Римская История. Том 1 (Моммзен, Неведомский 1887)/Книга 1/Глава V/ДО

Римская Исторія. Том I : До битвы при Пиднѣ — Книга 1. Глава V. Первоначальное государственное устройство Рима
авторъ Ѳеодоръ Моммсенъ (1817—1903), пер. Василій Николаевичъ Невѣдомскій

Оригинал: нем. Römische Geschichte. Erster Band : Bis zur Schlacht von Pydna. — См. Оглавленіе. Перевод опубл.: 1887. Источникъ: Римская Исторія. Томъ I / Ѳ. Моммсенъ; пер. В. Невѣдомскаго. — М.: 1887.

ГЛАВА V.

---

Первоначальное государственное устройство Рима.

 

Римскiй домъ. Отецъ и мать, сыновья и дочери, дворъ и жилище, слуги и утварь — вотъ тѣ естественные элементы, изъ которыхъ слагается домашній бытъ повсюду, гдѣ многоженство не уничтожило настоящаго значенія матери семейства. Способные къ болѣе высокой культурѣ народы расходятся между собою въ томъ, что сознаютъ и регулируютъ эти естественныя различія или поверхностно или болѣе подробно, или преимущественно съ ихъ нравственной стороны или преимущественно съ ихъ стороны юридической, — но ни одинъ изъ нихъ не можетъ равняться съ Римлянами въ ясномъ и неумолимо-строгомъ проведеніи тѣхъ юридическихъ основъ, которыя намѣчены самою природой.

Отецъ семейства и его ближние. Семейство, — то-есть достигшій за смертію отца полноправности, свободный человѣкъ вмѣстѣ съ женою, которую торжественно сочетали съ нимъ священнослужітели путемъ принесенія въ жертву хлѣба съ солью (confarreatio), также ихъ сыновья и сыновья ихъ сыновей вмѣстѣ съ своими законными женами, ихъ незамужнія дочери и дочери ихъ сыновей, равно какъ все, принадлежащее кому-либо изъ нихъ имущество, — было однімъ нераздѣльнымъ цѣлымъ, въ которое не входили только дѣти дочерей, такъ какъ, если эти дѣти были прижиты въ бракѣ, то принадлежали къ семейству мужа, если же были прижиты внѣ брака, то не принадлежали ни къ какому семейству. Имѣть собственный домъ и дѣтей считалось у римскихъ гражданъ за цѣль и за главную суть жизни. Смерть не считалась несчастіемъ, потому что она неизбѣжна, но вымираніе семейства или, тѣмъ болѣе, вымиранiе цѣлаго рода считалось бѣдствіемъ даже для общины, которая поэтому изстари доставляла бездѣтнымъ людямъ возможность избѣгать такого горя посредствомъ законнаго усыновленія чужихъ дѣтей. Рімская семья изстари носила въ себѣ зачатки высшей культуры, благодаря тому, что взаимное положеніе ея членовъ было основано на нравственныхъ началахъ. Главой семьи могъ быть только мущина; хотя женщина и не отставала отъ мущины въ томъ, что касалось пріобрѣтенія собственности и денегъ (дочь получала одинакую долю наслѣдства съ братьями, мать — одинакую долю наслѣдства съ дѣтьми), но она всегда и неизбѣжно принадлежала семейству, а не общинѣ, и въ этомъ семействѣ неизбѣжно находилась въ подчиненности: дочь подчинялась отцу, жена — мужу^[1], лишившаяся отца, незамужняя женщина — своимъ ближайшимъ родственникамъ мужескаго пола, и этимъ родственникамъ, а не царю была подсудна. Но внутри дома мать семейства была не служанкой, а госпожей. Она не занималась ни молотьбой зерноваго хлѣба ни кухонной стряпней, которыя, по римскімъ понятіямъ, были дѣломъ челяди, а посвящала себя только надзору за служанками и своему веретену, которое было для женщины тѣмъ же, чѣмъ былъ плугъ для мущины^[2]. Римскій народъ такъ же цѣльно и глубоко сознавалъ нравственнныя обязанности родителей къ дѣтямъ, и считал преступнымъ того отца, который не заботился о своихъ дѣтяхъ, или развращалъ ихъ, или даже только растрачивалъ имъ во вредъ свое состояніе. Но съ точки зрѣнiя закона, семействомъ руководила и управляла всемогущая воля отца семейства (pater familias). Передъ нимъ было безправно все, что входитъ въ сферу домашняго быта — волъ и невольникъ и нисколько не менѣе жена и дѣти. Какъ дѣвушка становится законною женою мужчины по его свободному выбору, такъ точно отъ его свободной воли зависитъ воспитывать или невоспитывать дѣтей, которыхъ родитъ ему эта жена. Это воззренiе не истекало изъ равнодушiя къ семейству: напротивъ того, римскій народъ былъ проникнутъ глубокимъ и искреннимъ убѣжденіемъ, что обзаводиться своимъ домомъ и производить на свѣтъ дѣтей — нравственная обязанность и гражданскiй долгь. Едва-ли не единственнымъ примѣромъ пособія выдававшагося въ Римѣ на общинный счетъ, было то постановленіе, что отецъ, у котораго родилась тройня, имѣлъ право на вспомоществованіе; а какъ смотрѣли Римляне на тѣхъ, кто бросалъ своихъ дѣтей немедленво послѣ ихъ рожденія, видно изъ того, что было запрещено бросать сыновй, за исключеніемъ родившихся уродами, и по мевьшей мѣрѣ первую дочь. Но какъ-бы ни казалось вреднымъ для общества бросаніе только что родившихся дѣтей, это запрещеніе скоро превратилось изъ угрозы наказанія въ угрозу религіознаго проклятія, такъ какъ прежде всего существовало правило, что отецъ неограниченный властелинъ въ своемъ домѣ. Отецъ семейства не только держалъ всѣхъ домашнихъ въ самомъ строгомъ повиновеніи, но также имѣлъ право и былъ обязанъ чинить надъ ними судъ и расправу и по своему усмотрѣнію подвергать ихъ тѣлеснымъ наказаніямъ и смертной казни. Взрослый сынъ могъ завести свое особое хозяйство или, какъ выражались Римляне, получить отъ отца въ собственность «особое стадо» (peculium), но по закону все, что пріобрѣталось членами семьи собственнымъ трудомъ или въ видѣ подарка отъ посторонняго лица, въ отцовскомъ домѣ или въ своемъ собственномъ, составляло собственность отца, и пока отецъ былъ живъ, подчиненное ему лицо не могло пріобрѣтать собственности и потому не могло ничего отчуждать иначе, какъ по порученію отъ отца и никогда не могло получать никакого наслѣдства. Въ этомъ отношеніи жена и дѣти стояли совершенно на одномъ ряду съ рабами, которымъ также нерѣдко дозволялось обзаводиться собственнымъ хозяйствомъ и которые также могли отчуждать по порученiю властелина. Отецъ даже могъ передавать постороннему лицу въ собственность какъ своего раба, такъ и своего сына; если покупатель былъ чужеземецъ, то продаваемый ему сынъ становился его рабомъ, если же онъ былъ Римлянинъ, то этотъ сынъ по меньшей мѣрѣ замѣнялъ ему раба, — такъ какъ Римлянинъ не могъ быть рабомъ другаго Римлянина. Власть отца и мужа была ограничена только тѣмъ, что нѣкоторыя изъ самыхъ возмутительныхъ ея злоупотребленiй подвергались какъ установленному закономъ наказанію, такъ и религіозному проклятію; такъ напримѣръ, — кромѣ упомянутаго ранѣе ограниченія отцовскаго права бросать новорожденныхъ дѣтей, — наказаніе угрожало тому, кто продавалъ свою законную жену или своего женатаго сына, а семейнымъ обычаемъ было установлено, что при отправленіи домашняго правосудія отецъ и въ особенности мужъ не могъ постановлять обвинительнаго приговора надъ своими дѣтьми и надъ своей женой, не посовѣтовавшись предварительно какъ съ своими ближайшими кровными родственниками, такъ и съ родственниками своей жены. Но этотъ обычай не былъ легальнымъ ограниченіемъ отцовской власти, такъ какъ призванные къ участію въ домашнемъ судѣ кровные родственники не раздѣляли судейскихъ правъ отца семейства, а только служили ему совѣтниками. Власть главы семейства не только была по своей сущности неограниченной и неотвѣтственной ни передъ кѣмъ, но пока этотъ домашній властелинъ былъ живъ, она также была неизмѣнной и несокрушимой. По греческимъ законамъ точно такъ-же, какъ и по германскимъ, взрослый и фактически самостоятельный сынъ считался и по праву независимымъ отъ своего отца; но власть римскаго отца семейства не могла быть упразднена въ теченіе его жизни ни его преклонными лѣтами, ни его сумасшествіемъ, ни даже его собственной свободной волей; только могла произойти замѣна одного властелина другимъ, такъ какъ ребенокъ могъ перейти путемъ усыновленія подъ власть другаго отца, а вступавшая въ законный бракъ дочь переходила изъ-подъ власти отца подъ власть мужа, — переходила изъ отцовскаго рода и изъ-подъ охраны отцовскихъ боговъ въ родъ мужа и подъ охрану мужниныхъ боговъ, поступая въ такую же зависимость отъ мужа, въ какой прежде находилась отъ отца. По римскому праву, рабу было легче освободиться изъ-подъ власти его господина, чѣмъ сыну изъ-подъ власти его отца; освобожденiе перваго было дозволено еще въ раннюю пору и сопровождалось исполненіемъ несложныхъ формальностей, а освобожденіе втораго сдѣлалось возможнымъ лишь гораздо позднѣе и далекимъ окольнымъ путемъ. Даже въ случаѣ, если господинъ продалъ своего раба, или отецъ своего сына, а покупатель отпустилъ того или другаго на волю, рабъ получалъ свободу, а сынъ снова поступалъ подъ отцовскую власть. Такимъ образомъ, — вслѣдствіе неумолимой послѣдовательности, съ которою Римляне обставили власть отца и мужа — эта власть превратилась въ настоящее право собственности. Однако, не смотря на то, что власть отца семейства надъ его женою и дѣтьми имѣла большое сходство съ его властію надъ рабами и надъ домашнимъ скотомъ, члены семьи все таки рѣзко отличались отъ семейной собственности и фактически и по праву. Кромѣ того, что власть главы семейства была дѣйствительной только внутри дома, она была сама по себѣ преходящей и имѣла въ нѣкоторой мѣрѣ представительный характеръ. Жена и дѣти существовали не исключительно для отца семейства, какъ собственность существуетъ только для собственника и какъ въ управляемомъ абсолютною властію государствѣ подданные существуютъ только для монарха; они, правда, также были предметами права, но они вмѣстѣ съ тѣмъ имѣли и свои собственныя права, — были лицами, а не вещами. Только ихъ права оставались безъ практическаго примѣненія, потому что для единства семьи необходимо, чтобъ она управлялась только однимъ представителемъ; но когда глава семейства умиралъ, сыновья становились сами собой во главѣ своихъ семействъ и въ свою очередь получали надъ женщинами, дѣтьми и имуществомъ такія-же права, какія имѣлъ надъ ними самими ихъ отецъ; напротивъ того, юридическое положеніе раба нисколько не измѣнялось вслѣдствіе смерти его господина.

Семейство и родъ. Единство семьи было такъ крѣпко, что даже смерть главы не вполнѣ его уничтожала. Потомки, сдѣлавшіеся самостоятельными вслѣдствіе этой смерти, все-таки считали себя во многихъ отношеніяхъ за одно цѣлое; это обнаруживалось въ порядкѣ наслѣдованія и во многихъ другихъ случаяхъ, въ особенности при установленіи положенія вдовы и незамужнихъ дочерей. Такъ какъ по самымъ древнимъ римскимъ понятіямъ женщина была неспособна пользоваться властію ни надъ другими, ни надъ самой собою, то власть надъ нею или — по болѣе мягкому выраженію — опека (tutela) надъ нею по-прежнему принадлежала ея семьѣ и переходила отъ умершаго главы семейства къ ближайшимъ членамъ семьи мужескаго пола, то есть, власть надъ матерью переходила къ ея сыновьямъ, власть надъ сестрами — къ ихъ братьямъ. Такимъ образомъ, однажды основанная семья непереставала существовать до тѣхъ поръ, пока невымирало мужское потомство ея основателя; но связь одного поколѣнія съ другимъ, конечно, мало по малу ослабѣвала и въ концѣ даже становилось невозможнымъ доказать первоначальное единство ихъ происхожденія. На этомъ и только на этомъ основано различіе семьи отъ рода или, по римскому выраженію, агнатовъ отъ родичей. Подъ этими обоими выраженіями разумѣется мужская линія; но семья заключаетъ въ себѣ только тѣхъ индивідуумовъ, которые въ состояніи доказать свое происхожденіе отъ одного общаго родоначальника, восходя отъ одного поколѣнія къ другому, а родъ заключаетъ въ себѣ и тѣхъ, кто въ состояніи доказать только свое происхожденіе отъ одного общаго предка, но не въ состояніи въ точности указать всѣхъ промежуточныхъ членовъ рода и, стало быть, степени родства. Это очень ясно выражается въ римскихъ именахъ, какъ напримѣръ, когда говорится: «Квинтъ, сынъ Квинта, внукъ Квинта и такъ далѣе… Квинтіевъ»; здѣсь семейная связь сохраняется, пока каждый изъ восходящихъ членовъ семейства обозначается отдѣльно, а съ той минуты, какъ она прерывается, ее дополняетъ родъ, то есть происхожденіе отъ одного общаго предка, оставившаго всѣмъ своимъ потомкамъ въ наслѣдство названіе дѣтей Квинта.

Домочадцы. Къ этимъ крѣпко замкнутымъ и соединеннымъ подъ властію одного повелителя семьямъ, или-же къ происшедшимъ отъ ихъ разложенія фамильнымъ и родовымъ единицамъ, также принадлежали и другіе люди — не гости, то есть не члены другихъ однородныхъ обществъ, временно пребывавшіе въ чужомъ домѣ, и не рабы, считавшіеся по закону не членами семейства, а его собственностью, но люди не менѣе зависимые (clientes отъ cluere), то есть такіе, которые не будучи свободными гражданами какой либо общины, тѣмъ не менѣе живутъ въ общинѣ и пользуются свободой благодаря чьему-либо покровительству. Сюда принадлежали частію люди, покинувшіе свою родину и нашедшіе убѣжище у какого нибудь иноземнаго покровителя, частію тѣ рабы, по отношенію къ которымъ ихъ господинъ временно отказался отъ пользованія своими правами и которымъ онъ даровалъ фактическую свободу. Эти отношенія въ сущности не были такъ-же строго-законными, какъ отношенія къ гостю; кліентъ оставался несвободнымъ человѣкомъ, для котораго неволя смягчалась даннымъ ему честнымъ словомъ и обычаями. Оттого-то домашніе кліенты и составляли вмѣстѣ съ настоящими рабами домашнюю челядь (familia), зависѣвшую отъ произвола гражданина (patronus или patricius); оттого-то самыя древнія постановленія предоставляли гражданину право отбирать имущество кліента частію или сполна, въ случаѣ надобности снова обращать кліента въ рабство и даже наказывать его смертію; а то было лишь фактическое различіе между рабомъ я кліентомъ, что этими правами домашняго властелина не такъ легко было пользоваться во всемъ ихъ объемѣ надъ кліентами, какъ надъ настоящими рабами, и что, съ другой стороны, нравственная обязанность господина пещись о его собственныхъ людяхъ и быть ихъ заступникомъ, получила болѣе важное значеніе по отношенію къ кліентамъ (фактически поставленнымъ въ положеніе болѣе свободныхъ людей), нежели по отношенiю къ рабамъ. Фактическая свобода кліента должна была близко подходить къ легальной, въ особенности въ томъ случаѣ, когда отношенiя между кліентомъ и его патрономъ не прерывались при нѣсколькихъ поколѣніяхъ; когда и тотъ, кто отпустилъ на волю, и тотъ, кто отпущенъ на волю, умерли, было бы вопіющей несправедливостью, еслибы потомки перваго потребовали права собственности надъ потомками втораго. Такимъ образомъ даже въ домѣ римскаго отца семейства образовалась особая сфера подначальныхъ вольныхъ людей, отличавшихся отъ рабовъ столько-же, сколько и отъ равноправныхъ родичей. Римская община. Этотъ римскій домъ послужилъ основой для римскаго государства и въ его элементахъ и въ его внѣшней формѣ. Народная община образовалась изъ замѣтнаго и во всѣхъ другихъ случаяхъ соединенія древнихъ родовъ Ромиліевъ, Волтиніевъ, Фабіевъ и такъ далѣе, а римская территорія образовалась изъ соединенія принадлежавшихъ этимъ родамъ земельныхъ участковъ (стр. 36); римскимъ гражданіномъ былъ тотъ, кто принадлежалъ къ которому либо изъ тѣхъ родовъ. Всякій бракъ, заключенный въ этой сферѣ съ соблюденіемъ обычныхъ формальностей, считался законнымъ римскимъ бракомъ и сообщалъ дѣтямъ право гражданства; а дѣти, родившіяся отъ незаконныхъ браковъ или внѣ брака, исключались изъ общиннаго союза. Римскіе граждане называли себя «отцовскими дѣтьми» (patricii) именно потому, что они одни легально имѣли отца. Роды́ вошли въ составъ государства такими, какими прежде были, — со всѣми принадлежавшими къ нимъ семьями. Сферы семейныя и родовыя неутратили своего существованія и внутри государства, но положеніе, которое занимали въ нихъ отдѣльныя лица, не имѣло значенія передъ государствомъ, такъ что сынъ стоялъ въ семействѣ ниже отца, а по своимъ политическимъ обязанностямъ и правамъ стоялъ наравнѣ съ нимъ. Положеніе домочадцевъ натурально измѣнилось въ томъ отношеніи, что вольноотпущенники и кліенты каждаго патрона были терпимы ради его въ цѣлой общинѣ; хотя они и считались состоявшими подъ покровительствомъ того семейства, къ которому принадлежали, но на самомъ дѣлѣ оказывалось, что домочадцы членовъ общины не могли быть вполнѣ устранены отъ богослуженія и отъ общественныхъ празднествъ, не смотря на то, что они, конечно, не имѣли, настоящихъ гражданскихъ правъ и не несли настоящихъ гражданскихъ обязанностей. Это было еще болѣе замѣтно на тѣхъ, кто состоялъ подъ покровительствомъ всей общины. Такимъ образомъ государство состояло, какъ и домъ частнаго человѣка, изъ своихъ и изъ постороннихъ людей, изъ гражданъ и изъ пришлыхъ людей.

Царь. Какъ элементами служили для государства роды́, состоявшіе изъ семействъ, такъ и форма государственнаго устройства была какъ въ частностяхъ такъ и въ цѣломъ подражаніемъ семейной. Сама природа даетъ семейству отца, съ которымъ и начинается и кончается его существованіе. Но въ народной общинѣ, существованію которой непредвидится конца, нѣтъ такого естественнаго главы, по меньшей мѣрѣ его не было въ римской общинѣ, которая состояла изъ свободныхъ и равныхъ между собою земледѣльцевъ и которая не могла похвалиться никакою знатью по милости Божіей. Поэтому кто-нибудь изъ ея среды становился ея вождемъ (rex) и главою въ домѣ римской общины, а въ болѣе позднюю пору находились въ жилищѣ этого вождя или рядомъ съ этимъ жилищемъ вѣчно пылавшій очагъ и плотно запертая кладовая общины, римская Веста и римскіе Пенаты такимъ образомъ во всемъ, что принадлежало къ этому высшему дому, наглядно выражалось единство всего Рима. Вступленіе царя въ должность совершалось по закону немедленно вследъ за открытіемъ вакаціи и вслѣдъ за избраніемъ преемника умершему царю; но обязанность быть вѣрной царю и повиноваться ему лежала на общинѣ только съ той минуты, какъ царь созвалъ способныхъ носить оружіе вольныхъ людей и формально принялъ ихъ въ свое подданство. Послѣ того, онъ имѣлъ въ общинѣ совершенно такую-же власть, какая принадлежала въ домѣ отцу семейства, и подобно этому послѣднему властвовалъ до конца своей жизни. Онъ имѣлъ дѣло съ богами общины, которыхъ вопрошалъ и умиротворялъ (auspicia publica); онъ-же назначалъ всѣхъ жрецовъ и жрицъ. Договоры, которые онъ заключалъ отъ имени общины съ иноземцами, были обязательны для всего народа, хотя въ другихъ случаяхъ ни для какого члена общины не считался обязательнымъ договоръ, заключенный съ лицемъ, непринадлежавшимъ къ этой общинѣ. Его воля (imperium) была всемогущей и въ мирныхъ дѣлахъ и въ военныхъ; оттого-то повсюду, гдѣ онъ появлялся въ своемъ оффиціальномъ званіи, впереди его шли вѣстовые (lictores отъ licere, приглашать, требовать) съ топорами и прутьями. Онъ одинъ имѣлъ право обращаться къ гражданамъ съ публичною рѣчью и въ его рукахъ находились ключи отъ общиннаго казнохранилища. Ему точно такъ-же, какъ и отцу семейства, принадлежало право наказывать и отправлять правосудіе. Онъ налагалъ исправительныя наказанія, а именно палочные удары, за нарушеніе обязанностей военной сдужбы. Онъ былъ судьею по всѣмъ гражданскимъ и уголовнымъ дѣламъ и могъ безусловно отнимать и жизнь и свободу, такъ что по его приказанію гражданинъ могъ быть отданъ своему согражданину въ замѣнъ раба и даже могъ быть проданъ въ дѣйствительное рабство — стало-быть въ чужіе края; послѣ того, какъ онъ постановлялъ смертный приговоръ, онъ могъ дозволять воззваніе къ народу о помилованіи, но не былъ къ тому обязанъ. Онъ призывалъ народъ къ войнѣ и начальствовалъ арміей, но онъ также былъ обязанъ являться на мѣсто пожара, когда били въ набатъ. Какъ отецъ семейства былъ не только высшимъ, но также единственнымъ властелиномъ въ домѣ, такъ и царь былъ не только высшимъ, но также единственнымъ властелиномъ въ государствѣ; онъ могъ составлять коллегіи изъ лицъ, спеціально изучившихъ священныя или общественныя узаконенія, и обращаться къ нимъ за совѣтами; чтобъ облегчить бремя верховной власти, онъ могъ возлагать на другихъ нѣкоторыя изъ своихъ обязанностей, какъ напримѣръ сношенія правительства съ гражданствомъ, командованіе арміей во время войны, разрѣшеніе не особенно важныхъ тяжебныхъ дѣлъ, разслѣдованiе преступленій, а когда онъ былъ вынужденъ отлучиться изъ городскаго округа, могъ оставлять тамъ градоначальника (prefectus urbi) съ неограниченными правами намѣстника; но всякая должностная власть при царской власти истекала изъ этой послѣдней, и каждое должностное лицо находилось при должности только по волѣ царя и пока это было ему угодно. Вообще, должностныя лица древнѣйшей эпохи, какъ временный градоначальникъ, такъ и начальникъ отрядовъ (tribuni отъ tribus, часть) пѣхоты (milites) и конницы (celeres), были ничѣмъ инымъ, какъ уполномоченными царя, а вовсе не должностными лицами въ позднѣйшемъ смыслѣ этого слова — Царская власть не имѣла никакихъ легальныхъ предѣловъ и не могла ихъ имѣть: надъ главою общины не могло быть судьи внутри общины, точно такъ-же, какъ надъ главою семейства не могло быть судьи внутри семейства. Его власть прекращалась только съ его смертью. Избраніе новаго царя эависѣло отъ совѣта старшинъ, къ которому переходила власть на время междуцарствія (interregnum). Гражданство принимало формальное участіе въ избраніи царя только послѣ того, какъ онъ былъ назначенъ; по закону, царская власть исходила изъ никогда не умиравшей коллегіи отцовъ (patres), которая возводила новаго царя въ его пожизненное званіе чрезъ посредство временнаго носителя царской власти. Такимъ образомъ, «высокое божеское благословленіе, подъ которымъ былъ основанъ славный Римъ», переходило въ непрерывной послѣдовательности отъ перваго носителя царскаго званія къ его преемникамъ и единство государства сохранялось неизмѣннымъ несмотря на перемѣну повелителей. Это единство римскаго народа, наглядно изображавшееся въ религіозной сферѣ римскимъ Діовисомъ, легально олицетворялось въ царѣ, которому поэтому и дали внѣшнюю обстановку высшаго божества: колесница внутри такого города, гдѣ всѣ обыкновенно ходили пѣшкомъ, жезлъ изъ слоновой кости съ орломъ, румяны на щекахъ, сдѣланный изъ золота дубовый вѣнокъ — все это были внѣшнія отличія какъ римскаго бога, такъ и римскаго царя. Но было-бы большой ошибкой считать римское государственное устройство за теократію; понятія о богѣ и о царѣ никогда не сливались у Италійцевъ такъ, какъ они сливались у Египтянъ и у восточныхъ народовъ. Царь не былъ для народа богомъ, а скорѣе былъ собственникомъ государства. Поэтому мы и не находимъ у Римлянъ понятія объ особой божіей благодати, низпосланной на одинъ родъ, или о какой-либо таинственной волшебной силѣ, благодаря которой царь считался-бы иначе созданнымъ, чѣмъ другіе люди; знатное происхожденіе и родство съ прежними правителями государства считались рекомендаціей, но не были необходимымъ условіемъ; напротивъ того, каждый здоровый душою и тѣломъ, совершеннолѣтній Римлянинъ могъ достигнуть царскаго званія^[3]. Стало-быть царь былъ не болѣе, какъ простой гражданинъ, поставленный во главѣ себѣ равныхъ земледѣльцевъ или воиновъ или за свои заслуги или благодаря удачѣ, но главнымъ образомъ потому, что въ каждомъ домѣ долженъ быть только одинъ властелинъ. Какъ сынъ беспрекословно повиновался отцу, хотя и не считалъ себя ниже своего отца, такъ и гражданинъ подчинялся властелину, не считая его за болѣе совершенное существо. Въ этомъ и заключалось нравственное и фактическое ограниченіе царской власти. Конечно, Царь могъ совершать много несправедливостей безъ прямаго нарушенія законовъ страны: онъ могъ уменьшать ту долю добычи, на которую имѣли право его соратники, могъ налагать слишкомъ тяжелыя барщинныя работы или посягать на собственность гражданъ путемъ разныхъ поборовъ; но когда онъ это дѣлалъ, онъ позабывалъ, что его могущество исходитъ не отъ Бога, а съ божьяго соизволенія отъ народа, которому онъ служилъ представителемъ, — а кто-же защитилъ-бы его въ томъ случаѣ, еслибы этотъ народъ позабылъ о принесенной ему присягѣ? Легальное ограниченіе царской власти заключалось въ томъ, что царь былъ уполномоченъ только примѣнять законы, а не измѣнять ихъ, и что всякое уклоненiе отъ закона, — если оно не было предварительно одобрено народнымъ собраніемъ и совѣтомъ старшинъ — считалось такимъ ничтожнымъ и тираническимъ съ его стороны дѣяніемъ, которое не могло имѣть никакихъ законныхъ послѣдствій. Стало-быть и въ нравственномъ отношеніи и въ легальномъ царская власть была въ самомъ своемъ основаніи отлична отъ теперешняго самодержавія, и въ нашемъ быту нѣтъ ничего похожаго ни на римскій домъ ни на римское государство.

Народная община. Что́ касается ввутренняго раздѣленія гражданства, то оно было основано на исконномъ правилѣ, что десять домовъ составляютъ родъ (gens), десять родовъ или сто домовъ — попечительство (curia, конечно одного происхожденія съ curare = coerare, ϗοίρανος), десять попечительствъ или сто родовъ или тысяча домовъ — общину; при этомъ каждый домъ долженъ былъ доставлять одного пѣхотинца (отсюда mil-es, какъ equ-es, тысячный), а каждый родъ — одного всадника и одного совѣтника. Въ соединенныхъ общинахъ каждая изъ нихъ, естественно, являлась частію (tribus) цѣлой общины (на умбрійскомъ и оскскомъ языкахъ tota), и основная цифра внутренняго дѣленія повторялась столько разъ, сколько было такихъ частей. Хотя это дѣленіе первоначально относилось къ личному составу гражданства, но оно также примѣнялось къ поземельной собственности въ той мѣрѣ, въ какой эта собственность была въ дѣйствительности раздроблена. Не подлежитъ сомнѣнію, что кромѣ такого раздѣленія на части существовали и куріальные участки, такъ какъ въ числѣ тѣхъ немногихъ, дошедшихъ до насъ по преданію названій курій, которыя, по видимому, были родовыми, какъ напримѣръ Faucia, встрѣчаются и мѣстныя, какъ напримѣръ Veliensis; сверхъ того встрѣчается и очень древняя полевая мѣра, соотвѣтствовавшая куріи изъ ста домовъ — такъ-называвшаяся «сотня» (centuria), которая состояла изъ ста дворовыхъ участковъ, каждый величиною приблизительно въ два моргена. Слѣдуетъ полагать, что въ эти древнѣйшія времена общиннаго землевладѣнія родовые участки, о которыхъ уже было говорено ранѣе (стр. 36), были самой мелкой единицей полеваго дѣленія. Эта организація встрѣчается въ самомъ простомъ своемъ видѣ въ тѣхъ латинскихъ или гражданскихъ общинахъ, которыя возникли подъ римскимъ вліяніемъ въ болѣе позднюю пору; въ каждой изъ этихъ общинъ было по сту совѣтниковъ (centumviri) и каждый изъ этихъ совѣтниковъ назывался «главою десяти домовъ» (devurio)^[4]. Тѣ-же нормальныя цифры встрѣчаются и въ древнѣйшихъ преданіяхъ о томъ, что въ раздѣленномъ на три части Римѣ было тридцать курій, триста родовъ, триста всадниковъ, триста сенаторовъ, три тысячи домовъ и столько-же пѣхотныхъ солдатъ.

Нѣтъ ничего болѣе достовѣрнаго, чѣмъ то, что эта древнѣйшая форма государственнаго устройства возвикла не въ Римѣ, а была исконнымъ учрежденiемъ у всѣхъ Латиновъ, быть можетъ, даже до ихъ раздѣленія на племена. Достойная въ подобныхъ вопросахъ довѣрія, римская конституціонная традиція, у которой есть исторія для всѣхъ другихъ дѣленій гражданства, упоминаетъ лишь о куріальномъ дѣленіи, возникшемъ вмѣстѣ съ городомъ; съ этимъ вполнѣ согласуется и то, что куріальная организація существовала не въ одномъ Римѣ, а по новооткрытой схемѣ латинскаго общиннаго устройства была существенною принадлежностью латинскаго городскаго права. — Напротивъ того, нелегко придти къ какому-нибудь безошибочному заключенію о цѣли и о практическомъ достоинствѣ этой схемы. Ея основой, очевидно, было раздѣленіе на куріи. Что «части» (трибы) не имѣли въ ней существеннаго значенія, видно уже изъ того, что какъ ихъ существованіе, такъ и ихъ число были случайными; тамъ, гдѣ онѣ встрѣчались, онѣ, конечно, могли имѣть только то значеніе, что въ нихъ сохранялось воспоминанiе о той эпохѣ, когда каждая изъ этихъ частей еще составляла особое цѣлое^[5]. Изъ преданій вовсе невидно, чтобы отдѣльная часть имѣла особое начальство и особыя сходки, и очень вѣроятно, что въ интересѣ единства общины вошедшимъ въ ея составъ частямъ никогда ничего подобнаго не предоставлялось. Даже въ арміи, хотя пехота имела столько-же паръ начальниковъ, сколько было въ общинѣ частей, но каждая изъ этіхъ паръ военныхъ трибуновъ не начальствовала ополченіемъ трибы, а какъ каждый изъ этихъ военныхъ трибуновъ въ отдѣльности, такъ и всѣ они вмѣстѣ взятые начальствовали надъ всей пѣхотой. Подобно «частямъ» и роды, равно какъ семьи могли иметь при такомъ устройствѣ, хотя и по совершенно другимъ причинамъ, скорѣе формальное, чѣмъ практическое значеніе. Границы племени и дома устанавливаются природой. Законодательная власть могла вводить въ этой сферѣ измѣненія, могла раздѣлять многочисленный родъ на-двое и считать его за два рода, или же соединять нѣсколько немногочисленныхъ родовъ въ одинъ и точно такимъ же образомъ уменьшать или увеличивать число и самыхъ семействъ. Тѣмъ не менѣе Римляне всегда считали кровное родство за основу родовой и въ особенности семейной связи и потому вторженіе римской общины въ эту сферу могло быть лишь ограниченнымъ, такъ что ея основной родственный характеръ оставался неизмѣннымъ. Поэтому, хотя число семействъ и родовъ въ латинскіхъ общинахъ, быть можетъ, первоначально считалось постояннымъ, но вслѣдствіе того, что случайность мѣшается во всѣ человѣческия дѣла, оно должно было скоро измѣниться и нормальная схема ровно въ тысячу семействъ и ровно во сто родовъ могла имѣть не одно идеальное значеніе лишь при первыхъ зачаткахъ этого учрежденія, которое уже въ началѣ исторіи представляется намъ вполнѣ развитымъ^[6]. Полное отсутствіе какого либо реальнаго примѣненія этихъ цифръ бесспорно доказываетъ ихъ практическую негодность. Изъ преданій не видно и само по себѣ неправдоподобно, чтобъ каждый домъ доставлялъ по одному пѣхотинцу, а каждый родъ по одному всаднику; хотя въ общей сложности пѣхотинцевъ набирали въ числѣ трехъ тысячъ, а всадниковъ въ числѣ трехъ сотъ, но при набираніи ихъ по одиночкѣ, безъ сомнѣнія, съ древнѣйшихъ временъ служили руководствомъ чисто-практическія соображенія; если же тѣ нормальныя цифры не были совершенно отброшены, то причиной этого было ничто иное, какъ глубоко укоренившаяся въ латинскомъ быту склонность къ логическому или даже схематическому урегулированію всѣхъ условій общественной жизни. И такъ, въ этомъ древнѣйшемъ государственномъ организмѣ остаются единственными дѣятельными членами куріи, которыя были въ числѣ десяти, а тамъ, гдѣ община состояла изъ нѣсколькихъ частей, въ числѣ десяти на каждую часть. Такое попечительство представляло дѣйствительную корпоративную единицу, члены которой собирались по меньшей мѣрѣ на общія торжества, во главѣ каждаго изъ этихъ попечительствъ стоялъ особый попечитель (curio) и каждое изъ нихъ имѣло особаго жреца (flamen curialis): безъ сомнѣнія, также по куріямъ производились наборы рекрутъ и перепись, происходили сходки гражданъ и подавались голоса. При первоначальномъ введеніи этихъ порядковъ, конечно, не имѣлось въ виду одно голосованіе, такъ какъ въ противномъ случаѣ число частей было бы нечетное.

Гражданское равенство. Въ противоположность рѣзкому различію между гражданами и негражданами, внутри самаго гражданства существовала полная равноправность. Едва-ли найдется какой-либо другой народъ, у котораго эти два принципа были проведены съ такою-же безпощадной послѣдовательностью, какъ у Римлянъ. Рѣзкое различіе гражданъ от негражданъ, какъ кажется, ни въ чемъ не выказалось у Римлянъ такъ наглядно, какъ въ практическомъ примѣненіи очень древнихъ постановленій о почетномъ гражданствѣ, первоначально имѣвшихъ цѣлію сгладить это различіе. Когда иноземецъ былъ, по приговору общины, принятъ въ среду гражданъ, онъ могъ или отказаться отъ своихъ прежнихъ правъ гражданина и вполнѣ поступить въ число членовъ новой общины, или же присоединить къ своему прежнему праву гражданства вновь пріобрѣтенное. Такъ было въ самыя древнія времена и такъ всегда было въ Элладѣ, гдѣ и въ болѣе позднюю пору одно и то же лицо нерѣдко бывало одновременно гражданиномъ нѣсколькихъ общинъ. Но болѣе сильно развитое въ Лаціумѣ сознаніе общинной самостоятельности не допускало, чтобъ одно и то же лице могло быть одновременно гражданиномъ двухъ общинъ и потому, — въ томъ случаѣ, когда вновь избранный гражданинъ не желалъ отказываться отъ своихъ прежнихъ правъ, — тамъ было признано за номинальнымъ почетнымъ гражданствомъ лишь то право на дружеское гостепріимство и покровительство, которое уже изстари принадлежало даже иноземцамъ. Но съ этими упорными усиліями римской гражданской общины огородить себя извнѣ шло рука объ руку безусловное устраненіе всякой неравноправности между ея членами. Уже ранѣе было упомянуто о томъ, что та неравноправность, которая существовала внутри семейства и, конечно, не могла быть устранена, по меньшей мѣрѣ игнорировалась общиной, и что тотъ, кто въ качествѣ сына находился въ безусловной зависимости отъ своего отца, могъ сдѣлаться его повелителемъ въ качествѣ гражданина. Но сословныхъ преимуществъ вовсе не было, а тѣмъ, что Тиціи стояли въ очередномъ порядкѣ выше Рамновъ и вмѣстѣ съ этими послѣдними выше Луцеровъ, нисколько не нарушалось ихъ легальное равноправіе. Гражданская конница, въ ту пору употреблявшаяся спѣшенной или верхомъ впереди боевой линіи для рукопашныхъ схватокъ и составлявшая скорѣе отборный или резервный отрядъ, чѣмъ иначе вооруженный, заключала въ себѣ самыхъ достаточныхъ, исправно-вооруженныхъ и испытанныхъ людей и потому, конечно, пользовалась бо́льшимъ почетомъ, чѣмъ пѣхота; но и это различіе было чисто-фактическимъ, такъ какъ каждый патрицій, безъ сомнѣнія, могъ поступать въ конницу. Единственнымъ источникомъ правовыхъ различій было легальное раздѣленіе гражданства по разрядамъ; во всемъ остальномъ равноправность всѣхъ членовъ общины признавалась вполнѣ и даже выражалась въ ихъ наружномъ видѣ. Правда, одежда отличала главу общины отъ ея членовъ, совѣтника отъ тѣхъ гражданъ, которые не входили въ составъ совѣта, взрослаго и обязаннаго нести военную службу мужчину отъ мальчика, еще неспособнаго къ военной службѣ; но помимо этихъ отличій всѣ люди богатые и знатные, точно такъ-же, какъ и люди бѣдные и незнатные, должны были являться публично не иначе, какъ въ простомъ плащѣ (toga), сдѣланномъ изъ бѣлой шерстяной матеріи. Эта полная равноправность гражданъ, безъ сомнѣнія, имѣла свой корень въ индо-германскомъ общинномъ устройствѣ; но въ томъ тѣсномъ смыслѣ, въ какомъ ее понимали и примѣняли на практикѣ Римляне, она была самой выдающеюся и самой богатой послѣдствіями особенностью латинской націи; при этомъ не слѣдуетъ позабывать, что въ Италіи латинскіе переселенцы не подчинили себѣ никакой расы, ранѣе ихъ тамъ поселившейся и менѣе ихъ способной къ цивилизаціи (стр. 9) и, стало-быть, тамъ не было того главнаго повода, по которому возникли въ Индіи — касты, въ Спартѣ, въ Ѳессаліи и вообще въ Элладѣ — знать и, по всему вѣроятію, въ Германіи — раздѣленіе на сословія.

Гражданскія повинности. Само собою разумѣется, что для государственнаго хозяйства служило опорой гражданство. Самою важною изъ гражданскихъ повинностей была воинская, такъ какъ только граждане имѣли право и были обязаны носить оружіе. Гражданство было также и «воинствомъ» (popolus одного происхожденія съ populari, опустошать); въ древнихъ молитвахъ этихъ воиновъ называли «вооруженнымъ копьями ополченіемъ» (pilumnus poplus) и призывали на нихъ благословеніе Марса, а царь, обращаясь къ нимъ, называлъ ихъ «копьеносцами» (quirites) ^[7]. О томъ, какъ набиралась наступательная рать (legio — сборъ), уже было говорено ранѣе; въ раздѣлявшейся на три части римской общинѣ она состояла изъ трехъ сотенъ (centuriae) всадниковъ (celeres — быстрыхъ, или f exuntes — изворотливыхъ), находившихся подъ начальствомъ трехъ предводителей конныхъ отрядовъ (tribuni celerum)^[8] и изъ трехъ тысячъ пѣхотинцевъ (milites), находившихся подъ начальствомъ трехъ предводителей пѣхотныхъ отрядовъ (tribuni militum); эти послѣдніе, по всему вѣроятію, были изстари ядромъ общиннаго ополченія. Въ составъ этой арміи, вѣроятно, также входили нестроевые, легко-вооруженные люди, въ особенности стрѣлки изъ лука. Главнокомандующимъ обыкновенно былъ самъ царь. Кромѣ военной службы, на гражданинѣ, вѣроятно, лежали и другія личныя повинности, какъ напримѣръ обязанность исполнять порученія царя и въ военное и въ мирное время (стр. 63) равно какъ работы по воздѣлыванію царскихъ полей и по постройкѣ общественныхъ зданій; какимъ тяжелымъ бременемъ была для общины въ особенности постройка городскихъ стѣнъ, видно изъ того, что за этими стѣнами осталось названіе «рабочихъ повинностей» (moenia). Но постояннаго обложенія прямыми налогами вовсе не было, точно такъ-же, какъ не 6ыло и регулярныхъ государственныхъ расходовъ. Оно и не требовалось для покрытия общественныхъ расходовъ, потому что государство не давало никакого вознагражденія ни за военную службу, ни за барщинныя работы, ни вообще за какую-либо общественную службу, а если такое вознагражденіе и давалось, то оно уплачивалось или тѣмъ участкомъ, на которомъ лежала повинность, или темъ лицомъ, которое само не могло или не желало нести службу. Необходимыя для общественнаго богослуженія жертвенныя животныя добывались путемъ взысканія судебныхъ пошлинъ, такъ какъ тотъ, кто проигралъ свое дѣло въ судѣ, долженъ былъ уплатить государству «пеню скотомъ»(sacramentum), соразмѣрно съ цѣною предмета тяжбы. На то, чтобъ граждане общины постоянно дѣлали какія-либо дарственныя приношенія царю, нѣтъ никакихъ указаній. Но основавшіе въ Римѣ свою осѣдлость неграждане (aerarii), какъ кажется, должны были уплачивать ему охранную пошлину. Кромѣ того царь получалъ портовыя пошлины (стр. 46) и доходы съ коронныхъ земель, а именно пастбищную пошлину (scriptura) со скота, который кормился на общинномъ выгонѣ, и часть урожая (vectigalia) въ замѣнъ наемной платы отъ тѣхъ, кто пользовался государственными полями. Къ этому слѣдуетъ присовокупить прибыль отъ той пени, которая уплачивалась скотомъ, отъ конфискацій и отъ военной добычи. Наконецъ, въ случаѣ крайней необходимости, взыскивался налогъ (tributum), который впрочемъ считался чѣмъ-то въ родѣ принудительнаго займа и возвращался, когда наступали болѣе счастливыя времена; взыскивался-ли онъ со всего осѣдлаго населенія безъ всякаго различія между гражданами и негражданами или же только съ однихъ гражданъ, трудно рѣшить, но послѣднее предположеніе болѣе правдоподобно. Царь управлялъ финансами; но государственная собственность не смѣшивалась съ личною царскою собственностью, которая, — судя по рассказамъ объ обширныхъ земельныхъ владѣніяхъ послѣдняго римскаго царскаго рода Тарквиніевъ, — вероятно, всегда была очень значительна, а пріобрѣтенныя войною земли, какъ кажется, всегда считались государственною собственностью. Трудно рѣшить, была-ли власть царя въ управленіи общественнымъ достояніемъ ограничена какими-нибудь установленными обычаями, и если была, то въ какой мѣрѣ; только изъ позднѣйшихъ установленій видно, что въ дѣлахъ этого рода никогда не спрашивалось мнѣніе гражданъ; напротивъ того, вѣроятно, существовало обыкновеніе совѣщаться съ сенатомъ при взысканіи вышеупомянутаго налога (tributum) и при раздѣленіи пріобрѣтенныхъ войною пахатныхъ полей.

Права гражданства. Но римское гражданство выступаетъ на сцену не въ одной только роли исполнителя повинностей и служителя; оно участвовало и въ общественномъ управленіи. Всѣ члены общины, за исключеніемъ женщинъ и еще неспособныхъ носить оружіе малолѣтнихъ мущинъ, стало-быть, — какъ они называются въ воззваніяхъ, — всѣ «копьеносцы» (quirites) сходились на мѣсто народныхъ собраній, когда царь созывалъ ихъ для того, чтобъ сдѣлать имъ какое-нибудь сообщеніе (conventio, contio), или же формально назначалъ имъ на третью недѣлю (in trinum noundinum) сходку (comitia) для того, чтобъ отобрать отъ нихъ отвѣты по куріямъ. На такія сходки онъ формально созывалъ, по обыкновенію, два раза въ годъ, на 24 марта и на 24 мая, но сверхъ того такъ часто, какъ находилъ это нужнымъ; но граждане всегда созывались не для того, чтобъ говорить, а для того, чтобъ слушать, и не для того, чтобъ дѣлать вопросы, а для того, чтобъ отвѣчать на нихъ. На сходкѣ никто не говорилъ, кромѣ царя или кромѣ того, кому царь это дозволялъ; граждане только отвѣчали на царскій вопросъ безъ коментаріевъ, безъ объясненія мотивовъ, безъ оговорокъ и не раздѣляя вопроса на части. Тѣмъ не менѣе римская гражданская община, — точно такъ-же, какъ германская и, по всему вѣроятію, точно такъ-же, какъ самая древняя индо-германская, — была настоящей и высшей представительницей идеи государственнаго самодержавія, хотя при обыкновенномъ ходѣ вещей это самодержавіе заключалось или выражалось только въ томъ, что гражданство добровольно обязывалось повиноваться своему главѣ. Съ цѣлію вызвать такое обязательство, царь обращался, послѣ своего вступленія въ должность, къ собравшимся куріямъ съ вопросомъ: намѣрены-ли онѣ быть ему вѣрными и покорными и признавать, по установленному обыкновенію, и его собственную власть и власть его разсыльныхъ (lictores), — съ вопросомъ, на который, безъ сомнѣнія, нельзя было отвѣчать отрицательно, точно такъ-же, какъ въ наслѣдственной монархіи нельзя отказаться отъ точно такого-же изъявленія покорности. Отсюда самъ собою вытекалъ тотъ фактъ, что при нормальномъ ходѣ дѣлъ гражданство не принимало въ качествѣ самодержца участія въ управленіи общественными дѣлами. Пока общественная дѣятельность ограничивается примѣненіемъ существующихъ установленій, въ нее не можетъ и не должна вмѣшиваться верховная власть государства: управляетъ законъ, а не законодатель. Другое дѣло, если являлась необходимость что-либо измѣнить въ установленныхъ закономъ порядкахъ или только допустить уклоненіе отъ этихъ порядковъ въ какомъ нибудь отдѣльномъ случаѣ; тогда и по римскому государственному устройству гражданство принимало на себя дѣятельную роль и пользовалось своею верховною властію при содѣйствіи царя или того, кто замѣнялъ царя на время междуцарствія. Подобно тому, какъ легальныя отношенія между правителемъ и управляемыми освящались въ формѣ договора посредствомъ словесныхъ опросовъ и отвѣтовъ, и всякій самодержавный актъ общины совершался путемъ предложенія (rogatio), съ которымъ царь обращался къ гражданамъ, и которое было одобрено большинствомъ курій, въ этомъ случаѣ куріи, безъ сомнѣнія, могли и отказать въ своемъ одобреніи. Поэтому у Римлянъ законъ имѣлъ иное значеніе, чѣмъ у насъ, — это было не предписаніе, данное монархомъ членамъ общины, а договоръ, заключенный между различными органами государственной власти путемъ даннаго на вопросъ отвѣта ^[9]. Заключеніе такого законодательнаго договора было необходимо во всѣхъ тѣхъ случаяхъ, когда приходилось вступать въ противорѣчіе съ легальными порядками. Такъ напримѣръ, при обыкновенныхъ легальныхъ порядкахъ каждый могъ безпрепятственно отдавать свою собственность кому пожелаетъ, только съ тѣмъ условіемъ, что немедленно передастъ ее въ другія руки; но, по закону, никто не могъ безъ дозволенія общіны временно удержівать въ своихъ рукахъ собственность, которая должна перейти послѣ его смерти къ другому лицу, а такое дозволеніе община могла давать не только во время своей сходки на площади, но и во время приготовленій къ бою. Отсюда и произошли завѣщанія. При обыкновенныхъ легальныхъ порядкахъ, свободный человѣкъ не могъ безъ одобренія общины ни утратить ни уступить своего неотчуждаемаго сокровища — свободы, а потому и тотъ, кто не былъ подчиненъ никакому отцу семейства, не могъ безъ разрѣшенія общіны вступить въ какое-либо семейство въ замѣнъ сына. Отсюда adrogatio — усыновленіе. При обыкновенныхъ легальныхъ порядкахъ, право гражданства могло быть пріобрѣтаемо только рожденіемъ, и не могло быть утрачено, кромѣ того случая, когда община даруетъ патриціатъ или дозволитъ его уступить, а то и другое, безъ сомнѣнія, не могло законно совершиться безъ разрѣшенія курій. При обыкновенныхъ легальныхъ порядкахъ, призваннаго достойнымъ казни преступника ожидала неизбѣжная смерть послѣ того, какъ смертный приговоръ надъ нимъ уже былъ постановленъ царемъ или замѣстителемъ царя, — такъ какъ царь могъ только постановлять судебные приговоры, а не миловать; но осужденный на казнь гражданинъ могъ избежать смерти, если взывал къ общинѣ о помилованіи, и если судья дозволялъ ему сдѣлать такое воззваніе. Отсюда ведетъ свое начало provocatio (аппелляція), которая дозволялась преимущественно не тому преступнику, который не сомневался въ своемъ преступленіи, хотя и былъ въ немъ уличенъ, а тому, который сознавался въ преступленіи и указалъ на обстоятельства, смягчающія его вину. При обыкновенныхъ легальныхъ порядкахъ нельзя было нарушать договора, заключеннаго на вѣчныя времена съ которымъ-нибудь изъ сосѣднихъ государствъ, развѣ только въ томъ случаѣ, если гражданство, вслѣдствіе нанесеннаго ему оскорбленія, признавало себя необязаннымъ исполнять условія договора. Поэтому, его разрѣшеніе было необходимо для наступательной войны, но не было необходимо ни для оборонительной, вызванной нарушеніемъ договора со стороны другаго государства, ни для заключенія мира; впрочемъ для наступательной войны обращались за разрѣшеніемъ, какъ кажется, не къ обыкновенной сходкѣ гражданъ, а къ арміи. Наконецъ, во всѣхъ тѣхъ случаяхъ, когда царь замышлялъ какое-нибудь нововведеніе или измѣненіе существующихъ постановленій, онъ долженъ былъ испрашивать согласіе гражданъ; стало 6ыть право издавать законы издревле принадлежало общинѣ, а не царю. Въ указанныхъ выше случаяхъ и во всѣхъ другихъ имъ подобныхъ царь не могъ совершить безъ содѣйствія общины ничего такого, что́ имѣло-бы легальныя послѣдствія. Кто получалъ званіе патриція отъ одного царя, оставался по прежнему негражданиномъ, и этотъ нелегальный актъ могъ вести только къ фактическимъ послѣдствіямъ. Поэтому, какъ ни было общинное собраніе съ виду стѣсненнымъ и связаннымъ въ своихъ дѣйствіяхъ, оно издревле было составнымъ элементомъ римскаго общиннаго устройства и по своимъ правамъ стояло скорѣе выше царя, чѣмъ на ряду съ нимъ.

Сенатъ. Кромѣ царя и собранія гражданъ появляется въ древнѣйшей общинной организаціи еще третья основная власть, призваніе которой заключалось не въ томъ, чтобъ распоряжаться какъ царь, и не въ томъ, чтобъ постановлять свои рѣшенія, какъ собраніе гражданъ, но которая тѣмъ не менѣе стояла на ряду съ ними, а въ сферѣ ихъ легальной дѣятельности даже выше ихъ. То былъ совѣтъ старшинъ или senatus. Онъ, безъ всякаго сомнѣнія, велъ свое начало изъ родоваго быта: древнее преданіе, что въ первыя времена Рима всѣ отцы семействъ входили въ составъ сената, вѣрно въ томъ смыслѣ, что каждый изъ римскихъ родовъ, не принадлежавшихъ къ числу позднѣйшихъ переселенцевъ, считалъ котораго нибудь изъ тѣхъ отцовъ семействъ древнѣйшаго Рима своимъ родоначальникомъ и патріархомъ. Если, — какъ это кажется вѣроятнымъ, — было такое время въ Римѣ или также въ Лаціумѣ, когда и само государство и каждая изъ его самыхъ незначительныхъ составныхъ частей, то-есть каждый родъ, были организованы монархически и находились подъ властію старшины, назначавшагося или по выбору родичей, или по выбору своего предмѣстника, или по праву наслѣдованія, то и сенатъ былъ въ ту-же эпоху ничѣмъ инымъ, какъ совокупностью этихъ родовыхъ старшинъ; стало быть онъ былъ въ ту пору учрежденіемъ независимымъ ни отъ царя ни отъ собранія граждан и отличался отъ этого послѣдняго тѣмъ, что оно составлялось изъ всѣхъ гражданъ вообще, а онъ былъ чѣмъ-то въ родѣ собранія народныхъ представителей. Однако эта самостоятельность родовъ, имѣвшая нѣкоторое сходство съ самостоятельностью государственной, ослабѣла въ латинскомъ племени съ незапамятной древности и вѣроятно еще за долго до основанія Рима былъ сдѣланъ въ Лаціумѣ первый и, быть можетъ, самый трудный шагъ къ развитію общиннаго быта изъ родоваго, — были устранены родовые старшины. При нашемъ первомъ знакомствѣ съ римскимъ родомъ, онъ является намъ безъ видимаго главы и мы не находимъ въ немъ ни одного сочлена, который былъ-бы представителемъ такого общаго патріарха, который былъ или считался общимъ родоначальникомъ; поэтому даже тогда, когда къ роду переходила по наслѣдству какая нибудь собственность или опекунская власть, и тою и другою пользовались члены рода совокупно. Но тѣмъ не менѣе къ римскому сенату перешли отъ стариннаго совѣта старшинъ многія и важныя права; короче говоря, значеніе, — благодаря которому сенатъ былъ чѣмъ-то другимъ и чѣмъ-то болѣе значительнымъ, нежели простой государственный совѣтъ, нежели собраніе довѣренныхъ лицъ, съ которыми царь находилъ нужнымъ посовѣтоваться, — было основано на томъ, что онъ когда-то былъ собраніемъ въ родѣ того, какое описано Гомеромъ, — собраніемъ народныхъ вождей и начальниковъ, засѣдавшихъ на совѣтѣ вокругъ царя. Въ первоначальномъ совѣтѣ старшинъ число членовъ было, конечно, неизмѣннымъ, такъ какъ оно соотвѣтствовало числу родовъ, вошедшихъ вь составъ государства, а званіе члена не могло быть иначе, какъ пожизненнымъ: и то и другое можно сказать и о римскомъ сенатѣ. Число сенаторовъ не только было въ Римѣ во всѣ времена неизмѣннымъ, но первоначально даже должно было равняться числу тѣхъ родовыхъ союзовъ, которые входили въ составъ государства; поэтому, когда тѣ три коренныя общины, изъ которыхъ каждая включала въ себѣ сто родовыхъ союзовъ, слились въ одно цѣлое, неизбѣжнымъ послѣдствіемъ этого сліянія было увеличеніе числа сенаторскихъ мѣстъ до ихъ нормальной и съ тѣхъ поръ неизмѣнной цифры трехъ сотъ. Члены сената во всѣ времена были пожизненными; если-же это пожизненное пребываніе въ сенаторскомъ званіи сдѣлалось въ болѣе позднюю пору скорѣй фактическимъ, чѣмъ легальнымъ, а производившіеся отъ времени до времени пересмотры сенаторскаго списка доставляли случай устранять недостойныхъ или чѣмъ нибудь неугодившихъ членовъ, то все это вошло въ обыкновеніе лишь съ теченіемъ времени. Выборъ сенаторовъ во всѣ времена зависѣлъ отъ царя; иначе и быть не могло съ тѣхъ поръ, какъ не стало родовыхъ старшинъ; но пока народъ еще живо сознавалъ родовую рознь, царь, вѣроятно, держался правила назначать на мѣсто умершаго сенатора какого-нибудь опытнаго и пожилаго члена того-же рода, такъ что ни одинъ изъ римскихъ родовъ не оставался безъ представителя въ сенатѣ римской общины и ни одинъ не имѣлъ двухъ представителей. Вѣроятно, только съ тѣхъ поръ, какъ народныя общины стали плотнѣе соединяться въ одно цѣлое и достигли болѣе прочнаго внутренняго объединенія, это правило перестало служить руководствомъ и выборъ сенаторовъ сталъ зависѣть вполнѣ отъ усмотрѣнія царя, такъ что злоупотребленіемъ съ его стороны стали считать лишь незамѣщеніе открывшихся сенаторскихъ ваканцій.

Права сената. Междуцарствіе. Объемъ правъ этого совѣта старшинъ опредѣляется тѣмъ воззрѣніемъ, что господство надъ общиною, составившеюся изъ родовъ, по праву принадлежитъ собранію родовыхъ старшинъ, хотя уже по рѣзко отпечатлѣвшемуся на семьѣ монархическому принципу Римлянъ, этимъ правомъ могъ на дѣлѣ пользоваться только одинъ изъ тѣхъ старшинъ, то есть царь. Стало быть каждый изъ членовъ сената также былъ царемъ общины только не на дѣлѣ, а по праву; поэтому и внѣшніе отличія его званія хотя не могутъ равняться съ царскими, но совершенно съ ними однородны. Онъ носитъ, подобно царю, пурпуровую одежду и красные сапожки, съ тою только разницей, что у царя вся одежда пурпуровая, а у сенаторовъ только обшивка (latusclavus), и что у царя красные сапожки и выше и красивѣй, нежели у сенаторовъ. Отсюда происходитъ и то, что царская должность въ римской общинѣ, какъ уже было замѣчено ранѣе (стр. 63), не могла оставаться вакантной. Какъ только царь умиралъ, старшины немедленно занимали его мѣсто и пользовались правами царской власти. Но въ силу того принципа, что въ данный моментъ могъ быть только одинъ повелитель, царская власть переходила въ руки только одного изъ старшинъ, и такой «вице-царь» (interrex) отличался отъ пожизненнаго царя только кратковременнымъ пребываніемъ во власти, а не ея объемомъ. Самый длинный срокъ междуцарствія былъ установленъ для каждаго замѣстителя въ пять дней и, пока не состоялось избраніе пожизненнаго царя, власть переходила отъ одного сенатора къ другому такъ, что ея временный обладатель передавалъ ее, слѣдуя опредѣленной жребіемъ очереди, также на пять дней своему преемнику. Само собою разумѣется, что вице-царю община не давала обѣта въ вѣрности. Но что касается всего остальнаго, то вице-царь имѣлъ право и былъ обязанъ не только исполнять всё, что входило въ сферу царской служебной дѣятельности, но даже назначать пожизненнаго царя; этимъ послѣднимъ правомъ не могъ пользоваться только тотъ изъ вице-царей, который поступилъ въ это званіе прежде всѣхъ, — не могъ, вѣроятно, по той причинѣ, что его назначеніе считалось невполнѣ правильнымъ, такъ какъ онъ не былъ назначенъ своимъ предмѣстникомъ. Такимъ образомъ, этотъ совѣтъ старшинъ является въ римскомъ общинномъ быту въ концѣ-концовъ носителемъ верховной власти (imperium) и божескаго покровительства (auspicia), и залогомъ какъ непрерывнаго существованія этого быта, такъ и его монархической, но не наслѣдственно-монархической организаціи. Поэтому, когда въ болѣе позднюю пору Греки принимали этотъ сенатъ за собраніе царей, это было совершенно въ порядкѣ вещей, такъ какъ сенатъ первоначально былъ именно такимъ собраніемъ.

Сенатъ и общинныя постановленія: patrum auctoritas. Но это собраніе было существеннымъ членомъ римскаго общиннаго управленія не потому только, что въ немъ олицетворялось понятіе о непрерывности царской власти. Хотя совѣтъ старшинъ не имѣлъ права вмѣшиваться въ служебную дѣятельность царя, когда этотъ послѣдній былъ не въ состояніи лично предводительствовать арміей или разбирать тяжебныя дѣла, онъ выбиралъ своихъ замѣстителей въ средѣ сената, — оттого-то и впослѣдствіи только сенаторы назначались на высшія военныя должности и преимущественно они были присяжными. Но ни въ дѣлахъ военнаго управленія ни въ судебныхъ дѣлахъ сенатъ никогда не призывался къ участію во всемъ своемъ составѣ, — оттого-то и въ позднѣйшемъ Римѣ мы не находимъ ни сенатскаго военнаго управленія ни сенатской судебной власти. За то совѣтъ старшинъ считался настоящимъ охранителемъ существующихъ учрежденій даже отъ царя и отъ гражданства. Поэтому ему принадлежало право взвѣшивать каждую резолюцію, постановленную гражданствомъ по предложенію царя и отказывать ей въ своемъ одобреніи, если она была въ чемъ-либо несогласна съ существующими постановленіями, — или, другими словами, имѣлъ право произносить veto во всѣхъ тѣхъ случаяхъ, когда по закону требовалось общинное постановленіе, то-есть при всякомъ измѣненіи государственныхъ учрежденій, при пріемѣ новыхъ гражданъ и при объявленіи наступательной войны. Однако изъ этого не слѣдуетъ заключать, что законодательная власть принадлежала совокупно гражданству и сенату, подобно тому, какъ она принадлежитъ двумъ палатамъ въ теперешнихъ конституціонныхъ монархіяхъ: сенатъ былъ скорѣе хранителемъ законовъ, чѣмъ законодателемъ и могъ кассировать постановленіе общины только въ томъ случаѣ, если община превысила свои права, то-есть, если она нарушала своимъ постановленіемъ или обязанности къ богамъ, или обязанности къ иностраннымъ государствамъ, или органическіе законы страны. Но отъ этого не уменьшается важность того факта, что послѣ того, какъ римскій царь предложилъ объявить войну, гражданство утвердило это предложеніе, а иноземная община отказала въ требуемомъ удовлетвореніи, римскій посолъ призывалъ боговъ въ свидѣтели нанесенной обиды и заканчивалъ слѣдующими словами: «а о томъ, какъ намъ получить должное удовлетвореніе, мы обратимся къ совѣту старшинъ»; только послѣ того, какъ совѣтъ старшинъ изъявилъ свое согласіе, формально объявлялась война, рѣшонная гражданствомъ и одобренная сенатомъ. Конечно, ни цѣлію ни послѣдствіемъ этихъ порядковъ не было такое постоянное вмѣшательство сената въ приговоры гражданства, которое могло-бы, подъ видомъ такой опеки, отнять у гражданства его верховную власть; но подобно тому, какъ въ случаѣ открытія ваканціи на самую высшую должность, сенатъ былъ порукой за прочность общинной организаціи, и въ настоящемъ случаѣ онъ является хранителемъ легальнаго порядка даже передъ верховною властію общины.

Сенатъ въ качествѣ государственнаго совѣта. Наконецъ, съ этимъ-же находится въ связи и то, по видимому, очень древнее обыкновеніе, что всѣ свои предложенія, съ которыми царь намѣревался обратиться къ народной общинѣ, онъ предварительно сообщалъ совѣту старшинъ и спрашивалъ у каждаго изъ членовъ этого совѣта его мнѣніе. Такъ какъ сенату принадлежало право кассировать принятыя рѣшенія, то царь, понятно, желалъ предварительно удостовѣриться, что онъ не встрѣтитъ противодѣйствія; вообще, въ римскихъ нравахъ было обыкновеніе не принимать въ важныхъ дѣлахъ никакого рѣшенія безъ предварительнаго совѣщанія съ другими людьми, да и по своему составу сенатъ былъ предназначенъ исполнять при правителѣ общины роль государственнаго совѣта. Изъ этого совѣщательнаго характера, гораздо болѣе, чѣмъ изъ ранѣе упомянутыхъ правъ, возникло будущее могущество сената; однако зачатки этого могущества едва замѣтны и въ сущности заключались въ правѣ сенаторовъ отвѣчать, когда къ нимъ обращались съ вопросами. Быть можетъ существовало обыкновеніе спрашивать мнѣніе сената и въ такихъ важныхъ дѣлахъ, которыя не касались ни судебной части ни военнаго вѣдомства, какъ, напримѣръ, — не говоря уже о предложеніяхъ, вносимыхъ на утвержденіе народнаго собранія, — при обложеніи рабочими повинностями и вообще какими-либо чрезвычайными налогами и при распредѣленіи завоеванныхъ земель; но если такой предварительный спросъ и былъ въ обычаѣ, онъ по закону не былъ обязательнымъ. Царь созываетъ совѣтъ, когда ему заблагорассудится и предлагаетъ вопросы; неспрошенный членъ совѣта не имѣетъ права высказывать свое мнѣніе; тѣмъ менѣе имѣлъ совѣтъ право сходиться безъ зову, кромѣ только того единственнаго случая, когда онъ собирался для замѣщенія вакантной царской должности посредствомъ назначенія по жребію очереди вице-царей. Что царь могъ призывать на совѣщаніе, кромѣ сенаторовъ, и другихъ внушавшихъ ему довѣріе людей, не доказано никакими положительными фактами, но тѣмъ не менѣе едва-ли можетъ подлежать сомнѣнію. Однако совѣтъ не то, что приказаніе, и царь могъ ему не подчиняться; тогда сенату не оставалось никакого другаго средства дать своему мнѣнію практическое примѣненіе, кромѣ вышеупомянутаго и не всегда примѣнимаго права кассаціи. «Я выбралъ васъ не для того, чтобъ вы руководили мною, а для того, чтобъ вами повелѣвать»: эти слова, вложенныя въ уста царя Ромула однимъ изъ позднѣйшихъ писателей, въ сущности вѣрно рисуютъ съ этой стороны положеніе сената.

Первоначальное римское государственное устройство. Соединимъ всѣ эти выводы въ одно цѣлое. Понятіе о верховной власти было нераздѣльно съ понятіемъ о римской гражданской общинѣ: но эта община никогда не имѣла права дѣйствовать сама собою, а могла дѣйствовать совмѣстно съ другими лицами только въ тѣхъ случаяхъ, когда предвидѣлось отступленіе отъ установленныхъ порядковъ. Рядомъ съ нею стояло собраніе назначавшихся пожизненно общинныхъ старшинъ, представлявшее нѣчто въ родѣ коллегіи должностныхъ лицъ, облеченной царской властію; это собраніе замѣщало своими членами вакантную царскую должность до окончательнаго избранія новаго царя, и имѣло право кассировать противозаконныя постановленія общины. Царская власть была, какъ говоритъ Саллюстій, въ одно и то-же время и неограниченной и связанной законами (imperium legitimum); она была неограниченной потому, что всякое царское повелѣніе, справедливое или несправедливое, должно было исполняться безусловно, она была ограниченной потому, что всякое царское повелѣніе, противорѣчившее обычаямъ и неодобренное настоящимъ самодержцемъ — народомъ, не вело ни къ какимъ легальнымъ послѣдствіямъ. Поэтому древнѣйшее римское государственное устройство было въ нѣкоторой степени контрастомъ конституціонной монархіи. Въ этой послѣдней монархъ считается обладателемъ и представителемъ государственнаго полновластія и вслѣдствіе того, какъ напримѣръ, отъ него одного исходитъ помилованіе преступниковъ; но государствомъ управляютъ народные представители и отвѣтственные передъ ними должностныя лица; а римская народная община была почти то-же, что въ Англіи король, и какъ въ Англіи право помилованія принадлежитъ исключительно королю, такъ въ Римѣ оно принадлежало исключительно народной общинѣ, между тѣмъ какъ всѣ дѣла управленія находились въ рукахъ главы общины. — Наконецъ, если мы взглянемъ на отношенія самого государства къ его отдѣльнымъ членамъ, мы найдемъ, что римское государство было одинаково далеко и отъ шаткости простаго охранительнага союза и отъ новѣйшаго понятія о безусловномъ государственномъ полновластіи. Правда, община распоряжалась личностью гражданина, облагая его общинными повинностями и наказывая его за проступки и преступленія; но Римляне всегда считали произвольнымъ и несправедливымъ такой спеціальный законъ, который подвергаетъ только одно отдѣльное лицо наказанію или угрозѣ наказанія за дѣянія, невоспрещенныя для всѣхъ вообще, — хотя 6ы при этомъ и были соблюдены всѣ формальности. Еще гораздо болѣе была стѣснена община относительно права собственности и скорѣе совпадающихъ чѣмъ сопряженныхъ съ нимъ правъ семейныхъ; въ Римѣ, — не такъ, какъ въ Ликурговскомъ полицейскомъ государствѣ, — семейство не уничтожалось для того, чтобъ на его счетъ возвысилась община. То было однимъ изъ самыхъ безспорныхъ и самыхъ замѣчательныхъ принциповъ древнѣйшаго римскаго государственнаго устройства, что государство могло заковать и казнить гражданина, но не могло отнять у него ни сына ни пахатной земли и даже не могло облагать его налогами. Въ дѣлахъ этого рода и въ другихъ ему подобныхъ, сама община была стѣснена въ своихъ отношеніяхъ къ гражданамъ, и это ограниченіе ея правъ не было отвлеченнымъ понятіемъ, а находило для себя выраженіе и практическое примѣненіе въ легальномъ veto сената, который, безъ сомнѣнія, имѣлъ право и былъ обязанъ кассировать всякое общинное постановленіе, несогласное съ вышеупомянутымъ основнымъ принципомъ. Никакая другая община не была такъ полновластна у себя дома, какъ римская; но и ни въ какой другой общинѣ сознававшій свою безупречность гражданинъ не былъ такъ-же, какъ въ римской, обезпеченъ въ своихъ правахъ по отношенію къ своимъ согражданамъ и къ самому государству.

Такъ управлялась римская община, въ которой свободный народъ умѣлъ повиноваться при полномъ отреченіи отъ всякой мистически-религіозной одури, при безусловномъ равенствѣ передъ закономъ и между собою и съ рѣзкимъ отпечаткомъ самобытной національности, а въ то же время, — какъ это будетъ объяснено далѣе, — онъ великодушно и разумно растворялъ настежъ свои двери для сношеній съ чужими странами. Это государственное устройство не было ни выдуманнымъ, ни заимствованнымъ, а выросло въ римскомъ народѣ и вмѣстѣ съ нимъ. Оно было, понятнымъ образомъ, основано на однихъ началахъ съ болѣе древнимъ италійскимъ государственнымъ устройствомъ, съ греко-италійскимъ и съ индо-германскимъ; но между тѣми формами государственнаго устройства, которыя обрисованы въ поэмахъ Гомера или въ разсказахъ Тацита о Германіи, и древнѣйшей организаціей римской общины тянется необозримо-длинная нить различныхъ фазисовъ государственнаго развитія. Въ одобрительныхъ возгласахъ эллинскихъ народныхъ сходокъ и въ бряцаніи щитовъ на германскихъ сходкахъ, пожалуй, также выражалась верховная власть общины; но оттуда еще было далеко до установленной закономъ компетенціи и до облеченныхъ въ установленную форму постановленій латинскаго куріальнаго собранія. Нѣтъ ничего невозможнаго въ томъ, что какъ римская царская власть заимствовала свою пурпуровую мантію и свой слоновой кости жезлъ отъ Грековъ (но конечно не отъ Этрусковъ), такъ и двѣнадцать ликторовъ и другія принадлежности внѣшней обстановки были занесены преимущественно изъ чужихъ странъ. Но какъ всецѣло принадлежало Риму или даже Лаціуму развитіе римскаго государственнаго права и какъ была невелика и незначительна въ этомъ правѣ доля позаимствованій, доказывается постояннымъ выраженіемъ всѣхъ его понятій словами чисто-латинскими. Этимъ государственнымъ устройствомъ и была фактічески установлена на всѣ времена основная идея римскаго государства, такъ какъ, не смотря на измѣнчивость внѣшнихъ формъ, пока существовала римская община, оставались неизмѣнными и правила, что должностному лицу слѣдуетъ безусловно повиноваться, что совѣтъ старшинъ — высшая въ государствѣ власть, и что всякое исключительное постановленіе нуждается въ санкціи самодержца, то-есть народнаго схода.

Примѣчанія.

1. Это правило имѣло силу не въ одномъ только старинномъ религіозномъ бракѣ [matrimonium confarreatione]: хотя гражданскій бракъ [matrimonium consensu] и не предоставлялъ мужу власти собственника над женою, но юридическiя понятія о формальной передачѣ женщины мужчинѣ [coemptio] по давности владѣнія [usus] примѣнялись въ этомъ случаѣ и давали мужу возможность современемъ пріобрѣсть право собственності надъ женой. Пока онъ не пріобрѣлъ этого права, то-есть пока не истекъ срокъ давности, женщина, — такъ же какъ и при позднѣйшихъ бракосочетаніяхъ съ causae probatio, — была не uxor, а pro uxore; до болѣе полнаго развитія законодательства у Римлянъ сохранялось въ силѣ правило, что жена, не находившаяся во власти мужа, была ненастоящей женой, а лишь считалась за таковую [uxor tantum modo habetur. Цицеронъ, Top. 3, 14].
2. Не лишнимъ будетъ привести содержаніе слѣдующей надписи, хотя она и принадлежитъ къ гораздо позднѣйшей эпохѣ. Камень говоритъ: „Странникъ, моя речь будетъ не длинна: остановись и прочти ее. Здѣсь подъ некрасивой гробницей покоится красивая женщина. Родители называли ее Клавдіей; она всей душой любила своего мужа; родила ему двухъ сыновей; одного изъ нихъ оставила послѣ себя на землѣ, другаго схоронила въ нѣдрахъ земли. Она была привѣтлива въ рѣчахъ, имѣла благородную поступь, была заботливой хозяйкой и пряла. Я кончилъ, иди“. Едва-ли не болѣе знаменателенъ тотъ фактъ, что въ римскихъ надгробныхъ надписяхъ умѣнье прясть шерсть нерѣдко упоминается въ числѣ чисто-нравственныхъ достоинствъ. Orelli, 4639: optima et pulcherrima, lanifica pia pudica frugi casta domiseda. — Orelli 4681: modestia probitate pudicitia obsequia lanificio diligentia fide parsimilisque cetereis probeis feminis fuit. Надгробная надпись Туріи 1, 30: domestica bona pudicitae, opsequi, comitatis, facilitatis, lanificiis [tuis adsiduitatis, religionis] sine superstitione, ornatus non conspiciendi, cultus modici.
3. Что хромота была препятствіемъ для занятія высшей государственной должности, говоритъ Діонисій, 5, 25. Что званіе римскаго гражданина было необходимымъ условіемъ для избранія какъ консуломъ, такъ и царемъ, понятно само собою, и едвали стоитъ труда серьозно опровергать баснословные разсказы о гражданинѣ изъ города Куръ.
4. Даже въ Римѣ, гдѣ десяти-куріальная организація рано исчезла, еще встрѣчается ея примѣненіе на практикѣ и — слѣдуетъ замѣтить — именно при совершеніи такихъ формальностей, которыя мы и по другимъ соображеніямъ имѣемъ основаніе считать за самыя древнія изъ всехъ извѣстныхъ намъ по юридическимъ преданіиямъ, — при confarreatio. Едва-ли можно сомнѣваться въ томъ, что присутствовавшіе прм совершеніи этого обряда десять свидѣтелей имѣли такое-же значеніе въ десяти-куріальной организаціи, какое имѣли въ тридцати-куріальной организаціи тридцать ликторовъ.
5. Это видно изъ самаго названія. „Часть“, какъ хорошо извѣстно каждому юристу, есть ничто иное, какъ бывшее или будущее цѣлое; стало-быть, въ настоящемъ это понятіе не имѣетъ никакого практическаго значенія.
6. Въ Славоніи, гдѣ патріархальный семейный бытъ сохранился до настоящаго времени, все семейство, нерѣдко доходящее до пятидесяти и даже до ста душъ, живетъ въ одномъ домѣ подъ властію одного пожизненнаго главы [господаря], выбраннаго всѣмъ семействомъ. Семейная собственность, состоящая главнымъ образомъ изъ рогатаго скота, находится подъ управленіемъ главы семейства, а избытокъ дѣлится поколѣнно. То, что́ пріобрѣтаютъ отдѣльныя лица посредствомъ промышленности и торговли, остается частною собственностью. Случаются и выдѣленiя изъ семействъ, даже со стороны мущинъ, какъ напримѣръ въ тѣхъ случаяхъ, когда мущина вступаетъ въ чужой домъ путемъ женитьбы (Csaplovics, Slavonien I, 106, 179]. При такихъ условіяхъ, быть-можетъ, немногимъ отличающихся отъ старинныхъ римскіхъ, семейство подходитъ къ общинѣ и тогда можетъ идти рѣчь о неизмѣнномъ числѣ домовъ. Съ этимъ можно поставить въ связь даже чрезвычайно древнюю adrogatio [усыновленіе людей полноправныхъ].
7. Quiris quiritia или quirinus значитъ въ буквальномъ смыслѣ копьеносецъ, отъ quiris или curis=копье и ire, и отчасти сходно съ словами samnis, samnitis и sǎbinus, которыя даже у древнихъ производились отъ σαύνιον, копье. Это слово одного проісхожденія съ arquites, milites, pedites, equites, velites [люди, идущіе на войну съ лукомъ, тысячными отрядами, пѣшкомъ, верхомъ, безъ латъ, въ одномъ плащѣ], съ тою только разницей, что въ такихъ производныхъ словахъ, какъ dederitis, hominis и во многихъ другихъ первоначально долгое i укорочено. Точно такъ и выраженія Juno quiritis, [Марсъ] quirinus, Janus quirinus обозначаютъ этимъ придаточнымъ словомъ мечущѵхъ копья боговъ; а когда говорится о людяхъ, quiris значитъ воинъ, то-есть полноправный гражданинъ. Съ этимъ вполнѣ согласно и употребленіе этого слова въ тогдашнемъ языкѣ. Если нужно обозначить какую-нибудь мѣстность, никогда не говорится о квиритахъ, а всегда говорится о Римѣ и о Римлянахъ [urbs Roma populus, civisager Romanus], потому что слово quiris имѣетъ такъ-же мало мѣстный смыслъ, какъ civis или miles. Именно потому и нельзя ставить этихъ выраженій рядомъ одно съ другимъ; не говорится civis quiris, потому что оба эти слова означаютъ одно и то-же юридическое понятіе, хотя и съ различныхъ точекъ зрѣнія. Напротивъ того, торжественное объявленіе о смерти гражданина гласитъ: „этотъ воинъ взятъ смертію“ [ollus quiris leto datus]; съ тѣмъ-же словомъ обиженный взывалъ къ гражданамъ [quiritare]; обращаясь къ собравшейся общинѣ, царь также называлъ ее этимъ словомъ, а когда онъ творилъ судъ, онъ постановлялъ рѣшеніе „по уставу свободныхъ воиновъ“ [ex jure quiritum — совершенно одинаково съ болѣе новымъ выраженіемъ [ex jure civili]. Стало-быть слова Populus Romanus, quirites значутъ: община и отдѣльные граждане; потому-то въ одной древней формулѣ [Ливій, 1, 32] словамъ Populus Romanus противопоставляются слова prisci Latini, слову quirites — слова homines prisci Latini [Becker Handb. 2, 20 и слѣд.], а выраженіе populus Romanus quiritum - соотвѣтствуетъ извѣстнымъ выраженіямъ colonia colonorum, municipium municipum; — Въ виду такихъ фактовъ, только при незнакомствѣ съ филологіей и съ добытыми данными можно упорствовать въ предположеніи, что рядомъ съ римской общиной когда-то существовала однородная съ ней квиритская община и что послѣ включенія этой послѣдней въ составъ первой, ея названіемъ было вытѣснено названіе главной общины и изъ богослужебнаго и изъ юридическаго употребленія. Сравн. стр. 53, прим.
8. Въ числѣ восьми богослужебныхъ учрежденій Нумы Діонисій [2, 64] называетъ вслѣдъ за Куріонами и Фламиніями, въ качествѣ третьяго учрежденія, начальниковъ конницы [οιηγεμονεςτων Κελεριων]. По пренестскому календарю, 19 марта справлялся на комиціи ^{[перев. 1]} праздникъ [adstantibus pon] tificibus et trib[unis] celer[um]. По словамъ Валерія Антія [у Діонисія 1, 13; сравн. III, 41], у древней римской конницы былъ одинъ предводитель — celer и три центуріона, а въ сочиненіи De viris. ill. I, напротивъ того, самъ celer называется centurio. Кромѣ того, Брутъ, какъ полагаютъ, былъ во время изгнанія царей tribunus celerum [Ливій, 1, 59], а по словамъ Діонисія [4, 71], именно благодаря тому, что занималъ эту должность, могъ потребовать изгнанія Тарквиніевъ. Наконецъ, по словамъ Помпонія [Dig. 1, 2, 2, 15.19] и частію отъ него заимствовавшаго свои свѣдѣнія Лида [de magistr. 1, 14.37], tribunus celerum былъ то-же, что́ celer Антія, а magister equitum республиканскихъ диктаторовъ — то-же, что́ Praefectus Praetorio временъ имперіи. — Изъ этихъ свѣдѣній, — единственныхъ, какія дошли до насъ о tribuni celerum, — послѣднее не только исходитъ отъ позднѣйшихъ и вовсе нанадежныхъ порукъ, но также противорѣчитъ смыслу названія, которое могло относиться только къ „начальникамъ частей конницы“; но главное возраженіе заключается въ томъ, что начальникъ конницы во времена республики назначался лишь въ исключительныхъ случаяхъ, а впослѣдствіи и вовсе не назначался, — поэтому его нельзя отождествлять съ тѣмъ должностнымъ лицемъ, которое должно было ежегодно присутствовать на празднествѣ 19 марта и, стало-быть, принадлежало къ постоянной магистратурѣ. Если-же мы отбросимъ указаніе Помпонія, очевидно заимствованное изъ того анекдота о Брутѣ, который относятъ къ числу историческихъ фактовъ вслѣдствіе постоянно-усиливающагося незнанія исторіи, — то окажется, что tribuni celerum, по своему числу и значенію, вполнѣ соотвѣтствуютъ tribuni militum, и что они были начальниками частей конницы, — стало-быть были совершенно отличны отъ главныхъ начальниковъ кавалеріи.
9. Слово lex [одного происхожденія съ legare — къ чему-нибудь обязывать; вѣроятно происходитъ отъ ligare — связывать и, стало быть, значитъ обязательство], какъ извѣстно, вообще означало договоръ, но въ смыслѣ именно такого договора, условія котораго установляются одной стороной, а другой стороной или принимаются или отвергаются, какъ это, напримѣръ, бываетъ при продажѣ чего-либо съ публичныхъ торговъ. Въ lex publica populi Romani предлагающая сторона — царь, принимающая сторона — народъ; на ограниченное участіе народа здѣсь ясно указываетъ самый способъ выраженія.

1. [Comitium — мѣсто въ Римѣ между форумомъ и куріей, предназначенное для народныхъ собраній [Прим. перев.].]