каменную плиту. Это по сей день не только гремучій, но и совершенно чистый и холодный ключъ.
— Какой это прекрасный табакъ вы курите? спросилъ Боткинъ.
— Это табакъ съ моего огорода и собственнаго приготовленія. Позвольте вамъ дать пригоршню для пробы.
Не стану утверждать, что къ изысканной любезности Барыкова къ Василію Петровичу примѣшивалось отчасти желаніе продать ему „Гремучій ключъ“. Помнится, что когда дома жена моя приготовила нѣсколько папиросъ Василію Петровичу изъ крѣпкаго Барыковскаго табаку, Боткинъ отозвался о нихъ съ похвалою.
Конечно, сейчасъ по полученіи Боткинскаго письма, я обратился съ просьбою къ Барыкову, — любезно уступить хотя фунтъ табаку, какого Боткинъ достать въ Петербургѣ не могъ.
На это Барыковъ отвѣчалъ:
„Не имѣя въ экономіи продажнаго табаку, я очень горжусь предпочтеніемъ, оказываемымъ ему Василіемъ Петровичемъ, которому прошу препроводить прилагаемыхъ при этомъ четыре фунта; но такъ какъ у меня правило, что берущій табакъ обязанъ въ то же время получить изъ моего питомника извѣстное число деревьевъ, то вмѣстѣ съ симъ прошу принять отъ меня 50 елокъ, простыхъ и веймутовыхъ сосенъ и лиственницъ“.
Всѣ эти подарки Барыкова современемъ великолѣпно разрослись въ Степановкѣ, по аллеѣ, ведущей къ рощѣ.
Письмо Л. Толстаго:
„Жду я и жена васъ и Марью Петровну къ 20-му. Неудобства къ 20-му никакого не предвидится, а предвидится только, великое удовольствіе отъ вашего пріѣзда. Такъ и велѣла сказать жена Марьѣ Петровнѣ.
„Интересенъ мнѣ очень „Заяцъ“. Посмотримъ, въ состояніи ли будетъ все понять хотя не мой Сережа, а 11-лѣтній мальчикъ. Еще интереснѣе велосипедъ[1]. Изъ вашего письма
- ↑ Я придумывалъ неудавшійся велосипедъ.
