все это, я почти сожалѣла что пріѣхала. Черезъ четверть часа явилась Наталья съ чаемъ и подушками. — Въ которомъ часу встаетъ батюшка? спросила я Наталью. — Какъ и прежде, матушка, барышня, въ девятомъ часу… Послѣ этого отвѣта, она опять стала ворчать про себя: никакъ не привыкну… что̀ ты будешь дѣлать… Я дала по кренделю марсу и мустафѣ, и велѣла имъ итти; они въ тужъ минуту повиновались.
По утру въ семь часовъ, я одѣлась въ свои бѣлый дуламъ; хотя давно уже были перемѣнены мундиры нашему полку, и вмѣсто бѣлыхъ назначены синіе; но эскадронъ Ста̀нковича, не знаю почему-то, долженъ былъ цѣлый годъ еще носить бѣлые. Не желая пестрить фронтъ, Ста̀нковичъ просилъ насъ быть то же въ бѣлыхъ мундирахъ, на что я всѣхъ охотнѣе согласилась, потому что очень любила это соединеніе бѣлаго цвѣта съ золотомъ. Когда я одѣлась, Наталья съ новымъ удивленіемъ смотрѣла на меня: вы много перемѣнились, барышня!
все это, я почти сожалела, что приехала. Через четверть часа явилась Наталья с чаем и подушками. «В котором часу встает батюшка?» спросила я Наталью. — «Как и прежде, матушка, барышня, в девятом часу…» После этого ответа она опять стала ворчать про себя: «Никак не привыкну… что ты будешь делать…» Я дала по кренделю Марсу и Мустафе, и велела им идти; они в ту ж минуту повиновались.
Поутру, в семь часов, я оделась в свои белый дулам; хотя давно уже были переменены мундиры нашему полку и вместо белых назначены синие; но эскадрон Ста́нковича, не знаю почему-то, должен был целый год еще носить белые. Не желая пестрить фронт, Станкович просил нас быть тоже в белых мундирах, на что я всех охотнее согласилась, потому что очень любила это соединение белого цвета с золотом. Когда я оделась, Наталья с новым удивлением смотрела на меня: «Вы много переменились, барышня!
