— Но, мой другъ, продолжала она съ застѣнчивымъ жаромъ стыдливости, вы знаете, какой это страшный шагъ для женщины… вы знаете, что женщина тутъ все, все приносить въ жертву: и свою честь, и репутацію и свое доброе имя. — Неужели же послѣ этого вы не пощадите меня?..
Алексисъ, разгоряченный новымъ то полуупорствомъ, то полууступчивостью, принялся горячо умолять свою недоступную обольстительницу.
— Но… могу-ль я вполнѣ положиться на васъ, на вашу скромность? могу-ль я быть твердо увѣрена, что это навсегда останется глубокою тайною между нами? допытывала она стыдливымъ, робкимъ и вмѣстѣ страстнымъ шопотомъ, принявъ окончательно видъ побѣжденной жертвы.
Алексисъ горячо клялся исполнить ея требованіе, клялся, какъ и всѣ влюбленные мальчики; во всей его отрывочной рѣчи можно было удобно понимать изъ пятаго въ десятое слово; но тѣмъ не менѣе онъ клялся честно.
— Но, мой друг, — продолжала она с застенчивым жаром стыдливости, — вы знаете, какой это страшный шаг для женщины… вы знаете, что женщина тут всё, всё приносить в жертву: и свою честь, и репутацию и свое доброе имя. — Неужели же после этого вы не пощадите меня?..
Алексис, разгоряченный новым то полуупорством, то полууступчивостью, принялся горячо умолять свою недоступную обольстительницу.
— Но… могу ль я вполне положиться на вас, на вашу скромность? могу ль я быть твердо уверена, что это навсегда останется глубокою тайною между нами? — допытывала она стыдливым, робким и вместе страстным шёпотом, приняв окончательно вид побежденной жертвы.
Алексис горячо клялся исполнить её требование, клялся, как и все влюбленные мальчики; во всей его отрывочной речи можно было удобно понимать из пятого в десятое слово; но тем не менее он клялся честно.
