няго, но слабо кажется, безъ чего не можетъ быть вступленіе. Но что дальше будетъ — бѣда!!! Напишите, что будутъ говорить въ знакомыхъ вамъ различныхъ мѣстахъ и, главное, какъ на массу. Вѣрно пройдетъ незамѣченно. Я жду этого и желаю; только бы не ругали, а то ругательства разстраиваютъ... Прощайте, бывайте у нашихъ. Васъ отъ души любятъ. Марьѣ Петровнѣ мой поклонъ.
„Я радъ, что вы любите мою жену: хотя я ее меньше люблю моего романа, а всетаки, вы знаете, жена. — Пріѣзжайте же ко мнѣ. А ежели не заѣдете изъ Москвы съ Марьей Петровной, право, безъ шутокъ, это будетъ очень глупо.
В. П. Боткинъ писалъ:
„Не знаю, застанетъ ли письмо это васъ въ Москвѣ, во всякомъ случаѣ желаю вамъ благополучно добраться до Степановки. Вѣроятно, вы провели масляницу довольно весело; но для тебя, Маша, которая всегда разстается съ Москвою нелегко, я думаю, все это время мелькнуло съ быстротою молніи. И я на масляницѣ былъ три раза въ театрѣ, чтобы вознаградить себя за зиму; во всемъ остальномъ масляница прошла для меня тихо.
„Началъ читать романъ Л. Толстаго: какъ тонко подмѣчаетъ онъ разныя внутреннія движенія, — это поразительно. Но не смотря на то, что я прочелъ больше половины, нить романа нисколько не начинаетъ выясняться, такъ что до сихъ поръ подробности однѣ преобладаютъ. Кромѣ того, къ чему это обиліе французскаго разговора? Довольно сказать, что разговоръ шелъ на французскомъ языкѣ. Это совершенно лишнее и дѣйствуетъ непріятно. Вообще въ языкѣ русскомъ большая небрежность. Это очевидно вступленіе, — фонъ будущей картины. Какъ ни превосходна обработка малѣйшихъ подробностей, а нельзя не сказать, что этотъ фонъ занимаетъ слишкомъ большое мѣсто.
„Морозы большіе кончились, и теперь все будетъ приближаться къ веснѣ и меня приближать къ Степановкѣ. Вотъ
