— Офицеръ Вонтробка разсказывалъ, что въ одну изъ своихъ прогулокъ верхомъ за границу встрѣтился онъ и познакомился съ барономъ Чеховичь, и говорилъ что баронесса имѣетъ такую восхитительную красоту, какой никогда еще не представляло ему и самое воображеніе; но что къ счастію всѣхъ знакомыхъ ей мужчинъ, ограниченный умъ и недостатокъ скромности служатъ сильнымъ противуядіемъ гибельному дѣйствію заразъ ея, и что при всей очаровательности ея неописанной красоты, никто не влюбленъ въ нее, потому что слова и поступки ея уничтожаютъ въ одну минуту впечатлѣніе, произведенное ея небесною наружностью.
— Близъ границъ нашихъ завелась проклятая рухавка; такъ называютъ Поляки свое ополченіе, или, лучше сказать, толпу всякаго сброду: все это оборванное, босое, голодное скопище, вздумало еще прославлять свой подвигъ, довольство и свободу! Къ стыду бравыхъ Маріупольцевъ, нѣкоторые изъ нихъ обольстились этимъ враньемъ,
Офицер Вонтробка рассказывал, что в одну из своих прогулок верхом за границу встретился он и познакомился с бароном Чехович, и говорил, что баронесса имеет такую восхитительную красоту, какой никогда еще не представляло ему и самое воображение; но что, к счастью всех знакомых ей мужчин, ограниченный ум и недостаток скромности служат сильным противоядием гибельному действию зараз ее, и что при всей очаровательности ее неописанной красоты, никто не влюблен в нее, потому что слова и поступки ее уничтожают в одну минуту впечатление, произведенное ее небесною наружностью.
Близ границ наших завелась проклятая рухавка; так называют поляки свое ополчение или, лучше сказать, толпу всякого сброду: все это оборванное, босое, голодное скопище вздумало еще прославлять свой подвиг, довольство и свободу! К стыду бравых мариупольцев, некоторые из них обольстились этим враньем,
