„Ловлю послѣдній день Святой недѣли, чтобы поздравить васъ со Свѣтлымъ праздникомъ и пожелать всѣхъ благъ. Здѣсь уже Нева вскрылась, и ледъ прошелъ, и вѣроятно вслѣдствіе этого постоянно дуетъ сильный сѣверо-западный вѣтеръ, холодный и пронзительный, а когда дуетъ этотъ вѣтеръ, мнѣ всегда нехорошо. Кромѣ этого весна дѣйствуетъ на меня разслабительно. Такъ бы хотѣлось теплыхъ дней, да куда ѣхать искать ихъ? Собираюсь въ Москву, но вѣдь пускаться въ Степановку ранѣе первыхъ чиселъ мая кажется невозможно: холодно будетъ ѣхать, a мнѣ совсѣмъ неудобно брать съ собою шубу. Притомъ я боюсь, что двѣ недѣли въ Москвѣ покажутся мнѣ безконечными, даже принимая въ разсчетъ привѣтливость Софьи Сергѣевны. Я располагаю выѣхать отсюда около 20-го. Не знаю, почему противны мнѣ здѣшніе долгіе, свѣтлые вечера, предтечи болѣзненно свѣтлыхъ ночей. Ужь по этому одному провести лѣто въ Петербургѣ было бы для меня несчастіемъ. Отсюда смотрю я на Степановку, какъ на благодатный пріютъ, какъ на отдыхъ послѣ зимы. Казалось бы, отъ чего отдыхать, когда я относительно всего нахожусь въ положеніи зрителя. Мы тоже были съ тобою зрителями, когда смотрѣли Блондена, но я уже послѣ не пошелъ смотрѣть на него. Но въ этомъ отношеніи и въ Степановкѣ не избѣжать своего рода волненій.
„Вотъ уже и 20 апрѣля, а я все еще не выѣзжаю изъ Петербурга. Погода стоитъ очень холодная. Но что бы тамъ ни было, a непремѣнно думаю выѣхать между 25 и 28. Между тѣмъ слухи о Степановкѣ доходятъ до меня невеселые. Митя писалъ мнѣ, что ты отказалъ Ѳедору. Къ сожалѣнію, я не знаю никакихъ подробностей, но тѣмъ болѣе меня печалить мысль, что вѣрно ты рѣшился отказать вслѣдствіе значительной неурядицы, происшедшей прямо отъ Ѳедора. Я знаю, что въ нужную минуту твоя энергія и рѣшимость тебѣ не измѣнятъ.
„Новый законъ о печати произвелъ нѣкотораго рода смя-
