смотрѣть на него и все еще желалъ слушать, какъ будто бы онъ продолжалъ свою рѣчь. Но когда открылось, что Протагоръ въ самомъ дѣлѣ кончилъ, — я, едва собравшись съ духомъ, обратился къ Иппократу и сказалъ: О, какъ я благодаренъ тебѣ, сынъ Аполлодора, что ты уговорилъ меня прійти сюда; ибо дорого цѣню то, что теперь слышалъ отъ Протагора. Прежде мнѣ не вѣрилось, что добрые бываютъ добрыми отъ человѣческаго попеченія, а теперь убѣдился. Осталось E. только небольшое недоумѣніе, которое Протагоръ, объяснившій уже столь многое, конечно легко разрѣшитъ. Правда, случается, что когда разсуждаешь объ этомъ предметѣ съ однимъ изъ народныхъ ораторовъ, — вдругъ слышишь отъ него такія же рѣчи, какія услышалъ бы отъ Перикла, 329. или другаго краснорѣчиваго мужа: а если спросишь его о чемъ нибудь кромѣ того; то онъ, какъ книга, не въ состояніи ни отвѣчать, ни говорить. Потомъ, хоть слегка наведи рѣчь на сказанное имъ; — онъ какъ мѣдь зазвучитъ, и дотолѣ не умолкнетъ, пока кто нибудь не прерветъ его. Такъ бываетъ съ ораторами: вы спросили ихъ слегка, а они растянули вамъ рѣчь стадій на двѣнадцать. Но Протагоръ не таковъ: онъ можетъ говорить долго и прекрасно, какъ мы это теперь B. испытали; можетъ также отвѣчать на вопросъ и коротко, когда краткость рѣчи бываетъ достаточна, и спрашивая самъ, умѣетъ останавливаться и выслушивать отвѣты другихъ. Въ настоящемъ случаѣ, Протагоръ, мнѣ нужно немногое, чтобъ удовлетвориться во всемъ, если только согласишься отвѣчать. Ты говоришь, что добродѣтели учить можно, — въ чемъ я, если кому, то тебѣ вѣрю: но въ твоихъ словахъ нѣчто удивило меня; и потому восполни этотъ недостатокъ въ душѣ моей. Ты сказалъ, что Зевсъ послалъ людямъ правду и C. стыдъ; потомъ, въ продолженіе своей рѣчи, часто упоминалъ о правдѣ, о разсудительности, о святости и о всѣхъ подобныхъ вещахъ, какъ объ одномъ, — какъ объ одной добродѣтели. Объясни мнѣ точнѣе: думаешь ли ты, что добродѣтель одна, а правда, разсудительность и святость суть ея части?
смотреть на него и всё еще желал слушать, как будто бы он продолжал свою речь. Но когда открылось, что Протагор в самом деле кончил, — я, едва собравшись с духом, обратился к Иппократу и сказал: О, как я благодарен тебе, сын Аполлодора, что ты уговорил меня прийти сюда; ибо дорого ценю то, что теперь слышал от Протагора. Прежде мне не верилось, что добрые бывают добрыми от человеческого попечения, а теперь убедился. Осталось E. только небольшое недоумение, которое Протагор, объяснивший уже столь многое, конечно легко разрешит. Правда, случается, что когда рассуждаешь об этом предмете с одним из народных ораторов, — вдруг слышишь от него такие же речи, какие услышал бы от Перикла, 329. или другого красноречивого мужа: а если спросишь его о чём-нибудь кроме того; то он, как книга, не в состоянии ни отвечать, ни говорить. Потом, хоть слегка наведи речь на сказанное им; — он как медь зазвучит, и дотоле не умолкнет, пока кто-нибудь не прервет его. Так бывает с ораторами: вы спросили их слегка, а они растянули вам речь стадий на двенадцать. Но Протагор не таков: он может говорить долго и прекрасно, как мы это теперь B. испытали; может также отвечать на вопрос и коротко, когда краткость речи бывает достаточна, и спрашивая сам, умеет останавливаться и выслушивать ответы других. В настоящем случае, Протагор, мне нужно немногое, чтоб удовлетвориться во всём, если только согласишься отвечать. Ты говоришь, что добродетели учить можно, — в чём я, если кому, то тебе верю: но в твоих словах нечто удивило меня; и потому восполни этот недостаток в душе моей. Ты сказал, что Зевс послал людям правду и C. стыд; потом, в продолжение своей речи, часто упоминал о правде, о рассудительности, о святости и о всех подобных вещах, как об одном, — как об одной добродетели. Объясни мне точнее: думаешь ли ты, что добродетель одна, а правда, рассудительность и святость суть её части?
