въ свои козыри и поболтать по русски къ своей старой нянькѣ, которую одну только и любила… Мистеръ Дарлингль храпѣлъ у себя на постели, запершись на ключъ. Остались не занятыми только Алексисъ да m-lle Гальяръ.
Дѣло было вечеромъ. Лампа тускло обливала голубоватымъ свѣтомъ широкія и длинная листья растеній; фонтанчикъ лѣниво переливалъ своими брызгами; въ цѣломъ домѣ была тишина ненарушимая. M-lle Гальяръ, при голубоватомъ, матовомъ свѣтѣ; уединенной садовой лампы, казалась очень хороша и еще болѣе кокетлива и пикантна.
Къ этому можно прибавить еще одно: пользуясь отсутствіемъ господъ Лузгаревыхъ, она сошла въ зимній садъ въ одномъ легкомъ вечернемъ пеньюарѣ; съ широкими рукавами, которые ложились красивыми складками вокругъ ея пополнѣвшей на русскихъ хлѣбахъ бѣлой руки, оттѣненной розовымъ локоткомъ; ножка была обута въ легкую изящную туфлю, и вообще M-lle Гальяръ, въ этотъ вечеръ, была вся необыкновенно изящна.
в свои козыри и поболтать по-русски к своей старой няньке, которую одну только и любила… Мистер Дарлингль храпел у себя на постели, запершись на ключ. Остались незанятыми только Алексис да m-lle Гальяр.
Дело было вечером. Лампа тускло обливала голубоватым светом широкие и длинная листья растений; фонтанчик лениво переливал своими брызгами; в целом доме была тишина ненарушимая. M-lle Гальяр, при голубоватом, матовом свете; уединенной садовой лампы, казалась очень хороша и еще более кокетлива и пикантна.
К этому можно прибавить еще одно: пользуясь отсутствием господ Лузгаревых, она сошла в зимний сад в одном легком вечернем пеньюаре; с широкими рукавами, которые ложились красивыми складками вокруг её пополневшей на русских хлебах белой руки, оттененной розовым локотком; ножка была обута в легкую изящную туфлю, и вообще M-lle Гальяр, в этот вечер, была вся необыкновенно изящна.
