холодную избу для насъ и навѣсъ для коляски и лошадей. Хозяева натаскали намъ на лавки полусухой соломы и завѣрили, что у нихъ исправный самоваръ. Пожалѣвъ измокшаго до костей повара, мы не послали его въ коляску за нашимъ небольшимъ складнымъ самоваромъ, а удовольствовались хозяйскимъ. Не успѣли мы еще дождаться послѣдняго, какъ уже стали чувствовать нападеніе безпощадныхъ блохъ, видимо обрадовавшихся свѣжимъ пришельцамъ. Раздѣться въ избѣ не было возможности по причинѣ холода; сидѣть или лежать было тоже невозможно по причинѣ незримыхъ мучителей. Когда внесли самоваръ, мы предались чаепитію, въ надеждѣ хотя сколько нибудь отогрѣться; но не успѣлъ я еще докончить своего стакана, какъ почувствовалъ небывалую у меня рѣзь въ желудкѣ; я догадался, что мы отравлены нелуженымъ и покрывшимся мѣдянкой самоваромъ. Между тѣмъ я боялся сообщить объ этомъ открытіи женѣ, а только просилъ ее не допивать этого мутнаго чаю.
— Ахъ, помилуй, отвѣчала она, — я такъ рада хотя чѣмъ нибудь согрѣться.
Уступивъ наконецъ настоятельнымъ моимъ просьбамъ, она вскорѣ стала жаловаться на боль въ желудкѣ. Конечно, въ этой пустой и холодной избѣ въ непроглядную ночь подъ проливнымъ дождемъ, хлеставшимъ въ небольшое оконце, мнѣ не трудно было понять всю нашу безпомощность. Если мы сильно отравлены, приходилось ожидать мучительной смерти. Но черезъ часъ наши боли стали униматься, и я всю ночь не могъ присѣсть и проходилъ взадъ и впередъ на тѣсномъ пространствѣ. Къ счастію, съ нами оказалась банка персидской ромашки, и я уже къ разсвѣту высыпалъ половину ея себѣ за пазуху. Хотя мученія и не прекратились, но замѣтно унялись. При первомъ появленіи разсвѣта, мы отправились въ послѣдній 35-и верстный переѣздъ до Степановки, и тутъ послѣ грязи наступила едва ли не худшая бѣда въ видѣ пронзительнаго вѣтра съ морозомъ, съ каждымъ шагомъ все болѣе превращавшимъ изрытую дорогу въ мучительные колчи. Но какъ всему бываетъ конецъ, и мы часамъ къ 12-и добрались до своего крыльца, и первымъ моимъ воплемъ было: „бѣлья и кофею!“
