Батюшка васъ не узнаетъ. Я пошла къ сестрамъ, онѣ уже встали и ожидали меня; въ тужъ минуту пришелъ къ намъ и батюшка! Я обняла колѣна его и цѣловала руки, не имѣя силъ выговорить ни одного слова. Отецъ плакалъ, прижималъ меня къ груди своей, и говорилъ, улыбаясь сквозь слезы, что въ лицѣ моемъ не осталось ни одной черты прежней, что я стала похожа на калмычку. Наконецъ пришелъ и маленькой братъ мой въ Горномъ мундирѣ; онъ долго совѣщался съ нянькою, какъ ему обойтиться со мною: поклониться только или поцѣловать у меня руку; и когда нянька сказала, чтобъ онъ сдѣлалъ такъ какъ ему самому хочется, то онъ въ ту жъ минуту побѣжалъ броситься въ мои объятія. Цѣлуя его, я говорила батюшкѣ, что жаль было бы оставить такого прекраснаго мальчика въ Горной службѣ, и что года черезъ три батюшка позволитъ мнѣ взять его съ собою въ гусарскій полкъ. — Нѣтъ, нѣтъ, Боже сохрани! сказалъ батюшка; сама будь чѣмъ хочешь, когда уже вышла на эту
Батюшка вас не узнает». Я пошла к сестрам, они уже встали и ожидали меня; в ту ж минуту пришел к нам и батюшка! Я обняла колена его и целовала руки, не имея сил выговорить ни одного слова. Отец плакал, прижимал меня к груди своей и говорил, улыбаясь сквозь слезы, что в лице моем не осталось ни одной черты прежней, что я стала похожа на калмычку. Наконец пришел и маленькой брат мой в горном мундире; он долго совещался с нянькою, как ему обойтиться со мною: поклониться только или поцеловать у меня руку; и когда нянька сказала, чтоб он сделал так, как ему самому хочется, то он в ту ж минуту побежал броситься в мои объятия. Целуя его, я говорила батюшке, что жаль было бы оставить такого прекрасного мальчика в горной службе, и что года через три батюшка позволит мне взять его с собою в гусарский полк. «Нет, нет, Боже сохрани!» — сказал батюшка; сама будь чем хочешь, когда уже вышла на эту
