скоропостижно отошла къ праотцамъ. Дочь была болѣе на попеченіи матушки, которая требовала только, чтобъ она была всегда прелестно одѣта, держалась граціозно и бѣгло болтала по французски, да и этимъ-то матушка занималась только такъ, для виду, для проформы. — Въ сущности, ей, пустой, тридцатипятилѣтней барынѣ, вѣчно занятой своимъ сердцемъ, не было ровно никакого дѣла до дочери, предоставленной въ исключительное вѣдѣніе гувернантки.
За то сынка папенка держалъ, что называется, въ ежовыхъ, и, помня свою горемычную юность и родительскіе тычки да помычки, поблажки давать не любилъ юному представителю рода Лузгаревыхъ, держалъ его въ повиновеніи, какъ ребенка, и карманныхъ денегъ отнюдь не давалъ. — «Знаемъ мы эти карманныя!» говаривалъ онъ, возражая супругѣ, когда та начинала ходатайствовать за Алексиса, увѣряя, что и ему необходимо пользоваться раннею свободой, предоставленной инымъ его сверстникамъ. — «Знаемъ мы ихъ!
скоропостижно отошла к праотцам. Дочь была более на попечении матушки, которая требовала только, чтоб она была всегда прелестно одета, держалась грациозно и бегло болтала по-французски, да и этим-то матушка занималась только так, для виду, для проформы. — В сущности, ей, пустой, тридцатипятилетней барыне, вечно занятой своим сердцем, не было ровно никакого дела до дочери, предоставленной в исключительное ведение гувернантки.
Зато сынка папенка держал, что называется, в ежовых, и, помня свою горемычную юность и родительские тычки да помычки, поблажки давать не любил юному представителю рода Лузгаревых, держал его в повиновении, как ребенка, и карманных денег отнюдь не давал. — «Знаем мы эти карманные!» — говаривал он, возражая супруге, когда та начинала ходатайствовать за Алексиса, уверяя, что и ему необходимо пользоваться раннею свободой, предоставленной иным его сверстникам. — «Знаем мы их!
