скій — въ часъ по-полуночи. Ворота были заперты. Я взяла изъ саней саблю и маленькій чемоданъ, и отпустила своего ямщика въ обратный путь. Оставшись одна передъ запертыми воротами дома, въ которомъ прошло мое младенчество, угнетенное, безрадостное, я не испытывала тѣхъ ощущеній, о которыхъ такъ много пишутъ! Напротивъ, съ чувствомъ печали пошла я вдоль палисада къ тому мѣсту, гдѣ знала что вынимались четыре тычины; этимъ отверстіемъ я часто уходила ночью, бывши ребенкомъ, чтобъ побѣгать на площадкѣ передъ церковью. — Теперь я вошла черезъ него! Думала ли я, когда вылѣзала изъ этой лазейки, въ бѣленькомъ канифасномъ платьицѣ, робко оглядываясь и прислушиваясь, дрожа отъ страха и холодной ночи, что войду нѣкогда въ это же отверстіе и то же ночью, гусаромъ!! Окна цѣлаго дома были заперты; я подошла къ тѣмъ изъ нихъ, которыя были дѣтской горницы, взяла было за ставень чтобы отворить, но онъ какъ-то былъ прикрѣпленъ изъ
ский — в час пополуночи. Ворота были заперты. Я взяла из саней саблю и маленький чемодан и отпустила своего ямщика в обратный путь. Оставшись одна перед запертыми воротами дома, в котором прошло мое младенчество, угнетенное, безрадостное, я не испытывала тех ощущений, о которых так много пишут! Напротив, с чувством печали пошла я вдоль палисада к тому месту, где знала, что вынимались четыре тычины; этим отверстием я часто уходила ночью, бывши ребенком, чтоб побегать на площадке перед церковью. — Теперь я вошла через него! Думала ли я, когда вылезала из этой лазейки, в беленьком канифасном платьице, робко оглядываясь и прислушиваясь, дрожа от страха и холодной ночи, что войду некогда в это же отверстие и то же ночью, гусаром!! Окна целого дома были заперты; я подошла к тем из них, которые были детской горницы, взяла было за ставень чтобы отворить, но он как-то был прикреплен из
