вижу, что вы бодры и весело дѣятельны. И я вамъ завидую. Я тоскую и ничего не пишу, а работаю мучительно. Вы не можете себѣ представить, какъ мнѣ трудна эта предварительная работа глубокой пахоты того поля, на которомъ я принужденъ сѣять. Обдумать и передумать все, что можетъ случиться со всѣми будущими людьми предстоящаго сочиненія, очень большаго, и обдумать милліоны возможныхъ сочетаній, для того чтобы выбрать изъ нихъ 1/1000000 — ужасно трудно. И этимъ я занятъ. Попался мнѣ на дняхъ Беранже послѣдній томъ. И я нашелъ тамъ новое для меня: „Le bonheur“. Я надѣюсь, что вы его переведете.
„Тоскую тоже отъ погоды. Дома же у меня все прекрасно, всѣ здоровы. Досвиданія.
Отъ Боткина:
„Сегодня получилъ для тебя письмо отъ Тургенева, которое присемъ посылаю. Твое послѣднее письмо оставило меня въ тревогѣ касательно твоей лихорадки. Вотъ съ этой точки зрѣнія мой взглядъ на Степановку и вообще на деревню, — не ладится съ моими симпатіями къ ней. Надѣюсь, что ты получилъ мои письма, которыя писалъ я уже около двухъ недѣль, и въ которыхъ взываю о вашемъ пріѣздѣ сюда. Между тѣмъ Тургеневъ, возвѣстивъ, что онъ пріѣдетъ сюда въ январѣ, теперь, кажется, оставилъ это намѣреніе; по крайней мѣрѣ вотъ уже два письма я получилъ отъ него, и онъ ни слова болѣе не упоминаетъ о своемъ намѣреніи пріѣхать. Боже мой! какая дряблость, какое отсутствіе всякаго стержня, какая бѣдная усталость обнаруживается въ письмѣ, которое я посылаю.
„Итакъ, буду ждать отъ васъ извѣстія о вашемъ выѣздѣ, если только твоя лихорадка не представляетъ ничего серьезнаго.
„Вчера С—ій говорилъ мнѣ, что отъ посредника ливенскаго уѣзда, Клушина, прислана бумага, извѣщающая о мировой. Но эта бумага вовсе не слѣдуетъ къ нему, а въ сенатъ, ибо
