Ты знаешь край — туда, туда,
Умчимся мы съ тобою навсегда!
M-lle Гальяръ пріѣхала въ Благословенную (какъ думаютъ иные иностранцы) Россію, съ цѣлію составить свою фортуну. Это, какъ извѣстно, почти общая цѣль всѣхъ галовъ съ двадесятью языки, всѣхъ Мерзенштерновъ и Гилденкранцовъ, являющихся къ русскимъ варварамъ за ихъ серебромъ, 84-й пробы. Въ цвѣтущихъ ноляхъ родимой Франціи капризная фортуна строила m-lle Гальяръ только кислыя гримасы и почти ни одной радужной улыбки! Едва пошла ей пятнадцатая весна, какъ ее уже успѣлъ, самымъ обыденнымъ образомъ понадуть въ Парижѣ какой-то парикмахерскій коми, промѣнявшій ее на одну изъ тысячи пріѣзжихъ русскихъ барынь. Потомъ судьба ее забросила въ Марсель, гдѣ на сценѣ одного café chantant она упражнялась въ пластической гимнастикѣ канкана. Потомъ, послѣ многихъ шатаній, таже самая судьба привела ее опять въ Парижъ, гдѣ она познакомилась даже съ префектурой и консіержери, будто бы за то, что по ошибкѣ положила въ свой карманъ чей-то бумажникъ. Потомъ… потомъ ей минулъ тридцатый годъ. Въ одно прекрасное утро, она, взглянувъ въ зеркало, увидѣла на лицѣ своемъ у впалыхъ глазъ маленькія морщинки… и на лбу тѣже самыя морщинки начинали проявляться. — «Дѣло плохо! подумала m-lle Гальяръ: во Франціи мое сраженіе проиграно!» И вслѣдъ за тѣмъ — она пошла «искать по свѣту, гдѣ оскорбленному есть чувству уголокъ».
Уголокъ, какъ водится, нашелся въ Россіи, въ добромъ городѣ Санктъ-Петербургѣ, куда она прибыла, въ ноябрѣ мѣсяцѣ, въ одномъ легкомъ бурнусикѣ съ маленькимъ сакъ-вояжемъ въ рукахъ, и основала свое первоначальное пребываніе въ какихъ-то нумерахъ. Положеніе ея было очень печально; ни средствъ, ни знакомыхъ, въ совершенно чужомъ городѣ, безъ всякой опредѣленной цѣли и впереди, и въ настоящемъ — что дѣлать? какъ быть?.. M-lle Гальяръ въ печальномъ раздумьѣ вышла на шумный Невскій проспектъ, который впрочемъ, послѣ парижскихъ бульваровъ, отнюдь не казался ей люднымъ и шумнымъ. Первая попавшаяся ей вывѣска перчаточнаго магазина съ французской фамиліей мигомъ разсѣяла ея мрачное настроеніе духа — и m-lle Гальяръ впорхнула туда очень граціозно съ милой и скромной улыбкой.
Тамъ за конторкой сидѣлъ, съ сигарой въ зубахъ, толстый обрусѣлый французъ и проглядывалъ русскія полицейскія вѣдомости.
— Извините, милостивый государь, начала m-lle Галъяръ, конечно на родномъ своемъ діалектѣ. Я здѣсь одна… пріѣхала недавно… въ чужомъ городѣ…
— Что же вамъ угодно? нѣсколько сухо вопросилъ ее соотечественникъ, предполагая съ ея стороны просьбу касательно россійской звонкой монеты.
— Я бы желала избрать себѣ какой нибудь родъ дѣятельности… Не можете ли вы мнѣ присовѣтывать?
Лицо француза нѣсколько прояснилось, и тонъ голоса сдѣлался мягче.
— Что же именно хотите вы? спросилъ онъ.
— Что нибудь — мнѣ это рѣшительно все равно…
— Однако?
— Это довольно затруднительно сказать, что именно… ну хоть dame de comptoir, или… или я не знаю что!
— Или — извините за откровенность — найти покровителя? спросилъ безъ дальнихъ церемоній соотечественникъ, лукаво подмигнувъ соотечественницѣ глазкомъ.
— О, конечно это было бы самое лучшее! подхватила та, ни мало не сконфузясь его откровенностью.
— Да, но это на первый случай, безъ связей и знакомства, довольно затруднительно… Это можно впослѣдствіи, когда вы нѣсколько пообживетесь, здѣсь, а пока — надо искать что нибудь менѣе удобное, но болѣе возможное.
— Что же именно?
— Ну, хоть напримѣръ… началъ французъ, раздумчиво шевеля усами, хоть напримѣръ педагогическая дѣятельность!.. Какъ вы это находите?
— Ахъ, педагогическая дѣятельность!.. Прекрасно, безподобно!.. Пожалуй хоть и это!.. Только что же мнѣ придется дѣлать въ этой дѣятельности?
— Быть гувернанткой въ какомъ нибудь семействѣ.
— А, понимаю! Смотрѣть за нравственностью дѣтей, читать имъ мораль, наблюдать, чтобы держались прямо, не говорили бы и не смѣялись бы очень громко, кушали бы меньше — если не ошибаюсь, такъ въ этомъ, кажется, и состоитъ… какъ вы ее назвали?.. да! педагогическая дѣятельность?
— Въ этомъ, сударыня.
— О, такъ и прекрасно!.. Эта обязанность совершенно соотвѣтствуетъ моимъ способностямъ… А выгодно здѣсь платятъ за это?
— Своимъ, русскимъ, очень не выгодно, самую ничтожную сумму; но француженкѣ — это дѣло другаго рода! на гувернантокъ француженокъ здѣсь, слава богу, цѣны стоятъ хорошія.
— Ну, такъ чего же лучше!.. кровожадно воскликнула m-lle Гальяръ, только… гдѣ же найду я такое мѣсто?
— А вотъ, для этого у русскихъ есть полицейская газета, сказалъ французъ, указывая на листъ вѣдомостей. Сейчасъ посмотримъ и — держу пари — найдемъ навѣрное!
Перчаточникъ сталъ пробѣгать глазами ряды частныхъ объявленій.
— Ба! воскликнулъ онъ довольнымъ тономъ, вотъ какъ разъ то, что намъ нужно, и отыскалось! И вслѣдъ за тѣмъ, желая блеснуть передъ соотечественницей знаніемъ русскаго языка, онъ съ гордымъ самодовольствіемъ прочелъ ей слѣдующее:
«Требуется гувернантка, француженка, для упражненія въ языкѣ съ дѣвочкой двѣнадцати лѣтъ. Обратиться въ Литейную улицу, домъ № 00, квартира коллежскаго совѣтника Лузгарева».
Затѣмъ французъ былъ такъ любезенъ, что переписалъ ей означенный адресъ какъ на русскомъ, такъ равно и на французскомъ діалектѣ, растолковалъ дорогу, самъ нанялъ для нея извощика, растолковавъ и тому въ свою очередь что слѣдуетъ, и черезъ четверть часа m-lle Гальяръ всходила уже по великолѣпной лѣстницѣ, убранной мягкими коврами и экзотическими растеніями, въ пріемную коллежскаго совѣтника Лузгарева.
Коллежскій совѣтникъ Лузгаревъ посвятилъ себя на служеніе откупнымъ операціямъ; поэтому не мудрено, что его лѣстницу украшали ковры и экзоты, а его апартаменты — бронзы, бархатъ и картины. Коллежскій совѣтникъ Лузгаревъ тянулся въ аристократію и повсюду, гдѣ только была возможность, жестоко барничалъ. Онъ былъ тучный мужчина, лѣтъ пятидесяти, держалъ шесть паръ рысаковъ и двѣ пары танцовщицъ, — уважалъ свою супругу, урожденную баронесу фонъ-Шибзикъ, которая усердно дарила его чело приличными украшеніями, давалъ великолѣпные обѣды — а въ остальное почти не вмѣшивался. Впрочемъ, нельзя сказать, чтобы онъ не заботился и о потомствѣ своемъ, которымъ снабдила его судьба въ видѣ сына Алексиса, мальчика четырнадцати лѣтъ, и двѣнадцатилѣтней дочери Лизы. Для этой послѣдней и понадобилась новая гувернантка, такъ какъ прежняя старушка, madame Oiseau, скоропостижно отошла къ праотцамъ. Дочь была болѣе на попеченіи матушки, которая требовала только, чтобъ она была всегда прелестно одѣта, держалась граціозно и бѣгло болтала по французски, да и этимъ-то матушка занималась только такъ, для виду, для проформы. — Въ сущности, ей, пустой, тридцатипятилѣтней барынѣ, вѣчно занятой своимъ сердцемъ, не было ровно никакого дѣла до дочери, предоставленной въ исключительное вѣдѣніе гувернантки.
За то сынка папенка держалъ, что называется, въ ежовыхъ, и, помня свою горемычную юность и родительскіе тычки да помычки, поблажки давать не любилъ юному представителю рода Лузгаревыхъ, держалъ его въ повиновеніи, какъ ребенка, и карманныхъ денегъ отнюдь не давалъ. — «Знаемъ мы эти карманныя!» говаривалъ онъ, возражая супругѣ, когда та начинала ходатайствовать за Алексиса, увѣряя, что и ему необходимо пользоваться раннею свободой, предоставленной инымъ его сверстникамъ. — «Знаемъ мы ихъ! съ этими карманными одинъ только соблазнъ: Излеры да Борели, шампанское да женщины! Молоденекъ еще!.. Вотъ пойдетъ девятнадцатый годъ — тогда и содержаніе полозку ему, а раньше — ни-ни! и прошу не говорить мнѣ объ этомъ болѣе!»
Но спартанская система господина Лузгарева ограничивалась только лишеніемъ карманныхъ и личной воли, остальнымъ ему заниматься было некогда: откупа да обѣды, рысаки да танцовщицы поглощали все его время. Даже и спартанскую-то систему примѣнялъ онъ болѣе заглазно. Алексисъ и Лиза являлись къ батюшкѣ съ матушкой — только съ офиціальными визитами утромъ и вечеромъ да въ часъ обѣда, а все остальное время были избавлены отъ лицезрѣнія дрожайшихъ родителей, запятыхъ каждый по своей части.
Семейство Лузгаревыхъ раздѣлялось на три отдѣльные, замкнутое каждый въ себѣ, міра: міръ батюшки, міръ матушки и мірокъ дѣтей. Юный Алексисъ имѣлъ свое отдѣленіе, гдѣ помѣщался онъ подъ присмотромъ гувернера, мистера Дарлингля. Мистеръ Дарлингль любилъ плотно покушать и попить, любилъ свою сигару, не любилъ ходить гулять со своимъ питомцемъ, что однако требовалось отъ него ежедневно; за то болѣе всего любилъ почивать цѣлый день у себя на постели, замкнувъ на ключъ дверь своей комнаты, дабы не обезпокоили его.
Юный Алексисъ отличался своею нервною впечатлительностію и чѣмъ-то слабымъ, женственнымъ; вообще же былъ мальчикъ не особенно глупый и не особенно умный, а такъ себѣ. То же можно сказать и про сестрицу его. Но до этой послѣдней намъ мало дѣла, и не въ ней заключается самая суть разсказа.
Алексису минуло четырнадцать лѣтъ. Одѣвали его по англійски, т. е. какъ взрослаго — и это обстоятельство радовало его несказанно, тѣмъ болѣе, что всѣ его пятнадцати или шестнадцатилѣтніе сверстники тоже одѣвались по англійски и были, въ нѣкоторомъ родѣ, уже совершенно «эмансипированными» молодыми людьми, т. е. курили сигары и папиросы, пили коньякъ и шампанское и любили хвастаться своими побѣдами и въ особенности ужинами со своими женщинами. Юный Алексисъ все это слушалъ съ жаднымъ любопытствомъ и съ тайною завистью, съ мучительною завистью самолюбія, лишеннаго по волѣ батюшки, тѣхъ же благъ, какими пользовались всѣ эти Пети, Жоржи и Базли. Ему нечѣмъ было похвастаться, ему не на что было покутить, не надъ кѣмъ одерживать (хотя мнимыя, вымышленныя) побѣды, о которыхъ бы онъ могъ, при случаѣ, съ гордостью повѣдать Петямъ и Базилямъ, такъ какъ все женское общество его заключалось въ почтенной старушкѣ madame Oiseau. Всѣ эти обстоятельства мучили и грызли его слабенькую душу самымъ жестокимъ образомъ — а излить эту душу было рѣшительно не передъ кѣмъ. И юный Алексисъ таилъ про себя точащаго его червя. А между тѣмъ онъ вступалъ уже въ тотъ возрастъ, когда дѣтство борется съ неясно проступающими инстинктами юности и уступаетъ мѣсто этимъ послѣднимъ.
Хитрому, проницательно-пронырливому чутью m-lle Гальяръ не трудно было почти, сразу оглядѣть положеніе и отношенія семейства, въ которое она вступила чрезвычайно кротко, тихо и скромно, какъ и подобаетъ нравственной воспитательницѣ юношества.
Прошло мѣсяцевъ около трехъ со дня вступленія ея на педагогическое поприще, и въ эти три мѣсяца она увидѣла ясно, что ей нечего расчитывать плѣнять собою батюшку, самого коллежскаго совѣтника Лузгарева; мистеръ Дарлингль былъ слишкомъ мелокъ и незначителенъ для этого, да и не могъ бы предоставить никакихъ существенныхъ выгодъ. И такъ — надо было обратить свое собачье чутье и парижское кокетство на что нибудь болѣе прочное и болѣе выгодное.
Однажды, спустясь въ зимній садъ, m-lle Гальяръ нашла тамъ Алексиса. Онъ сидѣлъ на скамейкѣ и безъ всякаго аппетита читалъ какую-то французскую книгу изъ отечественной исторіи для юношества.
M-lle Гальяръ сѣла подлѣ него. Они были совершенно одни.
— Что это вы читаете, cher Alexis? спросила она.
Мальчикъ молча отвернулъ заглавіе книги и показалъ ей.
— Но вѣдь это, я думаю, очень скучно? продолжала она съ оттѣнкомъ милаго участія.
— Да, не совсѣмъ-то весело, отвѣтилъ онъ зѣвая.
— Это и видно… Развѣ вамъ не даютъ другихъ книгъ?
— Даютъ, да все въ этомъ родѣ.
— И вы все зѣваете? шутливо распрашивала француженка.
— Все зѣваю…
— Бѣдный Алексисъ!.. А у меня такъ вотъ есть книги, отъ которыхъ я никогда не зѣвну! замѣтила она, какъ бы подразнивая его.
— Какія же это?
— Нельзя сказать.
— Отчего же?
— Оттого, что вамъ ихъ читать не позволятъ.
— Кто не позволитъ и почему?
— Ваши родители, вашъ гувернеръ, — всѣ, всѣ не позволятъ, потому что считаютъ васъ еще мальчишкомъ, ребенкомъ, на воображеніе котораго такія книги могутъ подѣйствовать не такъ, какъ имъ бы хотѣлось.
Лицо и глаза Алексиса разгорѣлись.
— Что же такое въ этихъ книгахъ? любопытно спросилъ онъ.
— О! въ этихъ рингахъ описывается любовь! любовь дѣвушекъ, замужнихъ женщинъ и очень молодыхъ людей! Описывается самыми поэтическими и соблазнительными красками! Это прелестный романъ! Вы не читали романовъ?
— Нѣтъ, не читалъ… Дайте мнѣ ихъ…
— Не дамъ…
— Отчего?
— Боюсь… У васъ могутъ увидѣть, отнять, все это обрушится на меня… Вы не сохраните этого втайнѣ.
— Честное слово, сохраню! Дайте…
— О! я бы дала вамъ, cher Alexis, эту книгу, но… какъ же и гдѣ же вы ее станете читать?..
— Въ своей спальнѣ, ночью… Я вѣдь сплю одинъ, безъ гувернера.
— А! ну это дѣло другое!.. Мнѣ право жаль васъ, милый, милый мой Алексисъ, васъ не понимаютъ здѣсь, васъ все еще продолжаютъ считать за мальчика.
— А вы чѣмъ считаете меня? нѣсколько подозрительно спросилъ Алексисъ, тогда какъ сердце его самолюбиво и съ затаенною гордостью ёкнуло отъ этихъ словъ гувернантки.
— Я?.. конечно не считаю васъ за ребенка; я вижу въ васъ чрезвычайно милаго и элегантнаго молодаго человѣка… — И по этому-то и соглашаюсь дать вамъ книгу. Только смотрите же, Алексисъ, тайна, и тайна прежде всего!
И кокетливо протянувъ ему руку, m-lle Гальяръ вышла изъ сада.
Вечеромъ, когда послѣ чая Алексисъ подымался къ себѣ на верхъ, на неосвѣщенной площадкѣ его остановила гувернантка и сунула въ руки книжку. У мальчика забилось сердце съ незнакомымъ ему еще доселѣ замираніемъ, которое испытываетъ всякій молодой человѣкъ, впервые встрѣчаясь подобнымъ образомъ съ хорошенькою женщиною. А тридцатилѣтняя m-lle Гальяръ весьма еще могла назваться хорошенькою.
Алексисъ съ жадностью принялся читать и всю ночь не сомкнулъ глазъ, пока не дочелъ до послѣдней строки. Это былъ одинъ изъ французскихъ, самыхъ пикантныхъ, самыхъ соблазнительныхъ романовъ, который на свѣжую голову Алексиса произвелъ магнетически чарующее дѣйствіе, еще болѣе разбудилъ его инстинкты и распалилъ воображеніе. Онъ цѣлый день, какой-то развѣянный, ходилъ подъ обаяніемъ романа, будто бы одурманенный имъ, и къ вечеру опять шепнулъ гувернанткѣ:
— Книгу!.. дайте мнѣ еще одну книгу!..
Послѣ чаю, на темной площадкѣ и на этотъ разъ послѣдовала вчерашняя встрѣча, съ тѣмъ только прибавленіемъ, что Алексисъ, весь дрожа, словно въ лихорадкѣ, крѣпко стиснулъ на прощанье руку m-lle Гальяръ — и она отвѣтила ему тѣмъ же.
Такимъ образомъ Алексисъ перечиталъ нѣсколько романовъ. Гувернантка тратила свои послѣднія деньги и покупала на нихъ новыя книги для Алексиса, выбирая все романы еще болѣе наркотическаго свойства.
Однажды они опять сошлись вмѣстѣ въ зимнемъ саду. Ни батюшки, ни матушки, по обыкновенію, не было дома. Лиза, пользуясь удобнымъ отсутствіемъ ихъ, забралась играть въ свои козыри и поболтать по русски къ своей старой нянькѣ, которую одну только и любила… Мистеръ Дарлингль храпѣлъ у себя на постели, запершись на ключъ. Остались не занятыми только Алексисъ да m-lle Гальяръ.
Дѣло было вечеромъ. Лампа тускло обливала голубоватымъ свѣтомъ широкія и длинная листья растеній; фонтанчикъ лѣниво переливалъ своими брызгами; въ цѣломъ домѣ была тишина ненарушимая. M-lle Гальяръ, при голубоватомъ, матовомъ свѣтѣ; уединенной садовой лампы, казалась очень хороша и еще болѣе кокетлива и пикантна.
Къ этому можно прибавить еще одно: пользуясь отсутствіемъ господъ Лузгаревыхъ, она сошла въ зимній садъ въ одномъ легкомъ вечернемъ пеньюарѣ; съ широкими рукавами, которые ложились красивыми складками вокругъ ея пополнѣвшей на русскихъ хлѣбахъ бѣлой руки, оттѣненной розовымъ локоткомъ; ножка была обута въ легкую изящную туфлю, и вообще M-lle Гальяръ, въ этотъ вечеръ, была вся необыкновенно изящна.
— Ну, что, Алексисъ, вы больше не зѣваете за вашимъ чтеніемъ? спросила она, лукаво улыбнувшись.
— Благодаря вамъ, нѣтъ! отвѣтилъ онъ, и, помолчавъ немного, прибавилъ нѣсколько застѣнчиво:
— Я чувствую, что сталъ совсѣмъ другимъ человѣкомъ; и узналъ то, о чемъ никогда и не грезилъ… и это меня мучитъ…
M-lle Гальяръ изподтишка коварно улыбнулась на это откровенное, чистосердечное признаніе мальчика.
— Что же васъ мучитъ? спросила она, принимая, какъ-бы невзначай, одну изъ небрежно-граціозныхъ и потому соблазнительныхъ позъ.
— Это трудно сказать, что именно… Меня все мучитъ въ этихъ романахъ, говорилъ Алексисъ, стараясь проанализировать свои ощущенія. Мучитъ, напримѣръ, то, что я такъ далекъ отъ такой жизни, какая тамъ описывается… Мнѣ просто завидно глядѣть на всѣхъ этихъ героевъ и героинь!..
— А вы бы хотѣли быть героемъ? спросила француженка.
Мальчикъ покраснѣлъ и сконфузился, но взглянулъ на свою собесѣдницу — и не могъ оторвать отъ нея глазъ, такъ хороша и заманчива показалась она ему въ эту минуту. Онъ снова почувствовалъ то захватывающее духъ, щекотное ощущеніе, которое производитъ на молодаго человѣка обаяніе красивой женщины; только на этотъ разъ почувствовалъ вдесятеро сильнѣе, чѣмъ при первой передачѣ перваго романа на темной площадкѣ. Глаза его разгорѣлись, волненіе крови, подступивъ къ горлу и головѣ, мѣшало говорить. Онъ только дышалъ прерывисто и не сводилъ глазъ съ гувернантки. Та ясно видѣла все это и коварно наблюдала его физіономію, какъ змѣя свою жертву.
— Ну, отвѣчайте, продолжала она, хотѣли бы быть героемъ? хотѣли бы любить? Вы, конечно, не любили еще, вамъ незнакомо это увлекательное чувство? Нѣтъ? — Мальчикъ, вмѣсто словъ, отрицательно покачалъ головой.
Француженка грустно подперла свою голову рукою. — Бѣдный, бѣдный мой Алексисъ! задумчиво проговорила она: мнѣ очень жаль васъ!.. Я понимаю васъ… я понимаю ваше сердце… вы ужь далеко не мальчикъ, хотя васъ и стараются держать какъ ребенка… Во Франціи юноши въ ваши года уже совершенно свободны и уже умѣютъ любить!..
— Да кого же любить мнѣ? съ усиліемъ произнесъ Алексисъ… На меня, — вы сами же говорите, — всѣ смотрятъ еще какъ на мальчика… Если бы я полюбилъ, то, конечно, мнѣ бы не отвѣчали, прибавилъ онъ, подозрительно взглянувъ на m-lle Гальяръ.
— Почемъ знать, cher Alexis!.. Можетъ быть есть женщины, которыя не смотрятъ на васъ глазами вашего батюшки, а видятъ въ васъ прекраснаго и очень красиваго молодаго человѣка, съ очень добрымъ сердцемъ и характеромъ; — вѣдь вы этого не знаете?
— Да гдѣ же эти женщины? спросилъ Алексисъ, въ которомъ волненіе крови достигало до высшаго градуса, возможнаго въ его лѣта.
— Ищите, и, можетъ быть, найдете ихъ! загадочно и кокетливо возразила гувернантка.
— Едва ли… проговорилъ онъ, весь дрожа внутренно, — едвали… И потомъ, послѣ небольшого молчанія, въ теченіе котораго, казалось, обдумывалъ какой-то рѣшительный приступъ, онъ прибавилъ довольно смѣлымъ голосомъ:
— Ну, вотъ вы, напримѣръ, выговорите, что жалѣете меня, а вѣдь вы жалѣете только на словахъ…
— Почемъ знать! загадочно отвѣтила m-lle Гальяръ, принимая новую соблазнительно-граціозную позу.
— Ну, докажите, тогда я повѣрю! еще смѣлѣе приступилъ онъ.
— Женщинѣ доказать это довольно трудно, возразила она, мужчины сами должны находить и брать отъ насъ доказательства…
Этотъ полунамекъ еще болѣе подстрекнулъ и разжогъ Алексиса. Онъ почувствовалъ въ себѣ достаточно дерзости и смѣлости, чтобы идти дальше.
— Ну, если вы точно сочувствуете мнѣ, пусть будетъ доказательствомъ вашъ поцалуй…
Гувернантка не отвѣчала ни слова и продолжала глядѣть на него, не измѣняя своей позы.
Онъ сѣлъ къ ней еще ближе. Она не отодвинулась.
— Ну, позвольте же поцаловать себя! настаивалъ между тѣмъ Алексисъ, со страстью и дерзостью, какихъ даже и она въ немъ не ожидала.
M-lle Гальяръ продолжала молчать.
Четырнадцатилѣтній мальчикъ подвинулся къ ней еще ближе, такъ что ужь больше некуда было двигаться, взялъ ея благоухающую руку, безъ всякаго сопротивленія, и страстно прижалъ къ своимъ горячимъ губамъ. Отпора не оказывается. Ободренный этимъ мальчикъ, въ головѣ котораго были еще слишкомъ живы игривыя сцены пикантныхъ романовъ, незамѣтно передвинулъ губы свои дальше кисти руки, къ локотку, потомъ еще выше и выше — отпора все таки нѣтъ. Онъ трепещущей рукой обнялъ ея гибкую талію и поцѣловалъ ея полную, хорошенькую шейку; потомъ губы его проскользнули къ щекѣ и наконецъ, въ совершенномъ забытьи и изнеможеніи, отыскали другія вкусныя губки и на нѣсколько мгновеній замерли, сомкнувшись съ ними въ томительно-страстной истомѣ.
Прошла минута — и m-lle Гальяръ вздрогнула и отшатнулась отъ своего дерзкаго обнимателя.
— Боже мой! Алексисъ… бога ради… что вы это?.. что съ вами? прошептала она, будто въ смущеніи, оправляя свою прическу и помятыя складки пеньюара. Насъ могутъ застать, подглядѣть… Вы знаете, что грозить намъ за вашу забывчивость… Успокойтесь, другъ мой, мой добрый другъ, успокойтесь!..
И вслѣдъ за тѣмъ, нѣжно и крѣпко пожавъ руку мальчика, она тихо и граціозно удалилась изъ сада.
Алексисъ провелъ мучительную ночь. Четырнадцатилѣтній юноша быль влюбленъ самымъ жестокимъ образомъ, какъ только можетъ влюбиться мальчикъ, съ насильственно возбужденными инстинктами — посредствомъ романовъ и сценъ, подобную которымъ онъ вынесъ прошедшій вечеръ. Уроки и лекціи не шли ему на умъ. Онъ цѣлый день слонялся изъ угла въ уголъ, какъ ошалѣлый, и убѣгалъ встрѣчи съ людьми, ища уединенія; временемъ съ жадностью перечитывалъ болѣе сладострастныя страницы романовъ, мечталъ о своемъ будущемъ романѣ и лихорадочно выжидалъ вечера и новаго разговора съ m-lle Гальяръ, при встрѣчѣ съ которой каждый разъ кидало его то въ жаръ, то въ ознобъ.
Такимъ образомъ прошло довольно много времени. M-lle Гальяръ завлекала несчастнаго мальчика все болѣе и болѣе, разжигала его своимъ искуснымъ кокетствомъ и сдѣлала то, что ребенка въ немъ уже буквально не осталось и тѣни. Изрѣдка она сходилась съ нимъ по вечерамъ, когда никого не было дома, въ зимнемъ саду, изрѣдка сталкивалась на темной площадкѣ; но еще рѣже позволяла ему цаловать себя, ограничивая во время всѣ дальнѣйшія покушенія влюбленнаго мальчика. Она вливала въ него медленный ядъ и, надо отдать ей справедливость, вела свою аттаку съ огромнымъ тактомъ и замѣчательнымъ искусствомъ.
Слабохарактерный мальчикъ весь подчинился ея вліянію; она дѣлала изъ него все, что хотѣла; она мало-по-малу вооружила его противу семейства, но въ тоже время заставила эту вражду глубоко затаить въ его сердцѣ и не высказывать ее никому ни малѣйшимъ словомъ, ни малѣйшимъ движеніемъ. Въ глазахъ семьи своей онъ, повидимому, оставался прежнимъ мальчикомъ, ввѣреннымъ бдительности мистера Дарлингля и совершенно подчиненнымъ волѣ отца. А между тѣмъ ему минуло пятнадцать и пошелъ шестнадцатый годъ. Гувернантка продолжала разжигать его страсть постояннымъ сдерживаніемъ ея до извѣстныхъ предѣловъ, и бѣдный мальчикъ мучился невыносимо. Время отъ времени, новые романы, доставляемые ею, довершили еще болѣе свое дѣло. Онъ сдѣлался задумчивъ, разсѣянъ, раздражительно угрюмъ, сталъ даже блѣднѣть и худѣть отъ того внутренняго яда, который постепенно вливала въ его душу и сердце опытная рука m-lle Гальяръ. Съ ней одной онъ только былъ нѣсколько веселъ, съ ней одной находилъ о чемъ говорить; она одна умѣла заставить его дѣлать что ей было угодно и царила надъ нимъ полною неограниченною властью. Папенькѣ съ маменькой было не до дѣтей и потому они не обращали вниманія на видимое измѣненіе своего сына и не замѣчали продѣлокъ гувернантки, которая, повторяемъ, вела свое дѣло такъ ловко, что отъ постороннихъ глазъ все было шито-крыто. Мистеръ Дарлингль, съ своей стороны, былъ очень доволенъ, что питомецъ не безпокоитъ его, и съ удовольствіемъ замѣчалъ иногда отцу, когда тотъ въ рѣдкихъ случаяхъ освѣдомлялся о сынѣ, что Алексисъ дѣлается гораздо серьезнѣе, солиднѣе, скромнѣе и начинаетъ глядѣть истымъ джентельменомъ. Всѣ эти извѣстіи весьма радовали нѣжное родительское сердце господина Лузгарева.
Прошло около года со дня вступленія m-lle Гальяръ въ ея новую должность. Алексисъ разсѣянно ходилъ по своей комнатѣ. Въ рукахъ у него былъ какой-то англійскій курсъ, который онъ держалъ совершенно машинально, не зная даже, что въ немъ заключается. Онъ ожидалъ къ себѣ учителя. Вдругъ тихо отперлась дверь и вошла m-lle Гальяръ. Она, какъ и всегда, была одѣта съ большимъ вкусомъ.
— Monsieur Alexis, у меня затерялся гдѣ то мой ножичекъ; очините мнѣ карандашъ, отнеслась къ нему гувернантка и сѣла на диванъ.
Несчастнаго мальчика, при видѣ своей обольстительницы, давно уже донимала самая жгучая страсть, а съ нѣкотораго времени онъ начиналъ чувствовать въ такія минуты даже какую-то злость противъ нея. Карандашъ былъ очиненъ. Гувернантка поблагодарила граціознымъ наклоненіемъ головы, но съ мѣста не подымалась.
— Чѣмъ вы заняты?
— Ничѣмъ, отвѣтилъ онъ сухо и нѣсколько желчно… M-lle Гальяръ удивилась несказанно, такъ какъ этотъ тонъ его впервые поразилъ ее своею новостью, ее, привыкшую къ совершенной покорности и подчиненію съ его стороны. — Вы, кажется, очень хорошо должны знать, чѣмъ и кѣмъ я постоянно занятъ, продолжалъ онъ въ томъ же духѣ. Впрочемъ, для васъ это совершенно все равно.
— Почему же вы такъ думаете? спросила гувернантка обиженнымъ тономъ. Вы, Алексисъ, знаете, что я всегда сочувствовала вамъ…
— Вы мнѣ сочувствовали! воскликнулъ онъ съ ироніей и съ невольными полудѣтскими слезами въ глазахъ. Вотъ больше полугода, какъ вы меня мучите… да, мучите!
— Я?!.. Чѣмъ?!.. изумленно откликнулась обиженная женщина.
— Ну, полноте!.. будто вы не знаете!.. Я ужь не маленькій — больше и выносить не стану!
И онъ раздраженно зашагалъ но комнатѣ.
M-lle Гальяръ поняла, что дѣло не можетъ повернуть въ другую, не совсѣмъ-то выгодную дли нея сторону, и потому кротко подошла къ своему искателю, нѣжно взяла его за руки и еще нѣжнѣе поцаловала въ лобъ. Слабохарактерный мальчикъ растаялъ.
— Cher Alexis, заговорила она съ грустью и участіемъ. Вы несправедливо укоряете меня… Я не заслужила этого… Я всегда любила васъ.
— На словахъ? спросилъ онъ съ улыбкой.
— Не на однихъ словахъ, Алексисъ! Вспомните наши свиданія, вспомните, что я вамъ позволяла дѣлать съ собою!
— Цаловать себя? это я и теперь сдѣлаю! подхватилъ онъ съ нѣкоторымъ легкимъ нахальствомъ, и, въ подтвержденіе своихъ словъ, обнялъ гувернантку и поцаловалъ ее въ губы.
— Цаловать!.. повторила она какъ бы съ упрекомъ въ неблагодарности, а развѣ этого мало?
— Не мало; но это не все, только половина дѣла.
— Вы требуете отъ меня всего? задумчиво и грустно проговорила она, довольно искусно принимая беззащитный и трогательный видъ жертвы.
— Всего! настоятельно подтвердилъ мальчикъ.
— Но Алексисъ…
— Но сударыня…
— Вы забываете и свое и мое положеніе въ домѣ вашего батюшки… Мы оба зависимы…
— Это все пустяки! вы все не то говорите! перебилъ Алексисъ.
— Но, мой другъ, продолжала она съ застѣнчивымъ жаромъ стыдливости, вы знаете, какой это страшный шагъ для женщины… вы знаете, что женщина тутъ все, все приносить въ жертву: и свою честь, и репутацію и свое доброе имя. — Неужели же послѣ этого вы не пощадите меня?..
Алексисъ, разгоряченный новымъ то полуупорствомъ, то полууступчивостью, принялся горячо умолять свою недоступную обольстительницу.
— Но… могу-ль я вполнѣ положиться на васъ, на вашу скромность? могу-ль я быть твердо увѣрена, что это навсегда останется глубокою тайною между нами? допытывала она стыдливымъ, робкимъ и вмѣстѣ страстнымъ шопотомъ, принявъ окончательно видъ побѣжденной жертвы.
Алексисъ горячо клялся исполнить ея требованіе, клялся, какъ и всѣ влюбленные мальчики; во всей его отрывочной рѣчи можно было удобно понимать изъ пятаго въ десятое слово; но тѣмъ не менѣе онъ клялся честно. Ему уже было не до хвастовства побѣдами вредъ Петей и Жоржемъ; ему было впору только удовлетворить свою столь долго возбуждаемую и почти не нормальную въ его годы страсть.
— Хорошо… прошептала гувернантка, облекаясь въ маску какой то увлекательной истомы, первый свободный вечеръ — и я ваша… Я буду ждать васъ… вечеромъ, когда всѣ лягутъ; вы осторожно приходите въ мою комнату… Прощайте, но помните, на что я для васъ рѣшаюсь!..
И страстно поцаловалъ свою жертву, она быстро отвернулась и вышла изъ комнаты, будучи не въ силахъ удержать на губахъ своихъ отвратительно-радостную и самодовольную улыбку.
M-lle Гальяръ опытною рукою и притомъ неослабно поддерживала свое всемогущее, обаятельное вліяніе на молодаго человѣка. Каждый шагъ ея, не говоря уже каждая ласка, былъ строго расчитанъ. Она дарила ему мигъ наслажденія и цѣлые ряды дней самой томительной тоски, которую вызывали мало утоленные инстинкты. Часто вечеромъ онъ осторожно входилъ въ ея спальню, не рѣдко выходилъ оттуда восторженный и счастливый. Большею частію раздраженіе страсти, неудовлетворенное самолюбіе и затаенная досада сопровождали его выходъ оттуда. Но этому послѣднему чувству, этой досадѣ она никогда не давала развиваться, и чуть замѣчала малѣйшую вспышку, какъ тотчасъ спѣшила ловко и незамѣтно предупредить ее своею щедрою лаской. И молодой человѣкъ снова смирялся передъ нею, снова покорно молчалъ, подчинялся ея магнетическому вліянію и влюбленно, преданно и терпѣливо выжидалъ новыхъ рѣдкихъ проявленій ея притворнаго чувства и чувственныхъ ласкъ. Она его развратила совершенно. Онъ жадно ждалъ смерти отца, чтобы расправить свои крылья и перещупать его банковые билеты; но любовница совѣтывала молчать и не давать никому даже малѣйшаго намека настоящихъ его надеждъ и желаній — и влюбленный мальчикъ свято хранилъ каждый ея завѣтъ, каждое слово.
Такимъ-то образомъ, развращая его постепенно, но упорно, постоянно раздражая все болѣе и болѣе его инстинкты и отнюдь не давая ему пресыщаться, опытная француженка безусловно забрала его въ свои руки еще крѣпче, чѣмъ прежде, и съ рѣдкимъ постоянствомъ, умомъ и тактомъ вела свое дѣло въ теченіе почти четырехъ лѣтъ, не отступая ни на шагъ отъ своей завѣтной цѣли.
Къ концу четвертаго года, почтеннаго коллежскаго совѣтника Лузгарева хватилъ параличъ, послѣ чего черезъ нѣсколько часовь онъ умеръ. Алексисъ очутился на свободѣ подъ нечувствительною и безпечною опекою своей матери, которая предоставила ему право немедленно же воспользоваться довольно значительными суммами, лишь бы только сынокъ не мѣшалъ дѣламъ ея собственнаго материнскаго сердца M-lle Гальяръ очутились въ новой великолѣпной квартирѣ, среди богатства и роскоши, которыми окружилъ ее молодой Лузгаревъ. Обѣды, пикники, ложи, экипажъ съ великолѣпными рысаками, брильянты и наряды, будто изъ волшебнаго рога изобилія полились на ловкую парижанку, которая, или отъ роскоши и нѣги, или отъ удивительныхъ косметиковъ, стала еще свѣжѣе, еще моложе и изящнѣе. А между тѣмъ Алексисъ по прежнему былъ у нея подъ башмакомъ, и благоговѣлъ передъ нею, какъ передъ идоломъ.
Извѣстно, что человѣкъ ни къ кому не чувствуетъ столько благодарности, и ни къ кому такъ не привязывается, какъ къ той женщинѣ, которая впервые познакомила его съ наслажденіями страсти и любви. Эти привязанности обыкновенно бываютъ самыя продолжительныя и самыя прочныя. Между тѣмъ прошло еще нѣсколько болѣе двухъ лѣтъ. Алексисъ Лузгаревъ достигъ вожделѣннаго совершеннолѣтія, вступилъ въ полное владѣніе своею частью — и дары изъ волшебнаго рога изобилія посыпались еще щедрѣе и еще крупнѣе на счастливую m-lle Гальяръ. Она ловко заставила его перевести на свое имя великолѣпный, богатый домъ. И Алексисъ сдѣлалъ ей этотъ подарокъ въ день ея ангела. Она увѣрила его, будто готовится сдѣлаться матерью, и онъ подарилъ ей для будущаго ребенка сто тысячъ. Короче сказать, въ годъ съ небольшимъ она ободрала его какъ липку, такъ что, проснувшись въ одно прекрасное утро, онъ увидѣлъ себя почти совершеннымъ нищимъ.
Къ довершенію всего, однажды онъ пріѣзжаетъ къ ней съ визитомъ; лакей пошелъ докладывать.
— Кто такой? спросила француженка, какъ бы не разобравъ фамиліи, и спросила на столько громко, что Алексисъ могъ ее слышать черезъ двѣ комнаты. Французъ лакей повторилъ его фамилію.
— Луз-га-ревъ?! произнесла удивленная куртизанка, какой Лузгаревъ?.. Поди скажи этому господину, что я не имѣю удовольствія знать никакихъ господь Лузгаревыхъ. Лакей передалъ Алексису ея слова. Кажется, добавлять не надо, что она его бросила самымъ наглымъ образомъ.
Однажды, раннею весною, когда весь элегантный Петербургъ «прогуливалъ себя» по ровнымъ аллеямъ Лѣтняго сада, къ m-lle Гальяръ, необыкновенно важно сидѣвшей на садовой скамейкѣ, подошла маленькая, несчастненькая, сморчкообразная фигурка и низко раскланялась передъ нею самымъ почтительнѣншймъ образомъ.
— Сударыня, робко заговорила по французски темная фигурка, вы нынче знатны и богаты… вспомните на углу Невскаго проспекта вывѣску перчаточнаго мастера Lui… Я не забылъ васъ, сударыня… извините, я узналъ васъ… Я тотъ самый бѣдный перчаточникъ… теперь я дряхлъ, банкротъ, и только сутки, какъ изъ долговой тюрьмы… Дайте мнѣ что нибудь на хлѣбъ, сударыня.
M-lle Гальяръ была необыкновенно фрапирована дерзостью какого то inconnu, который осмѣлился такъ нагло, при публикѣ, подойдти къ ней съ какою-то просьбою и съ какими-то глупыми намеками…
— Какую нибудь ничтожную монету, сударыня! робко и униженно повторилъ старикашка.
— У меня нѣтъ мелочи для разныхъ бродягъ, рѣзко отвѣтила француженка и съ достоинствомъ величественно поднялась съ своего мѣста.
M-lle Гальяръ не обманулась въ своихъ надеждахъ касательно благословенной Россіи: она нашла въ ней свою фортуну. Въ настоящее время, для пущей важности, она прибавила къ своей банальной фамиліи аристократическую частицу де и продолжаетъ блистать между чухонскими аспазіами сѣверной Пальмиры. Голяка Лузгарева она болѣе не считаетъ нужнымъ узнавать и гордо, не смущаясь, лорнируетъ его физіономію при встрѣчѣ, любезно раскланиваясь въ то же время съ гвардейскими офицерами. И долго еще суждено блистать ей при помощи нарядовъ и дивныхъ косметиковъ парижской фабрикаціи. Разсказчикъ увѣренъ, что ея шестидесятый годъ застанетъ еще свою обладательницу въ рядахъ вышерѣченныхъ аспазій, одерживающею побѣды надъ нашей свѣтской, золотушной молодежью. Ни къ чему не пригодный Алексисъ коротаетъ свой вѣкъ въ бѣдности и неизвѣстности. Сестра помогаетъ ему кое-какими средствами съ помощію которыхъ онъ пока еще не оборванъ и не умираетъ съ голоду.
