Союз Наполеона с Александром, заключенный в Тильзите и, по-видимому, еще теснее скрепленный в Эрфурте, закончился громким разрывом. Главными причинами его являются: во-первых, поведение России во время войны 1809 года; во-вторых, неудавшаяся русская женитьба Наполеона и его австрийский брак; в-третьих, последствия континентальной блокады для России; в-четвертых, беспокойство, внушаемое Александру бесконечным расширением империи Наполеона; в-пятых, присоединения 1810 года и ольденбургское дело; в-шестых, польский вопрос.
Поведение России во время войны 1809 г. — Выше мы ознакомились с надеждами, какие возлагал Наполеон на энергичные действия России. Он рассчитывал сначала, что Россия помешает Австрии начать новую войну с Францией, а потом, что она сделает сильную и лояльную диверсию, чтобы оттянуть силы Австрии. И вот Россия не оказала ни одной из этих услуг. Язык русской дипломатии умалчивал кое о чем, и это ободрило Австрию; а вмешательство русской армии было и вовсе вяло[1].
По окончании войны Наполеон горько жаловался на слабость той помощи, какую он встретил со стороны своего тильзитского союзника; «Вы вели себя совершенно неопределенно», — говорил он Куракину. Россия оказалась безоружной перед Наполеоном, когда в Шенбрунском договоре решалась судьба австрийской Галиции. Наполеон присоединил к своему великому герцогству Варшавскому территорию с 1 500 000 душ; Россия должна была удовольствоваться восточной Галицией с 400 000 жителей: это была очень незначительная компенсация за тот новый толчок, который получили польские национальные вожделения благодаря трактату 1809 года.
Неудавшаяся русская женитьба; австрийский брак. — Выше мы видели, как Талейран нашел самое верное средство, чтобы подготовить расстройство брачного союза, к которому так стремился Наполеон. С того момента, как по совету этого дипломата Александр склонился к мысли предоставить разрешение этого дела своей матери, вдовствующая императрица Мария Фёдоровна ставила одно препятствие за другим; она оправдывалась учением православной церкви, которая воспрещала брак с разведенным. Раз Наполеон отверг первую свою жену, где ручательство, что он не поступит так же со второй?[2] Великая княжна Анна была уже невестой принца саксен-кобургского; наконец, вдовствующая императрица ставила требование, чтобы в Тюльери было православное духовенство и домовая церковь, так как русские великие княжны никогда не меняют веры. В сущности она очень польщена была предложением Наполеона; она отлично понимала разницу между императором французов и принцем саксен-кобургским; когда дело разладилось, она испытывала горькую досаду и упрекала своего сына; но, не любя самого Наполеона, она хотела доставить себе удовольствие, заставляя его подождать. С своей стороны, и царь стремился припутать к этому матримониальному вопросу другие вопросы, поставить окончательное согласие свое на этот брак в зависимость от уступчивости Наполеона в немецких и польских делах. Он играл достоинством своего тильзитского союзника, его самолюбием государя и человека. Он не отдавал себе ясного отчета в том, насколько пламенно было у Наполеона его стремление скорее обеспечить преемственность своей династии.
В то самое время, когда Россия притворно заставляла себя упрашивать и требовала такой высокой цены за свое согласие, Австрия в силу неожиданного поворота, который объясняется её страхом перед возможностью упрочения надолго франко-русского союза, изъявила свою готовность отдать Наполеону руку одной из эрцгерцогинь. В декабре 1809 года посол императора Франца в Париже, Шварценберг, сделал предложения в этом духе министру иностранных дел герцогу Бассано. Он заранее уже добился согласия своего двора, чтобы иметь возможность дать утвердительный ответ в ту самую минуту, когда сделано будет предложение. По поводу этого двойного матримониального вопроса Наполеон два раза торжественно совещался с высокопоставленными лицами империи. В тот самый день, когда подписано было соглашение с Шварценбергом, Наполеон отправил в Россию курьера «сказать, что я склонился в сторону австриячки».
Тщетно Наполеон расточал после этого царю уверения в том, что его дружба к нему осталась прежнею: факт что новая императрица французов была австрийской эрцгерцогиней, а не русской великой княгиней, становился очень важным. Если даже франко-русский союз будет держаться, один существенный элемент его всё-таки исчез, а именно — доверие и сердечность. Вскоре во французской политике замечается новое направление. В то время, как прежде наибольшим почетом в Тюльери пользовался русский посланник, теперь его место занимает австрийский, выдвинувшийся вперед в качестве посланника родственной фамилии. В восточных делах та точка зрения, какую еще недавно занимал Наполеон, вдруг резко изменилась. Он внял жалобам австрийского посла на ненасытные притязания России и вернулся к былым талейрановским проектам об Австрии, прочно сидящей в дунайских областях. Французский посол в Вене, Отто, скоро получил указание (26 марта 1811 года), что Франция поддержит Австрию, если последняя выступит в Константинополе против занятия Белграда сербами, союзниками русских. Франция изъявляла готовность взять на себя «такое обязательство, какое Венскому двору угодно будет поставить». Наполеон писал своему послу в Петербурге, Коленкуру, что война между Францией и Россией может вспыхнуть в любом из двух случаев; во-первых, если нарушен будет Тильзитский договор; во-вторых, если русские перейдут Дунай.
Последствия континентальной блокады для России. — Континентальная блокада налагала тяжелые лишения на всю Европу, как и на самое Францию. А между тем, как от своих вассалов, так и от союзников Наполеон настойчиво требовал проведения этой системы с безжалостною строгостью. Особенно обвинял он нейтральных, наприм., американцев, флагом которых прикрывались английские суда, нагруженные английскими товарами. Но вот в 1810 году по Балтийскому и Немецкому морю блуждало шестьсот судов, нейтральных или якобы нейтральных; все они искали места выгрузки и, отвергнутые Россией, находили возможность сваливать свой груз в некоторых немецких гаванях, причем остров Гельголанд служил им базой для бесконечного снабжения себя припасами. В письме от 23 октября 1810 года Наполеон требовал от Александра, чтобы с этими мнимыми нейтральными обходились со всею строгостью. Россия страдала от перерыва торговых сношений с Великобританией, ибо русское поместное дворянство нуждалось в Англии для сбыта хлеба, конопли, сала и леса со своих поместий. Наоборот, торговля с Францией, целиком сводившаяся ко ввозу предметов роскоши и вин, была для русских только убыточна. Между тем как турецкая война закрывала для вывоза Черное море и Восток, континентальная блокада закрывала перед ними северные моря. Рубль, стоивший 67 копеек еще в 1807 году, в 1810 г. стоил только 25 копеек. Как могли наполовину разоренные помещики справиться с налогами? Отсюда оскудение казны и полное ослабление военной мощи России. По совету Сперанского, царь обнародовал декабрьский тариф 1810 года. Этот тариф, больше всего затрагивавший торговлю с Францией, налагал пошлину в 80 рублей на бочку вина, совершенно воспрещал привоз водки и предметов роскоши. Дан был приказ сжигать всякий товар, привезенный контрабандой. Наполеон увидел в этих мерах нарушение статьи 7-й Тильзитского трактата и обнаружил сильнейший гнев. Он поручил своему министру написать Коленкуру: «Император сказал мне, что он лучше желал бы получить пощечину, чем видеть сожжение произведений промышленного труда своих подданных». Мог ли он «на той высоте славы, куда он поднялся», терпеть «то, чего не стерпел бы даже Людовик XV, дремавший в объятиях m-me дю Барри?» На эти представления русские отвечали, что это — дела внутреннего управления, что такое сожжение практикуется со времени Екатерины II, что Наполеон и сам повсюду велит сжигать контрабанду; что Россия, лишенная для своего вывоза каких-либо рынков, имеет право стеснять ввоз, который грозить ей разорением. Наполеон упирал на то, что Россия не предупредила его, что сожжение — прием слишком оскорбительный, и т. п. К этим обвинениям присоединился целый ряд других одинаково щекотливых вопросов.
Разочарование России в шведских и восточных делах. — Не то для удовлетворения собственных своих вожделений, не то из желания выполнить условия Тильзитского договора, Россия навязала себе целых пять, войн: во-первых, войну с Англией, — единственным её результатом пока было пленение флота Сенявина, укрывшегося в устье реки Тахо и принужденного сдаться одновременно с армией Жюно (в Синтре в 1808 году); во-вторых, войну 1809 года с Австрией, — эта война дала России в виде компенсации за расширение Польши лишь приобретение восточной Галиции; в-третьих, войну с Персией, начатую в 1806 году и затянувшуюся до 1813 года; в-четвертых, войну с Турцией, начатую также в 1806 году и продолжавшуюся до 1812; в-пятых, войну шведскую, которая блистательно началась в 1808 году завоеванием Финляндии и продолжалась зимой 1809 года, когда русские, захватив Аландские острова, перешли по льду Ботнический залив под командой Кальнера, Багратиона и Барклая-де-Толли и перенесли военные действия на берега Швеции. Все эти войны либо принесли России одни разочарования, либо обнаружили известные результаты лишь позднее, как это было, напр., с Персидской войной. Мы уже видели, как с 1810 года русские должны были убедиться, что они не могут ни занять Константинополь, ни завоевать Болгарию, ни даже удержать за собой бо́льшую часть румынских областей. Самая удачная из этих войн — шведская, которая принесла России обширную провинцию и драгоценный оплот против Швеции в лице Финляндии, всё-таки не примирила русского общественного мнения с французским союзом. При каждой победе петербургская аристократия говорила с притворным сожалением: «Бедная Швеция, бедные шведы!» и та самая Финляндия, которой так долго домогались, утратила в русских глазах всю свою цену с тех пор, как она казалась подарком Наполеона. Когда свергнуть был Густав IV (13 марта 1809 г.), когда его сменил старый Карл XIII, всё еще благосклонно относившийся к французским идеям, и когда, наконец, в 1810 году штаты Швеции избрали наследным принцем одного из наполеоновских маршалов, Бернадотта, русское общественное мнение, не знавшее того, насколько доволен был сам Наполеон подобным выбором, почувствовало себя как бы еще раз обманутым. Император сделал попытку пояснить истинный характер этого избрания. В Петербурге ему не поверили.
Беспокойство, вызванное в России беспредельным расширением Французской империи. — Это чувство еще более усиливалось, когда русские сравнивали приобретение Финляндии и нескольких клочков в Молдавии, Галиции, Литве и Азии с огромным расширением, какого достигла Французская империя. Наполеон пошел дальше тех дерзких захватов Директории, которые заставили Павла I примкнуть к крестовому походу против Франции. Германия, на которую Россия со времени Петра Великого постоянно пыталась оказывать преобладающее влияние дипломатическим путем, браками, оружием, была теперь целиком в распоряжении Наполеона. Он сгруппировал здесь все династии, состоявшие в родстве с домом Романовых, и образовал из них Рейнский Союз. Он создал здесь французское королевство Вестфалию и два полуфранцузских государства Берг и Франкфурт. Он раздробил здесь Пруссию и Австрию. Всё, что еще оставалось в Италии неразделенным на французские департаменты, всё это он подчинил себе под именем королевства Италии и королевства Неаполитанского. Он был «посредником» Швейцарского союза, сюзереном великого герцогства Варшавского. Французская империя и вассальные её государства насчитывали 71 миллион душ из 172 миллионов, населявших Европу. Куракин писал своему государю: «От Пиренеев до Одера, от Зунда до Мессинского пролива, всё — Франция». Франция стояла в самом центре русских интересов на Востоке — владея там Ионийскими островами и Иллирийскими провинциями, на Балтийском море — благодаря своей дружбе с Данией, и, — так это по крайней мере казалось, — благодаря шведскому избранию. Она непосредственно граничила с Россией на Висле великим герцогством Варшавским. Ей предстояло сделаться угрозой России в других местах.
«Присоединения» 1810 года; ольденбургское дело. — Желание сделать континентальную блокаду действительной побудило французского Цезаря к новым захватам. Голландия, северное прибрежье Германии, Валлис — вот те страны, которые больше всего служили местами для провоза или для склада контрабанды. В силу целого ряда сенатских постановлений, Наполеон объявил о присоединении к французской территории: в июле 1810 года — всего королевства Голландского, ссылаясь на то, что вся эта страна является лишь «наносом рек империи»; 12 декабря — Валлиса; 18 февраля 1811 года — герцогства Ольденбургского, княжеств Сальм и Аренберга, части великого герцогства Берг, части Гановера, недавно уступленного Иерониму вестфальскому, целого вестфальского департамента, наконец, трех ганзейских городов[3]. Невестфальские земли вошли в состав трех департаментов: Верхнего Эмса с главным городом Оснабрюком, Устья Везера с Бременом, Устья Эльбы, с главным городом Гамбургом и с Любеком в числе подпрефектур. Три новых департамента образовали «тридцать второй военный округ». Наполеон не считал нужным оправдывать это упразднение государств и вольных городов каким-либо серьезным соображением; он делал всё это в силу сенатских постановлений, подменяя таким образом международное право и договоры режимом простых декретов.
Все немецкие князья почуяли опасность. Самые могущественные государства Европы обеспокоены были этим. В частности Россия сочла себя затронутой двумя из этих присоединений. С одной стороны, Наполеон, уже державший гарнизон в Данциге и всё время грозивший оккупировать шведскую Померанию, приобретал теперь — с присоединением Любека — господство на том самом Балтийском море, где Пётр Великий стремился обеспечить гегемонию России. С другой стороны, один из обобранных государей, наследник герцогства Ольденбургского, приходился шурином царя по женитьбе своей на великой княжне Екатерине Павловне. Наполеон отправил к своему союзнику Александру его сестру, у которой отнял будущую её корону! Царь попытался добиться обратного водворения своих родственников или соответствующего удовлетворения. Наполеон либо затягивал переговоры, либо предлагал ничтожное или ненадежное удовлетворение. Александр разослал дворам независимой Европы копию со своего подлинного протеста. Наполеон сделал вид, что считает этот акт за новый вызов.
Польский вопрос. — Из всех причин для конфликта наиболее серьезною являлся без сомнения польский вопрос. Великое герцогство Варшавское, расширенное приобретениями 1809 года, — разве это не Польша, восстановленная на самой границе России и готовая потребовать у неё все области прежнего польского королевства, завоеванные Россией за время от Ивана Грозного до великой императрицы Екатерины? Тщетно пытался до этих пор Наполеон усыпить опасения своего союзника. Он даже уступил ему некоторые земли польского королевства: в 1807 году литовскую область Белосток, в 1809 году русинскую область — восточную Галицию. Он ведь и не восстанавливал Польского королевства, а просто создал великое герцогство под властью саксонского короля. На официальном языке говорилось только о варшавских подданных, о варшавской армии. Но Александр знал, какие надежды возлагали на Наполеона поляки, как великого герцогства, так и поляки русских областей, знал, с каким самоотвержением поляки французских армий проливали за него свою кровь на полях битвы. Александру не безызвестно было, что варшавское государство могло еще увеличиться: для этого Наполеону достаточно было получить от Австрии находившуюся пока в её руках часть Галиции, вернув за это Австрии Иллирийские области. И Данциг, который Наполеон держал про запас под именем вольного города, разумеется, вернулся бы к Польше. Словом, царь боялся восстановления Польши, и по мере того, как выяснялась возможность разрыва с Александром, Наполеон в свою очередь приходил к мысли, что это восстановление — цель его политики.
Если бы в умах того времени, как в Петербурге, так и в Париже этнографическое представление о старой Польше не было так смутно, то скоро поняли бы, что в сущности Польша (за исключением Галиции, остававшейся в руках Австрии) давно уже была восстановлена. Страны, которые Александр собирался защищать от возрождавшейся Польши, — а именно Литва, Белоруссия, Малороссия, — вовсе не были польскими. Царя, Наполеона и даже самих поляков вводило в заблуждение то обстоятельство, что дворянство в литовских и русских областях было польское. Воспоминания старинной конституционной жизни Польши поддерживали эту иллюзию: в то время, как шляхта в самой Польше представляла из себя как бы дворянскую демократию, крупные магнаты, за которыми польские дворяне веками привыкли во всём следовать и у которых они состояли клиентами, — эти магнаты владели огромными поместьями в русских областях. Впрочем, и между русскими областями надо делать некоторое различие: в Литве крестьянин, литовец по происхождению, остался католиком, что способствовало ополячению одной части народа; здесь, по крайней мере в верхнем слое общества, встречался польский патриотизм, и великий польский национальный поэт Мицкевич — родом из Литвы. Совершенно иное было положение других русских областей с менее многочисленною и менее энергичною польскою аристократией, с населением русского племени и православного вероисповедания, не поддававшимся ни на какую польскую и католическую пропаганду, искренне преданным царю своей веры. Если Литва или по крайней мере её правящие классы почти всегда шли заодно с Польшей, русские области поставляли лишь редких бойцов во время польских восстаний. С этой стороны Наполеон так же ошибался в расчете, как впоследствии и польское восстание 1831 года. И Александр, и Наполеон очень плохо знакомы были с этим этнографическим и политическим положением; этим объясняется преувеличенный страх первого и надежды второго.
Попытки Александра столковаться с Наполеоном. — Александр попытался сначала получить от своего союзника формальное обеспечение от случайностей, которых он опасался. Отсюда проект соглашения, представленный Румянцевым Коленкуру 4 января 1810 года. Здесь говорится, что королевство Польское никогда не будет восстановлено, что слова «Польша» и «поляки» никогда не будут в употреблении; что польские ордена будут уничтожены. Наполеон (письмо к Шампиньи, 6 февраля 1810 года) счел эти предложения смешными, вздорными, не соответствующими его достоинству. Он готовь был обязаться только в том, что не окажет «никакой помощи никакому движению, направленному к восстановлению королевства Польского», не станет официально пользоваться терминами «Польша», «поляки», не станет больше раздавать польских орденов: они уничтожатся, таким образом, естественным путем. Поднятый в такой форме вопрос снова сделается предметом обсуждения лишь в июле 1810 года.
Попытки Александра столковаться с поляками. — Усиливаясь добиться от Наполеона обязательства никогда не восстановлять Польши, Александр в то же время мечтал восстановить её в своих видах. У него как раз был под рукой один из крупных литовских магнатов, недавно еще состоявший у него министром иностранных дел, князь Адам Чарторыйский. 5 апреля 1810 года Александр имел с ним любопытный разговор, во время которого и выяснил ему свой план: приобрести расположение поляков великого герцогства, присоединив к их государству восемь губерний Российской империи, считавшихся польскими. В декабре царь выражал Чарторыйскому желание иметь точные сведения о настроении умов в великом герцогстве и давал ему что-то вроде поручения по этой части. Чарторыйский отвечал письмами, в которых истолковывал чувства поляков к Наполеону без сомнения, последний не вполне удовлетворял их; но он нашел средство убедить их, что это замедление в удовлетворении их желаний зависит от общего положения дел, а не от его воли, и что при первом разладе Франции с Россией Польша сейчас же возродится. Чарторыйский указывал на услуги, которые Наполеон уже оказал им, и на долгое братство по оружию поляков и французов. Единственное средство противодействовать влиянию Наполеона на поляков, это — обеспечить им теперь же осязательные результаты, вроде присоединения восьми польских губерний России к великому герцогству, с автономией, гарантированной восстановлением конституции 3 мая 1791 года. Александр отвечал 11 февраля, предлагая формальные обязательства и обещая требуемое присоединение. «Прокламации о восстановлении Польши должны были предшествовать всему другому». Царь ручался в том, что австрийская Галиция наверняка будет уступлена Польше. И действительно, как бы угадав намерения Наполеона и желая предупредить их, царь путем тайной своей дипломами, т. е. без ведома Румянцева, завел переговоры с Австрией и, стараясь склонить её в предстоящей борьбе на свою сторону, он предлагал ей взамен Галиции часть Молдавии и всю Валахию, уже отвоеванные у турок русскими войсками (13 февраля 1811 года).
В великом герцогстве и в польских областях было две партии: одна ждала всего от Франции, другая во всём рассчитывала на Россию. На эту последнюю попытались повлиять Чарторыйский в Варшаве и Александр в Петербурге. Чарторыйский оставил царю лишь очень немного иллюзий: военачальники и все влиятельные лица великого герцогства продолжали оставаться верными Наполеону.
Великое герцогство Варшавское под угрозой со стороны России (март 1811 г.). — И вот в этот самый момент (март 1811 года) Александр захотел, по-видимому, ускорить отпадение поляков посредством внезапного вторжения в великое герцогство. В то самое время, когда поляки в Петербурге, очарованные Александром, уверяли, что он решил восстановить Польшу и что он назначит 3 мая, годовщину конституции 1791 года, для выпуска своей прокламации, — в это время масса русского войска бесшумно приближалась к границам великого герцогства. Пять дивизий, отозванных из дунайской армии надвигались через Подолию и Волынь. Финляндская армия спускалась к югу. Под предлогом усиления таможенного дозора целая завеса из казаков скрывала от взора варшавцев обильный приток войск в Литву. Поляки великого герцогства поторопились поднять тревогу в Гамбурге, где начальствовал Даву, и в Париже, где император, сначала предубежденный против слишком частых тревог и против слишком живого воображения варшавцев, в конце концов стал беспокоиться (март и апрель 1811 года). Получив от Даву донесение о серьезности положения, он не стал терять времени и с своей стороны начал готовиться к защите. Он ускорил отправку подкреплений в Данциг, дал знать саксонскому королю о необходимости пополнить вооружение варшавских войск, потребовал от государей Рейнского союза, чтобы они поставили на военное положение свои контингенты, обратился, с призывом к своим армиям Итальянского и Неаполитанского королевств, приказал польским войскам, служившим в Испании, перейти обратно через Пиренеи, предписал Даву быть готовым к походу через шведскую Померанию на помощь великому герцогству. С этого момента всюду, от Рейна и до Эльбы, от Эльбы и до Одера происходило непрерывное движение полков, батарей, обозов. На подлинную или предполагаемую подготовку царя во всех военных центрах Франции и Германии отвечали подготовкою прямо огромного масштаба.
Переговоры двух ииператоров. — Эти деятельные подготовления мало-помалу привели Александра и Наполеона к окончательному разрыву. Коленкур, которого Наполеон весьма несправедливо считал чересчур «русским», просил о своем отозвании. Он был заменен генералом Лористоном. Куракин, которого можно было бы обвинять в том, что он слишком «француз», дожил до того, что его беспечность была нарушена: в Париж послан был адъютант царя Чернышёв. Наполеон принял этого посла тотчас по его прибытии в Париж, представил ему устрашающую картину своих сил, показал ему «гигантскую» армию с 800 орудий, готовых отправиться на восток; впрочем, все эти угрозы Наполеон закончил заявлением, что он желает только мира. Тем не менее была минута, когда он понял дело так, что Россия требует от него великого герцогства Варшавского в виде вознаграждения за Ольденбург, и тогда он обнаружил сильнейший гнев: «Я заставлю Россию раскаиваться, но тогда ей предстоит потеря не только польских областей, но и Крыма». Потом, сообразив, что Чернышёв имел в виду лишь какой-то польский уезд, он смягчился, попытался рассеять остальные недоразумения, предложил щедрое вознаграждение за Ольденбург, предложил подписать относительно Польши гарантии, которые он предлагал уже раньше. Чернышёв, полномочия которого касались только вознаграждения за Ольденбург, не мог входить в обсуждение всех этих вопросов. Впрочем, когда русские войска вдруг удалились с польской границы, Наполеон сразу успокоился, сделался ровнее, стал чаще делать мирные заверения, но в то же время менее расположен был связывать себя договорами. В разговоре с одним дипломатом, Шуваловым, проездом посетившим Париж, Наполеон сказал: «Чего хочет от меня император Александр? Пусть он оставить меня в покое! Мыслимое ли дело, что я пожертвую 200.000 французов для восстановления Польши?» Несмотря на настойчивые военные приготовления, Европа в течение нескольких месяцев могла верить в сохранение мира. Она снова впала в тревогу после сцены, которую Наполеон сделал старому князю Куракину 15 августа 1811 года во время торжественного приема дипломатического корпуса: «Я не настолько глуп, чтобы думать, будто вас так занимает Ольденбург. Я вижу ясно, что дело тут в Польше. Вы приписываете мне различные проекты в пользу Польши; я начинаю верить, что вы сами собираетесь завладеть ею… Даже если бы ваши войска стояли лагерем на высотах Монмартра, я не уступлю ни пяди варшавской территории».
Русский ультиматум; разрыв. — Лористон был хорошо принят Александром, который снова подтвердил свое желание поддерживать мир и даже союз. Царь изъявил готовность выполнить условия Тильзитского договора; он допустит существование великого герцогства Варшавского, лишь бы только это не было началом восстановления Польши; он станет соблюдать континентальную блокаду, только бы ему не запрещали торговых сношений с американцами и другими нейтральными государствами. В этом пункте царь был непреклонен. «Я скорее готов вынести десятилетнюю войну, удалиться в Сибирь, чем принять для России условия, в каких находятся сейчас Австрия и Пруссия» (февраль 1812 года). А несколько дней спустя Наполеон твердил Чернышёву: «Это дурная шутка — думать, будто есть американские суда… все они английские!» Теперь он уже указывал ему на сосредоточение своих войск на Одере и на свои аванпосты по Висле. Он прибавил: «Такая война из-за дамских грешков!» Ответом царя явился ультиматум, заготовленный уже с октября 1811 года; Куракину поручено было вручить его 27 апреля 1812 года. Александр требовал оставления шведской Померании и ликвидации французских затруднений со Швецией; оставления прусских владений; сокращения данцигского гарнизона; разрешения торговли с нейтральными государствами. В случае принятия Францией этих предварительных условий, царь изъявлял готовность вести переговоры о вознаграждении за Ольденбург и об изменении русских тарифов, прилагаемых к французским товарам. Но вот незадолго до этого времени в Париже в квартире Чернышёва произведен был обыск, который дал ясные улики в том, что Чернышёв добыл секретные бумаги, подкупив одного служащего в военном министерстве, некоего Мишеля. 13 апреля последний предстал перед сенским судом присяжных. Он приговорен был к смерти и казнен. Понятно, что после осуждения Мишеля, т. е. после «заочного» осуждения России аудиенция 27 апреля, во время которой Куракин передал Наполеону ультиматум, была одной из самых бурных: «Вы дворянин, — кричал Наполеон, — как вы смеете делать мне подобные предложения?.. Вы поступаете, как Пруссия перед Йеной».
Александр так мало рассчитывал на принятие своего ультиматума, что 22 апреля он покинул Петербург и отправился к армии. Давно уже он окружал себя всеми, кто в Европе так или иначе ненавидел Наполеона. Тут были: швед Армфельд, немцы Пфуль, Вольцоген, Винцингероде, эльзасец Анштет, пьемонтец Мишо, итальянец Паулуччи, корсиканец Поццо ди Борго, британский агент Роберт Уильсон. 12 июня в Россию прибыл барон фон-Штейн. Эти иностранцы образовали военную партию, еще более непримиримую, чем самые ярые русские.
Договоры Наполеона с Пруссией и Австрией. — Пруссия предложила Наполеону 100.000 человек, попросив за это лишь очищения одной из крепостей на Одере и уменьшения военной контрибуции[4]. Наполеон вовсе не собирался увеличивать армию, а вместе с тем и могущество Пруссии, заявил, что довольствуется контингентом в 20.000 человек и согласился только уменьшить контрибуцию на 20 миллионов.
Договор о совместных действиях против России подписан был 24 февраля 1812 года. Фридрих-Вильгельм III поручил начальство над своим отрядом Йорку фон-Вартенбургу, который должен был поступить под высшее командование Макдональда.
16 марта Наполеон подписал свой договор с Австрией, которая два раза, в феврале и в октябре 1811 года, отвергла предложения России. Австрия ставила Наполеону контингент в 30.000 человек. Командовать ими должен был князь Шварценберг, тогдашний посланник в Париже. Помимо этого включены были и политические оговорки, именно неприкосновенность Турции и (в особой тайной статье) возможность обмена Галиции на Иллирийские провинции.
Зато обмануты были ожидания, которые Наполеон возлагал на Швецию и Турцию, вроде того, что султан станет во главе оттоманской армии на Дунае. Из этих двух естественных союзников Франции, коварно отстраненных Тильзитским договором, Турция осталась нейтральной, Швеция собиралась перейти на сторону врага. Что касается двух недавно привлеченных союзников, то их настоящие чувства нетрудно угадать. Фридрих-Вильгельм III ничего не забыл из прежних унижений; он слышал вопли своего народа, тяжело страдавшего от прохода великой армии; он вспоминал клятву, которой обменялся с Александром в 1806 году на могиле великого Фридриха, вспоминал бартенштейновские постановления и ждал спасения Пруссии только от Александра. Отправляя свой отряд в поход против Александра, он в тоже время посылал в Петербург фон-Кнезебека.
И Австрия, хотя она действовала отчасти из страха перед притязаниями русских на Дунае, заключая договор с Наполеоном, уверяла Александра, что только уступает тяжелой необходимости и что содействие, оказываемое ею против Александра, сведется на нет, если Россия ничего не предпримет против Австрии.
Договоры Александра со Швецией, Англией, Турцией. — Бернадотт избран был в наследники шведского престола неожиданно для Наполеона, который считал его наименее надежным из своих маршалов и предпочел бы какого-нибудь датского принца, чтобы подготовить скандинавский союз и надежнее закрыть для России северные проливы. Наполеон удовольствовался изъявлением своего согласия на избрание. Он выплатил Бернадотту миллион, но отнял княжество Порте-Корво и отозвал находившихся при его особе французских офицеров, так как не мог добиться от него обязательства никогда не воевать против Франции. 2 ноября 1810 года новый наследный принц, перейдя в лютеранство, совершил свой въезд в Стокгольм. Наполеон продолжал третировать его, как подчиненного: «Наследный принц часто писал императору, который не отвечал ему… Император… не состоит в переписке ни с одним наследным принцем. Когда означенный принц сделается королем, император будет с удовольствием получать его письма и отвечать на них». (Из письма Шампаньи к Алькье, французскому послу в Стокгольме, от 22 декабря 1810 года). Подобное высокомерие или: разборчивость были неполитичны в такой момент, когда Швеция всеми мерами противилась континентальной блокаде, когда Бернадотт приобретал решительное влияние на старого короля и правительство, когда император Александр относился к нему в высшей степени предупредительно и когда две соперничавшие дипломатии, французская и русская, оспаривали Швецию друг у друга. Впрочем, Бернадотт, чуждый всякой политики чувства, решил втягивать Швецию только в такие отношения, которые соответствуют её выгодам или его собственным выгодам, понимаемым в самом эгоистическом и в самом узком смысле. Он запросил у Наполеона поддержки Франции в деле присоединения Норвегии к Швеции. За такую цену он обещал в случае разрыва между двумя империями выступить против России, вторгнуться в Финляндию и угрожать Петербургу. Наполеон, уже давший слово своей союзнице — Дании, отвергнул эти предложения всё с тем же высокомерием: «В голове принца шведского такая путаница, что я не придаю никакого значения сообщению, которое он сделал Алькье… Я буду игнорировать его до перемены обстоятельств… Сообщите… что я слишком могуществен, чтобы нуждаться в чьем-либо содействии»[5]. Но вот в марте 1811 года, ввиду всё возраставшей дряблости короля Карла XIII, Бернадотт взял в свои руки управление делами. Жена наследного принца, Дезире Клари, дочь марсельского купца, которая чуть было не вышла замуж за Наполеона и сестра которой была за Иосифом Бонапартом, могла бы способствовать тому, чтобы её муж поддержал союз с Францией; но ей было скучно в Стокгольме, и она воспользовалась ближайшим предлогом, чтобы вернуться во Францию. Когда в январе 1812 года, Наполеон под предлогом нарушения континентальной блокады или в видах дополнения своих подступов к России, велел захватить шведскую Померанию, шведский министр иностранных дел сказал русскому посланнику: «Теперь мы свободны от всяких обязательств по отношению к Франции».
В феврале Швеция, всё еще стремившаяся получить Норвегию, изъявила царю готовность подписать формальный отказ от Финляндии и от Аландских островов, если он поможет Швеции завоевать Норвегию; 25—30 тысяч шведов при содействии 15.000 русских могли бы совершить завоевание; после этого соединенные войска отправились бы в Германию, т. е. против левого фланга великой армии; можно было бы добиться присоединения Англии к шведско-русской коалиции. Эти предложения встретили хороший прием в Петербурге, и договор был подписан здесь 5 апреля 1812 года. А между тем в марте Наполеон одумался и велел предложить Бернадотту Финляндию и, кроме того, часть Норвегии. Но он одумался слишком поздно. Вспомнив свою профессию генерала, Бернадотт уже рассылал всем врагам своего бывшего начальника не только политические, но и военные советы против Наполеона. Этот француз преподавал им искусство побивать французов и — верх подлости — приглашал их не давать пощады солдатам Франции. Он тогда же спустился бы и в Германию, если бы ему не помешала кажущаяся верность Пруссии Наполеону. Во всяком случае пока его новое поведение давало возможность русским обратить против императора все свои войска, стоявшие в Финляндии.
3 мая 1812 года и Англия примкнула к договору 5 апреля между Россией и Швецией. 18 июня она заключила договор с Россией о союзе и воспомоществовании. Наконец, в августе Россия подписала с Турцией Бухарестский договор, который давал возможность бросить против Наполеона русскую дунайскую армию[6].
Наполеон в Дрездене. — 9 мая 1812 года Наполеон покинул Париж, а 17-го он прибыль вместе с императрицей Марией-Луизой в Дрезден, к саксонскому королю. Здесь повторились торжества, свидетелем которых в 1808 году явился Эрфурт. Перед владыкою Европы, перед наследником Карла Великого столпились все коронованные особы Германии, не только участники Рейнского союза, но и австрийский император с супругой, явившиеся обнять свою дочь и защищать свои интересы, и прусский король, взволнованный внезапной оккупацией Пиллау и Шпандау великою армией. В последний раз Наполеон явился миру во всём блеске своего величия, явился властителем 130 французских департаментов, сюзереном семи вассальных королевств[7] и тридцати государей, во главе войск, которые беспрерывной лентой тянулись от Рейна к русской границе, — явился, вызывая ужас Европы и удивление Германии, восторженное и вместе с тем испуганное[8].
Наполеон в Польше. — Вечером 30-го мая Наполеон совершил свой въезд в Познань. Его встретили здесь с поразительным энтузиазмом. Весь город был иллюминован. Всюду транспаранты с хвалебными надписями: Heroi invincibili, Restaurati patriae, Grati Poloni imperatori magno[9] и т. д. Он принял знать, явившуюся в придворных костюмах, и сказал ей: «Я предпочел бы видеть вас в сапогах и при шпорах, с саблей на боку, как ходили ваши предки“. Затем он продолжал свой поход к Неману, не отклоняясь к Варшаве. И это был промах. Весьма ловкого своего представителя при великом герцогстве, Биньона, Наполеон сменил мехельнским архиепископом аббатом де Прадтом, рассчитывая, что духовный сановник будет пользоваться влиянием у такого католического народа. Данные ему от 28 мая инструкции предписывали ему собрать сейм с целью вотировать восстановление Польши, образовать повсюду конфедерации и вызвать всеобщее восстание. К несчастью, архиепископ мехельнский был глуп, хотя и слыл за остряка. Прибыв в Варшаву 5 июня, он терял время на собственноручное исправление речей, которые имели быть произнесены на сейме вождями Польши, и на удаление из этих речей всего того, что было «противно всяким правилам вкуса». Вместо того, чтобы раскалить энтузиазм добела, он беспокоился по поводу увлечений, «в которые могла впасть эта масса собравшихся людей», и задумывал распустить сейм, как только он откроется. 22 июня при открытии этого собрания старый князь Адам-Казимир Чарторыйский, избранный маршалом, возвестил о восстановлении Польши в таких патетических выражениях, что раздались восторженные возгласы. Сейм объявил себя конфедерацией. Было решено, что больше не будет «двояких подданных», т. е. что поляки, имеющие владения и в великом герцогстве, и в Российской империи, вынуждены будут сделать выбор между той и другой национальностью. В результате этого постановления князь Адам Чарторыйский должен был послать царю Александру отказ от всех своих должностей. Наконец, решено было отправить депутацию к Наполеону. Прадт, всё еще не понимавший положения дел, писал Бассано: «Они пошли бы очень быстро, если им дать ход». Он не дал им хода: на третий день он велел объявить о закрытии сейма, и так как думали, что это делается по приказанию Наполеона, то «это удивило французов и охладило поляков» (Биньон). Узнав об этом слишком поздно, Наполеон мог только сделать архиепископу строгий выговор.
Допущены были и другие ошибки. Теряли время на то, чтобы обучить польских рекрутов на французский лад, вместо того, чтобы поднять всю страну и двинуть против русской границы посполитое рушенье. Вместо того, чтобы соединить в одну массу свои регулярные польские войска, войска великого герцогства и войска, возвращавшиеся из Испании, Наполеон распределил их по семи корпусам (гвардии, корпусу Мюрата, Понятовского, Даву, Иеронима-Наполеона, Виктора, Макдональда). Этим путем (так утверждает Прадт, который в данном случае сводит счеты с Наполеоном) он сделал «невидимою» целую армию поляков в 70.000 человек[10]. Наконец, проход великой армии через Польшу, как и через Германию, сопровождался разными насилиями, и страна, без того уже бедная, страдала еще больше Германии от тех, кто называл себя её освободителями. Надо отметить, что Волынь и другие русские области почти вовсе не входили в эти 70.000 поляков великой армии.
Силы Наполеона. — Согласно показаниям инспектора смотров барона Деннье силы, собранные Наполеоном в Германии и Польше к 1 июня 1812 года, состояли из одиннадцати корпусов, не считая императорской гвардии и кавалерийского резерва под командой Мюрата. В большинство из этих корпусов помимо французов входили иностранные контингенты[11]. В императорскую гвардию (Лефевр, Мортье, Бессьер) входила и голландская пехота, и польские уланы. В 40.000-ной кавалерии Мюрата были поляки, пруссаки и немцы Рейнского союза (вестфальцы, баварцы, вюртембержцы). В первом корпусе (Даву) сверх трех французских дивизий (Гюден, Фриан, Моран) — три дивизии, составленные из поляков, испанцев, немцев (мекленбуржцев, гессенцев, баденцев). Во втором корпусе (Удино) — португальцы, кроаты, швейцарцы. В третьем (Ней) — португальцы, иллирийцы, вюртембержцы. В четвертом (вице-король Евгений) — почти только одни северные итальянцы. В пятом (Иосиф Понятовский) — одни поляки. В шестом (Гувион Сен-Сир) — одни баварцы (с баварскими генералами фон-Вреде и Деруа). В седьмом (Ренье) — одни саксонцы (с Лекоком и Франком). В восьмом (Жюно) — одни вестфальцы. Прибавим, что шестой, седьмой и восьмой корпуса поставлены были под команду вестфальского короля Иеронима-Наполеона. В девятом корпусе (Виктор) — помимо французов были поляки, голландцы, немцы (из Берга, Бадена, Гессен-Дармштадта). В десятом (Макдональд) — только поляки и немцы (саксонцы, вюртембержцы, вестфальцы), кроме того, две прусских дивизии под командой Йорка фон-Вартенбурга. В одиннадцатом (Ожеро) рядом с французами были и немцы (вестфальцы, гессенцы, вюртембержцы, саксонцы). К императорской гвардии, кавалерийскому резерву Мюрата, и одиннадцати армейским корпусам надо прибавить: большой артиллерийский парк (французский и польский); датскую дивизию в 10.000 человек; так называемую княжескую дивизию, образованную мелкими государствами, входившими в составь Рейнского союза; наконец, 30.000 австрийцев князя Шварценберга.
Наличные силы, которыми располагал Наполеон 1 июня 1812 г. в Германии и Польше, состояли из 678.000 человек (включая австрийский корпус), из них — 355.913 французов (к ним надо причислить и присоединенные народы, т. е. бельгийцев, голландцев прирейнских жителей, немцев тридцать второго военного округа, генуэзцев, пьемонтцев, тосканцев, римлян) и 322.000 союзников. Таким образом, армия более, чем наполовину состояла из элементов, враждебных Франции 1789 года. Среди славянских народов, которые Наполеон сумел вооружить против великой восточной славянской империи, были поляки, кроаты, далматинцы, иллирийцы. Русские назвали великую армию 1812 года армией «дванадесяти язык». Эти 678.000 человек заключали в себе 480.000 пехоты, 100.000 кавалерии, 30.000 артиллерии; остальные входили в состав шести понтонных команд или заняты были при огромном обозе.
Помимо этих 678.000, Наполеон располагал еще 150.000 солдат во Франции, 50.000 в Италии, 300.000 в Испании. Всего, таким образом, было 1.188.000 человек.
Движение к сердцу Российской империи должны были произвести императорская гвардия, кавалерия Мюрата, первый, второй, третий, четвертый, пятый и восьмой корпуса. После перехода Немана шестой корпус (Гувион Сен-Сир) и десятый (Макдональд) должны были остановиться на Двине и прикрывать левый фланг великой армии; седьмой (Ренье) и австрийский корпуса должны были прикрывать её правый фланг против двух южных русских армий (армии Тормасова, стоявшей на Волыни, и Чичагова — в Румынии); девятый корпус (Виктор) держался в резерве на Висле и Одере; одиннадцатый (Ожеро) — на Эльбе. Датчане и несколько других мелких корпусов должны были оставаться в арьергарде.
Переход через Неман. — Для вторжения в Россию Наполеон мог избрать один из четырех путей: во-первых, через Киев на Москву; во-вторых, через Гродно и Смоленск на Москву; в-третьих, через Ковно, Вильно, Витебск на Москву; в-четвертых, через Тильзит, Митаву, Ригу, Нарву на Петербург. Первая и четвертая комбинации были отвергнуты, так как первая слишком отдавала французов во власть Австрии, четвертая — во власть Пруссии. Путь на Гродно также был отвергнуть по причине Пинских болот. Оставался путь на Ковно.
23 июня генерал Эбле со своими понтонерами меньше, чем в два часа навел через Неман у Ковно три моста в расстоянии всего ста сажен один от другого. 24 июня утром войскам прочтена была знаменитая прокламация: «Солдаты, вторая польская война начата!» — В течение трех дней — 24, 25, 26 июня — по мостам под Ковно прошли корпус Даву, кавалерия Мюрата, императорская гвардия (старая и молодая, пехота, конница, артиллерия), корпуса Удино и Нея. Евгений переправился по преннскому мосту (но только 28 июня), Иероним-Наполеон — по гродненскому, Макдональд — по тильзитскому. Всего около 400.000 человек с 1.000 орудий.
Наполеон в Литве. — В тот самый день 24 июня, когда великая армия начала свой переход через Неман, Александр участвовал близ Вильно на празднестве, которое его офицеры устроили высшему виленскому обществу. Здесь он узнал вечером о переходе через Неман. 26 июня он оставил город, отправив Балашова для мнимых переговоров с Наполеоном, точно так же, как несколько раньше Наполеон, желая выиграть время, посылал к Александру де Нарбонна.
Во время десятимильного перехода между Ковно и Вильно великая армия страдала от иссушающей жары. Передовые части кавалерии достигли литовской столицы в ночь с 27 на 28 июня. 28 утром вступил в город сам Наполеон. Проголодавшиеся солдаты уже принялись грабить предместья, что значительным образом охладило прием со стороны обывателей. Наполеон совсем не нашел того энтузиазма, с которым встречали его в собственной Польше. У него вырвалось такое замечание: «Эти поляки совсем не похожи на познанских». Потом удалось собрать дворянство, которое при возобновившемся энтузиазме одобрило решение варшавского сейма о восстановлении Польши. Впрочем, Наполеон дал Литве особое от Польши устройство с целью управлять ею непосредственно и надежнее распоряжаться её средствами. Он разделил страну на четыре губернии — Виленскую, Гродненскую, Минскую, Белостокскую.
В Литве обнаружился тот бич, которому суждено было сгубить великую армию. За недостатком правильной организации интендантства, невозможной при таких огромных расстояниях и при таких плохих дорогах, солдаты приучились более, чем когда-либо, жить на счет страны и разбредаться с целью мародерства. В Минске в то самое время, когда в соборе совершали молебствие о возрождении Польши, они ограбили военные склады. Так как большинство мародеров превращалось в дезертиров, особенно солдаты иностранных контингентов, то ряды войска стали редеть. С 29 по 31 июня разразились грозы, которые вызвали резкое падение температуры, испортили дороги, побили несколько тысяч лошадей и привели к тому, что не удалось настигнуть русских при их отступлении, во время которого русские уже начали опустошать страну.
Русские ариии. — Для оказания сопротивления тем 400.000 человек, которых вел с собою Наполеон, Александр имел или собирался иметь в своем распоряжении пять армий: во-первых, 24.000 человек на севере, под командой Витгенштейна; эта армия вначале занята была подготовкой к обороне Риги; во-вторых, впереди Двины, от Динабурга до Витебска 110.000 человек, так называемую «первую западную армию», под начальством военного министра Барклая-де-Толли, по происхождению прибалтийского немца; в-третьих, впереди верховьев Днепра, от Смоленска до Рогачева — «вторую западную армию» из 37.000 человек под командой пылкого Багратиона, грузинского князя, одного из учеников Суворова; в-четвертых, поюжнее — «обсервационную армию» в 46.000 человек под начальством Тормасова; в-пятых, на самом юге — 50.000-ную армию под начальством адмирала Чичагова, прибывшую из Румынии. Всего 267.000 человек, которых предполагалось усилить новыми рекрутскими наборами и ополченьем. Но так как армия Витгенштейна, которую должны были усилить войска из Финляндии, стеснена была в своих действиях маршалом Удино, позднее Макдональдом и Гувионом Сен-Сиром, и так как армии Тормасова и Чичагова находились под наблюдением корпусов Ренье и Шварценберга, то царь имел под рукой лишь армии Барклая-де-Толли и Багратиона, всего 147.000 человек.
Французы на Днепре и на Двине. — Наполеон возымел намерение отделить эти армии одну от другой, основательно атаковать Багратиона, который рискнул дойти до самого Минска, и пробраться раньше него в Могилев. План этот расстроился благодаря медленности, которую обнаружил Иероним, помогавший Даву. Он сделал двадцать миль в семь дней! Наполеон недостаточно считался с затруднениями, которые стесняли движения войск в лесистой и болотистой стране. Он разгневался на своего брата и возымел намерение поставить его под начальство Даву. Недовольный Иероним вернулся в свое королевство, оставив Даву командование над своими войсками. Маршал сразился с Багратионом под Могилевым (23 июля) и отбросил его к Смоленску.
Тем временем левое крыло великой армии достигло Двины. Царь Александр поддался наставлениям немца Пфуля, который собирался в литовских равнинах применить тактику Уэллингтона в португальских горах и сделать из дрисского лагеря на Двине второе Торрес-Ведрас. Свой лагерь, задуманный по-ученому, Пфуль к тому же расположить впереди реки, построив сзади четыре моста; словом, подготовлен был второй Фридланд. При приближении Наполеона никто и не думал защищать это злополучное сооружение. Пришлось оставить линию Двины. Вот откуда взялось в генеральном штабе, в русской аристократии, это ожесточение против «проклятого немца», даже против самого Александра. Наиболее преданные его слуги, Аракчеев и Балашов, должны были осведомить его об общественном настроении, требовавшем, чтобы царь покинул армию, которую его царственное присутствие стесняет в её действиях; лучше, если бы Александр вернулся в Смоленск, в Петербург, в Москву для организации защиты и для поощрения к пожертвованиям. Самодержавный царь должен был уступить. Барклай и Багратион получили свободу действий.
Наполеон с корпусами левого крыла энергично теснил Барклая-де-Толли и дал ему два сражения при Островне и Витебске (25 и 27 июля). Барклай на минуту подумал было остановиться и дать настоящую битву, потому что, как немец, он чувствовал, что внушает подозрение генералам, солдатам, русскому народу. Но потом он счел нужным отступить и покинул Витебск, куда Наполеон и совершил свой въезд 28 июля.
Наполеон начинал волноваться: два раза подряд вышла неудача — с Багратионом и с Барклаем. Он понял, какова будет тактика русских, раньше, чем сами русские решительно склонились к ней: уходить вглубь империи, оставляя за собой пустыню. Мародерство, вызывавшее жестокие расправы со стороны раздраженных крестьян, дезертирство, болезни, отсталые — всё это приводило к огромным потерям в великой армии. От Немана до Двины она потеряла тысяч полтораста человек, по большей части солдат из иноземных контингентов. Кавалерия Мюрата с 22.000 уменьшилась до 14.000 человек; корпус Нея — с 36.000 до 22.000; баварцы Евгения, застигнутые эпидемией, — с 27.000 до 13.000; итальянская дивизия Пино, изможденная переходом в 600 миль, сделанных в три-четыре месяца, с 11.000 человек спустилась на 5.000; даже молодая императорская гвардия в одной из своих дивизий потеряла 4.000 человек из 7.000; только старая гвардия стойко выносила всё. Чтобы поднять мужество, пробудить военную честь, вернуть отсталых, а может быть и дезертиров, надо было одержать какую-нибудь значительную победу. Был момент, когда можно было надеяться на это.
Битва под Смоленском. — Барклай и Багратион прибыли под Смоленск. Они созвали здесь военный совет, в котором приняли участие великий князь Константин и много генералов обеих русских армий. По обыкновению Барклай высказался за отступление, Багратион — за сражение. Чтобы дать удовлетворение Багратиону, произведено было нападение на передовые стоянки Мюрата и Нея, но пойти вглубь не решились.
С своей стороны, начала наступление и великая армия. 14 августа у Красного Мюрат столкнулся с силами Багратиона и нанес им урон в 1.000—1.200 человек. Чуть было не захватили врасплох и Смоленска, но Багратион и Барклай поспешили на защиту этого города, и Наполеон подумал, что наконец пришло то сражение, которого он искал. Оно продолжалось два дня (17 и 18 августа). Барклай опять отступил, увлекая за собой Багратиона, отдав французам объятый пламенем Смоленск. Французы потеряли 6.000—7.000 человек, русские — от 12 до 13 тысяч. По мнению Наполеона, это опять был промах, так как ему не удалось окружить и уничтожить ни одной из двух русских армий. Зато его польские солдаты ликовали по поводу взятия этой крепости, которая в XVI и XVII веках выдержала столько осад.
Преследуя русских, Ней нагнал у Валутина (19 августа) корпус Тучкова, одного из помощников Барклая. Дело это, «одно из самых кровавых дел столетия» (Тьер), обошлось каждой из враждующих армий в 7.000—8.000 человек (здесь был убить Гюден), не приведя ни к одному из результатов, каких добивался Наполеон.
Тем не менее Наполеон являлся обладателем Двины и Днепра, т. е. двух рек, которые в былые времена составляли восточную границу не собственной Польши, а соединенного Польско-Литовского государства. Если бы у него хватило благоразумия остановиться на их берегах, ограничившись укреплением крепостей, господствовавших над ними, кто знает, какой ход приняла бы всемирная история? Польша восстановлена была целиком со всеми своими литовскими и русскими владениями; Россия — сведена к границам времен Ивана Грозного. Но Наполеон хотел блестящего успеха, который устрашил бы трепещущую Германию, Европу, самое Францию, хотел какого-нибудь крупного боя, какого-нибудь торжественного занятия столицы. Как некогда Карла XII, его тянуло, увлекало вглубь русского государства. По крайней мере он занят был усилением своей армии, обеспечением флангов и линий своего отступления. Он предписал Виктору двинуться вперед в Литву, Ожеро — перейти с Одера на Вислу, сотне когорт национальной гвардии, предоставленной в его распоряжение постановлением сената, — приготовиться к переходу через Рейн. Движение с запада на восток вооруженных масс, начавшееся с 1810 года, продолжалось. Впрочем, общее положение не представлялось Наполеону таким уж плохим. На севере, на З. Двине, Удино занял Полоцк, дал Витгенштейну два победоносных сражения — при Якубове (29 июля) и при Дриссе (1 августа). Макдональд занял Курляндию, одержал победу при Митаве, осаждал Ригу и угрожал Петербургу. Удино был ранен при наступлении на Полоцк; но его сменил Гувион Сен-Сир, который на другой день в тех же местах нанес русским серьезное поражение (18 августа). В Польше после неудачи саксонского корпуса Ренье при Кобрине, — неудачи, которая вызвала панику в Варшаве, разбит был при Городечне генералом Ренье и князем Шварценбергом Тормасов (12 августа). Наполеон выпросил у своего августейшего тестя фельдмаршальский жезл для Шварценберга.
Бородинский бой[12]. — Барклай и Багратион остановились в Дорогобуже, как бы готовясь дать здесь битву. Наполеон чрезвычайно обрадовался этому. Потом они отступили еще и еще после короткого роздыха в Вязьме и в Царёвом-Займище. Очевидно, они вели французов к Москве, и это во время проливных дождей. Французские генералы были встревожены этим. Бертье рискнул даже сделать на этот счет представления императору. Тот назвал его «старой бабой» и прибавил: «И вы, вы тоже из тех, кто не хочет идти дальше!» И всё-таки он задумался над этим и, под давлением того же Бертье, Нея, Мюрата, удрученных холодными дождями в начале сентября, он сказал во время остановки в Гжатске: «Если погода завтра не переменится, мы остановимся». А как раз 4 сентября с утра установилась ясная погода.
В русских эти вечные отступления вызывали еще более сильное беспокойство. Царя осаждали жалобами на Барклая и даже на Багратиона. Он решил подчинить их обоих Кутузову, побежденному при Аустерлице, зато вышедшему героем из последней турецкой войны. Армия сразу окрылилась надеждой. Солдаты говорили: «Приехал Кутузов бить французов». Однако, и он продолжал отступать; но «чувствовалось, что отступление равнялось движению против французов». Он отступал, но с целью приблизиться к ожидаемым подкреплениям. Царь появился в московском Кремле и созвал там собрание из дворян и купцов; первые обещали по десяти рекрутов из крепостных, объявлено было о созыве ополчения; от него ожидали 612.000 «длиннобородых» воинов, и Ростопчин, назначенный московским главнокомандующим, обещал, что одна Москва даст 80.000 человек.
5 сентября произошел бой из-за обладания одним русским редутом на Шевардинском холме; французы потеряли около 4.000—5.000 человек, русские около 7.000—8.000. По крайней мере выяснилось, что русские заняли позицию и собирались вступить в бой для защиты своей столицы. Кутузов выбрал небольшую равнину, орошенную Колочей и её притоками; на этой равнине находились деревни Бородино, Горки и Семеновская. На правом русском фланге Барклай занимал деревню Бородино кавалерией Уварова и казаками Платова. В Горках стояла кавалерия и гренадеры Дохтурова. На Красной горе сооружено было то, что у русских называлось «батареей Раевского», а у французов «большим редутом». Далее следовала глубокая впадина с деревней Семеновской. Далее три батареи, так называемые «стрелы Багратиона». На крайнем левом фланге ополчение занимало Утицкий лес. Позади боевой линии, в Псарёве и Князькове, находился резерв Тучкова. Русский главнокомандующий имел в своем распоряжении 70.000 пехоты, 18.000 регулярной кавалерии, 7.000 казаков, 15.000 артиллерии и сапер, 10.000 ополченцев; всего 120.000 при 640 орудиях[13].
Наполеон мог противопоставить ему около 130.000 человек и 587 орудий. Против Бородина стоял Евгений с баварцами, итальянская армия, дивизии Морана и Жерара (преемник Гюдэна) из армии Даву. В центре, против большого редута — Ней с французами Ледрю и Разу, вюртембержцами Маршана и вестфальцами Жюно. На французском правом фланге, против трех стрел Багратиона — Даву со своими дивизиями Компана и Дезе. На крайнем правом фланге, против Утицы — Понятовский с поляками. Позади французской боевой линии — кавалерия Мюрата. В резерве — императорская гвардия.
Обе армии отдыхали весь день 6 сентября. Русские молились, причащались, преклонялись перед чудотворными иконами, которые привезли из Москвы и носили крестным ходом по фронту армии; русские были «печальны, ожесточены, полны решимости умереть» (Тьер). 7-го бой завязался с 5 часов утра. Он начался страшной канонадой, слышной на двадцать миль вокруг вплоть до самой Москвы. Затем началось наступательное движение французских войск. Вице-король Евгений взял Бородино. Даву вместе со своими помощниками бросился на большой редут, но здесь дивизионный генерал Компан был ранен, сам Даву сброшен с коня и контужен. Его сменили Ней и Евгений, которые взяли укрепление в штыки, между тем как Разу, из корпуса Евгения, взял «стрелы Багратиона». Было 10 часов утра. В этот момент битва могла бы быть решена, если бы Наполеон внял Нею и Мюрату, которые советовали направить энергичную атаку по лощине у Семёновского, где представлялась возможность разрезать русскую армию пополам и прорвать её центр. Они просили у императора разрешения пустить в дело резервы. Излишнее, может быть, благоразумие заставило его отказать им в этом.
Тогда русские в свою очередь повели решительное наступление. Они массами бросились на захваченные французами укрепления, отбили обратно большой редут, атаковали «стрелы Багратиона», но тут были отбиты Неем и Мюратом. Последние собрались было снова взять большой редут, но тут смелое нападение платовских казаков и кавалерии Уварова со стороны Бородина встревожило французскую армию и заставило отказаться от атаки. Когда казаков прогнали из Бородина, когда получено было известие о занятии Понятовским утицких высот, — большой редут снова подвергся бешеному нападанию. Коленкур с тремя полками кирасир и двумя полками карабинеров очистил лощину села Семеновского, бросился на большой редут, изрубил там пехоту Лихачева, но и сам пал, сраженный насмерть, в тот самый момент, когда Евгений взбирался на парапет, рубя русских артиллеристов и пехотинцев. По сю сторону редута дело кончилось бешеной схваткой французских кирасир с русской конной гвардией.
Было три с половиной часа. Сбитая со всех позиций, прикрывавших её фронт, теснимая одновременно и с фронта и с левого фланга, — ибо французская армия образовала в это время изломанную под прямым углом линию, — русская армия отошла к деревням Псарёву и Князькову, нашла здесь другие редуты и остановилась густыми массами. Генералы просили Наполеона выпустить для довершения победы гвардию, которая насчитывала 18.000 сабель и штыков и еще не вступала в бой. Наполеон отказал; он не хотел отдавать ее «на уничтожение», находясь в 800 милях от Франции. Он удовольствовался энергичнейшей канонадой из 400 артиллерийских орудий по скученным массам русских; «коли им еще хочется, всыпьте им», говорил он. Только ночь спасла русскую армию.
Потери с обеих сторон были огромны: со стороны французов 30.000 человек, из них тысяч 9—10 убитых; со стороны русских 60.000 человек, не считая 10—12 тысяч пропавших без вести. У французов убито было три дивизионных
.jpg)
Конечно, французы одержали решительную победу; если французская армия сократилось до 100.000 человек, зато русская насчитывала не более 50.000; следовательно, дорога на Москву была открыта перед Наполеоном. И всё-таки зрелище поля битвы, усеянного 30.000 мертвых и 60.000 раненых, омрачало победу. Сегюр отмечает, что вечером на бивуаке не слышно было песен.
Кутузов писал Александру, что держался хорошо и что отступает единственно для прикрытия Москвы. Недомолвка Кутузова превратилась у царя в победу, о которой он и сообщил в послании к Чичагову.
Прибыв 13 сентября в деревню Фили, расположенную на одной из подмосковных высот, Кутузов держал здесь военный совет. Надо было решить, отдавать ли столицу без боя или рисковать армией в неравной борьбе. Барклай заявил, что, когда дело идет о спасении армии, Москва такой же город, как и остальные. Русские генералы отлично чувствовали, что это город не такой, как другие. Большинство высказывалось за сражение. Кутузов не счел возможным пойти на такой риск. В ночь с 13 на 14 отступление продолжалось. Русская армия обошла столицу и стала на рязанской дороге с целью закрыть завоевателю доступ к богатым южным областям.
14 сентября французы подошли к Поклонной горе, с высоты которой они могли созерцать Москву, её Кремль с дворцами и храмами, сорок сороков её церквей, — город, насчитывавший 400.000 жителей. Наполеон воскликнул: «Так вот он, этот знаменитый город! Наконец-то».
Московсний главнокомандующий Ростопчин. — Ростопчин был в фаворе во времена Павла I, при нём же впал в немилость и оставался в этом положении и после Павла. В своих патриотических памфлетах против Франции[14], в своей переписке, в своих воспоминаниях он является одним из наиболее пропитанных культом французской литературы русских людей, находившихся в то же время под сильнейшим влиянием предрассудков, враждебных Франции. Он выдавал себя за настоящего русского старинного закала, заклятого врага французских мод, идей, парикмахеров и учителей. Обстоятельства вынудили царя назначить Ростопчина московским главнокомандующим. С этого момента Ростопчин пустил в оборот все средства, чтобы воспламенить вверенное его управлению население к борьбе с врагом; он выдумывал разные истории про патриотов-крестьян, пускал слухи о чудесах, издавал бюллетени о победах над французами, снискивал расположение простонародья и духовенства показным благочестием, устраивал крестные ходы с чудотворными иконами, приближал к себе Глинку и других патриотических писателей. Он организовал бесконечное шпионство, свирепствовал против русских, заподозренных в либеральных или «иллюминатских» идеях, против распространителей слухов, благоприятных Наполеону. Он приказал окатывать водой болтунов или давать им слабительное, прогонял сквозь строй иностранцев, хваливших Наполеона, зарубил саблей одного русского, виновного в том же преступлении, сослал в Нижний Новгород 40 французов и немцев, среди которых был и актер Думерг, который описал это тягостное путешествие.
7 сентября Москва услыхала ужасную бородинскую пальбу. Вечером Ростопчин возвестил о большой победе. Этому не поверили, и богачи начали выезжать. Вскоре Ростопчин пожаловался царю, что Кутузов обманул его, а Кутузов в свою очередь спросил, где же те 80.000 добровольцев, которых обещал ему прислать московский главнокомандующий. Выселение жителей пошло еще спешнее; в Москве осталось едва ли 50.000. Понимая, что городу пришел конец, Ростопчин поторопился отправить в Петербург проживавших в Москве сенаторов, чтобы Наполеон не нашел никого, с кем можно было бы начать переговоры; он ускорил отправку из Москвы дворцового имущества, музеев, архивов, чудотворных икон. Другие мероприятия его более знаменательны; он передал народу арсенал и казенные кабаки, разрешил народу вооружаться и напиваться; открыл тюрьмы и распустил по городу каторжников; вывез все пожарные трубы, которых в Москве было до 1.600. Некоторые его тогдашние замечания лишь впоследствии стали понятны; так, принцу Евгению Вюртембергскому он сказал: «Лучше разрушьте Москву, чем отдавать её»; своему сыну: «Поклонись Москве в последний раз; через полчаса она запылает».
Вступление французов в Москву. — 14 сентября Наполеон предписал Мюрату возможно скорее вступить в Москву; генералу Дюронелю — привести к нему власти и именитых людей города, которых он называл «боярами»; инспектору Деннье — отправиться в завоеванный город и заготовить там припасы и квартиры для войск. Мюрат галопом промчался через Дорогомиловскую слободу, доехал до моста через Москва-реку, обменялся здесь подарками и рукопожатием с начальником русского аррьергарда. После этого он проехал чрез всю Москву; город оказался пустым; Мюрат направился в Кремль, где его встретили ружейными выстрелами мошенники, которых выпустил, напоил и вооружил Ростопчин. Здесь он узнал об отъезде всех сенаторов, всего богатого населения, самого главнокомандующего. Наполеон прождал всё после обеда 14 сентября, требуя к себе «бояр». Он говорил: «Может быть, эти жители даже не умеют сдаться». В конце концов ему привели под видом депутации нескольких русских из простонародья, да нескольких французов. Наполеон провел ночь в слободе и назначил Мортье московским губернатором. «Главное — чтобы не было грабежей. Вы отвечаете мне за это головой». Ночью пришло известие, что на бирже вспыхнул пожар, но с ним легко справились.
Утром 15-го Наполеон вступил со своею гвардией в Кремль при звуках Марсельезы. «Наконец я в Москве, — воскликнул он, — в старом дворце царей, в Кремле!» Он поднялся на колокольню Ивана Великого и мог на досуге созерцать всю Москву: Кремль с Китай-городом и Гостиным двором, который заключал в себе несметные богатства, Белый город и Земляной вал. За исключением кремлевских дворцов, церквей и нескольких сот дворянских домов, Москва была деревянным городом. Даже мосты были деревянные. Всё представляло собою такой горючий материал, что летом, по полицейским распоряжениям, воспрещалось разводить огонь в домах. Этот огромный город, покинутый жителями и лишенный всякой защиты от огня, мог сделаться жертвой первой же искры. А мы видели, насколько Ростопчин способствовал этому своими подготовлениями.
Великая армия расположилась по городу следующим образом: императорская гвардия — в Кремле; кавалерия Мюрата —
.jpg)
Пожар. — Днем 15-го произошел пожар в казенном винном складе. С ним еще удалось справиться. Вдруг пожар вспыхнул в Гостином дворе, где навалены были колониальные товары, спиртные напитки и всякие богатства Азии. Это было совсем около Кремля, а в Кремле стояли 400 муниционных повозок гвардейской артиллерии, да в русском арсенале было 400.000 фунтов пороха, не считая ружейных патронов и пушечных зарядов. Полагая, что и этот пожар — случайность, сделали попытку, правда, тщетную, совладать с ним. Горело весь день, и нельзя было помешать войскам грабить богатства, всё равно осужденные на уничтожение. Когда поднялся равноденственный ветер, западные кварталы, самые богатые в Москве, охвачены были целым океаном пламени. Тогда французы поняли, что пожар этот не самопроизвольный; схвачены были поджигатели, и среди них попались солдаты и полицейские агенты, у которых найдены были горючие вещества и банки с керосином; исчезновение пожарных труб окончательно открыло всем глаза. Утром 16-го разбудили Наполеона и сказали ему всю правду. «Да это скифы!» воскликнул он. Вскоре пламя сделалось настолько сильным, что накалились оконные рамы во дворце Екатерины II, где жил Наполеон. Искры падали на крыши, даже на муниционные повозки артиллерии. Генералы обезумев умоляли Наполеона оставить этот дворец, который вот-вот взорвется. Он удалился в Петровский парк, но ехать пришлось по улицам «между двумя стенами огня» (Сегюр). Все французские войска очистили свои городские квартиры. Последние жители убежали. Русские раненые из-под Бородина были брошены в госпиталях, 15.000 их сгорело.
17-го ветер подул с юго-запада, потом с запада, не пощадив ни единого квартала города. 18-го пожар продолжался. Москва окутана была таким густым облаком дыма, что не было видно солнца. 19-го ветер стих, пошел дождь, и пожар остановился за неимением пищи, однако, остались огромные очаги, которые вспыхивали от времени до времени. Кремль удалось спасти: императорская гвардия с ведрами в руках образовала кругом него цепь. Точно так же охранялся и район Кузнецкого моста при содействии гренадер и ютившейся здесь французской колонии. Великая армия снова могла занять свои квартиры. Но как теперь остановить солдатский грабеж? Союзники французов, особенно немцы, с радостью принялись за работу. Москвичи называли их беспардонным войском, строго различая их от «настоящих французов». В Архангельском соборе, в Кремле, вюртембержцы осквернили и ограбили могилы древних русских царей. Благовещенский собор, где совершалось бракосочетание царей, превращен был в конюшню; лошади кормились у алтаря и портили копытами мозаичный пол. Так как каменные церкви почти все уцелели от пожара, то солдаты всех наций старались располагаться именно в них, оскорбляя чувство русских бессознательным осквернением святыни, употребляя вместо столов святые иконы, шутки ради одеваясь в священнические облачения, примешивая шутовство к ужаснейшей драме века.
Продолжительное пребывание Наполеона в Москве. — Вернувшись в Кремль, император принял меры — правда тщетные — спасти то, что уцелело из продовольствия; великая армия могла бы просуществовать в течение шести месяцев теми припасами, которые сохранились в погребах. Жителям, особенно французской колонии, роздано было пособие. Расставлены были караулы в немногих уцелевших домах, особенно в Воспитательном доме, великолепном здании, построенном Екатериной II для подкидышей. Наполеон посетил детей и разговаривал с заведующим, старым генералом Тутолминым.
Наполеон еще не потерял окончательной надежды вступить в переговоры с Александром; он попытался сделать это через генерала Тутолмина, через одного русского офицера Яковлева, через Кутузова, зондировать которого он поручил Мюрату. Царь оставался немым, непреклонным. Пожар Москвы, который он вначале приписывал Наполеону, осквернение его столицы и дворцов укрепили его в решении продолжать войну во что бы то ни стало. В Петербурге была еще партия мира, во главе с Румянцевым и Аракчеевым, но она была подавлена криками русских патриотов, французских эмигрантов, выходцев различных национальностей. Для последних конфликт перестал быть русским, он сделался космополитическим. Дело шло уже не только об избавлении России от нашествия; надо было «освободить» Европу. Александр вступил в еще более тесный союз с Англией и предоставил ей свой флот.
Повторяя неоднократно свои попытки завязать переговоры, Наполеон вместе с тем всячески заботился о реорганизации своих сил: он предписал Ларибуазьеру образовать новые батареи из русских пушек, найденных в Кремле; Мортье — укрепить Кремль, очистить подступы к нему, «взорвать многоглавую мечеть», как он называл своеобразную и дивную церковь Василия Блаженного. Он торопил дальнейшее движение корпусов, еще стоявших на Двине и Днепре. Он писал австрийскому императору об усилении корпуса Шварценберга, королю прусскому — о замене усталого контингента свежими полками, государям Рейнского союза — о присылке новых войск. Он приказывал приступить во Франции и Италии к набору 1813 года.
Император изучал проекты устрашения и раздробления России. Он говорил о своем намерении провозгласить себя королем Польши, вознаградить Иосифа Понятовского княжеством Смоленским, создать из казацких областей и Украины самостоятельное королевство, устроив, таким образом, нечто подобное Рейнскому союзу, именно «Привислинский союз». Он задумывал поднять казанских и крымских татар. Он велел изучать в московских архивах историю аристократических заговоров против царей, историю Пугачевского бунта, думая поднять русских крестьян обещанием свободы, и это намерение его внушало страх русскому дворянству и правительству, потому что в некоторых местах крепостные ждали от Наполеона своего освобождения.
Занятый всеми этими заботами и проектами, Наполеон продлил свое пребывание в Москве с 15 сентября до 19 октября: всего тридцать три дня. Это промедление явилось одной из ближайших причин конечной катастрофы, потому что, если солдаты и отдыхали, зато лишенные фуража лошади продолжали гибнуть. Против массы казаков теперь уже не хватило бы кавалерии; вскоре стало очевидно, что не на чём везти те 600 орудий, которые привез с собой Наполеон, те, которые он хотел увезти, и ту массу повозок, которые нагружены были амуницией, съестными припасами и добычей. Другая опасность состояла в том, что Кутузов получал подкрепления, что северная русская армия, под командой Витгенштейна, увеличилась на 20.000 человек, отозванных из Финляндии, что южные русские армии приближались к русским коммуникационным линиям. Уже недалек был момент, когда перевес сил, находившийся вначале целиком на стороне Наполеона, начнет склоняться на сторону русских. К действиям регулярных армий присоединялись действия партизанских вождей Фигнера, Сеславина, Давыдова, крестьянки Василисы, дворянки Надежды Дуровой. Партизаны и крестьяне задерживали гонцов, тревожили обозы, убивали отставших и мародеров.
Отступление казалось Наполеону операцией, чрезвычайно опасной — с точки зрения политической — для его престижа в Европе и во Франции; с точки зрения военной — операцией чрезвычайно сложной, особенно, если он хотел увести с собой русских пленных, собственных раненых, московскую французскую колонию, всю свою материальную часть, все свои трофеи. Одно время он думал перезимовать в Москве. В этом смысле давал ему совет Дарю, «совет льва», как говорил император. Пусть так, но к весне пришлось бы съесть всех лошадей; все русские армии к тому времени усилились бы, объединились, сосредоточились. И в то время как Наполеон оставался бы отрезанным от остального мира, что сталось бы с Европой, с Францией? Он подумывал также о движении на Петербург с тем, чтобы, ограничившись тут одной демонстрацией, которая однако подняла бы его престиж, вернуться потом на Запад через Прибалтийский край. Наконец, он остановился на плане пробиться по Калужской дороге и вместо того, чтобы возвращаться на Запад через области, уже разоренные великой армией, вернуться туда через южные области России, где все ресурсы оставались еще нетронутыми.
Наполеон пытается вернуться через Южную Россию: битва при Малоярославце. — Чтобы открыть себе эту дорогу, надо было сначала разбить Кутузова. И вот, даже в случае победы, приходилось рассчитывать — не говоря уже об убитых — на 10.000 раненых, которые загромоздили бы госпитали еще больше. На Калужской дороге Кутузов расположился лагерем у Тарутина. Он заключил с Мюратом что-то в роде молчаливого перемирия. Он нарушил его сражением при Воронове; здесь сильно досталось Себастиани, который спасен был только прибытием Мюрата. Этот инцидент заставил Наполеона решиться тем более, что первый мороз 13 октября дал ему понять, как опасно дольше задерживаться в Москве. Он одновременно делал приготовления к отбытию и к сражению. Приказав собрать всех своих раненых в Воспитательный дом, вверив их, таким образом, покровительству генерала Тутолмина и великодушию русских, он вместе с тем предпринял меры, которые должны были до крайности раздражить русских. Он снял крест с колокольни Ивана Великого. Он поручил оставленному в Москве Мортье взорвать храмы и дворцы Кремля (и действительно, вследствие взрыва 23 октября кремлевские башни дали трещины, а дворец Екатерины был почти совершенно разрушен; в отместку за это при возвращении русских перебито было 4.000 раненых французов).
19 октября армия, насчитывавшая еще 100.000 человек, выступила из Москвы в следующем порядке: во главе шел вице-король Евгений, затем корпуса Даву и Нея, наконец Наполеон и императорская гвардия. Корпуса Мюрата и Понятовского уже были в соприкосновении с врагом. 24-го Кутузов принял сражение при Малоярославце; в начале боя 18.000 французов и итальянцев должны были выдержать натиск 50.000 русских; потом обе стороны получили подкрепления; город шесть раз переходил из рук в руки. 25-го на поле битвы прибыл Наполеон и, чуть было не попав в руки платовских казаков, заставил в конце концов Кутузова отступить. Французы несомненно одержали победу, но как ею воспользоваться? Несмотря на потерю 4.000 человек, Кутузов остался цел; он по-прежнему заграждал путь на юг; надо было не только победить, но и уничтожить его, а ценой каких жертв можно было достигнуть этого? Решено было, упредив Кутузова на несколько переходов, свернуть через Боровск, Верею, Можайск на ту самую дорогу, по которой великая армия пришла в Москву.
От Малоярославца до Дорогобужа. — Задуманное отступление совершалось в следующем порядке: во главе шел Наполеон с гвардией; затем корпуса Мюрата, Нея, Евгения, Понятовского, наконец Даву. Корпус Даву был самый сильный, ибо от Немана до Москвы он сократился только с 72.000 человек до 28.000; но из пяти его дивизионных генералов Гюден был убит у Валутина, Фриан, тяжело раненый, не в состоянии был командовать, у Компана была на перевязи рука, а у Морана забинтована вся голова. Жерар, преемник Гюдена, изображал собою крайний арьергард. Выпавшая на долю Даву и Жерара задача была крайне тяжела: приходилось сдерживать казаков Платова, опиравшихся на легкую артиллерию; понукать или поджидать 20.000 отставших, число которых всё увеличивалось; охранять повозки с ранеными, потому что возчики бросали раненых и уезжали с запряжкой; тащить за собой огромную артиллерию и огромный обоз; приходить на этап, когда предшествующее корпуса уже истребили всё; наконец, сносить несправедливые упреки императора, который обвинял Даву в медлительности и излишней боязливости.
Три дня (с 26 до 28 октября) ушло на то, чтобы перебраться с Калужской дороги на Московскую у Можайска. Приходилось идти через зачумленное Бородинское поле, представлявшее собою ужасное зрелище. Узнав, наконец, об избранном французами пути, Кутузов отправил казаков вслед их арьергарду, а Милорадовичу поручил тревожить их левый фланг. Себя он берёг, решив не давать настоящего сражения и сохранить свою армию. Заботливо избегая риска, он дожидался случая; несмотря на упорные поддразнивания Роберта Уильсона, Кутузов усвоил себе эту выжидательную роль, которая была совсем не героична сама по себе, зато в будущем привела к многочисленным и замечательным трофеям.
1 ноября французский авангард задержался у переправы при Царёве-Займище, где произошла заминка. Кавалерия Васильчикова попробовала было врезаться между корпусами Евгения и Даву, но была мужественно отброшена Жераром. 3-го ноября при Вязьме вступила в бой главная часть русской армии; от 3 до 4 тысяч человек было у неё выведено из строя; но французские потери, от 1.500 до 1.800 человек, были невознаградимы, и кроме того всякого раненого можно было считать за мертвого.
После этого сражения Наполеон поручил арьергардную службу Нею. 9-го, когда армия достигла Дорогобужа, выпал первый снег; он увеличил трудности похода и передвижения повозок. Мороз достигал 12° по Цельсию; такой холод, конечно, был бы выносим, если бы войска были соответственным образом одеты и накормлены; а между тем они питались разведенною в воде мукою и почти сырою кониной. Оказалось, что в этой армии, недавно еще состоявшей из 100.000 человек, было не более 40.000 пригодных к бою; большую же часть составляли отсталые: толпа их всё росла, почти весь корпус Даву уже растаял, а между тем нужда, казаки, крестьяне работали над дальнейшим её сокращением. В Дорогобуже узнали неприятную новость: Шварценберг, у которого оставалось всего 25.000 австрийцев, и Ренье со своими 10.000 саксонцев не могли помешать у Днепра соединению Чичагова и Тормасова, у которых теперь была целая армия в 60.000 человек. Оставив для сдержки этих двух наполеоновских генералов Сакена с 25.000 человек, Чичагов отправил остальные 35.000 вверх по Днепру и Березине, т. е. прямо на линию отступления Наполеона. На Двине Витгенштейн, имевший 33.000 человек, поддержан был финляндскою армией Штейнгеля в 12.000 человек. Так как Макдональд не трогался из Динабурга, Сен-Сир изолирован был со своими 6.000 баварцев в Полоцке, Удино задержан на западе с 12.000 французов и 4.000 швейцарцев, то Витгенштейн имел возможность направить свои 45.000 человек на юг, т. е. также на линию французского отступления. Действительно, 18 октября произошло второе сражение у Полоцка, причем раненый Гувион Сен-Сир сменен был маршалом Удино, и французы, причинив русским урон в 3.000—4.000 человек, всё-таки вынуждены были отступить на Борисов и Березину. Зато они явились по крайней мере подкреплением для великой армии, слившись здесь с французами дивизии Партуно, поляками и немцами Виктора. Как бы то ни было, Чичагов со своими 35.000 человек, Витгенштейн со своими 40—45 тысячами были как бы двумя лезвеями ножниц, которые готовы сдвинуться и отрезать великой армии отступление.
Известие о заговоре Малэ. — В довершение всего Наполеон получил из Парижа известие о республиканском заговоре Малэ. Посаженный в тюрьму, водворенный потом в лечебницу, этот генерал помешался на такой мысли: так как император постоянно подвергается неприятельскому огню, то рано или поздно случайное ядро избавит Францию от него и от империи. Вечером 22 октября он убегает из лечебницы, является в один дом к своим единомышленникам, надеваеть генеральский мундир и, вооружившись бумагой, извещающей о смерти Наполеона в Москве, и подложным постановлением сената, провозглашающим республику, увлекает за собой вторую когорту национальной гвардии, квартировавшую в попенкурской казарме, освобождает из тюрьмы двух разжалованных генералов, Лагори и Гидаля, арестует министра полиции Савари и префекта полиции, поражает выстрелом из пистолета парижского коменданта Гюлэна и некоторое время считает себя хозяином столицы. Вдруг во главе его отряда его узнает один штабной офицер, который велит позвать полицейского офицера; последний спрашивает Малэ, как он мог покинуть свою тюрьму, и велит связать его на глазах озадаченной и не знающей, что делать, второй когорты. Постановлением военного суда Малэ приговорен был к смерти и расстрелян вместе с двенадцатью своими сторонниками, среди которых большинство были просто наивные люди. Инцидент этот свидетельствовал, насколько дело Наполеона, поставленное на карту в равнинах России, было непрочно в самой Франции. Все «установления империи», весь её блеск держался жизнью одного человека, а сама эта жизнь зависела от случайного внезапного набега казаков или от пузырька с ядом, которым снабдил Наполеона на эту ужасную кампанию его русский лекарь Иван, чтобы император в крайнем случае не попал живым в руки врага.
От Дорогобужа до Смоленска. — Наполеон и великая армия рассчитывали теперь только на Смоленск, где должны были быть собраны громадные припасы. Во время пути Евгений, прикрывавший справа главную часть армии, задержан был крутым спуском совершенно обледеневшим, и лошади, которых не было возможности подковать ввиду такого случая, по большей части оказались не в состоянии справиться с этим препятствием. Пришлось бросить или уничтожить все крупные орудия и большую часть повозок. Далее, при переходе через Вопь мосты оказываются недоделанными; часть войска провалилась в реку; это была Березина в уменьшенном масштабе; итальянская армия после двойного своего разгрома потеряла всю артиллерию за исключением восьми пушек.
12 ноября остатки великой армии собрались в Смоленске. Тут — новое разочарование; склады оказались почти пустыми: так как ранняя зима остановила речную навигацию, масса продовольствия осталась в Минске (где несколько дней спустя ею овладели русские), в Вильне и Ковне. Вместе с тем узнали, что бригада Ожеро из дивизии Бараге д’Илье, около 2.000 человек, наткнулась на русскую армию на дороге в Ельню и подверглась уничтожению.
Великая армия пострадала уже настолько, что гвардия насчитывала лишь 10 или 11 тысяч человек, корпус Евгения — 6.000, Даву — от 11 до 12 тысяч, Нея — 5.000, Жюно — 1.000, Понятовского — 800; всего — около 34.000 человек. За исключением 4.000 лошадей у гвардии и у поляков, во всей остальной армии едва ли можно было найти даже 500 верховых лошадей. За неимением упряжных лошадей сожгли почти все повозки. Решено было бросить женщин, следовавших за отступавшими от самой Москвы, а также и раненых.
Когда Наполеон утром 14 ноября покидал Смоленск, термометр показывал между 25° и 26° по Цельсию. С этих пор потери людьми увеличились во много раз; ночные бивуаки сделались прямо смертоносны; путь отступления обозначался трупами, занесенными снегом. Крестьяне обнаруживали еще больше остервенения, чем казаки: они пытали, топили под льдом, закапывали живьем пленников и отсталых.
Бой под Красным. — Так как корпуса французской армии всё время следовали в том же порядке, за одним исключением — Ней занял в арьергарде место Даву, — то Наполеон 16-го добрался до Красного. Кутузов пропустил его; но в интервал, образовавшийся между гвардией и Евгением, он двинул Милорадовича. Таким образом, Наполеон с гвардией оказался отрезанным от остальной части армии. Сначала, 16-го, Евгений тщетно пытался форсировать переправу; посланный от Кутузова явился к нему с предложением сдаться, заявив, что Наполеон тоже разбит. Предложение было отвергнуто, канонада продолжалась. Наконец, Наполеон послал Роге с молодой гвардией. Решительной атакой в штыки она опрокинула солдат Милорадовича и расчистила путь Евгению. И всё-таки последнему пришлось бросить дивизию Бруссье.
На другой день (17 ноября) на том же самом месте нападению подвергся Даву. Он явился с 9.000 человек, но без артиллерии; он подобрал остатки дивизии Бруссье, которая с 3.000 человек сократилась до 400. Встретив на своем пути Милорадовича, он не стал дожидаться обстрела, а сам бросился в штыки; в свою очередь опять вступила в дело и молодая гвардия. Сражение продолжалось целый день. Когда Даву прибыл в Красное, оказалось, что город уже очищен Наполеоном. Даву продержался здесь против всей русской армии и пошел дальше лишь по приказу императора. Он потерял 5.000 убитыми и ранеными, кроме того — от 6 до 8 тысяч отсталыми.
18-го всё к тому же месту прибыл Ней с 6.000 годных к бою солдат, за которыми шло еще 6.000 отсталых. Ней тоже был окружен и тоже получил предложение о сдаче. Он сопротивлялся целый день, воспользовался ночью для переправы по еще ненадежному льду Днепра и 20-го догнал у Орши остальную армию.
Таким образом, русские в течение трех дней пытались захватить под Красным три корпуса французской армии. Попытка не удалась. Но корпуса Евгения и Даву потеряли половину своего состава, корпус Нея с 6.000 сократился до 1.200. Вся великая армия, собравшаяся у Орши, насчитывала лишь 24.000 годных к бою солдат, да еще 25.000 отсталых. Со времени ухода из Москвы уже пришлось оставить врагу 50.000 человек, 400 пушек, 5.000 повозок, шесть понтонных обозов.
В Орше по крайней мере оказались целыми мосты и значительные продовольственные запасы. Бездействие Кутузова по-прежнему удивляло Роберта Уильсона. Русский главнокомандующий ограничивался подбиранием трофеев, которые доставлял ему главным образом мороз, но он ничего не предпринимал для ускорения развязки. Впрочем, его войска пострадали от мороза и лишений почти столько же, сколько и французы, и действующий состав его армии с 60.000 сократился до 30.000. Французская армия отдыхала в Орше два дня. Её выгнали отсюда всё более и более тревожные известия с севера и юга. Шварценберг и Ренье, сдерживаемые помощником Чичагова, Сакеном, упустили Чичагова, который спешно пошел по направлению к Березине. Польские генералы Домбровский и Брониковский вынуждены были очистить Минск, где огромные продовольственные запасы попали в руки русских, и отойти к Борисову. На севере Удино даже вместе с Виктором имел всего 23.500 годных к бою солдат. Атаковав Витгенштейна с его 40.000 человек, оба маршала были отброшены и, оставив баварцев Вреде в Глубоком, явились дожидаться Наполеона в Черею. У Виктора и Удино была по крайней мере кавалерия, даже кирасиры.
Березина. — Таким образом, река Березина и в частности окрестности Борисова становились местом встречи всех французских армий остатки которых должны были собраться здесь. Этот же пункт стал и местом встречи трех русских армий: Кутузов шел сюда с востока по следам Наполеона; Витгенштейн с севера по левому берегу реки; Чичагов с юга по правому берегу. У них было всего 100.000 человек против 36.000 годных к бою французов. Уничтожение великой армии и Наполеона было вопросом нескольких часов. Французы пропали бы, если бы не успели переправиться вовремя. Между тем императору приходилось обсуждать вопрос о том, где переправа была бы всего легче. Выбрано было место у Студёнки, причем врага обманывали приготовлениями к наведению моста у Борисова. В довершение затруднений, вслед за ужасными морозами, уничтожившими армию, вдруг наступила оттепель, так что переход через реку сделался возможным только с помощью мостов. Так как понтонные обозы были брошены французами, то им приходилось ставить козлы, делая поверх них настилку из досок. Генерал Эбле со своею понтонною командою работал над этим без перерыва 25 и 26 числа, включая и ночь. Они навели два моста, один для пехоты, другой для обоза. Второй обвалился; тогда Эбле и его команда принялись за его возобновление, стоя по пояс в ледяной воде. Ни один не остался в живых после такого героического самопожертвования.
Вечером 26-го Удино переправился с двумя дивизиями Леграна и Мезона, кирасирами Думерка, поляками Домбровского, всего 9.000 человек и 2 орудия. 27-го утром переправились Наполеон и гвардия, Ней, Понятовский, вестфальцы и наконец Даву. Вечером того же дня завязалось сражение с тремя русскими армиями: Чичагов пытался сбросить французов в Березину с правого берега, Кутузов и Витгенштейн с левого. Против Чичагова боролись Наполеон и войска, уже совершившие переправу; против двух других русских генералов — Виктор с поляками, голландцы, баденцы и французская дивизия Партуно. Последняя назначена была прикрывать переправу остальных войск Виктора. Это ей удалось. Но утром 28, еще находясь на левом берегу, она была окружена и совершенно уничтожена. В тот же день на правом берегу ранен был Удино, его сменил Ней, пустил в атаку своих кирасир и вывел у русских из строя 6.000 человек.
Таким образом, несмотря на численное и артиллерийское превосходство целых трех русских армий, французы не дали сбросить себя в Березину. Эта горсть истощенных людей сумела спасти своего императора и его знамена, нанеся врагу урон в 14.000 человек. 29-го разрушены были мосты. В это время произошел один из самых прискорбных эпизодов отступления: гибель отсталых.
Отступление Литвою. — Отступление продолжалось на Вильно. Его прикрывали Ней и Мезон, приблизительно с 2.000 человек; они заставляли врага нести серьезные потери при всякой его попытке подойти ближе. В Молодечне Ней и Мезон, сохранившие много пушек, решили расстрелять свои картечные снаряды по платовским казакам, прежде чем окончательно бросить или испортить орудия. Затем, когда арьергард растаял до 400—500 человек, Ней сменен был на этом посту Виктором с 6.000 баварцев Вреде, прибывших из Глубокого. Впрочем, само преследование русских сделалось менее настойчивым.
В Сморгони Наполеон покинул армию и отправился в Варшаву, а оттуда во Францию. Дарю говорил ему: «Ваш отъезд — это гибель армии». Однако, решение императора покоилось на серьезных основаниях: если он даст время немцам узнать о размерах французского разгрома, тогда — конец великой армии, и Франции, и империи; и сам он избегнет русского плена лишь для того, чтобы попасть в плен к пруссакам. Ему необходимо было вернуться в Париж, в центр своего могущества и своих ресурсов прежде, чем Европа будет осведомлена о катастрофе. Только он один мог отдать приказ о новых рекрутских наборах во Франции и Италии, потребовать новых жертв от своих народов и своих вассалов, создать войска и артиллерию, которые весною 1813 года снова победоносно явились в Германии, которая почти вся восстала. 5 декабря он созвал на совет Евгения, Мюрата, Бертье, маршалов, познакомил их со своим решением, передал главное начальство Мюрату и отбыл в санях в Варшаву, захватив с собою только Коленкура, Дюрока, Лефевра-Денуэтта. В пути его чуть было не захватил партизанский вождь Сеславин, опоздавший всего на час. Наполеон почти совсем не останавливался в Варшаве, где у него произошел любопытный разговор с де-Прадтом, разговор, переданный последним в его мемуарах.
В великой армии оставалось только 12.000 годных к бою солдат; позади неё из еще недавно самых здоровых её элементов образовалась новая толпа в 40.000 отсталых, эскортируемая 6.000 баварцев Вреде. Армия с трудом плелась по Литве, к тому же уничтожаемая морозами, которые 6 декабря достигли 36° по Цельсию и заставляли людей плакать кровавыми слезами. Но свежие войска готовились принять армию: в Вильне стоял Луазон с 9.000 французов, Франчески и Кутар с 7.000—8.000 поляков, итальянцев и немцев; в гарнизонах Литвы было еще 6.000 человек; сюда надо прибавить 25.000 австрийцев Шварценберга и 15.000 саксонцев Ренье, которые только что разбили Сакена у Слонима; 10.000 пруссаков и 6.000 поляков под начальством Макдональда; в Кёнигсберге 15.000 французов Эделе; 18.000 французов, которые под командой Гренье спешили из Италии. Это составляло еще около 85.000 солдат, количество, достаточное для того, чтобы остановить три русских армии, которые ведь тоже жестоко пострадали и в общем сократились (считая и Сакена) до 100.000 человек; из 10.000 рекрут в полк попадало едва 1.500.
Из Вильна Луазон отправил войска навстречу уцелевшим от Березины. Эти войска не были так закалены или, вернее, не подверглись такому отбору путем испытаний, как вернувшиеся из Москвы: и вот в двое суток погибло 8—10 тысяч человек, больше всего из неаполитанской кавалерии, и лошади пали все, пораженные морозом. Остатки великой армии прибыли в Вильно 8 и 9 декабря. Эти несчастные сейчас же бросились грабить магазины, разбивать кабаки. Многие умерли от изобилия и излишеств. Вильно не было укреплено, там не было никакого начальства; главнокомандующий Мюрат был совершенно деморализован и ничего не делал. Вдруг вечером 9-го сигналом возвещено было появление платовских казаков. Несмотря на усилия Нея и Луазона и быстрое отражение казаков, в дезорганизованных французских войсках обнаружилась паника. Пришлось продолжать отступление при морозе в 36°, к великому отчаянию Ларрея, вынужденного бросить своих раненых. После этого ожесточенная виленская чернь проявила ужасное зверство. Раненых и больных французов предательски убивали и трупы их бросали на тех, кого сгубил мороз, алкоголь и излишества. Когда русские вступили в город, там валялось до 40.000 трупов.
Отступавшая французская армия наткнулась в одной миле от Вильна на подъем у дороги, настолько крутой и обледенелый, что ни одна лошадь не могла справиться с ним. Здесь пришлось бросить последние повозки с больными и ранеными, последние орудия и муниционные фуры, архивы с самыми секретными бумагами, даже фургон, в котором хранилась войсковая казна (10 миллионов). 10-го, 11-го и 12-го продолжали путь на Ковно. Неман перешли по мостам у этого города. В Ковне нельзя было оставаться, потому что Неман стал и уже не мог служить защитой от казацкой удали. Мюрат поручил Нею и Жерару продержаться в Ковне столько времени (двое суток), сколько нужно для того, чтобы армия могла продолжать отступление.
Затем, вследствие новой паники, армия рассеялась совершенно. Каждая горсть солдат спасалась по-своему. Многие полегли у подножия другого подъема, расположенного при самом выходе из Ковно. Нею удалось сохранить около себя лишь 500—600 человек. Когда старая гвардия добралась до Кёнигсберга, она растаяла до 1.500 человек, из которых только 500 в состоянии были носить оружие. От молодой гвардии не осталось ничего.
Размеры бедствия. — Обыкновенно считают, что русскую границу в июне 1812 года перешло около 420.000 человек, которых потом уже в пределах России догнали еще 113.000 человек; всего 533.000 солдат. Из всей этой массы обратно переправились через Неман в декабре 1812 года около 18.000 человек. Надо присоединить сюда 55.000 уцелевших в корпусах Макдональда, Ренье, Шварценберга. Около 50.000 дезертировали в самом начале кампании. Около 130.000 остались в плену в России. Таким образом, число погибших в России от лишений, болезней, мороза, неприятельского огня и крестьянской мести можно исчислить в 250.000 человек. Даже из тех, кто добрался домой, многие ли пережили вынесенные страдания!
Для Наполеона бедствие было непоправимо. Нанесен был удар не только его военному могуществу, но и всей его европейской политической системе. С истреблением его польских полков рушилось всё дело возрождения Польши, начатое образованием великого герцогства Варшавского. С истреблением его немецких полков рушились его Рейнский союз, его королевство Вестфалия, все его планы создания Германии, подвластной Франции. Печаль, вызванная этим огромным бедствием в других странах Европы: в Голландии, Бельгии, Швейцарии во всей Италии, от Милана до Неаполя и от Венеции до Турина, даже вплоть до иллирийских провинщй, — эта печаль подготовила распадение наполеоновской империи на мелкие части. Погибшие в России ведь были главным образом немецкие, итальянские, польские и иные генералы, офицеры и солдаты разных наций, которые верили в звезду императора и обеспечивали ему верность своих соотечественников; ведь это были чужеземные полки, которые он закалил в бою, артиллерия, которую он организовал, солдаты, которые научились выкрикивать на всех языках Европы «да здравствует император!» и рисковать своею жизнью за его похвалу в Бюллетенях или за крест его Почетного легиона. Наполеоновская Европа была прежде всего Европой военных лагерей и полей битв. И вот она почти целиком осталась на равнинах России. Её место готовилась занять другая Европа; она заявила о своем пришествии 30 декабря 1612 года неожиданной изменой Йорка фон Вартенбурга. Наполеон в гордыне своей вооружил против России двенадцать народов и, так сказать, передвинул Европу с запада на восток, от Сены до Москва-реки. Александр вооружил теперь не меньшее количество народов против французского Цезаря, и на этот раз поток вооруженных масс должен был направиться с востока на запад, от Немана к Сене, увлекая в своем течении нацию за нацией, армию за армией — всех тех, кто еще недавно приветствовал орлов Наполеона.
Примечания
править- ↑ См. т. I стр. 100.
- ↑ См. т. I, стр. 96, 180—181.
- ↑ См. т. I, стр. 282, 300, и выше стр. 5 и след., 16 и след.
- ↑ См. выше, стр. 69.
- ↑ Наполеон к Шампаньи, 25 февраля 1811 г.
- ↑ См. выше, стр. 103 и 104.
- ↑ Италии, Неаполя, Испании, Вестфалии, Баварии, Саксонии, Вюртемберга.
- ↑ В это именно время лейпцигский университет решил назвать три звезды, образующих «пояс Ориона», — «созвездием Наполеона».
- ↑ Непобедимому герою, Восстановителю отечества, Благодарные поляки великому императору.
- ↑ См. выше, стр. 23 и след.
- ↑ Об этих иностранных контингентах см. выше главы: Италия, Швейцария, Рейнский Союз, Голландия, Польша.
- ↑ Наполеон назвал этот бой битвой на Москва-реке (batalle de la Moskova), хотя эта река протекает очень далеко от места резни. Вот откуда взялся княжеский титул Нея, называвшегося потом князем Московским.
- ↑ Это — цифры, приводимые Богдановичем. Тьер насчитывает 140.000 человек, из них — 120.000 регулярных войск.
- ↑ Ох, французы (1806 г.) и Мысли вслух на Красном крыльце (1807 г.).
