоръ, хотя ему и очень не хотѣлось, принужденъ былъ принять на себя должность вопрошателя, съ тѣмъ, чтобы послѣ довольнаго количества вопросовъ, кратко отвѣчать и на мои вопросы. Онъ началъ свое дѣло почти слѣдующимъ образомъ.
Я думаю, Сократъ, сказалъ Протагоръ, что важная сторона 339. воспитанія человѣка есть знаніе поэмъ; а это должно состоять въ разумѣніи того, что поэты воспѣвали правильно и что нѣтъ, также въ умѣньи изъяснять ихъ сочиненія и давать отчетъ вопрошающему. Возмемъ же и теперь вопросъ, близкій къ прежнему нашему предмету, то есть, къ добродѣтели, только добродѣтель перенесемъ въ поэзію. Въ этомъ вся разница. Симонидъ[101] гдѣ-то говоритъ Скопасу, сыну Ѳессалійца Креона, что истинно трудно сдѣлаться B. человѣкомъ добрымъ, совершеннымъ во всѣхъ отношеніяхъ[102], человѣкомъ безъ недостатка. Знаешь ли ты эту пѣснь, или я долженъ прочитать ее всю? — Не нужно, отвѣчалъ я; знаю, и много размышлялъ о ней. — Дѣло; чтоже, каково она написана? хорошо, вѣрно или нѣтъ? — Да, отвѣчалъ я, по моему, и хорошо и вѣрно. — Но почитаешь ли ты сочиненіе хорошимъ, въ которомъ поэтъ противорѣчитъ самому себѣ? — Нѣтъ, отвѣчалъ я. — Всмотрись же получше, сказалъ C. онъ. — Я довольно всматривался, добрый Протагоръ. — Стало быть знаешь, сказалъ онъ, что въ той же пѣсни говорится далѣе: я имѣю невыгодное мнѣніе о Питтаковомъ изрѣченіи, хотя оно произнесено и мудрымъ мужемъ, — что трудно бытъ добрымъ[103]. Знаешь ли, что эти слова сказаны тѣмъ же, кѣмъ и прежнія? — Знаю, отвѣчалъ я. — И тебѣ кажется, спросилъ онъ, что послѣднія согласны съ первыми? — Кажется; — и вдругъ опасаясь, чтобы онъ не началъ D. разсуждать, я прибавилъ: а тебѣ не кажется? — Можетъ ли быть согласенъ самъ съ собою тотъ, кому принадлежатъ оба эти мнѣнія? кто сперва утверждалъ, что трудно сдѣлаться истинно добрымъ человѣкомъ, а потомъ, не много продолживъ свое сочиненіе, забылъ о прежней мысли и осуждаетъ Питтака, который говоритъ тоже самое, что трудно быть добрымъ, и не принимаетъ словъ его, хотя онѣ подтверждаются собственными его словами? Явно, что осуждая Питтаково мнѣніе, тожественное съ своимъ, Симонидъ осуждаетъ и самаго себя; такъ что если первое невѣрно, то не вѣрно и послѣднее. — Выслушавъ это разсужденіе, многіе произвели E. одобрительный шумъ и похвалили Протагора: а у меня, отъ словъ его и отъ шума присутствующихъ, какъ будто отъ добраго удара кулачнаго бойца, сперва потемнѣло въ глазахъ и завертѣлось въ головѣ; но потомъ, если сказать тебѣ правду, желая выиграть время для размышленія о мнѣніяхъ поэта, я обратился къ Продику и вызвалъ его къ бесѣдѣ слѣдующею рѣчью: Продикъ! Симонидъ — твой 340. согражданинъ; ты долженъ помочь ему. Я призываю тебя, почти какъ Скамандръ, осажденный Ахиллесомъ, по свидѣтельству Омира, призывалъ Симоиса:
|
«Воздвигнись, мой братъ, крѣпость мужа оба авось обуздаемъ»[104]. |
Да, призываю тебя; иначе Протагоръ разгромитъ нашего Симонида. Вѣдь, чтобы поставить его на ноги, нужна именно твоя симфонія[105], посредствомъ которой ты различаешь слова хотѣть и желать, какъ бы не тожественныя, и слѣдуя B. которой еще нынѣ говорилъ много прекраснаго. Смотри же, такъ ли и тебѣ кажется, какъ мнѣ: я думаю, что Симонидъ не противорѣчитъ самъ себѣ. Прежде всего объяви свое мнѣніе, Продикъ; тоже ли, по твоему, дѣлаться и быть[106], или не тоже? — О, свидѣтельствуюсь Зевсомъ, — не тоже, отвѣчалъ Продикъ. — Слѣдовательно въ первомъ мѣстѣ Симонидъ выражаетъ собственную свою мысль, что по истинѣ трудно дѣлаться добрымъ человѣкомъ? — Конечно. — А потомъ C. осуждаетъ Питтака не за одинаковое съ своимъ мнѣніе, какъ полагаетъ Протагоръ, а за другое? ибо Питтакъ не сказалъ, какъ Симонидъ, что трудно дѣлаться, но — трудно быть добрымъ. И такъ видишь, Протагоръ; Продикъ говоритъ, что быть и дѣлаться — не одно и тоже: а если быть и дѣлаться не одно и тоже; то Симонидъ не противорѣчитъ самому себѣ. D. Можетъ быть и Продикъ и многіе другіе готовы утверждать съ Исіодомъ, что трудно сдѣлаться добрымъ; потому что боги, прежде добродѣтели, требуютъ пота: но когда кто достигъ высоты ея, — бывъ трудною, она становится легка.
Выслушавъ это, Продикъ похвалилъ меня; а Протагоръ сказалъ: такою поправкою, Сократъ, ты больше испортилъ, E. чѣмъ поправилъ дѣло. — Плохъ же видно я, Протагоръ, былъ мой отвѣтъ; я — тотъ смѣшной врачъ, который, врачуя болѣзнь, только усиливаетъ ее. — А вѣдь въ самомъ дѣлѣ такъ. — Какъ такъ? спросилъ я. — Поэтъ былъ бы не уменъ, если бы пріобрѣтеніе добродѣтели — дѣло, по признанію всѣхъ людей, самое трудное, почиталъ столь маловажнымъ[107]. — Клянусь Зевсомъ, сказалъ я, что Продикъ весьма кстати принялъ участіе въ нашемъ разговорѣ; божественная мудрость его, Протагоръ, едва ли не столь древня, что получила начало 341. отъ Симонида, а можетъ быть, и того древнѣе[108]: напротивъ ты знаешь много другаго, а этой мудрости, кажется, не знаешь, — не такъ какъ я, ученикъ Продика[109]. Ты, по видимому, не замѣтилъ, что и слово трудно Симонидъ, должно быть, понималъ не въ томъ значеніи[110], въ какомъ оно принимается тобою. Продикъ каждый разъ учитъ меня разумѣть его въ значеніи ужаса. Если, напримѣръ, я, хваля тебя, или кого другаго, говорю: Протагоръ человѣкъ ужасно мудрый, то онъ возражаетъ: не стыдно ли тебѣ доброе называть B. ужаснымъ? ужасное есть зло; а потому никто не говоритъ объ ужасномъ богатствѣ, объ ужасномъ мірѣ, объ ужасномъ здоровьѣ; но говорятъ объ ужасной болѣзни, объ ужасной войнѣ, объ ужасной бѣдности, потому что ужасное есть зло. Такимъ же образомъ, можетъ быть, и Хіосцы, и Симонидъ, подъ именемъ труднаго понимаютъ зло, или что другое, чего ты не знаешь. Спросимъ-ка лучше Продика; потому что съ нимъ приличнѣе совѣтоваться о языкѣ Симонида. Продикъ! C. что разумѣетъ Симонидъ подъ именемъ труднаго? — Злое, отвѣчалъ онъ. — Слѣдовательно за то и осуждаетъ онъ Питтака, сказалъ я, что въ его выраженіи: трудно быть добрымъ, видитъ мысль: худо быть добрымъ? — Что же другое, кромѣ этого, по твоему мнѣнію, Сократъ, можно бы разумѣть тутъ? Симонидъ порицаетъ Питтака за его неумѣнье правильно различать слова, такъ какъ онъ Лесбосецъ и воспитанъ былъ подъ вліяніемъ варварскаго нарѣчія[111] — Слышишь Протагоръ, что говоритъ Продикъ? Можешь ли что D. нибудь сказать противъ него? — Далеко не такъ, Продикъ, отвѣчалъ онъ. Мнѣ хорошо извѣстно, что Симонидъ, какъ и всѣ мы, подъ именемъ труднаго разумѣлъ не злое, а то, что не легко, и пріобрѣтается великими трудами. — И мнѣ равнымъ образомъ кажется, Протагоръ, что онъ разумѣлъ то самое; да и Продикъ это знаетъ, но только шутитъ, какъ будто желая испытать тебя, можешь ли ты защищать свое мнѣніе. А что труднымъ Симонидъ называлъ не злое, важный E. признакъ заключается въ слѣдующемъ же за тѣмъ выраженіи: тамъ говорится, что это преимущество принадлежитъ одному Богу. Если бы Симонидъ сказалъ, что худо быть добрымъ, и потомъ прибавилъ, что одинъ Богъ имѣетъ это зло, или что это преимущество принадлежитъ одному Богу; то Продикъ почелъ бы своего соотечественника человѣкомъ гибельнымъ и вовсе не Хіосцемъ[112]. Между тѣмъ угодно 342. ли тебѣ знать мою опытность (или какъ ты называешь это) въ поэмахъ? Я, пожалуй, выскажу свое мнѣніе о смыслѣ Симонидовой пѣсни: а когда неугодно, готовъ слушать тебя. — На это предложеніе Протагоръ отвѣчалъ: какъ хочешь, Сократъ; а Продикъ, Иппіасъ и другіе настойчиво приказывали говорить.
И такъ попробуюсь объяснить вамъ, что именно я думаю объ этой пѣсни. Самая древняя[113] и особенно распространившаяся между Эллинами философія находится въ Критѣ и Лакедемонѣ, B. и софистовъ тамъ множество. Но они притворяются и кажутся невѣждами, какъ и тѣ, о которыхъ говорилъ Протагоръ, чтобы не обнаружить своего превосходства въ мудрости предъ прочими Греками; напротивъ выставляютъ себя предъ ними только въ военномъ искуствѣ и мужествѣ, съ тою мыслію, что узнавъ, на сколько въ самомъ дѣлѣ они лучше другихъ, всѣ примутся за ихъ дѣло. Такою скрытностію софисты обманываютъ жителей и иныхъ странъ, какъ скоро они, подражая Лакедемонянамъ[114], и прокалываютъ себѣ уши, и надѣваютъ на руки кожаныя перчатки, и C. упражняются въ гимнастикѣ, и носятъ короткіе плащи, какъ будто Лакедемоняне этимъ именно превосходятъ прочихъ Грековъ. А Лакедемоняне, если хотятъ свободно побесѣдовать съ своими софистами, и если наскучило имъ бесѣдовать скрытно, — тотчасъ предписываютъ выслать всѣхъ этихъ подражателей[115] и другихъ людей, прибывшихъ къ нимъ изъ-за границы, и сносятся съ своими софистами тайно отъ иностранцевъ. Сверхъ того, подобно Критянамъ, не позволяютъ они и своимъ юношамъ выѣзжать въ другія города, чтобы D. ихъ юноши не забыли того, чему научились. Въ этихъ республикахъ не только мужчины, но и женщины получаютъ высокое воспитаніе. А что я говорю справедливо, то-есть, что Лакедемоняне въ самомъ дѣлѣ хорошо воспитаны въ философіи и искуствѣ слова, — можете узнать изъ слѣдующаго. Кто захочетъ поговорить хотя бы-то съ худшимъ изъ Лакедемонянъ; тотъ найдетъ его большею частію какъ будто E. слабымъ въ рѣчи: но потомъ, при случаѣ, вдругъ вырывается у него, весьма кстати, изрѣченіе краткое и сжатое, подобное сильно пущенной стрѣлѣ; такъ что собесѣдникъ является предъ нимъ не лучше дитяти. Обращая вниманіе на это обстоятельство, многіе и изъ древнихъ и изъ современныхъ намъ людей поняли, что подражать Лакедемонянамъ значитъ болѣе любить мудрость, чѣмъ тѣлесныя упражненія; потому что произносить подобныя изрѣченія можетъ только человѣкъ 343. совершенно образованный. Такими почитаются Ѳалесъ Милетскій, Питтакъ Митиленскій, Віасъ Пріенскій, нашъ Солонъ, Клеовулъ Линдскій, Мисонъ Хинейскій[116] и седьмой, причисляемый къ нимъ, Хилонъ Лакедемонскій. Всѣ они были соревнователями, любителями и учениками Лакедемонскаго образованія, и каждый можетъ узнать, что именно въ этомъ состояла ихъ мудрость, то-есть, въ краткихъ, достопамятныхъ B. изрѣченіяхъ. Съ общаго согласія, они посвятили начатокъ своей мудрости Дельфійскому храму Аполлона, надписавъ на немъ всѣми прославляемыя мнѣнія[117]: познай самаго себя и ничего слишкомъ. Но для чего я говорю объ этомъ? Для того, что у древнихъ философія состояла въ Лакедемонскомъ краткословіи, и что самое выраженіе Питтака: трудно быть добрымъ, переходило изъ устъ въ уста, какъ C. выраженіе хвалимое мудрыми. Но Симонидъ, побуждаемый страстію къ мудрости, подумалъ, что если онъ опровергнетъ это изрѣченіе, какъ знаменитаго борца, и преодолѣетъ его; то самъ прославится между современниками. Такимъ образомъ, именно противъ этого изрѣченія и съ умысломъ уронить его, онъ, какъ мнѣ кажется, написалъ всю свою пѣснь. Изслѣдуемъ общими силами, правду ли я говорю. Кто хотѣлъ D. бы вдругъ съ самаго начала пѣсни произнесть: трудно сдѣлаться человѣкомъ добрымъ, и тутъ же прибавилъ бы частицу μὲν; тотъ говорилъ бы безъ смысла: ибо эта частица вовсе неумѣстна, если предположимъ, что Симонидъ не имѣлъ намѣренія воставать на Питтаково изрѣченіе. Противъ словъ Питтака, что трудно быть добрымъ, Симонидъ возражаетъ: нѣтъ, Питтакъ, даже дѣлаться добрымъ человѣкомъ трудно по истинѣ. Онъ не говоритъ: истинно добрымъ, — не сюда относитъ истину, какъ бы предполагая однихъ истинно добрыми, а другихъ — хотя и добрыми, но не истинно; это было бы E. нелѣпо и недостойно Симонида. Нѣтъ, въ его пѣсни слово по истинѣ надобно перестановить, какъ будто бы онъ подразумѣвалъ изрѣченіе Питтака, и какъ будто бы утверждалъ самъ Питтакъ, а Симонидъ отвѣчалъ ему. Напримѣръ, первый взывалъ бы: Люди! трудно быть добрымъ! а послѣдній въ отвѣтъ ему: несправедливо говоришь Питтакъ; не быть, 344. а дѣлаться человѣкомъ добрымъ, совершеннымъ во всѣхъ отношеніяхъ, — человѣкомъ безъ порока, трудно по истинѣ. При такомъ смыслѣ рѣчи, и частица μὲν будетъ здѣсь не безъ причины, и слово по истинѣ въ концѣ выраженія — умѣстно. Это значеніе подтверждается также всѣмъ послѣдующимъ: ибо можно бы и чрезъ разсмотрѣніе отдѣльныхъ мыслей въ пѣсни Симонида показать, какъ хорошо она написана, какъ B. она изящна и обработана; но разсматривать ихъ было бы долго. По этому мы раскроемъ только общій характеръ сочиненія и намѣреніе сочинителя — совершенно опровергнуть изрѣченіе Питтаково во всей его пѣсни. Немного ниже онъ какъ будто говоритъ, что сдѣлаться добрымъ человѣкомъ хотя по истинѣ трудно, однакожь все еще на нѣсколько времени возможно: напротивъ сдѣлавшись, оставаться въ этомъ C. состояніи и быть добрымъ человѣкомъ, какъ ты утверждаешь, Питтакъ, есть дѣло невозможное и нечеловѣческое; ибо это преимущество принадлежитъ одному Богу, а человѣку нельзя не быть злымъ, когда его увлекаетъ слѣпая судьба. Но кого увлекаетъ слѣпая судьба при управленіи кораблемъ? Явно, что не неопытнаго; потому что неопытный всегда внизу: лежачаго никто не повергаетъ; повергнуть можно только стоячаго, чтобы онъ лежалъ, а не лежачаго. Подобнымъ образомъ и слѣпая судьба можетъ увлечь только D. осмотрительнаго; а того, кто всегда неосмотрителенъ, она не увлекаетъ. Такъ напримѣръ, сильная буря дѣлаетъ безсильнымъ только кормчаго, худая погода — только земледѣльца; тоже и о врачѣ. Равно и злымъ свойственно дѣлаться только доброму, какъ свидѣтельствуетъ другой поэтъ[118]: E. «добрый человѣкъ — то золъ, то добръ». Напротивъ, злому свойственно не дѣлаться, но всегда быть по необходимости. По этому, и осмотрительный, и мудрый, и добрый, когда увлекаетъ ихъ слѣпая судьба, не могутъ не быть злыми. А ты говоришь, Питтакъ, что трудно быть добрымъ: дѣлаться добрымъ конечно трудно, но возможно; напротивъ быть добрымъ не возможно. Всякій человѣкъ, поступающій хорошо, добръ, а худо — золъ. Но что называется добрымъ поступкомъ 345. въ отношеніи къ грамотѣ? и что дѣлаетъ человѣка добрымъ вразсужденіи ея? Разумѣется изученіе грамоты. Какая добрая дѣятельность характеризуетъ добраго врача? Разумѣется, умѣнье пользовать больныхъ. А худо — золъ. Но кого назвали бы мы врачемъ худымъ? очевидно того, кому прежде случалось носить имя врача, а потомъ — имя врача хорошаго; слѣдовательно, который могъ бывать и худымъ. Вотъ мы, невѣжды въ врачебномъ искуствѣ, не въ состояніи дѣлать худо, ни какъ врачи, ни какъ плотники, ни какъ B. другіе какіе нибудь люди въ этомъ родѣ. Кто, дѣлая худо, не былъ бы врачемъ; того нельзя было бы назвать и худымъ врачемъ. По этому добрый человѣкъ иногда можетъ сдѣлаться и худымъ, или отъ времени, или отъ скорби, или отъ болѣзни, или отъ какого нибудь другаго несчастія; потому что единственное худое дѣйствіе есть лишеніе знанія: напротивъ человѣкъ худой никогда не сдѣлается худымъ; потому что онъ всегда худъ. Чтобы сдѣлаться худымъ, ему надлежало бы сперва сдѣлаться хорошимъ. Стало быть и то C. выраженіе пѣсни указываетъ на прежнюю мысль, что доброму человѣку невозможно постоянно быть добрымъ; но возможно одному и тому же дѣлаться и добрымъ и худымъ. Болѣе же всѣхъ бываютъ добрыми тѣ, которыхъ любятъ боги. Что все это было говорено противъ Питтака, еще болѣе подтверждается дальнѣйшимъ содержаніемъ пѣсни. Симонидъ говоритъ: По этому я не предаю своей жизни суетной и несбыточной надеждѣ, ища того, что невозможно, — совершенно непорочнаго человѣка между людьми, питающимися отъ плодовъ далеко населенной земли: если же найду его; то возвѣщу вамъ. Такъ сильно и во всей своей пѣсни D. нападаетъ онъ на изрѣченіе Питтака. Я хвалилъ бы и любилъ всякаго охотно[119], кто не дѣлалъ бы ничего постыднаго: а съ необходимостію и боги не воюютъ[120]. Вотъ и это сказано для прежней цѣли: вѣдь Симонидъ не былъ столь простъ, чтобы вызывался хвалить человѣка, который охотно не сдѣлалъ ничего худаго, какъ будто есть люди, охотно дѣлающіе зло. Я думаю почти такъ, что ни одному мудрецу не приходило въ умъ, будто человѣкъ грѣшитъ охотно[121], и охотно совершаетъ постыдные, или худые поступки. Мудрые E. люди знали, что всѣ, дѣлающіе постыдное и худое, дѣлаютъ это невольно. Стало быть и Симонидъ не говоритъ, что онъ хвалилъ бы того человѣка, который охотно не дѣлаетъ зла, но слово охотно относитъ къ самому себѣ, — въ той мысли, что прекрасный и добрый человѣкъ не рѣдко принуждаетъ 346. себя быть чьимъ-нибудь другомъ и хвалителемъ; равно какъ нерѣдко случается человѣку имѣть жестокихъ отца, мать, отечество, и другое тому подобное. Люди порочные, если случается съ ними что нибудь подобное, смотрятъ на это какъ бы съ удовольствіемъ, и своею хулою выказываютъ и обвиняютъ порочность родителей, или отечества, чтобы другіе не обвиняли и не порицали ихъ самихъ за нерадѣніе B. о родителяхъ и отечествѣ; такъ что хулятъ ихъ еще болѣе и къ необходимой враждѣ присоединяютъ произвольную. Напротивъ добрые принуждаютъ себя скрывать многое и хвалить родителей и отечество: если же, бывъ оскорблены, и досадуютъ на нихъ; то заставляютъ себя одуматься и примириться съ ними, даже любить ихъ. Мнѣ кажется, нерѣдко и самъ Симонидъ не по охотѣ, а по неволѣ признавалъ нужнымъ хвалить и прославлять тирана[122], или другаго ему подобнаго. C. Потому-то онъ говоритъ и Питтаку: Я не для того хулю тебя, что люблю хулить. Меня удовлетворилъ бы человѣкъ, только что не худой, но и не совершенно несмысленный, а здраво мыслящій, знающій законную пользу общества. Я не сталъ бы порицать его, потому что не расположенъ къ порицанію. Роды глупыхъ безчисленны, и кто находилъ бы удовольствіе бранить ихъ, тотъ набранился бы досыта. Все прекрасно, къ чему не примѣшалось постыдное. D. Эти слова имѣютъ не такой смыслъ, какъ будто бы онъ сказалъ: все бѣло, къ чему непримѣшалось черное; иначе это было бы очень смѣшно. Нѣтъ, для него довольно и средины, чтобы не хулить. Не ищу, говоритъ онъ, совершенно непорочнаго человѣка между людьми, питающимися отъ плодовъ далеко населенной земли: если же найду его; то возвѣщу вамъ. То-есть, мнѣ не придется никого хвалить за это: но чтобы имѣть причину любить и хвалить всѣхъ, для меня довольно было бы и одной средины, то-есть, недѣланія зла. Въ настоящемъ случаѣ Симонидъ употребляетъ нарѣчіе Митиленянъ, какъ бы говоря Питтаку: я готовъ любить и хвалить E. всякаго охотно (здѣсь слово охотно надобно отдѣлить отъ дальнѣйшаго выраженія), кто не дѣлалъ бы ничего постыднаго; но есть и такіе, которыхъ я люблю и хвалю неохотно. И такъ я никогда не порицалъ бы тебя, если бы твои слова были хоть отчасти приличны и вѣрны: но такъ какъ ты 347. принимаешь за истину явную ложь, да еще и вразсужденіи важнаго предмета; то я порицаю тебя. Вотъ какая мысль, Продикъ и Протагоръ, по моему мнѣнію, была въ умѣ Симонида, когда онъ писалъ свое сочиненіе!
Хорошо и ты, Сократъ, объяснилъ Симонидову пѣснь, сказалъ Иппіасъ; но у меня есть на тотъ же предметъ B. превосходная рѣчь, которою, если хотите, я подѣлюсь съ вами. — Конечно, Иппіасъ, примолвилъ Алкивіадъ; но только послѣ: а теперь должны сдержать свое слово Протагоръ и Сократъ. Если Протагору угодно еще спрашивать; то Сократъ будетъ отвѣчать: а когда первый хочетъ отвѣчать, — послѣдній пусть предлагаетъ вопросы. — Предоставляю Протагору, сказалъ я, избрать, что ему пріятнѣе. Пожалуй, мы C. оставимъ разсужденіе о пѣсняхъ и поэмахъ, и съ удовольствіемъ приведемъ къ концу изслѣдованіе того предмета, о которомъ я прежде спрашивалъ тебя, Протагоръ. При томъ, разговоръ о стихотвореніяхъ, мнѣ кажется, приличнѣе на пирахъ пустыхъ и площадныхъ людей, которые, не будучи въ состояніи бесѣдовать сами по себѣ отъ пьянства, а собственнымъ языкомъ и своими словами — отъ невѣжества, дорого платятъ флейщицамъ, высоко цѣнятъ чужіе звуки D. инструментовъ и бесѣдуютъ другъ съ другомъ ихъ тонами. Напротивъ, когда собираются собесѣдники хорошіе, добрые и образованные; то у нихъ не увидишь ни флейщицъ, ни танцовщицъ, ни пѣвицъ; потому что они, и безъ этихъ бездѣлокъ и ребячества могутъ бесѣдовать одинъ съ другимъ сами по себѣ, собственнымъ голосомъ, то говоря, то слушая, — и все это въ порядкѣ, хотя бы случилось имъ выпить и много E. вина. Это самое надобно сказать и о собраніяхъ подобныхъ настоящему, если въ нихъ находятся такіе люди, каковы теперь многіе изъ насъ: они не имѣютъ нужды въ чужомъ голосѣ и въ поэтахъ, которыхъ нельзя спросить, о чемъ у нихъ говорится, и которыхъ словамъ одни въ своихъ разсужденіяхъ приписываютъ такой смыслъ, другіе — другой, а все отъ того, что толкуютъ о предметѣ неразрѣшимомъ. Люди 348. умные оставляютъ такія бесѣды и разговариваютъ сами отъ себя, испытывая одинъ другаго и подвергаясь испытанію посредствомъ собственныхъ своихъ словъ. Имъ-то, кажется, особенно должны подражать я и ты, и, оставивъ поэтовъ, бесѣдовать сами отъ себя — съ намѣреніемъ найти истину и испытать другъ друга. Если хочешь, продолжай спрашивать, — я готовъ отвѣчать тебѣ: а не то, — отвѣчай мнѣ, B. чтобы привесть къ концу прерванный разговоръ. Но выслушавъ это и подобное этому, Протагоръ не обнаруживалъ желанія избрать то или другое. Тогда Алкивіадъ, обратившись къ Калліасу, сказалъ: думаешь ли ты, что Протагоръ и теперь хорошо дѣлаетъ, не объявляя, будетъ ли онъ отвѣчать, или нѣтъ? — Я не думаю; пусть или разговариваетъ, или скажетъ, что не хочетъ, мы должны знать это; потому что въ послѣднемъ случаѣ, или Сократъ, или иной охотникъ будетъ C. бесѣдовать съ кѣмъ нибудь другимъ. — Протагоръ, пристыженный, какъ мнѣ показалось, словами Алкивіада, просьбою Калліаса, да и другихъ присутствующихъ, согласился наконецъ продолжать разговоръ и, изъявивъ желаніе отвѣчать, приказалъ предлагать себѣ вопросы.
За тѣмъ я сказалъ: не думай, Протагоръ, что мои вопросы будутъ направлены къ какому нибудь предмету, кромѣ того, въ которомъ я всякій разъ сомнѣваюсь и который хочу изслѣдовать. По моему мнѣнію, Омиръ весьма правильно D. говоритъ, что
|
Какъ скоро двое идутъ, то одинъ предъ другимъ вымышляетъ; |
потому что всѣ вмѣстѣ мы какъ-то способнѣе къ каждому дѣлу, слову и мысли:
|
Одинъ же хотя бы и мыслилъ,[123] — |
тотчасъ идетъ и ищетъ пока не нападетъ, кому бы сообщить свою думу и съ кѣмъ бы разобрать дѣло. Такъ-то и я охотнѣе говорю съ тобою, нежели съ другимъ, въ той увѣренности, что ты гораздо лучше можешь изслѣдовать, какъ все вообще, подлежащее разсмотрѣнію порядочнаго человѣка, такъ и самую добродѣтель. На кого положиться, какъ не на E. тебя, когда ты думаешь, что не только самъ хорошъ и добръ, но можешь и другихъ сдѣлать хорошими и добрыми? Иные, сами по себѣ, — и порядочные люди, да не умѣютъ дѣлать другихъ такими же: а ты и самъ добръ, и другихъ можешь дѣлать добрыми. Ты столько увѣренъ въ себѣ, что, — между тѣмъ какъ прочіе скрываютъ это искусство, — въ слухъ всей Греціи провозглашаешь себя софистомъ, преподавателемъ 349. науки и добродѣтели, и первый требуешь за то награды. Какъ же не обратиться къ тебѣ для подобныхъ изслѣдованій? Какъ не спросить тебя, не сообщиться съ тобою? Не знаю, какъ. По этому мнѣ хотѣлось бы теперь, чтобъ изъ того, о чемъ я прежде спрашивалъ тебя, иное ты привелъ мнѣ на память, иное разсмотрѣлъ вмѣстѣ со мною. Вопросъ, кажется былъ такой: мудрость, разсудительность, мужество, справедливость и святость, суть ли только пять названій одной вещи, или подъ каждымъ названіемъ разумѣется особенная сущность и вещь, имѣющая свое частное значеніе, и существующая особо, не какъ другая? Ты сказалъ тогда, что это названія не одной вещи, но что каждое изъ нихъ соотвѣтствуетъ отдѣльно своей собственной, и что всѣ эти вещи C. суть части добродѣтели — не въ томъ смыслѣ, какъ части золота, подобныя однѣ другимъ и цѣлому, коего онѣ части; но какъ части лица, не похожія ни на цѣлое, коего онѣ части, ни одна на другую, но имѣющія особенныя свои значенія. Если ты и теперь думаешь такъ же, какъ прежде, — скажи; а когда иначе, — опредѣли. Я не поставлю тебѣ въ вину и другаго D. отвѣта; ибо не удивляюсь, что тогда ты, можетъ быть, хотѣлъ только испытать меня. — Я повторяю, Сократъ, отвѣчалъ онъ, что всѣ эти вещи суть части добродѣтели, и что четыре изъ нихъ дѣйствительно близки одна къ другой, но мужество есть нѣчто отличное. Въ вѣрности словъ моихъ ты можешь легко удостовѣриться; потому что найдешь много людей самыхъ несправедливыхъ, самыхъ нечестивыхъ, самыхъ безразсудныхъ и глупыхъ, которые однакожь отличаются мужествомъ. — Постой, сказалъ я, вотъ это-то и надобно E. изслѣдовать[124]. Мужественными называешь ты смѣлыхъ, или кого другаго? — Да, и отважныхъ, отвѣчалъ онъ, которые смѣло приступаютъ къ тому, чего многіе боятся. — Пусть такъ, но добродѣтель почитаешь ты чѣмъ-то прекраснымъ? и не по тому ли выдаешь себя за наставника въ ней, что она есть нѣчто прекрасное? — Прекраснѣйшее, отвѣчалъ онъ, если я не сошелъ съ ума. — Однако все ли въ ней прекрасно, спросилъ я, или иное постыдно, а иное прекрасно? — Все до крайности прекрасно. — Знаешь ли, кто смѣло погружается 350. въ колодезь? — Разумѣется, водолазъ. — По тому ли, что умѣетъ, или по чему другому? — По тому, что умѣетъ. — Кто смѣло сражается на конѣ, конный или пѣшій? — Конный. — А кто съ короткимъ щитомъ, легко вооруженный, или нѣтъ? — Легко вооруженный. И, если угодно, сказалъ онъ, все такимъ же образомъ. — Стало быть[125] знатоки смѣлѣе незнатоковъ и смѣлѣе самихъ себя, когда выучились, чѣмъ были B. прежде до ученья? Но видывалъ ли ты такихъ людей, спросилъ я, которые, не зная ничего этого, были однакожь смѣлы во всѣхъ подобныхъ дѣйствіяхъ? — Видывалъ, — даже слишкомъ смѣлыхъ. — И эти смѣльчаки то же мужественны? — О, въ такомъ случаѣ мужество было бы дѣломъ постыднымъ, отвѣчалъ онъ; потому что это люди изступленные. — Но что сказалъ ты о мужественныхъ? спросилъ я; развѣ не то, что они смѣлы? — Да; я и теперь говорю объ нихъ тоже самое отвѣчалъ онъ. — И однакожь эти смѣльчаки оказываются не C. мужественными, а изступленными? между тѣмъ какъ прежде самые мудрые названы самыми смѣлыми, а самые смѣлые — самыми мужественными, откуда слѣдовало бы, что мужество есть мудрость. — Не вѣрно припоминаешь, Сократъ, что я говорилъ и отвѣчалъ тебѣ. Ты спросилъ: мужественные смѣлы ли? Я отвѣчалъ: смѣлы. Но ты не спрашивалъ: смѣлые мужественны ли? иначе на твой вопросъ было бы сказано, что не всѣ. А что мужественныхъ я призналъ смѣлыми, этого D. ты ни чѣмъ не опровергъ. Потомъ знатоковъ ты счелъ смѣлѣе самихъ себя и тѣхъ, которые незнакомы съ извѣстнымъ искусствомъ, и отсюда заключилъ, что мужество и мудрость — одно и тоже. Но продолжая идти этимъ путемъ, можно бы также вывесть слѣдствіе, что и крѣпость есть мудрость. Напримѣръ, положимъ, что ты сперва спросилъ бы меня: крѣпкіе сильны ли? Я отвѣчалъ бы: да. Потомъ: умѣющіе сражаться сильнѣе ли тѣхъ, которые не умѣютъ E. сражаться, и сильнѣе ли самихъ себя, когда они выучились, чѣмъ были до ученья? Я опять сказалъ бы: да. А какъ скоро я согласился бы въ томъ и другомъ; ты, основавшись на допущенныхъ мною положеніяхъ, могъ бы заключить, что, по моему сознанію, крѣпость есть мудрость. Между тѣмъ, допустивъ, что крѣпкіе сильны, я никакъ не могу допустить обратнаго 351. положенія, что сильные крѣпки: потому что сила и крѣпость — не одно и тоже; но первая, то-есть, сила, происходитъ и отъ знанія, и отъ изступленія, и отъ страсти, а крѣпость — отъ природы и хорошаго питанія тѣла. Равно и въ настоящемъ случаѣ, смѣлость и мужество — не одно и тоже. Естественно, что мужественные бываютъ смѣлы; но не всѣ смѣлые мужественны: потому что смѣлость происходитъ и отъ B. искусства, и отъ гнѣва, и отъ изступленія, такъ же какъ и сила; а мужество — отъ природы и хорошаго питанія души.
Думаешь ли[126], Протагоръ, спросилъ я, что одни живутъ хорошо, а другіе худо? — Подтвердилъ. — Хорошо ли живетъ тотъ, кто проводитъ жизнь среди непріятностей и страданій? — Нѣтъ, сказалъ онъ. — А кто, проживши вѣкъ пріятно, наконецъ умеръ, тотъ хорошо ли жилъ, по твоему мнѣнію? — Хорошо, отвѣчалъ онъ. — Слѣдовательно жить пріятно, значитъ жить хорошо? а жить непріятно, значитъ жить не хорошо? C. — Безъ сомнѣнія, если только жизнь находила удовольствіе въ прекрасномъ. — Какъ же, Протагоръ? Не почитаешь ли и ты, подобно многимъ другимъ, нѣкоторыхъ пріятностей зломъ, а нѣкоторыхъ непріятностей — добромъ? Я говорю вотъ что: отъ того ли нѣчто не добро, отъ чего пріятно, если отсюда не произойдетъ ничего другаго? И равнымъ образомъ, отъ того ли что нибудь не зло, отъ чего непріятно? — Не знаю, Сократъ, сказалъ онъ, такъ же ли прямо, какъ ты спрашиваешь, долженъ я и отвѣчать, что пріятности всѣ — добро, а непріятности всѣ — зло. Кажется безопаснѣе будетъ D. не только для отвѣта, но и для всей моей жизни, когда скажу, что вопервыхъ есть пріятности, которыхъ нельзя назвать добромъ, а непріятности, которыя — никакъ не зло; во-вторыхъ, есть пріятности — добро, а непріятности — зло[127]; въ третьихъ, есть нѣчто ни то ни сё — ни добро ни зло. — Пріятное, по твоему мнѣнію, спросилъ я, само ли причастно удовольствію, или производитъ его? — Само причастно, отвѣчалъ онъ. — Такъ вотъ я и спрашиваю: нѣчто, какъ пріятное, есть E. ли недобро? разумѣю: самое удовольствіе — есть ли недобро? — Изслѣдуемъ, Сократъ, какъ ты всегда говоришь: если изслѣдованіе приведетъ къ дѣлу и откроется, что пріятное и доброе — одно и тоже, согласимся; а если нѣтъ, то позволимъ себѣ сомнѣваться. — Но хочешь ли самъ давать направленіе изслѣдованію, или предоставляешь это мнѣ? — По праву тебѣ, отвѣчалъ онъ; потому что ты ведешь рѣчь. — Не такъ ли 352. какъ-то, спросилъ я, можетъ быть это открыто? Кто, напримѣръ, хотѣлъ бы разсмотрѣть человѣка въ отношеніи къ его здоровью, или другимъ свойствамъ тѣла, а видѣлъ бы только его лице и оконечности рукъ; тотъ сказалъ бы: открой-ка и покажи мнѣ грудь и спину, чтобы я могъ разсмотрѣть тебя яснѣе. Того же и я хочу въ отношеніи къ изслѣдованію. Узнавъ твое мнѣніе о добромъ и пріятномъ, я считаю нужнымъ предложить тебѣ еще слѣдующій вопросъ: открой-ка, Протагоръ, свою мысль; какъ ты B. думаешь о знаніи? такъ ли, какъ многіе люди, или иначе? А люди большею частію понимаютъ его, какъ нѣчто такое, что не имѣетъ ни силы, ни водительства, ни власти: не приписывая же ему ничего этого, полагаютъ, что человѣкъ, обладающій знаніемъ, управляется не имъ, но иными движителями, — то страстію, то удовольствіемъ, то скорбію, иногда любовію, а чаще страхомъ; слѣдовательно, знаніе почитаютъ C. какъ бы рабомъ, котораго увлекаетъ все другое. Такъ ли и ты думаешь о немъ, или признаешь его чѣмъ-то прекраснымъ, и приписываешь ему силу управлять человѣкомъ? То есть, кто узналъ бы добро и зло; тотъ не поддался бы другому внушенію и дѣлалъ бы только то, что приказываетъ знаніе, почитая одинъ умъ достаточнымъ помощникомъ человѣка? — Кажется, надобно понимать такъ, какъ ты говоришь, D. Сократъ, отвѣчалъ онъ. При томъ мнѣ болѣе, чѣмъ кому нибудь, было бы стыдно не поставлять мудрости и знанія выше всѣхъ человѣческихъ дѣйствій. — Хорошо и справедливо, Протагоръ, примолвилъ я. Но знаешь ли? многіе, невѣря мнѣ и тебѣ, говорятъ, что часто люди свѣдущіе не хотятъ оправдывать своихъ свѣденій самымъ дѣломъ и поступаютъ иначе; а когда я спросилъ бы ихъ: отъ чегожь это такъ? они сказали бы: отъ того, что этими людьми управляетъ или удовольствіе, или скорбь, или какая-нибудь другая изъ тѣхъ E. причинъ, о которыхъ я недавно упоминалъ, и дѣлаютъ это дѣятели, управляемые тою или другою изъ нихъ. — Мало ли, Сократъ, и кромѣ того, неправды на языкѣ человѣческомъ! сказалъ онъ. — Давай же убѣдимъ людей и научимъ ихъ, что значитъ то состояніе, которое они называютъ служеніемъ 353. удовольствіямъ и недѣланіемъ лучшаго, хотя бы оно и познано было. Правда, когда мы скажемъ: люди! вы несправедливо говорите, вы обманываетесь, — они, можетъ быть, спросятъ насъ: Протагоръ и Сократъ! если это состояніе не есть служеніе удовольствіямъ; то что же оно? скажите намъ, какъ вы его называете? — Для чего, Сократъ, разсматривать мнѣнія народа, который говоритъ, какъ случится? — Я думаю, B. что это поможетъ намъ найти отношеніе мужества къ другимъ частямъ добродѣтели. И если, по силѣ условія, мнѣ будетъ позволено давать направленіе рѣчи; то слѣдуй за мною и смотри, какъ прояснится предметъ нашего разговора: а когда тебѣ не угодно, пожалуй, оставимъ его. — Нѣтъ, ты говоришь правду, сказалъ онъ, продолжай, какъ началъ. — И такъ, если бы спросили насъ, продолжалъ я, что C. значитъ у васъ повиноваться удовольствіямъ? то мнѣ надлежало бы отвѣчать: слушайте, вотъ я и Протагоръ постараемся объяснить вамъ это. Не то ли самое, люди, бываетъ и съ вами, въ разсматриваемомъ состояніи, что не рѣдко случается съ тѣми, которые, прельщаясь приманками пищи, пьянства и сладострастія, и зная, что это худо, тѣмъ не менѣе предаются имъ? — Они подтвердили бы. — Потомъ я и ты конечно опять спросили бы ихъ: Но по чему эти дѣйствія вы называете худыми? по тому ли, что онѣ доставляютъ D. удовольствіе минутное, слѣдовательно пріятны сами по себѣ? или по тому, что влекутъ за собою болѣзни, нищету и другое тому подобное? или наконецъ по тому, что, хотя и не приготовляютъ ничего худаго въ будущемъ, а только радуютъ, однакоже радуютъ такого человѣка, который разумѣетъ ихъ, какъ худое?[128] Можемъ ли мы, Протагоръ, ожидать отъ нихъ другаго отвѣта, кромѣ того, что худое въ вышеупомянутыхъ дѣйствіяхъ есть не минутное удовольствіе, а его слѣдствія, то-есть, болѣзни и прочее? — Я думаю, что они E. отвѣчали бы не иначе, сказалъ онъ. — Но причина болѣзни есть вмѣстѣ причина страданія, и причина нищеты есть также причина страданія. Они, думаю, согласились бы? — Протагоръ подтвердилъ. — Изъ этого не видите ли вы, люди, что удовольствія, какъ я и Протагоръ говоримъ, почитаются худымъ только по тому, что оканчиваются страданіемъ и лишаютъ человѣка другихъ удовольствій? Они согласились бы. — И намъ обоимъ показалось тоже самое. — Теперь 354. спросимъ ихъ о противуположномъ: Люди! когда вы утверждаете, что страданіе есть добро, не разумѣете ли подъ этимъ напримѣръ, тѣлесныхъ упражненій, воинскихъ подвиговъ, медицинскаго врачеванія посредствомъ выжиганій, вырѣзываній, принятія лѣкарствъ и пощенія? по тому что все это хотя и хорошо, однакожь болѣзненно. Они согласились бы. — B. Конечно. — Но по тому ли вы называете эти бѣдствія добрыми, что онѣ производятъ крайнее страданіе и скорбь только въ настоящемъ, или по тому, что отъ нихъ зависитъ здоровье, благосостояніе тѣла, спасеніе городовъ, власть надъ другими городами и богатство въ будущемъ времени? Они вѣроятно допустили бы послѣднее. — Безъ сомнѣнія. — Слѣдовательно, эти дѣйствія суть блага не по другой какой причинѣ, а только по тому, что онѣ оканчиваются удовольствіями, C. что ими прекращаются и отвращаются страданія? Или вы разумѣете другую цѣль, кромѣ удовольствій и страданій, по отношенію къ которой называете ихъ добрыми? Я не думаю, чтобы они подтвердили послѣднее. — И я также, сказалъ Протагоръ. — По этому вы гонитесь за удовольствіемъ, какъ за добромъ, и бѣгаете страданія, какъ зла? Они согласились бы. — Конечно. — И такъ, вы почитаете страданіе зломъ, а удовольствіе добромъ; между тѣмъ какъ прежде, и удовольствіе называли зломъ, если оно лишаетъ васъ удовольствій большихъ, чѣмъ само, или приготовляетъ страданія важнѣе D. представляемыхъ имъ наслажденій. Впрочемъ, можетъ быть, вы по чему другому, для какой-нибудь иной цѣли называли удовольствіе зломъ? Въ такомъ случаѣ скажите намъ. Но вы не можете сказать. — И мнѣ кажется, что не могутъ, отвѣчалъ Протагоръ. — Не такъ же ли опять надобно думать и о самомъ страданіи? Прежде не говорили ли вы, что страданіе — добро, по тому что имъ замѣняются страданія болѣе тѣхъ, какія есть въ немъ, или приготовляются удовольствія важнѣе настоящаго страданія? Впрочемъ, можетъ быть, у E. васъ въ виду другая цѣль, по которой страданіе называется добромъ, а не та, о которой я говорю? въ такомъ случаѣ укажите намъ ее. Но вы не укажете. — Ты правъ, сказалъ Протагоръ. — Далѣе, положимъ, вы спросите меня: къ чему же ты такъ много и съ разныхъ сторонъ разсматриваешь это? Прошу снисхожденія, отвѣчалъ бы я. Во-первыхъ: не легко показать, что значитъ то состояніе, въ которомъ, по вашему выраженію, человѣкъ служитъ удовольствіямъ; во-вторыхъ, въ этомъ именно и сосредоточивается вся сила доказательствъ. Я считаю нужнымъ и еще сказать вамъ: смотрите, называете ли вы добро чѣмъ-то отличнымъ отъ удовольствія, а зло — чѣмъ-то отличнымъ отъ страданія? или для васъ 355. достаточно прожить вѣкъ пріятно, безъ страданій? Если достаточно, и вы не знаете другаго добра или зла, которое не оканчивалось бы этимъ; то слушайте далѣе. Когда вы говорите, что нерѣдко человѣкъ, понимающій извѣстное дѣйствіе, какъ зло, тѣмъ не менѣе, совершаетъ его, хотя бы и могъ не совершать, потому что бываетъ побѣжденъ и возбуждается удовольствіями, когда вы говорите также, что B. человѣкъ, знающій добро, не хочетъ дѣлать его, повинуясь минутному удовольствію: то ваши слова я нахожу смѣшными. А что онѣ смѣшны, тотчасъ будетъ видно, какъ скоро мы перестанемъ называть предметы различными именами, напримѣръ, и пріятнымъ и непріятнымъ, и добромъ и зломъ; но, такъ какъ этихъ предметовъ найдено только два, будемъ означать ихъ и двумя названіями, то-есть, или всегда добромъ и зломъ, или всегда пріятнымъ и непріятнымъ. C. Условившись такимъ образомъ, мы говоримъ, что человѣкъ, понимающій зло, какъ зло, тѣмъ не менѣе совершаетъ его. Но пусть спросятъ насъ: по чему? По тому, скажемъ, что онъ побѣждается. — Чѣмъ побѣждается? спросятъ еще. — На это уже нельзя отвѣчать: удовольствіемъ; потому что вмѣсто слова «удовольствіе» мы приняли слово «добро». И такъ, остается только повторять: по тому что побѣждается. — Да чѣмъ же побѣждается? скажутъ намъ. — Ахъ, ради Зевса, добромъ. — Тогда, вопрошатель, если онъ любитъ уколоть, засмѣется и примолвитъ: забавныя вещи разсказываете вы! Человѣкъ, зная что зло есть зло, и что не должно дѣлать его, D. увлекается къ совершенію зла добромъ! Но это добро сто́итъ, или не сто́итъ того, чтобъ имъ побѣждено было зло? спроситъ онъ. — Мы конечно будемъ отвѣчать: не стоитъ; по тому что иначе тотъ не погрѣшилъ бы, кто повиновался бы удовольствіямъ. — По чему же именно; спроситъ онъ, добро не стоитъ зла, или зло — добра? По тому ли, что одно больше, а другое меньше, одного много, а другаго не много? E. Вѣдь намъ нечего сказать, кромѣ этого[129]. Стало быть явно, скажетъ онъ, что быть побѣжденнымъ, по вашему, значитъ принимать большее зло вмѣсто меньшаго добра? — Выходитъ такъ. — Теперь, перемѣнимъ имена, то-есть, означимъ тѣже предметы словами: пріятное и непріятное, и скажемъ: человѣкъ, знающій, что (прежде говорили: зло, а въ настоящемъ случаѣ пусть будетъ: непріятное) непріятное непріятно, тѣмъ не менѣе совершаетъ его, потому что побѣждается удовольствіями, хотя удовольствія очевидно, не стоютъ быть побѣдителями. 356. И чѣмъ опредѣляется цѣнность удовольствія[130] въ сравненіи съ страданіемъ, какъ не избыткомъ, или недостаткомъ котораго нибудь изъ нихъ, то-есть, тѣмъ, что одно больше, а другое меньше; одного много, другаго немного, одно выше, другое ниже? Положимъ, что кто нибудь скажетъ: Сократъ! настоящая пріятность и непріятность весьма отлична отъ слѣдующей за тѣмъ пріятности и страданія. Я спрошу: въ чемъ же состоитъ это различіе, какъ не въ удовольствіи и страданіи? Инаго различія нѣтъ. Человѣкъ, B. умѣющій взвѣшивать, на одну тарелку вѣсовъ складываетъ пріятности, а на другую страданія, какъ ближайшія, такъ и отдаленныя, и взвѣшивая ихъ, видитъ, что́ перетягиваетъ. Если, то-есть, сравниваешь пріятности съ пріятностями, то избирай значительнѣйшія и бо́льшія; если же — страданія съ страданіями, то — маловажныя и меньшія; а когда поставляешь въ сравненіе пріятное съ непріятнымъ, — поступай слѣдующимъ образомъ: какъ скоро пріятное выше непріятнаго, дальнѣйшее выше ближайшаго, или ближайшее выше дальнѣйшаго, — дѣлай его; напротивъ, какъ скоро пріятное C. пересиливается непріятнымъ, — не дѣлай его. Не таково ли отношеніе между ими, люди, сказалъ бы я? И они конечно согласились бы со мною? — Согласился и Протагоръ. — А если такъ, продолжалъ бы я, то отвѣчайте мнѣ: одна и таже величина кажется ли вашему взору вблизи бо̀льшею, а вдали мѐньшею, или не кажется? — Подтвердятъ. — Не тоже ли скажете вы о широкомъ и многочисленномъ? не тоже ли — о голосахъ, которые, будучи равны одинъ другому, вблизи представляются громкими, а вдали тихими? — И это подтвердили бы. — Но D. если счастіе наше состоитъ съ одной стороны въ производствѣ и полученіи великихъ массъ, а съ другой, въ избѣжаніи и недѣланіи малыхъ; то гдѣ искать спасенія жизни? Въ искусствѣ ли измѣрять, или въ значеніи явленія? Послѣднее очевидно обманываетъ насъ, нерѣдко заставляя понимать одно и тоже различнымъ образомъ и колебаться въ дѣйствіяхъ и избраніи вещей великихъ и малыхъ. Однимъ только искусствомъ измѣрять обличается этотъ обманъ E. чувствъ; одно оно, открывая истину, доставляетъ душѣ спокойствіе, устанавливаетъ ее въ истинѣ и спасаетъ жизнь. И такъ, искусство ли измѣрять, или какое другое искусство почли бы люди спасеніемъ жизни? — Искусство измѣрять, отвѣчалъ Протагоръ. — Положимъ же, что спасеніе нашей жизни зависитъ отъ избранія того, что равно и неравно: но какъ скоро надлежало бы рѣшить, когда должно избрать большее, и когда меньшее, надобно ли разсматривать то и другое само по себѣ, или въ сравненіи съ иными вещами, надобно ли предпочесть близкое или отдаленное; то въ этомъ случаѣ, что спасло бы жизнь? не знаніе ли, не мѣра ли, какъ средство опредѣлять избытокъ и недостатокъ? И такъ какъ 357. это искусство имѣетъ дѣло съ равнымъ и неравнымъ; то не ариѳметика ли? Люди вѣроятно подтвердили бы это, или нѣтъ? — Конечно подтвердили бы, отвѣчалъ Протагоръ. — Хорошо, люди. Но если спасеніе жизни состоитъ въ правильномъ избраніи удовольствія и страданія, многаго и немногаго, большаго и меньшаго, дальнѣйшаго и ближайшаго; то подобное изслѣдованіе избытка, недостатка и взаимнаго равенства не представляется ли съ перваго взгляда мѣрою? — Необходимо. — А когда оно есть мѣра, то непремѣнно — искусство и знаніе? — Такъ, скажутъ они, — Опредѣлимъ-же теперь значеніе этого искусства и знанія. Что оно есть знаніе, это достаточно видно изъ тѣхъ самыхъ отвѣтовъ, C. которые я и Протагоръ давали на ваши вопросы. Помните, вы спрашивали: по чему оба мы согласны въ томъ, что нѣтъ ничего лучше знанія, что оно всегда господствуетъ и надъ удовольствіями и надъ всѣмъ другимъ, до чего касается, а сами утверждали, что удовольствіе часто владычествуетъ и надъ знающимъ человѣкомъ? Помните, когда мы не соглашались съ вами, вы спросили: Протагоръ и Сократъ! если это состояніе не есть служеніе удовольствіямъ; то что же D. оно? Скажите намъ, какъ вы это называете? Мы конечно могли бы тогда же отвѣчать вамъ, что это просто незнаніе: но вы посмѣялись бы надъ нами; а теперь, пожалуй, смѣйтесь, — вы будете смѣяться и надъ самими собою, ибо сознались, что люди, ошибающіеся въ выборѣ удовольствій и страданій, — а это — добро и зло, — ошибаются по недостатку знанія, — и не просто знанія, но еще, какъ прежде E. допущено вами, по недостатку науки измѣрять; дѣйствіе же погрѣшительное, безъ знанія, какъ вамъ самимъ извѣстно, производится невѣжествомъ. И такъ, служить удовольствіямъ, значитъ находиться въ крайнемъ невѣжествѣ, коего врачами признаютъ себя Протагоръ, Продикъ и Иппіасъ. Между тѣмъ, думая, что это происходитъ отъ другой причины, а не отъ невѣжества, вы и сами не приходите, и дѣтей не присылаете къ этимъ учителямъ знанія. Вы заботитесь о деньгахъ; но не давая ихъ софистамъ, дѣлаете зло частное и общественное. — Вотъ что отвѣчали бы мы людямъ!
Теперь, послѣ Протагора, обращаюсь къ вамъ, Иппіасъ и Продикъ, — пусть наше дѣло будетъ общимъ. — Скажите, 358. правду ли я говорилъ, или неправду? — Всѣ совершенно согласились, что мои слова были справедливы. — Стало-быть вы допускаете, сказалъ я, что пріятное есть добро, а непріятное — зло. Мнѣ нѣтъ болѣе нужды въ Продиковомъ различеніи именъ. Назови это, почтеннѣйшій Продикъ, пріятнымъ, радостнымъ, веселымъ, или какъ тебѣ угодно иначе; только въ отвѣтѣ давай своему названію такой смыслъ, B. какого я хочу. — Продикъ, улыбнувшись, согласился, и другіе съ нимъ. — Такъ чтоже это, почтеннѣйшіе, спросилъ я? всѣ наши дѣйствія, клонящіяся къ безбѣдной и пріятной жизни, нельзя ли почесть прекрасными? А прекрасное дѣло не есть ли доброе и полезное? — Такъ. — Если же пріятное есть доброе, продолжалъ я; то человѣкъ, зная или думая, что другое нѣчто — лучше того, что онъ дѣлаетъ, и C. возможно для него, конечно не будетъ дѣлать того дѣла, когда въ своей власти имѣетъ лучшее? И не правда ли, что быть ниже самаго себя въ этомъ случаѣ, есть невѣжество, а выше самаго себя, — мудрость? — Всѣ согласились. — Чтожъ? По этому находиться въ невѣжествѣ, значитъ имѣть ложное мнѣніе и обманываться касательно дѣлъ великой важности? — И на это всѣ согласились. — Не справедливо ли также, сказалъ я, что никто добровольно не стремится къ злому, или къ тому, что почитаетъ злымъ? Да и неестественно, кажется, человѣку, вмѣсто добра, желать того, что D. признаетъ онъ худымъ. Если же кто-нибудь и поставляется въ необходимость избрать изъ двухъ золъ одно; то вѣрно не изберетъ бо̀льшаго, когда возможно мѐньшее. — Это также всѣмъ намъ показалось. — Чтожъ? допускаете ли вы боязнь и страхъ? и такъ же ли, какъ я (это къ тебѣ относится, Продикъ), почитаете это какимъ-то ожиданіемъ зла? — называйте его боязнію или страхомъ, все равно. — Протагоръ и Иппіасъ согласились, что боязнь и страхъ это самое; но Продикъ сказалъ, что такимъ образомъ надлежало опредѣлить E. боязнь, а не страхъ. — Ничего, Продикъ, возразилъ я; дѣло въ томъ, справедливо ли сказанное прежде? то-есть, захочетъ ли человѣкъ идти къ тому, чего боится, когда отъ него зависитъ стремиться къ предмету, не внушающему страха? или, послѣ того, съ чѣмъ мы согласились, это невозможно? Прежде было допущено, что чего мы боимся, то почитаемъ зломъ; а что почитаемъ зломъ, того не ищемъ и 359. добровольно не получаемъ. — Это показалось всѣмъ.
Но когда такъ, Продикъ и Иппіасъ; то пусть теперь Протагоръ защищаетъ справедливость первыхъ своихъ отвѣтовъ, — не самыхъ первыхъ, которыми допускалось пять частей добродѣтели, не похожихъ одна на другую и имѣющихъ свои особенныя значенія; нѣтъ, я разумѣю не тѣ, а послѣдующія. Въ послѣдствіи онъ говорилъ, что четыре добродѣтели дѣйствительно близки одна къ другой; но пятая, B. то-есть мужество, весьма отлична отъ нихъ. Ты можешь, Сократъ, видѣть это изъ того, сказалъ онъ, что есть люди самые нечестивые, самые несправедливые, самые безразсудные и глупые, которые однакожь очень мужественны, и отсюда заключить, что мужество весьма отлично отъ прочихъ частей добродѣтели. Я тогда же былъ удивленъ этимъ отвѣтомъ (а еще болѣе удивился, изслѣдовавъ его вмѣстѣ съ вами) и по тому спросилъ Протагора: не смѣлыхъ ли называетъ онъ мужественными? даже отважныхъ, отвѣчалъ C. онъ. Помнишь ли ты это, Протагоръ? — Помню. — Скажи же намъ, спросилъ я, предъ чѣмъ отважны мужественные? предъ тѣмъ ли, предъ чѣмъ и трусы? — Нѣтъ, отвѣчалъ онъ. — Значитъ, предъ инымъ чѣмъ-нибудь? — Да, сказалъ онъ. — Можетъ быть трусы отважны предъ тѣмъ, что требуетъ смѣлости, а мужественные предъ тѣмъ, что страшно? — Люди такъ говорятъ, Сократъ. — Правда, примолвилъ D. я; но не о томъ рѣчь: мнѣ нужно знать, предъ чѣмъ отважны мужественные, именно по твоему мнѣнію? предъ тѣмъ ли, что страшно, и что почитаютъ они страшнымъ, или предъ тѣмъ, что нестрашно? — Но это-то, сказалъ онъ, по смыслу недавнихъ твоихъ доказательствъ, невозможно. — И то правда: если же слова мои вѣрны, то никто не захочетъ приближаться къ тому, что почитаетъ страшнымъ, развѣ невѣжество заставитъ кого нибудь быть ниже себя. — Согласился. — Но, всѣ трусы и мужественные отваживаются на то, что требуетъ смѣлости; слѣдовательно, и трусы и мужественные стремятся къ одному. — Нѣтъ, Сократъ, E. совершенно напротивъ: трусы стремятся вовсе не къ тому, къ чему мужественные: напримѣръ, одни хотятъ идти на войну, а другіе не хотятъ. — Но прекрасно ли идти на войну, или постыдно? — Прекрасно, отвѣчалъ онъ. — А прежде мы согласились, что прекрасное есть вмѣстѣ и доброе; ибо всѣ прекрасныя дѣйствія, сказали мы, суть также и добрыя дѣйствія. — Справедливо; я всегда такъ думаю. — Хорошо, 360. примолвилъ я; которые же, по твоему мнѣнію, не хотятъ идти на войну, когда это дѣло прекрасное и доброе? — Трусы, отвѣчалъ онъ. — Но прекрасное и доброе есть вмѣстѣ и пріятное? спросилъ я. — Согласенъ, сказалъ онъ. — Чтожъ, трусы съ сознаніемъ ли не хотятъ того, что находятъ прекраснымъ, добрымъ и пріятнымъ. — Если мы согласимся на это, сказалъ онъ, то поставимъ себя въ противорѣчіе съ прежде допущенными положеніями. — А мужественный? не къ тому ли идетъ онъ, что находитъ прекраснымъ, добрымъ и пріятнымъ. — Необходимо согласиться, отвѣчалъ онъ. — По этому мужественные, боясь чего нибудь, боятся не B. постыднаго страха, и обнаруживаютъ смѣлость не постыдною отвагою? — Правда, сказалъ онъ. — Если же то и другое не постыдно, — значитъ прекрасно? — Согласенъ. — А когда это дѣло прекрасное, то и доброе? — Такъ. — Слѣдовательно и трусы, и смѣльчаки, и изступленные, боятся постыднаго страха и оказываютъ постыдную смѣлость? — Согласенъ. — Но отваживаются они на постыдное и злое по другой ли какой причинѣ, или по незнанію C. и невѣжеству? — По незнанію и невѣжеству, отвѣчалъ онъ. — Чтожь теперь? То, по чему трусы — трусы, называешь ты трусостію, или мужествомъ? — Трусостію, отвѣчалъ онъ. — А трусовъ не потому ли назвали мы трусами, что они не знаютъ, что страшно? — Конечно по тому, сказалъ онъ. — Слѣдовательно, трусы бываютъ трусами отъ невѣжества? — Согласенъ. — Но трусостію ты согласился назвать то, отчего трусы — трусы? — Подтвердилъ. — Именно, трусость есть незнаніе того, что страшно D. и не страшно? — Одобрилъ. — А трусости противно мужество? — Такъ. — Слѣдовательно, мудрость касательно того, что страшно и нестрашно, противно незнанію этихъ вещей? — И это еще одобрилъ. — Незнаніе же ихъ есть трусость? — На это уже едва отвѣчалъ. — Стало-быть, мудрость относительно того, что страшно и нестрашно, есть мужество, такъ какъ оно противуположно незнанію этихъ вещей? — Тутъ Протагоръ не хотѣлъ даже подать знакъ согласія и замолчалъ. А я продолжалъ: Что же, Протагоръ? и не подтверждаешь и не отвергаешь? — Самъ кончи, сказалъ E. онъ. — Позволь сдѣлать еще одинъ вопросъ, примолвилъ я: не думаешь ли ты и теперь, какъ думалъ прежде, что между людьми есть величайшіе невѣжды, которые однакожь очень мужественны? — Тебѣ, сказалъ онъ, кажется, сильно хочется, чтобы я отвѣчалъ: изволь, признаюсь, что прежде допущенныя мною положенія не позволяютъ мнѣ отвѣчать на это положительно. — Но я спрашивалъ тебя не для чего инаго, а только для того, чтобы изслѣдовать все, относящееся къ добродѣтели, и въ чемъ состоитъ самая добродѣтель. 361. Знаю, что по раскрытіи этого, совершенно объяснилось бы и то, о чемъ мы оба такъ долго разсуждали: я, — что учить добродѣтели невозможно; ты, — что она изучима. А теперь результатъ нашего разговора представляется мнѣ въ видѣ доносчика, или насмѣшника; онъ, если бы могъ говорить, сказалъ бы: какъ вы странны, Сократъ и Протагоръ! Ты, Сократъ, прежде утверждалъ, что добродѣтели учить нельзя, а теперь хочешь противнаго тому, — усиливаешься доказать, что всѣ виды добродѣтели, — и справедливость, и разсудительность, и мужество, суть знаніе; но вѣдь отсюда слѣдуетъ, что всѣ онѣ могутъ быть предметомъ науки. Если бы добродѣтель была не знаніе, а что-нибудь другое, какъ доказывалъ Протагоръ; то она, очевидно, не могла бы быть изучимою: но такъ какъ, соотвѣтственно твоему домогательству, Сократъ, она — знаніе; то странно, отъ чего бы ей не быть предметомъ науки. Равнымъ образомъ, Протагоръ прежде полагалъ, что добродѣтель изучима, а теперь домогается, по видимому, противнаго, и лучше соглашается называть ее почти всѣмъ, лишь бы только не знаніемъ. Но C. подъ этимъ условіемъ она никакъ не можетъ быть предметомъ науки. Обозрѣвая такимъ образомъ все съ начала до конца, и встрѣчая ужасныя противорѣчія, я сильно желаю распутать ихъ, и хотѣлъ бы, послѣ прежнихъ нашихъ изслѣдованій, опредѣлить: что такое добродѣтель? а потомъ опять разсмотрѣть: изучима ли она, или нѣтъ? Пусть тотъ Эпиметей не вводитъ насъ въ обманъ при изслѣдованіи, какъ D. онъ, по твоимъ словамъ, обошелъ насъ при раздѣлѣ. Мнѣ, и въ притчѣ, Прометей нравится больше Эпиметея. Руководствуясь имъ и желая быть предусмотрительнымъ[131] въ цѣлой своей жизни, я располагаю всѣми своими дѣлами и, если хочешь, съ удовольствіемъ буду изслѣдовать вмѣстѣ съ тобою предметъ нашего разсужденія, какъ обѣщался сначала. — Твое усердіе, Сократъ, и искуство весть разговоръ — похвальны, отвѣчалъ Протагоръ. Впрочемъ и я, думаю, — E. человѣкъ нехудой, а особенно независтливъ: говорю многимъ, что изъ всѣхъ, съ кѣмъ встрѣчаюсь, и преимущественно изъ сверстниковъ твоихъ, болѣе уважаю тебя, и не удивляюсь, что ты будешь принадлежать къ числу знаменитѣйшихъ мужей по своей мудрости. Что же касается до предлагаемаго тобою предмета, то изслѣдуемъ его, если хочешь, послѣ: а 362. теперь время обратиться къ чему нибудь другому. — Пусть будетъ такъ, какъ тебѣ угодно, сказалъ я: при томъ, и мнѣ давно уже пора идти, и только благодаря любезному Калліасу, я доселѣ оставался здѣсь. — Послѣ этихъ обоюдныхъ объясненій, мы разстались.
Примѣчанія
- ↑ Иліад. XX, 348 «Едва показался на юношѣ пріятный пушокъ».
- ↑ Къ тебѣ, πρός σέ, вмѣстѣ съ Гейндорфомъ, Беккеромъ, Штальбомомъ и Астомъ принимаю, вмѣсто Стефанова περὶ σὲ κἀκεῖνον, что здѣсь вовсе неумѣстно.
- ↑ По свидѣтельству Корненія Непота (VII, 1), Alcibiades natus iu amplissima civitate, summo genere, omnium aetatis suae multo formosissimus. Впрочемъ Сократъ здѣсь явно шутитъ надъ тѣлесною красотою, почитая ее ничтожною въ сравненіи съ красотою души, или мудростію.
- ↑ Здѣсь говорится о второмъ прибытіи Протагора въ Аѳины (См. ниже p. 310), по изслѣдованію Аста (Platons. Leb. u. Schrift, p. 77 sq.), въ 3,89 ол. Сравн. Macrob. (Saturn. I, 1 p. 203, ed. Bip.): Paralus vero et. Xantippus, quibns Pericles pater fuit, cum Protagara disserunt secundo adventu Athenis morante, quos multo ante infamis illa pestilentia Atheniensis absumserat. Annos ergo coëuntium mitti in digitos, exemplo Platonis nobis suffragante, non convenit.
- ↑ Перескажи же намъ вашу бесѣду. Погречески вопросительная рѣчь: τί οὖν οὐ δὶηγήσω; — формула учтивости, употреблявшаяся вмѣсто повелительнаго наклоненія. Подобн. обр. Conviv. init, τί οὺ περιμενεῖς; 175. B. οὐκοῦν καλεἷς ἀυτὸν καἰ μὴ ἀλήσειας; и ниже 311. A. ἀλλὰ τί οὐ βαδίζομεν παρ᾽ αὑτόν;
- ↑ Разумѣется одинъ изъ слугъ, ἀκολσύθος. Беккъ замѣчаетъ, что слуга, на котораго здѣсь указывается, не могъ быть рабъ, потому что рабамъ не позволялось сидѣть въ присутствіи господъ. Но ἀκολούθοι были не рабы, а почетные слуги, составлявшіе свиту господина. Одни изъ нихъ шли впереди его, другіе позади, а иные сидѣли у его ногъ во время стола. Поэтому они назывались и разными именами. См. Hoffmann. Lexic. v. Pedissequus.
- ↑ Нѣтъ ли чего новаго? μή τι νεώτερον; вм. μή τι νέον, Греки о новости обыкновенно спрашивали въ степени сравнительной, отрѣшенно, тогда какъ мы, не сравнивая опредѣленно двухъ предметовъ, употребляемъ — положительную. Подобнымъ образомъ Phaedon. 105. A. οὐ γἁρ χεῖρον πολλάκις ἀκούειν.
- ↑ Въ Аттикѣ извѣстны были двѣ деревни подъ именемъ Эноэ: одна близъ Элевѳеріи, а другая подлѣ Мараѳона См. Interpr. ad Thucid. II, 18. Wesseling. ad Diod. IV, 60.
- ↑ Я былъ еще ребенкомъ, παῖς ἤ, пр. нес. средн. вмѣсто ἤμην. Въ нѣкоторыхъ спискахъ вмѣсто ἤ стоитъ ἦν.
- ↑ Калліасъ, сынъ Иппоника, по свидѣтельству Перизонія (ad Aelian. V. H. XIV, 16), былъ слѣпымъ почитателемъ софистовъ и своими деньгами много способствовалъ ихъ славѣ.
- ↑ Встанемъ, да выдемъ на галлерею, ὲξαναστῶμεν εἰς τὴν αὐλήν, выраженіе сжатое, заключающее въ себѣ два понятія: — встать и пойти. Αὐλή, соотвѣтствуетъ латинскимъ словамъ aula и aulaeum. Древніе съ особеннымъ удобствомъ устрояли надворную часть домовъ или галлерею, и украшали ее различнымъ образомъ, а особенно коврами и статуями. Это мѣсто назначалось для прогулки и называлось αὐλή. Такія же aula или aulaea устрояемы были въ греческихъ театрахъ и дали начало декораціямъ. Hoffm. Lex. v. aulaeum.
- ↑ Изъ многихъ мѣстъ Платона (Alcib. I. 106. Theag. 122), Ксенофонта (de republ. Laced. II. 1), Исократа (Paneg. II, 195) и Аристотеля (Polit. VII, 3) видно, что обыкновенный курсъ воспитанія дѣтей въ Греціи состоялъ изъ грамматики, музыки и гимнастики. Но подъ общимъ названіемъ грамматики разумѣлись, кажется, всѣ отрасли словесныхъ наукъ, а подъ именемъ музыки — преимущественно τὸ κιθαρίζειν — игра на цитрѣ.
- ↑ Общественнымъ наставникомъ — δημιουργός. Это слово, когда оно прилагается къ людямъ, означаетъ мастера, или такого художника-спеціалиста, къ которому народъ въ требуемыхъ случаяхъ обращался, какъ къ знатоку, аккредитованному обществомъ. Въ этомъ смыслѣ τῷ δημιουργῷ противуполагался ὶδιώτης.
- ↑ Доброму или худому человѣку, οὐτ᾽ εὶ ἀγαθῷ οὑτ᾽ εἰ κακῷ πράγματι. Подъ словомъ πρᾶγμα Греки большею частію разумѣли вещь въ смыслѣ неопредѣленномъ, нѣчто, а иногда — лицо, даже цѣлый народъ; напр. Gorg. 520. B. μέμφεσθαι τοότφ τῷ πράγματι (т. е. народу); Krit. 53. D. καί οὐκ οἴει ἄσχημων φανεἶσθαι τὸ τοῦ Σωκράτους πρᾶγμα. Поэтому я перевожу: доброму или худому человѣку.
- ↑ Слово софистъ у Грековъ значило то же, что у насъ знатокъ чего-нибудь, только софистовъ сверхъ того почитали еще учителями своего искуства и этою чертою отличали ихъ отъ мудрецовъ. Впослѣдствіи Греки словами τὰ σοφὰ, ὼς τῶν σοφιστῶν πράγματα стали означать уже словесныя хитрости, уловки, обманы.
- ↑ Разношчиками или рыночными торговцами, ἔμπορός τις ῆ κάπηλος. Ἔμποροι (собст. peregrinatores) πλανῆται ἐπὶ τὰς πόλεις (Polit. II, 371). Καπήλους Платонъ описываетъ въ томъ же мѣстѣ, какъ τοὺς πρὸς ὤνὴν τε καί πρᾶσιν διακονοῦντας, ἱδρυμένους ὲν ἁγορᾷ, или, по описанію Цицерона (de offic. 1, 42), qui mercantur a mercatoribus, quod statim vendant. У насъ: разношчики и рыночные торговцы.
- ↑ Мнѣ кажется, чѣмъ-то похожимъ на это. Но чѣмъ питается.... φαίνεται γὰρ ἔμοιγε τοιοῦτός τις. Τρέφεται δὲ и πρ. Такъ читается въ Ald. et Bas. I. 2. И это чтеніе вѣрнѣе того, по которому φαίνεται γάρ ἔμοιγε τοιοῦτός τις влагается въ уста Иппократа. Фицинъ переводитъ: Hipp. Talis mihi sane videtur; verum quibus alitur animus? Но Иппократъ не могъ сказать φαίνεταὶ γἁρ ἔμοιγε. Ему, какъ любителю софистовъ, это было неприлично.
- ↑ Должно быть, познаніями, μαθήμασι δήπου. Подъ словомъ μαθήματα я разумѣю познанія, а не науки. Науки и искуства у Грековъ назывались τέχναι, которыми положительно, сообразно съ принятыми формами, занимались такъ называемые δημιουργοί, общественные мастера и художники. Къ числу такихъ мастеровъ относились и народные ораторы. Но высшее разсматриваніе науки и искуства, художественное, или творческое разработываніе ихъ, а особенно изслѣдованіе связи между ними, почиталось дѣломъ мудрости, философіи, или гармоніи. Платонъ постоянно приписываетъ софистамъ искуство (τέχνη) учить юношество за деньги: но такъ какъ софисты выдавали себя за людей знающихъ все, и потому брались сообщать своимъ слушателямъ познанія (μαθήματα) о всемъ; то Платонъ нерѣдко называетъ ихъ иронически и мудрецами, σοφοί. Итакъ μαθήματα суть отрывочныя познанія изъ области различныхъ науки и искуствъ, не имѣющія въ своемъ основаніи одной идеи, но измѣняющія свой характеръ, смотря по направленію преподавателя и требованію слушателей.
- ↑ О путешествіяхъ софистовъ съ этою цѣлію говоритъ Платонъ, Tim. 19. E. τὸ δὲ τὡν σοφιστῶν γένος — ἅτε πλανητὸν ὄν κατά πόλεις, οὶκήσεις τε ἰδὶας οὐδαμῆ διωκηκός. Lucian Hermot, § 58. καἰ φιλόσοφοι ἀποδίδονται τά μαθήματα, ὥσπερ οἰ κάπηλοι, κερασάμενοί γε οἰ πολλοὶ καί δολώσαντες καί κακομετροῦντες.
- ↑ Заплативъ за урокъ, καταθέντα τὴν τιμήν. Софисты брали съ своихъ слушателей, по условію, деньги послѣ каждаго урока. Отсюда Aristoph. Nub. 246. μισθὀν δ᾽, ὅντιν᾽ ἂν πράττη μ᾿, ὀμοῦμαί σοι καταθήσειν τοὺς θεούς. Сравн. ниже 328 C.
- ↑ Атеней (V. 310. T. II. Сравн. Casaub. p. 210. T. III) обвиняетъ Платона въ анахронизмѣ, говоря, что Иппіасъ элейскій никакъ не могъ быть въ Аѳинахъ въ одно время съ Протагоромъ; потому что Протагоръ въ другой разъ приходилъ въ Аѳины во время пелопонезской войны. Но Платонъ вѣроятно и не заботился о хронологической истинѣ, а сводилъ современныхъ себѣ софистовъ произвольно и излагалъ ихъ мнѣнія, какъ мимикъ. Иппіасъ описывается, какъ самый тщеславный педантъ своего времени. См. Groen. van. Prinsterer. Prosopograph. Plat. p. 91 sq. Тамъ же о Продикѣ хіоскомъ p. 87. sq.
- ↑ Съ этими мыслями, δόξαν ἡμἰν ταῦτα, — аттицизмъ, нерѣдко встрѣчающійся и у другихъ писателей; такъ Xenoph. Anab. IV. I. 13. δὁξαν δὲ ταῦτα ἐκήρυξαν οὔτω ποιεὶν. Lucian. Ver. Host. 1, 7. δόξαν δέ μοι καὶ ὄθεν ἄρχεται ό ποταμὸς καταμαθεὶν, и проч. Значеніе его можно видѣть изъ слѣдующаго необходимаго дополненія: δόξαν ἡμῶν ἐχόντων περὶ ταῦτα.
- ↑ Богатые Греки, каковъ былъ и Калліасъ, начиная оставлять національный образъ жизни и подражая въ роскоши Персамъ, имѣли въ домахъ своихъ евнуховъ. Тѣже обычаи мало по-малу приняты были и Римлянами. Terent. Eun. 1, 2. 28. De janitoribus, seu pueris ab janua, см. Pignor. de serv. p. 214 sq.
- ↑ Недосугъ самому. Οὑ σχολὴ αὺτᾦ, то-есть, господину. Такимъ же образомъ Римляне употребляли мѣстоим. ipse См. Bach. ad Xenoph. Oecon. III, 5. Spanheim. ad Aristoph. Nub. v. 219. Burmann. ad Virgil. Georg. IV. 82. Такъ употребляется оно и у насъ — въ простонародьѣ, гдѣ этимъ мѣстоименіемъ указывается не только на господина, но и на хозяина или хозяйку дома.
- ↑ Тогда слуга едва согласился отворить намъ дверь. Μόγις οὖν ποτε ἡμῖν ἄνθρωπος ἀνέωξε τἠν θύραν: Ἄνθρωπος почти во всѣхъ изданіяхъ безъ члена. Астъ заключаетъ отсюда, что Греки, говоря о комъ-нибудь съ униженіемъ, произносили нарицательное его имя безъ члена. Догадка остроумная и вѣроятная — тѣмъ болѣе, что она подтверждается подобнымъ употребленіемъ именъ въ новыхъ языкахъ; отсюда конечно обычай и въ Россіи называть слугу человѣкомъ, ἄνθρωπος?
- ↑ Вдоль перистиля залы, ἐν τᾦ προστόῳ. Προστόον, зала, непосредственно слѣдовавшая за переднею (atrium) и отличавшаяся отъ нашихъ залъ тѣмъ, что вдоль всѣхъ стѣнъ ея устроялся портикъ (peristylum), назначавшійся для прогулки, и потому называвшійся также περίπατον. См. Vitruv. V, 2. VI, 7. 10. Περιπατεῖν значило ходить вдоль и вокругъ перестиля залы.
- ↑ Упоминаемый здѣсь Хармидъ есть тотъ самый, именемъ котораго названъ одинъ изъ Платоновыхъ разговоровъ.
- ↑ Мендея, одинъ изъ Ѳракійскихъ городовъ. См. Pomp. Mel. II, 2.
- ↑ Позади ихъ, τοῦτων δἑ οἱ ὄπισθεν. Οἰ нѣтъ во многихъ лучшихъ спискахъ, и оно, очевидно, лишнее; потому что выраженіе οἱ ὂπισθεν должно бы указывать на извѣстныхъ уже слѣдователей; но объ нихъ не было говорено. Притомъ τούτων здѣсь зависитъ отъ предлога, а не отъ глагола; слѣдовательно ὄπισθεν не можетъ быть обращено въ прилагательное. Конструкція такова: τούτων δὲ ὂπισθεν ἡκολούθουν ὲπακούοντες τῶν λεγομένων. За ними, т. е., почетными слушателями, которые формально не принадлежали къ школѣ, шли дѣйствительные ученики.
- ↑ Потомъ я узрѣлъ, сказалъ бы Омиръ, τὸν δὲ μετ᾿ εἱςενόησα, ἒφη Ὅμηρος (Odyss. XI, 601). Шлейермахеръ полагаетъ, что слова ἒφη Ὄμηρος внесены въ текстъ e margine, слѣдовательно въ переводѣ должны быть выпущены. Но у Платона много подобныхъ мѣстъ. Напр. Theaet. 170 D. Νή τὸν Δία, ὤ Σώκρατες, μάλα μυρίοι δῆτα, φήσιν Ὅμηρος, οἲ γέ μοι τὰ ἐξ ἀνθρώπων πράγματα παρέχουσι, Menon. 76 D. ἑκ τούτων δή σύνες ὂ τι λέγω, ἔφη Πίνδαρος и проч. Grou приводитъ другую причину умѣстности словъ ἔφη Ὅμηρος. Platon donne ici finement à entendre, говоритъ онъ, que les sophistes ne sont que des ombres, des phantomes des sages, comme ceux, qu’ Ulysse vit aux enfers; потому что при этомъ именно случаѣ сказаны слова τὸν δἑ μετ᾿ εἰςενόησα. Но Платону нужны были вѣроятно не слова, а эпическій тонъ Омира, чтобы пошутить надъ важною осанкою, диктаторскимъ тономъ и педантствомъ софистовъ. Эта мысль оправдывается напыщенностію слѣдующихъ за тѣмъ выраженій: ἐν θρὸνῳ καθήμενος — ἐφαίνοντο δὲ περὶ φύσεώς τε καὶ τῶν μετεώρον ἀστρονομικὰ ἂττα διερωτᾶν τὸν Ἵππιαν и проч. По этому мнѣ очень нравится замѣчаніе Стефана, что вмѣсто ἔφη Ὅμηρος, лучше бы (по крайней мѣрѣ сообразнѣе съ характеромъ подобной рѣчи въ русскомъ языкѣ) читать: φαίη ἂν Ὅμηρος.
- ↑ Подъ именемъ престола надобно разумѣть, по всей вѣроятности, нѣчто въ родѣ каѳедры, которая однакожъ тогда, какъ видно, не получила еще особаго названія.
- ↑ Эриксимахъ — врачь, часто упоминаемый въ сочиненіяхъ Платона, напр. въ Федрѣ и Пирѣ.
- ↑ Андротіонъ. См. разговоръ подъ именемъ Горгіаса 487 C.
- ↑ Наконецъ я увидалъ и Тантала, καὶ μὴν Τάνταλον εἰςεῖδον (Hom. Odyss. XI, 581). Платонъ уподобляетъ Продика Танталу, котораго богатство вошло у Грековъ въ пословицу: Ταντάλου χρήματα, Ταντάλου τάλαντα (см. Fischer. ad. Euthyphr. 41. Anacr. 383). Поводъ къ этому уподобленію подало Платону необыкновенное корыстолюбіе Продика, котораго современники называли пятидесятидрахмовымъ хвастуномъ (см. Krat. 384. Arist. Rhet. III, 14 etc.); потому что онъ требовалъ отъ слушателей за свои уроки по пятидесяти драхмъ, около 115 р. серебр.
- ↑ Окутанный, какъ мнѣ казалось, многими мѣхами и одѣялами. Шутка надъ изнѣженностію Продика. См. Casaub. ad Sveton. II, 78. Aristoph. Nub. 10. ὲν πέντε σισύραις ἐγκεκορδυλημένος.
- ↑ Керамисъ, деревня въ трибѣ Акамантисъ.
- ↑ Этотъ Агатонъ впослѣдствіи извѣстенъ былъ какъ поэтъ, и поэзія его отличалась изнѣженностію. Aristoph. Thesmoph. 52, 58 sq.
- ↑ Адимантъ, сынъ Кипида, исторически неизвѣстенъ; а сынъ Левколофида былъ вождемъ Аѳинскаго войска во время пелопонесской войны. Xenoph. hist. Graec. I, 4. 21.
- ↑ Критіасъ, сынъ Каллесхра, сперва долго былъ въ связи съ софистами и Сократомъ, потомъ ушелъ въ Ѳессалію и тамъ, по свидѣтельству Ксенофонта (Memor. 1. 2. 12), сдѣлался однимъ изъ жесточайшихъ и корыстолюбивѣйшихъ олигарховъ.
- ↑ Аѳинское правительство разумѣло софистику, какъ нововведеніе, враждебное нравамъ и религіи. По этому Протагоръ, сказавъ, что софистика возбуждаетъ ненависть, старается теперь доказать несправедливость обвиненій мнимою древностію своей науки и опереться на авторитетѣ знаменитыхъ людей. Сверхъ сего это направленіе разговора ведетъ прямо къ изслѣдованію нерѣшеннаго прежде вопроса: чему учитъ софистъ и полезно ли для души его ученіе.
- ↑ Первыя приписываются Орфею: Aristoph. Ran. 1064. Όρφεὺς μὲν γὰρ τελετὰς ἠμῖν κατέδειξε, а послѣднія — Музею, о которомъ см. Passow. in Mus. p. 21. 26 sq.
- ↑ Иккосъ тарентскій, славный атлетъ, процвѣтавшій около 77 ол. Говорятъ, что, желая сохранить свои силы и на играхъ всегда оставаться побѣдителемъ, онъ отказался приносить жертвы Венерѣ. Legg. VIII, 838. E. Astii. annot. p. 58.
- ↑ Иродикъ силиврійскій родился, кажется, въ Мегарѣ, а потомъ переѣхалъ въ Силиврію, одинъ изъ ѳракійскихъ городовъ близь Пропонтиды (Strab. VIII, p. 437). Онъ былъ учителемъ гимнастики; а потомъ, сдѣлавшись больнымъ, съ гимнастикою соединилъ медицину — не для того, чтобъ выздоровѣть, а чтобъ протянуть болѣзнь и умереть. Polit. III. 406. Arist. Rhet. I, 5. 29.
- ↑ Агаѳоклъ, музыкантъ, учитель Дамона, который въ свою очередь училъ музыкѣ Перикла. Lucret. 108. D. Plut. vita Pericl. 153 E.
- ↑ Питоклидъ хіосскій, музыкантъ и Пиѳагореецъ (Schol. comment. T. II, p. 387 Boeck.), былъ учителемъ Агаѳокла и Перикла (прежде Дамона).
- ↑ Впрочемъ я принималъ и другія мѣры осторожности, καὶ ἄλλας πρὸς ταύ τῃ ἔσκεμμαι, ὥςτε. Это выраженіе, кажется, повреждено, потому что καὶ ἄλλας (т. е. εὐλαβείας, какъ понимаютъ) ἔσκεμμαι, не имѣетъ связи съ другою половиною фразы: ὥςτε, σὺν θεῷ εὶπεῖν, μηδὲν δεινὸν πάσχειν и проч. По видимому, умѣстнѣе было бы: καὶ ἄλλως τε πρὸς ταύτῃ ἔσκεμμαι, ὡς и проч. такъ что τε отъ слѣдующаго ὥςτε, кажется, должно быть перенесено къ слову ὥλλως. Впрочемъ Штальбомъ замѣчаетъ (Adn. ad Gorg. 475. D), что ἄλλος, перемѣняясь по падежамъ, иногда, тѣмъ не менѣе, удерживаетъ значеніе нарѣчія praeterea, напр. ζηλωτὸς ὦν καὶ εὐδαιμονιζόμενος ὑπὸ τῶν πολιτῶν καὶ τῶν ἄλλων ξένων.
- ↑ Сами, καὶ αὑτοί τε, (т. е. не дожидаясь слугъ). Въ такомъ случаѣ вмѣсто τε, умѣстнѣе было бы γε; потому что послѣдняя частица усиливаетъ значеніе того слова, послѣ котораго поставляется. Напр. выше 309 C. καὶ πολύ γε 322 D. καὶ νόμον γε θές πὰρ᾿ ἐμοῦ.
- ↑ Схватили скамьи и диваны, ἀντιλαβόμενοι τῶν βάθρων καὶ τῶν κλινῶν. Шлейермахеръ переводитъ: und machten Bänke und Polster. Но κλίνη — не подушка, не скамья, даже не кровать (κράβατον), а родъ дивана, на которомъ Греки и Римляне обыкновенно возлежали (отъ κλίνω). Слову κλίνη ближайшимъ образомъ соотвѣтствуетъ французское couchette.
- ↑ Зевгзиппъ ираклейскій — вѣроятно тотъ самый, о которомъ упоминается въ Ксенофонтовомъ Симп. IV, 63, а Ортагоръ Ѳивскій — тотъ самый, который училъ музыкѣ Эпаминоида. Athen. V, 184. E.
- ↑ Платонъ приходитъ наконецъ къ главному вопросу разговора: можно ли учить добродѣтели? Этотъ вопросъ въ его время былъ особенно въ ходу. Люди, почитавшіеся учеными и мыслящими, толковали о немъ часто и рѣшали его различнымъ образомъ: одни доказывали, что добродѣтель пріобрѣтается воспитаніемъ и наукою; другіе, что она зависитъ отъ способностей, и слѣдовательно есть даръ природы. Fischer. ad Aesch. Socr. qui feruntur, dialogg. p, 21 sqq. Fülleborn. Symbol, ad histor. phil. P. X. p. 143 sqq. Протагоръ защищалъ первое мнѣніе, и потому выдавалъ себя за учителя добродѣтели; а Платонъ не держался исключительно ни того, ни другаго, но, разсматривая добродѣтель въ двухъ видахъ, юридическомъ и иѳическомъ, первую почиталъ предметомъ науки, а вторую — даромъ боговъ. Этимъ только различеніемъ добродѣтели можно согласить кажущіяся противорѣчія Платоновыхъ положеній въ Менонѣ, Протагорѣ, Эвтидемѣ и Лахесѣ.
- ↑ Я называю Аѳинянъ мудрыми, — похвала едвали не ироническая; потому что Платонъ въ другомъ мѣстѣ (Polit. VI, 492. B) называетъ народъ величайшимъ развратителемъ юношества (τοὺς πολλοὺς μεγίστους εἷναι σογκττάς), особенно когда онъ — въ собраніи, въ судѣ, въ театрѣ.
- ↑ Старѣйшинами, πρυτάνεις, назывались сенаторы, или предсѣдатели народныхъ собраній. Pollux. VIII, 9 95. sq.
- ↑ Луконосцы, τοξόται, составляли городскую полицію, были вооружены луками и, вѣроятно по этой причинѣ, назывались также Скиѳами. Pollux. p. 408. sq.
- ↑ Въ древности Атеней, а въ наши времена Шнейдеръ и другіе, обвиняютъ Платона за то, что онъ въ этомъ мѣстѣ говоритъ о Периклѣ еще живущемъ, между тѣмъ, какъ Периклъ умеръ уже въ 4,87 олимп. Но изъ подлинныхъ словъ Платона почти вовсе не видно, что онъ разумѣлъ его живущимъ. Одно только выраженіе: ἃ δὲ αὑτὸς σοφὸς ἔστιν, какъ будто указываетъ на время настоящее; но говоря о великихъ людяхъ, Греки часто употребляли настоящее вмѣсто прошедшаго.
- ↑ Безпастушные, ἄφετοι, т. е. оставленные безъ стражи. Эту аналогію Платонъ, кажется, беретъ отъ священныхъ животныхъ, которыя, какъ думали Греки, пасутся только подъ покровительствомъ Бога. Plul. Lucull, p. 507 sq. Crit. 119. D. ἀφέτων ὄντων ταύρων ἐν τῷ Ποσειδῶνος ἰερῷ.
- ↑ Клиніасъ и Алкивіадъ были дѣти Клиніаса, павшаго при Херонеѣ, и находились подъ опекою Перикла и Арифрона, брата его. Plut. Alcib. 191 F.
- ↑ На востокѣ былъ, а частію и теперь есть обычай объяснять извѣстный предметъ приточно. Ученые находили много причинъ, которыми могъ поддерживаться этотъ обычай, — и цѣлей, для которыхъ онъ существовалъ. Въ этомъ мѣстѣ Платонъ указываетъ на особенный и замѣчательный случай употребленія приточной рѣчи: ὡς πρεσβύτερος νεωτέροις, μύθον λέγων ἐπιδείξω.
- ↑ Излагаемая здѣсь притча объ Эпиметеѣ и Прометеѣ есть подражаніе Гезіодовой о Прометеѣ и Пандорѣ (Theogon. v. 535. sqq.). Первая мысль въ ней, что люди, какъ αὐτόχθονες, произошли изъ земли (Empedocles natos homines ex terra ait, ut blutum. Varr. Fragm. T. I. p. 276. Ut merito maternum nomen adepta terra sit, e terra quoniam sunt cuncta creata. Lucr. V, 794), или изъ земли, смѣшанной съ водою, ἐκ πηλοῦ (Ovid. metam. I. 80), встрѣчается еще у самыхъ древнихъ философовъ. (Ритт. Ист. Фил. др. вр. Т. I. ст. 245). Но такъ какъ софисты, пересказывая древнія притчи, большею частію измѣняли ихъ въ подробностяхъ и принаровляли къ своей цѣли; то и Платонъ изложилъ притчу объ Эпиметеѣ и Прометеѣ совершенно въ духѣ софистическомъ, то-есть внесъ въ нее множество щеголеватыхъ фразъ и ненужныхъ повтореній, перепуталъ въ ней порядокъ разсказа и раскрылъ ее въ такомъ видѣ, что Протагоръ, доказывая ею изучимость добродѣтели, незамѣтно доказалъ и происхожденіе ея отъ боговъ, слѣдовательно поставилъ себя въ противорѣчіе съ самимъ собою и подалъ Сократу поводъ къ новому изслѣдованію вопроса. (См. Arn. Eckert. Specimen in Protagorae apud Platonem fabulam de Prom.).
- ↑ Подъ веществами, соединяемыми съ огнемъ и водою, древніе разумѣли воздухъ и землю. Огонь соединяется съ воздухомъ (Lucr. III, 235. nec calor est quisquam, cui non sit mistus et аёr), а вода съ землею (Ovid. I. I.). Штальбомъ догадывается, что Протагоръ имѣлъ въ виду ученіе Парменида, который стихіями всѣхъ вещей почиталъ землю, огонь и нѣчто третіе, смѣшанное изъ того и другаго. Brand. comment. cleat. I. p. 156. 165.
- ↑ Прометей и Эпиметей почитались сынами Япета и Климены (Hesiod. Theog. 513), или Азіи, дочери Океана (Apollod. 1. 2. 3. Сравн. Heynе Observ. p. 10.
- ↑ Имѣвшимъ малое тѣло, ἂ μὲν γὰρ αὐτῶν σμικρότητι ἤμπισχε, quæ parvitate obduxit, — выраженіе вовсе не въ характерѣ рѣчи Платоновой, но отличается страннымъ сочетаніемъ понятій, которымъ въ то время щеголяли второстепенные поэты и софисты, старавшіеся самую обыкновенную мысль выразить въ кудрявой фразѣ. Такъ всегда Платонъ даетъ каждому лицу въ разговорѣ языкъ, ему приличный и, въ угодность своей мимикѣ, даже иногда допускаетъ шероховатость рѣчи; напр. ниже: τῷ δὲ αὐτῷ αὑτὰ ἔσωζε.
- ↑ Эпиметей значитъ — непроницательный, непредусмотрительный (отъ ἐπιμηθεία): напротивъ Прометей — проницательный, предусмотрительный (отъ προμηθεὶα). Платонъ, заставивъ Протагора разсказывать миѳъ объ Эпиметеѣ и Прометеѣ, поставилъ его въ такое же отношеніе къ разсматриваемому въ разговорѣ вопросу, въ какомъ находился Эпиметей къ человѣческому роду; послѣдній, по непредусмотрительности, обидѣлъ человѣка; а первый, также по непредусмотрительности, обидѣлъ собственное свое положеніе, что добродѣтели можно учить; ибо въ самомъ миѳѣ приписалъ ей божественное происхожденіе. По этому-то въ концѣ бесѣды, Сократъ, намѣкая на Протагора, говоритъ: «пусть тотъ Эпиметей не вводитъ насъ въ обманъ при изслѣдованіи, какъ, по твоимъ словамъ, обошелъ онъ насъ при раздѣлѣ.»
- ↑ На животныхъ безсловесныхъ, εὶς τὰ ἄλογα. Этихъ словъ нѣтъ въ спискахъ Clark и Vatic. Θ., и онѣ представляются въ самомъ дѣлѣ позднѣйшимъ дополненіемъ; потому что безъ нихъ была бы естественнѣе связь предъидущаго выраженія съ послѣдующимъ: ληπὸν δὲ (вмѣсто δὴ) ἀκόσμητον ἔτι…
- ↑ Мудрость искуства, τὴν ἔντεχνον σοφίαν, мудрость, проявляющую себя въ искуствахъ, или, по значенію слова τέχνη, въ искуствахъ и наукахъ. Протагоръ очевидно говоритъ здѣсь метонимически, то-есть, указываетъ на произведеніе вмѣсто производителя; такъ что похищеніе мудрости искуства есть не что иное, какъ похищеніе ума, дающаго бытіе наукамъ и искуствамъ (по изъясненію Эккерта in Prot. fab..p. 57 sq,. Kunstuermögon, или Kunstsinn). Слѣдовательно древніе умъ или духъ почитали не твореніемъ, а пришельцемъ съ неба. Polit 274. C. ὄθεν δὴ τὰ πάλαι λεχθέντα παρὰ θεῶν δῶρα ἡμῖν δεδώρηται — πῦρ μὲν παρὰ Προμητέως, τέχναι δὲ παρ᾿ Ἠφαίστου καὶ τῆς συντἐχνου. Замѣчательно также, что Прометей мудрость искуства похитилъ съ огнемъ, который, по смыслу миѳа, выражаетъ пламенное стремленіе чувства, слѣдовательно не долженъ быть отдѣляемъ отъ мудрости; между тѣмъ у людей
Какъ часто мудрость безъ огня,
Огонь безъ мудрости бываетъ!
Тутъ только чадъ и головня;
Тамъ ледъ, — и никогда не таетъ! - ↑ Стражи Зевса были Βία и Κράτος, Сила и Власть, дѣти Стикса, Hesiod. Theog. 385. Callim. hymn. iu Iov. 67. Политическое искуство, которое хранили они, по смыслу и цѣли миѳа, должно бы состоять въ святости закона, съ которымъ, согласно съ духомъ Сократова ученія, должна была приходить къ тожеству добродѣтель нравственная и юридическая. Но Протагоръ изъ подъ этой стражи Зевсова сокровища износитъ только стыдъ и правду.
- ↑ Въ миѳѣ Протагора разсказывается о двухъ похищеніяхъ, сдѣланныхъ однимъ и тѣмъ же похитителемъ у однихъ и тѣхъ же владѣтелей. Первое похищенное сокровище — мудрость искусства: это безъ сомнѣнія разумность человѣческой природы, источникъ всякой мудрости и науки, и основаніе Богопочтенія. Второе похищенное сокровище — огненное искуство: это конечно начало благоустроенія жизни частной и семейной, способность изобрѣтать способы къ самосохраненію и удовлетворенію необходимымъ потребностямъ.
- ↑ Доселѣ Протагоръ разсказывалъ свой миѳъ вѣрно, такъ какъ и всѣ въ древности разсказывали его; а теперь начинаетъ наклонять рѣчь къ своей цѣли и для того вноситъ въ разсказъ мнимую причину, по которой люди не могли защищаться отъ звѣрей: они не имѣли искуства политическаго (которое преподаютъ софисты), и потому начали строить города. Но и въ городахъ имъ не жилось другъ съ другомъ, — опять по недостатку искуства политическаго. Послѣ этого надлежало бы сказать: «тогда-то софисты рѣшились помочь бѣдному человѣчеству и преподать ему добродѣтель». Но Протагоръ говорить не такъ, а слѣдующимъ образомъ: «тогда-то Зевсъ приказалъ Эрмію низвесть на землю стыдъ и правду и раздѣлить ихъ всѣмъ людямъ». Что же отсюда слѣдуетъ? во-первыхъ то, что политическое искуство есть стыдъ и правда; во-вторыхъ то, что оно есть даръ Зевса, а потому не можетъ бытъ предметомъ науки, — и Протагоръ самъ себѣ противурѣчитъ.
- ↑ Древніе поэты говорили, что когда люди до крайности развратились, стыдъ и правда оставили землю, — и этотъ миѳъ лучше; потому что бытіе добродѣтели въ человѣкѣ въ самомъ дѣлѣ несовмѣстно съ порчею человѣческаго сердца. Возвращеніе же стыда и правды на землю, что предполагаетъ Протагоръ, должно было бы означать обновленіе нашей природы силою божественною, а не софистическимъ ученіемъ. Впрочемъ см. Ekker. in Protag. fab. p. 31 sp.
- ↑ Выше — политическою добродѣтелію названы справедливость и стыдъ, теперь — справедливость и разсудительность, а далѣе говорится: всѣ люди причастны разсудительности и прочимъ политическимъ добродѣтелямъ. Такимъ образомъ софистъ подъ понятіе стыда и правды легкомысленно подводитъ всѣ нравственныя добродѣтели и называетъ ихъ политическими; такъ что, не смотря на сродство человѣка съ богами, на божественное происхожденіе стыда и правды и на участіе всѣхъ людей въ нихъ, — въ человѣческой природѣ, по его мнѣнію, нѣтъ основанія нравственности, а есть только добродѣтели политическія. При этомъ должно замѣтить, что разсудительность, σωφροσύνη, на латинскій языкъ всегда переводилось словомъ temperantia. Но temperantia имѣетъ значеніе чисто практическое и при томъ отрицательное: по крайней мѣрѣ соотвѣтствующее ему у насъ слово воздержаніе употребляется только въ этомъ смыслѣ. Напротивъ греческое σωφροσύνη, по смыслу Сократа и Платона, не есть просто воздержаніе, напримѣръ отъ гнѣва, отъ пищи, вообще отъ страстей, и заключаетъ въ себѣ значеніе вовсе не отрицательное, но выражаетъ положительное состояніе души, или гармонію всѣхъ силъ ея, — то, что у насъ называется разсудительностію, а у Германцевъ Besonnenhein. Этимъ словомъ переводитъ σωφροσύνη и Шлейермахеръ. См. Харм. введ.
- ↑ Вотъ въ другихъ добродѣтеляхъ, ἐν γὰρ ταῖς ἄλλαις ἀρεταῖς, вмѣсто τέχναις. Софистъ называетъ всѣ искуства добродѣтелями и, какъ ниже увидимъ, почитаетъ ихъ врожденными; потому что онѣ были похищены Прометеемъ, — это — ἠ σοφία ἔντεχνος. Потому и слово ἀγαθὸς на языкѣ Протагора значитъ вообще: искусный, прославившійся своимъ искуствомъ.
- ↑ Которая въ первомъ случаѣ, ὁ ἐκεῖ, т. е. ἐν ταἴς άλλάις ἀρεταῖς, а теперь, ἐνταῦτα т. е. ἐν δικαιοσύνῃ καὶ τῆ ἄλλῃ πολιτικᾖ ἀρετῇ.
- ↑ Явно, что справедливость — даръ боговъ, по понятію Протагора, есть чистая форма, безъ всякаго содержанія, одно пустое слово, получающее реальную значимость только подъ ограниченіями и законами гражданской жизни. Реально человѣкъ исполняетъ дѣло справедливости не по природѣ, а по закону.
- ↑ Начиная говорить о неврожденности добродѣтели, или пріобрѣтаемости ея, Протагоръ уже забываетъ о похищеніяхъ, упускаетъ изъ виду божественное происхожденіе справедливости; онъ смотритъ теперь на добродѣтель со стороны ея содержанія безъ всякой связи съ ея формою, и такимъ образомъ становится совершеннымъ эмпиристомъ, созерцающимъ жизнь въ состояніи хаотическаго ея броженія.
- ↑ Но если ради этой добродѣтели (т. е. политической) люди досадуютъ другъ на друга и другъ друга усовѣщиваютъ, а выше (323. B) было сказано напротивъ: какъ скоро кто-нибудь вздумалъ бы обвинять себя въ нарушеніи политической добродѣтели, то его признаніе сочли бы сумасшествіемъ; потому что она, хоть отчасти, есть въ каждомъ. Такимъ образомъ софистъ противурѣчитъ самому себѣ; потому что въ первомъ случаѣ подъ политическою добродѣтелію разумѣлъ онъ только логическую форму, а теперь беретъ ее въ значеніи реальномъ.
- ↑ Что они не правы, ὅτι ἠδίκησεν. Такъ какъ этотъ глаголъ относится къ τοὺς ἀδικοῦντας; то надлежало бы сказать, ὅτι ἠδίκησαν: но такой переходъ отъ множественнаго къ единственному числу въ греческомъ языкѣ весьма не рѣдокъ. См. Gorg. p. 525. B. Mathiae. Gram. gr. p. 587. Въ подобныхъ случаяхъ глаголъ, поставленный въ единственномъ числѣ, лучше переводить безлично.
- ↑ Надобно замѣтить, что прежде (p. 323 A) добродѣтель политическую или человѣческую Протагоръ почиталъ принадлежностью всѣхъ, и этимъ объяснялъ, почему Аѳиняне принимаютъ голосъ каждаго, когда вступаютъ въ совѣщанія о справедливомъ или несправедливомъ: а теперь онъ представляетъ, что нѣкоторые не имѣютъ этой добродѣтели и за то бываютъ наказываемы. Явно, что тамъ смотрѣлъ онъ на добродѣтель со стороны ея формальной, а здѣсь имѣетъ въ виду ея содержаніе.
- ↑ То смотри, какъ странны бываютъ эти добряки, σκέψαι, ὡς θαὺμασίως γιγνονται οί ἀγαθοί. Стефанъ (in marg.) considera, quam mirabiliter viri boni tales evadant. Гейндорфъ: quam miris modis boni in civitate existant. Шлейермахеръ: so sieh doch zu, wie wunderlich diese trefflichen Männer seyn mussen. Но θαυμασίως здѣсь имѣетъ значеніе въ соединеніи съ глаголомъ γίγνονται, какъ εὕ πράττειν или κακῶς πράττειν, а не отрѣшенно; потому что θαυμασίως γίγνεσθαι значитъ, бывать страннымъ, и словами, ὡς θαυμασίως γίγνονται οί γαθοί, указывается не на дѣтей, а на родителей.
- ↑ Извѣстно, οἴεσθαί γε χρή, формула принадлежащая исключительно Платону. Она обыкновенно поставляется послѣ вопроса и, когда вопросъ положительный, — подтверждаетъ, а отрицательный — отрицаетъ. Что бы удержать собственное значеніе словъ οἴεσθαί γε, надлежало бы перевесть ихъ нашимъ простонароднымъ: и вѣдомо. Употребленіе см. Gorg. 522. A. Phaedon. 68. B. Crit. 53, C. 54. B. al.
- ↑ И если дитя охотно повинуется, — хорошо, καὶ ἐὰν μὲν ἑκὼν πείθηται. Послѣ этого протазиса иногда слѣдуетъ апотазисъ: εὔ ἔχει, какъ у Ѳеофриста (charact, 9): καὶ ἐἀν μὲν λάβη, εὖ ἔχει; но большею частію апотазисъ только подразумѣвается. Eustath. ad Iliad. I. p. 50. Casaub. ad. Athen. V, 2. p. 43. Matthiae gramm. gr. p. 1248. not. V.
- ↑ Отсылаютъ дѣтей въ школу, εἰς διδασκάλων πέμποντες, т. е. εἰς δόμον или δόματα τῶν διδασκάλων, какъ и ниже p. 326. B. εἰς παιδοτρίβου. Matth. gramm. gr. p. 701. 1147.
- ↑ О чтеніи и изученіи поэтовъ у Грековъ см. Cicer. Orat. 1. 42. Quint. Instit. I, 4. 1; также Legg. VII. 810. sqq.
- ↑ Въ жизни надобно обращать вниманіе на тоже, что имѣется въ виду при обращеніи съ музыкальными орудіями: и тамъ и тутъ не должно быть диссонансовъ, — и въ жизни еще менѣе; потому что гармонія дѣйствій гораздо важнѣе, чѣмъ гармонія звуковъ. Такъ говоритъ и Цицеронъ (de Offic. I, 40): sicut in fidibus aut in tibiis, — sic videndum est in vita, ne forte quid discrepet, vel multo etiam magis, quo major et melior actionum quam sonorum concentus est. Но не должно думать, что Платонъ серьёзно влагаетъ эти слова въ уста Протагора; Протагоръ былъ весьма далекъ отъ понятія объ истинной гармоничности духа (см. Davis. ad Max. Tyr. XII, 7. p. 543. Wernsdorf. ad Himer, p. 285. Wyttenb. ad Phæd. p. 127), и говоритъ это, только сообразуясь съ общимъ мнѣніемъ. Потому-то ниже p. 333. A. Сократъ шутитъ на его счетъ, говоря: οὺτοι γὰρ οἱ λόγοι ἀμγότεροι οὐ πάνυ μουσικῶς λέγονται.
- ↑ Какъ грамматисты, ὥςπερ οἱ γραμματισταί, учители τῆς γραμματικῆς, учившіе читать и писать и преподававшіе имъ начала языка (Horat. ep. I, 20. 17) Римляне называли ихъ litteratores. Fischer. ad Weller. I, p. 2; по-русски — почти тоже, что грамотеи.
- ↑ Начертываютъ буквы карандашемъ, ὑπογράψαντες γραμμάς, Γραμμαί, въ настоящемъ случаѣ, вѣроятно, фигуры буквъ, на которыя указываетъ Квинтиліанъ (Instit. Ort. I. 1. 27); Quum vero jam ductus sequi coeperit, non inutile erit eos tabellæ quam optime insculpi, ut per illos velut sulcos ducatur stylus; nam neque errabit, ueque extra præscriptum poterit egredi, et celerius ac saepius sequendo certa vestigia formabit articulos, neque egebit adjutorio, manum suam manu superimposita regentis. Карандашемъ, γραφῖδι, по Стефану, penicillo, по Катулу (XXII, 7), plumbo.
- ↑ Такъ учили греческіе софисты и свое ученіе завѣщали нѣкоторымъ англійскимъ и французскимъ моралистамъ двухъ предшествующихъ столѣтій. Эти мысли порождены, конечно, духомъ политическаго ултралиберализма и нравственнаго разврата. Напротивъ, какъ хорошо говоритъ Димосѳенъ (adv. Aristog. p. 77 4): ὅτι πᾶς έστὶ νόμος εὔρημα μὲν καὶ δῶρον θεοῦ, δόγμα δὲ ἀνθρώπων φρονίμων, ἐπανόρθωμα δὲ τῶν ἑκουσίων καὶ ἀκουσίων ἁμαρτημάτων, πόλεως δὲ συνθήκη κοινή, καθ᾿ ἢν πᾶσι προςήκει ζῆν τοῖς ἐν τῇ, πόλει. «Всякій законъ есть открытіе и даръ Бога, догматъ человѣческой разумности, исправленіе вольныхъ и невольныхъ преступленій, нераздѣльный завѣтъ общества, по которому должны жить всѣ граждане». А еще лучше Цицеронъ (de les I. 324): lex est ratio summa, insita in natura, quæ jubet ea, quæ facienda sunt, prohibet que-contraria (II. 323), quæ non tum denique incipit lex esse, cum scripta est, sed tum, cum orta est; orta auten simul est cum mente divina. Ср. Minos. 313. sq. Iegg. I. 644. D. Definit. 415. B. «Законъ есть высочайшій, положенный въ природѣ умъ, повелѣвающій, что должно дѣлать, и возбраняющій, чего не должно. Онъ не тогда получилъ начало, какъ законъ, когда написанъ, а тогда, когда произошелъ; произошелъ же онъ вмѣстѣ съ умомъ божественнымъ».
- ↑ Οὖδένα δεῖ ἰδιωτέυειν. Указывается на высшее: одному ли чему-нибудь, или не одному должны быть причастны всѣ граждане? — Если одному, то и пр. ἰδιωτένειν съ родительнымъ значитъ: alicujus rei imperitum esse; но у Платона ἰδιώτης противуполагается слову δημιουργός, qui publice rem aliquam profitetur. Слѣдовательно смыслъ рѣчи такой: въ прочихъ искусствахъ, или ремеслахъ δυνατόν μεν ἐστὶ δημιουργὸν εἶναι καὶ ἰδιωτέυειν; а въ добродѣтели политической οὺδἑνα δεῖ ἰδιωτέυειν, ἀλλὰ πάντας δημιουργοὺς ἀναγκαῖον εἶναι, т. е., въ добродѣтели политической должны быть всѣ публично искусны. Разумѣется, что политическую добродѣтель Протагоръ понимаетъ здѣсь опять въ значеніи чисто формальномъ, какъ ens intellectus, и говоритъ, что она принадлежитъ всѣмъ; только не всѣ одинаково способны принять въ эту форму надлежащее содержаніе. Особенное умѣнье дѣлать юношей добродѣтельными въ реальномъ значеніи онъ приписываетъ себѣ, болѣе чѣмъ кому нибудь.
- ↑ Въ сравненіи съ людьми, которые не знаютъ этого дѣла, ὡς πρὸς τοὺς ἰδιώτας. ᾩς πρὸς выражаетъ отношеніе или сравненіе одной вещи съ другою, напр. Polit. 303. A. ὡς πρὸς τὰς ἄλλας. Parmen. 146. B. ἢ ὡς πρὸς μέρος ὅλον ἄν εἴη, Alcib. 123. B. καὶ τὰ μὲν Λακεδαιμονίων ὡς πρὸς ἑλληνικοὺς μὲν πλούτους μεγάλα, ὡς δὲ πρὸς τοὺς περσικοὺς καὶ τοῦ ἐκείνων βαςιλέως οὐδέν.
- ↑ Этотъ праздникъ у Грековъ назывался Ληναίον, по имени площади, окруженной оградою, въ которой находился храмъ Діониса и давались зрѣлища въ честь его, Ruhnk. in auct. emendatt. ad Hesych. T. I. p. 999. Boeck. Abhandl, d. Acad. d. Wissensch. in Berl. a. 1817. p. 81. О Ферекратѣ, комическомъ писателѣ, ἀττικωτάτῳ, см. Heinrich. in libr. Epimen. p. 182. sq. 191. sq. Упоминаемое здѣсь сочиненіе его, по свидѣтельству Атенея (V. 59), издано при Архонтѣ Аристіонѣ (49,4 ол.). Глаголъ ἑδίδαξεν, кажется, указываетъ на мимическое искусство Ферекрата — представлять предметъ на сценѣ живо и естественно. Подобными мизантропами въ хорѣ Ферекратовомъ, ὣςπερ οἱ ἐν ἐκείνῳ· τᾦ χορῷ μισάνθρωποι. Нѣкоторые толкователи думаютъ, что словами μισάνθρωποι ἐν τῷ χόρῷ, указывается на другое сочиненіе, а не на дикарей (ἀγρίους) Ферекратовыхъ. Напротивъ Groen. v. Prinster. (Prosopogr. Plat. p. 182) полагаетъ, что сочиненіе — одно и тоже, только ἂγριοι были кентавры, а хоръ составляли мизантропы. Но Гейнрихъ 1. 1. p. 8. sq. опровергаетъ оба эти мнѣнія на основаніи изслѣдованій о Ферекратовой баснѣ (in appendice Epimenidis p. 188), и говоритъ, что хоръ составляли дѣйствительно οἱ ἂγριοι — кентавры, только къ нимъ нейдетъ μισανθρωπία, и потому онъ совѣтуетъ читать ἡμιάνθρωποι — получеловѣки, или какъ Iacobsius Anthol. Plat. T. III, P. II. p. 800) μιξάνθρωποι. Однакожъ выше сказано, что ἂγριοι походили на людей, незнающихъ ни воспитанія, ни суда, ни законовъ и пр.: почему же они не могли быть названы мизантропами?
- ↑ Эврибатъ и Фринондъ, говорятъ, были такъ развратны, что вошли въ пословицу. Aeschin. in Ctesiph. p. 527. ἀλλ᾽, οἶμαι, οὄτε Φρινώνδας οὔτε Εὐρύβατος οὐτ᾽ ἄλλος οὐδεὶς πώποτε τῶν πάλαι πονηρῶν τοιοῦτος μάγος καὶ γόης ἐγένετο.
- ↑ Протагоръ, по свидѣтельству Діогена Лаерція, πρῶτος μισθὸν οἰςεπράξατο μνᾶς ἑκατόν, что составляетъ почти 2275 р. серебр. Замѣчательно, что по Казавбону (in Diog. L. IX), Демокритъ у Абдеритянъ назывался φιλοσοφία, а Протагоръ — λόγος ἔμμισθος, продажный умъ.
- ↑ Опроверженіе Протагорова мнѣнія объ особенности и несходствѣ добродѣтелей производится, очевидно, чрезъ подведеніе ихъ подъ обыкновенный законъ математическаго уравненія, на томъ основаніи, что всякая добродѣтель тожественна сама съ собою. P—p. S—s. Какъ скоро Протагоръ допустилъ каждое изъ этихъ тожественныхъ отношеній, чего не допустить конечно было невозможно, — Сократъ тотчасъ поставляетъ ихъ въ пропорцію P—p = S—s, и такимъ образомъ полагаетъ основаніе для заключенія, что P—S = p—s, и такъ далѣе, то есть, что правда свята, а святость праведна, и что слѣдовательно ни одна добродѣтель не бываетъ безъ другой. Очевидно что этотъ способъ опроверженія — тоже формальный, и Сократъ, говоря противъ Протагора, пользуется собственнымъ его оружіемъ. Разсуждая объ отношеніи добродѣтели, Протагоръ дѣйствительно противорѣчитъ самому себѣ. Но его противорѣчіе состоитъ въ томъ, что сперва всѣ добродѣтели понялъ онъ, какъ части одной, (p. 329 C), а потомъ допустилъ, что ни одна изъ нихъ не такова, какъ другая (p. 330 B), и такимъ образомъ погрѣшилъ противъ аксіомы, что части, имѣющія отношеніе къ цѣлому, какъ части, необходимо должны быть въ отношеніи и между собою.
- ↑ Хотя это подобіе и очень не велико κἀν πάνυ σμικρὸν ἔχει τὸ ὸμοιον, а по связи рѣчи нужно бы еще: καὶ τὸ ἀνόμοιον. По этому Гейндорфъ вноситъ въ текстъ ἀνόμοιον и читаетъ: κἅν πάνυ σμικρὸν ἔχη τὸ ἀνόμοιον ἤ τὸ ὅμοιον. Но ὁμοιότης здѣсь заключаетъ въ себѣ то и другое понятіе, т. е., подобіе и неподобіе, и означаетъ, какъ бы вообще, отношеніе подобныхъ и неподобныхъ предметовъ. Такъ p. 356. A. τὸ ἡδὺ стоитъ вмѣсто τὸ ἡδύ κάὶ τὸ λυπηρόν.
- ↑ Краткословіе и длиннословіе μακρολογία и βραχυλογία, было искусство говорить объ одномъ и томъ же предметѣ по произволу, какъ можно обширнѣе, или какъ можно короче, и почиталось изобрѣтеніемъ софистовъ. Phædr. 267. Б. Τίσιαν δὲ Γοργίαν τε ἐάσομεν εὔδειν, οἱ — συντομίαν λόγων καὶ ἄπειρα μήκη περί πάντων ἀνεῦρων.
- ↑ Которые могутъ пробѣгать двойное, либо цѣлодневное поприще, δολιχοδρόμον. Schol. δολιχοδρόμοι εἰσίν ὄἱ τὸν δόλιχνν τρέχοντες. Такъ назывались скороходы, которые могли пробѣгать отъ семи до двадцати четырехъ стадій, или на Русскую мѣру, отъ 483 до 1656 саженей. Schol. Aristoph. ad Aves v. 292. Ημεροδρόμοι, по Схоліасту, οἱ ταῖς βασιλικαῖς διατάξεσι ταχὺτατα διακονούμενοι, а по Ливію (XXX, 24), hemerodromos vocant Græci ingens die uno cursu emetientes spatium.
- ↑ Платонъ въ этомъ, какъ и въ другихъ мѣстахъ своихъ сочиненій, шутитъ надъ тщеславіемъ Продика, хваставшагося особеннымъ искусствомъ различать значенія синонимическихъ словъ. Charm. 163. D. Crat. I. 384. Euthyd. 277. E. и проч.
- ↑ Софисты не только отличали законъ отъ природы, но даже противуполагали первый послѣдней; между тѣмъ, какъ на самомъ дѣлѣ, они не противуположны и взаимно не отдѣлимы. Что такое природа безъ закона? — Хаосъ, въ которомъ нельзя представить ни движенія ни покоя, ни постоянства, ни перемѣняемости, ни бытія, ни небытія. Что такое законъ безъ природы? — Логическое понятіе, форма безъ содержанія, чистый абстрактъ. Софистъ соглашается, что всѣ мы, какъ люди, не чужды другъ другу, всѣ мы родственники, ближніе и граждане міра: но то самое, что сродняетъ всѣхъ людей, и есть законъ, коего частныя выраженія суть законы положительные, разнообразные по мѣрѣ необходимаго оразноображиванія закона природы въ народныхъ субъектахъ, подъ вліяніемъ вѣка и мѣстныхъ условій.
- ↑ Понимая законъ, какъ изобрѣтеніе и какъ внѣшніе узы, софисты натурально должны были прійти къ мысли, что онъ — тиранъ человѣковъ. Но какъ легко было, по видимому, отъ этого заключенія перейти къ слѣдующему: если законъ есть тиранъ, то онъ тиранствуетъ надъ тѣмъ, что́ ему противуположно; а закону противуположно беззаконіе; слѣдовательно, если законъ есть тиранъ, то онъ тиранствуетъ надъ беззаконіемъ. Потомъ: законъ тиранствуетъ надъ беззаконіемъ, и тотъ же законъ, по мнѣнію софистовъ, есть тиранъ человѣковъ; слѣдовательно, тѣ люди, надъ которыми онъ тиранствуетъ, беззаконны. А отсюда само собою слѣдовало бы, что истинный тиранъ человѣковъ есть не законъ, а беззаконіе.
- ↑ Въ этотъ Пританіумъ мудрости, т. е., въ Аѳины, въ городъ Минервы, въ средоточіе греческаго просвѣщенія. Πρυτάνειον было священное мѣсто въ храмѣ Весты, гдѣ хранились законы Солона и гдѣ ежедневно предлагаемъ былъ почетный столъ всѣмъ, оказавшимъ важныя услуги отечеству. Cicer. de orat. I. 54. Liv. XLI. 40.
- ↑ Поднимать всѣ паруса, въ подлинникѣ: πάντα κάλων ἐκτείναντα, натягивать всѣ канаты, выраженіе метонимическое, и кажется было пословицею, какъ и однозначущее съ нимъ: πάντα λίθον κινεῖν.
- ↑ Судію, ῥαυδοῦχον. Ραυδοῦχοι были въ Аѳинахъ представителями или вождями народа въ собраніяхъ, οἰ κριταὶ τοῦ ἀγῶνος, οὔς ὁ ποιητὴς αἰσυμνήτας εἶπε Schol. ad Aristoph. Pac. 733.
- ↑ Такъ какъ избираемая теперь для объясненія пѣснь Симонида нигдѣ отдѣльно и въ связи не изложена, а сохранилась только въ Платоновомъ Протагорѣ, въ которомъ однакожь стихи Симонида разсматриваются отрывочно; то Гейне (Opusc. I. 160. sq.) вознамѣрился привесть ихъ въ логическую и даже буквальную связь. Но Шлейермахеръ во многомъ не соглашается съ нимъ и излагаетъ пѣснь Симонида слѣдующимъ образомъ: Ἄνδρα ἀγαθὸν μὲν ἀλαθέως γενέσθαι χαλεπόν, χερσί τε καἱ ποσὶ καὶ νόῳ τετράγωνον ἄνευ ψόγου τετυγμένον...... οὐδέ μοι ἐμμελέως τὸ Πιττάκειον νέμετκι, καἴτοι σοφοῦ παρὰ φῶτος εἰρημένον χαλεπὸν φάτο ἐσθλὸν ἔμμεναι... (ἀλλὰ) θεὸς ἂν μόνος ἔχοι (τὸ) γέρας. Ἄνδρα δὲ οὐκ ἔστι μη οὐ κακὸν ἔμμεναι, ὸν ἂν ἀμήχανος συμφορὰ καθέλη.... πράξας μὲν γὰρ εὖ πᾶς ἀνὴρ ἀγαθός· κακός δὲ κακῶς (— — ?) ἐπιπλεῖστον (δὲ) καὶ ἄριςοί (ἐισιν) οὓς ἂν οἱ θεοὶ φιλῶσιν.... Ἔμοι γ᾽ ἐξαρκεῖ ὅς ἄν μὴ κακὸς ᾖ μηδ᾽ ἄγαν ἀπάλαμνος, εἰδώς γε ὀνὴσει πόλιν δίκαν ὑγιὴς ἀνήρ. Οὐ μὴν (μιν?) ἐγὼ μωμήσομαι, οὐ γάρ εἰμι φιλόμωμος· τῶν γαρ ἠλιθίων ἄπειρα γενέθλα... πάντα τοι καλὰ τοῖσι τ᾽ αἰσχρὰ μὴ μέμικται... Τοὒνεκεν οὐ ποτ` ἐγὼ τὸ μὴ γένέσθαι δυνατὸν διζήμενος κενεὰν εἰς ἄπρακτον ελπίδα μοῖραν αἰώνος βαλέω, πανάμωμον ἄνθρωπον εὐρεδοῦς ὅσοι καρπόν αἰνύμεθα χθόνος· ἔπειθ᾽ ὑμῖν εὑρὼν ἀπαγγελέω. Πάντας δὲ ἐπαίνημι καὶ φιλέω ἑκὼν ὅςις ἕρδη μηδὲν αἰσχρόν· ἀνῆγκῃ δὲ οὐδὲ θεοὶ μάχονται. «Трудно даже сдѣлаться человѣкомъ истинно добрымъ, совершеннымъ во всѣхъ отношеніяхъ, — человѣкомъ безъ недостатка.... И я не имѣю выгоднаго мнѣнія о Питтаковомъ изрѣченіи, хотя оно произнесено и мудрымъ мужемъ, что трудно быть добрымъ.... Это преимущество принадлежитъ одному Богу; а человѣку нельзя не быть злымъ, когда его увлекаетъ слѣпая судьба.... Всякій человѣкъ, поступающій хорошо, добръ, а худо — золъ — —. Болѣе же всѣхъ бываютъ добрыми тѣ, которыхъ любятъ боги... Меня удовлетворилъ бы человѣкъ, только что не худой, но и не совершенно несмысленный, а здравомыслящій, знающій законную пользу общества. Я не сталъ бы порицать его, потому что не расположенъ къ порицанію. При томъ роды глупыхъ безчисленны.... все прекрасно, къ чему не примѣшалось постыдное.... По этому я не предамъ своей жизни суетной и несбыточной надеждѣ, ища того, что невозможно, — совершенно непорочнаго человѣка между людьми, питающимися отъ плодовъ далеко населенной земли: если же найду его, то возвѣщу вамъ. И такъ я хвалилъ бы и любилъ всякаго охотно, кто не дѣлалъ бы ничего постыднаго: а съ необходимостію и боги не воюютъ».
- ↑ Совершеннымъ во всѣхъ отношеніяхъ, въ подлин. χερσὶ τε καὶ ποσὶ καὶ νόῳ τετράγωνον, четвероугольнымъ по рукамъ, ногамъ и уму. Это — ясный типъ латинской поговорки: omnibus numeris, или omnibus partibus absolutum esse? τετράγωνος въ переносномъ смыслѣ, значило у Грековъ: совершенный, полный; Arist. Rhet. III. 11. τὸν ἀγαθὀν ἄνδρα φάναι εἶναι τετράγωνον μεταφορά· ἁμφω γὰρ τέλεια.
- ↑ Извѣстенъ случай, по которому Питтакъ сказалъ это. См. Erasm. Adag. Chil. II. Cent. I. 12. «Periander Corinthius initio populariter ac moderate gerebat imperium, postea versis moribus tyvannice agere coepit. Id simul atque cognitum esset Pittaco Mitylenaeo, diffisum de sui ipsius animi constantia, magistratum deposuisse relictoque imperio in exilium abiisse. Percontantibus deinde quibusdam, qua gratia fugisset imperium, respondisse quod admodum esset arduum probum esse propter mutatum Periandrum. Quibus auditis Solonem addidisse suum apophthegma: χαλεπὰ τὰ καλά.
- ↑ Iliad. XXI. 308.
- ↑ Твоя симфонія, τῆς σῆς μουσικῇς. Подъ словомъ μουσικὴ разумѣлась вообще наука, или искуство въ высшемъ значеніи. Phædr. 259. D. Phædon. 60. E. 61. A. Polit. 288. C. Cratyl. 406. A. al. Впрочемъ это слово могло быть здѣсь употреблено и въ собственномъ значеніи; потому что искуство Продика, какъ извѣстно, состояло въ сличеніи названій; а такіе опыты сличенія и донынѣ сохранили имя симфоній.
- ↑ Дѣлаться и быть, τὸ γενέσθαι καὶ τὸ εἶναι, — извѣстное различеніе бытія, условнаго и безусловнаго, которое, со временъ Платона, такъ часто и заботливо было раскрываемо философами, особенно въ Германіи. Бытіе безусловное (esse, das Seyn) — всегда одно и тоже, вѣчно, неизмѣнно и прилично одному Богу: бытіе условное, или бываніе (fieri, das Werden) имѣетъ начало и конецъ, раждается и изчезаетъ, восходитъ и низходитъ по степенямъ, и свойственно существамъ сотвореннымъ, или ихъ дѣйствіямъ. Такъ различаетъ Платонъ и разсматриваемыя здѣсь выраженія: дѣлаться добрымъ и быть добрымъ; равнымъ образомъ: дѣлаться добрымъ человѣку по истинѣ трудно, а быть добрымъ вовсе невозможно. Ниже Сократъ, ссылаясь на Исіода, разумѣетъ 284 стихъ его opp. et. dd.
- ↑ Указывается на преждеупомянутую мысль Исіода, что когда кто достигъ высоты добродѣтели, — она, бывъ трудною, становится легка. Но Платонъ, вмѣстѣ съ Исіодомъ, почиталъ добродѣтель легкою въ безусловномъ ея значеніи, поколику она выше всѣхъ человѣческихъ усилій и бываетъ сама себѣ закономъ. Такая добродѣтель принадлежитъ конечно не человѣку, а Богу.
- ↑ Платонъ здѣсь шутитъ надъ Протагоромъ, пародируя собственныя слова его (см. выше 316. B), что софистическое искуство весьма древне и происходитъ отъ Омира, Исіода и Симонида.
- ↑ Сократъ во многихъ мѣстахъ, шутя, называетъ себя ученикомъ Продика въ искуствѣ различать значенія словъ. См. Cratyl. 384. B. Menon. 96. D. Charm. 163. D.
- ↑ Χαλεπόν, трудно, Греки принимали въ двухъ смыслахъ: по одному, оно соотвѣтствовало латинскому difficile и противополагалось греческому ῤᾴδιον, или ῥηϊδιήον; а по другому — было тоже, что у Римлянъ molaestum, которому противополагалось τὸ ὴδύ. Въ послѣднемъ случаѣ χαλεπὸν было синонимическое съ словомъ δεινόν. Но и δεινὸν употребляемо было также въ хорошую и худую сторону, и въ первомъ приложеніи значило — удивительное, а во-второмъ — ужасное. Сократъ, разумѣя его здѣсь только въ одномъ значеніи, какъ ужасное, а ужасное какъ злое, явно смѣется — вопервыхъ надъ Продикомъ и надъ ничтожностію его искуства различать значенія названій, вовторыхъ надъ всѣми софистами, къ которымъ обыкновенно прилагалось слово δεινός, какъ противуположное τῷ σοφῷ; — напр. Phaedr. 245. C. ἡ δὲ δὴ ἀπόδειξις ἔσται δεινοῖς μὲν ἄπιστος, σοφοῖς δὲ πιστή. Впрочемъ у Платона σοφὸς и δεινὸς чаще прилагаются къ одному и тому же лицу, и первое принимается почти всегда иронически, а послѣднее — въ значеніи слова сильный, простон. ужасный, или нѣмецк. gewaltig.
- ↑ По свидѣтельству Діодора Сицил. (V, 81), первые жители Лесбоса были Пелазги; а потомъ Лесбосъ почитаетъ онъ ἔχονπα λαούς ἡδρυσμένους (сильными) τοὺς μέν ωνας, τοὺς δὲ ἐξ ἂλλων ἐθνῶν παντοδαπῶν συνεῤῥυηκότας.
- ↑ Хіосцы въ древности славились хорошею нравственностію и строгимъ соблюденіемъ законовъ. Vindingii Collectan. Thes. ant. gr. T. XI. p. 492. Müller, Geschichte der hellenischen Stämme. T. II. P. 2. p. 226.
- ↑ Вся эта рѣчь, по видимому, есть пародія рѣчи Протагоровой p. 316. D. sqq. и насмѣшка надъ тою мыслію, что софистическое искуство весьма древне. Сократъ самымъ древнимъ убѣжищемъ софистовъ почитаетъ Критъ и Лакедемонъ; между тѣмъ извѣстно, что Лакедемоняне чуждались софистическаго образованія. Isocr. panath. p. 272. οὕτοι δὲ τοσοῦτον· ἀπολελειμμένον τῆς κοινῆς παιδείας καὶ φιλοσοφίας εἰσίν, ὡστ᾽ οὐδὲ γράμματα μανθάνουσιν. Hipp. mai. 285. C. Ἐπεὶ οὺδ᾽ ἀριθμεῖν ἐκείνων γε, ὡς ἔπος ἐιπεῖν, πολλοὶ ἐπίστανται.
- ↑ Въ древней Греціи Лакедемонъ былъ предметомъ слѣпаго подражанія прочихъ республикъ и частныхъ лицъ. Изъ Спарты, какъ нынѣ изъ Парижа, мода разсылала законы всѣмъ. Но удивляясь мужеству и мудрости Спартанцевъ, Эллины подражали имъ не въ томъ, а въ платьѣ и въ нѣкоторыхъ внѣшнихъ обычаяхъ.
- ↑ Иностранцамъ позволялось приходить въ Спарту и оставаться въ ней только на время общественныхъ праздниковъ. По прошествіи этого времени объявляема была ξενηλασία, высылка иностранцевъ изъ города. Это постановленіе приписываютъ Ликургу. Crag. de rep. Laced. III. 33 p. 210 sq. Müller, Gesch. d. hell. Stämme Tom. II. P II. p. 8.
- ↑ Діодоръ (Fragm. I; IX. Tom. IV, p. 42) называетъ его Меліенскимъ. По свидѣтельству Плутарха (de El delph. 385. E), Платонъ помѣстилъ его въ числѣ семи мудрецовъ вмѣсто Періандра, ὡς ἀναξίου σοφίος διὰ τὸ тετυραννηκέναι.
- ↑ По свидѣтельству Плутарха (de Garul. 511. B), первая надпись сдѣлана была Амфиктіонами, а вторая приписывается разнымъ лицамъ Diog. L. 1, 40. 44.
- ↑ Кто былъ и какъ назывался этотъ поэтъ — неизвѣстно. Приведенный здѣсь стихъ встрѣчается также у Ксенофонта (Memorab. Socr. I, 2. 20) и вѣроятно принадлежитъ какому-нибудь гномическому поэту. См. Hermann. ad Sophocl. Antig. v. 364.
- ↑ Я хвалилъ бы и любилъ всякаго охотно, кто не дѣлалъ бы, и пр. Моментъ, къ которому Сократъ направляетъ свое объясненіе, въ русскомъ переводѣ удержанъ быть не можетъ. Погречески стоитъ: πάντας δὲ ἐπαίνημι καὶ φιλέω ἑκὼν ὅςτις ἔρδῃ и пр. Вопросъ ο словѣ ἐκών: относить ли его къ глаголамъ ἐπαίνημι καὶ φιλέω, или къ глаголу ἔρδη; въ подобныхъ случаяхъ Греки не раздѣляютъ рѣчи запятою.
- ↑ Выраженіе: съ необходимостію и боги не воюютъ, ἀνάγκῃ δ᾽ οὐδὲ θεοὶ μάχονται, — было у Грековъ пословицею Ср. Legg. VII. 818. A. Liban. Epist. 552. p. 269. καὶ θεῶν ἀνάγκη κρείττων, ὡς ὁ τῶν σοφῶν λόγος.
- ↑ Это ученіе Сократа, по видимому, ведетъ къ фатализму: но самая цѣль настоящаго разговора доказываетъ противное. Ниже говорится, что заблужденіе есть плодъ незнанія; а кто знаетъ и однакожъ грѣшитъ, для того грѣхъ есть уже не зло, а добро; слѣдовательно онъ въ сознаніи дѣлаетъ охотно не какъ первое, а какъ послѣднее. Само собою явствуетъ, что это усиліе ума согласить владычество грѣха съ свободою человѣка весьма слабо: но мудрецъ — язычникъ и не могъ сказать ничего лучше. Платонъ въ рѣшеніи этого вопроса простерся далѣе Сократа. Въ его ученіи по крайней мѣрѣ есть основаніе, на которомъ можно было психологически изслѣдовать причину человѣческой наклонности къ грѣхамъ и заблужденіямъ. Необходимость грѣшить для человѣка мыслящаго во всѣ времена долженствовала быть урокомъ очень поучительнымъ.
- ↑ Здѣсь указывается, можетъ быть, на Іерона, при дворѣ котораго Симонидъ нѣсколько времени находился, или на Скопаса, которому написалъ эту самую пѣснь. Xenoph. Hier. init.
- ↑ Какъ скоро двое идутъ, то.... и пр., извѣстное мѣсто Иліады X. 224. Σὺν τε δύ᾽ ἐρχομένω, καί τε πρὸ ὅ του ἐνόησεν Ὂππως κἐρδος ἕᾖ῾ μοῦνος δ᾽ εἴπερ τε νοήσῃ Ἁλλά τε οἱ βράσσων τε νόος, λεπτὴ δέ τε μῆτις.
- ↑ Изслѣдованіе идетъ такъ: добродѣтель, говоритъ Сократъ Протагору, почитаешь ты дѣломъ прекраснѣйшимъ; а мужество называешь нѣкоторою самоувѣренностію и смѣлостію. Но самоувѣренность должна быть соединена съ знаніемъ, потому что иначе она была бы безразсудствомъ и изступленіемъ, слѣдовательно не стоила бы имени добродѣтели. Стало быть мужество, какъ добродѣтель, должно быть соединено съ знаніемъ, а потому содружественно со всѣми другими добродѣтелями.
- ↑ Стало быть знатоки.... эту рѣчь Штальбомъ влагаетъ въ уста Протагора. Но далѣе (D) Протагоръ явно приписываетъ эти слова Сократу. По этому οἱ ἐπιστήμονες τῶν μὴ ἐπισταμένων-... я читаю: οἱ ἄρα ἐπιστήμονες.... и начинаю вопросъ Сократа (ибо это будетъ уже вопросительная рѣчь) словами: Стало быть.
- ↑ Начинающееся здѣсь разсужденіе направлено къ опроверженію Протагора, который на томъ основаніи, что мужество часто замѣчается въ людяхъ самыхъ глупыхъ и несправедливыхъ, почиталъ эту добродѣтель отличною отъ всѣхъ прочихъ. Сократъ учитъ, что никто по своей волѣ не стремится къ страшному и опасному; а потому мужество соединено съ знаніемъ, равно какъ трусость съ незнаніемъ. Если же мужество состоитъ въ знаніи, то этимъ, очевидно, отвергается мнѣніе тѣхъ, которые мужественныхъ находятъ и между невѣждами.
- ↑ Есть пріятности — добро, а непріятности — зло. По гречески это — въ формѣ весьма сжатой: ἔστι δ᾽ ἃ ἐστι — есть, что есть; но такой переводъ былъ бы теменъ.
- ↑ Однакожь радуютъ такого человѣка, который разумѣетъ ихъ, какъ худое, ὅμως δ᾽ ἃν κακὰ ἦν, ὄτι μαθόντα χαίρειν ποιεῖ καὶ ὀπῃοῦν. Это мѣсто переводятъ весьма различно, и переводчики особенно затрудняются словомъ μαθόντα, а потому нѣкоторые читаютъ παθόντα, или еще ἀμαρθόντα. Но показанное выраженіе надобно понимать такъ, какъ бы стояло: ὄμως δ᾽ ἃν γινώσκοντα (μαδόντα), ὄτι πονηρόν ἐστι (κακὰ ᾖν) τὸ χαίρειν. Подобнымъ образомъ выше. E. ὑπὸ σίτων καὶ ποτὦν, καὶ ἀφροδισίων ἡδέων ὄντων, γινώσκοντες ὅτι πονηρά έστιν, ὅμως αὐτὰ πράττειν.
- ↑ Вѣдь намъ нечего сказать, кромѣ этого.... Соотвѣтствующій этимъ словамъ греческій текстъ нѣсколько испорченъ Шлейермахеромъ и другими, подражавшими ему переводчиками, которые, вопреки авторитету лучшихъ списковъ, измѣнили интерпункцію Платоновой рѣчи. Надобно читать такъ: ἣ ὄταν τὰ μὲν μείξῶ, τὰ δὲ σμικρότερα ᾗ, ἥ πλεῖω, τὰ δὲ ἐλάττω; — ᾗ (переводимъ вѣдь) οὐχ᾽ ἔξομεν εἰπεῖν ἄλλο ἥ τοῦτο.
- ↑ И чѣмъ опредѣляется цѣнность удовольствія..... погречески стоитъ: καὶ τίς ἃλλη ἀναξία ἡδονή..... Въ словѣ ἀναξία, не смотря на сомнѣніе Штальбома, который измѣняетъ его въ ἀξία, и Гейндорфа, по мнѣнію коего, надобно писать ἀπαξία, я не встрѣчаю никакого затрудненія, имѣя въ виду то, что Греки въ одномъ словѣ часто заключали два противоположныхъ понятія и въ такомъ случаѣ принимали его просто за выраженіе отношенія. См. примѣч. 119 и ниже: τὸ παραχρῆμα ἡδύ, гдѣ подъ словомъ ἡδὺ разумѣется ἠδύ τε καὶ λυπηρόν. Такимъ образомъ ἀναξία надобно разумѣть такъ: ἀξία τε και ἀναξία — цѣнность. Но вмѣсто ἡδονή, лучше читать ἡδονῆς; потому что прилагательное ἀναξία съ предшествующимъ τίς ἅλλη имѣетъ силу имени существительнаго.
- ↑ Предусмотрительнымъ — Προμηθούμενος Здѣсь очевидно аллюзія къ слову Προμηθεύς; но по русски выдержать ее нельзя.