Мои воспоминания (Фет)/1890 (ДО)/Часть 2/2
| ← Глава I | Мои воспоминанія. — Глава II | Глава III → |
| Источникъ: Аѳанасій Аѳанасьевичъ Фетъ. Мои воспоминанія. — Москва: Типографія А.И. Мамонтова и К°, 1890. — С. 32—71. |
Съ окончаніемъ озимаго посѣва и молотьбы въ Степановкѣ, необходимо было позаботиться о тѣхъ недодѣлкахъ, которыя постоянно оставались въ дѣлахъ брата Петруши. Надо было подумать о разверстаніи съ Тимскими крестьянами, какъ о дѣлѣ первой важности во всякомъ населенномъ имѣніи.
На этотъ разъ безъ Василія Петровича мы отправились туда съ женою въ небольшой коляскѣ на своихъ лошадяхъ, съ тѣмъ же поваромъ Михайлой на козлахъ, причемъ приходилось не только кормить, но и ночевать дорогой на разстояніи 90 верстъ.
На Тиму, согласно цѣли поѣздки, я долженъ былъ ѣхать за 12 верстъ знакомиться съ мѣстнымъ мировымъ посредникомъ, Сергѣемъ Семеновичемъ Клушинымъ. Не могу безъ душевнаго умиленія вспомнить этого вполнѣ русскаго и вполнѣ прекраснаго человѣка. Не удивительно, что такое трудно исполнимое дѣло скоро и блистательно окончено руками такихъ образцовыхъ людей. Я засталъ Сергѣя Семеновича въ его кабинетѣ, а затѣмъ, когда мы успѣли болѣе познакомиться, онъ все въ томъ же парусинномъ костюмѣ, доставлявшемъ прохладу его шарообразному тѣлу, провелъ меня въ большую залу, служившую вмѣстѣ и гостиной, и представилъ своей матери старушкѣ. Видно было, что прекрасный домъ и другія немногочисленныя постройки окончены недавно, и Сергѣй Семеновичъ разсказывалъ, какъ онъ, не обладая большими средствами, въ теченіи шести лѣтъ готовилъ строительный матеріалъ и исподволь производилъ постройку. Зато все было сдѣлано обдуманно и выгодно, начиная съ камернаго отопленія соломой и кончая прекрасными рамами и дверями.
Свой архитектурный талантъ Сергѣй Семеновичъ, между прочимъ, проявилъ и на приходской церкви, въ которой состоялъ церковнымъ старостой и мимо которой мнѣ каждый разъ приходилось проѣзжать къ нему. Онъ, не трогая каменнаго купола храма, переложилъ его весь, значительно увеличивъ размѣры. По дѣламъ мнѣ неоднократно приходилось бывать у Сергѣя Семеновича, даже въ дни, когда онъ по службѣ уѣзжалъ въ Ливны, и я оставался съ глазу на глазъ съ его добрейшей матерью, боготворившей его. Въ одивъ изъ такихъ пріѣздовъ она расположилась въ креслѣ у самой стеклянной двери на террасу, съ которой черезъ лужайку виднѣлся пчельникъ и прекрасная липовая аллея. Мать и сынъ такъ привыкли къ своимъ пчеламъ, что ограничивались равнодушными замѣчаніями, что пчелы не кусаютъ. И дѣйствительно, хотя мнѣ случалось сидѣть на террасѣ даже въ обществѣ гостей, — я никогда не слыхалъ, чтобы пчелы кого-либо укусили. На этотъ разъ я спросилъ у старушки, что значатъ многочисленные бѣлые свертки салфетокъ на клумбахъ передъ террасой, — и получилъ въ отвѣтъ, что она ежедневно завертываетъ георгины на случай утреннихъ морозовъ.
— Сергѣй Семеновичъ, замѣтила она, просилъ васъ откушать, и право такъ совѣстно заставлять васъ ждать; но онъ не такой человѣкъ, чтобы тратить время по пустому: должно быть дѣла задержали. Да и проѣдетъ онъ изъ Ливенъ 25 верстъ не болѣе двухъ часовъ; онъ, вы знаете, охотникъ до хорошихъ лошадей и по здѣшнему ѣздитъ всегда съ тремя колокольчиками на дугѣ.
— Какъ не знать! я даже знаю, что они съ братомъ моимъ давнишніе пріятели, и что онъ подбиралъ себѣ у брата пристяжныхъ изъ кровныхъ верховыхъ. Разсказывалъ онъ мнѣ, какъ онъ лѣчилъ одну изъ прежнихъ пристяжныхъ отъ норова.
— Какъ же, какъ же, перебила меня старушка: заноровилась какъ то у него пристяжная среди поля. Онъ и послалъ кучера на другой пристяжной въ деревню раздобыться коломъ. Забили они этотъ колъ утромъ да и привязали пристяжную и продержали до самого вечера безъ корма. Съ той поры норовъ какъ рукой сняло.
— Да, замѣтилъ я, такія вещи можно только дѣлать съ терпѣніемъ Сергѣя Семеновича и съ его страстью къ лошадямъ.
Долго еще разговаривали мы со старушкой, отрывавшей по временамъ глаза отъ чулка, чтобы бросить взоръ въ стеклянную дверь. Вдругъ она вскочила съ кресла и, какъ свѣча вытянувшись во весь свой небольшой ростъ, восторженно крикнула: „Сергѣй Семеновичъ! Кушать!“ прибавила она по адресу стараго слуги.
Какъ я ни старался вслушиваться, я въ теченіи пяти минутъ не могъ разслушать ни малѣйшаго звука. Но не ошиблось любящее ухо матери: черезъ нѣкоторое время услыхалъ и я малинный звонъ трехъ колокольчиковъ.
— Меня то задержали, сказалъ входящій Сергѣй Семеновичъ, а вотъ вы то, маменька, и себя, и гостя истомили понапрасну.
— Ну ужь извини Сергѣй Семеновичъ! безъ тебя бы мнѣ и обѣдъ не въ обѣдъ.
— Да будетъ вамъ, маменька, отвѣчалъ Сергѣй Семеновичъ, цѣлуя дрожащую руку старушки (онъ всегда говорилъ „будетъ“ вмѣсто „довольно“).
Единственный разъ въ жизни мнѣ пришлось видѣть дотого дрожащія руки, что старушка, черпая супъ правой рукою, придерживала ее лѣвой, чтобы бульонъ не расплескался дорогой до рта.
Благодаря спокойнымъ пріемамъ Сергѣя Семеновича, разверстаніе съ крестьянами было окончено въ одинъ его пріѣздъ. „Крестьяне ваши жалуются, сказалъ Сергѣй Семеновичъ, что въ ихъ надѣлѣ весною двѣ десятины засыпаетъ пескомъ и просятъ о прирѣзкѣ имъ сверхъ надѣла еще двухъ десятинъ. Поѣдемте посмотрѣть, что это за песчаный переносъ?“
По указанію сельскаго старосты и выборныхъ, мы увидали песчаную гривку, шириною не болѣе двухъ аршинъ, едва замѣтно желтѣющую по огородному чернозему. Конечно, я ничего не возражалъ при крестьянахъ, но, вернувшись домой, не могъ не сказать Сергѣю Семеновичу, что со стороны крестьянъ это очевидная прижимка для полученія лишняго.
— Хе-хе-хе! захихикалъ Сергѣй Семеновичъ, замѣтивъ мое волненіе. — Да ужь будетъ вамъ, будетъ! Гдѣ ужь на свѣтѣ эта абсолютная правда? Ну, конечно, придирка. Да плюньте вы на эти двѣ десятины, и сейчасъ кончимъ все дѣло.
Черезъ нѣсколько дней сдѣлка по обоюдному соглашенію была окончательно оформлена.
Вначалѣ этого пріѣзда противникъ мой по мельничному процессу Б—ъ неоднократно пріѣзжалъ ко мнѣ съ предложеніемъ мировой. Не справляясь даже съ мнѣніемъ нашего арендатора А—ва, я не разъ предлагалъ Б—ву четыре аршина четыре вершка на его плотинѣ, вмѣсто прежнихъ четырехъ аршинъ двухъ съ половиною вершковъ. Но онъ и слышать не хотѣлъ, повторяя: „помилуйте, 12 вершковъ то мои неотъемлемые“. — А когда я въ совѣщаніяхъ съ А—вымъ только заикался о предоставлении Б—ву восьми вершковъ, А—въ вопилъ, что тогда надо бросить мельницу и бѣжать. Однажды когда, по разверстаніи съ крестьянами, мы собирались уже въ Степановку, появился Б—въ съ тѣми же безплодными толками.
— Не могу понять, сказалъ онъ, изъ-за чего мы съ вами, Аѳан. Аѳан., судимся?
— Это вы, отвѣчалъ я, лучше меня знаете, такъ какъ желаете въ пользу своей будущей крупчатки уничтожить мою, существующую десятки лѣтъ.
— Я ничего, отвѣчалъ Б—въ, не желаю; а желаю только чтобы было „исправедливо“. Ваша мельница пускай остается при своей водѣ; пустимъ ее на всѣ поставы; а что затѣмъ изъ подъ всѣхъ колесъ въ рѣку стечетъ, то мое.
— Если бы вы только этого хотѣли, отвѣчалъ я, то не тягались бы мы съ вами по судамъ.
— А я больше ничего и не желаю, какъ чтобы было „исправедливо“.
— Чего же справедливѣе! сказалъ я. — Вы знаете, подъ нашими наливными колесами печать. Пустимъ всю рабочую воду до этой печати, a затѣмъ отмѣтимъ, сколько воды наберется при этомъ въ концѣ рабочей канавы, на находящемся тамъ столбѣ, и съ этой мѣтки вся вода въ рѣкѣ ваша.
— Помилуйте, возразить Б—въ, — зачѣмъ же намъ отмѣчать другой столбъ? Вѣдь вода вездѣ ровна. Такъ ужь будемъ набирать мою воду съ того столба, что подъ вашими колесами, а не съ того, что въ устьяхъ рабочей канавы.
Разговаривая не разъ съ арендаторомъ о паденіи рабочей воды, я припомнилъ, что на небольшомъ протяженіи рабочей канавы въ какихъ-либо двухстахъ саженяхъ вода въ канавѣ для предупрежденія засоренія имѣетъ вершка четыре склона, и что пустить Б—ва съ водою по верхнюю печать значитъ дать ему ворваться въ нашу рабочую канаву и тѣмъ лишить ее навѣки возможности расчистки.
— Вы, Алексѣй Кузьмичъ, просите воды въ рѣкѣ, а присчитываете мою рабочую канаву и сами говорите, что все равно, — верхняя или нижняя печать. Ужь если вы желаете справедливости, то будемъ мѣтить съ того мѣста, гдѣ кончается моя вода и гдѣ начинается ваша.
— Ну пускай будетъ такъ. Давайте на этомъ кончать мировою, сказалъ Б—въ.
— Ну въ добрый часъ, сказалъ я, протягивая руку. Если вы твердо рѣшились на этомъ покончить, то я сегодня же вечеромъ поѣду къ Сергѣю Семеновичу и попрошу его въ качествѣ посредника и человѣка настолько же хорошо извѣстнаго вамъ, какъ и мнѣ, оформить нашу мировую и закрѣпить ее установленіемъ законныхъ знаковъ. Я сегодня же, вернувшись, дамъ вамъ знать, на какой день вызоветъ насъ обоихъ Сергѣй Семеновичъ для написанія мироваго акта.
— Слава тебѣ Господи, сказалъ Б—въ, раскланиваясь, что на этомъ рѣшили. По крайней мѣрѣ будетъ „исправедливо“.
Сергѣй Семеновичъ просилъ насъ пріѣхать на другой день послѣ обѣда, обѣщавъ къ тому времени написать черновую нашей мировой въ буквальномъ смыслѣ моихъ словъ, для того чтобы, въ случаѣ одобренія проэкта Алексѣемъ Кузьмичемъ, писарь имѣлъ время переписать его набѣло для нашихъ подписей.
— Ну что, Алексѣй Кузьмичъ, сказалъ на другой день посредникъ входящему Б—ву. Хорошее дѣло, кажется, вы, господа, затѣяли. Прислушайте, что я написалъ начерно и поправьте, если что найдете не такъ.
При чтеніи проекта Б—въ все время говорилъ: такъ-съ, такъ-съ, совершенно „исправедливо“. Но дойдя до печатей, онъ обратился къ Клушину со словами: „Сергѣй Семеновичъ, какъ вы полагаете, слѣдуетъ обозначать начало моей воды отъ первой или второй печати?“
— Я, тоненькимъ и жирнымъ фальцетомъ захихикалъ Клушинъ, — я обязанъ скрѣплять общее ваше желаніе, выраженное съ надлежащей ясностью; а ужь совѣтовать, извините, никому изъ васъ не могу.
— Да какъ же таперича? началъ Б—въ.
Эта канитель начинала меня бѣсить, и я невольно проговорилъ: „видите, Алексѣй Кузьмичъ, а вчера еще по рукамъ ударили; а я-то отъ своихъ словъ не отпираюсь.
— Да будетъ вамъ! перебилъ насъ Сергѣй Семеновичъ. — Коли уговорились, то надо писать; а не рѣшились, оставимте дѣло.
— Ну да ужь что жь! перебилъ Б—въ. Видно такъ тому дѣлу и быть: прикажите переписывать.
— А мы съ вами, господа, сказалъ Сергѣй Семеновичъ, — покуда чайку попьемъ. Часамъ къ десяти мы еще разъ прослушали и подписали переписанную въ двухъ экземплярахъ мировую. Какъ я ни рвался довести дѣло до надлежащаго конца, оказалось, что исполнить его невозможно было съ желаемой скоростью. Посредникъ счелъ нужнымъ вызвать изъ Ливенъ исправника, депутата отъ купечества, пригласить трехъ свидѣтелей дворянъ и трехъ купцовъ и даже священника. А такъ какъ для приведенія въ исполненіе проекта необходимо было не только спустить прудъ на мельницѣ Б—ва до осушенія нашей рабочей канавы, но приходилось поджидать и необычайнаго набора воды въ собственномъ нашемъ пруду и въ запрудѣ выше лежащей по рѣкѣ мельницы Селиванова, то раньше недѣли окончить дѣло нечего было и думать. Тѣмъ временемъ сентябрь подходилъ къ концу, и ночные холода стали сильно давать себя чувствовать; а нашъ домъ вообще и спальня въ частности при одиночныхъ рамахъ были весьма плохою защитой отъ стужи. Пріѣхали мы по теплой погодѣ въ лѣтнихъ платьяхъ, а тутъ приходилось еще на ночь завѣшивать окно отъ врывающагося вѣтра.
Однажды ночью, когда все уже шло къ концу, дрожа отъ холода поднявшейся осенней бури, мы услыхали сильные удары въ стеклянную раму балконной двери. Выйдя наскоро изъ мрака въ полусвѣтъ, я за стеклами различилъ огромный силуэтъ и на вопросъ: „кто тамъ?“ — узналъ голосъ нашего арендатора. Впустивъ его въ залу, я спросилъ, — что ему нужно?
— У меня на плотинѣ вода набрана по самые края, а при этой страшной бурѣ вѣтеръ съ верховья плещетъ волной черезъ заставки. Я пришелъ просить у васъ позволенія спустить воду, а то плотина не выдержитъ, и мы разоримъ и свою, и Б—вскую плотину. А я до свѣта пошлю Сергѣю Семеновичу донесеніе о случившемся.
Конечно, приведеніе въ исполненіе мировой было по необходимости отложено еще на два дня. Наконецъ, къ полудню назначеннаго дня всѣ вызванные къ ея исполненію явились на Тимскую мельницу, и во избѣжаніе всякихъ недоразумѣній и подозрѣній положено было, чтобы мы съ Б—вымъ стояли при спускѣ воды на всѣ наши поставы, наблюдая, чтобы набравшійся съ колесъ слой воды не превысилъ находящейся подъ колесами казенной печати, и когда вода подымется до печати, то человѣкъ, по нашему общему съ Б—вымъ соглашенію, долженъ выстрѣломъ изъ ружья подать знакъ посреднику, ожидающему съ депутатами отъ купечества и съ понятыми у нижняго столба, чтобы отмѣтить высоту пришедшей туда изъ подъ колесъ воды. Пока мы шли съ Б—вымъ къ рабочимъ заставкамъ, онъ не безъ ироніи передавалъ событіе запрошлой ночи. „Спустилъ я по приказанію посредника всю воду, и вдругъ въ полночь, откуда ни возьмись, вода стала прибывать и прибывать. Думаю, да что же, Господи, это за чудо такое? И не вдомекъ, что это Николай Ивановичъ дѣлаетъ репетицію. Вѣдь на театрѣ никогда не бываетъ представленія безъ репетиціи“.
Мы приказали открыть заставки, и бросившаяся съ силой на колеса вода стала быстро подниматься. Вотъ она подошла къ печати, дошла до ея половины, затопила ее и стала подниматься все выше.
— Алексѣй Кузьмичъ, пора стрѣлять!
— Помилуйте, еще одну секунду!
— Вамъ то хорошо, возражалъ я, говорить про секунды, а печать то ужь на четверть въ водѣ.
— Ну, такъ и быть, стрѣляй! крикнулъ Б—въ ружейнику, и вслѣдъ за выстрѣломъ намъ уже оставалось ожидать результатовъ наблюденій и дѣйствій посредника съ понятыми. Черезъ полчаса я увидалъ ихъ идущими отъ устья канавы съ Сергѣемъ Семеновичемъ во главѣ шествія. Не смотря на свою полноту и одышку, онъ былъ блѣденъ, какъ мертвецъ.
— Ну, сказалъ онъ, подходя ко мнѣ: въ силу формальнаго условія вы имѣете право требовать буквальнаго его исполненія и остановиться на его результатахъ; но я долженъ вамъ сказать, что вашъ противникъ будетъ окончательно разоренный человѣкъ, ибо, не взирая на лишки, допущенные вами у верхней печати, вода въ минуту выстрѣла едва докатилась къ самой пяткѣ нижняго столба не плотнѣе картоннаго листа. Мы не предвидѣли этого обстоятельства; но я рѣшаюсь просить васъ отложить исполненіе мировой до завтра и тогда уже отмѣчать высоту воды на нижнемъ столбѣ, только когда она выравняется по всей рабочей канавѣ.
Я съ охотою согласился на такую уступку, и такъ какъ время было еще не позднее, то ливенскіе купцы отправились на обѣдъ къ Б—ву, a ближайшіе помѣщики по домамъ. Зато Сергѣй Семеновичъ предупредилъ, что на завтра дѣло протянется долго, ибо придется набирать и весь Б—кій прудъ и забить въ немъ сваю съ печатью для обозначенія обязательной для Б—ва высоты воды. На такомъ основаніи на слѣдующій день, не взирая на заботу, сосредоточенную на предстоящей судьбѣ мельницы, намъ съ женой необходимо было подумать, какъ вечеромъ накормить двѣнадцать человѣкъ, вынужденныхъ по нашему дѣлу провести на вѣтрѣ и холодѣ цѣлый день. На этотъ разъ результатомъ нашей экспертизы оказалось, что вода въ нашей рабочей канавѣ, предоставленная своему естественному теченію, стала въ устьяхъ какъ разъ въ половину печати, поставленной при первоначальномъ опредѣленіи правъ нашей мельницы, защита которыхъ составляла всю сущность процесса; но зато долго пришлось дожидаться полнаго набора воды на плотинѣ Б—ва, согласно условію. Когда, просидѣвъ надъ водою до совершенной темноты, мы забили при всѣхъ депутатахъ и свидѣтеляхъ окончательную сваю, причемъ Б—ву вышло четыре аршина три вершка, вмѣсто предлагаемыхъ мною ему неоднократно четырехъ вершковъ, — и прибыли въ нашъ домъ, я былъ изумленъ ярко освѣщеннымъ столомъ, накрытымъ на двѣнадцать приборовъ. Я только позднѣе узналъ, что милѣйшая старушка Клушина снабдила насъ всѣмъ необходимымъ, начиная съ кухонной и столовой посуды, бѣлья и серебра до огурцовъ мастерскаго засола. Недостатокъ шандаловъ былъ замѣненъ бутылками, завернутыми въ бумагу съ бумажными розетками наверху. Какъ при общей подписи акта исполнения мировой, мы всѣ, начиная съ посредника, усердно ни просили нашего арендатора А—ва кончить и съ своей стороны мировою, отказываясь отъ всякихъ по этому дѣлу претензій, онъ согласія на миръ не заявилъ и десятки разъ, складывая пальцы какъ бы для писанія, повторялъ: „мамаша не приказала брать въ руки пера-съ, а то нашему брату придется идти съ мѣдною посудою“. — Такъ что наконецъ посредникъ спросилъ: „да что это вы, Николай Ивановичъ, все мѣдную посуду поминаете?“
— Нѣтъ-съ, это такъ по нашему: значитъ крестъ да пуговицы.
Можно вообразить, съ какимъ восторгомъ мы на другой день пустились обратно въ Степановку. Но не такъ весело пришлось продолжать начатой путь. Уже съ мѣста, гдѣ мы кормили лошадей, хмурая съ утра погода превратилась въ проливной дождикъ, такъ что по невылазной грязи мы, ночью, добившись до деревни ночлега, рады были найти пустую холодную избу для насъ и навѣсъ для коляски и лошадей. Хозяева натаскали намъ на лавки полусухой соломы и завѣрили, что у нихъ исправный самоваръ. Пожалѣвъ измокшаго до костей повара, мы не послали его въ коляску за нашимъ небольшимъ складнымъ самоваромъ, а удовольствовались хозяйскимъ. Не успѣли мы еще дождаться послѣдняго, какъ уже стали чувствовать нападеніе безпощадныхъ блохъ, видимо обрадовавшихся свѣжимъ пришельцамъ. Раздѣться въ избѣ не было возможности по причинѣ холода; сидѣть или лежать было тоже невозможно по причинѣ незримыхъ мучителей. Когда внесли самоваръ, мы предались чаепитію, въ надеждѣ хотя сколько нибудь отогрѣться; но не успѣлъ я еще докончить своего стакана, какъ почувствовалъ небывалую у меня рѣзь въ желудкѣ; я догадался, что мы отравлены нелуженымъ и покрывшимся мѣдянкой самоваромъ. Между тѣмъ я боялся сообщить объ этомъ открытіи женѣ, а только просилъ ее не допивать этого мутнаго чаю.
— Ахъ, помилуй, отвѣчала она, — я такъ рада хотя чѣмъ нибудь согрѣться.
Уступивъ наконецъ настоятельнымъ моимъ просьбамъ, она вскорѣ стала жаловаться на боль въ желудкѣ. Конечно, въ этой пустой и холодной избѣ въ непроглядную ночь подъ проливнымъ дождемъ, хлеставшимъ въ небольшое оконце, мнѣ не трудно было понять всю нашу безпомощность. Если мы сильно отравлены, приходилось ожидать мучительной смерти. Но черезъ часъ наши боли стали униматься, и я всю ночь не могъ присѣсть и проходилъ взадъ и впередъ на тѣсномъ пространствѣ. Къ счастію, съ нами оказалась банка персидской ромашки, и я уже къ разсвѣту высыпалъ половину ея себѣ за пазуху. Хотя мученія и не прекратились, но замѣтно унялись. При первомъ появленіи разсвѣта, мы отправились въ послѣдній 35-и верстный переѣздъ до Степановки, и тутъ послѣ грязи наступила едва ли не худшая бѣда въ видѣ пронзительнаго вѣтра съ морозомъ, съ каждымъ шагомъ все болѣе превращавшимъ изрытую дорогу въ мучительные колчи. Но какъ всему бываетъ конецъ, и мы часамъ къ 12-и добрались до своего крыльца, и первымъ моимъ воплемъ было: „бѣлья и кофею!“
Очнувшись, я принялся за чтеніе полученныхъ въ наше отсутствіе писемъ.
В. П. Боткинъ писалъ:
„Прежде всего скажу тебѣ, что я отложилъ свою поѣздку въ Берлинъ и остаюсь здѣсь. Устройство квартиры требуетъ такихъ хлопотъ и вниманія, что нельзя гоняться за двумя зайцами. Надобно выбирать котораго нибудь одного и покончить съ нимъ. Я выбралъ то, что у меня передъ носомъ, т. е. квартиру и хочу съ нею покончить. Притомъ свой глазъ необходимъ во всемъ, а я терпѣть не могу полумѣръ и не конча одного браться за другое. Легко сказать: я найму квартиру и устрою ее; но сдѣлать это не легко и требуетъ вниманія и осмотрительности. Да и я сталъ покойнѣе, когда рѣшился не ѣхать. Я рѣшился въ комнату, назначаемую для тебя, положить коверъ во весь полъ, чтобы охранить тебя отъ всякаго холода; притомъ у меня маленькая мысль, что можетъ быть вздумаетъ пріѣхать Маша, и такъ будетъ для нея удобнѣе. Да, возни и хлопотъ и бѣготни очень много, но я и теперь уже ощущаю неиспытанное до сихъ поръ удовольствіе имѣть свой уголъ, свое гнѣздо, имѣть свои вещи около себя, знать гдѣ что найти и не терпѣть отъ безпрестанныхъ перевозовъ и переносовъ. Дмитрій былъ для меня большою подмогою, онъ оказался человѣкомъ осмотрительнымъ и старательнымъ и умѣющимъ все сдѣлать и при этомъ не бѣлоручкой, которыхъ я терпѣть не могу. Я уже переѣхалъ, хотя изъ заказанной мною мебели ничего не готово, но перевезенной изъ Москвы мебели для меня достаточно: есть на чемъ спать, есть столъ и на первую обстановку довольно. Дней черезъ десять, надѣюсь, все будетъ устроено. Дома я еще не обѣдалъ, но и это, надѣюсь, будетъ удовлетворительно. Сегодня накладываютъ ковры. Квартирой вообще я доволенъ. Жаль, что Б—іе уѣзжаютъ на зиму: они добрые и хорошіе люди, простые и тихіе.
„Дѣло твое поступило на консультацію, но результатъ неизвѣстенъ. На этой недѣлѣ узнаю и напишу.
„Вчера справлялся о дѣлѣ; но оно еще не поступило къ министру. Все еще остается во мракѣ неизвѣстности.
„Всѣ эти дни я прохворалъ и не выходилъ, и, къ счастію, простуда сосредоточилась въ насморкѣ. Сегодня опять думалъ было отправиться за справками, какъ раздается звонокъ и входитъ М—въ, которому вчера С—ій сказалъ, что дѣло наконецъ было имъ прочтено, и что онъ далъ мнѣніе, несогласное съ мнѣніемъ П—ва, и что онъ считаетъ твою сторону вполнѣ справедливою. Въ прошлую пятницу я самъ спрашивалъ С—аго, но тогда онъ еще не читалъ дѣла. Такая пріятная вѣсть меня обрадовала несказанно; С—ій думаетъ даже, что съ его мнѣніемъ согласится П—въ; во всякомъ случаѣ, если, въ случаѣ его несогласія, дѣло должно будетъ поступить въ Госуд. Совѣтъ, то министръ, давшій о немъ свое мнѣніе, будетъ защищать его.
„Я отъ васъ не имѣю до сихъ поръ писемъ. Надѣюсь, что ты дождешься извѣстія, прежде нежели начать разговоры съ Б—вымъ, который, узнавши о рѣшеніи, будетъ какъ нельзя сговорчивѣе. Радость моя такъ велика, что я не въ силахъ этого выразить.
„Вчера М—въ и я отправили къ тебѣ по письму, извѣщая, что мнѣніе консультаціи состоялось въ твою пользу. Вчера въ клубѣ послѣ обѣда я говорилъ объ этомъ со С—имъ, и онъ просилъ меня написать тебѣ объ этомъ и увѣдомить тебя дней черезъ 10 или черезъ двѣ недѣли, а то противная сторона тотчасъ бросится дѣйствовать. Въ виду мнѣнія, поданнаго министромъ, имѣется между прочимъ склонить оберъ-прокурора и сенаторовъ согласиться съ этимъ мнѣніемъ, чтобы не пускать дѣла въ Государственный Совѣтъ, потому что это новая возня, не слишкомъ пріятная также и для министра юстиціи.
Вотъ почему чрезвычайно желательно и необходимо, чтобы извѣстіе о рѣшеніи консультаціи дошло до Б—ва не ранѣе двухъ недѣль, и вообще, чтобы ранѣе двухъ недѣль ты объ этомъ не извѣщалъ ни А—ва, ни кого-либо другаго, черезъ кого можетъ эта вѣсть сдѣлаться извѣстною. Подержи ее про себя; довольно, что оба вы, Маша и ты, — будете знать, и что вамъ будетъ это пріятно. Пожалуйста исполни это непремѣнно. Не знаю, въ чемъ именно состоитъ мнѣніе консультаціи, и куда, по какому направленію отсылаютъ они дѣло; для меня довольно было узнать, что министръ считаетъ твою сторону совершенно правою.
„Обнимаю васъ отъ всего сердца. Отъ тебя не получалъ ни одного письма послѣ перваго, написаннаго изъ Степановки. Какія у васъ цѣны на хлѣбъ?
Весною, при свиданіи со Львомъ Николаевичемъ, мы рѣшились на заглазный промѣнъ, только основываясь на ненужности для насъ мѣняемыхъ вещей. Я обѣщалъ переслать ему черезъ Борисова въ Никольское 4-хъ лѣтняго жеребчика, а онъ — выслать туда сѣялку, которую онъ бросилъ употреблять. По поводу этого промѣна, Л. Толстой писалъ отъ 7 октября 1864 года изъ Самарскаго имѣнія:
„Мы съ вами условились, любезный Аѳанасій Аѳанасьевичъ, размѣняться. 20-го Борисовъ сказалъ мнѣ, что, разсчитывая на мою неаккуратность, вы ему сказали, что пришлете 25-го. Я посмѣялся вашей предусмотрительности и что же? — сѣялка была въ Никольскомъ 24-го, и съ вечера я, довольный собою, сказалъ управляющему послать ее къ Борисову. Оказывается, что онъ забылъ, и только нынче 7-го октября я узналъ, что она не отослана. Виновата въ этомъ судьба. Мы нынче уѣзжаемъ домой и не знаемъ, какъ доберемся до счастливаго Яснаго. Мои всѣ здоровы и веселы и любятъ васъ и помнятъ, чего и вамъ съ Марьей Петровной желаю. Весною жду васъ къ себѣ. Мы постараемся, какъ ни трудно это, быть Москвой.
Письмо Боткина:
„Давно уже не писалъ я къ вамъ, милые друзья, зная, что вы на Тиму. Теперь получилъ отъ васъ письмо изъ Степановки. Въ этотъ промежутокъ времени ты совершилъ весьма важное дѣло — мировую съ Б—вымъ. Для меня важно то, что ты доволенъ всѣмъ, Мари также. Что касается до меня, то мнѣ не вѣрится, чтобы дѣло можно было считать поконченнымъ, и чтобы мельница твоя была вполнѣ ограждена. Ну да тогда видно будетъ, а пока худой миръ лучше доброй ссоры.
„Итакъ, я живу себѣ въ Питерѣ на своей новой квартирѣ съ тѣмъ же Дмитріемъ, которымъ я очень доволенъ, и поджидаю васъ. Но я до сихъ поръ не знаю, пріѣдетъ ли сюда Маша? Неудобствъ бояться нечего, мы въ первый годъ жили лѣтомъ въ Степановкѣ, вѣроятно, съ гораздо меньшими удобствами, нежели тѣ, которыя имѣются у меня на квартирѣ. Экипажъ у меня есть: а уже нанялъ лошадей помѣсячно; обѣдъ будутъ намъ носить изъ Англійскаго клуба, гдѣ, какъ ты знаешь, обѣдъ отличный. Поживемъ вмѣстѣ въ тѣснотѣ, лишь бы не въ обидѣ. Только я бы просилъ васъ не оставаться долго въ Степановкѣ, a пріѣхать сюда въ концѣ ноября, однимъ словомъ, чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше. Въ январѣ хотѣлъ пріѣхать Тургеневъ, передъ его пріѣздомъ ты можешь свезти Машу въ Москву, гдѣ она проведетъ съ мѣсяцъ очень пріятно, а самъ вернешься сюда. Вотъ каковъ мой проэктъ, не знаю, будетъ ли онъ одобренъ вами. Мой совѣтъ: остановиться Машѣ у Мити, гдѣ ей во всѣхъ отношеніяхъ будетъ и пріятно, и удобно. Буду ждать на это вашего отвѣта“.
P. S. „Совсѣмъ было забылъ написать вамъ о моей просьбѣ: сдѣлайте милость, пошлите къ Барыкову попросить у него его табаку, изъ котораго ты сдѣлала мнѣ нѣсколько папиросокъ. Мнѣ этотъ табакъ кажется несравненно лучше всякаго. Попросите у него по крайней мѣрѣ фунтъ. Сдѣлайте милость! Я уже искалъ здѣсь нѣчто подобное, но здѣсь нѣтъ ничего, кромѣ турецкаго или очень легкаго. Не забудьте заплатить ему, если надо“.
Послѣдняя приписка Боткина заставляетъ меня вернуться нѣсколько назадъ. Принимая къ сердцу нѣкоторыя мои земледѣльческія нововведенія, какъ напримѣръ, плѣняясь обширнымъ укосомъ клевера, изъ котораго, нагибаясь, самъ выбиралъ побѣги полыни, Боткинъ носился съ мыслью купить по близости имѣніе, вѣроятно, въ намѣреніи передать его намъ. А такъ какъ со времени эмансипаціи, людей, желающихъ продать имѣніе, оказалось много, то и мы въ свою очередь однажды были изумлены пріѣздомъ близкаго, но совершенно намъ незнакомаго сосѣда Барыкова, о которомъ слыхали только, какъ о замѣчательномъ сельскомъ хозяинѣ. Подкатилъ онъ подъ крыльцо въ плетеной на польскій манеръ бричкѣ, запряженной гнѣдою четверкою превосходныхъ шести-вершковыхъ заводскихъ матокъ. Въ гостиную, а оттуда на балконъ, гдѣ сидѣлъ Василій Петровичъ, Барыковъ, сѣдой, но еще бодрый, вошелъ въ суконной венгеркѣ съ бранденбурами, что однако не мѣшало пріемамъ человѣка, видимо привыкшаго жить въ порядочномъ обществѣ. Онъ ловко свелъ разговоръ на „Письма объ Испаніи“, заговорилъ о томъ, что васаженныя нами деревца имѣютъ здоровый видъ, и о томъ, какъ въ нашей безлѣсной сторонѣ трудно добывать деревья для посадки, если не посылать въ Новосельскій уѣздъ, въ Моховое Шатилова. Уѣзжая, онъ любезно пригласилъ Вас. Петр. и меня побывать у него въ сосѣднемъ имѣніи на берегу Неручи, подъ названіемъ „Гремучій ключъ“. На другой или на третій день послѣ этого мы воспользовались приглашеніемъ и отправились верстъ за 14. Подъѣхали мы къ крыльцу каменнаго дома, имѣвшаго и снаружи, и снутри видъ стариннаго аббатства. Кругомъ дома въ значительномъ разстояніи была расположена каменная усадьба, въ видѣ коннаго и скотнаго дворовъ, амбаровъ и службъ. Но видно, все это поддерживалось въ цѣляхъ солидности, безъ всякихъ претензій на красоту. Подвижной старикъ хозяинъ принялъ насъ чрезвычайно радушно въ кабинетѣ, имѣвшемъ видъ капеллы аббатства. Когда Барыковъ замѣтилъ вниманіе, съ какимъ я разсматривалъ рѣзную стѣну кабинета, вѣроятно, отдѣлявшую его спальню, онъ сказалъ: „это вѣдь у меня все свои рѣщики; у меня, начиная съ первоклассныхъ кузнецовъ и слесарей до краснодеревщиковъ, все свое. Я люблю во всемъ порядокъ и успѣлъ уже надѣлить крестьянъ землею, состоящей изъ неразрывной полосы, непосредственно прилегающей къ правому берегу рѣки Неручи. Эта полоса въ свою очередь состоитъ изъ трехъ продольныхъ полосъ, соотвѣтствующихъ тремъ экономическимъ полямъ. Затѣмъ, посредствомъ поперечныхъ нарѣзокъ, каждому двору выдѣлена соотвѣтственная вырѣзка въ трехъ поляхъ съ одинаковымъ правомъ на водопой. Вспомните, что все это мною сдѣлано еще до освобожденія крестьянъ“.
— Какъ это вы, Ѳедоръ Ивановичъ, спросилъ Боткинъ, при строго-охранительномъ характерѣ всей вашей дѣятельности, выписываете такой красный журналъ? При этомъ Боткинъ указалъ на лежащій передъ нимъ на столѣ „Современникъ“.
— Да развѣ онъ красный? воскликнулъ Барыковъ; — я усердно читаю его отъ доски до доски и этого не замѣчалъ.
— Въ настоящее время это самый красный, отвѣчалъ Боткинъ.
— Ахъ онъ, свинья! воскликнулъ Барыковъ, швырнувъ подъ столъ „Современник“.
Чтобы показать намъ свое хозяйство, Барыковъ повелъ насъ въ насаженный имъ на песчаномъ берегу хвойный лѣсъ. Эти ели и сосны, давно переросшія строевой возрастъ, могли своимъ видомъ вполнѣ вознаграждать трудъ и терпѣніе хозяина. Это же могло относиться и къ остальной части рощи и сада, гдѣ на каждомъ шагу замѣтно было присутствіе опытной руки любителя.
— Теперь позвольте показать вамъ замѣчательный источникъ, давшій назѣаніе всему селенію, сказалъ Барыковъ.
Спустившись изъ рощи, въ небольшое ущелье, мы увидали по широкому жолобу быстро текущую струю воды, падающую съ 2-хъ аршинной высоты съ громкимъ плескомъ на каменную плиту. Это по сей день не только гремучій, но и совершенно чистый и холодный ключъ.
— Какой это прекрасный табакъ вы курите? спросилъ Боткинъ.
— Это табакъ съ моего огорода и собственнаго приготовленія. Позвольте вамъ дать пригоршню для пробы.
Не стану утверждать, что къ изысканной любезности Барыкова къ Василію Петровичу примѣшивалось отчасти желаніе продать ему „Гремучій ключъ“. Помнится, что когда дома жена моя приготовила нѣсколько папиросъ Василію Петровичу изъ крѣпкаго Барыковскаго табаку, Боткинъ отозвался о нихъ съ похвалою.
Конечно, сейчасъ по полученіи Боткинскаго письма, я обратился съ просьбою къ Барыкову, — любезно уступить хотя фунтъ табаку, какого Боткинъ достать въ Петербургѣ не могъ.
На это Барыковъ отвѣчалъ:
„Не имѣя въ экономіи продажнаго табаку, я очень горжусь предпочтеніемъ, оказываемымъ ему Василіемъ Петровичемъ, которому прошу препроводить прилагаемыхъ при этомъ четыре фунта; но такъ какъ у меня правило, что берущій табакъ обязанъ въ то же время получить изъ моего питомника извѣстное число деревьевъ, то вмѣстѣ съ симъ прошу принять отъ меня 50 елокъ, простыхъ и веймутовыхъ сосенъ и лиственницъ“.
Всѣ эти подарки Барыкова современемъ великолѣпно разрослись въ Степановкѣ, по аллеѣ, ведущей къ рощѣ.
Письмо Л. Толстаго:
„Жду я и жена васъ и Марью Петровну къ 20-му. Неудобства къ 20-му никакого не предвидится, а предвидится только, великое удовольствіе отъ вашего пріѣзда. Такъ и велѣла сказать жена Марьѣ Петровнѣ.
„Интересенъ мнѣ очень „Заяцъ“. Посмотримъ, въ состояніи ли будетъ все понять хотя не мой Сережа, а 11-лѣтній мальчикъ. Еще интереснѣе велосипедъ[1]. Изъ вашего письма вижу, что вы бодры и весело дѣятельны. И я вамъ завидую. Я тоскую и ничего не пишу, а работаю мучительно. Вы не можете себѣ представить, какъ мнѣ трудна эта предварительная работа глубокой пахоты того поля, на которомъ я принужденъ сѣять. Обдумать и передумать все, что можетъ случиться со всѣми будущими людьми предстоящаго сочиненія, очень большаго, и обдумать милліоны возможныхъ сочетаній, для того чтобы выбрать изъ нихъ 1/1000000 — ужасно трудно. И этимъ я занятъ. Попался мнѣ на дняхъ Беранже послѣдній томъ. И я нашелъ тамъ новое для меня: „Le bonheur“. Я надѣюсь, что вы его переведете.
„Тоскую тоже отъ погоды. Дома же у меня все прекрасно, всѣ здоровы. Досвиданія.
Отъ Боткина:
„Сегодня получилъ для тебя письмо отъ Тургенева, которое присемъ посылаю. Твое послѣднее письмо оставило меня въ тревогѣ касательно твоей лихорадки. Вотъ съ этой точки зрѣнія мой взглядъ на Степановку и вообще на деревню, — не ладится съ моими симпатіями къ ней. Надѣюсь, что ты получилъ мои письма, которыя писалъ я уже около двухъ недѣль, и въ которыхъ взываю о вашемъ пріѣздѣ сюда. Между тѣмъ Тургеневъ, возвѣстивъ, что онъ пріѣдетъ сюда въ январѣ, теперь, кажется, оставилъ это намѣреніе; по крайней мѣрѣ вотъ уже два письма я получилъ отъ него, и онъ ни слова болѣе не упоминаетъ о своемъ намѣреніи пріѣхать. Боже мой! какая дряблость, какое отсутствіе всякаго стержня, какая бѣдная усталость обнаруживается въ письмѣ, которое я посылаю.
„Итакъ, буду ждать отъ васъ извѣстія о вашемъ выѣздѣ, если только твоя лихорадка не представляетъ ничего серьезнаго.
„Вчера С—ій говорилъ мнѣ, что отъ посредника ливенскаго уѣзда, Клушина, прислана бумага, извѣщающая о мировой. Но эта бумага вовсе не слѣдуетъ къ нему, а въ сенатъ, ибо министръ юстиціи не есть какой либо судъ или присутственное мѣсто. Онъ объ этомъ, кажется, уже отвѣчалъ Клушину.
Отъ Тургенева:
„Нѣтъ, думаю я, эдакъ нельзя. Нельзя не писать да не писать къ старому пріятелю, не смотря на то, что онъ къ тебѣ написалъ дважды. Да; но куда къ нему адресоваться? Гдѣ онъ теперь? — Въ Москвѣ, въ Петербургѣ, въ Степановкѣ, на рѣкѣ Тимѣ? И самъ ты гдѣ находишься? Въ спальнѣ гувернантки твоей дочери, въ крохотной квартиркѣ, въ Парижѣ, куда ты прискакалъ на нѣсколько дней изъ Бадена! И теперь полночь, и на дворѣ скрипитъ и бормочетъ осенній дождь, и гдѣ-то въ отдаленьи пьяный реветь... И притомъ что ты ему скажешь, этому старому пріятелю? Что ты толстѣешь, сопишь, холодѣешь, ничего не дѣлаешь, да и мало интересуешься наконецъ всѣмъ, что творится на земномъ шарѣ? Развѣ все это старому пріятелю не извѣстно? Да, но всетаки, пока живешь, нельзя не давать о себѣ вѣсти, нельзя и не желать узнать, что, молъ, дѣлаютъ другіе, товарищи-бурлаки, впряженные въ ту же лямку. Согласенъ: ну вотъ я и даю вѣсть, ну вотъ я и стараюсь узнать, что подѣлываетъ товарищъ-бурлакъ. Все такъ; но къ чему цинизмъ тона и даже нѣкоторая неопрятность выраженія? Благо-бы ты начитался новѣйшихъ продуктовъ отечественной литературы; но вѣдь до тебя о ней доходятъ только рѣдкіе слухи, въ видѣ внезапныхъ отрыжекъ. А тутъ кстати Кожанчиковъ по поводу книжной торговли пишетъ, что омерзѣнію русской публики къ русской литературѣ нѣтъ границъ, что денегъ ни у кого нѣтъ, и что всякія дѣла совершенно стали. Денегъ нѣтъ, а ты строишь себѣ въ Баденѣ домъ во вкусѣ Лудовика ХIІІ-го и явно намѣреваешься провести остатокъ дней своихъ въ этомъ зданіи! Да, конечно; и я даже надѣюсь, что старые пріятели когда нибудь завернутъ ко мнѣ, и достанется мнѣ на долю великое удовольствіе подчивать ихъ киршвассеромъ и аффенталеромъ, — все это въ томъ предположеніи, что вся штука не лопнетъ, и домъ во вкусѣ Лудовика ХІІІ-го не окажется преждевренной развалиной. А было бы жаль; потому что, надо сознаться, хорошо живется въ Баденѣ: милые люди, милая природа, охота славная... Но однако какъ ты неправильно и безпорядочно пишешь, точно лирическій поэтъ, у котораго сосетъ подъ ложечкой. Ты пьянъ что ли? Нѣтъ, но мнѣ спать хочется. А потому спѣшу второпяхъ заявить, что я дней черезъ пять возвращаюсь въ Баденъ, что мнѣ надо туда писать, что я стараго пріятеля лобызаю въ уста сахарныя и въ носъ сизый и низко кланяюсь его женѣ. Vanitas vanitatum!
„Любезнѣйшій Аѳан. Аѳан., вчера, вернувшись изъ Парижа, куда я ѣздилъ дней на десять, я нашелъ здѣсь ваше письмо изъ Степановки съ стихотвореніемъ на мое имя. Нечего и говорить, что печатаніе этого стихотворенія ничего кромѣ удовольствія мнѣ доставить не можетъ. Но въ немъ есть одинъ жестокій стишокъ, который нужно исправить: „Въ тѣлесныхъ нѐдугахъ животворящій ключъ“... по-русски говорится: недугахъ, а нѐдуги отзываются чѣмъ-то очень семинарскимъ, вродѣ до̀быча. Есть еще два маленькихъ пятнышка: отчего „твой вздохъ“ не долетаетъ? — Вопервыхъ, я здѣсь не вздыхаю; а вовторыхъ, — этотъ стихъ не вытекаетъ изъ предыдущаго. Потомъ почему: лишь здѣсь? Стало быть надо понять, что только въ Степановкѣ вы желаете умереть, а въ другихъ мѣстахъ желаете больше жить? — Въ такомъ случаѣ всѣмъ почитателямъ вашего таланта слѣдуетъ молить судьбу, чтобы она разлучила васъ со Степановкой? — Но это сущія мелочи, а все стихотвореніе очень мило и кромѣ того обрадовало меня извѣстіемъ, что у васъ деревья разрослись „зеленымъ хороводомъ“. Также очень пріятно было узнать, что вашъ процессъ кончился мировою. Я написалъ вамъ на дняхъ довольно сумасбродное письмо на имя Василія Великаго, или Блаженнаго, или Блажнаго, проживающаго въ Питерѣ на Караванной улицѣ. Получили ли вы его? Черкните въ отвѣтъ строчки двѣ: я хотя и очень и тѣломъ, и душой отсталъ отъ Россіи, но русскіе старые друзья остались мнѣ дороги попрежнему. Сегодняшнее письмо я адресую въ Москву для большей вѣрности. Поклонитесь отъ меня вашей милой женѣ; я здѣсь останусь до 8 января. Дружески жму вамъ руку.
Толстой писалъ въ концѣ ноября 1864 г.:
„Все сбираюсь, сбираюсь писать вамъ, любезный другъ Аѳанасій Аѳанасьевичъ и откладываю, оттого что хочется много написать. A кромѣ многаго надо наиисать малое нужное. Вотъ что: получивъ ваше письмо, мы ахнули.
„Вотъ какъ онъ хорошо про собачій воротникъ, проѣденный молью, говоритъ[2], а ѣдетъ таки въ Москву.
„Я, какъ болѣе опытный человѣкъ, не удивился и не ахнулъ. Одно, что насъ обоихъ занимаетъ, это то, когда вы ѣдете въ Москву? и главное когда вы будете у насъ? Надѣемся, что поѣздка въ Москву не измѣнитъ плана погостить у насъ. Мы васъ обоихъ еще разъ оба очень объ этомъ просимъ. Мы сами ѣдемъ въ Москву послѣ праздниковъ, т. е. въ половинѣ января и пробудемъ до февраля. Когда же вы будете у насъ: до или послѣ? Пожалуйста напишите. Что вы подѣлываете? Какъ хозяйство? Не пишете ли что? У насъ все хорошо. Дѣти и жена здоровы. Хозяйствомъ я передъ вами похвастаюсь, когда вы пріѣдете. И я довольно много написалъ нынѣшнюю осень своего романа. „Ars longa vita brevis“, — думаю я всякій день. Коли можно бы было успѣть 1/100 долю исполнить того, что понимаешь, но выходитъ только 1/10000 часть. Всетаки это сознаніе, что могу, — составляетъ счастіе нашего брата. Вы знаете это чувство. Я нынѣшній годъ съ особенною силой его испытываю. Ну и прощайте! Обнимаю васъ, кланяюсь вашей женѣ. Напишите же пожалуйста, когда навѣрное вы будете у насъ. Мы хотимъ васъ помѣстить получше, чтобы вы подольше у насъ погостили. Не говорите: „ничего не нужно“ и т. п. — вы лишите насъ огромнаго удовольствія, на которое мы съ осени разсчитывали, — подольше побыть съ вами. У насъ теперь гости: сестра съ дочерьми, на праздникъ пріѣдутъ Д—ы и Феты, и всѣмъ будетъ хорошо, ежели вы напишите навѣрное.
Тѣмъ временемъ Дмитрій Петровичъ Боткинъ, окончательно устроившійся въ своемъ домѣ у Покровскихъ воротъ, не переставалъ самымъ радушнымъ образомъ подзывать насъ на зиму къ себѣ, и, конечно, домъ такихъ беззавѣтно дружественныхъ людей представлялъ намъ московскую жизнь въ еще болѣе пріятномъ свѣтѣ. Не успѣла зима запорошить снѣжкомъ травки большой грунтовой дороги, какъ мы, по примѣру прошлыхъ лѣтъ, нагрузили свою кибитку и весело тронулись въ путь до Новоселокъ, но были наказаны за свое нетерпѣніе. По травкѣ доѣхать было можно, но по морозному шоссе нечего было и думать ѣхать до новаго снѣга. Въ томительномъ ожиданіи послѣдняго, мы просидѣли въ Новоселкахъ три недѣли. Наконецъ, проснувшись утромъ, мы увидали свѣжій и глубокій снѣгъ. Конечно, въ тотъ же день мы уже обѣдали и ночевали въ Тургеневскомъ Спасскомъ. Добродушнаго старика Ник. Ник. я засталъ въ неописанномъ волненіи.
— Сокрушаетъ меня Иванъ, восклицалъ онъ; все толкуетъ, что мало доходу, а вы сами теперь знаете, какіе въ настоящее время доходы съ трехрублевою рожью и вольнонаемнымъ хозяйствомъ, на которое необходимо истратить значительный капиталъ, чтобы пустить его въ ходъ. Половина нашей земли въ Калужскихъ оброчныхъ имѣніяхъ, приносящихъ самыя скудныя лепты. Я пишу ему — „пріѣзжай, огляди самъ все и просмотри экономическія книги“, а онъ объ этомъ и слышать не хочетъ, а въ каждомъ письмѣ ноетъ, что мало доходу. Вы лучше его знаете наше Спасское хозяйство, въ которомъ не было ни кола, ни двора, а теперь полная чаша. А вѣдь это даромъ не дѣлается. Могъ ли я когда либо подумать, продолжалъ старикъ, что попаду въ такой ужасный переплетъ? Вы знаете мое небольшое имѣнье подъ Карачевымъ Юшково. Въ виду малолѣтнихъ дѣтей, я принялся со всею энергіей за этотъ уголокъ, въ которомъ вы были съ Иваномъ проѣздомъ на охоту. Тамъ вы видѣли, что рядомъ съ полусгнившимъ барскимъ флигелемъ я началъ новый и не достроилъ его, такъ какъ Иванъ, закружившійся въ роковой своей страсти, прибѣжалъ звать меня къ совершенно разстроеннымъ своимъ экономическимъ дѣламъ. Тутъ онъ не только говорилъ объ обезпеченіи моихъ дѣтей, но тотчасъ же, по прибытіи моемъ въ Спасское, выдалъ мнѣ два векселя по 10 тысячъ. Въ настоящую минуту векселямъ этимъ истекаетъ десятилѣтній срокъ, а я ничего не желаю, какъ только разойтись по всей справедливости, не давая возможности возникновенію слуховъ, могущихъ повредить моему доброму имени, этому единственному достоянію моихъ дочерей.
Подобно Ивану Сергѣевичу, я не могъ упрекать Ник. Ник. въ малодоходности хлѣбопашества, такъ какъ самъ, въ теченіи трехъ лѣтъ съ покупки Степановки, къ первому ноября неуклонно, передъ наймомъ годовыхъ рабочихъ, тратилъ 10 рублей на наемъ перекладной до Спасскаго, чтобы занять у Ник. Ник. двѣсти рублей, въ которыхъ онъ никогда мнѣ не отказывалъ, въ виду уплаты двухмѣсячнаго долга ранѣе срока при проѣздѣ въ Москву.
— Будемъ надѣяться, сказалъ я, что вся эта буря, поднятая недоразумѣніемъ Ивана Сергѣевича, сама собою затихнетъ. Что же касается до обезпеченія вашихъ дѣтей выданными векселями, то я полагаю, что вы не имѣете никакого права лишать ихъ того, что они получили въ обмѣнъ за отказъ вашъ отъ устройства собственнаго имѣнія. Поэтому я совѣтую вамъ поѣхать во Мценскъ и посовѣтоваться съ моимъ пріятелемъ С—мъ, онъ юристъ и научитъ васъ, какъ продлить значительность векселей. Нельзя требовать, чтобы человѣкъ, окончательно разочарованный въ обѣщаніяхъ другаго, продолжалъ смѣло ему вѣрить въ частности и завѣдомо уничтожать его обязательства.
На другой день мы рано утромъ добрались до почтовой станціи и къ вечеру слѣдующаго дня уже въѣзжали въ домъ Дмитрія Петровича у Покровскихъ воротъ. Трудно описать радость, которую причинилъ нашъ пріѣздъ этому милому и радушному человѣку. Еще не совсѣмъ оправившійся отъ болѣзни, онъ самъ въ халатѣ, схвативши свѣчу, бросился впереди насъ во второй этажъ, чтобы указать приготовленное намъ помѣщеніе. Напрасно жена его, постоянно дрожавшая надъ слабымъ его здоровьемъ, догоняя насъ на лѣстницѣ, умоляла его не ходить самому: онъ продолжалъ бѣжать черезъ ступеньку, такъ что и мы едва за нимъ поспѣвали, а за нами раздавалось полупечальное и полураздраженное: „Митя! Митя! Боже, Боже! ахъ, какой характеръ!“
В. П. Боткинъ писалъ:
„Наконецъ вы въ Москвѣ!! Даже мнѣ томительно было ваше положеніе — сидѣть у моря и ждать погоду, а каково же вамъ! Досадно думать, что такъ много потеряно времени понапрасну. Теперь я занятъ одною мыслію о вашемъ пріѣздѣ сюда.
„Пріятнѣйшимъ событіемъ въ моей одинокой жизни былъ для меяя неожиданный пріѣздъ Каткова и Леонтьева. Они прожили у меня три дня, и тишина моей квартиры наполнилась шумнымъ и безпрестанно смѣнявшимся раутомъ. Милѣйшій и оригинальнѣйшій Павелъ Михайловичъ Леонтьевъ безвыходно провелъ всѣ три дня дома. Сколько толковъ, какая бесѣда и какая сладость и отрада!
„Паша[3] говорилъ вамъ, что я комфортабельно устроился; дѣйствительно, сосѣдство съ Англійскимъ клубомъ доставляеть мнѣ всѣ возможныя удобства, и уже одно то, что могу всегда имѣть обѣдъ на столько человѣкъ, на сколько окажется надобность, безъ всякихъ хлопоть съ моей стороны. Дай Богъ, чтобы квартиру мою нашла удобною Маша. Во всякомъ случаѣ внутренняя теплота, которую найдете вы въ этихъ маленькихъ комнатахъ, — авось ослабитъ для васъ тѣ неудобства, которыя необходимо сопряжены не съ своимъ гнѣздомъ.
„У Тургенева опять наклевывается свадьба и, можетъ быть, на этотъ разъ состоится. Вотъ для этого то онъ и выѣзжаетъ изъ Бадена въ Парижъ. Онъ писалъ къ Анненкову, что надѣется пріѣхать въ Петербургъ въ мартѣ. Да кто же вѣритъ въ его надежды и обѣщанія? Сказать между нами, онъ проситъ Анненкова пріискать ему управляющаго и думаетъ, что это очень легко, и что такіе пріиски можно дѣлать заочно. Теперь онъ сознаетъ, что поступилъ нѣсколько неосмотрительно (это его выраженіе), начавши постройку, не имѣя въ рукахъ денегъ, — и черезъ Анненкова обратился ко мнѣ съ вопросомъ, — не дамъ ли я ему взаймы 15 тысячъ. Я отвѣчалъ, что я не могу. Ты, вѣроятно, осудишь меня за это. Но вѣдь это не нужда, a чистѣйшая прихоть, и съ другой стороны, — пріятно ли имѣть денежные счеты съ пріятелемъ? А потомъ, я знаю, какъ ведетъ свои денежныя дѣла Иванъ Сергѣевичъ: со всей его доброй волей тутъ ни за что нельзя поручиться.
„Уступая изстари заведенной рутинѣ поздравлять съ новымъ годомъ, спѣшу вамъ принести мое поздравленіе, хотя въ сущности я рѣшительно не понимаю, съ чѣмъ тутъ поздравлять, когда жизнь клонится уже подъ гору, когда призраки ея большею частію уже разсѣялись. Вотъ если-бы при каждомъ первомъ января вошло въ обычай поздравлять съ уменьшеніемъ иллюзій, — вотъ такое поздравленіе имѣло бы смыслъ. Но если вдумаешься, такъ выходитъ, что эти то самыя иллюзіи и составляютъ всю заманчивую жажду жизни.
„Помилуй, Маша! я съ великимъ нетерпѣніемъ жду тебя, считаю каждый день, приближающій васъ къ Петербургу, а ты снова поднимаешь вопросъ о томъ, пріѣхать ли тебѣ или нѣтъ. И тутъ замѣшался Тургеневъ. Уже кромѣ того, что все, что обѣщаетъ онъ, есть положительно неправда, но, и въ случаѣ его пріѣзда, неужели не нашлось бы комнаты для васъ? Но успокойся, Тургеневъ, если только будетъ, то пріѣдетъ не раньше половины марта. А теперь занятъ онъ свадьбою, если только опять не разстроится она, и свадьба эта назначена въ концѣ февраля.
„Фетъ писалъ мнѣ, что вы не можете выѣхать ранѣе 7-го января. Конечно, вамъ это виднѣе, но для меня каждый день безъ васъ есть истинная потеря. А потому, чѣмъ скорѣе пріѣдете вы и чѣмъ дольше проживете у меня, тѣмъ мнѣ будетъ усладительнѣе.
„Не понимаю, чѣмъ и какъ напутало тебѣ министерство юстиціи[4]. Но объ этомъ при свиданіи.
„Вотъ уже три недѣли, какъ я принимаю хининъ, а съ недѣлю даже увеличенными дозами. Но теперь лихорадки совсѣмъ нѣтъ. — Приложенную записку отвези къ Каткову и чѣмъ скорѣе, тѣмъ будетъ лучше.
„Передайте милому Митѣ, что я благодарю его за поздравленіе и глубоко болѣю о его хиломъ здоровьѣ. Я къ вамъ вчера отправилъ письмо, надѣюсь, что оно дошло до васъ. Давно тебя ждетъ Шопенгауэръ, котораго я купилъ безъ малѣйшаго затруднения за пять рублей.
„Сегодня день моихъ именинъ, и въ первый еще, сколько я помню этотъ день, я обѣдалъ въ одиночествѣ. Вотъ ужь десятый день, какъ безвыходно сижу дома; недостатокъ воздуха и движенія совсѣмъ лишаетъ меня аппетита, да и слабость и усталость. Итакъ, дѣло стоитъ только за вами. А между тѣмъ можетъ быть тебѣ удастся прочесть Каткову начало своихъ военныхъ воспоминаній. А потомъ мы сами прочтемъ ихъ и рѣшимъ. Пожалуйста, до скораго свиданія.
Наконецъ-то собрались мы исполнить давнишнее желаніе Василія Петровича, зазывавшаго насъ къ себѣ въ Петербургъ на квартиру, при устройствѣ которой онъ положилъ столько старанія. Впродолженіе двухъ недѣль, проведенныхъ нами у него, онъ видимо старался быть любезнымъ. Но въ виду раздражительности нашего амфитріона, мы тайно чувствовали безусловное радушіе нашего московскаго хозяина, не отягчавшаго насъ излишнимъ вниманіемъ, но зато предоставлявшаго намъ полную свободу. Какъ ни пріятно было намъ пріѣхать въ Петербургъ, мы всетаки оставили его не безъ нѣкотораго нравственнаго облегченія.
Въ Москвѣ ожидало насъ письмо Тургенева:
„Милѣйшій Аѳан. Аѳан., сейчасъ получилъ ваше письмо и отвѣчаю сейчасъ-же. Прежде всего, такъ какъ вы этого желаете, сообщаю вамъ нѣсколько подробностей о собственной особѣ и объ ея намѣреніяхъ. Я остаюсь здѣсь до начала февраля, потомъ ѣду въ Парижъ и въ концѣ февраля, если ничего не случится, выдаю дочь замужъ, которая на этотъ разъ уже помолвлена за молодаго, серіознаго француза, находящагося во главѣ значительной стеклянной фабрики. Онъ образованъ, хорошей фамиліи, а главное, очень понравился моей дочери. Окончивъ это важное дѣло, я возвращаюсь на мѣсяцъ въ Баденъ, a вначалѣ апрѣля ѣду въ Петербургъ, а оттуда въ Москву, а оттуда въ Спасское, а оттуда въ Степановку. Въ Россіи я останусь мѣсяца два, чтобы по мѣрѣ возможности привести въ ясность свои дѣла. Ваши слова: „что у насъ теперь все въ убытокъ“ — нисколько меня не удивили, ибо я уже два года тому назадъ зналъ, что кромѣ выкупныхъ денегъ (и вслѣдствіе этого избавленія отъ казеннаго долга) ни на одинъ грошъ дохода надѣяться нельзя въ теченіи пяти лѣтъ, а потому я умолялъ дядю тотчасъ все имѣніе представить къ выкупу, съ уступкой пятой части. Но дядя, изъ очень похвальнаго, но для меня очень горестнаго чувства сохраненія моихъ выгодъ, ничего этого не сдѣлалъ, или сдѣлалъ только вполовину и посадилъ меня на мель самымъ убійственнымъ образомъ. Но объ этомъ послѣ.
„Присланное стихотвореніе очень и очень мнѣ понравилось. Тонкое и вѣрное сравненіе. Но какимъ образомъ: все тише, все яснѣй въ первой строфѣ — ладитъ съ мракомъ во второй? Тутъ есть маленькое отсутствие гармоніи и поэтическаго равновѣсія. Я думаю, это весьма легко исправить.
„Мнѣ хорошо живется, — я здоровъ, надѣюсь, что и вы также. Поклонитесь отъ меня вашей женѣ и всѣмъ московскимъ пріятелямъ и не забывайте
Л. Толстой писалъ намъ въ Москву:
„Какъ вамъ не совѣстно, милый мой Фетъ, такъ жить со мной, какъ будто вы меня не любите, или какъ будто всѣ мы проживемъ Мафусаиловы года. Зачѣмъ вы никогда не заѣзжаете ко мнѣ? И не заѣзжаете такъ, чтобы прожить два, три дня, спокойно пожить. Такъ хорошо поступать съ другими. Ну не увидались въ Ясной, встрѣтимся гдѣ нибудь на Подновинскомъ; а со мной не встрѣтитесь на Подновинскомъ. Я тѣмъ счастливъ, что прикованъ къ Ясной Полянѣ. А вы человѣкъ свободный. А глядишь, умретъ кто нибудь изъ насъ, вотъ какъ умеръ на дняхъ Вал. Петр., сестринъ мужъ, тогда и скажетъ: „что это я дуракъ, все объ мельницѣ хлопоталъ, а къ Толстому не заѣхалъ. Мы бы съ нимъ поговорили“. Право, это не шутка. Вы писали „и оплеуха тутъ была“ и вѣрно написали уже. Мнѣ страшно хочется прочесть, но страшно боюсь, что вы многимъ значательнымъ пренебрегли и многимъ незначительнымъ увлеклись. Мнѣ очень интересно.
„А знаете, какой я вамъ про себя скажу сюрпризъ: какъ меня стукнула объ землю лошадь и сломала руку, когда я послѣ дурмана очнулся, я сказалъ себѣ, что я литераторъ. И я литераторъ, но уединенный, потихонечку литераторъ. На дняхъ выйдетъ первая половина 1-й части 1805 года. Пожалуйста подробнѣе напишите свое мнѣніе. Ваше мнѣніе да еще мнѣніе человѣка, котораго я не люблю тѣмъ болѣе, чѣмъ болѣе я выростаю большой, — мнѣ дорого — Тургенева. Онъ пойметъ. Печатанное мною прежде я считаю только пробой пера; печатаемое теперь мнѣ хотя и нравится болѣе прежняго, но слабо кажется, безъ чего не можетъ быть вступленіе. Но что дальше будетъ — бѣда!!! Напишите, что будутъ говорить въ знакомыхъ вамъ различныхъ мѣстахъ и, главное, какъ на массу. Вѣрно пройдетъ незамѣченно. Я жду этого и желаю; только бы не ругали, а то ругательства разстраиваютъ... Прощайте, бывайте у нашихъ. Васъ отъ души любятъ. Марьѣ Петровнѣ мой поклонъ.
„Я радъ, что вы любите мою жену: хотя я ее меньше люблю моего романа, а всетаки, вы знаете, жена. — Пріѣзжайте же ко мнѣ. А ежели не заѣдете изъ Москвы съ Марьей Петровной, право, безъ шутокъ, это будетъ очень глупо.
В. П. Боткинъ писалъ:
„Не знаю, застанетъ ли письмо это васъ въ Москвѣ, во всякомъ случаѣ желаю вамъ благополучно добраться до Степановки. Вѣроятно, вы провели масляницу довольно весело; но для тебя, Маша, которая всегда разстается съ Москвою нелегко, я думаю, все это время мелькнуло съ быстротою молніи. И я на масляницѣ былъ три раза въ театрѣ, чтобы вознаградить себя за зиму; во всемъ остальномъ масляница прошла для меня тихо.
„Началъ читать романъ Л. Толстаго: какъ тонко подмѣчаетъ онъ разныя внутреннія движенія, — это поразительно. Но не смотря на то, что я прочелъ больше половины, нить романа нисколько не начинаетъ выясняться, такъ что до сихъ поръ подробности однѣ преобладаютъ. Кромѣ того, къ чему это обиліе французскаго разговора? Довольно сказать, что разговоръ шелъ на французскомъ языкѣ. Это совершенно лишнее и дѣйствуетъ непріятно. Вообще въ языкѣ русскомъ большая небрежность. Это очевидно вступленіе, — фонъ будущей картины. Какъ ни превосходна обработка малѣйшихъ подробностей, а нельзя не сказать, что этотъ фонъ занимаетъ слишкомъ большое мѣсто.
„Морозы большіе кончились, и теперь все будетъ приближаться къ веснѣ и меня приближать къ Степановкѣ. Вотъ какъ я располагаю: тотчасъ послѣ Святой недѣли, — нынче Свѣтлое Воскресеніе будетъ 7 апрѣля, — слѣдовательно, Свѣтлая недѣля кончится 14 апрѣля, — я отправляюсь въ Москву, остановлюсь у Мити и проживу дней около десяти или побольше. А къ первому числу мая направлюсь къ вамъ, — вопервыхъ, потому, чтобы подышать весеннимъ воздухомъ, а вовторыхъ, чтобы пожить съ вами подолѣе, ибо въ августѣ я намѣреваюсь съѣздить заграницу, и потому долженъ буду оставить Степановку еще въ іюлѣ. Но объ этомъ мы обстоятельно посудимъ и переговоримъ. — Если что забудете купить для Степановки, то напишите сюда, — повѣрьте, я человѣкъ аккуратный и все выполню.
Приходилось, воспользовавшись послѣднимъ зимнимъ путемъ по шоссе, пробираться въ Степановку. Здѣсь я нашелъ одно изъ величайшихъ хозяйственныхъ бѣдствій, о которомъ въ свое время, помнится, писалъ въ своихъ письмахъ изъ деревни. Прикащикъ въ мое отсутствіе натрудилъ весьма добраго и стараго, рыжаго мерина, у котораго съ натуги показался сапъ, на который не было обращено до нашего пріѣзда должнаго вниманія. Я засталъ больную лошадь расхаживающею на конномъ дворѣ среди другихъ; и всѣ усилія мои къ разведенію лошадей разомъ лопнули самымъ горестнымъ образомъ. Не взирая на нежеланіе оскорблять повара Михайлу, я вынужденъ былъ отказать брату его Ѳедору, занимавшему у насъ мѣсто прикащика. Василій Петровичъ прозывалъ это событіе землетрясеніемъ. Между тѣмъ онъ писалъ:
„Получилъ отъ васъ письмо и спѣшу благодарить за него. Слава Богу, вы уже вошли въ нормальную колею, и время пошло для васъ своимъ мирнымъ движеніемъ. Здѣсь, напротивъ, оно идетъ большею частію лихорадочно. Хотя смѣшно мнѣ, находящемуся внѣ его коловорота и политическаго, и всяческаго, жаловаться на его лихорадочность, но въ результатѣ выходитъ, что человѣкъ связанъ таинственными нитями со своею средою и нѣтъ никакой возможности ему смотрѣть на все равнодушно. Вотъ я, ничего не дѣлающій человѣкъ, а между тѣмъ я страдаю всѣми болями настоящего времени. Увы! для Россіи прошло то время, когда можно было уходить въ созерцательную жизнь.
„Поутру часовъ въ 9 я обыкновенно хожу гулять, и вотъ на одной изъ этихъ прогулокъ, сходя съ моста, я поскользнулся на скользкомъ отъ утренняго мороза гранитѣ и повредилъ себѣ правую руку. Боль и опухоль до сихъ поръ мѣшаютъ мнѣ писать, что видно изъ моего дурнаго почерка. Нѣсколько дней я не могъ выходить. Ты, Маша, напрасно вспоминаешь о бальтазарахъ: обѣдъ въ Степановкѣ лучше всѣхъ бальтазаровъ, уже по тому одному, что онъ простъ и, слѣдовательно, здоровѣе и умѣреннѣе. Обѣдъ, состоящій изъ одного холоднаго ростбифа, есть идеалъ здороваго обѣда. У меня вчера обѣдали семь человѣкъ, и поваръ Англійскаго клуба, по обыкновенію, оказался исправнымъ, не смотря на то, что обѣдъ былъ по 2 рубля съ человѣка. Въ этомъ отношеніи я устроился очень практично. Тургеневъ сбирается пріѣхать сюда на Святой недѣлѣ, но, вѣроятно, опоздаетъ, а такъ какъ я думаю ѣхать въ Москву въ половинѣ апрѣля, то я его вѣроятно не увижу здѣсь. Онъ и въ правду кончилъ свое „Довольно“ и прислалъ сюда въ цензуру. Это очень коротенькая вещь, не повѣсть, a лирическія изліянія. Я не читалъ, но даже Анненковъ говоритъ, что очень слабо. Совсѣмъ расползся Иванъ Сергѣевичъ, и внутренній нервъ его завялъ и сдѣлался дряблымъ н хилымъ.
„Теперь стоятъ здѣсь солнечные дни, и уже ѣзда на саняхъ прекратилась, — словомъ, весна во всемъ ходу. Каково то у васъ, — я думаю разливное море. Сегодня былъ у меня Некрасовъ и просидѣлъ три часа. Дѣло въ томъ, что его вонючая лавочка „Современника“ дѣлается самому ему гадкою. Онъ слишкомъ уменъ, чтобы не чувствовать ея омерзительности. Онъ говоритъ, что принялся за работу — поэму, начало которой напечатано въ январьской книжкѣ Современника. Сегодня большой обѣдъ въ Англ. клубѣ, празднуется день его основанія. Въ этотъ день приглашается, обыкновенно, весь дипломатическій корпусъ, будетъ кн. Горчаковъ; будутъ рѣчи. Вчера сказывалъ мнѣ старшина, что за одну уху заплатили 1,200 рублей. Съ членовъ берутъ только по 3 рубля за обѣдъ съ виномъ, а вина все заграничной разливки, и шампанскаго вволю и вечеромъ ponche-royal. Клубу обойдется это угощеніе въ шесть тысячъ. Ponche-royal будетъ всенародно возженъ въ залѣ. Всѣ будутъ въ мундирахъ и фракахъ.
„Весна идетъ на всѣхъ парусахъ, дни стоятъ восхитительные. Легкая свѣжесть воздуха, безоблачное небо, и въ Степановкѣ, думаю, все это еще лучше, только, къ сожалѣнію, нѣтъ такихъ великолѣпныхъ тротуаровъ и газоваго освѣщенія. Пишешь ли ты „Изъ деревни?“ Вчера я слышалъ похвалы, и какія! — этимъ статьямъ отъ людей, не подозрѣвающихъ, что я тебя знаю. Это было у Бера, сенатора. Пожалуйста подготовь къ моему пріѣзду, чтобы можно было прочесть. Да какую это статью началъ ты для „Библіотеки для чтенія?“. Получилъ двѣ книжки Русск. Вѣстника, но твоей статьи „Къ Пизонамъ“ тамъ нѣтъ. Теперь всѣ мысли мои устремлены на отъѣздъ изъ Петербурга, a Дмитрій захворалъ ревматизмомъ въ мышцахъ спины, да такъ захворалъ, что едва можетъ ходить. Сережа велѣлъ лѣчить его электричествомъ, и уже отъ одного раза стало легче. Сегодня пошелъ онъ на второй электрическій сеансъ. Дай Богъ, чтобы онъ къ отъѣзду выздоровѣлъ. Гербель пріѣзжалъ ко мнѣ узнать о твоемъ адресѣ: онъ будетъ писать тебѣ насчетъ твоего позволенія включить твой переводъ „Антоній и Клеопатра“ — въ изданіе Шекспира, и какія будутъ твои условія. Муза все еще продолжаетъ быть благосклонною къ божественному старцу Тютчеву, — его стихотвореніе во 2-й книжкѣ Русск. Вѣстн. прелестно. Обнимаю васъ отъ всего сердца.
„Ловлю послѣдній день Святой недѣли, чтобы поздравить васъ со Свѣтлымъ праздникомъ и пожелать всѣхъ благъ. Здѣсь уже Нева вскрылась, и ледъ прошелъ, и вѣроятно вслѣдствіе этого постоянно дуетъ сильный сѣверо-западный вѣтеръ, холодный и пронзительный, а когда дуетъ этотъ вѣтеръ, мнѣ всегда нехорошо. Кромѣ этого весна дѣйствуетъ на меня разслабительно. Такъ бы хотѣлось теплыхъ дней, да куда ѣхать искать ихъ? Собираюсь въ Москву, но вѣдь пускаться въ Степановку ранѣе первыхъ чиселъ мая кажется невозможно: холодно будетъ ѣхать, a мнѣ совсѣмъ неудобно брать съ собою шубу. Притомъ я боюсь, что двѣ недѣли въ Москвѣ покажутся мнѣ безконечными, даже принимая въ разсчетъ привѣтливость Софьи Сергѣевны. Я располагаю выѣхать отсюда около 20-го. Не знаю, почему противны мнѣ здѣшніе долгіе, свѣтлые вечера, предтечи болѣзненно свѣтлыхъ ночей. Ужь по этому одному провести лѣто въ Петербургѣ было бы для меня несчастіемъ. Отсюда смотрю я на Степановку, какъ на благодатный пріютъ, какъ на отдыхъ послѣ зимы. Казалось бы, отъ чего отдыхать, когда я относительно всего нахожусь въ положеніи зрителя. Мы тоже были съ тобою зрителями, когда смотрѣли Блондена, но я уже послѣ не пошелъ смотрѣть на него. Но въ этомъ отношеніи и въ Степановкѣ не избѣжать своего рода волненій.
„Вотъ уже и 20 апрѣля, а я все еще не выѣзжаю изъ Петербурга. Погода стоитъ очень холодная. Но что бы тамъ ни было, a непремѣнно думаю выѣхать между 25 и 28. Между тѣмъ слухи о Степановкѣ доходятъ до меня невеселые. Митя писалъ мнѣ, что ты отказалъ Ѳедору. Къ сожалѣнію, я не знаю никакихъ подробностей, но тѣмъ болѣе меня печалить мысль, что вѣрно ты рѣшился отказать вслѣдствіе значительной неурядицы, происшедшей прямо отъ Ѳедора. Я знаю, что въ нужную минуту твоя энергія и рѣшимость тебѣ не измѣнятъ.
„Новый законъ о печати произвелъ нѣкотораго рода смятеніе между журналистикой. Многіе думаютъ оставаться подъ цензурой, не чувствуя себя способными стоять на своихъ ногахъ и принимать на себя отвѣтственность за свои поступки. Замѣчательно, что журналы демагогическаго направленія лучше хотятъ оставаться подъ цензурой: доказательство, что подъ эгидою цензуры удобнѣе имъ пропускать свои революціонныя доктрины. Въ этомъ отношеніи Некрасовъ съ Современникомъ находится совершенно какъ въ мукахъ рожденія и чувствуетъ себя на мели. Современникъ потерялъ этотъ годъ до 1500. — Вся буйная красота сосредоточилась въ Русск. Словѣ, но оно то и думаетъ остаться подъ цензурой, надѣясь, что такъ будетъ безопаснѣе и особенно надѣясь на глупость петербургскихъ цензоровъ, или на ихъ безмозглый прогрессизмъ. Некрасовъ даже сочинилъ слѣдующее четверостишіе, можетъ быть для того, чтобы приготовить другихъ къ измѣненію Современника; своего же собственнаго мнѣнія онъ никогда и ни о чемъ не имѣлъ.
«Бѣги отъ подлыхъ шулеровъ,
Отъ старыхъ бабъ и франтовъ модныхъ
И отъ начитанныхъ глупцовъ:—
Лакеевъ мыслей благородныхъ».
„Слѣдующее письмо напишу вамъ уже изъ Москвы, гдѣ надѣюсь найти вѣсть отъ тебя. Жму вамъ крѣпко руки. Я слышалъ достовѣрно, что желѣзная дорога до Серпухова будетъ открыта непремѣнно будущею весной, если только не нынѣшней осенью. О Тургеневѣ слухи затихли, но онъ писалъ Анненкову, что располагаетъ быть здѣсь въ маѣ и вѣроятно будетъ въ Спасскомъ, при видѣ котораго онъ всегда чувствуетъ невѣроятную скуку, какъ онъ мнѣ говорилъ. — А что рѣчь о продажѣ имѣнія Кологривова? — неужели совсѣмъ затихла? А я всетаки не покидаю этой мысли и все надѣюсь.
Я забылъ сказать, что въ прошлый пріѣздъ, услыхавъ, что въ пятиверстномъ отъ насъ сосѣдствѣ сходно продается значительное имѣніе Кологривова, Василій Петровичъ намѣревался его купить, и мы ѣздили его осматривать. Единственно доступнымъ ему критеріумомъ оказались сильныя и румяныя яблоки, покрывавшія садовыя деревья. Но какъ это были озимыя, то Василію Петровичу приходилось закусывать и тотчасъ же бросать ихъ. Тѣмъ не менѣе сходная цѣна, помнится, 45 р. за десятину, сильно его соблазняла, и онъ не ошибся бы въ разсчетѣ, такъ какъ лѣтъ черезъ 15 имѣніе это было перепродано, помнится, по 140 р. за десятину. Конечно, намѣреніе Василія Петровича, подарить намъ эту землю, было совершенно прозрачно; но поэтому то я и старался всѣми силами его отговаривать отъ этой покупки, такъ что однажды, понявъ въ свою очередь мою щепетильность, онъ съ раздраженіемъ сказалъ: „да я для себя покупаю“.
Проходя сызнова въ настоящее время давно пройденный мною путь жизни, я невольно останавливаюсь на мелочахъ, незначительныхъ для сторонняго читателя, но имѣющихъ для меня роковой смыслъ. Нетрудно понять, что, увлекись Василій Петровичъ Кологривовскимъ селомъ и передай его намъ, мы бы, какъ и позднѣе несостоявшейся покупкой значительнаго имѣнія Николая Сергѣевича Тургенева, — были окончательно привязаны къ Степановкѣ, ибо большія имѣнія не такъ легко при надобности продавать, какъ хорошо устроенное маленькое. Судьба очевидно все время гнала насъ къ югу и не дозволяла совершаться событіямъ, могущимъ преградить наше стремленіе на югъ (Drang nach Süden).
В. П. Боткинъ писалъ:
„Третьяго дня пріѣхалъ я сюда. Съ Катковымъ говорилъ о томъ, посылается ли тебѣ Русск. Вѣст. Когда я сказалъ, что ты не получаешь его, онъ послалъ при мнѣ же справиться въ контору и ужасно разсердился. Между тѣмъ контора отвѣчала, что посылаетъ. Но я стоялъ на томъ, что ты не получаешь. Велѣно навести справки, почему и проч. Оказалось, что Каткова упрекать тутъ не въ чемъ.
„Я еще не рѣшилъ своего выѣзда изъ Москвы. Если удастся выѣхать 7-го, то я заѣду вечеромъ 8-го на перепутьи въ Спасское къ почтеннѣйшему Николаю Николаевичу, хотя и совѣстно безъ зова пріѣхать на именины. Но весьма быть можетъ, что мнѣ не удастся выѣхать 7-го, и тогда я уже не заѣду въ Спасское, a проѣду прямо въ Степановку. Хотя я въ Москвѣ съ 28 апрѣля, но обѣдалъ дома только разъ. Обѣдалъ у Каткова, а порядкомъ поговорить съ нимъ не успѣлъ. Во всякомъ случаѣ досвиданія или въ Спасскомъ, или въ Степановкѣ.
Пo давно заведенному порядку, мы и на этотъ разъ пріѣхали на своихъ лошадяхъ сперва къ Борисову, a затѣмъ на другой день вмѣстѣ съ послѣднимъ на именины Николая Николаевича. Обычный кругъ гостей былъ отчасти изумленъ неожиданнымъ пріѣдомъ Боткина, умѣвшаго въ добрый часъ быть чрезвычайно любезнымъ. Будучи на своихъ лошадяхъ, мы пригласили на другой день Василія Петровича обѣдать и ночевать въ Новоселки, такъ какъ при этомъ переѣздъ въ Степановку превращался изъ 75-ти верстъ въ 60 — въ тотъ же самый день. Борисовъ съ своей стороны пригласилъ Боткина, который тѣмъ не менѣе не преминулъ въ Новоселкахъ замѣтить, что уподобляется Чичикову, переѣзжающему отъ помѣщика къ помѣщику.
Въ скорости затѣмъ въ Степановкѣ было получено письмо Толстаго:
„Простите меня любезный другъ Аѳанасій Аѳанасьевичъ за то, что долго не отвѣчалъ вамъ. Не знаю, какъ это случилось. Правда, въ это время было больно одно изъ дѣтей, и я самъ едва удержался отъ сильной горячки и лежалъ три дня въ постели. Теперь у насъ все хорошо и даже очень весело. У насъ Таня, потомъ сестра съ своими дѣтьми, и наши дѣти здоровы и цѣлый день на воздухѣ. Я все пишу понемножку и доволенъ своей работой. Вальдшнепы все еще тянутъ, и я каждый вечеръ стрѣляю по нимъ, т. е. преимущественно мимо. Хозяйство мое идетъ хорошо, т. е. мало тревожитъ меня, — все, что я отъ него требую. Вотъ все про меня. На вашъ вопросъ упомянуть о Ясной Полянѣ — школѣ, я отвѣчаю отрицательно. Хотя ваши доводы и справедливы, но про нее (Я. П.) журналы забыли, и мнѣ не хочется напоминать, не потому, чтобы я отрекался отъ выраженнаго тамъ, но напротивъ потому, что не перестаю думать объ этомъ, и ежели Богъ дастъ жизни, надѣюсь еще изъ всего этого составить книгу, съ тѣмъ заключеніемъ, которое вышло для меня изъ моего 3-хъ лѣтняго страстнаго увлеченія этимъ дѣломъ. Я не понялъ вполнѣ то, что вы хотите сказать въ статьѣ, которую вы пишете; тѣмъ интереснѣе будетъ услышать отъ васъ, когда свидимся. Наше дѣло землевладѣльческое теперь подобно дѣламъ акціонера, который бы имѣлъ акціи, потерявшія цѣну и не имѣющія хода на биржѣ. Дѣло очень плохо. Я для себя рѣшаю его только такъ, чтобы оно не требовало отъ меня столько вниманія и участія, чтобы это участіе лишало меня моего спокойствія. Послѣднее время я своими дѣлами доволенъ, но общій ходъ дѣлъ, т. е. предстоящее народное бѣдствіе голода съ каждымъ днемъ мучаетъ меня больше и больше. Такъ странно и даже хорошо и страшно. У насъ за столомъ редиска розовая, желтое масло, подрумяненный мягкій хлѣбъ на чистой скатерти, въ саду зелень, молодыя наши дамы въ кисейныхъ платьяхъ, рады, что жарко и тѣнь, а тамъ этотъ злой чортъ голодъ дѣлаетъ уже свое дѣло, покрываетъ поля лебедой, разводитъ трещины по высохнувшей землѣ и обдираетъ мозольныя пятки мужиковъ и бабъ и трескаетъ копыта у скотины. Право страшная у насъ погода, хлѣба и луга. Какъ у васъ? Напишите повѣрнѣе и поподробнѣе. Боткинъ у васъ. Пожмите ему отъ меня руку. Зачѣмъ онъ ко мнѣ не заѣхалъ? Я на дняхъ ѣду въ Никольское еще одинъ безъ семьи и потому не надолго и къ вамъ не пріѣду. Но то то хорошо было бы, коли бы въ это же время судьба принесла васъ къ Борисову. Кланяюсь отъ себя и жены Марьѣ Петровнѣ. Мы въ іюнѣ намѣрены со всею семьей переѣхать въ Никольское; тогда увидимся, и уже навѣрное буду у васъ.
„Что за злая судьба на васъ? Изъ вашихъ разговоровъ я всегда видѣлъ, что одна только въ хозяйствѣ была сторона, которую вы сильно любили, и которая радовала васъ, — это коннозаводство, и на нее то и обрушилась бѣда. Приходится вамъ опять перепрягать свою колесницу, а „юхванство“ перепрячь изъ оглобель на пристяжку; а мысль и художество ужь давно у васъ переѣзжены въ корень. Я ужь перепрегъ и гораздо покойнѣе поѣхалъ.
„Довольно“ мнѣ не нравится. Личное, субъективное хорошо только тогда, когда оно полно жизни и страсти, а тутъ субъективность полная безжизненнаго страданія.
Тургеневъ писалъ:
„Любезный Аѳан. Аѳан., я вчера прибылъ благополучно сюда и, разумѣется, жажду васъ видѣть, а также и Василія Петровича, который, говорятъ, находится теперь подъ вашимъ кровомъ. Въ день именинъ Марьи Петровны я, конечно, у васъ. Напишите мнѣ словечко. Я, вѣроятно, завтра или послѣ завтра увижусь съ Иваномъ Петровичемъ. Досвиданья!
Согласно намѣренію своему, Боткинъ въ половинѣ іюля уѣхалъ отъ васъ заграницу, а мы, слыша, что на 22 іюля многіе изъ подъ Мценска собираются къ намъ, стали помаленьку готовиться къ именинамъ. Такъ какъ съ нѣкоторыми мценскими, напримѣръ, съ весьма любезнымъ и умѣвшимъ пожить уѣзднымъ предводителемъ В. А. Ш—ымъ, мы познакомились черезъ давнишняго его пріятеля Александра Никитича Ш—а, то эти гости обыкновенно наканунѣ пріѣзжали къ Александру Никитичу, великому мастеру угостить, который обыкновенно звалъ и насъ къ себѣ. Дня за четыре до праздника пришло извѣстіе изъ Спасскаго, что Иванъ Сергѣевичъ по болѣзни быть не можетъ, но будетъ дядя съ женою и свояченицей.
Позволю себѣ сказать нѣсколько словъ объ этой послѣдней, о которой выше было говорено вскользь. Старше своей сестры Тургеневой, Анна Семеновна Бѣлокопытова проживала въ Спасскомъ въ отдѣльной маленькой комнатѣ. Это была небольшаго роста толстоватая пожилая дѣвушка съ добрѣйшимъ сердцемъ. Любовь ея не ограничивалась двумя племянницами Тургеневыми, но распространялась по возможности на всѣхъ страждущихъ и даже беззащитныхъ животныхъ. Отличный семьянинъ Ник. Ник. Тургеневъ самъ многое спускалъ галкамъ за семейную нѣжность ихъ парочекъ, а потому въ Спасскомъ всегда можно было, ко времени вылета изъ гнѣздъ, найти на дорожкѣ безпомощную галку. Вдобавокъ къ канарейкамъ и ручнымъ голубямъ, у Анны Семеновны постоянно проживала ручная галка, жадно глядѣвшая на руки при словахъ: „галочка, галочка“. Но изумительнѣе всего было то, что на тихій зовъ Анны Семеновны: „ужинька, ужинька“, — изъ подъ карниза пола дѣйствительно показывался ужъ и безбоязненно шелъ локать молоко съ поставленнаго на полъ блюдечка. Не взирая на любезное отношеніе Николая Николаевича къ своей свояченицѣ, одинъ костюмъ Анны Семеновны доказывалъ невозможность со стороны Николая Николаевича удовлетворять какимъ-либо затѣямъ своихъ дамъ. Одно время Анна Семеновна гостила у насъ въ Степановкѣ, и когда къ опредѣленному сроку Ник. Ник. прислалъ за нею коляску, Анна Семеновна изумила меня своею просьбой. У насъ вставляли стекла въ новыя двойныя рамы, и Анна Семеновна выпросила себѣ на картину вырѣзокъ стекла въ полторы четверти въ квадратѣ и повезла этотъ отрѣзокъ за 75 верстъ на колѣняхъ. Эта просьба въ свое время поразила меня, и понынѣ возстаетъ въ моей памяти однимъ изъ доказательствъ безкорыстія Николая Николаевича.
21 іюля до поздняго вечера мы то прислушивались, то выглядывали на дорогу, уже сильно потемнѣвшую отъ набѣжавшихъ дождевыхъ тучъ. Но когда насъ окружила непроглядная тьма, на мгновеніе озаряемая молніей, сопровождаемой ударами грома и ревущимъ дождемъ, мы совершенно успокоились на мысли, что въ такую погоду ночью ожидать гостей невозможно. Въ 12 часовъ все въ домѣ спало, начиная съ насъ, за исключеніемъ кухни, откуда глухо раздавался стукъ ножей. Вдругъ въ 2 часа утра у подъѣзда раздался стукъ, и затѣмъ поднялась бѣготня по всему дому. „Что такое?“ спросили мы стучавшаго въ дверь спальной слугу. — „Ник. Ник. съ барынями изволили пожаловать“, былъ отвѣтъ, вслѣдствіе котораго черезъ минуту сначала жена, а потомъ я выбѣжали изъ спальни съ зажженными свѣчами. Такъ какъ Тургеневымъ заблаговременно все было приготовлено въ пристройкѣ Василія Петровича, то надо было проводить гостей черезъ весь домъ, освѣщая дорогу схваченной второпяхъ свѣчею. Надо было снабдить промокшихъ roстей сухимъ бѣльемъ и напоить ихъ чаемъ. Понадѣявшись на свою память, я оставилъ свѣчу, съ которой провожалъ гостей, у нихъ и бросился въ потьмахъ по всему дому до спальни. Въ направленіи я ошибиться не могъ и инстинктивно держалъ передъ собою лѣвую руку. Вдругъ я услыхалъ трескъ и сильнѣйшій ударъ въ руку, очутившуюся у меня на груди, причемъ всего меня оттолкнуло назадъ. По нестерпимой боли въ кисти руки понявъ, что наткнулся на одну изъ половинокъ полурастворенной новой дубовой двери, я подумалъ, что затрещали перерѣзанныя растворомъ кости. Къ счастію, оказалось, что затрещала на своихъ солидныхъ петляхъ дверь. Можно судить о силѣ удара. Не удивительно, что пришлось сейчасъ же погружать руку въ воду со льдомъ, и что слѣды этого шрама сохранились на рукѣ до сихъ поръ.
Такъ какъ празднованіе именинъ мало отличалось отъ прежнихъ, мною описанныхъ, то прохожу его молчаніемъ.
- ↑ Я придумывалъ неудавшійся велосипедъ.
- ↑ Когда то Толстые смѣялись моему шуточному изображенію пріѣзда небогатых помѣщиковъ въ театръ съ лакеемъ, у котораго собачій воротникъ на ливреѣ, очевидно, сильно пострадалъ отъ моли.
- ↑ Одинъ изъ меньшихъ Боткиныхъ.
- ↑ Я писалъ Боткину, что независимо отъ мировой, стоящей по закону выше всего и недопускающей никакого перевершенія, консультація въ свою очередь нашла мою сторону правой; и ливенской полиціи было предписано поставить у Б-ва на мельницѣ знакъ въ 21/8, верш., т.-е. на полвершка ниже опредѣленнаго ему уровня по мировой, такъ что меня снова требовали для этой операцій на Тимъ, хотя мнѣ она была безполезна, а Б—ву непріятна.