дорогу, но утѣха старости моей, мой Васинька, останется со мною. Я замолчала и душевно сожалѣла, что имѣла неосторожность огорчить отца предложеніемъ, и неумѣстнымъ и слишкомъ преждевременнымъ. Между тѣмъ, братъ, ласкаясь ко мнѣ, шепталъ на ухо: я поѣду съ вами.
Хотя я отъ всей души люблю отца моего, однако жъ бездѣйственная жизнь, недостатокъ общества, холодный климатъ и безпрерывные разспросы нашихъ провинціаловъ навели на меня такую грусть, что я почти съ радостью увидѣла разсвѣтъ того дня, въ который должна была ѣхать обратно въ полкъ. Теперешній путь мой былъ гораздо затруднительнѣе перваго, но только не въ лошадяхъ; въ нихъ не дѣлали уже мнѣ прижимокъ, потому что я говорила смотрителямъ, каждому, который начиналъ — нѣтъ лошадей, я запишу въ твою книгу, сколько часовъ пробуду здѣсь, и съ тебя спросятъ, если я просрочу. Итакъ лошадей вездѣ давали мнѣ очень скоро; но дорога зимняя начинала портиться; а пере-
дорогу, но утеха старости моей, мой Васинька, останется со мною. Я замолчала и душевно сожалела, что имела неосторожность огорчить отца предложением, и неуместным, и слишком преждевременным. Между тем, брат, ласкаясь ко мне, шептал на ухо: «Я поеду с вами».
Хотя я от всей души люблю отца моего, однако ж бездейственная жизнь, недостаток общества, холодный климат и беспрерывные расспросы наших провинциалов навели на меня такую грусть, что я почти с радостью увидела рассвет того дня, в который должна была ехать обратно в полк. Теперешний путь мой был гораздо затруднительнее первого, но только не в лошадях; в них не делали уже мне прижимок, потому что я говорила смотрителям, каждому, который начинал — нет лошадей, я запишу в твою книгу, сколько часов пробуду здесь, и с тебя спросят, если я просрочу. Итак, лошадей везде давали мне очень скоро; но дорога зимняя начинала портиться; а пере-
