восклицалъ старый уланъ; я хорошо помню этотъ мундиръ! и продолжалъ укорять меня, говоря: хорошо ли было такъ сдѣлать? Полковникъ просилъ его перестать; но просилъ тѣмъ начальническимъ тономъ, которому даже и пьяные уланы повинуются. Ротмистръ замолчалъ. Тогда Страховъ объяснилъ мнѣ въ полголоса, что нашъ полкъ, находящійся съ Миллеромъ-Закомельскимъ въ Лембергѣ или Львовѣ, снялъ откуда-то Французскаго орла и замѣстилъ его гербомъ Австрійскимъ; ротмистръ народовецъ, бывшій свидѣтелемъ этого происшествія, увидя меня въ такомъ же точно мундирѣ, счелъ, что и я изъ числа тѣхъ, какъ онъ говорилъ, буйныхъ головорѣзовъ. Послѣ обѣда я простилась съ Польскимъ полковникомъ, и оставя ему въ добычу бѣглыхъ гусаръ нашихъ, возвратилась въ Колодно.
— Вонтробка пригласилъ меня ѣхать къ баронессѣ Чековичь. «Надобно тебѣ, говорилъ онъ, имѣть понятіе о ея красотѣ; мое описаніе недостаточно!» Мы поѣхали, и къ большому счастію моему не застали
восклицал старый улан, — я хорошо помню этот мундир! — и продолжал, укорять меня, говоря: — хорошо ли было так сделать?» Полковник просил его перестать; но просил тем начальническим тоном, которому даже и пьяные уланы повинуются. Ротмистр замолчал. Тогда Страхов объяснил мне вполголоса, что наш полк, находящийся с Миллером-Закомельским в Лемберге или Львове, снял откуда-то Французского орла и заместил его гербом австрийским; ротмистр народовец, бывший свидетелем этого происшествия, увидя меня в таком же точно мундире, счел, что и я из числа тех, как он говорил, буйных головорезов. После обеда я простилась с польским полковником и, оставя ему в добычу беглых гусар наших, возвратилась в Колодно.
Вонтробка пригласил меня ехать к баронессе Чекович. «Надобно тебе, — говорил он, — иметь понятие о ее красоте; мое описание недостаточно!» Мы поехали и, к большому счастью моему, не застали
