Ваше благородіе, завтра дежурнымъ по эскадрону. — Рано ли походъ? — Вахмистръ, объявлявшій мнѣ мое дежурство, отвѣчалъ, что въ приказѣ отдано: въ четыре часа утра быть на сборномъ мѣстѣ. — Хорошо, ступай… Сегодня я досмерти устала! Только что пришли на квартиры, я отдала моего Урагана Киндзерскому, и пустилась по первой тропинкѣ, какая попалась на глаза, итти куда она поведетъ, и цѣлый день проходила то взбираясь на горы, то спускаясь въ долины, то бѣгая отъ одного прекраснаго мѣста къ другому; мнѣ вездѣ хотѣлось быть, гдѣ только я видѣла хорошее мѣстоположеніе, а ихъ было множество. Не прежде какъ по закатѣ солнца, кончилась моя прогулка. Спѣша возвратиться въ эскадронъ, я не могла однако жъ не остановиться еще на четверть часа, чтобъ полюбоваться, какъ вечерній туманъ, подобно бѣловатому дыму, начиналъ наполнять узкія ущелья горъ. Наконецъ я дома, то есть, въ эскадронѣ (извините, любезный батюшка! я всякій разъ забываю что вы не любите, когда я употребляю слово, домъ, говоря объ эскадронѣ), и первою встрѣчею былъ нарядъ на дежурство. Я позвала своего денщика: Зануда, разбуди меня завтра на разсвѣтѣ. — Не турбуйтесь, ваше благородіе; разбудитъ васъ генералъ-маршъ! — Ахъ, да я и забылъ, ну такъ не надобно.
Что̀ можетъ быть досаднѣе какъ генералъ-маршъ на разсвѣтѣ!... Заря еще не совсѣмъ занялась, а уже трубачи стали фронтомъ передъ моими окнами, и заиграли эту штуку, которая имѣетъ волшебную силу не только прогнать сонъ, но и заставить въ ту же секунду вставать и одѣваться лѣнивѣйшихъ изъ нашего вооруженнаго сословія. Хотя я считаюсь однимъ изъ дѣятельнѣйшихъ офицеровъ, однакожъ никогда еще мнѣ такъ не хотѣлось остаться въ постели на полчаса, какъ теперь. Но вотъ Рузи распахнулъ дверь настежь и влетѣлъ въ полномъ униформѣ. — Какъ, ты еще лежишь! а дежурство? вставай, вставай! какой ты чудакъ! развѣ не слыхалъ генералъ-марша? — Какъ-будто можно неслыхать, когда надъ самымъ ухомъ играютъ въ десять трубъ! — Ужъ и въ десять; какое великолѣпіе! всего два трубача ѣздитъ по деревнѣ. Однако жъ вставай, вѣдь ротмистръ шутить не любитъ. — Вотъ еще вздумалъ стращать. — Вставай, я иду выводить эскадронъ… Рузи ушелъ, а я въ пять минутъ одѣлась. Мнѣ что̀-то показалось, что къ полному униформу надобенъ султанъ, и я приказала Занудѣ подать его; но когда онъ принесъ, то я совсѣмъ не могла по̀нять что̀ такое проклятый усачъ держитъ въ рукахъ; это была какая-то длинная, желтобурая кисть. — Что̀ это такое Зануда? — Султанъ вашего благородія! — Это султанъ… гдѣ жъ онъ былъ у тебя? — Въ чемоданѣ! — И вѣрно безъ футляра? — Безъ футляра! — Подай, негодный человѣкъ!... я съ досадою вырвала изъ рукъ остолбенѣвшаго Зануды султанъ свой, и вложивъ его въ каску, пошла къ товарищамъ. Зануда ворчалъ вслѣдъ про себя: на урода все не въ угоду; передъ кѣмъ онъ хочетъ пялиться съ своимъ султаномъ!..
Взглянувъ на мои нахмуренныя брови и на султанъ ни начто непохожій, офицеры хоромъ захохотали: ахъ, какъ ты милъ сегодня, Александровъ! Какъ тебѣ къ лицу этотъ султанъ! Сегодня ты и онъ сотворены другъ для друга!... И къ чему такъ украсился, позволь спросить? — Я дежурнымъ. — Такъ что̀ жъ? — Надобно быть въ полной формѣ. — И съ султаномъ? — Да! — Какъ ты смѣшонъ..... полно братъ, брось эту дрянь, а то онъ сломитъ тебѣ голову при теперешнемъ вѣтрѣ. Я не послушалась.
Мы выступили. На походѣ Рузи сдалъ мнѣ дежурство, и какъ онъ въ четвертомъ взводѣ, то мы и ѣхали вмѣстѣ за эскадрономъ. — Знаешь ли, Александровъ, гдѣ мы ночуемъ сегодня? — Знаю, въ помѣстьѣ барона N*** — Ну, да! но вѣдь ты не воображаешь, какія удовольствія насъ ожидаютъ! — Какія же? — Мы квартируемъ въ самомъ за̀мкѣ; баронъ богатъ какъ Крезъ, гостепріименъ; переходъ сегоднишній невеликъ, уѣпѣемъ притти задолго до вечера; у барона вѣрно есть дочери и фортепіано. О, я предчувствую что̀-то восхитительное! — Ты помѣшаѣся Рузи; кто тебя увѣрилъ что баронъ расположенъ будетъ забавлять насъ? — Нѣмцы говорятъ, что онъ очень добръ, и любитъ жить весело. — Ну, а дочери? Если ихъ нетъ? — Найдутся.... Вѣтеръ отчасу болѣе усиливался: переѣдемъ Рузи на другую сторону; ты, кажется, правду сказалъ, что султанъ сломитъ мнѣ голову; этотъ досадный вѣтеръ порываетъ его изъ стороны въ сторону.... Мы переѣхали. Въ этоть день назначено было рушиться всѣмъ надеждамъ Рузи. Ясное небо покрылось сперва легкими облаками, послѣ тучами, и наконецъ обложилось все черною непроницаемою пеленою; дождь съ шумомъ и вѣтромъ спустился на насъ рѣкою, и нещадно поливалъ беззащитныхъ уланъ. Пока мы успѣли надѣть свои плащи, все уже было мокро на насъ; проводники насъ водили Богъ знаетъ гдѣ, и короткій переходъ растянулся такъ, что мы пришли на квартиры въ глубокую полночь.
Мокрые, дрожащіе, обрызганные красною глиной, остановились мы наконецъ передъ пышнымъ за̀мкомъ барона N***. Ахъ, съ какою радостію спрыгнула я съ лошади; мнѣ не вѣрилось что я уже на землѣ. Цѣлой день на конѣ! цѣлой день подъ дождемъ! Члены мои совсѣмъ одеревянѣли! Такой переходъ надолго останется въ памяти.
Что̀ жъ ты всталъ съ лошади, Александровъ? спросилъ ротмистръ; развѣ ты забылъ что ты дежурный? садись опять и разведи людей по квартирамъ. — Я могу это сдѣлать и пѣшкомъ, ротмистръ, отвѣчала я, и взявъ въ поводъ своего Урагана, пошла было передъ эскадрономъ; ротмистръ усовѣстился: воротись Александровъ! людей размѣститъ унтеръ-офицеръ…
Мы пошли вверхъ, по чистой, свѣтлой, какъ стекло гладкой лѣстницѣ; вошли въ комнаты великолѣпныя, роскошно меблированныя, и расположились отдыхать на креслахъ и диванахъ. Злой рокъ постигъ все къ чему только мы прикоснулись, какъ бы то ни было: ходили ль, стояли, сидѣли, вездѣ оставляли слѣды красной глины, которою были обрызганы съ головы до ногъ, или правильнѣе съ ногъ до головы.
Привѣтливый хозяинъ просилъ насъ садиться за столъ; ротмистръ и товарищи мои въ тужъ минуту усѣлись, шумно заговорили, забрячали рюмками, стаканами, тарелками, шпорами, саблями; и полагая себя обезопасенными отъ дождя и вѣтра на всю остальную часть ночи, предались беззаботно удовольствію роскошнаго стола и веселаго разговора.
Пользуясь ихъ ревностнымъ стараніемъ около ужина, я ушла въ спальню, или просто въ комнату для насъ назначенную; двери изъ нея въ столовую были растворены; нѣсколько кроватей стояли рядомъ у стѣнъ. Какъ это не жаль барону, дать такое прекрасное бѣлье для постелей! Одна пощада, какую могла я сдѣлать бароновой роскоши, состояла въ томъ, что скинула сапоги, облипнувшіе глиною, въ остальномъ же во всемъ легла на пуховикъ и пуховикомъ закрылась. Какъ все это было хорошо, чисто, бѣло, мягко, нѣжно, богато! все атласъ, батистъ, кружева, и середи всего этого мокрый уланъ, забрызганный красною глиной!.... Положеніе мое казалось мнѣ такъ забавнымъ, что я смѣялась пока не заснула.
Я проснулась отъ громкаго и жаркаго спора нашего ротмистра съ маіоромъ Ничвалодовымъ, Оренбургскаго уланскаго полка: «въ вашей канцеляріи не умѣли написать, говорилъ ротмистръ. — Извините, вѣжливо отвѣчалъ Ничвалодовъ, у васъ не умѣли прочитать.» Спорили, кричали, наконецъ начали снова читать приказъ, и оказалось, что Ничвалодовъ правъ: мы не на своихъ квартирахъ. Вотъ ужасная вѣсть!! Я вмигъ выскочила изъ своего теплаго пріюта; --> ротмистръ искалъ уже меня глазами: гдѣ дежурный офицеръ! Александровъ! ступайте, велите играть тревогу, да какъ можно громче! Но видя что я не трогаюсь съ мѣста, спросилъ съ удивленіемъ: что̀ жъ вы сидите? Ничвалодовъ отвѣчалъ за меня, что я въ однихъ чулкахъ. — Вотъ прекрасный дежурный! ну, сударь, идите хоть въ чулкахъ! Къ счастію деньщикъ вошелъ съ моими сапогами; я проворно надѣла ихъ, и бѣгомъ убѣжала чтобъ не слыхать насмѣшливыхъ восклицаній ротмистра: отличный дежурный вамъ бы совсѣмъ раздѣться!... Вѣтеръ дулъ съ воемъ и порывами; дождь лилъ, и ночь была темна какъ нельзя уже быть темнѣе. На дворѣ стояли наши трубачи: ступайте по деревнѣ, и играйте тревогу сильнѣе, сказала я имъ. Они поѣхали. Не было другаго средства собрать людей нашихъ, размѣщенныхъ въ деревнѣ, растянутой версты на три по ущельямъ горъ. Часа черезъ полтора эскадронъ собрался; мы сѣли на лошадей проводники съ факелами помѣстились впереди, назади и по бокамъ эскадрона; мы пошли дрожа и проклиная походъ, бурю, ротмистра и дальность квартиръ: намъ должно было пройти еще двѣ мили.
Отъѣхавъ съ полверсты, ротмистръ вдругъ остановилъ эскадронъ; мозгъ неугомоннаго начальника нашего озарила нелѣпая мысль, оставить меня одну дожидаться людей, которые, полагалъ онъ, не слыхали тревоги, или не могли поспѣть на сборное мѣсто. — «Соберите ихъ всѣхъ, Александровъ, и приведите за нами вслѣдъ на квартиры!» Прекрасное распоряженіе! но дѣлать нечего, возражать нельзя. Я осталась; эскадронъ пошелъ, и когда хлопанье по грязи конскихъ копытъ совсѣмъ затихло, дикій вой вѣтра овладѣлъ всею окрестностью. Вслушиваясь въ ужасный концертъ, я мечтала, что окружена злыми духами, завывающими въ ущельяхъ горъ. Право ротмистръ помѣшался въ умѣ! Почему онъ не оставилъ мнѣ одного изъ проводниковъ съ факеломъ? Что̀ я теперь буду дѣлать? Какъ найду дорогу обратно въ деревню? Ее невидно, огня нигдѣ ни одной искры не свѣтится. Не уже ли мнѣ стоять тутъ какъ на часахъ, и стоять до самаго разсвѣта? Безполезные вопросы мои самой себѣ были прерваны нетерпѣливымъ прыжкомъ моего коня; я хотѣла было успокоить его, лаская рукою; но это средство, прежде всегда дѣйствительное, теперь не помогло; онъ прыгалъ, подымался на дыбы, крутилъ головой, храпѣлъ, билъ копытомъ въ землю, и ходилъ траверсомъ то въ ту, то въ другую сторону; не было возможности усмирить бѣснующагося Урагана. Шумъ окрестныхъ лѣсовъ и вой вѣтра оглушали меня; но не смотря на это, мнѣ слышался другой шумъ и другой вой. Желая и страшась увѣриться въ своей ужасной догадкѣ, я невольно и съ замираніемъ сердца прислушиваюсь; къ неизъяснимому испугу моему узнаю что не обманулась; что это падаетъ ручей въ глубокую пропасть, и что по-ту сторону оврага воетъ что̀-то, но только не вѣтеръ. Воображеніе мое рисовало уже мнѣ стаю голодныхъ волковъ, терзающихъ моего Урагана, и я такъ занялась этимъ отчаяннымъ предположеніемъ, что забыла опасность гораздо ближайшую и вовсе немечтательную: Пропасть, въ которую низвергался ручей была въ двухъ шагахъ отъ меня, а Ураганъ все еще не стоялъ смирно; наконецъ я вспомнила, и первымъ движеніемъ было броситься съ лошади; но мысль, что она вырвется и убѣжитъ за эскадрономъ, удержала меня. Ахъ, добрый отецъ мой! что̀ было бы съ тобою, если бъ ты могъ теперь видѣть дочь свою на бѣшеномъ конѣ, близъ пропасти, ночью, середи лѣсовъ, ущелій, и въ сильную бурю!.... Гибель прямо смотрѣла мнѣ въ глаза! Но Промыслъ Вышняго, Отца нашего на небесахъ, слѣдитъ всѣ шаги дѣтей Своихъ. Порывъ вѣтра вырвалъ султанъ мой и понесъ быстро черезъ ровъ прямо къ кустарнику, гдѣ слышался мнѣ, какъ я думала, вой волковъ, страшныхъ товарищей ночной стражи моей; черезъ минуту вой прекратился, и Ураганъ пересталъ прыгать. Теперь я могла бы уже встать съ него, но прежнее опасеніе что онъ вырвется, удержало меня еще разъ, и я, подобно конной статуѣ, стояла неподвижно надъ обрывомъ бездны, въ которую съ шумомъ падалъ ручей.
Дождь давно уже пересталъ, вѣтеръ началъ утихать, ночь сдѣлалась свѣтлѣе, и я могла явственно разглядѣть предметы меня окружавшіе: за мною вплоть близъ заднихъ ногъ моего Урагана, была пропасть! Во всю жизнь я не соскакивала такъ скоро съ лошади какъ теперь, и тотчасъ отвела ее отъ этого ужаснаго сосѣдства. Всматриваясь съ безпокойствомъ въ чернѣющуюся глубь кустарниковъ за оврагомъ, я не могла еще ничего разглядѣть тамъ; но Ураганъ покоенъ, и такъ видно ничего и нѣтъ. Хотѣлось правда увидѣть мнѣ и султанъ свой, однако жъ нигдѣ ничто не бѣлѣлось, и если онъ не во рву, то вихремъ занесло его Богъ знаетъ куда. Продолжая присматриваться ко всему меня окружающему, я разглядѣла множество дорогъ, дорожекъ и тропинокъ, ведущихъ въ горы, въ ущелья и въ лѣса; но гдѣ та, по которой мнѣ надобно ѣхать? ни на одной невидно конскихъ слѣдовъ. Пока я старалась увидѣть хоть малѣйшій признакъ ихъ, туманъ, предвѣстникъ утра, началъ разстилаться вокругъ меня бѣлымъ облакомъ, сгустился и покрылъ всѣ предметы непроницаемою мглою; и вотъ я опять не смѣю сдѣлать шагу, чтобы не сломить себѣ головы или не потерять вовсе уже дороги! Утомленная и опечаленная, легла я на траву подлѣ рыхлой колоды; сперва я только облокотилась на нее, но нечувствительно склонилась и голова моя, сомкнулись глаза, и сонъ овладѣлъ мною совершенно.
Рай окружалъ меня, когда я проснулась! Солнце только что взошло; милліоны разноцвѣтныхъ огней горѣли на травѣ и на листахъ; бездна, ручей, лѣсъ, ущелья, все что ночью казалось такъ страшно, теперь было такъ восхитительно, свѣжо, свѣтло, зелено, усѣяно цвѣтами; въ ущельяхъ столько тѣни и травы! Послѣднему обстоятельству обязана я тѣмъ, что Ураганъ не убѣжалъ; онъ покойно ходилъ по росистой травѣ и съ наслажденіемъ ѣлъ ее. Я пошла къ нему, безъ труда поймала, и сѣла на него.
Не одинъ разъ уже испытала я, что инстинктъ животнаго, въ нѣкоторыхъ случаяхъ, болѣе приноситъ пользы человѣку, нежели собственныя его соображенія. Только случайно могла бы я потрафить на дорогу, по которой пошелъ эскадронъ; но Ураганъ, которому я отдала наволю выбирать ее, въ четверть часа вышелъ на ту, на которой ясно видны были глубокіе слѣды множества кованныхъ лошадей: это нашъ вчерашній путь! въ верстѣ отъ него, между ущельями, виднѣлась деревня барона N***; а вчера ротмистръ оставилъ меня въ нѣсколькихъ саженяхъ отъ нея; все это возня проклятаго Урагана отвела меня на такое пространство! Я поворотила его къ деренѣ, чтобъ посмотрѣть, нѣтъ ли тамъ нашихъ людей; но онъ рѣшительно не согласился на то, поднялся на дыбы, и весьма картинно повернулся на заднихъ ногахъ въ ту сторону, куда пошелъ эскадронъ. Кажется Ураганъ умнѣе меня: можно ли полагать что уланы пробудутъ на ночлегѣ до восхода солнца, еслибъ даже и остались отъ эскадрона?
Давъ волю коню своему галопировать какъ онъ хочетъ и куда хочетъ, я неслась довольно скоро, то съ горы на гору, то по закраинамъ глубокихъ овраговъ. Узкая дорога круто поворачивала направо около одного глубокаго обрыва, обросшаго кустарникомъ; проскакивая это мѣсто, увидѣла я что̀-то бѣлое въ кустахъ; я соскочила съ лошади, и взявъ ее въ поводъ, побѣжала туда, ни сколько не сомнѣваясь что это мой султанъ, и не обманулась; это былъ онъ, и лежалъ на вѣтвяхъ кустарника въ блистательной бѣлизнѣ; дождь вымылъ его какъ нельзя лучше, вѣтеръ высушилъ, и предметъ вчерашнихъ насмѣшекъ, былъ бѣлъ, пушистъ, и красивъ, какъ только можетъ быть такимъ волосяной султанъ. Вложивъ его въ пожелтѣвшую каску свою, занялась я труднымъ маневромъ сѣсть опять на своего адскаго Урагана. Не знаю почему, я не могу разстаться съ этой лошадью; зачто̀ люблю ее? она такъ зла, такъ нетерпѣлива и заносчива, что голова моя всегда непрочна на плечахъ, когда сижу на этомъ воплощенномъ демонѣ. Съ четверть часа кружилась я съ моимъ конемъ по кустарнику, и стараясь поставить ногу въ стремя, прыгала на другой вездѣ, гдѣ ему вздумалось вертѣться; наконецъ гнѣвъ овладѣлъ мною, и я, рванувъ со всей силы повода, крикнула на него какимъ-то страннымъ голосомъ; конь присмирѣлъ, и я поспѣшила сѣсть на него.
Великій Боже! на какія странныя занятія осудила меня судьба моя! Мнѣ ли кричать дикимъ голосомъ, и еще такъ, что даже бѣшенная лошадь усмирилась!... Что̀ сказали бы прежнія подруги мои, если бы услышали меня такъ нелѣпо возопившую? Я сердилась сама на себя за свой вынужденный подвигъ: за оскорбленіе, нанесенное нѣжности женскаго органа, моимъ богатырскимъ возгласомъ!
Красота мѣстоположеній и быстрый скокъ Урагана развеселили меня опять; я перестала досадовать, и находила уже смѣшнымъ и вмѣстѣ необходимымъ средство, которымъ удалось мнѣ смирить непокорнаго коня; но Ураганъ хотѣлъ, кажется, отплатить мнѣ за минутный страхъ свой, а можетъ быть и чувствуя близость квартиръ, онъ началъ храпѣть, покручивать головой и галопировать съ порывами. Я нѣсколько оробѣла, зная что когда онъ разгорячится, то ничего уже неразбирая, скачетъ гдѣ попало; торопливыя и неудачныя усилія мои удержать его, не служили ни къ чему; я начала терять присутствіе духа. Удивительно, какъ лошади могутъ скоро понять это, и тотчасъ воспользоваться! Ураганъ полетѣлъ какъ изъ лука стрѣла.
Хранилъ меня Богъ, видимо хранилъ! Разъярившееся животное летѣло со мною вовсе уже безъ дороги! Сначала я очень испугалась; но невозможность удержать лошадь, ни спрыгнуть съ нее, образумила меня; я старалась сохранить равновѣсіе и держаться крѣпко въ стременахъ.
Видно въ бѣдѣ, какъ и въ болѣзни, есть переломъ: завидя вдали передъ собой черную полосу, пересѣкающую путь мой, я обмерла и хотѣла сброситься съ лошади; минута колебанія отняла у меня время исполнить пагубное намѣреніе; конь прискакалъ къ истоку, клубящемуся въ обрывистыхь берегахъ, и прямо бросился въ него. Не помню, какъ я туда слетѣла съ нимъ, и какъ удержалась на сѣдлѣ; но тутъ и кончилось бѣшенство моего Урагана; истокъ былъ не шире трехъ саженъ; укротившійся конь переплылъ его вкось, взобрался съ неимовѣрнымъ усиліемъ на крутой берегъ, и пошелъ шагомъ, повинуясь уже малѣйшему движенію поводовъ. Вышедъ опять на прямую дорогу, хотя онъ примѣтно вздрогнулъ отъ нетерпѣнія нестись къ своимъ товарищамъ, однако жъ продолжалъ итти шагомъ, и когда я позволила ему подняться въ галопъ, онъ галопировалъ ровно, плавно и послушно до самыхъ квартиръ.
Гдѣ изволили вояжировать? насмѣшливо спросилъ меня ротмистръ; кажется, я поручилъ вамъ дождаться оставшихся людей, и съ ними вмѣстѣ вы должны были прибыть въ эскадронъ. Что̀ жъ васъ задержало? люди давно уже здѣсь. — Я долго стоялъ на одномъ мѣстѣ, ротмистръ; вы не дали мнѣ проводника съ факеломъ, а ночь была, вы знаете, темна какъ погребъ, итакъ я не смѣлъ никуда съѣхать чтобъ не упасть въ ровъ. — Такъ не ужели вы стояли, какъ конное изваяніе изъ мѣди, все на томъ же мѣстѣ, гдѣ я васъ оставилъ? — Нѣсколько минутъ стоялъ; но разумѣется кончилъ бы тѣмъ, что постарался бы сыскать дорогу обратно къ барону въ деревню, если бъ лошадь моя не стала бѣситься чего-то испугавшись: тогда уже я занялся только ею, и.... — И не могли сладить, перервалъ меня ротмистръ… Отъ этой неумѣстной и неприличной укоризны, досада вспыхнула въ сердцѣ моемъ; я взяла каску въ руки чтобъ вытти вонъ, и отвѣчала сухо и не глядя на ротмистра: ошибаетесь! я не хотѣлъ сладить; ни время, ни мѣсто не позволяли этого.
Какъ ни хотѣлось мнѣ разсказать моимъ товарищамъ, происшествіе бурной ночи, однако жъ я удержалась; и къ чему бъ это послужило! Для нихъ все кажется, или слишкомъ обыкновенно, или вовсе невѣроятно. Напримѣръ, волкамъ моимъ они бы не повѣрили, сказали бъ что это были собаки, что̀ можетъ быть и правда; а молодецкій скачокъ въ рѣку, дѣломъ столько обыкновеннымъ, что даже нашли бы смѣшнымъ, слышать отъ меня разсказъ этотъ за диковину. Имъ вѣдь не приходитъ къ голову, что все обыкновенное для нихъ, очень необыкновенно для меня.
— Прага. Здѣсь стояли мы до самой ночи; начальство города находило какое-то затрудненіе позволить корпусу нашему пройти черезъ городъ. Наконецъ позволили, и мы прошли поспѣшно, не останавливаясь ни на минуту; за этимъ строго смотрѣли. Однакожъ Ильинскій, Рузи, и я остались въ трактирѣ поужинать на скорую руку, и послѣ пустились догонять эскадронъ вскачь, гремя по каменной мостовой. Нѣмцы съ испуга сторонились, и вслѣдъ намъ раздавалось бсзпрерывное «швернотъ.» Зима здѣсь необыкновенно холодна; Нѣмцы! приписываютъ это нашествію Русскихъ, и пожимаясь передъ каминомъ, говорятъ, что если бъ они могли предузнать прибытіе незваныхъ гостей, то заготовили бы больше торфу.
— Гарбургъ. Вчера было неудачное покушеніе потревожить спокойствіе Гарбурга. Съ полночи выступили мы вмѣстѣ съ Конно-Егерскимъ полкомъ къ стѣнамъ этой крѣпости и расположились ожидать разсвѣта, длятого чтобъ громить ее пушками. Меня со взводомъ отрядили прикрывать два осадныя орудія; всѣми нами командовалъ одинъ изъ начальниковъ Ганзеатическихъ войскъ. Разсвѣло; начали мы бросать въ крѣпость бомбы, и бросали часа два безпрерывно; зажгли тамъ два или три дома, но удостоиться отвѣта не могли: Гарбургскій гарнизонъ какъ-будто вымеръ; намъ не отплатили ни однимъ выстрѣломъ. И какая цѣль была нашего возстанія, не могу понять. Я думала что будетъ приступъ; но вся тревога наша кончилась тѣмъ, что мы бросили въ Гарбургъ нѣсколько десятковъ бомбъ и ушли обратно на свои квартиры. Экспедиція эта сдѣлала вредъ одной только мнѣ. Въ ожиданіи разсвѣта, я легла подлѣ орудія на мокрый песокъ, и какъ теперь весна, то думаю что отъ сырыхъ испареній земли, простудила голову и была цѣлую недѣлю такъ жестоко больна, что меня нельзя было узнать, какъ-будто послѣ трехлѣтняго безпрерывнаго страданія.
— Гамбургъ. Ничего нѣтъ смѣшнѣе нашихъ объѣздовъ по пикетамъ. Пароли, отзывы, лозунги такъ искажаются нашими солдатами, особливо пѣхотными рекрутами, что и нарочно нельзя выдумать такихъ нелѣпыхъ названій, какія имъ представляются сами собою; потому что это все не русское. И что̀ за охота на русскихъ пикетахъ давать паролемъ Нѣмецкій городъ! Сверхъ этого рекрутъ спрашиваетъ пароль такимъ образомъ: кто идетъ? говори! убью! (Но это пустая угроза: онъ боится прицѣлиться чтобъ ружье, сверхъ ожиданія, не выстрѣлило). Послѣ этого не дождавшись отвѣта, кричитъ во весь голосъ: что̀ пароль? пароль городъ ***, и скажетъ какую-нибудь нелѣпость; спрашиваетъ и отвѣчаетъ самъ же, а подъѣхавшему офицеру остается только удерживаться отъ смѣху; впрочемъ во всемъ есть своя хорошая сторона: еслибъ безтолковый солдатъ, котораго никакъ нельзя вразумить, что онъ долженъ спрашивать, а не сказывать пароль, выговаривалъ его какъ должно, то непріятельскій пикетъ, будучи очень близко отъ нашего, могъ бы его слышать и воспользоваться имъ къ невыгодѣ нашей; но какъ онъ слышитъ то, чего ни понять, ни выговорить нельзя, то остается все спокойно по своимъ мѣстамъ.
— Вчерашней ночью полковникъ нашъ едва было не сломилъ себѣ головы, и хотя происшествіе это само по себѣ ни сколько несмѣшно, но сдѣлалось однако жъ столь забавнымъ случаемъ, что и самъ полковникъ разсказывалъ его со смѣхомъ. Ему хотѣлось повѣрить исправность своихъ пикетовъ, и онъ поѣхалъ осмотрѣть ихъ одинъ. Разъѣзжая нѣсколько времени, и не видя часовыхъ на тѣхъ мѣстахъ, гдѣ имъ должно было быть, полковникъ сильно досадовалъ на неисправность пикетнаго офицера; онъ думалъ что часовыхъ совсѣмъ не поставили, и былъ выведенъ изъ заблужденія очень смѣшнымъ образомъ, отъ котораго едва было не погибъ. Часовые были всѣ на мѣстахъ; но какъ ночь была темна какъ черное сукно, то они, слыша проѣзжающаго человѣка, вмѣсто оклика таили дыханіе; одинъ изъ нихъ, на бѣду нашего полковника, заснулъ сидя у пня, и отъ фырканья лошади проснулся, вскочилъ опрометью, и дико закричалъ отъ испуга: что̀ пароль? лозунгъ — Гаврило! то есть Архангелъ Гавріилъ. Лошадь кинулась въ сторону и упала въ яму вмѣстѣ съ своимъ всадникомъ. По милости Бога, полковникъ отдѣлался легкимъ ушибомъ.