положно только одно, а не многое? — Согласенъ. — Хорошо; сообразимъ же теперь все, въ чемъ мы согласились, сказалъ я. Мы согласились, что одному противуположно только одно, а не многое? — Согласились. — Что дѣлаемое напротивъ, D. совершается противнымъ? — Да. — Согласились также, что дѣлать безумно, значитъ, дѣлать противное тому, что дѣлается разсудительно? — Конечно. — И что исполняемое разсудительно исполняется разсудительностію, а безумно — безуміемъ? — Точно такъ. — Но что дѣлается напротивъ, то производится противнымъ? — Да. — А дѣлается одно разсудительностію, другое — безуміемъ? — Конечно. — И напротивъ? — Безъ E. сомнѣнія. — Тоже противнымъ? — Да. — Стало быть, безуміе и разсудительность противны? — Кажется. — Но помнишь ли, что сначала допущена противуположность между безуміемъ и мудростію? — Согласился. — И одно противуположно только одному? — Да. — Отъ чего же отказаться намъ, Протагоръ? отъ того ли, что одному противуположно только одно, или отъ того, что разсудительность есть иное, чѣмъ мудрость, что каждая изъ нихъ есть часть добродѣтели, что будучи 333. иными, они не сходны ни сами по себѣ, ни по своимъ значеніямъ, какъ части лица? Отъ чего отказаться намъ? Вѣдь эти положенія не очень въ музыкальномъ отношеніи между собою: онѣ не ладятъ и не гармонируютъ одно съ другимъ; да и какъ имъ ладить, если одному по необходимости противуположно только одно, а не многое; между тѣмъ какъ безумію, которое — одно, противополагаются и мудрость и разсудительность? Такъ ли, Протагоръ, или не такъ? сказалъ B. я. — Согласился, но очень неохотно. — Слѣдовательно разсудительность и мудрость должны быть одно? а прежде мы признали почти однимъ и тѣмъ же правду и святость. Но пусть такъ, продолжалъ я; не станемъ, Протагоръ, затруднять себя этимъ; изслѣдуемъ прочее. Кажется ли тебѣ, что человѣкъ, дѣлающій неправду, разсуждаетъ, когда дѣлаетъ ее? — Я стыдился бы, Сократъ, согласиться съ этимъ; однакожь многіе говорятъ такъ. — Но къ нимъ ли обратить мнѣ свою
положно только одно, а не многое? — Согласен. — Хорошо; сообразим же теперь всё, в чём мы согласились, сказал я. Мы согласились, что одному противоположно только одно, а не многое? — Согласились. — Что делаемое напротив, D. совершается противным? — Да. — Согласились также, что делать безумно, значит, делать противное тому, что делается рассудительно? — Конечно. — И что исполняемое рассудительно исполняется рассудительностью, а безумно — безумием? — Точно так. — Но что делается напротив, то производится противным? — Да. — А делается одно рассудительностью, другое — безумием? — Конечно. — И напротив? — Без E. сомнения. — Тоже противным? — Да. — Стало быть, безумие и рассудительность противны? — Кажется. — Но помнишь ли, что сначала допущена противоположность между безумием и мудростию? — Согласился. — И одно противоположно только одному? — Да. — От чего же отказаться нам, Протагор? от того ли, что одному противоположно только одно, или от того, что рассудительность есть иное, чем мудрость, что каждая из них есть часть добродетели, что будучи 333. иными, они не сходны ни сами по себе, ни по своим значениям, как части лица? От чего отказаться нам? Ведь эти положения не очень в музыкальном отношении между собою: они не ладят и не гармонируют одно с другим; да и как им ладить, если одному по необходимости противоположно только одно, а не многое; между тем как безумию, которое — одно, противополагаются и мудрость и рассудительность? Так ли, Протагор, или не так? сказал B. я. — Согласился, но очень неохотно. — Следовательно рассудительность и мудрость должны быть одно? а прежде мы признали почти одним и тем же правду и святость. Но пусть так, продолжал я; не станем, Протагор, затруднять себя этим; исследуем прочее. Кажется ли тебе, что человек, делающий неправду, рассуждает, когда делает ее? — Я стыдился бы, Сократ, согласиться с этим; однако ж многие говорят так. — Но к ним ли обратить мне свою
