изъ насъ охотно желала бы имѣть; поэтому мы и называемъ васъ, гусаромъ-дѣвицею, и — съ позволенія вашего — нѣсколько и подозрѣваемъ, не по справедливости ли даемъ вамъ это названіе! Слыша почти всякій день подобныя шутки, я такъ привыкла къ нимъ, что никогда уже почти не прихожу въ замѣшательство.
— Мы стоимъ на границахъ Галиціи въ мѣстечкѣ Колодно; здѣсь сухая граница, и обязанность наша дѣлать разъѣзды и имѣть надзоръ надъ исправностью казачьего кордона. Колодно принадлежитъ Швейковскому; у него красавица жена, воспитанная въ Парижѣ. Большая каштановая аллея, темная какъ ночь, ведетъ отъ крыльца помѣщичьего дома къ небольшому бѣлинькому домику, обсаженному кругомъ липами. Въ этомъ домикѣ живетъ экономъ съ доброю женою и двумя веселыми, рѣзвыми, милыми дочерьми; въ этомъ домикѣ, всѣ мы бываемъ каждый день. Я замѣчаю, что товарищи мои сидятъ здѣсь долѣе, нежели у гордой и прекрасной Швейковской.
из нас охотно желала бы иметь; поэтому мы и называем вас, «гусаром-девицею», и — с позволения вашего — несколько и подозреваем, не по справедливости ли даем вам это название!» Слыша почти всякий день подобные шутки, я так привыкла к ним, что никогда уже почти не прихожу в замешательство.
Мы стоим на границах Галиции в местечке Колодно; здесь сухая граница, и обязанность наша делать разъезды и иметь надзор над исправностью казачьего кордона. Колодно принадлежит Швейковскому; у него красавица жена, воспитанная в Париже. Большая каштановая аллея, темная, как ночь, ведет от крыльца помещичьего дома к небольшому беленькому домику, обсаженному кругом липами. В этом домике живет эконом с доброю женою и двумя веселыми, резвыми, милыми дочерьми; в этом домике все мы бываем каждый день. Я замечаю, что товарищи мои сидят здесь долее, нежели у гордой и прекрасной Швейковской.
