Три года съ половиною отецъ не видалъ меня; я много перемѣнилась — выросла, пополнѣла; лице мое изъ бѣлаго и продолговатаго сдѣлалось смуглымъ и круглымъ; волосы прежде свѣтлорусые, теперь потемнѣли; думаю что батюшка не вдругъ узнаетъ меня. Я поѣхала одна, на перекладныхъ, взявъ съ собою въ товарищи одну только саблю свою и болѣе ничего.
Станціонные смотрители, считая меня незрѣлымъ юношею, дѣлали много затрудненій въ пути моемъ: не давали мнѣ лошадей часовъ по шести, длятого чтобы я что̀-нибудь потребовала — обѣдъ, чай или кофе; тогда являлись и лошади. Счетъ подавался, сопровождаемый этими словами: съ прогонами вотъ столько-то слѣдуетъ получить съ васъ! — Обыкновенно это бывала сумма довольно значительная, которую я и платила не говоря ни слова. Иногда не давали мнѣ лошадей и длятого чтобъ заставить нанять вольныхъ за двойные прогоны. О, эта дорога вселила въ меня и страхъ и отвращеніе къ почтовымъ станціямъ!
Я пріѣхала домой точно въ ту пору ночи, въ которую оставила кровъ отеческій — въ часъ по-полуночи. Ворота были заперты. Я взяла изъ саней саблю и маленькій чемоданъ, и отпустила своего ямщика въ обратный путь. Оставшись одна передъ запертыми воротами дома, въ которомъ прошло мое младенчество, угнетенное, безрадостное, я не испытывала тѣхъ ощущеній, о которыхъ такъ много пишутъ! Напротивъ, съ чувствомъ печали пошла я вдоль палисада къ тому мѣсту, гдѣ знала что вынимались четыре тычины; этимъ отверстіемъ я часто уходила ночью, бывши ребенкомъ, чтобъ побѣгать на площадкѣ передъ церковью. — Теперь я вошла черезъ него! Думала ли я, когда вылѣзала изъ этой лазейки, въ бѣленькомъ канифасномъ платьицѣ, робко оглядываясь и прислушиваясь, дрожа отъ страха и холодной ночи, что войду нѣкогда въ это же отверстіе и то же ночью, гусаромъ!! Окна цѣлаго дома были заперты; я подошла къ тѣмъ изъ нихъ, которыя были дѣтской горницы, взяла было за ставень чтобы отворить, но онъ какъ-то былъ прикрѣпленъ изъ нутра, и мнѣ не хотѣлось стучать, чтобъ не попугать маленькихъ брата и сестру; я пошла къ строенію, въ которомъ жили матушкины женщины; проходя дворомъ, я была услышана двумя нашими собаками марсомъ и мустафою; они кинулись ко мнѣ съ громкимъ лаемъ, въ тужъ минуту превратившимся въ радостный визгъ; вѣрныя, добрыя животныя, то вились вокругъ ногъ моихъ, то прыгали на грудь, то отъ восхищенія бѣгали во весь духъ по двору и опять прибѣгали ко мнѣ. Погладивъ и поласкавъ ихъ, я взошла на лѣстницу и пошла ходить отъ двери къ двери, стучась у каждой потихоньку; съ четверть часа это было безуспѣшно; обѣ собаки ходили за мною, и обѣ царапали ту дверь, въ которую я стучалась. Наконецъ я услышала что отворяется дверь въ сѣни, и вскорѣ женскій голосъ спросилъ: кто тамъ? Я тотчасъ узнала, что это спрашивала Наталья, матушкина горничная. — Это я, отопри, Наталья! — Ахъ, Боже мой, барышня! вскрикнула радостно Наталья, спѣша отворять двери; съ минуту гремѣла она засовами и запорами, пока наконецъ дверь отворилась и я вошла, держа подъ рукою свою саблю и сопровождаемая марсомъ и мустафою! Наталья отступила въ изумленіи. — Ахъ, Господь съ нами! да вы ли это! Она стала передъ дверью неподвижна и не давала мнѣ войти. — Да пусти, Наталья, что съ тобою? уже ли ты не узнала меня? — Ахъ, матушка, барышня! да какъ васъ и узнать? кабы не поголосу и въ жизнь бы не узнала! — Наталья отворила мнѣ дверь въ горницу, сняла съ меня шинель и опять ахнула отъ удивленія, увидя золотые шнуры моего мундира: — какое на васъ богатое платье, матушка, барышня! вы генералъ, что̀ ли? — Наталья еще съ четверть часа молола вздоръ и притрогивалась руками то къ золотымъ шнурамъ, то къ мѣховому воротнику моей мантіи, пока я наконецъ напомнила ей, что надобно приготовить мнѣ постель. — Сей-часъ, сей-часъ! матушка… Потомъ прибавила, говоря сама съ собою: можетъ быть теперь нельзя уже звать барышнею! Ну, да гдѣ ты скоро привыкнешь… Она было пошла, но опять воротилась: не прикажете ли сдѣлать чаю? въ двѣ минуты будетъ готовъ! — Сдѣлай, милая Наталья. — Ахъ, матушка, барышня! вы все такія же добрыя какъ и прежде! Наталья опять начала разговаривать: Я сію минуту сдѣлаю чай! да какъ же васъ теперь зовутъ, барышня? вы, вотъ я слышу, говорите не такъ уже какъ прежде. — Зови такъ, Наталья, какъ будутъ звать другіе. — А какъ будутъ звать другіе, матушка?.. батюшка! извините… — Полно, Наталья! поди принеси чаю! Болтунья пошла, но опять воротилась звать съ собою марса и мустафу; они оба лежали у ногъ моихъ и ворчали на Наталью, когда она вызывала ихъ. — Прогоните ихъ, барышня, имъ надо быть на дворѣ. — Послѣ, послѣ, Наталья! Сдѣлай милость ступай за чаемъ, мнѣ смерть холодно. — Наталья побѣжала бѣгомъ, а я осталась размышлять о томъ, что подобныя сцены повторятся не только всѣми дворовыми людьми, но и всѣми знакомыми отца моего. Воображая все это, я почти сожалѣла что пріѣхала. Черезъ четверть часа явилась Наталья съ чаемъ и подушками. — Въ которомъ часу встаетъ батюшка? спросила я Наталью. — Какъ и прежде, матушка, барышня, въ девятомъ часу… Послѣ этого отвѣта, она опять стала ворчать про себя: никакъ не привыкну… что̀ ты будешь дѣлать… Я дала по кренделю марсу и мустафѣ, и велѣла имъ итти; они въ тужъ минуту повиновались.
По утру въ семь часовъ, я одѣлась въ свои бѣлый дуламъ; хотя давно уже были перемѣнены мундиры нашему полку, и вмѣсто бѣлыхъ назначены синіе; но эскадронъ Ста̀нковича, не знаю почему-то, долженъ былъ цѣлый годъ еще носить бѣлые. Не желая пестрить фронтъ, Ста̀нковичъ просилъ насъ быть то же въ бѣлыхъ мундирахъ, на что я всѣхъ охотнѣе согласилась, потому что очень любила это соединеніе бѣлаго цвѣта съ золотомъ. Когда я одѣлась, Наталья съ новымъ удивленіемъ смотрѣла на меня: вы много перемѣнились, барышня! Батюшка васъ не узнаетъ. Я пошла къ сестрамъ, онѣ уже встали и ожидали меня; въ тужъ минуту пришелъ къ намъ и батюшка! Я обняла колѣна его и цѣловала руки, не имѣя силъ выговорить ни одного слова. Отецъ плакалъ, прижималъ меня къ груди своей, и говорилъ, улыбаясь сквозь слезы, что въ лицѣ моемъ не осталось ни одной черты прежней, что я стала похожа на калмычку. Наконецъ пришелъ и маленькой братъ мой въ Горномъ мундирѣ; онъ долго совѣщался съ нянькою, какъ ему обойтиться со мною: поклониться только или поцѣловать у меня руку; и когда нянька сказала, чтобъ онъ сдѣлалъ такъ какъ ему самому хочется, то онъ въ ту жъ минуту побѣжалъ броситься въ мои объятія. Цѣлуя его, я говорила батюшкѣ, что жаль было бы оставить такого прекраснаго мальчика въ Горной службѣ, и что года черезъ три батюшка позволитъ мнѣ взять его съ собою въ гусарскій полкъ. — Нѣтъ, нѣтъ, Боже сохрани! сказалъ батюшка; сама будь чѣмъ хочешь, когда уже вышла на эту дорогу, но утѣха старости моей, мой Васинька, останется со мною. Я замолчала и душевно сожалѣла, что имѣла неосторожность огорчить отца предложеніемъ, и неумѣстнымъ и слишкомъ преждевременнымъ. Между тѣмъ, братъ, ласкаясь ко мнѣ, шепталъ на ухо: я поѣду съ вами.
Хотя я отъ всей души люблю отца моего, однако жъ бездѣйственная жизнь, недостатокъ общества, холодный климатъ и безпрерывные разспросы нашихъ провинціаловъ навели на меня такую грусть, что я почти съ радостью увидѣла разсвѣтъ того дня, въ который должна была ѣхать обратно въ полкъ. Теперешній путь мой былъ гораздо затруднительнѣе перваго, но только не въ лошадяхъ; въ нихъ не дѣлали уже мнѣ прижимокъ, потому что я говорила смотрителямъ, каждому, который начиналъ — нѣтъ лошадей, я запишу въ твою книгу, сколько часовъ пробуду здѣсь, и съ тебя спросятъ, если я просрочу. Итакъ лошадей вездѣ давали мнѣ очень скоро; но дорога зимняя начинала портиться; а перекладная повозка моя была теперь несравненно полнѣе, нежели прежде, и мнѣ страшныя хлопоты были перетаскивать все это самой. Я не взяла съ собой человѣка, да и не могла взять.
Возвратясь къ моимъ товарищамъ и къ моимъ любимымъ занятіямъ, я чувствую себя счастливѣйшимъ существомъ въ мірѣ! Дни мои проходятъ весело и безмятежно. Встаю всегда съ разсвѣтомъ и тотчасъ иду гулять въ поле; возвращаюсь передъ окончаніемъ уборки лошадей, то есть, къ восьми часамъ утра; въ квартирѣ готова уже моя лошадь подъ сѣдломъ; я сажусь на нее и ѣду опять въ поле, гдѣ учу взводъ свой часа съ полтора; послѣ этого уѣзжаю въ штабъ или къ эскадронному командиру, гдѣ и остаюсь до вечера.
За уроки верховой ѣзды, я подарила Вихману свою негодную лошадь; онъ велѣлъ заложить ее въ дрожки, и къ удивленію нашему она сдѣлалась прекраснымъ конемъ: итакъ оглобли были та сфера, которую назначила ей природа. Такъ я думаю, и съ человѣкомъ бываетъ! Онъ будетъ хорошъ, если встанетъ точно на свое мѣсто. Еще отдала я Вихману охотничій рогъ изъ слоноваго клыка съ прекрасною рѣзьбою; эту рѣдкую вещь, батюшка далъ мнѣ для графа Суворова; но мнѣ что̀-то казалось стыдно дарить графа, и я отдала рогъ Вихману, и въ тужъ минуту была наказана за неисполненіе воли батюшкиной: Вихманъ взялъ эту рѣдкость точно такъ холодно и невнимательно какъ-будто бы это былъ коровій рогъ съ табакомъ.
— Баталіонъ нашъ ушелъ въ Галицію съ Миллеромъ-Закомельскимъ. Эскадронъ Ста̀нковича, со всѣми его офицерами, остается здѣсь подъ названіемъ резервнаго, и вмѣстѣ съ запаснымъ будетъ находиться подъ начальствомъ Павлищева; я также, будучи офицеромъ эскадрона Ста̀нковича, остаюсь здѣсь; хотя мнѣ и очень хотѣлось быть опять за границею и въ дѣйствіи, но Ста̀нковичъ говоритъ: «куда не посылаютъ, не напрашивайся; куда посылаютъ, не отказывайся! Этимъ правиломъ руководствуются люди испытанной храбрости.» Совѣтъ его и отличное общество офицеровъ, вмѣстѣ со мною остающихся, помогли мнѣ видѣть съ меньшимъ сожалѣніемъ отъѣздъ нашихъ храбрыхъ гусаръ за границу; случай сдѣлалъ что и любезнѣйшая изъ полковыхъ дамъ осталась здѣсь же. Я хотя и убѣгаю женщинъ, но только не женъ и дочерей моихъ однополчанъ; ихъ я очень люблю; это прекраснѣйшія существа въ мірѣ! — всегда добры, всегда обязательны, живы, смѣлы, веселы, любятъ ѣздить верхомъ, гулять, смѣяться, танцовать! Нѣтъ причудъ, нѣтъ капризовъ. О, женщины полковыя совсѣмъ не то, что женщины всѣхъ другихъ состояній! Съ тѣми я добровольно и четверти часа не пробыла бы вмѣстѣ. Правда что и мои однополчанки не пропускаютъ случая приводить меня въ краску, называя въ шутку: гусаръ дѣвка! Но будучи всегда съ ними, привыкаю къ этому названію, и иногда столько осмѣливаюсь, что спрашиваю у нихъ: что̀ вы находите во мнѣ сходнаго съ дѣвкою? — Тонкій станъ, отвѣчаютъ онѣ, маленькія ноги и румянецъ какой каждая изъ насъ охотно желала бы имѣть; поэтому мы и называемъ васъ, гусаромъ-дѣвицею, и — съ позволенія вашего — нѣсколько и подозрѣваемъ, не по справедливости ли даемъ вамъ это названіе! Слыша почти всякій день подобныя шутки, я такъ привыкла къ нимъ, что никогда уже почти не прихожу въ замѣшательство.
— Мы стоимъ на границахъ Галиціи въ мѣстечкѣ Колодно; здѣсь сухая граница, и обязанность наша дѣлать разъѣзды и имѣть надзоръ надъ исправностью казачьего кордона. Колодно принадлежитъ Швейковскому; у него красавица жена, воспитанная въ Парижѣ. Большая каштановая аллея, темная какъ ночь, ведетъ отъ крыльца помѣщичьего дома къ небольшому бѣлинькому домику, обсаженному кругомъ липами. Въ этомъ домикѣ живетъ экономъ съ доброю женою и двумя веселыми, рѣзвыми, милыми дочерьми; въ этомъ домикѣ, всѣ мы бываемъ каждый день. Я замѣчаю, что товарищи мои сидятъ здѣсь долѣе, нежели у гордой и прекрасной Швейковской.
— Офицеръ Вонтробка разсказывалъ, что въ одну изъ своихъ прогулокъ верхомъ за границу встрѣтился онъ и познакомился съ барономъ Чеховичь, и говорилъ что баронесса имѣетъ такую восхитительную красоту, какой никогда еще не представляло ему и самое воображеніе; но что къ счастію всѣхъ знакомыхъ ей мужчинъ, ограниченный умъ и недостатокъ скромности служатъ сильнымъ противуядіемъ гибельному дѣйствію заразъ ея, и что при всей очаровательности ея неописанной красоты, никто не влюбленъ въ нее, потому что слова и поступки ея уничтожаютъ въ одну минуту впечатлѣніе, произведенное ея небесною наружностью.
— Близъ границъ нашихъ завелась проклятая рухавка; такъ называютъ Поляки свое ополченіе, или, лучше сказать, толпу всякаго сброду: все это оборванное, босое, голодное скопище, вздумало еще прославлять свой подвигъ, довольство и свободу! Къ стыду бравыхъ Маріупольцевъ, нѣкоторые изъ нихъ обольстились этимъ враньемъ, и убѣжали чтобъ вступить въ отвратительную рухавку. — Ста̀нковичъ очень оскорбится такимъ неслыханнымъ поступкомъ гусаръ, и послалъ Вонтробку и меня съ цѣлымъ взводомъ отыскать, если можно, нашихъ бѣглецовъ, взять ихъ силою, и привесть обратно въ эскадронъ. Вонтробка принялся за выполненіе этого порученія, такъ что выѣздъ нашъ для поисковъ, походилъ болѣе на вылазку противъ непріятеля, нежели на простой розыскъ. Мы переѣхали границу, и въ полуверстѣ отъ мѣстечка **** остановились, сошли съ лошадей, и чего-то дожидались, — я не знаю. Вонтробка старшій; онъ командуетъ и распоряжаетъ, а длячего я тутъ же, право не понимаю! Ста̀нковичъ все дѣлаетъ съ какимъ-то излишнимъ тріумфомъ. Мы стояли безмолвно! Я легла на траву, и смотрѣла на блестящее созвѣздіе большой Медвѣдицы. Она припомнила мнѣ веселое время ночныхъ прогулокъ моихъ въ дѣтскихъ лѣтахъ. Какъ часто, давъ волю моему Алкиду, и не заботясь о его дорогѣ, я опершись обѣими руками на холку его, и закинувъ голову вверхъ, по цѣлой четверти часа разсматривала эти прекрасныя семь звѣздъ! Погрузясь всей душою въ воспоминанія, я была поперемѣнно то двѣнадцатилѣтнимъ ребенкомъ на хребтѣ своего Алкида, то Коннопольцемъ, то середи густыхъ лѣсовъ Сибири, то на поляхъ Гейльзберга, то на могилѣ твоей, о конь мой незабвенный!.. Сколько времени! сколько происшествій! сколько перемѣнъ съ того времени! Но вотъ я опять вижу тебя, мое любимое Созвѣздіе! Оно все тоже, такъ же блистательно, тѣ же семь звѣздъ; на томъ же мѣстѣ! Однимъ словомъ: оно все тоже… а я!.. Пройдутъ годы, пройдутъ десятки годовъ, оно будетъ все то же; но я!.. Мысль моя перенеслась въ будущность черезъ шестьдесятъ лѣтъ впередъ, и я съ испугомъ встала… Киверъ! сабля! рьяный конь!.. восемьдесятъ лѣтъ!!. Арсентій, ѣдемъ, ради Бога ѣдемъ! Чего мы тутъ стоимъ?.. Я сѣла на лошадь, и стала дѣлать вольты въ галопъ. Непріятныя мысли кружились вмѣстѣ со мною. — Что тебѣ за охота мучить лошадь? спросилъ Вонтробка. — Да чего жъ мы тутъ стоимъ попустому! — Какъ попустому! я знаю время когда надобно въѣхать въ мѣстечко… — Ну, вотъ теперь пора… Садись!.. справа по три! маршъ!.. Мечты исчезли, я возвратилась къ существенности; мы сѣли на лошадей, и отправились къ мѣстечку; въѣхали таинственно, безъ шуму, съ предосторожностями вытянули фронтъ противъ стѣнъ какого-то кляштора, и Вонтробка послалъ унтеръ-офицера и четырехъ гусаръ въ этотъ кляшторъ искать бѣглецовъ нашихъ. Разумѣется, посланные возвратились ни съ чѣмъ, потому что кляшторъ былъ кругомъ запертъ. Наразсвѣтѣ, Вонтробка, оставивъ людей, поѣхалъ вмѣстѣ со мною къ коменданту этого мѣстечка, полковнику N***, который былъ также и командиръ рухавки. Полковникъ этотъ былъ уже знакомъ Вонтробкѣ прежде, но я видѣла его въ первый разъ. Онъ принялъ насъ смущенно и торопливо; просилъ садиться; извинялся что неодѣтъ, и тотчасъ ушелъ въ другую горницу, говоря, что сію минуту воротится. Вонтробкѣ показался такой пріемъ подозрительнымъ, и онъ сказалъ мнѣ, что надобно тотчасъ уѣхать; и такъ, недождавшись хозяина, мы вышли изъ комнаты, присоединились къ своимъ людямъ, и уѣхали! Я находила поступокъ Вонтробки страннымъ, и спрашивала его, длячего онъ это сдѣлалъ? — Онъ сказалъ, что замѣтилъ въ комендантѣ враждебныя намѣренія. — Да что жъ онъ могъ намъ сдѣлать; вѣдь у насъ цѣлый взводъ гусаръ. — Вотъ прекрасно! цѣлый взводъ! а зачѣмъ мы здѣсь? Мы не могли бы сказать въ оправданіе, что ѣздили отыскивать бѣжавшихъ гусаръ, и хотѣли взять ихъ если найдемъ, вооруженною рукою; это дѣлалось секретно; это хозяйственное распоряженіе эскадроннаго командира, извинительное въ такихъ случаяхъ. Вѣдь непріятно рапортовать, что столько-то гусаръ бѣжало за границу.
Неудачность покушеній нашихъ, не остановила Ста̀нковича. Онъ послалъ меня въ Тарнополь къ князю Вадбольскому съ письмомъ и порученіемъ привесть бѣглыхъ гусаръ, если мнѣ ихъ отдадутъ. Мнѣ надобно было проѣзжать черезъ это самое мѣстечко, гдѣ мы дѣлали нашъ ночной обыскъ; у заставы спросили, если у меня билетъ отъ ихъ полковника? — Нѣтъ! — Васъ нельзя пропустить; достаньте билетъ… Я послала гусара къ полковнику просить билета; полковникъ велѣлъ просить меня, чтобы я пришла за билетомъ сама. Я пошла. — «Вы должны бъ были лучше знать свою обязанность, господинъ офицеръ, сказалъ Полякъ нахмурясь. Къ начальнику надобно являться самому, а не посылать рядоваго… Говоря это, онъ наскоро подписывалъ билетъ… Пріѣхали съ вооруженными людьми, обыскивали кляшторъ, пришли ко мнѣ, и когда я вышелъ на одну минуту только приказать подать кофе, вы уѣхали какъ-будто изъ разбойничьего вертепа! Какъ странно такъ поступать русскому офицеру!.. И все это я должна была слушать! — Минуты съ двѣ я думала предложить ему стрѣляться со мною; но опасеніе подвергнуть Ста̀нковича отвѣтственности, удержало меня. Я отложила сдѣлать этотъ вызовъ, какъ возвращусь изъ Тарнополя; тогда мы съѣдемся на границѣ. Между тѣмъ я сказала, что теперь онъ воленъ говорить что хочетъ, потому что я одинъ здѣсь, окруженъ Поляками, и за границею своего государства. Пока я говорила, онъ подалъ мнѣ билетъ съ вѣжливою уклонкою, и протянувъ ко мнѣ руку сказалъ, что проситъ моей дружбы; но я отвела его руку своею, отвѣчая, что послѣ всего услышаннаго отъ него, я не имѣю желанія быть его другомъ. Онъ поклонился, проводилъ до дверей, и мы разстались.
Я отправилась далѣе. Ста̀нковичъ приказалъ мнѣ, что если не отыщу бѣжавшихъ гусаръ нашихъ въ Тарнополѣ, то должна буду проѣхать въ Броды.
Въ Тарнополѣ стоитъ Литовскій уланскій полкъ. Командиръ его, князь Вадбольскій послалъ вмѣстѣ со много въ Броды одного изъ своихъ офицеровъ. Пріѣхавъ въ это мѣстечко, мы тотчасъ пошли къ Польскому полковнику, гдѣ нашли многочисленное общество и гремящую музыку. Полковникъ принялъ насъ очень вѣжливо, просилъ остаться у него обѣдать и взять участіе въ ихъ удовольствіяхъ. Страховъ, товарищъ мой, согласился, а я и подавно рада была слушать прекрасную музыку и веселый разговоръ остроумныхъ молодыхъ Поляковъ. Мы сказали однако жъ полковнику, зачѣмъ пріѣхали, и просили чтобъ онъ приказалъ выдать намъ нашихъ бѣглецовъ. «Со всею готовностью,» отвѣчалъ вѣжливый хозяинъ нашъ, и въ ту жъ минуту послалъ пана подхоронжаго привесть нашихъ гусаръ, а насъ просилъ, въ ожиданіи, послушать его музыки и выпить по бокалу шампанскаго. Черезъ полчаса возвратился панъ подхоронжій, и приложа руку къ мѣховому киверу, началъ говорить почтительно своему полковнику, что гусаръ, за которыми онъ посылалъ его, нѣтъ на гаубтвахтѣ! Гдѣ жъ они? спросилъ полковникъ. — Убѣжали! отвѣчалъ подхоронжій, все тѣмъ же почтительнымъ тономъ. Полковникъ оборотился ко мнѣ, говоря: я очень жалѣю, что не могу въ этомъ случаѣ оказать вамъ моихъ услугъ; гусары ваши ушли изъ подъ стражи! Я хотѣла было сказать, что это не дѣлаетъ чести ихъ караулу, и не сказала однако жъ; да и къ чему бы это было? Не было сомнѣнія, что гусары находились у нихъ, и что полковникъ не имѣлъ и въ помышленіи отдать ихъ. Польскіе офицеры не могли налюбоваться моимъ мундиромъ, превосходно сшитымъ: они говорили, что ихъ портные не въ состояніи дать такую прекрасную форму мундиру. За столомъ я сидѣла подлѣ какого-то усача, стариннаго наѣздника, служившаго еще въ Народовой кавалеріи; онъ, выпивъ нѣсколько бокаловъ шампанскаго, привязался ко мнѣ съ вопросомъ, зачѣмъ я снялъ съ Лемберга Французскаго орла и привѣсилъ Австрійскаго? Я не понимала, что онъ хочетъ сказать; Страховъ, видя мое недоумѣніе, сказалъ запальчивому народовцу, что меня не было въ Львовѣ во время этого происшествія. — Какъ не было? восклицалъ старый уланъ; я хорошо помню этотъ мундиръ! и продолжалъ укорять меня, говоря: хорошо ли было такъ сдѣлать? Полковникъ просилъ его перестать; но просилъ тѣмъ начальническимъ тономъ, которому даже и пьяные уланы повинуются. Ротмистръ замолчалъ. Тогда Страховъ объяснилъ мнѣ въ полголоса, что нашъ полкъ, находящійся съ Миллеромъ-Закомельскимъ въ Лембергѣ или Львовѣ, снялъ откуда-то Французскаго орла и замѣстилъ его гербомъ Австрійскимъ; ротмистръ народовецъ, бывшій свидѣтелемъ этого происшествія, увидя меня въ такомъ же точно мундирѣ, счелъ, что и я изъ числа тѣхъ, какъ онъ говорилъ, буйныхъ головорѣзовъ. Послѣ обѣда я простилась съ Польскимъ полковникомъ, и оставя ему въ добычу бѣглыхъ гусаръ нашихъ, возвратилась въ Колодно.
— Вонтробка пригласилъ меня ѣхать къ баронессѣ Чековичь. «Надобно тебѣ, говорилъ онъ, имѣть понятіе о ея красотѣ; мое описаніе недостаточно!» Мы поѣхали, и къ большому счастію моему не застали ее дома; насъ принялъ одинъ баронъ. Въ саду видѣла я различные роды увеселеній, о которыхъ Вонтробка говоритъ, что всѣ они имѣютъ цѣлію сломить голову, занимающимся ими; баронесса, прибавилъ онъ, всѣми способами добирается до головы своихъ посѣтителей, или посредствомъ красоты своей, или увеселеній. Недождавшись прибытія хозяйки, мы уѣхали обратно; Вонтробка признался мнѣ въ умыслѣ, съ какимъ хотѣлъ познакомить меня съ баронессою: крайняя наглость ея, говорилъ онъ, встрѣтясь съ твоею необыкновенною застѣнчивостью, обѣщала мнѣ тму забавныхъ сценъ. Я была очень недовольна его сатанинскимъ планомъ, и сказала ему, что онъ дурной товарищъ, и что съ этого времени я буду его остерегаться. — Какъ хочешь, отвѣчалъ онъ, но ты несносенъ и смѣшонъ съ твоей дѣвичьею скромностью. Знаешь ли, что я скажу тебѣ? Еслибъ у меня была жена такая скромная и стыдливая какъ ты, я цѣловалъ бы ноги ея; но если бъ съ такими же качествами былъ сынъ мой, я высѣкъ бы его розгами. Теперь посуди самъ, не надобноли тебя отучать всѣми способами отъ твоей смѣшной стыдливости? Она совсѣмъ нейдетъ гусару, и ни начто ему непригодна.
— Ста̀нковичъ дѣлаетъ намъ не очень-то пріятные сюрпризы: въ самое то время когда мы, какъ небо отъ земли далеки отъ всякаго помысла о какомъ-бы то ни было безпокойствѣ, онъ велитъ играть тревогу, и вмигъ все взволнуется: гусары бѣгутъ опрометью, выводятъ бѣгомъ лошадей сѣдлаютъ ихъ какъ попало, садятся, скачутъ во весь духъ, и на скаку поправляютъ на себѣ, что нельзя было сдѣлать на мѣстѣ. Поспѣвшему въ двѣ минуты, дается отъ ротмистра награжденіе, а пріѣхавшему послѣ всѣхъ, тоже награжденіе, но только совсѣмъ другаго рода. Одна изъ этихъ тревогъ пришлась мнѣ дорого. У меня болѣло колѣно, и именно въ томъ мѣстѣ, которымъ надобно прижаться къ сѣдлу; я не могла сидѣть на лошади, и даже испугалась, когда услышала проклятую тревогу; но нечего было дѣлать: выправя поспѣшно взводъ свой, сѣла и сама на лошадь съ осторожностію, чтобы не придавить больнаго колѣна. Но вѣдь надобно было скакать: лошадь моя задрала вверхъ голову и полетѣла. Все еще однако жъ сохраняла я необходимое положеніе на сѣдлѣ; на бѣду на пути моемъ была яма, въ которую лошадь моя со всего размаха прыгнула и тутъ все пропало; колѣно мое облилось кровью, я затрепетала отъ боли, которой никакими словами не могу выразить; довольно что невольныя слезы градомъ покатились изъ глазъ моихъ.
Черезъ нѣсколько дней Ста̀нковичъ пригласилъ меня ѣхать съ нимъ въ Кременецъ, къ Павлищеву; я всегда съ удовольствіемъ бываю въ этомъ городкѣ; его прекрасное романическое положеніе у подошвы утесистой горы, на которой красуется развалившаяся каменная ограда за̀мка Королевы Боны, доставляетъ мнѣ очаровательную и разнообразную прогулку. Полагаю, что Кременецъ получилъ свое названіе отъ кремнистыхъ горъ его окружающихъ.
— Я очень пріятно провожу время въ домѣ Павлищева съ его дочерью и юнкеромъ Древичемъ, отлично воспитаннымъ молодымъ человѣкомъ. Какъ странна судьба этого несчастнаго юнкера. При всѣхъ его блестящихъ дарованіяхъ, благородныхъ поступкахъ, недурной наружности и знатномъ происхожденіи, онъ ни кѣмъ не любимъ и девять лѣтъ уже служитъ портупей-юнкеромъ. За годъ до знакомства моего съ нимъ, случилось ужасное происшествіе, въ которомъ онъ игралъ главную роль, и которое отняло у него чинъ, свободу и спокойствіе совѣсти, а вмѣстѣ совсѣмъ этимъ и охоту жить: онъ закололъ по неосторожности гусара; за смерть его былъ судимъ, содержанъ цѣлый годъ на гаубтвахтѣ, и послѣ разжалованъ до выслуги въ солдаты. Я узнала его несчастія по случаю. Еще Миллеръ-Закомельскій не уходилъ съ баталіономъ въ Галицію, и полкъ стоялъ въ Кременцѣ; по обязанности дежурнаго, я должна была знать и рапортовать объ арестантахъ. Вошедъ въ маленькую каморку, гдѣ сидѣлъ бѣдный Древичь, я спросила его, не имѣетъ ли онъ въ чемъ надобности? что теперешняя моя должность даетъ мнѣ возможность облегчить нѣсколько суровость его положенія. — Ахъ, если вы не гнушаетесь просьбою убійцы, сказалъ онъ горестно, то я просилъ бы васъ позволить мнѣ подышать воздухомъ на этихъ горахъ, на которыхъ я прежде проводилъ столько счастливыхъ часовъ! — Я сказала, что сама собою не могу этого сдѣлать, но попрошу Горича, и думаю черезъ него успѣю получить отъ шефа позволеніе на эту прогулку. Горичь очень вѣжливо выслушалъ мою просьбу, и тотчасъ пошелъ къ Миллеру; черезъ минуту онъ возвратился ко мнѣ, говоря, что генералъ даетъ вамъ волю поступать какъ угодно вразсужденіи облегченія участи арестанта; но проситъ васъ соблюсти должный порядокъ. Я пошла къ Древичу, и была свидѣтельницею радостныхъ и вмѣстѣ горестныхъ ощущеній его при видѣ красотъ природы. За нами пошли было два гусара съ обнаженными саблями, но я сказала имъ, что буду сама его стражемъ, и чтобы они слѣдовали за нами издали. Древичь нѣсколько разъ едва не упалъ въ обморокъ: столько сидячая жизнь ослабила силы его!
— Обоимъ нашимъ эскадронамъ велѣно итти въ походъ. Древичь отданъ подъ надзоръ полковнику Павлищеву; достойный офицеръ этотъ не имѣлъ нужды въ образованіи, чтобы поступить съ арестантомъ самымъ благороднымъ и деликатнымъ образомъ; онъ просто послѣдовалъ внушенію высокой добродѣтели: «вы отданы, сказалъ онъ Древичу, въ мой эскадронъ подъ присмотръ до рѣшенія вашего дѣла; но я не могу, я не имѣю духа видѣть васъ арестантомъ на гаубтвахтѣ; взамѣнъ ее, предлагаю вамъ домъ мой, столъ и попеченіе друга. Если бъ вы рѣшились уйти отъ меня, разумѣется, тогда я заступлю ваше мѣсто, то есть, буду солдатъ!» Нѣтъ пера, нѣтъ словъ, бѣденъ языкъ человѣческій для выраженія того, что чувствовалъ Древичь; я не берусь этого описать. Но вотъ послѣдствія: Древичь жилъ въ домѣ благодѣтеля своего, любилъ его какъ отца, и помирился было съ своею участью; но пришло рѣшеніе: Древичь солдатъ до выслуги. Павлищевъ обязанъ былъ употреблять его въ этомъ качествѣ на службу, и видно продолжительныя несчастія, укоры совѣсти въ убійствѣ, хотя и неумышленномъ, но все убійствѣ, и — какъ я имѣла случай догадываться — безнадежная любовь къ дочери Павлищева, сдѣлали несчастному Древичу жизнь его ненавистною! Недѣли черезъ двѣ послѣ сентенціи, онъ застрѣлился; его нашли въ саду на плащѣ съ разлетѣвшеюся на части головою: близъ него лежалъ карабинъ.
— Мы пришли въ Черниговскую губернію и стали квартирами въ обширномъ селеніи, называющемся Новая Басань; здѣсь живетъ помѣщикъ Чеадаевъ, старый, уединенный, скучный человѣкъ, съ такою жъ точно сестрою; мы никогда у него не бываемъ.
Въ сосѣдствѣ у насъ свадьба. Помѣщикъ М*** отдаетъ дочь свою за ротмистра И***, Александрійскаго гусарскаго полка; мы всѣ приглашены, и завтра поѣдемъ. Въ домѣ М*** всѣмъ мужчинамъ отвели одну комнату; въ ней помѣстились военные и штатскіе, молодые и старые, женатые и холостые. Я, въ качествѣ гусара, должна была быть съ ними же; въ числѣ гостей былъ одинъ коммисіонеръ Плахута, трехъ-аршиннаго роста, весельчакъ, острякъ и большой охотникъ разсказывать анекдоты. Въ множествѣ разсказываемыхъ имъ любопытныхъ происшествій, я имѣла удовольствіе слышать и собственную свою исторію: вообразите, говорилъ Плахута всѣмъ намъ, вообразите господа мое удивленіе, когда я, обѣдая въ Витебскѣ, въ трактирѣ, вмѣстѣ съ однимъ молодымъ уланомъ, слышу послѣ, что этотъ уланъ Амазонка, что она была во всѣхъ сраженіяхъ въ Прусскую кампанію, и что теперь ѣдетъ въ Петербургъ съ флигель-адъютантомъ, котораго Царь нашъ нарочно послалъ за нею! Не обращая прежде никакого вниманія на юношу-улана, послѣ этого извѣстія, я не могъ уже перестать смотрѣть на героиню! — Какова она собою? закричали со всѣхъ сторонъ молодые люди. — Очень смугла, отвѣчалъ Плахута, но имѣетъ свѣжій цвѣтъ и кроткій взглядъ: впрочемъ для человѣка непредупрежденнаго, въ ней незамѣтно ничего чтобы обличало полъ ея; она кажется чрезвычайно еще молодымъ мальчикомъ. — Хотя я очень покраснѣла, слушая этотъ разсказъ, но какъ въ комнатѣ было уже темно, то я имѣла шалость спросить Плахуту: узналъ ли бы онъ эту Амазонку, еслибъ теперь увидѣлъ ее? — О, непремѣнно, отвѣчалъ Коммисіонеръ, мнѣ очень памятно лицо ея; какъ теперь гляжу на нее; и гдѣ бъ ни встрѣтилъ тотчасъ бы узналъ. Видно память ваша очень хороша, сказала я, завертываясь въ свою шинель. Плахута началъ еще что-то разсказывать, но я не слушала болѣе и тотчасъ заснула.
На другой день всѣ мы уѣхали въ Басань свою. Дѣвица А*** разсказала мнѣ о смѣшной ошибкѣ, которая однако жъ можетъ имѣть важныя послѣдствія. На третій день возвращенія нашего со свадебнаго пира, пошла я къ подполковнику; видя его занятаго дѣломъ, я прошла въ комнату дѣвицы А***, и нашла ее погруженную въ глубокую задумчивость. На вопросъ мой, отчего она такъ пасмурна, и неусталость ли отъ танцовъ этому причиною? — отвѣчала она вздыхая: нѣтъ не усталость отъ танцовъ, а происшествіе въ танцахъ тяготитъ душу мою! Я одержала побѣду, безъ воли, безъ намѣренія, не только не желая, но и не подозрѣвая даже что такая напасть можетъ со мной случиться! — Я смѣялась ея печали и спросила, какъ же сдѣлалось съ нею такое чрезвычайное несчастіе? и кто этотъ Богомъ отверженный, надъ которымъ побѣда причиняетъ ей такую горькую печаль? — Хорошо вамъ шутить, сказала А***, я готова плакать. Вотъ послушайте какъ это было: вы знаете что я очень дружна съ Катенькой Александровичевой; мы обѣ, когда намъ случается въ танцахъ подавать другъ другу руку, всегда уже пожимаемъ ее; забывшись, я не видала, что надобно было подать руку Ч***, этому молодому гусарскому офицеру Александрійскаго полка; чувствуя, что руку мою взяли, я тотчасъ пожала, воображая что рука Катиньки; но не слыша отвѣта на мое пожиманіе, оглядываюсь, и къ неизъяснимому замѣшательству моему вижу, что это Ч*** держитъ мою руку и смотритъ на меня съ видомъ радости и изумленія! Я покраснѣла и не знала куда дѣвать глаза свои. Вчера Ч*** сдѣлалъ мнѣ предложеніе о супружествѣ черезъ жену Ста̀нковича: желая, какъ онъ говоритъ, увѣриться въ моихъ чувствованіяхъ, и тогда уже просить меня у моихъ родителей! Но я не имѣю къ нему ни малѣйшей склонности, и совсѣмъ не хочу итти такъ рано замужъ. Бѣда моя, если онъ отказъ этотъ припишетъ стыдливости и будетъ свататься открыто; батюшка отдастъ меня! Ч*** богатъ! — Да, надѣлали вы себѣ хлопотъ съ этимъ безвременнымъ пожиманіемъ рукъ; нельзя однако жъ, не удивляться благородству чувствованія Ч***; одно пожатіе руки дѣвицы, заставило его предложить о супружествѣ, тогда какъ другой, повѣса, пожалъ бы вашу руку тридцать разъ и не далъ бы уже нигдѣ покоя, незаботясь предлагать о неразрывномъ союзѣ… Разговоръ нашъ былъ прерванъ приходомъ отца дѣвицы А***, Ста̀нковича и жены его; опасенія А*** были основательны. Ч*** сдѣлалъ предложеніе отцу, который принялъ его съ радостію, и полагая навѣрное что дочь его согласится, пришелъ сказать ей объ этомъ предложеніи. Много было удивленія, слезъ, брани, хлопотъ, пока наконецъ дѣвица А*** избавилась нежеланной партіи.
— Прогуливаясь вечеромъ около мельницъ, увидѣла я, что гусары наши разстанавливаютъ за рвомъ соломенное чучело; на вопросъ мой, длячего это? отвѣчали, что завтра ученье конное съ стрѣльбой изъ пистолетовъ.
Въ шесть часовъ утра мы были уже на полѣ; Ста̀нковичъ командовалъ эскадрономъ; Павлищевъ былъ инспекторомъ этого смотра. Дѣйствіе открылъ первой взводъ, подъ начальствомъ Т***, которому надобно было первому перескочить ровъ, выстрѣлить изъ пистолета въ соломенное чучело, и тотчасъ рубить его саблею; люди послѣдуютъ за нимъ, дѣлая тоже. Т*** тотчасъ отрекся прыгать черезъ ровъ, представляя, къ общему смѣху нашему, причину своего отказа ту, что онъ упадетъ съ лошади. — Какъ вы смѣете сказать это, вскричалъ инспекторъ, вы кавалеристъ! гусаръ! Вы не стыдитесь говорить въ глаза вашему начальнику, что боитесь упасть съ лошади. Сломите себѣ голову, сударь, но скачите! дѣлайте то что̀ должно дѣлать въ конной службѣ или не служите. — Т*** выслушалъ все, но никакъ не смѣлъ пуститься на подвигъ, и былъ просто только зрителемъ отличавшихся его гусаръ. За нимъ П*** плавно поскакалъ, флегматически перескочилъ ровъ, равнодушно выстрѣлилъ въ чучело, и мазнувъ его саблею по головѣ, сталъ покойно къ сторонѣ, незаботясь хорошо или дурно дѣлаетъ эволюціи взводъ его. За нимъ была очередь моя; у меня на этотъ разъ не было своей лошади, и я сидѣла на одной изъ фронтовыхъ; это былъ конь пылкій, красивый собою, но до крайности пугливый. Онъ вихремъ понесся къ рву, перелетѣлъ его со мною какъ птица; но выстрѣлъ изъ пистолета заставилъ его прыгнуть въ сторону; съ четверть часа мыкался онъ то туда, то сюда, становился на дыбы и относилъ быстро отъ чучела, котораго мнѣ надобно было рубить. Я совсѣмъ потеряла терпѣніе, и желая скорѣе кончить эту возню, ударила саблею своего капризнаго коня, какъ мнѣ казалось плашмя; конь бросился со всѣхъ ногъ на чучело, и даже повалилъ его. Не заботясь о причинѣ такого скораго повиновенія, я оборотила лошадь, перескочила обратно ровъ, и стала смотрѣть какъ мои гусары дѣлали туже самую эволюцію; наконецъ она кончилась. Выступилъ на сцену четвертый взводъ; имъ командовалъ Вонтробка — отличный стрѣлокъ и наѣздникъ. Я сдѣлалась въ свою очередь простымъ зрителемъ и подъѣхала къ Ста̀нковичу и Павлищеву, чтобъ вмѣстѣ съ ними смотрѣть на молодецкія выходки послѣдняго взвода. — Что это за кровь на ногѣ вашей лошади, Александровъ спросилъ Ста̀нковичъ. — Я оглянулась; по копыту задней ноги моего коня струилась кровь и обагряла зеленый дернъ; удивляясь, осматриваю съ безпокойствомъ, откуда бъ это могло быть, и къ прискорбію моему вижу на клубѣ широкую рану, которую вѣроятно нанесла, ударивъ такъ неосторожно саблею. На повторенные вопросы Ста̀нковича: отчего это? я должна была сказать, отчего. Ста̀нковичъ перемѣнился въ лицѣ отъ досады: поѣзжайте за фронтъ, сударь! поѣзжайте на квартиру! вамъ не начемъ быть на ученьѣ и не зачѣмъ; вы мнѣ перераните всѣхъ лошадей! Оглушенная этимъ залпомъ выговоровъ, я поѣхала на квартиру, не столько раздосадованная журьбою ротмистра, какъ опечаленная жестокимъ поступкомъ моимъ съ бѣдною лошадью. Пріѣхавъ на квартиру, я приказала при себѣ вымыть рану виномъ и заложить корпіей. По окончаніи ученья, всѣ поѣхали къ Павлищеву, въ томъ числѣ и господинъ Т***. На вопросъ Павлищева, а гдѣ жъ Александровъ? — Трусъ Т*** поспѣшилъ сказать: онъ теперь омываетъ горячими слезами рану лошади своей. — Какъ это! какой лошади? — Той, на которой онъ сидѣлъ, и которой разрубилъ клубъ зато, что не пошла было на чучело. — Съ вами этого не случится, Григорій Ивановичъ! скорѣе чучело пойдетъ на васъ, нежели вы на него. Насмѣшникъ замолчалъ съ неудовольствіемъ.