Названіе и предѣлы Бѣлоруссіи.— Коляды.— Цари и царицы четырехъ временъ года. — Празднество Громовницы.— Масляница.— Великій постъ .— Свѣтло Христово Воскресенье. — Радуница. — Дзяды .— Богиня Ліоля и Ляльникъ.— Св. Георгій.— Ярило.— Св. Тройца.—Семикъ и кустъ. — Русалки. — Св. Борисъ а Глѣбъ. — Св. Микола Мокрый. — Иванъ Купала.— Сопуха. — Ціоця.— Св. Петра и Павла. — Велесъ.— Св. Илья. — Перунъ. — Покровъ Богородицы и св. Пятница. — Жыцень. — Св. Козьма и Даміанъ. — Зюзя. — Морозъ . — Жижаль. — Жля и Карна. — Чуръ. — Лѣшіе. — Бѣлбогъ.—Домашніе бѣсы.—Духи и короли. — Богатыри. — Великаны. — Баба-Яга.
Дзѣдко свинушку убиу. |
Строгая критика до сихъ поръ не опредѣлила съ положительною ясностью, отъ чего произошло названіе Бѣлоруссіи? Много было говорено и написано объ этомъ, но до точныхъ и окончательныхъ выводовъ никто не договорился. Можетъ быть, самое близкое опредѣленіе это наружныя типическія черты и одежда бѣлая, иногда только сѣрая. У Бѣлорусса русые, часто почти бѣлые, волосы, сѣрые, свѣтлые глаза; бѣлая, иногда сѣрая, шерстяная одежда, бѣлыя шляпы домашняго издѣлія изъ овечьей шерсти, странной, особенно у молодыхъ, конусовой формы; у женщинъ бѣлые платки, у дѣвушекъ бѣлыя наметки (намитки) изъ холста.
Сначала Бѣлорусью называли только нынѣшнія Могилевскую и Витебскую губернi и, въ которыхъ, особенно въ Могилевской, бѣлый цвѣтъ одежды и до сихъ поръ преобладающій, но въ настоящее время, съ этнографической точки зрѣнія, какъ въ племенномъ, такъ въ бытовомъ и народномъ отношеніи, Бѣлоруссіею справедливо называютъ всѣ три губерніи: Могилевскую, Витебскую и Минскую. Исключеніе составляютъ только три уѣзда Витебской губерніи, населенные Латышами. Можно-бы сдѣлать еще изъятіе для Пинскаго, отчасти и Мозырскаго уѣздовъ Минской губерніи, гдѣ нарѣчіе болѣе подходящее къ малороссійскому. Но всѣ другія этнографическія условія ничѣмъ особеннымъ не отличаютъ жителей этихъ уѣздовъ отъ Бѣлорусскаго племени. Къ Бѣлоруссіи принадлежитъ и часть Смоленской губерніи (кромѣ сѣверныхъ уѣздовъ: Гжатскаго, Сычевскаго, Бѣльскаго и Порѣчскаго). Этого мало. Къ Бѣлорусскому племени надобно причислить жителей Вилейскаго и Дисненскаго уѣздовъ Виленской губерніи, юго-восточной части Ошмянскаго и Свенцянскаго уѣздовъ и юговосточной части Лидскаго уѣзда (за исключеніемъ трехъ приходовъ, населенныхъ Черноруссами) Виленской губерніи, большую часть Ново-александровскаго уѣзда Ковенской губерніи и большую часть Гродненской губерніи. Этимъ не ограничиваются предѣлы Бѣлорусскаго племени. Де-Ливронъ справедливо относитъ къ Сѣверско-Бѣлорусскому полѣсью часть Черниговской губ., Псковскую, кромѣ Холмскаго, Торопецкаго и Великолуцкаго уѣздовъ, Жиздринскій и Мосальскій уѣзды—Калужской, и Брянскій, Сѣвскій, Трубчевскій и Карачевскій уѣзды—Орловской губерніи. Всего 180402 кв. версты. Наконецъ, небольшое число Бѣлоруссовъ живетъ въ Херсонской и Пензенской губ. Число жителей, принадлежащихъ къ Бѣлорусскому племени, считаютъ до 3 милліоновъ, но оно въ настоящее время гораздо больше.
Одежда и даже народные типы нѣсколько отличны у жителей трехъ приходовъ Лидскаго уѣзда, въ такъ называемомъ Пинскомъ полѣсьѣ, въ Новогрудскомъ уѣздѣ и небольшой части Гродненской губерніи, населенныхъ племенемъ Черноруссовъ. Но этнографъ, какъ въ бытовомъ, такъ и вообще въ народномъ отношенiи, напрасно будетъ искать рѣзкихъ отличій между Бѣлоруссами и Черноруссами. Если и были отличія, то они давно изгладились, и мы нынѣ вправѣ принимать ихъ за одинъ народъ. Если же въ нѣкоторыхъ приходахъ и есть уклоненія отъ общепринятыхъ народныхъ обычаевъ, то таковыя найдутся и въ средѣ сплошной массы Бѣлоруссовъ, преимущественно въ различіи тѣхъ или другихъ обрядовъ; этнографическая же суть, главныя руководящія начала, какъ племенное знаменіе, вездѣ почти однѣ и тѣ же.
Поэтому, представляя краткій этнографическій очеркъ Бѣлоруссовъ, мы не ограничиваемся жителями однѣхъ только трехъ названныхъ губерній, составляющихъ Бѣлорусское полѣсье, но имѣемъ также въ виду и указанные нами выше уѣзды Литовскаго полѣсья. Разницы въ обрядности, какъ мы уже замѣтили, можно встрѣтить не только по уѣздамъ, но даже и по приходамъ. Думаемъ однако, что, передавая нравы, обычаи, повѣрья, преданія, хотя и въ общихъ чертахъ, мы представимъ вѣрное очертаніе всего Бѣлорусскаго племени, указывая, по возможности, на болѣе выдающіяся стороны той или другой мѣстности.
Какъ Сербія и Болгарія, такъ равно и Бѣлоруссія, богаче всѣхъ другихъ славянскихъ земель миѳологическими преданіями и пѣснями, которыя поются тысячи лѣтъ, хотя нѣкоторыя уже съ христіанскимъ оттѣнкомъ, но коихъ главное содержаніе и, большею частью, даже самыя выраженія несомнѣнно относятся ко временамъ язычества. Не только преданія и пѣсни убѣдятъ насъ въ этомъ, но и обрядные обычаи, таящіе въ себѣ много нитей, связывающихъ современность съ отдаленнѣйшимъ прошлымъ.
Мы убѣдимся въ этомъ, когда прослѣдимъ цѣлый годъ жизни Бѣлорусса въ его народныхъ празднествахъ, обычаяхъ, обрядахъ и повѣрьяхъ.
Начнемъ съ Коляды, самаго поэтическаго и древнѣйшаго изъ славянскихъ празднествъ, имѣющаго несомнѣнное миѳологическое значеніе, до сихъ поръ свято чтимаго и исполняемаго въ Бѣлоруссіи.
Коляда или Колядки празднуются съ 24 декабря по 1 января, въ нѣкоторыхъ мѣстахъ продолжаются даже до Крещенья. Коляда вполнѣ соотвѣтствуетъ сербскому Божичу, новорожденному богу, который, въ этомъ смыслѣ, весьма близокъ къ таинству бѣлорусской Коляды. Обрядность разнится, но сущность та-же, рожденіе новаго Божича (солнца), побѣда свѣта надъ тьмою, первый радостный праздникъ солнца, торжество солноворота. Но даже и въ обрядныхъ обычаяхъ есть кое-что общее. Какъ у Бѣлоруссовъ, такъ и у Сербовъ и у многихъ другихъ Славянъ — убіеніе ко-Ладѣ кабана, свиньи, поросенка считается необходимостью. Народная пѣсня, приведенная нами выше, не даромъ говоритъ: «Дзѣдко свинушку убиу.»
Мы не станемъ распространяться о происхожденіи слова Коляда, или Коледа. Объ этомъ много уже было говорено нашими этнологами. Обращаемся исключительно къ Бѣлоруссіи. Здѣсь Коляды, Колядки собственно значатъ рождественскій праздникъ. Этимъ же словомъ называютъ все даримое приходскому священнику, по древнему обычаю посѣщающему каждый домъ, какъ господскiй, такъ и крестьянскій, во время праздниковъ, отъ чего и говорятъ «ксендзъ, (или попъ) ѣдзѣ по колендзѣ». — «Ходзиць или бѣгаць по колендзѣ»—значитъ собирать праздничные дары (большею частью что нибудь свиное). Колядой также называются дары, которыми надѣляетъ хозяинъ своего наемнаго паробка (работника), оставляющаго у него службу, ибо во второй день Рождества, по принятому съ древнѣйишхъ временъ обычаю, хозяева и работники разсчитываются и или заключаютъ новыя условія, или же разстаются. Отсюда и поговорка: «На святый Сципанъ, кажды сабѣ панъ» (26 декабря св. Стефана у р. католиковъ).
Миѳологическое значеніе Коляды явствено изъ древней пѣсни, которую и до сихъ поръ поютъ въ Пинскомъ уѣздѣ. Она снискала громкую извѣстность. Многіе этнографы обратили на нее особенное вниманіе. Вотъ самый существенный отрывокъ изъ этой пѣсни:
Ого-го, козынька,
Ого-го, сѣра,
Ого-го, бѣла!
Выскочиу воучокъ,
Козу за бочокъ,
А волченята
За козенята;
Мудрая козынька
Догадалася, —
Въ ницыя (низкія) лозоньки
Заховалася:
Южъ не боюся
Ни у полѣ лоуца,
Ни у лисѣ стрѣльца.
Оно боюся
Стараго дзѣда
Сиво-борода,
Той мяне забье
Зъ тугого лучка,
Зъ праваго плечка.
Бѣлоруссъ, среди морозной зимы, съ мятелями и вьюгами—когда дни постоянно убываютъ и ночь застилаетъ передъ нимъ всю природу, когда вѣщій вой волковъ (тоже, что завываніе бури), подходящихъ къ самой его загороди, пугаетъ дѣтей и взрослыхъ, — мрачно проводитъ декабрскіе дни среди своихъ дремучихъ лѣсовъ и пустынныхъ болотъ. Въ былое время воображенію его рисовался конецъ міра; онъ зналъ, что въ это время происходитъ страшная борьба добра со зломъ, свѣта съ тьмою; что это время господства Ситиврата, или Карачуна, подземнаго царя, повелителя морозовъ, Зюзи, какъ его и теперь называютъ Бѣлоруссы. Онъ воюетъ съ свѣтлымъ богомъ, съ самимъ Перуномъ. Но близится первый праздникъ солнца (солноворота, когда оно вступаетъ въ знакъ Козерога); подземный царь предчувствуетъ, что долженъ родиться Божичъ, свѣтлое солнышко, и что тогда борьба сдѣлается невозможною. Ситивратъ хочетъ погубить новорожденнаго; онъ оборачивается въ медвѣдя, набираетъ цѣлую стаю волковъ (т. е. мятелей) и вмѣстѣ съ ними гоняется за женою Перуна, Громовницей, долженствующей, низойдя на землю, родить Божича, т. е. Дажбога, или солнце. Громовница, въ понятіи народа теперь Коляда, прячется и въ ивнякахъ рождаетъ Дажбога.
Послѣ этого смыслъ пѣсни ясенъ. Мы видимъ, что здѣсь дѣйствуютъ: коза, медвѣдь, волкъ, свинья. Они являются здѣсь не случайно — они имѣютъ свое миѳологическое значеніе — и мы поговоримъ о нихъ.
Миѳъ этотъ дѣлается еще понятнѣе, когда вспомнимъ, что греческая Амальтея тоже превращается въ козу. Божичъ — тотъ же Зевсъ, а сивобородый старецъ — Кронъ, или его братъ Титанъ, преслѣдующій роднаго сына. Но, какъ справедливо замѣчаетъ Квашнинъ-Самаринъ, бѣлорусскій миѳъ восходитъ ко временамъ предшествующимъ дуализму, такъ что въ этомъ случаѣ преслѣдователемъ новорожденнаго является не Чернобогъ, но близкій къ нему, подземный царь, Ситивратъ, Карачунъ, у Бѣлоруссовъ Зюзя, братъ Перуна.
Коза — высшее существо, оплодотворяющее. Та же пинская пѣсня говоритъ:
Гдзѣ коза тупою (стопою),
Тамъ жито купою;
Гдзѣ коза рогомъ,
Тамъ жито стогомъ;
Гдѣ коза ходзиць,
Тамъ жито родзиць.
Миѳъ козы изъ пѣсни понятенъ—это сама богиня Громовница (Жива, Сива): она оплодотворяешь, она никого не боится, ей только страшенъ старый дѣдъ, сивобородый, т. е. подземный царь, съ которымъ обреченъ бороться и мужъ ея и сынъ (Перунъ и Дажбогъ). Коза у всѣхъ Славянскихъ народовъ играетъ немаловажную роль. Она была мила Перуну, а молоко ея считалось небесною влагою. Въ Бѣлоруссіи значеніе козы и до сихъ поръ еще типичнѣе, явственнѣе. И нынѣ существуетъ обычай въ разныхъ мѣстахъ Бѣлоруссіи (также какъ въ восточной Галиціи и у нѣкоторыхъ другихъ Славянъ) наряжаться козою. Молодой парень надѣваетъ шерстяную бѣлую рубаху, къ вороту которой пришиваетъ голову козы, съ мордой и рожками. Случается, что голова эта сдѣлана довольно искусно, изъ какого нибудь пучка, а морда изъ двухъ деревянныхъ пластинокъ, покрытыхъ шерстью, подъ которою проведена веревка, такъ что представляющій козу, незамѣтно подергивая веревку, заставляетъ пластинки щелкать, и зрителямъ можетъ казаться, что коза щелкаетъ зубами. Переодѣтый козою парень, сопровождаемый толпою, расхаживаетъ по деревнѣ, изъ избы въ избу, поетъ пѣсни, разсказываетъ были, порождая общую веселость.
Медвѣдь, въ котораго оборачивается Ситивратъ, именно въ это время, т. е. въ день солноворота поворачивается въ своей берлогѣ съ одного бока на другой. Въ нѣкоторыхъ мѣстахъ, въ дни солнечнаго зимняго поворота, медвѣдя почитали даже царемъ звѣрей. Въ прежнее время на Колядки водили ручнаго живаго медвѣдя съ козою. Теперь кое-гдѣ еще наряжаются медвѣдемъ—но въ большинствѣ главная роль предоставлена козѣ.
Волкъ тоже не лишенъ миѳическаго значенія. Волкъ олицетворяетъ силу холода и зимы. Декабрь называли волчьимъ мѣсяцемъ. Въ это время у нихъ начинается періодъ течки, и они бродятъ стаями. Вотъ почему у Бѣлоруссовъ волкъ является въ роли демона, орудіемъ злой силы, старающейся погубить новорожденнаго Божича.
Наконецъ вепрь, свинья почти у всѣхъ Арійцевъ на зимнемъ праздникѣ приносились въ жертву богу-солнцу,—обычай, хотя безсознательно, и нынѣ существующій у многихъ Славянъ. Въ Бѣлоруссіи, какъ и во всѣхъ Западныхъ губерніяхъ, не только въ господскихъ домахъ, но и въ средѣ крестьянства, каждый зажиточный хозяинъ кормитъ съ осени кабана и убиваетъ его къ Рождеству. Это и зовутъ «забиць каляду», или «забили къ калядѣ». Объ этомъ убіеніи мы привели пѣсню въ началѣ статьи. Пѣсню эту народъ и теперь поетъ.
Въ мистеріяхъ, разсказываемыхъ во время представленій съ козою, важную роль играетъ богъ зимы, Зюзя. Бѣлоруссъ его хорошо знаетъ. Онъ сѣдъ, съ длинною бородою, съ босыми ногами, въ бѣлой шубѣ, безъ шапки, съ желѣзною булавою. Чтобы его задобрить, чтобы не былъ лютъ, ему оставляютъ кутьи, а еще чаще хозяинъ первую ложку кутьи бросаетъ за окно, приговаривая: «морозъ, ходзи куцью ѣсьци». Особенно наканунѣ Новаго года ему откладываютъ кутьи въ особую миску и оставляютъ ее на ночь на столѣ, увѣряя, что Зюзя придетъ «куцьи поѣсць». Большую часть зимы проводитъ онъ въ лѣсу, но иногда посѣщаетъ и деревни, а каждое его появленіе предвѣщаетъ жестокую стужу. Когда Зюзя разсердится, онъ ударяетъ своей булавой въ пень—и пошли трескучіе морозы.
Наканунѣ Рождества, по народному повѣрью, отверзается пресвѣтлый рай, а Славяне съ благоговѣніемъ указываютъ на звѣзду Звѣриницу (Венеру, Фрею, Сиву, Ціоцю). Бѣлоруссъ, указывая на звѣзду, говоритъ: «видзишъ вовчу звѣзду». Миѳъ рождающагося солнца, въ этомъ случаѣ, смѣшивается съ христіанскимъ преданіемъ о звѣздѣ, возвѣстившей рожденіе Спасителя.
На Коляду, точно также какъ при встрѣчѣ весны и въ Купальскую ночь, вѣдьмы и колдуны слетаются на Лысую гору въ Кіевѣ, точно также какъ литовскія вѣдьмы на гору Шатрію (въ Шавельскомъ уѣздѣ, Ковенской губ.), а польскія, чешскія и словенскія на Бабьи горы (Babia góra, въ Карпатахъ, на границѣ Венгріи). Тамъ у нихъ въ это время совершается шабашъ, любезничанье съ демонами и всякаго рода бѣсовскія потѣхи.
Рождественскіе праздники повсемѣстно въ Бѣлоруссіи, какъ у православныхъ, такъ и у католиковъ, начинаются 24 декабря, въ сочельникъ, «куцьею» (кутьею). Вымывшись предварительно въ лазни (бани), послѣ заката солнца, собираются семьями въ домахъ, придвигаютъ къ куту столъ, на немъ разстилаютъ сѣно, покрываютъ бѣлою скатертью и на ней ставятъ заготовленныя блюда съ куцьею преимущественно изъ гречи, ячменя, пшеницы, гороха, ржи, а у нѣкоторыхъ, болѣе зажиточныхъ, бываютъ и блины. Необходимая принадлежность куцьи медовая сыта. Въ домахъ господскихъ и вообще у людей достаточныхъ подаютъ разнаго сорта рыбы, но настоящая кутья (kucyja), т. е. греча, пшеница и т. д., во все продолженiе обѣда стоитъ на столѣ съ сытою и потомъ ее подаютъ въ концѣ обѣда, какъ равно овсяный кисель. Подъ скатертью тоже непремѣнно подстилаютъ сѣно. У католиковъ, какъ у дворянъ, такъ и у мѣщанъ и крестьянъ, каждое блюдо кутьи прикрыто кружкомъ оплатка (опрѣснока) съ изображеніемъ Спасителя, символовъ вѣры, Божіей матери и св. Іосифа. Хозяйка беретъ оплатокъ, прежде чѣмъ сѣсть за столъ, подходитъ къ каждому изъ присутствующихъ, начиная съ хозяина, переламливаетъ кусочекъ, и вмѣстѣ съѣдаютъ, поздравляя другъ друга съ праздникомъ. Этотъ обычай сохранился въ Западныхъ губерніяхъ и въ цѣлой Польшѣ. Въ Бѣлоруссіи въ низшихъ слояхъ, а нерѣдко въ среднихъ и даже высшихъ, старшій въ семействѣ произноситъ молитву, самъ накладываетъ кутью, подливаетъ сыту, поздравляя всѣхъ своихъ домочадцевъ съ праздникомъ, вспоминаетъ родственныхъ покойниковъ, желая имъ царствія небеснаго. При этомъ, какъ уже упомянуто, бросаетъ ложку кутьи въ уголъ (кутъ) Зюзѣ, или оставляетъ для него въ мисѣ. Въ Могилевской губерніи, въ нѣкоторыхъ мѣстахъ приглашаютъ также дзядоу, т. е. почившихъ родителей и дѣдовъ, поѣсть, приговаривая: «дзяды, дзяды, ходзице куцью ѣсьць», оставляя имъ часть кутьи за окошкомъ, или въ сѣняхъ. Въ промежуткахъ вытаскиваютъ изъ-подъ скатерти сѣнную былинку, и по длинѣ ея заключаютъ о будущемъ ростѣ льна. Послѣ ѣды бѣгутъ смотрѣть, протоптаны ли тропинки по двору дочерна и много ли звѣздъ на небѣ. Первое предсказываетъ обильный сборъ гречихи, а послѣднее— хорошій приплодъ скота. Осматриваютъ также древесныя вѣтви: если онѣ всѣ покрыты инеемъ, то будетъ хорошій урожай садовыхъ плодовъ. Если въ этотъ день оттепель, то санная дорога продлится до половины марта и притомъ будетъ ранняя весна и изобильное лѣто.
Когда пожилые гадаютъ о погодѣ и урожаѣ, дѣвушки въ то же время прислушиваются къ лаю собакъ: откуда онъ слышенъ, оттуда явится женихъ. Потомъ бѣгаютъ подъ сосѣдніе дома и подслушиваютъ подъ окнами. Радуются, когда подслушаютъ слова: «ну, идзи, браце, досыць сядзѣць» и т. д. Приходятъ въ отчаяніе, если услышатъ, что гостя упрашиваютъ еще посидѣть. Первый случай предсказываетъ замужество въ теченіе года, послѣдній — сидѣнье въ дѣвкахъ. Но всего ужаснѣе, ежели послышатся слова: священникъ, свѣчи, доски и т. п .— ибо это предвѣщаетъ близкую смерть самой подслушивающей или ея суженому. Тѣ, которымъ не удалось подслушать и разгадать свою судьбу, берутъ охапку дровъ, или обхватываютъ простертыми руками плетень, и потомъ считаютъ число полѣнъ или кольевъ: четное число предсказываетъ замужество, нечетное — бѣду; весь годъ никто не посватается.
Въ этотъ же вечеръ связываютъ ноги у стола, чтобъ скотъ не перескакивалъ плетней и не стаптывалъ посѣвовъ, а также чтобъ рои пчелъ не уходили. Женщины въ это время свиваютъ клубки какъ можно тщательнѣе и побольше, ибо это увеличитъ качны, т. е. головки капусты; небрежная же свивка клубковъ лишитъ воловъ силы въ ногахъ. Нельзя также въ это время сгибать обручей, ободьевъ и полозьевъ, ибо это имѣетъ дурное вліяніе на скотъ: весь приплодъ въ теченіе года будетъ рождаться съ кривыми ногами. Нельзя связывать помяла для выметанія печей, ибо отъ этого произойдетъ пожаръ или громъ ударитъ въ домъ.
Сѣно, бывшее подъ скатертью, и остатки кушанья, на другой день отдаютъ скоту; оставшіяся же на столѣ зернышки собираютъ и хранятъ до посѣвовъ, и смѣшиваютъ тогда съ зерномъ, которое сѣютъ. Это предохраняетъ колосья отъ порчи.
Кутья повторяется наканунѣ Новаго года, но уже скоромная, непремѣнно съ колбасами и обильною выпивкою. Третья кутья бываетъ наканунѣ Богоявленія. Въ этотъ день до вечерняго освященія воды соблюдаютъ строгій постъ, и даже во время кутьи нѣтъ того обилія яствъ и питья, которыя необходимы наканунѣ Рождества и Новаго года.
При освященіи воды у римскихъ-католиковъ, освящаютъ и мѣлъ, которымъ надписываютъ надъ всѣми дверьми, не только въ домѣ, но и на всѣхъ строеніяхъ, три буквы: С + М + В т. е. три первыя буквы именъ волхвовъ, прибывшихъ на поклоненіе Христу (Caspar, Melchior, Baltasar). Водою же окропляютъ жилье, амбары, сараи и другія строенія. Надписи эти и окропленіе сохраняютъ здоровье и защищаютъ отъ чаръ. Мѣлъ хранятъ цѣлый годъ и употребляютъ, какъ лекарство, съ виномъ, отъ желудочной боли.
Со дня Рождества до Богоявленія, крестьяне празднуютъ и особенно съ закатомъ солнца низачто не возьмутся за какую бы то ни было работу. Если же что нибудь непредвидѣнное и не терпящее отлагательства заставитъ взяться за какую нибудь работу, то, во избѣжаніе неминуемаго отъ этого несчастія, работавшій обязанѣ на другой день разсѣчь жердь въ своей загороди. Обычай этотъ, конечно, истекаетъ изъ глубокой древности и не лишенъ таинственнаго значенія. Рѣшить вопросъ трудно, но разсѣчь жердь въ собственной загороди — значитъ принести жертву, искупляющую совершенный грѣхъ. Кому эта жертва—бѣлой или черной силѣ, опредѣлить трудно.
По вечерамъ, во всѣ дни рождественскихъ праздниковъ крестьяне собираются семьями по домамъ и мирно, тихо проводятъ время. Не даромъ эти вечера называются Святые вечера, или вечеринки. Вина или вовсе не пьютъ въ это время, или очень мало; поютъ пѣсни, слушаютъ разсказы людей бывалыхъ, предлагаютъ другъ другу гадки, пляшутъ подъ скрипку, или дуду, въ нѣкоторыхъ мѣстахъ называемой муцянкой. Орѣхи тоже составляютъ любимую игру. Берутъ горсть орѣховъ и предлагаютъ угадать ци цотъ, ци лишка? т. е. четное или нечетное число?
Замѣчательно, что въ эти вечера наемщики и наемщицы, оставившіе службу и получившіе плату отъ хозяевъ иногда за полгода, а то и за цѣлый годъ, не участвуютъ въ семейныхъ святыхъ вечерахъ. Они устраиваютъ въ корчмахъ, такъ называемыя, игрища, предаются дикому разгулу и разврату и нерѣдко въ одну ночь прокучиваютъ всю заработанную плату. Зато сборища эти даже запрещается называть святыми вечерами, составляющими исключительную принадлежность мирнаго семейнаго очага.
Широко раздвинулись народныя миөическія преданiя у Бѣлорусовъ, въ той или другой формѣ повторяющіяся и до настоящаго времени. Но знаменательнѣе другихъ преданіе о божествахъ временъ года. Воображеніе Бѣлорусса, особенно въ Могилевской губерніи, такъ же живо рисуетъ эти божества, какъ за тысячу или за двѣ тысячи лѣтъ тому назадъ. Весна, лѣто, осень и зима имѣли каждое своихъ покровителей, царей или царицъ: Весна — Лёлю или Лялю, лѣто — Ціоцю, осень — Жиценя, зима — Зюзю.
Послѣ праздника Коляды, посвященнаго исключительно рожденію Божича, наступаетъ праздникъ въ честь Молніи — Лѣтницы, Громовницы, жены Перуна, т. е. бѣлорусской Ціоци. Какъ богиню лѣта, Бѣлоруссъ изображаетъ ее красивой полной женщиной, съ головой, убранной спѣлыми колосьями, и съ плодами въ рукахъ. Это изображеніе напоминаетъ Живу или Сиву, которой поклонялись Поморяне и Чехи. Вацеродъ (Mater Vеrbоrum, 1202 г.) сравниваетъ ее съ Церерой. По описаніямъ, Сива имѣла въ рукахъ плоды, а волосы ея висѣли до земли. Въ честь богини Ціоци бываете нѣсколько праздниковъ въ году. Первый, о которомъ мы упомянули, бываетъ 2 февраля, у православныхъ въ Срѣтеніе, у католиковъ прнмѣнено къ очищенію Божіей Матери, напоминающее языческое очищеніе огнемъ (Februa), и самый праздникъ у Поляковъ называется Громничной (Громовой) Божіей Матери. Въ этотъ день освящаются восковыя свѣчи, называемыя также Громницами, которыя зажигаютъ и кладутъ въ руки умирающему. Такая свѣча имѣется въ каждомъ набожномъ католическомъ семействѣ. Въ Бѣлоруссіи не одни католики, но и православные еще недавно придавали большое значеніе такой свѣчѣ. Она же служите предметомъ разныхъ гаданій. Чья прежде громница погаснете въ храмѣ, гдѣ ихъ при освященіи зажигаютъ, тотъ прежде умретъ. Въ нѣкоторыхъ мѣстахъ несутъ громницы домой тоже зажженными. Если свѣча не погаснетъ, или если нѣсколько капель воску падетъ на руку, тому счастье. Ежели въ Срѣтенье большой морозъ, то снѣгъ не долго пролежитъ, весна же и лѣто не много обѣщаютъ хорошаго. Чаровницы и вѣдьмы страшно боятся этой громницы и, когда имѣютъ къ ней доступъ, грызутъ ее зубами. Она же спасаетъ и скотину отъ падежа и чумы. Во время грозы ее зажигаютъ, и тогда громъ не ударитъ въ избу. Вообще громница, хотя является совершенно въ христіанской формѣ, вполнѣ напоминаетъ языческое очищеніе посредствомъ огня. Надобно замѣтить, что у католиковъ въ этотъ день во всѣхъ костелахъ совершается торжественное богослуженіе съ полнымъ грѣхоотпущенiемъ. Особенное почитаніе Громничной Б. Матери существуетъ одинаково какъ въ Бѣлорусскомъ, такъ и Литовскомъ полѣсьяхъ, а равно и во всѣхъ областяхъ Польши.
Масляница — тѣ же Сатурналіи и Вакханаліи, въ Бѣлоруссіи, какъ и у всѣхъ Славянъ, продолженiе тѣхъ же Колядокъ и служитъ завершеніемъ ея празднествъ. Но Бѣлоруссъ вообще не такъ богатъ и зажиточенъ, чтобъ предаваться излишеству. Вся роскошь заключается въ блинахъ, яичницѣ, у немногихъ, въ мясныхъ кушаньяхъ. Зато пьютъ много. Конечно, мы говоримъ исключительно о простомъ народѣ. Въ дворянскихъ домахъ масляница мало отличается отъ празднованія у Поляковъ. Тотъ же куликъ, или кулшъ, т. е. разъѣзды въ большомъ обществѣ къ сосѣдямъ, часто переодѣтыми, въ маскахъ. Но и въ этомъ отношеніи бѣлорусское дворянство много отстало отъ польскаго, что конечно зависитъ и отъ народнаго характера, болѣе серьезнаго и сосредоточеннаго.
Въ нѣкоторыхъ мѣстахъ бывалъ обычай, кажется, уже несуществующій, гурьбой молодежи скитаться на Масляницу подъ окнами домовъ и выпрашивать подачекъ, причемъ, разумѣется, пѣлись праздничныя пѣсни. Безсоновъ приводитъ любопытную масляничную пѣсню изъ Борисовскаго уѣзда:
«Молодзица, молодзица молодая!
Выдзи къ намъ на улицу,
А вынясь намъ сыра,
А нородзишь сына,
А вынясь ты мачку,
А породзишь дочку.»
— Якъ я маю выходзиць —
Свякорь скаже: Позаугольница,
А свякруха скаже: Пахмурница,
А дзевярь скаже. Полятуха,
Золва скаже: Щабятуха,
«Молодая молодзица, умѣй гето отказаци:
Позаугольница, заугольница — свинья чорна.
Пахмурница — цёмна хмура,
Полятуха — ластовица,
А щабятуха — сорока!»
Великiй постъ не представляетъ ничего особенно выдающагося. Въ Вербное Воскресенье стараются пораньше встать и приготовленною вербою будятъ спящихъ, приговаривая: «не я бью — верба бьець, за тыдзянь, вяликъ дзѣнь!»
Свѣтло-Христово Воскресенье, истинно народный, любимѣйшій праздникъ въ Бѣлоруссіи. Постъ, въ большинствѣ строго соблюдаемый и доводящій многихъ до истощенія, заставляетъ ожидать съ нетерпѣніемъ этого праздника, къ которому каждое семейство старается непремѣнно заготовить свѣнцоное (какъ у православныхъ, такъ и у католиковъ). Необходимая принадлежность свѣнцонаго у крестьянъ—яйца, окрашенныя красною краскою (малорусскихъ писанокъ не знаютъ вовсе), куличъ, сыры и колбасы. Болѣе зажиточные прибавляютъ ветчину, поросенка и т. д. Все это укладываютъ въ коробки и ночью отправляются въ приходскую церковь или костелъ, гдѣ послѣ всенощной священникъ освящаетъ свѣнцоное, часть котораго тутъ же отдѣляется для священника или ксендза и причта. Великая ночь у католиковъ, или Великій день у православныхъ прежде сопровождался стрѣльбою изъ ружей и мортиръ (иготь), а вокругъ храма и теперь зажигаютъ смоляныя бочки. Вся деревня на ногахъ, радость, веселье повсюду. По возвращеніи домой изъ церкви, въ каждомъ семействѣ начинаютъ разговляться: хозяйка рѣжетъ яйцо на нѣсколько кусочковъ и подаетъ каждому изъ присутствующихъ, а затѣмъ приступаютъ къ мясному и водкѣ. Народъ празднуетъ четыре дня. Четвертый день придаточный, называется людовымъ. Въ каждой деревнѣ устраиваютъ качели и приготовляютъ лубки для катанья яицъ. Замѣчательно, что народъ считаетъ качели противодѣйствіемъ отъ нападенія комаровъ. Битье и катанье яицъ съ лубковъ нерѣдко превращаются въ страстную и азартную игру, доводящую до ссоры и даже драки. Игры эти продолжаются до св. Георгія (23 апрѣля). Въ первые дни праздника молодые парни расхаживаютъ по улицамъ и предъ домами поютъ священныя пѣсни, сопровождаемыя иногда и музыкою, т. е. скрипкою, балалайкой или дудой. Конечно, ихъ приглашаютъ въ домъ и потчуютъ свѣнцонымъ, или же дарятъ имъ по куску пирога и мяса, что они складываютъ въ особо приготовленный мѣшокъ. Парень, которому ввѣряется мѣшокъ, называется мѣхоношъ, вообще же пѣвчихъ и музыкантовъ называютъ волочоўниками или волочобниками. Музыкантовъ называютъ также скоморохами.
Пѣсни, которыя поютъ волочобники, не всегда только духовнаго содержанія. Попадаются между ними весьма древнія пѣсни, временъ языческихъ, бываютъ и скоромныя. Волочобныя пѣсни имѣютъ уже характеръ весенній, о которомъ сейчасъ скажемъ.
Съ Свѣтло-Христовымъ Воскресеньемъ, въ миөическомъ значеніи, соединяется трогательное, глубоко древнее, арійское представленіе Rädh'ы, напоминающее славянскую Рад-уницу, обновленіе природы весною, сродственное съ Ради-гостомъ, величественный храмъ котораго, описанный Адамомъ Бременскимъ, находился въ Гетрѣ. Славянская Радовница или Бѣлорусская Радоўница имѣетъ высокое значеніе: съ весеннимъ обновленіемъ природы, она пробуждаетъ память о почившихъ отцахъ и дѣдахъ. Она и до сихъ поръ сопровождается торжественными поминками по умершимъ, совершаемыми во вторникъ на Ѳоминой недѣлѣ. Какъ въ праздникъ Свѣтло-Христова Воскресенья, такъ и въ Радоўницу, не у однихъ Бѣлоруссовъ, но у всѣхъ Славянскихъ народовъ, яйцо дѣлается необходимою принадлежностью, какъ при торжествѣ Христова Воскресенья, такъ и при поминовеніи умершихъ. Яйцо у древнихъ служило уподобленіемъ міру. Не только солнце, но и вся вселенная представлялась однимъ огромнымъ яйцомъ. Самый красный цвѣтъ яйца связывается съ понятіемъ яркаго солнечнаго цвѣта, т. е. весенняго праздника. Символическое значеніе смерти, связанное съ яйцомъ, было такъ всеобще и такъ могущественно, что христіанскіе апостолы не только не отвергли его, но придали ему еще другое, радостное значеніе, именно Воскресенья. Поэтому-то нынѣ яйцо одновременно означаетъ поминовеніе умершихъ и Воскресеніе Христово, а вообще—обновленіе природы, первый радостный весенній праздникъ. Символическое значеніе яйца и эта его двойственность, соединяющая преданія глубокой старины съ настоящимъ, особенно рѣзко бросаются въ глаза въ Краковѣ. Здѣсь, въ третій день Свѣтло-Христова Воскресенья почти все населеніе города собирается на могилу Кракуса, и отсюда бросаютъ яйца мальчикамъ, окружающимъ гору,—обычай, существующiй съ древнѣйшихъ временъ, первоначально, конечно, означавшій поминовеніе легендарнаго Кракуса, основателя Кракова. Въ Чехіи, у Лужичанъ въ Силезіи, поминки по умершимъ совершаются большею частью 1 марта. Но въ Прагѣ народъ собирается на Морани во второй день праздника и здѣсь, стоя возлѣ языческихъ могилъ, бьетъ яйца и бросаетъ ихъ.
Въ нѣкоторыхъ мѣстностяхъ католическое духовенство успѣло пріурочить древній языческій обрядъ поминокъ ко дню, когда по католическому ритуалу совершается молебствіе за умершихъ, т. е. 2 ноября (у Поляковъ Dzien zaduszny). Это извѣстные Дзяды, воспѣтые Мицкевичемъ. Въ Бѣлоруссіи, во многихъ мѣстахъ, оба эти дня, т. е. Радоўница и Дзяды празднуются весьма торжественно.
Въ Бѣлоруссіи, точно также какъ въ нѣкоторыхъ мѣстностяхъ Литовскаго полѣсья, селяне обыкновенно избираютъ пустынное мѣсто на кладбищѣ, или же вблизи онаго, если возможно, въ развалинахъ церкви или полуразрушеннаго зданія, ставятъ тутъ разнаго рода кушанья и непремѣнно вареныя яйца или яичницу съ саломъ, а также водку, и вызываютъ покойниковъ, родныхъ и друзей. Они нисколько не сомнѣваются, что тѣни ихъ являются и присутствуютъ среди ихъ, что разставленная трапеза имъ пріятна и что они подкрѣпляютъ ею свои силы. Это вызываніе покойниковъ совершается почти всегда ночью подъ Радоўницу или Дзяды. Днемъ же совершаютъ поминки въ церкви или костелѣ, болѣе зажиточные приглашаютъ священника на могилу отслужить панихиду. Могилы также уставляются съѣстнымъ и неизбѣжною яичницею, и на нихъ выливаютъ вино. Въ Могилевской губерніи, въ нѣкоторыхъ мѣстахъ на могилѣ ставятъ лубки и катаютъ яйца. Поминки или заупокойная тризна, совершаются также и въ домахъ. Въ каждомъ семействѣ приготовляютъ маленькіе блины, и когда начинается призыванье духовъ, глава семейства, по очереди исчисляя имена всѣхъ своихъ близкихъ умершихъ, послѣ произнесенія каждаго имени, прибавляетъ слово: хаўтуры и бросаетъ одинъ блинъ подъ столъ. Во все время этого обряда всѣ присутствующіе хранятъ благоговѣйное молчаніе. Все, что останется несъѣденнымъ, отдаютъ нищимъ, которые въ это время толпами расхаживаютъ по деревнямъ.
Вслѣдъ за Радоўницей и Свѣтло-Христовымъ Воскресеньемъ, часто даже одновременно, слѣдуетъ весенній праздникъ Ляльникъ. Значеніе его, какъ равно обрядовъ и игръ въ день св. Георгія, 23 апрѣля, опредѣлительнѣе и яснѣе другихъ миѳическихъ празднествъ.
Мы уже говорили, что у Бѣлоруссовъ весна называется Ляля или Ліоля; но настоящая богиня весны, конечно, извѣстная Лада, къ которой и обращаются въ пѣсняхъ и воззваніяхъ. Ліоля—юная, стройная, красивая дѣвица. Когда хотятъ похвалить красоту дѣвушки, говорятъ: «пригожа, якъ Ляля!» Въ честь Ліоли или Ляли бываетъ праздникъ наканунѣ св. Юрія, т. е. 22 апрѣля, и называется Ляльникъ. Это и есть собственно заклинаніе весны. Дѣвушки собираются изъ всей деревни на просторномъ лугу. Онѣ избираютъ изъ своей среды самую красивую, наряжаютъ ее въ бѣлую рубаху, шею, руки и станъ украшаютъ зеленью, а на голову кладутъ вѣнокъ изъ весеннихъ цвѣтовъ. Потомъ ее сажаютъ на приготовленномъ возвышеніи, устланномъ зеленымъ дерномъ. При ней кладутъ зеленые вѣнки, ставятъ хлѣбъ, молоко, яйца, масло, творогъ, сметану. Дѣвушки, взявшись за руки, окружаютъ Ліолю хороводомъ и поютъ пѣсни. Заклинаніе весны поется обращеніемъ къ самой богннѣ Ладѣ:
Благослови, маци.
Ой, Лада, маци!
Весну заклинали.
Замѣчательна пѣсня съ просьбою объ урожаѣ:
Дай намъ житцу (жита),
Да пшеницу,
Въ огородзѣ,
Сѣножацѣ (лугу),
Ровны гряды,
Ровны аряды.
Въ отвѣтъ на эту пѣсню, Ліоля даритъ дѣвушкамъ вѣнки и угощаетъ ихъ. Вѣнки и травы, обвивавшіе Ліолю, сохраняются цѣлый годъ до слѣдующаго Ляльника.
Съ окончаніемъ праздника Ляльника, непосредственно начинается торжество сына Лады и Дажбога (солнца) — Ярилы. Св. Георгій въ христіанствѣ замѣнилъ Ярилу. Бѣлоруссы знакомы съ Яри лой: это молодой, красивый юноша, онъ разъѣзжаетъ на бѣломъ конѣ (также какъ и Георгій) и въ бѣломъ плащѣ; на головѣ у него вѣнокъ, въ рукахъ колосья, ноги босыя. Ярило—богъ плодородія и чувственной любви. Въ Юрьевъ день, Ярило, или теперь св. Георгій (Юрій), по приказанію матери отворяетъ ворота неба и на бѣломъ конѣ пріѣзжаетъ на землю, а съ его появленіемъ начинается настоящая весна. Въ этотъ же день въ первый разъ выпускаютъ скотъ въ поле. Быки были посвящены Ярилѣ. Не только крестьяне, но и крупные владѣльцы въ этотъ день приглашаютъ священника въ поле, и на четырехъ сторонахъ онаго служатъ молебны.
Въ день св. Георгія народъ поетъ:
А Юрьява маци,
Божа мила (припѣвъ)
По небѣ ходзила,
Зъ Юрьямъ говорила:
А Юрью мой, Юрью,
Падай Пятру ключи,
Зямлю адамкнуци,
Траву выпусцици,
Скопину накормици.
Не только въ день св. Георгія, но и въ послѣдующіе дни, до конца апрѣля, Бѣлоруссы чествуютъ Ярилу. Еще недавно празднество его сопровождалось хороводомъ, пѣснями, потомъ попойкою. Преданіе рисовало Ярилу какъ покровителя чувственной любви. Поэтому не считалось преступленіемъ, подъ его покровомъ и согрѣшить но любовной части. Какъ въ праздникъ Ляльника, такъ и теперь, дѣвушки избираютъ самую красивую, наряжаютъ ее Ярилою и сажаютъ на бѣлаго коня. Ярилу окружаютъ не однѣ дѣвушки, но всѣ жители селенія, старики предводительствуютъ хороводомъ, а у каждаго изъ присутствующихъ вѣнокъ изъ свѣжихъ цвѣтовъ. Ярило ѣдетъ по засѣяннымъ нивамъ, а хороводъ поетъ пѣсни, достаточно убѣждающія, какъ народъ понимаетъ Ярилу, какъ онъ способствуетъ плодородію земли и чадородію людямъ. Въ одной пѣснѣ говорится:
А гдзѣ жъ іонъ нагою —
Тамъ жито капою,
А гдзѣ жъ іонъ не зырне —
Тамъ коласъ зацьвице!
Надобно думать, что въ древности совершеніе языческихъ браковъ и умычекъ, т. е. похищенія женъ, соединялось съ празднествомъ Ярилы. На это есть указаніе въ Несторовой лѣтописи: «Ридимичи и Вятичи, и сѣверъ (Сѣверяне) одинъ обычай имяху (съ Древлянами): живяху въ лѣсѣ, якояге всякій звѣрь, ядуще все нечисто, срамословье въ нихъ предъ отьци и предъ снохами, бряци не бывяху въ нихъ, но игрища межю селы. Схожахуся на игрища, на плясанье и на вся бѣсовьская игрища, и ту умыкаху у жены собѣ, съ нею же кто съвѣщашеся; имяху же по двѣ и по три жены.» Такихъ указаній можно бы привести нѣсколько и изъ другихъ источниковъ.
Слѣдуетъ праздникъ св. Тройцы и св. Духа — Зеленыя-Святки, древній славянскій Семикъ (Сеймикъ), и неразлучный съ нимъ обрядъ Кустовъ. Есть что-то трогательное и высоко-поэтичное въ этомъ чествованіи весны. Народная поэзія видитъ въ мѣсяцѣ маѣ и началѣ іюня благословенные дни, когда Ціоця и Ліоля, поработивъ мрачныя силы, нисходятъ на землю, чтобы обновить, оживить природу, украсить ее цвѣтами и зеленью. Христіанство съ дальновидѣніемъ и особенною прозорливостью сумѣло примѣнить главныя майскія или весеннія торягества къ двумъ знаменательнымъ праздникамъ: къ Троицѣ и Вознесенію. Въ Троицу, въ четвергъ празднуется Семикъ, затѣмъ Вознесеніе тоже въ четвергъ (въ концѣ мая, или въ началѣ іюня), а четверги были посвящены Громовнику и весьма уважаемы народомъ. Съ Вознесеніемъ почти заканчивается весна, лѣто вступаетъ въ свои права. Недаромъ говорятъ Поляки: «Съ Вознесеніемъ Богъ (вступаетъ) въ небо, червь въ мясо, квасъ въ пиво, а чортъ въ бабу (ибо чаровницы наводятъ грады)».
Подъ Троицу, ночью, первый выѣздъ въ поле ночлежниковъ съ лошадьми, сопровождаемый особымъ пиршествомъ, при зажженныхъ кострахъ, съ неизбѣягною яичницею и пляскою. Еще болѣе торжественный праздникъ въ ночь подъ Духовъ день. По древнему обычаю, въ праздникъ Троицы не только улицы, дома внутри и снаружи украшаются молодыми березками, но даже рога скотины обвиваются зеленью. Обычай разсаживать деревца по улицамъ и возлѣ домовъ сохраняется и до сихъ поръ въ городахъ и мѣстечкахъ не въ одной Бѣлоруссіи, но и на всемъ Литовскомъ полѣсьѣ, въ Польшѣ и въ нѣкоторыхъ другихъ мѣстностяхъ Славянскихъ земель. Этотъ обычай, какъ равно самое названіе Зеленыя святки, несомнѣнно доказываютъ языческое происхожденіе, наслѣдіе временъ давно минувшихъ.
Преданіе о Русалкахъ лѣтъ за 40 предъ симъ живо еще было въ Бѣлоруссін. Теперь оно забывается, и о праздникѣ Русалокъ, на другой день Троицы, новѣйшіе этнографы не упоминаютъ. Мы помнимъ однако преданіе о Русалкахъ и празднованіе, видѣнное въ дѣтствѣ въ Могилевской губерніи. У Бѣлоруссовъ есть повѣрье, что маленькія дѣвочки, умершія не крещенными, обращаются въ Русалокъ; онѣ живутъ въ рѣкахъ и озерахъ, но появляются также въ рощахъ и качаются на вѣтвяхъ деревъ. Завидѣвъ прохожаго, онѣ заманиваютъ его, говоря: «хадзи къ намъ на арели (качели), будзимъ калыхатца». Если же кто поддастся на эту уловку, Русалки защекочутъ его на смерть. Любопытно, что по мнѣнію Бѣлоруссовъ единственное средство освободиться отъ нихъ — показать имъ что нибудь стальное, и Русалки, говорятъ Бѣлоруссы, подобно змѣѣ отъ мидуницы, тотчасъ убѣгаютъ. Мидуница— трава съ сильнымъ запахомъ. Ее смѣшиваютъ съ курительнымъ табакомъ. Гдѣ растетъ мидуница, тамъ, по увѣренію Бѣлоруссовъ, змѣи не водятся. Русалки почитаются у нихъ недобрыми духами, и Бѣлоруссы, отъ Троицына дня до слѣдующей недѣли, не смѣютъ городить забора, ни строить боронъ, потому что разгнѣванныя Русалки вымѣстятъ злость свою на коровахъ и лошадяхъ.
Праздникъ Русалокъ начинается на другой день Троицы рано утромъ. Молодежь собирается въ рощахъ, особенно на берегу рѣки или озера. Дѣвушки на вѣтвяхъ деревъ свиваютъ вѣнки, каждая столько, сколько у ней парней, ухаживающихъ за нею, на примѣтѣ. При этомъ поютъ:
Русалочки
Земляночки,
На дубъ лѣзли
Кару грызли;
Свалилися,
Набилися
Тройца!
Кончивъ вить вѣнки, составляютъ хороводъ, пляшутъ и поютъ:
Мы вяночки завили,
Горѣлочки запили,
И яишницу поѣли!
Послѣ этого влюбленныя, незамужнія, обмѣниваются кольцами. Старѣйшая изъ женщинъ садится на землѣ, беретъ пукъ крапивы, привязанный къ шесту, и представляется дремлющею за пряслицею. Дѣвушки же, взявшись за руки, поютъ и скачутъ около нея. Вдругъ сидѣвшая женщина стремительно вскакиваетъ, дѣлаетъ уродливые прыжки и сѣчетъ ихъ крапивой по рукамъ. тѣ съ хохотомъ разбѣгаются. — Въ слѣдующее воскресенье, называемое разгары, опять собираются въ ту же рощу и развиваютъ вѣнки съ пѣснью:
На Троицу мы вянки вили,
На разгары развиваемъ и т.
Вѣнки, хорошо сохранившіеся, предсказываютъ долгую жизнь тому, на чье имя завивались. Засохшіе же бросаютъ въ воду; если они плаваютъ, то еще по крайней мѣрѣ годъ жизни предвѣщаютъ; ежели тонутъ, то нужно ожидать скорой смерти.
Тѣ же Русалки, но уже подъ названіемъ Свитезянокъ, извѣстны въ Минской губерніи, въ Новогрудскомъ уѣздѣ. Слѣдуя большою дорогою изъ Новогрудка въ м. Городище, проѣхавъ множество большихъ кургановъ, въѣзжаете вы въ лѣсъ, среди котораго большое, почти совсѣмъ круглое озеро, называемое Свитезъ, воспѣтое Мицкевичемъ. Здѣсь-то водились Русалки-Свитезянки. Чудное это озеро! Вокругъ могучіе вѣковые дубы, плачучія ивы, клены — сгибаются и своими вѣтвями далеко отъ берега разстилаются надъ водою озера, отражаясь въ немъ на далекомъ пространствѣ. Множество дубовыхъ пней, съ выдающимися и углубляющимися въ озеро корнями, образуютъ какъ бы мозаическій валъ. Вода чистая, прозрачная, а виднѣющееся дно усыпано мелкими разноцвѣтными камешками. Здѣсь просиживалъ цѣлые часы, мечталъ и думалъ великій поэтъ, здѣсь же написана имъ его вдохновенная «Свитезянка». Кажется, названіе Свитезянокъ придумано Мицкевичемъ отъ озера Свитезъ, хотя и въ другихъ мѣстахъ отъ названія озера получаютъ прозваніе и Русалки. Такъ напр., Русалки знаменитаго озера Гопло, въ Великой Польшѣ, называются Гоплянки. Когда я былъ надъ озеромъ Свитезь въ 1854 году, мѣстный лѣсничій пренаивно утверждалъ, что паненки были, выходили изъ озера, но съ тѣхъ поръ, какъ паничъ (т. е. Мицкевичъ) уѣхалъ, ниразу не появлялись.
Въ Пинскомъ уѣздѣ, также какъ и въ Малороссiи, празднуется въ тотъ же второй день Троицы Кустъ, обрядъ, мало извѣстный въ другихъ мѣстахъ Бѣлоруссіи. Онъ состоитъ въ слѣдующемъ: собираются всѣ дѣвушки села, изъ нихъ избираютъ самую красивую, раздѣваютъ до-нага, кладутъ ей на голову вѣнокъ и потомъ всю до ногъ обвиваютъ зелеными вѣтвями, березовыми, кленовыми, липовыми, примѣшиваютъ цвѣты зузулины-черемычки (ландыша), а также шелковую траву (англійскую) и нѣкоторыя зелья. Такъ убранная дѣвушка получаетъ названіе Куста, на который она и въ самомъ дѣлѣ похожа. Ее ведутъ цѣлой громадой съ пѣснію: «Поведемъ Куста подъ гай зелененкій» и пр. — сначала въ господскій домъ, потомъ въ зажиточные дома въ деревнѣ и вездѣ собираютъ подачки, которыя сносятся въ опредѣленное мѣсто, гдѣ и начинается пиршество съ пѣснями, музыкою и танцами, продолжающееся всю ночь.
2 мая и 24 іюля, въ началѣ и въ концѣ полевыхъ работъ, народъ празднуетъ память покровителей земледѣлія, князей Бориса и Глѣба, воспріявшихъ въ народномъ воображеніи нѣкоторыя черты древнихъ близнецовъ Асвиновъ. Самыя имена ихъ указали народу сходство съ словами барышъ и хлѣбъ, и потому крестьяне стараются непремѣнно продать что нибудь 2 мая, чтобы весь годъ торговать съ барышемъ. Борисъ и Глѣбъ вмѣстѣ съ Кузьмой и Демьяномъ считаются изобрѣтателями плуга. Бѣлорусская пѣсня говоритъ:
Святы Барисъ ляды палиць (ляды — поле очищенное отъ зарослей),
Зямлю грѣиць, ячмень сѣиць,
Съ поусявалками, съ правой жменьки,
Кинешь рѣдка, дасьць Богъ густа, (Шейнъ).
Въ другой пѣснѣ св. Борисъ пасетъ коней, а лѣтній Борисъ (24 іюля) снопы зносиць бобы сѣицъ.
9 мая праздникъ св. Миколы (Николая) Морскаго или Мокраго. На него перенесено языческое представленіе морскаго бога, царя водянаго-Стрибога. Въ понятіи Бѣлоруссовъ онъ хитрѣе и добрѣе Перуна (Иліи) — онъ также покровитель земледѣлія — ибо Стрибогъ былъ въ
то же время богомъ вѣтровъ. Наконецъ Микола Мокрый покровитель коней, и день 9 мая считается праздникомъ конюховъ. Любопытна слѣдующая бѣлорусская пѣсня:А идзець-брядзець святы Микола,
Святы Микола съ чистаго поля,
Уросиуся, умочиуся — мокрошенекъ.
Прачистая Маць яго пытаиць:
«Святы Микола, гдзѣ жь ты буваў?
«Гдзѣ ты буваў, гдзѣ жь пробуваў?»
— Прачистая Маць Богородзица!
Я у честнаго мужа у Романичка
Коній насциу, да запасавау,
Я запасауши домой пригоню,
Я домой пригоню, у хлѣвъ загоню,
У хлѣвъ загоню, словцо зговору;
Етому статку ня будзиць упадку
Ни отъ мядвѣдзя, ни отъ нарову,
Ни отъ гада бѣгучаго,
Ни отъ змѣя литучаго. — (Шейнъ).
Св. Николая обыкновенно пишутъ лысымъ. Въ нѣкоторыхъ мѣстахъ есть повѣрье, что, если хотятъ возбудить вѣтеръ, слѣдуетъ дразнить лысаго дѣда. У другихъ, если морозы очень сильны, надобно сосчитать десять знакомыхъ лысыхъ — и морозъ пройдетъ.
Послѣ Колядокъ, замѣчательнѣйшимъ народнымъ праздникомъ считается Ивана Купалы, сохранившимъ до сихъ поръ еще какъ въ пѣсняхъ, такъ и въ обрядахъ многіе слѣды язычества. Купала въ Бѣлоруссіи заканчиваетъ весенніе праздники и прекращаетъ высокое значеніе Лiоли (Лады), хотя въ сущности еще предъ симъ Цiоця (Сива) уже начала свое лѣтнее господство.
Миѳъ Купалы опредѣляется весьма ясно. Купала та же Лада, или бѣлорусская Ліоля. Празднество, примѣненное къ Іоанну Крестителю, превратило Дажбога въ Ивана, иногда въ Ивана-болвана, какъ говорится въ пѣсни. Весьма древнія бѣлорусскія пѣсни объясняютъ даже событія женитьбы Дажбога на Ладѣ, морской царевнѣ. Квашнинъ-Самаринъ такъ объясняетъ это событіе. Дажбогъ увидѣлъ съ неба Ладу и влюбился въ нее. Лада ѣздила по морю въ золотой лодкѣ, гребя серебрянымъ весломъ и плескала водой на Дажбога. У нея золотая коса. Дажбогъ ѣдетъ къ морскому царю, чтобы жениться на Ладѣ. Но морской царь прибилъ его. Дажбога (Ивана или Янку) везутъ полумертваго:
Ой дымно за дворомъ,
Ѣдуць бояри усѣ рядомъ,
Вязуць Янку на конику, —
Да яго голоука на мячи,
Да за нимъ матушка плачучи:
«Ой, сынокъ Янка,
За кого голоуку положиў!
Чи за пана-ойца стараго,
Чи за матку родную,
Чи за братійка молодаго,
Чи за сястрицу малую?»
— Да ни за пана ойца стараго, (Перуна),
Да ни за маточку родную (Имарглу),
Да ни за братійка молодаго (Челеса),
Да ни за сястрицу малую (Денницу):
Положиў голоўку за дзѣўку,
За ея цихіе походы,
За ея низкіе поклоны.
Иванъ однако выздоровѣлъ и успѣлъ жениться на Ладѣ. Народная фантазія остроумно изобразила въ этомъ случаѣ страсть женщинъ къ нарядамъ. Подосланный слуга Дажбога разложилъ на берегу моря разные дорогіе наряды, а въ томъ числѣ зеленыя черевички. Лада залюбовалась ими и вышла на берегъ. Тутъ ее и похитили.
Самое празднество Купалы совершается въ ночь съ 23 на 24 іюня почти также, съ небольшими измѣненіями въ той или другой мѣстности, какъ уже мы упомянули, говоря о Литовскомъ полѣсьѣ. Но въ собственной Бѣлоруссіи, т. е. въ Могилевской и Витебской губерніяхъ, торжество Купалы сохранилось въ первобытной своей чистотѣ болѣе наглядно и своеобразно, нежели въ другихъ Славянскихъ земляхъ. Вечеромъ, 23 іюля, т. е. наканунѣ св. Іоанна, все населеніе села или деревни выходитъ въ поле, къ рѣкѣ, къ озеру, или хотя бы къ ручью. Избравъ пригодное мѣсто, вбиваютъ большой колъ, на верху привязываютъ снопъ, обкладываютъ соломою, на которую бросаютъ прутья, полѣна, хворостъ и т. д. Потомъ зажигаютъ, одни скачутъ черезъ костеръ, другіе бѣгаютъ кругомъ непремѣнно три раза. Бросая прутья въ огонь, приговариваютъ: «Кабъ мой ленъ бы у такъ вяликъ, якъ гетая хворасьцина».
Дѣвушки между прочимъ поютъ:«Купала на Ивана,
Гдзѣ Купала ночевала?
Купала на Ивана,
Купала на Ивана,
Што Купала уживала?» и т. д.
Скачка чрезъ огонь усиливается, когда костеръ истлѣетъ до половины, но женатые и вдовцы лишены этого удовольствiя. Пьютъ много, ѣдятъ вареники изъ гречневой муки, яичницу, колбасы и т. п. Въ нѣкоторыхъ мѣстахъ, вмѣсто обыкновеннаго столба, дѣлаютъ чучело въ видѣ женщины. Дѣвушки пляшутъ вокругъ чучела и поютъ. Купальскія пѣсни Бѣлоруссовъ весьма тщательно собраны Безсоновымъ. Мы приведемъ здѣсь одну изъ нихъ, замѣчательную по своей древности, и вмѣстѣ съ тѣмъ уясняющую значеніе Сопухи. Это, по всей вѣроятности, одно изъ прозваній Лады, которой были посвящены бани, гдѣ, надобно думать, помѣщали ея кумиры. Вотъ эта пѣсня:
«Сяредзь сяла Воучковскаго,
То то!
Туту стаяла лазьня дубовая
Ту, ту, ту!
А ходзили дѣцюшки богу помолицься,
Стоубъ обнимали, печь цаловали,
Перядъ Сопухой крыжомъ ляжали,
Яны думали: Прячистая,
Аножъ Сопуха — нячистая!»
Здѣсь уже явственны слѣды борьбы первыхъ апостоловъ христіанства съ языческими обрядами. Это доказывается упоминаніемъ Пречистой, т. е. Богородицы.
Но возвратимся къ Купалѣ. Бѣлоруссы изображаютъ Купалу сидящею у берега на заборѣ, срывающею цвѣты въ саду Яна. Это явственно изъ пѣсенъ. Напр.
Да сядзиць Купала на плоцѣ (заборѣ, частоколѣ),
У ней голоука уся у злоцѣ.
Или въ другой пѣснѣ:
«Дѣжъ ты была, Купалочка?
— У твоимъ садку, Иваничка:
Красочки (цвѣты) рвала, Иваничка. —
«На што табѣ красочки, Купалочка?»
— Вянки вици, Иваничка,
Вяжискимъ (мѣстность) дзѣукамъ, Иваничка,
Яны замужъ пойдуць, Иваничка.
Значеніе пѣсни оправдывается обрядомъ, и до сихъ поръ еще кое-гдѣ совершаемымъ въ Могилевской губерніи. Передъ разсвѣтомъ Иванова-дня дѣвушки нзбираютъ изъ среды себя самую красивую, раздѣваютъ ее до-нага, и голое тѣло опутываютъ цвѣтами и обвѣшиваютъ вѣнками. Потомъ, окруженная многочисленнымъ хороводомъ, Дзѣука-Купала, какъ ее называютъ, идетъ въ лѣсъ, гдѣ тоже заготовлены вѣнки. Здѣсь ей крѣпко завязываютъ глаза, дѣвушки пляшутъ и извиваются вокругъ нея, а она раздаетъ имъ вѣнки. Вѣнки эти рѣшаютъ судьбу дѣвушекъ: которой достанется свѣжій вѣнокъ, та будетъ жить весело и богато; напротивъ, если получитъ увядшій: «ня бачиць ей щасцья», говорятъ дѣвушки.
Этнологи къ замѣчательнѣйшимъ бѣлорусскимъ пѣснямъ относятъ еще слѣдующую, которую поютъ тоже при восходѣ солнца, 24 іюня:
Иванъ да Марья
На горѣ купалися:
Гдзѣ Иванъ купауся
Берегъ колыхауся,
Гдзѣ Марья купалась,
Трава разстилалась. —
Смыслъ пѣсни тотъ, что Дажбогъ (Афанасьевъ думаетъ — самъ Перунъ) и Лада купались на небесной выси и когда, по народному преданію, море (а слѣдовательно, и берегъ) колебалось отъ вступленія въ него Дажбога, Лада разстилала по полямъ травы.
А травы въ эту ночь играютъ важную роль и получаютъ особенное символическое значеніе. Первое мѣсто, конечно, принадлежитъ папоротнику, или Перунову цвѣту. Мы уже упоминали о высокомъ значеніи этого растенія (см. Литовское полѣсье). На папоротникъ, по народному преданію, нисходитъ огонь Перуна и вспыхиваетъ яркимъ цвѣтомъ. Это и есть воображаемый цвѣтъ папоротника, и отсюда составилось мнѣніе, будто бы онъ цвѣтетъ только разъ въ годъ, въ полночь на 24 іюня. Кто сорветъ этотъ цвѣтъ, тому открыты всѣ тайны природы, и злые духи должны ему повиноваться. Нелегко однако сдѣлаться обладателемъ волшебнаго цвѣтка: рать Чернобога употребляетъ всѣ адскія ухищренія, чтобы воспрепятствовать этому. Народъ вѣритъ, что въ эту ночь клады, зарытые въ землѣ, являются на ея поверхности въ различныхъ видахъ, какъ свѣтящіеся огоньки въ кустахъ, въ цвѣтахъ и въ особенности въ папоротникѣ, въ видѣ волка и т. п. Но на сторожѣ каждаго клада стоить чортъ, принимая на себя различные виды, и только въ рѣдкихъ случаяхъ, когда надобно напугать смѣльчака, являясь въ собственномъ образѣ. Черти являются и не въ одиночку, по малыми стаями. Они прыгаютъ вокругъ искателя кладовъ, сверкаютъ огненными глазами, бьютъ его по лицу длинными хвостами, цѣпляются за волоса когтями; слышится вой, ревъ, свистъ. Есть хвастуны, которые вамъ станутъ разсказывать, что все это испытали на себѣ; они же вамъ передадутъ изображеніе великана-чорта, котораго видѣли собственными глазами: чудовище необыкновенно высокаго роста; на лбу у него одинъ большой глазъ; большущій носъ съ одною ноздрею; обнаженная голова, страшной величины; вмѣсто ушей большія дыры. На головѣ одинъ крючковатый длинный рогъ; правое плечо гораздо выше лѣваго; шеи вовсе нѣтъ; вмѣсто рукъ и ногъ конскія копыта, вмѣсто тѣла рыбья чешуя, а грудь покрыта длинною шерстью.
Чаровницы въ эту ночь тоже выкидываютъ разныя штуки: поятъ коровъ росою и этимъ отнимаютъ у нихъ молоко. Много чаровницъ отправляется также на Лысую гору, или на гору Шатрію и забираютъ крестьянскихъ лошадей. Для этого не выводятъ въ эту ночь лошадей въ поле на пашню. Есть однако средства и противъ ухищреній чаровницъ: замѣтивъ, что корова менѣе обыкновеннаго даетъ молока, хозяйка беретъ цѣдзилку и варитъ ее въ горшкѣ съ св.янскимъ зельемъ. Отъ этого чаровница тотчасъ заболѣетъ и сама придетъ къ ней просить чего нибудь взаймы, напр. рѣшета, ушата и т. д.: этимъ путемъ хозяйка узнаетъ чаровницу, ничего ей не даетъ взаймы и стережетъ, чтобъ она чего-нибудь не унесла. Ежели это ей удастся и чаровница не захватитъ съ собою хотя бы щепки или песчинки, то нѣтъ ужь для нея снасенія — она начинаетъ сохнуть, хворать и вскорѣ умираетъ.
Дабы же вѣдьмы или чаровницы не захватили лошадей — ѣхать на Лысую гору, на воротахъ, гдѣ заперты лошади, вѣшаютъ громничную носковую свѣчу и на другой день находятъ ее совершенно изгрызенною зубами вѣдьмъ.
Вообще для празднованія Купалы обязаны выходить всѣ — старые и молодые. Кто этого не исполнитъ, того постигнетъ горькая участь. Пѣсня говоритъ:
Кто няйдзѣць на трауку, на зеленую,
На вулицу, на широкую,
Нѣхай ляжиць колодою дубовую,
А дзѣтки его корчевьимъ нѣхай ляжаць
(т. е . въ судорогахъ, съ корчами).
Не одна папороть играетъ важную роль въ Купальскую ночь. Вообще въ это время собираютъ разныя зелья, травы и былины, какъ для украшенія и плетенія вѣнковъ, такъ равно лекарственныя, въ теченіе цѣлаго года врачующія отъ разныхъ недуговъ. Собираютъ васильки, любимые въ Бѣлоруссіи, руту, иванъ-да-марью, братники, дягель и др. Собираютъ ихъ въ такомъ множествѣ, что, оставляя для домашняго употребленія значительное количество, много еще продаютъ на ярмаркахъ въ Ивановъ и послѣдующіе дни.
Надобно замѣтить, что къ 24 іюня и послѣдующ имъ числамъ до 29-го и даже далѣе примѣнены болѣе значительныя ярмарки, какъ въ Бѣлорусскомъ, такъ и Литовскомъ полѣсьяхъ. Собственно въ Бѣлоруссіи около этого времени ярмарки въ Минскѣ, Борисовѣ, Лоевѣ, Пинскѣ, Сверженѣ и Туровѣ; въ Могилевской — въ Лядахъ, въ Могилевѣ, въ Шкловѣ, въ Быховѣ, въ Витебской: въ Бѣшенковичахъ, Освѣе и въ другихъ мѣстахъ.
Купальскій праздникъ въ Бѣлоруссіи, со всѣми обрядами, пѣснями, повѣрьями, легендами— вполнѣ олицетворяетъ поэтическое творчество народа, его любовь къ природѣ, къ завѣтнымъ обычаямъ праотцевъ. Понятія, значенія перепутались съ христіанскимъ взглядомъ на св. Іоанна, но старинные обычаи и обряды уцѣлѣли. Правда, теперь едва ли гдѣ въ Бѣлоруссіи топятъ въ рѣкѣ или въ озерѣ чучело Лады, но сами почти вездѣ, къ утру, предъ восходомъ солнца бросаются въ воду, старые и молодые, мужчины и женщины. Это и есть древнее очищеніе отъ грѣховъ. Послѣ купанья, всѣ бѣгутъ благоговѣйно смотрѣть восходъ солнца, какъ оно играетъ на зарѣ, играетъ зайчикомъ, разбиваясь на множество частей и вдругъ сливаясь въ одинъ кругъ.
Народъ вѣритъ, что Днѣпръ, Березина, Сожа, Вехра, Двина и др. рѣки серебрятся въ это время какимъ-то особеннымъ, необычайнымъ блескомъ; что деревья сходятъ съ своихъ мѣстъ и ведутъ промежъ себя тайныя рѣчи. Говоръ деревьевъ, растеній, цвѣтовъ, разговоры птицъ н животныхъ слышны и понятны только тому, кому удастся добыть цвѣтъ папоротника. Даже роса въ Купальскую ночь обладаетъ живительными и цѣлебными свойствами: ею умываются, чтобъ отогнать отъ себя злые немощи и недуги. Въ Литовскомъ полѣсьѣ, въ нѣкоторыхъ мѣстахъ, даже въ Вильнѣ, самый праздникъ и мѣсто, гдѣ онъ происходитъ, называется Роса.
Мы уже замѣтили, что богиня лѣта Ціоця господствуетъ круглый годъ. Она царица небесная, супруга Перуна громовержца и владычествуетъ съ нимъ. Мы видѣли, какую роль она играетъ въ день Громовницы; но потомъ, въ народныхъ празднествахъ замѣтнѣе является на сцену Ліоля, Ляля, Ліолинька, Лада, богиня весны. Купальскій праздникъ какъ будто заканчиваетъ ея господство на землѣ, хотя оно находитъ отраженіе еще въ день св. Петра и Павла, т. е. 29 iюня, но отраженіе въ Бѣлоруссіи довольно слабое. День св. Петра и Павла въ другихъ Славянскихъ земляхъ получаетъ гораздо большее значеніе, гдѣ Петръ сопутствуетъ Спасителю по землѣ и въ нѣкоторыхъ чертахъ напоминаетъ даже самого Перуна. Съ іюля мѣсяца черты Ціоци дѣлаются замѣтнѣе, она нисходить на землю, и воображеніе Бѣ лорусса рисуетъ ее дородною, красивою женщиною, убранною зрѣлыми колосьями, расхаживающею но полямъ. Нѣтъ сомнѣнія, что это таже Сива, научившая людей воздѣлывать землю, жать и обработывать ленъ. Не въ одной Бѣлоруссіи, въ дни, когда шествуетъ эта богиня по землѣ (въ дни Богородицы), народъ избѣгаетъ работъ, подымающихъ пыль, чтобъ не запылить глаза богини. Поэтому въ эти дни никто не станетъ чесать и прясть ленъ, мыть бѣлье, пахать землю, даже мести полы.
Къ лѣтнему господству Ціоци-Сивы относятся, если не столь поэтичные, какъ весенніе праздники, зато самые величественные и торжественные. 5 іюля праздникъ Велеса, т. е. мѣсяца, бога стадъ, покровителя пастуховъ, къ которому они обращаются со своими молитвами. Въ загадкахъ его называютъ лысымъ воломъ. Принадлежности Велеса свирѣль и дудка. Въ тоже время онъ богъ творчества. Пѣвцы — это его внуки, какъ говорится въ Пѣсни о полку Игоря. Впрочемъ миоъ Велеса въ Бѣлоруссіи не вполнѣ опредѣлителенъ. Сохранилась однако любопытная пѣсня у Бѣлоруссовъ, намекающая, что женою Мѣсяца была Денница, или что онъ ухаживалъ за нею:
Переборъ Мисячекъ, переборъ!
Всѣхъ зирочекъ перебралъ (звѣздочекъ).
Одну себѣ зирочку сподобалъ:
Хоць она и маленька.
Да ясненька,
Межъ всѣхъ зирочекъ значненька.
Праздникъ Мѣсяца примѣненъ къ св. Лампадѣ — но особенной обрядности въ этотъ день въ Бѣлоруссіи не замѣчается.
20 іюля праздникъ Ильи Пророка. Самое совпаденіе этого дня съ иачаломъ жатвенной поры связало св. Илью съ Перуномъ-громовержцемъ, но вмѣстѣ и плододавцемъ, котораго чествовали во времена язычества именно въ эту пору. Въ народныхъ повѣрьяхъ Перуна смѣнилъ Илья и до такой степени слился съ нимъ, что народъ самого Илью называетъ громовникомъ, а про убитаго громомъ говорятъ: «Илья взялъ его къ себѣ».
Перунъ, могучій царь небесный, которому Бѣлбогъ вручилъ небесный молотъ, чтобы вести вѣчную борьбу съ Чернобогомъ и его бѣсовскою ратью, живетъ въ памяти у всѣхъ Славянъ и у Литовцевъ. Онъ вполнѣ соотвѣтствуетъ Индрѣ Индійцевъ, Зевсу Грековъ, Тору Германцевъ. Бѣлоруссы хорошо его знаютъ и даже описываютъ его наружность. Перунъ, по представленію Бѣлоруссовъ, величавый, статный, высокаго роста, съ черными волосами и длинной золотой бородою. Возсѣдая на пламенной колесницѣ, онъ разъѣзжаетъ по небу, вооруженный лукомъ и стрѣлами. Его гремящій лукъ — каменный молотъ, иногда радуга. Его стрѣлы— это молніи. Ими онъ сокрушаетъ вражескія полчища Чернобога. Они нагромождаютъ чреватыя тучи, чтобъ затуманить солнце, сорвать мѣсяцъ, совмѣстить въ тучѣ напитокъ жизни — воду. Но Перунъ однимъ ударомъ своего каменнаго молота разбиваетъ тучи, и оплодотворяющая вода льется обильно на землю. Бѣсы бѣгутъ на землю, но и здѣсь ихъ настигаютъ стрѣлы Перуна. Бѣсы знаютъ, что Перунъ любитъ человѣка и щадитъ его; поэтому они бросаются въ жилища людей, чтобы спастись среди ихъ, но въ такихъ случаяхъ Перунъ поражаетъ и жилище человѣка, а если случится, что стрѣла постигнетъ и человѣка, то боги наградятъ его за то въ будущей жизни. Вотъ почему Бѣлоруссы не рѣшаются спасать погибшаго отъ грома, не тушатъ даже пожара отъ молніи. Земля не растворяется до перваго весенняго грома, т. е. до выѣзда Перуна на небо. Духи, подвластные Перуну, носятся по полямъ и лѣсамъ, говоритъ белорусское преданіе, на ретивыхъ коняхъ съ быстротою стрѣлы; противники же ихъ, т. е. темныя силы Чернобога въ образѣ хищныхъ птицъ производятъ вѣтры и бурю. Самое названіе молніи и грома мало употребляется въ Бѣлоруссіи: вездѣ зовутъ перуномъ (съ удареніемъ на первомъ слогѣ) и блескъ молніи, и громовой ударъ. Когда начинается гроза, Бѣлоруссы прячутся въ домахъ, восклицая: «ай, ай, Пярунъ забье!» До сихъ поръ слышны проклятія: «кабъ цябѣ Пярунъ узяу (или треснуу)». Поляки же и нынѣ, какъ въ разговорѣ, такъ и въ литературѣ, употребляютъ выраженіе: «убитъ Перуномъ, или Перунъ убилъ (Zabity od Piorunu, Piorun zabij). Находимыя на землѣ остроконечные камни (белемниты), какъ равно всякаго рода оружіе (молоты, сѣкиры, клины и т. п. народъ называетъ громовыми стрѣлами, бережетъ ихъ, какъ противодѣйствіе отъ громовыхъ ударовъ и приписываетъ имъ врачебныя свойства.
1-го октября празднуется Покровъ Пресвятыя Богородицы. Въ Бѣлоруссіи дѣвушки ставятъ свѣчи предъ иконою Божіей Матери и молятъ: «святой Покровъ! покрыу землю и воду (снѣгомъ), покрый и мяне молоду». Значитъ, покрой ея голову бѣлымъ покровомъ (намиткой), завязываемымъ при выходѣ замужъ. Св. Пятница-Параскева (28 октября) — сливается въ понятіи народа съ Богородицею. Какъ Цёця-Сива, такъ и св. Пятница является покровительницею дѣвицъ и браковъ.
Съ наступленіемъ осени господствующимъ миѳическимъ представленіемъ, и при томъ исключительно бѣлорусскимъ является Жыцень. Жыцень принадлежитъ къ разряду эльфическихъ духовъ. Бѣлоруссы описываютъ его малорослымъ, худощавымъ старикомъ. У него суровое выраженіе лица, на лбу съ тремя глазами, съ длинными, взъерошенными волосами на головѣ. Назначеніе Жыценя весьма опредѣленно: онъ воспособляетъ росту и созрѣванію хлѣбовъ и овощей. Онъ расхаживаетъ по полямъ и огородамъ и наблюдаетъ, хорошо ли ведется хозяйство, а послѣ снятія хлѣба и овощей все ли какъ слѣдуетъ убрано. Тутъ же творитъ онъ судъ и расправу: коль скоро замѣтитъ, что въ извѣстномъ участкѣ оказывается много колосьевъ не срѣзанныхъ или разбросанныхъ, онъ собираетъ ихъ, связываетъ въ снопы и переноситъ на участокъ того хозяина, у котораго все въ порядкѣ и все убрано какъ слѣдуетъ. Но этимъ судъ не оканчивается: послѣдствія явятся на слѣдующій годъ — у неряшливаго хозяина все пропадетъ, а у старательнаго, на участокъ котораго онъ перенесъ снопы — будетъ обильный урожай. Неудивительно, что вѣра въ такой судъ и расправу весьма полезна; она заставляетъ тщательно убирать хлѣбъ.
Жыцень расхаживаетъ иногда по дорогамъ въ видѣ нищаго съ нищенской сумою. Встрѣтивъ прохожаго, онъ грозитъ ему пальцемъ. Прохожій конечно узнаетъ его, и тотчасъ расхо дится широкая молва, что Жыцень грозилъ неурожаемъ. «Жыцень съ кобзой (сумой) — голодъ на дворъ», говорятъ Бѣлоруссы. По другимъ поговоркамъ: «Жыцень хлѣба дау»; или «бардзѣй на Жытня, кали въ засѣкѣ хлѣба не прытне», т. е. сваливаютъ вину на Жытня, когда въ амбарѣ недостанетъ хлѣба. Жыцень и заботится съ своей стороны, чтобы урожай былъ хорошій: когда производятся осенніе посѣвы, онъ хотя и незримый, всегда при нихъ присутствуетъ, втаптывая въ землю брошенныя зерна, чтобы ни одно даромъ не пропало.
Послѣдній выдающ ійся народный праздникъ, нелишенный миѳологическаго значенія — это Козьмы и Дамьяна 1-го ноября. Послѣ ученыхъ изслѣдованій Всев. Миллера (Асвины-Діоскуры, стр. 274 и др.), кажется, не можетъ подлежать сомнѣнію, что св. Козьма и Даміанъ въ народномъ представленіи сохранили черты древнихъ индусскихъ близнецовъ Асвиновъ. Косьма и Даміанъ не только врачи, что имѣетъ основаніе въ житіи ихъ, но въ то же время они, подобно Асвинамъ, соединяютъ любящi я сердца, покровительствуютъ свадьбамъ, куютъ свадьбы и поминаются въ свадебныхъ пѣсняхъ,—черты, наслоившіяся въ народѣ и не имѣющія ничего общаго съ житіемъ овятыхъ. Подтвержденіе этому находимъ именно въ Бѣлорусскихъ пѣсняхъ:
А святы Кузьма и Дзимянъ,
Скуй намъ свадзибку!
Солучи, Боже, гэтыхъ дзѣтыкъ:
Одного роженаго,
Другаго суженаго ,
2 ноября — поминки, о которыхъ мы уже говорили.
Съ половины ноября начинается господство Зюзи. Зима пріѣзжаетъ на пѣгихъ кобылахъ, встаетъ на ноги, куетъ морозы, стелетъ по рѣкамъ мосты и выпускаетъ на землю подвластныхъ ей нечистыхъ духовъ.
О Зюзѣ мы уже говорили при описаніи Колядокъ. Прибавимъ только, что Зюзя, или Морозъ, по нашему мнѣнію, имѣетъ много общаго съ извѣстными миѳическими представленіями мрачнаго царя землянаго, или подземнаго, Нія, Ситиврата, Карачуна, Мороза.
У Бѣлоруссовъ, кромѣ главныхъ представленій, существуютъ еще миөы, несвязанные съ тѣмъ или другимъ праздникомъ, но дѣйствующіе постоянно во всѣ времена года. Народная фантазія приковываетъ къ нимъ разные случаи вседневной жизни, боится ихъ, или почитаетъ ихъ, хотя въ христіанствѣ уже не находимъ примѣненія ихъ къ святымъ. Такъ напр. у Бѣлоруссовъ существуетъ Жижаль, царь огня, живущій гдѣ-то въ преисподней подъ землею. Но онъ страшенъ, являясь на ея поверхность— ибо онъ-то и производитъ лѣсные пожары. Надобно думать, что Жижаль замѣняетъ для Бѣлоруссовъ славянскаго Сварожича, о коемъ у нихъ не сохранилось никакихъ преданій. Жижъ, или Жижаль скитается подъ землею, извергая изъ себя пламя. Преданіе говоритъ, что когда онъ въ обыкновенномъ состояніи и странствуетъ тихими шагами, то отъ его пламени согрѣвается земля, но если онъ разсерженъ и ускоряетъ шаги, тогда пламя прорывается на поверхность земли, зажигаются лѣса, травы на лугахъ и хлѣбъ на поляхъ. Говорятъ: «Жыжъ уназдзиуся» — т. е. начались пожары. Нѣтъ сомнѣнія, что это почитаніе огня и самое представленіе огненнаго владыки — порожденіе вѣковъ давно минувшихъ, когда огню покланялись, какъ стихіи божественной.
Въ Словѣ о Полку Игоря упоминаются Жля и Карна нечестивые, кои
Прискакали въ землю Русскую ,
Разразилися пожарами.
Ученый И. Д. Бѣляевъ доказалъ, что эти Карна и Жля были подземныя славянскія божества. Очень можетъ быть, что Жля тоже самое, что Жыж ъ, или Жыжаль, точно также распространявшій пожары.
Древнее миөическое существо Чуръ, извѣстное повсюду и неоднократно вспоминаемое въ народныхъ русскихъ преданіяхъ, въ Бѣлоруссіи до сихъ поръ пользуется особеннымъ уваженіемъ и имѣетъ самое широкое представленіе въ жизни. Чуръ Бѣлоруссовъ — богъ, оберегающій границы поземельныхъ владѣній. Бугры, или небольшіе курганчики, нерѣдко огороженные частоколомъ, насыпанные на границахъ участковъ, какъ межевые знаки, состоять подъ особымъ попеченіемъ Чура и никто не посмѣетъ разрыть такого бугра изъ опасенія разгнѣвать божество. Въ то же время Чуръ является домашнимъ пенатомъ, такъ что каждый домъ, каждое семейство имѣетъ своего Чура, охранителя домашняго очага, преслѣдующаго и отгоняющаго демоновъ мрака. Отъ названія божества и таинственнаго его значенія произошло много поговорокъ, заклятій и обращеній, часто уже безсознательныхъ, къ божеству. «Чуръ мяне!»— говоритъ бѣлорусская дѣвушка, когда къ ней пристаетъ какой-нибудь нахалъ, т. е. не трогай меня, собственно воззваніе къ Чуру, чтобъ защитилъ ее. «Чуръ табѣ н а язы къ!»—т. е. замолчи, просьба, чтобы Чуръ заставилъ замолчать. «Чуръ мое!»—«Чуръ вмѣстѣ, или пополамъ!»—въ этихъ выраженіяхъ Чуръ является защитникомъ правъ собственности.
Производный глаголъ отъ Чура: «чураться», значитъ избѣгать, отрекаться, чуждаться— Чуръ призывается, чтобы защитилъ, отстранилъ отъ кого, или отъ чего-либо. Пѣсня говоритъ
Гандзю душко, нечурайся,
Тай на Божу волю здайся,
Пригорнись до серпа мого
И не зважай на никого.
Другая форма слова чуръ—есть щуръ, отъ слова пра-щуръ, родоначальникъ, предокъ, что вполнѣ соотвѣтствуетъ миѳу бога Чура.
Извѣстные повсюду на Руси Лѣшiе, конечно, и въ Бѣлоруссіи имѣютъ свои права гражданства. Лѣшій въ Бѣлоруссіи тож е, что малорусскій Полисунъ или Лисовикъ (козлоногій панъ), пастырь волковъ. Миѳическія представленія о Лѣшихъ тѣ же, что и вездѣ. Мѣстныя условія, дремучіе лѣса придаютъ имъ только большее значеніе, нежели въ другихъ странахъ Происхожденіе Лѣшихъ такое же, какъ и вездѣ. Они родственны съ домовыми, съ водяными, съ русалками, съ воздушными бѣсами (крутящимися вихрями): словомъ, со всѣмъ тѣмъ что извѣстно въ Бѣлоруссіи подъ общимъ именемъ «чорцё, чортовье, чортовня». Древнія мифическія преданія о борьбѣ Бѣлъ-бога съ Черно-богомъ и низверженіи демоновъ слились или, лучше, нашли примѣненіе къ библейскому низверженію гордыхъ ангеловъ. Лѣшіе— это тѣ духи, которые упали въ лѣса. Они и поселились въ лѣсныхъ трущобахъ. Въ другихъ мѣстахъ они съ наступленіемъ морозовъ прячутся въ преисподней и только съ весною появляются на поверхности. Бѣлорусскіе Лѣшіе, покрайией мѣрѣ большинство ихъ, не боятся морозовъ и остаются всю зиму. Наиротивъ, въ сильную стужу они больше всего занугиваютъ и наводятъ ужасъ на людей. Нѣкоторые даже обращаются въ демоновъ зимнихъ вьюгъ. Лѣшій ростомъ равняется съ самыми высокими дубами и другими деревьями, но погда появится на полянѣ, онъ ровенъ съ травою. Бѣлоруссы увѣряютъ, что росте его именно и зависитъ отъ высоты тѣхъ деревьевъ, вблизи которыхъ онъ стоитъ или шествуетъ. Бѣлорусскіе Лѣшіе принимаютъ на себя иногда образы лѣсныхъ цмоковъ, т. е. змѣй, высасывающихъ у коровъ молоко. Лѣшій — царь лѣсовъ; у каждаго есть свой участокъ, они сторожатъ ихъ, ходятъ обходомъ, и не безъ того, чтобъ не происходило ссоръ и дракъ между сосѣдними владѣльцами участковъ. Лѣшій, подобно Русалкѣ, любитъ качаться на древесныхъ вѣтвяхъ, и у него, также какъ у Русалки, волоса зеленые. Онъ всегда хромой и лысый, а потому часто называется этимъ именемъ, равно какъ «лихимъ», «нелегкой», «нечистымъ» и т. д. Ихъ много породъ; есть: колдыга, кляскунъ, доброхотъ и проч. У каждаго свой характеръ, свои владѣнія и свои обязанности. Такъ напр. живутъ: клѣцникъ и подклѣцникъ, подкольникъ и подпечникъ и т. д. Расхаживая по своимъ владѣніямъ Лѣшій издаетъ дикіе звуки, приводящіе человѣка въ ужасъ и трепете; онъ то свищете, то хохочетъ, то хлопаетъ въ ладоши. Иногда ржетъ, какъ лошадь, мычитъ, какъ корова, лаетъ, какъ собака, мяукаетъ , какъ кошка. Эти дикіе звуки, смѣхъ, свистъ, хлопанье, неистовые крики — слышны на десятки верстъ. Когда Лѣшій поймаете человѣка, онъ, также какъ Русалки, защекочетъ его до смерти. Но невсегда бываетъ такъ жестокъ Лѣшій. Чаще онъ любитъ забавляться, запугивая человѣка, особенно ночью. У ѣдущаго или идущаго въ ночной лѣтней тьмѣ обыкновенно есть свои примѣты, дорожные знаки, чтобъ незаблудиться. Лѣшій потѣшается, переставляя эти знаки съ одного мѣста на другое. Гдѣ-нибудь на перекрестной дорогѣ стоялъ могучій дубъ, тамъ проѣзжій вдругъ видитъ небольшой кусте; вотъ тутъ была полянка, глядь, а тутъ ужъ небольшое озеро и дороги нѣтъ. Этими штуками онъ сбиваетъ съ пути, заставляетъ заблудиться, доведетъ до отчаянія и тогда хохочете неистовымъ образомъ. А то вдругъ прикинется хорошимъ знакомымъ путника, заведете съ нимъ разговоръ и просите подвезти маленько. Тотъ соглашается—проѣхали немного, вдругъ сани опрокидываются въ оврагъ, а спутникъ исчезаете и только гдѣ-то вдали слышенъ его свистъ и хлопанье. Бываетъ и такъ, что проѣзжій слышите въ сторонѣ раздирающіе душу вопли, или плачъ ребенка, или видитъ передъ собою рѣку. Опытный Бѣлоруссъ знаете, что это значите; его не разжалобятъ эти стоны и плачъ; не испугается онъ и рѣки — идетъ, или ѣдетъ, не останавливаясь и не поворачивая въ сторону. Но горе тому, кто повѣритъ и сочтете дѣйствительностью продѣлки Лѣшаго. Ему неминовать смерти, или же онъ попадете въ такую трясину, что едва уже днемъ, при помощи людей, освободится изъ нея.
Въ молодости мнѣ самому случилось испытать мороченіе Лѣшаго. Возвращался я изъ города домой въ деревню. Это было въ Климовицкомъ уѣздѣ. Ѣхали мы ночью, дремучимъ лѣсомъ. Кучеръ былъ человѣкъ немолодой, лѣтъ двадцать служилъ кучеромъ, зналъ каждую тропинку, былъ набоженъ, непьющій. Ѣдемъ мы преблагополучно, и вотъ остается версты полторы до дома. Вдругъ заревѣлъ вѣтеръ, заскрыпѣли деревья, поднялась пыль, лошади стали пятиться и фыркать. Мы остановились; какъ будто утихло; ѣдемъ дальше, вотъ ужь должна быть окраина лѣса, за нею лугъ. Ничего не бывало—мы все въ лѣсу. Не попалъ, значитъ, говоритъ кучеръ — это я взялъ налѣво вмѣсто направо; поворотили назадъ — ѣхали, ѣхали, поворотной дороги какъ не бывало, а темь такая, что въ двухъ шагахъ ничего невидно. Вижу, мой кучеръ крестится. Что ты? спрашиваю.—Да что, батюшка, лѣшій обошелъ! — Стыдно тебѣ, говорю, вѣрить въ лѣшихъ.— Да, какъ не вѣрить, вѣдь вотъ ужь съ полчаса какъ мы должны были быть дома — что я дороги не знаю, что-ли?— Ѣдемъ, ѣдемъ и вдругъ выѣзжаемъ на большую поляну, на ней видна вдали церковь, строенія. Что это?—Да мы въ Лозовицы заѣхали, говоритъ Цѣрехъ, т. е. верстъ 7 отъ дома. Пришлось ночевать въ Лозовицахъ, и только утромъ добрались мы до дому.
Въ числѣ древнихъ преданій Бѣлоруссовъ сохранилась память и о главномъ, добромъ богѣ, отцѣ-неба, Бѣлбогѣ, Прабогѣ, отцѣ Перуна, котораго они зовутъ Бѣлуномъ. О величіи и высокомъ значеніи Бѣлбога у нихъ смутное понятіе, но поэтическое настроеніе Бѣлорусса и его страсть олицетворять отвлеченные предметы позволили ему придать даже вещественный образъ Бѣлуну. Бѣлоруссъ увѣряетъ, что Бѣлунъ нисходитъ иногда на землю; что онъ является старцемъ, съ длинною бѣлою бородою, въ бѣлой одеждѣ и съ посохомъ въ рукахъ. Онъ милостивъ и творитъ одно добро. Бѣлбогъ, или Бѣлунъ показывается только днемъ, при солнечномъ свѣтѣ, и если встрѣтитъ въ дремучемъ лѣсу заблудившагося путника, выведетъ его на большую дорогу. Поэтому существуетъ и поговорка: «Безъ Бѣлуна цемна у лѣсѣ». Во время жатвы онъ любитъ появляться на нивахъ и даже помогаетъ жнецамъ. Подчасъ Бѣлунъ любитъ и пошутить, но всегда какъ творитель добра, какъ податель богатства. Иногда, онъ появляется во ржи съ большимъ мѣшкомъ на носу. Высмотрѣвъ хорошаго работника, или работницу, онъ манитъ къ себѣ рукою и проситъ утереть ему носъ. Лишь тотъ дотронется до носа, изъ мѣшка вдругъ посыплется золото, и Бѣлунъ исчезнетъ. Про такого счастливца говорятъ Бѣлоруссы: «мусиць посябрыуся з Бѣлуномъ», т. е. вѣрно подружился съ Бѣлуномъ.
О Чернобогѣ мы не встрѣтили нигдѣ прямыхъ указаній. Кажется, что Зюзя вполнѣ заступилъ его мѣсто. Кажется, одни Поморяне явно поклонялись Чернобогу; неменѣе того всѣ Славяне боялись Чернобога и тайкомъ бросали ему жертву. Съ распространеніемъ христіанскихъ понятій Чернобогъ окончательно замѣнился въ чорта, а въ Бѣлоруссіи, какъ и у всѣхъ Славянъ, сохранилась пословица: «И Бога хвали, и чорта не гняви».
Мы окончили нашъ миѳологическій очеркъ. Мы не затронули вопросовъ, уясняющихъ происхожденіе миѳовъ, сравненіе ихъ съ миѳами у другихъ народовъ, филологическихъ выводовъ. Наша цѣль была только собрать по возможности все, по этой части касающееся Бѣлоруссіи, какъ матеріалъ для будущихъ сравнительныхъ выводовъ.
Поэтическое творчество и богатство фантазіи Бѣлорусса не ограничилось одними миѳическими представленіями. Онъ и въ домашнемъ быту, во вседневной жизни создалъ себѣ какойто сверхъестественный міръ, окружилъ себя бѣсами, духами, невидимыми существами и ведетъ съ ними постоянную борьбу, отыскивая способъ защищаться отъ ихъ ухищреній.
Такъ напр. Бѣлоруссамъ извѣстны домашніе бѣсы, преслѣдующіе ихъ, наводящіе разные болѣзни и даже поселяющіеся внутри ихъ. Ихъ восемь, и Бѣлоруссы знаютъ ихъ по именамъ, именно: Яронъ, Иронъ, Китронъ, Никитронъ, Фаронъ, Фаразонъ, Лидонъ, Столидонъ. Имена эти вовсе не бѣлорусскія, да и не славянскія. Увѣряютъ, что они заимствованы отъ Цыганъ. Цыгане же вѣроятно выучили способы избавляться отъ нихъ. Надобно написать всѣ эти восемь названій на кускѣ хлѣба и подъ каждымъ поставить крестикъ, а потомъ хлѣбъ этотъ дать съѣсть больному, въ которомъ сидитъ одинъ изъ бѣсовъ.
Есть еще девять женскихъ духовъ — сестеръ. Весною, въ лѣсу, или на дорогѣ онѣ вызываютъ человѣка по имени; кто откликнется, тотъ получитъ трясцу, т. е. лихорадку.
Водяной духъ называется Водзяникъ, земляной Хлауникъ: домашній Дмовикъ; лѣсной Лясникъ и стражъ кладовъ Сатана, или Проклятый.
Король кошекъ называется Варгинъ, пѣтуховъ Вудзимиръ, мышей Подноръ.
Бѣлоруссъ любитъ слушать и разсказывать свои басни. Въ этихъ басняхъ главными дѣйствующими лицами являются чаровники и чаровницы, знахари, вовколаки (оборотни), лѣшіе, русалки. Черный гость, живые волоса на головѣ, чудесная палка, бѣлая сорока, Твардовскій, Ставръ и Гавръ и т. д. Почти каждый разсказъ связанъ съ заклятыми дѣвами, съ сатаною, берегущимъ сокровище.
Иванъ Бартцевскій напечаталъ на польскомъ языкѣ четыре тома фантастическихъ разсказовъ изъ жизни Бѣлоруссовъ, нелишенныхъ интереса. Во всѣхъ этихъ разсказахъ являются духи, творится сверхъестественное, а клады играютъ главнѣйшую роль.
Народный эпосъ особенно развитъ въ Могилевской губерніи, а также въ Витебской, въ окрестностяхъ Полоцка и въ другихъ мѣстахъ. У нихъ есть свои три главные богатыря-великана: Дубина, Прудъ, Горыня. Эти богатыри растутъ не по днямъ, а по часамъ и минутамъ. Головою они достигаютъ до облаковъ и странствуютъ съ одного конца земли на другой. Сила ихъ такъ велика, что они вырываютъ съ корнями вѣковые дубы и другія деревья, повергаютъ цѣлыя горы, такъ что, взявшись одною рукою за вершину самой высокой горы, легко подымутъ ее и перебросать на другое мѣсто. Дубина, кажется, то же, что извѣстный великанъ—богатырь Дубыня, который также вырываетъ съ корнемъ столѣтніе дубы. Горыня—хорошо извѣстенъ въ славянскомъ эпосѣ. О Прудѣ, кажется, въ первый разъ слышимъ въ бѣлорусскомъ эпосѣ, но всѣ три владѣютъ одинаковыми качествами великановъ-богатырей.
Въ Могилевской губерніи разсказываютъ про двухъ мальчиковъ изъ племени великановъ. Одинъ изъ нихъ только разъ дунулъ на село и—всѣ крестьянскія хаты разлетѣлись въ дребезги: другой же только разъ плюнулъ—и вдругъ образовалось бездонное озеро.
Въ басняхъ (сказкахъ) и вообще во всѣхъ бѣлорусскихъ разсказахъ о сверхъестественныхъ силахъ видное мѣсто занимаетъ Баба-Яга или Юга. По мѣстному преданію она гонитъ вѣтры и тучи огненною метлою. Во всемъ остальномъ бѣлорусская Баба-Яга ничѣмъ особеннымъ не отличается отъ представленій этой вѣдьмы въ другихъ Славянскихъ земляхъ. Она также летитъ на Лысую гору въ желѣзной ступѣ, погоняя клюкой или пестомъ и заметая слѣдъ помеломъ. Но невсегда она летаетъ въ ступѣ. Подобно другимъ подвластнымъ ей вѣдьмамъ, она летаетъ также на метлѣ, кочергѣ, лопатѣ, грабляхъ и костылѣ.
Вѣдьмы или чаровницы въ особенности бодрствуютъ и лиходѣйствуютъ въ Купальскую ночь. Многія изъ нихъ отправляются на Лысую гору на шабашъ, празднуемый тамъ въ эту ночь, и для этого, не довольствуясь ступою, кочергою или лопатою, иногда забираютъ хозяйскихъ лошадей. Чтобы воспрепятствовать имъ, какъ уже мы замѣтили, вѣшаютъ на воротахъ громницу, т. е. восковую свѣчу, освященную въ Срѣтеніе, а внутри развѣшиваютъ вѣнки изъ освященныхъ травъ и зелья. Главною задачею поставляютъ себѣ вѣдьмы украсть некрещеннаго младенца, составляющаго любимое блюдо на шабашѣ. Для этого вѣдьмы принимаютъ разные виды, лишь бы проникнуть въ хату. Такъ среди Бѣлоруссовъ въ Гродненской губерніи вѣдьма обратилась въ лягушку и забралась въ хату, гдѣ была родильница. Мужъ послѣдней схватилъ топоръ и отсѣкъ ей правую лапку. И что же? На другой день оказалось, что у вѣдьмы отсѣчена правая рука.
Есть еще въ Бѣлоруссіи чаровницы, называемыя Стриги. Стрига огромнаго роста, съ распущенными волосами, впалыми щеками и зелеными кошачьими глазами. Стрига не имѣетъ постояннаго жительства; она расхаживаетъ по деревнямъ и ея появленіе наводитъ ужасъ на беременныхъ женщинъ. Стрига подмѣнитъ ребенка, иногда изувѣчитъ его, а если разсердится, то на глазахъ у всѣхъ размозжитъ ему головку о камень. Можно однако задобрить Стригу. Беременная женщина, встрѣтясь съ нею, приглашаетъ ее къ себѣ въ хату на время родовъ. Стрига является, ей всѣ угождаютъ, оказываютъ особенное уваженіе и иногда дѣло улаживается: ребенокъ цѣлъ. Стрига не боится даже святой воды. Для сохраненія ребенка отъ Стриги его купаютъ ежедневно до захожденія солнца.
Впрочемъ, все, что относится къ вѣдьмамъ, чаровницамъ, знахарямъ, отслужило свой вѣкъ. Вѣра въ нихъ съ каждымъ годомъ уменьшается. Знахари-лекаря еще пользуются нѣкоторымъ уваженіемъ, особенно тѣ, которые умѣютъ заговаривать отъ укушенія змѣй, а также знахари, умѣющіе угадать мѣсто, гдѣ смѣло можно рыть колодезь. Ремесло послѣднихъ даже довольно выгодно, и замѣчательно то, что они опредѣляютъ эти мѣста по травамъ, растущимъ въ данной окрестности и рѣдко ошибаются.
Охарактеризовавъ достаточно повѣрья и преданія, мы не можемъ не упомянуть о повѣрьяхъ Латышей, занимающихъ три уѣзда Витебской губерніи, извѣстные подъ именемъ Инфлянтовъ. Латыши, принадлежа къ Литовскому племени, въ миѳическихъ своихъ представленіяхъ сливаются съ Литовцами, хотя и есть нѣкоторыя черты, доказывающiя, что собственно литовскіе миѳы развивались здѣсь самостоятельно. Различія понятій весьма неважны и рѣдки — но въ одномъ случаѣ несходство весьма рѣзкое. Какъ у древнихъ Индусовъ, такъ точно и у Латышей невѣстой и женой мѣсяца была солнцева дочь, тогда какъ у Литовцевъ само солнце было женою мѣсяца. Далѣе, въ латышскихъ пѣсняхъ утренняя звѣзда мужскаго рода и является соперникомъ мѣсяца; въ литовскихъ же эта звѣзда изображена дѣвицею, возлюбленною мѣсяца. Вообще брачныя и родственныя отношенія небесныхъ свѣтилъ, по представленіямъ Литовцевъ и Латышей, доказываютъ глубочайшую древность, напоминая индусскія преданія.
Глубокій знатокъ Латышей, баронъ Густавъ Мантейфель (Inflanty Роlsk іè, 1879, Poznań) свидѣтельствуетъ, что еще въ XVIII столѣтіи у Латышей были священные дубы, которымъ они поклонялись и приносили въ жертву чернаго вола, чернаго козла, черную курицу, яйца, масло, сыръ и бочку чернаго бира, т. е. пива.
24 іюня, извѣстный купальскій праздникъ, у Латышей извѣстенъ подъ именемъ Лиго и празднуется съ особенною торжественностью. Лиго было божествомъ молодости, красоты и удовольствій. Христіанское имя св. Іоанна народъ перепуталъ съ древнимъ Лиго и воспѣваетъ: «Ioniadina, Ioniadina, Lejgo, Lejgo! Танцы и пѣсни начинаются не прежде, какъ по закланіи вола и зарѣзаніи курицы, причемъ какъ дѣвушки, такъ и юноши украшаютъ себя зеленью и цвѣтами.
Увѣряютъ, что особенными усиліями духовенства Латыши въ настоящее время изъ одной крайности бросились въ другую: они сдѣлались чрезвычайно религіозными и набожность ихъ доходитъ до фанатизма. Память однако Перкунаса живетъ между ними и до сихъ поръ. Латышъ, точно также какъ Бѣлоруссъ и Литвинъ, ни въ какомъ случаѣ не станетъ тушить строенія, загорѣвшагося отъ громоваго удара, и приэтомъ онъ не скажетъ «громъ ударилъ», но «перкунъ низошелъ» (perkyuns spiâra). Христіанское вліяніе замѣтно впрочемъ уже въ томъ, что во время пожара Латышъ хотя и самъ не тушитъ и никому не позволитъ тушить, но бросаетъ въ огонь посвященную соль или хлѣбъ и обноситъ вокругъ пожара икону Спасителя или Божіей Матери.
Извѣстный польскій писатель, владѣлецъ Креславля въ Инфлянтахъ, графъ Адамъ Платеръ разсказываетъ про весьма любопытное вѣрованіе Латышей, до сихъ поръ сохранившееся. Оно невольно напоминаетъ древнія миѳическія явленія Мораны, богини смерти, или Моры, призрака нечистой силы, вѣстниковъ помора, повальныхъ болѣзней. Гр. Платеръ говоритъ, что передъ наступленіемъ холеры или скотскихъ падежей, прохожіе по дорогамъ встрѣчаютъ женщину, держащую подъ мышкой мертвую голову, человѣческую, лошадиную или коровью, сообразно тому, какое бѣдствіе вскорѣ постигнетъ край. Вѣсть о такихъ встрѣчахъ быстро распространяется по всей странѣ и народъ вѣритъ, что неминуемо скоро послѣдуетъ холера или падежъ. Это несомнѣнно Морана, Мора — вѣстница грозящей бѣды. Морана, съ серпомъ въ рукѣ, пожинающая все живое въ семъ мірѣ, по древнимъ преданіямъ, всегда сопутствовала рати, идущей на войну; въ Инфлянтахъ передъ каждою войною, путники точно также встрѣчаютъ по дорогамъ Морану въ видѣ женщины, несущей подъ мышкою человѣческій черепъ. Мало того, она пробѣгаетъ не только по дорогамъ, но и по деревнямъ, размахивая краснымъ окровавленнымъ платкомъ. Послѣ этого всѣ убѣждены, что скоро наступитъ война и потребуетъ многихъ жертвъ.
Гр. Платеръ обращаетъ вниманіе на рѣку Индру, впадающую въ 3. Двину. Нѣкогда она составляла границу между Латышами и Русью. Почему она называется Индра, т. е. древнимъ индійскимъ божествомъ, соотвѣтствующимъ Перуну и Перкунасу? Это названіе, среди народа, имѣющаго много близкихъ соотношеній къ древнимъ Индусамъ, нелишено особеннаго значенія.
Какъ у Бѣлоруссовъ, такъ точно и у Латышей чаровницы завязываютъ въ полѣ солому. Латышъ никогда ея не развяжетъ, но спѣшитъ вспрыснуть святою водою.
Не распространяемся о миѳическихъ представленіяхъ Латышей, какъ сродныхъ и имѣющихъ общее начало съ Литовцами, о коихъ мы уже говорили.
Мы должны еще обратить вниманіе на рисунокъ, помѣщенный въ началѣ этой статьи, на которомъ изображены костюмы Латышскихъ женщинъ съ конца прошлаго столѣтія. Костюмы эти составляютъ уже нынѣ достояніе археологіи и этнографіи. Съ трудомъ можно встрѣтить что нибудь похожее. Настоящіе костюмы, какъ увидимъ ниже, болѣе походятъ на мѣщанскіе.
А. К. Киркоръ.